Храповицкий Алексей Павлович
Правилен ли взгляд на церковную проповедь как только на передачу учения церкви

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

митрополит Антоний (Храповицкий)

   "Собрание сочинений. Том I": ДАРЪ; Москва; 2007
   

Правилен ли взгляд на церковную проповедь как только на передачу учения церкви1

1 В первый раз была напечатана в журнале "Руководство для сельских пастырей", 1887 г., No 43.

I

   Скажите, читатель, какая проповедь производит на вас сильнейшее действие? Та ли, где обстоятельно и подробно, с полною беспристрастия объективностью излагается догмат или заповедь, а затем из столь же серьезного сближения различных библейских изречений проповедник с математическою неотразимостью докажет вам, что, например, воровство действительно осуждается Откровением, что оно пагубно и с житейской точки зрения. Или вы более почувствуете духовного обновления, если проповедник представит евангельскую истину помимо всяких обоснований, но во всей ее неотразимой правде, представит на суд нашей совести, припомнит нам лучшие минуты нравственного просветления и вновь заставит взглянуть на учение Спасителя, а затем, разделяя со слушателями это состояние, из глубины сердца, как любящий отец, будет умолять их не поддаваться вновь суетным и жалким обольщениям жизни, но искать утешения и радости в исполнении святых заповедей Господа?
   Какого ответа ждать на этот вопрос? А такого, что проповедь не есть богословский трактат, не урок по катехизису: она относится не к области риторики, но к области аскетики, т. е. внутреннего настроения души говорящего. По крайней мере, мы убеждены, что лишь из доброй сокровищницы сердца можно выносить доброе {См. статью "Заметки о нашей духовной школе".}.
   Нам готовы возразить и возражают: "Господа проповедники! Поучает нас г. Елагин в одной из своих книг: поучайте нас, но, сделайте милость, не от себя. Может быть, вы умнее и добродетельнее нас, но ведь прямо заявлять об этом для вас неудобно; излагайте нам только учение Церкви". И в учебнике по гомилетике и в множестве другого рода книг и рассуждений можно встретить ту мысль, что проповедник не должен говорить от себя, забыть свое "я" как разумной и нравственной личности и только преподавать учение Церкви. Требование это само по себе довольно неопределенно: иногда оно направляется собственно против поучений, лишенных ссылок на Св. Писание, иногда оно идет гораздо дальше и требует, чтобы священник позволял себе только разъяснение библейских изречений и не более, наконец, иногда оно восстает только против чуждых божественному учению принципов и целей проповеди, восстает, например, против проповедников, взывающих к "благородному самолюбию" слушателей или рассуждающих "о необходимости заниматься разведением садов около хат".
   
   Принять приведенное требование в первом и в третьем смысле мы вполне согласны, но против второго восстаем, опираясь не только на все прошлое христианской проповеди, но и на самое ее предназначение. Христианская проповедь никогда не была лишь объективной передачей догматов и заповедей, помимо внутреннего участия души проповедника; напротив, не столько самая материя поучения, сколько состояние слушателей было центром внимания учителя. Такова была прежде всего проповедь Христа Спасителя. Он не излагал какое-либо учение, но поучал, убеждал, действовал не только убедительностью самого учения, но личною Своею любовью к людям, личною Своею убежденностью. Тем именно столь трогательна Его прощальная беседа или притча о добром пастыре. Также поступали и св. апостолы, бывшие с иудеями иудеи и эллины с эллинами, возводившие слушателей к идее искупления с точки зрения присущих тем идеалов (как св. Павел в ареопаге), а своих братии увещавшие во имя взаимной любви и благодарности исполнять возложенные на них Богом обязанности (увещание к пресвитерам ефесским или послание свт. Иоанна Богослова и т. п.). "Да что вы нам указываете на богодухновенных мужей? Ведь современные проповедники не обладают такою силою, -- возразят нам. -- Не должны ли последние во имя церковного предания подражать отцам Церкви, проповедь которых есть почти исключительно экзегетическая, не чуждавшаяся утонченных догматических толкований и, следовательно, столь же сухая и безжизненная, как и те, на которые вы теперь нападаете". Это возражение вполне справедливо, но достаточно ознакомиться с главнейшими гомилетическими принципами свтт. Амвросия Медиоланского, Иоанна Златоуста и особенно Григория Двоеслова, чтобы понять, что подобный теоретический характер святоотеческой проповеди не есть существенный, но выходит из иных, практических, требований. Действительно, возьмите гомилетическое сочинение свт. Григория "De cura pastorali" и вы там найдете, что объектом проповеди служит не столько самое учение (disciplina), сколько народ; проповеднические темы распределены здесь не по временам года, а по характерам и состояниям людей. Да и святоотеческая проповедь была экзегетическая, но более по форме, чем по содержанию. По каким правилам экзегетики свт. Иоанн Златоуст находит в толковании Евангелия от Матфея место для описания современных ему событий и для вытекающих оттуда наставлений? Что касается до догматико-полемического характера проповедей, то он главным образом обусловливался жизненною необходимостью бороться с популярнейшими нападками еретиков на веру, а там, где подобного явления не было, в далеких обителях отшельников, там не догматы, но борьба со страстями была содержанием поучений. Одним словом, догматическое направление святоотеческой проповеди, вызванное усилением ереси, не есть нарушение принципов гомилетики свт. Григория Двоеслова, научающего брать темы, руководясь религиозно-нравственным состоянием слушателей. Если последнее настолько возвышенно, что умиление может быть достигнуто через пространное богословствование, как у свт. Григория Богослова, тогда вполне законно составлять поучения филаретовского характера, но пока того нет, пока "аще земная рекут людям и они еле приемлют его", до тех пор нужно больше обращаться к жизни, более стараться о привлечении только людей к истинному христианству, а не о полном совершенстве, отводя догматам лишь небольшие места в проповеди. Такой системы держится обращенное из унии духовенство Холмской епархии. Не оставляя ни одного богослужения без проповеди, а при больших стечениях народа к местным святыням произнося по три и больше патетических проповедей на народном языке, касающихся прямо быта крестьянского, эти пастыри возвели людей на высокую степень благочестия. Пишущий эти строки исповедовал больше тысячи людей в разных местах епархии и изумлялся тому горячему благочестию, незлобию в семейной и общественной жизни, а также целомудрию, честности и трезвости, которыми отличаются бывшие униаты Люблинской губернии. Любовь их к "науце Божой" доходит до энтузиазма и обильно вознаграждает собою тружеников Слова.
   

II

   В проповедничестве как в функции пастырской деятельности не следует упускать из виду двух существенных сторон: 1) самого пастыря и 2) слушателей. По отношению к проповедующему оно должно быть свободным излиянием его религиозно-нравственного содержания, т. е. его мыслей, чувств и желаний, совпадающего с учением Церкви. Насколько успех проповеди зависит от самого настроения пастыря, даже от самой его личности, это видно из рассказа архиепископа Иннокентия, как один проповедник вместо всякого поучения сказал однажды только три слова: "Братие, будемте плакать!" -- и все пали на землю и плакали. Много ли плачут при современном велеречии витий? Итак, не должно отделять внутренней жизни пастыря от его учительного слова; проповедник не должен думать и желать одного, а говорить другое. Все, что он говорит в проповеди, все то божественное учение, которое он излагает, должно пройти предварительно через его душу, чтобы он являлся не кимвалом, бряцающим учение Евангелия, но чтобы уста его глаголали от избытка сердца. Нечего и говорить о том, что три четверти действенности Слова зависят от настроения духа пастыря, от того, насколько в поучении заметно его собственное одушевление и вера.
   По отношению к слушателям проповедь есть созидание спасения в сердцах их. Спасение же, или Царствие Божие, не приходит "с наблюдением", оно "внутрь вас есть". Другими словами, спасение заключается не столько во внешней деятельности человека, сколько в постепенном внутреннем просветлении его души; оно зависит не столько от внешнего течения дел, т. е. общественных порядков и обычаев, сколько от самого отношения человека к окружающим явлениям. Человек может иметь за собой все те внешние добродетели, которыми хвалится приточный фарисей, но при всем этом принимать тем большее осуждение (Лк. 20,47). Отсюда ясно, на что преимущественно должно быть направлено содержание проповеди -- на преобразование внутреннего мира слушателей, на то, чтобы заставить их смотреть на вещи с евангельской точки зрения, чтобы раскрыть им величие божественного учения, сладость исполнения заповедей Господних и вложить в души их непотухающую ревность о достижении совершенства христианского. Подобная проповедь не останется бесплодною, подобный проповедник не будет жаловаться, что его никто не слушает, на каковую участь осуждены бывают всегда те проповедники, которые прямо бросаются на внешние обнаружения души человеческой, насаждают не добрые чувства и желания, но прямо требуют дел, борются не со злою волею человека, но со злыми делами человека. И сколько ни ораторствуй о посещении св. храма, о гибельности пресловутого народного пьянства, ты ничего не добьешься, пока не коснешься внутренних причин лености или пьянства, как не излечишь внешними средствами золотухи на теле, пока не позаботишься об оздоровлении крови. Тебе, впрочем, останется одно средство: грозить ужасами ада, напоминать во всяком поучении о смерти. Но неужели этот внешний страх один, без помощи высших средств, образует жизнь твоих прихожан по духу Евангелия? Мы не против обличения внешних пороков, не против наставлений о внешнем богопочтении и внешней милости, но думаем, что все это нужно приводить в соотношение с внутренним процессом христианского просветления совести, который и должен являться объектом главы гомилетики "О содержании поучений". Так смотрел на цель проповедничества свт. Иоанн Златоуст. Изобличая пьянство, он прибавляет, что он не рассчитывает пресечь своими обличениями самый порок. "Мне довольно бы и того, -- говорит он, -- если бы ты, протягивая руку хоть к десятому стакану вина, почувствовал укор совести, если бы сознал, в какую стремишься бездну" и т. д. Одним словом, лишь бы удалось пробудить деятельное религиозное чувство в людях, а через его постоянное развитие легко будет со временем вытеснить и внешние пороки.
   Если проповедь имеет объектом прежде всего внутренний мир человека, то содержание и характер ее естественно должны стоять в прямой зависимости и от состояния этого внутреннего настроения в том или другом приходе, наконец, от свойств человеческой души вообще. Посему проповеднику нужно прежде всего твердо помнить, что одно отсутствие иностранных слов еще далеко не делает проповедь понятной для народа, а совершенно необходимо избегать отвлеченных выражений, изъяснять нравственные истины через примеры обыденной жизни, не ссылаться в доказательство какой-либо мысли на общеизвестнейшие даже факты Св. Истории, оставляя последние без объяснения, ибо то, что для него кажется общеизвестным, есть для народа темный лес и т. д. Но это еще половина дела, и даже менее того. Одною из важнейших сторон проповедничества служит понимание духовных нужд паствы, умение предлагать те именно наставления и назидания, в которых она более всего нуждается по своему нравственному ли состоянию, или по своему положению в жизни и в человеческом обществе, или, наконец, по тем или другим временным условиям. Об этом дает подробные указания свт. Григорий Двоеслов в помянутом сочинении, приведенном на страницах "Руководства для сельских пастырей", "О пастырском попечении". Нелегко руководиться этими указаниями, имея в виду множество различных возрастов, и характеров, и положений людей.
   Во всяком случае, проповеднику никак нельзя оставлять без внимания как плохие особенности слушателей, так и хорошие. Всякое общество, всякий возраст, всякое житейское состояние человека имеет свои добрые качества, имеет какую-либо общепринятую святыню. Будь ли эта святыня патриотизм офицеров, или искание истины студентов, или жажда высших подвигов юношества, или безропотная покорность судьбам Божиим крестьянина, или попечение о славе церковной купца -- всегда эти святые чувства для носителей их удобнейшая дверь для принятия назидания, как бы ворота, открывающие небо. Учение Господа так широко, что нет в душах человеческих ничего доброго и возвышенного, что не заключалось бы в учении веры, и притом еще, конечно, в большом величии и привлекательности. К этим-то лучшим естественным чаяниям и убеждениям должен обращаться проповедник, как св. апостол к афинянам с неведомым Богом, к евреям с Первосвященником по чину Мелхиседекову и т. д. Проповедник непременно должен уловлять и временное настроение слушателей; это весьма важно с гомилетической точки зрения, и упущение этого принципа бывает причиной крупных несообразностей. Так, в нашем учебнике говорится, что проповедник не должен говорить о себе, а в знаменитейших проповедях свв. отцов в учебной хрестоматии вы найдете и у свт. Иоанна Златоуста, и у свт. Димитрия Ростовского, и у свт. Тихона Задонского, что проповедник умоляет слушателей бросить грех и принять добрый обычай во имя личной любви к нему, как умоляет ап. Павел пресвитеров ефесских. Было ли то гомилетическим промахом? Нет. Проповедник знает, что любовь к нему велика, что народа всего "очи взирающе нань", и пользуется таким настроением слушателей для руководства их ко спасению.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru