Lib.ru/Классика: Холодковский Николай Александрович. Старый и новый ламаркизм

СТАРЫЙ И НОВЫЙ ЛАМАРКИЗМЪ.

Наука объ организмахъ -- біологія -- переживаетъ въ настоящее время сложный, странный и противорѣчивый моментъ въ своемъ развитіи. Усложнившись до крайности, проникнувъ въ такія тонкости организаціи, которыхъ за какія нибудь двадцать лѣтъ тому назадъ не только не знали, но и не могли подозрѣвать,-- она невольно привлекаетъ вниманіе наблюдателя и мыслителя уже самою своею запутанностью, сложностью, интересомъ самихъ фактовъ, даже помимо ихъ объясненія. "Mille hypothèses ne valent pas un fait!" восклицаетъ одинъ изъ даровитѣйшихъ наблюдателей природы (Фабръ),-- и онъ въ значительной степени правъ, такъ какъ гипотезы измѣнчивы, а вѣрно наблюденный фактъ остается вѣчнымъ достояніемъ человѣчества. Но не менѣе правы и тѣ, которые не хотятъ довольствоваться однимъ накопленіемъ фактовъ, а стремятся къ обобщенію ихъ, къ установленію принциповъ, общихъ точекъ зрѣнія, къ построенію философскаго зданія науки. Нельзя не сочувствовать, напримѣръ, пламеннымъ словамъ Вейсмана: "насколько ничтожны теоріи, не опирающіяся на твердую почву, настолько-же малоцѣнны и безпорядочно нагроможденные факты. Безъ гипотезы и теоріи -- нѣтъ изслѣдованія природы. Гипотеза и теорія,-- это лотъ, которымъ мы измѣряемъ глубину океана неизвѣданныхъ явленій, чтобы но этимъ даннымъ направить дальнѣйшій курсъ нашего научнаго корабля. Онѣ не даютъ намъ абсолютнаго знанія, но расширяютъ намъ кругозоръ настолько, насколько это возможно въ данный моментъ".

И дѣйствительно, фактъ самъ по себѣ не такъ важенъ и интересенъ, какъ правильное пониманіе его. Солнце восходитъ съ одной стороны горизонта и заходитъ на другой его сторонѣ,-- это фактъ; но не все равно, объяснять-ли этотъ фактъ движеніемъ солнца вокругъ земли, или вращеніемъ земли вокругъ своей оси; и только съ тѣхъ поръ, какъ этому факту дано правильное толкованіе, извлечены изъ него и тѣ цѣнныя слѣдствія, къ которымъ нельзя было придти при прежнемъ, неправильномъ взглядѣ на движеніе небесныхъ тѣлъ: Понятно, что и въ наше время пытливый умъ человѣческій не можетъ удовлетвориться однимъ изслѣдованіемъ фактовъ, а ищетъ объясненія ихъ,-- и при томъ объясненія по возможности не фантастическаго, а доступнаго разумѣнію.

Борьба между ревнителями строгаго фактическаго знанія и сторонниками широкихъ философскихъ обобщеній -- въ наукѣ собственно никогда не прекращается, служа выраженіемъ двухъ разныхъ типовъ научнаго мышленія, одинаково законныхъ; но бываютъ періоды, когда она чрезвычайно обостряется. Такъ, въ началѣ нашего истекающаго столѣтія натурфилософія вступила въ ожесточенную борьбу съ строго индуктивными доктринами Кювье и потерпѣла рѣшительное пораженіе; наступилъ долгій періодъ господства чисто-фактическаго знанія, довольствующагося лишь самыми умѣренными обобщеніями. Появленіе въ 1859 г. знаменитой книги Дарвина вновь вызвало къ жизни эволюціонную теорію, доставило прочное торжество идеѣ всеобщаго постепеннаго органическаго развитія и повело къ цѣлому ряду гипотезъ и теорій, болѣе или менѣе остроумныхъ и цѣнныхъ, но и болѣе или менѣе рискованныхъ. Въ настоящій моментъ мы вступаемъ, какъ по всему видно, въ новый періодъ развитія научной мысли, періодъ пока еще загадочный, и находимся посреди цѣлой тучи противорѣчій. Въ то время, какъ съ одной стороны дѣлаются энергичныя попытки проникнуть въ самыя сокровенныя тайны жизни путемъ механическаго воспроизведенія явленій, аналогичныхъ явленіямъ, совершающимся въ живомъ организмѣ,-- въ то время какъ Бючли изъ масла и соли дѣлаетъ искусственныхъ амёбъ, ползающихъ и сокращающихся, какъ живыя,-- въ это же самое время воскресаетъ проповѣдь витализма, который снова громко заявляетъ объ особой, можетъ быть, навсегда недоступной нашему изслѣдованію жизненной силѣ. Въ то время какъ дарвинизмъ -- въ смыслѣ теоріи естественнаго подбора -- достигаетъ своего крайняго выраженія въ идеяхъ Вейсмана, считающаго естественный подборъ не только за главнѣйшій, но почти за исключительный факторъ органическаго развитія,-- въ ₄то же время все энергичнѣе и энергичнѣе раздаются голоса, сводящіе значеніе естественнаго подбора къ скромнымъ размѣрамъ и поднимающіе выше и выше знамя ламаркизма. При этомъ замѣчается курьезное явленіе, какъ нельзя лучше обрисовывающее слабости вѣчно увлекающагося человѣческаго духа: строгіе фактисты, считающіе и теорію естественнаго подбора, и ламарковъ принципъ за пустыя фантазіи, доходятъ до того, что открыто объявляютъ себя телеологами (Дришъ), а эволюціонисты, стремящіеся объяснясь все механически, въ построеніи своихъ теорій позволяютъ себѣ такое обиліе гипотетическихъ допущеній, что теоріи ихъ превращаются въ чисто философскія обобщенія. (Вейсманъ).

Главнымъ центромъ споровъ и всеобщаго вниманія является, во всякомъ случаѣ, теорія зародышевой плазмы Вейсмана, или, вѣрнѣе, нѣкоторые вопросы первостепенной важности, поставленные ею рѣзко и опредѣленно. Теорія Вейсмана столько разъ была уже излагаема (въ томъ числѣ и на страницахъ "Сѣвернаго Вѣстника"), что излишне было бы излагать ее здѣсь еще разъ; достаточно указать лишь вышеупомянутые главные вопросы, возбужденные ею. Это, во-первыхъ, вопросъ о передачѣ по наслѣдству особенностей, пріобрѣтенныхъ организмомъ въ индивидуальной жизни, во-вторыхъ -- вопросъ о составѣ и строеніи наслѣдственной матеріи, которыми обусловливается самый механизмъ индивидуальнаго и племенного развитія.

Первый изъ этихъ вопросовъ поставленъ Вейсманомъ съ первыхъ же шаговъ его теоріи, которая развивалась и совершенствовалась постепенно съ начала восьмидесятыхъ годовъ и вылилась въ окончательную свою форму лишь въ 1892 году, въ знаменитой книгѣ Вейсмана "Зародышевая плазма". Смѣло провозгласивъ положеніе, что особенности, пріобрѣтенныя организмомъ въ его индивидуальной жизни, никогда,-- развѣ лишь за самыми рѣдкими исключеніями,-- не передаются по наслѣдству, Вейсманъ сразу привлекъ общее вниманіе къ своей теоріи. До тѣхъ поръ считалось несомнѣннымъ, что образованіе разновидностей и возникновеніе новыхъ видовъ только и возможно съ унаслѣдованіемъ индивидуальныхъ измѣненій, которыя, безъ особой критики и безъ всякихъ сомнѣній, считались именно пріобрѣтаемыми каждымъ индивидомъ въ теченіе его жизни.

Поэтому идеи Вейсмана многими были встрѣчены съ недовѣріемъ и даже съ раздраженіемъ, какъ посягательство на одинъ изъ догматовъ теоріи измѣняемости видовъ. Посыпался градъ возраженіи, наперерывъ приводились въ пользу старыхъ взглядовъ всевозможные факты и доводы. Однако, Вейсманъ и его ученики чрезвычайно умѣло и убѣдительно опровергли всѣ кажущіяся доказательства въ пользу унаслѣдованія пріобрѣтенныхъ особенностей. Вмѣстѣ съ тѣмъ Вейсманъ сумѣлъ выяснить, что его теорія ничуть не противорѣчитъ идеѣ измѣняемости видовъ и что она вовсе не отвергаетъ существованія многочисленныхъ, чисто индивидуально проявляющихся особенностей организмовъ: дѣло только въ томъ, что особенности эти лишь кажутся пріобрѣтенными даннымъ индивидомъ, въ дѣйствительности же онѣ прирождены и представляютъ лишь результатъ варіацій самой наслѣдственной матеріи, заключающейся въ ядрѣ яйцевой клѣтки матери и въ головкѣ живчика отцовскаго организма. Когда стали относиться къ доказательствамъ болѣе критически, то оказалось, что чрезвычайно трудно найти хотя-бы одинъ случай, гдѣ индивидуальныя особенности, способныя къ передачѣ по наслѣдству, были бы дѣйствительно и несомнѣнно пріобрѣтенными, а не прирожденными. Всѣ опыты надъ искусственнымъ произведеніемъ уродствъ, раненій и проч., сдѣланные съ цѣлью выяснить, не передаются ли эти, уже несомнѣнно пріобрѣтенныя, измѣненія но наслѣдству, дали отрицательный результатъ. Недавно вышла брошюра д-ра Роде, спеціально посвященная анализу литературы этого вопроса,-- и въ этой брошюрѣ авторъ приходитъ къ выводу, что мыслимо развѣ лишь допускать возможность наслѣдственной передачи напр. пріобрѣтенныхъ психическихъ заболѣваній, но доказать этого нельзя и скорѣе вѣроятенъ противоположный выводъ.

Важность рѣшенія этого вопроса очевидна. Если Вейсманъ правъ, если дѣйствительно индивидуально-пріобрѣтенныя свойства не передаются по наслѣдству,-- то наши представленія о механизмѣ измѣненія расъ и видовъ должны потерпѣть существенное измѣненіе. Въ особенности эта перемѣна во взглядахъ біолога должна повліять на репутацію принципа Ламарка, который, хотя неохотно, допускался все-таки, въ извѣстной степени, Дарвиномъ, и который многими новѣйшими эволюціонистами примѣняется весьма широко. Ламаркъ, какъ извѣстно, придавалъ весьма важное значеніе въ дѣлѣ измѣненія видовъ условіямъ жизни организмовъ и въ особенности упражненію или не упражненію органовъ. Если, соотвѣтственно условіямъ жизни, данный органъ постоянно упражняется въ извѣстномъ направленіи, то онъ усиливается, ростетъ, развивается именно въ этомъ направленіи и, по Ламарку, такое усиленное развитіе органа передается по наслѣдству. Если, напротивъ, органъ мало или вовсе не функціонируетъ, то онъ слабѣетъ, уменьшается,-- это ослабленіе также передается по наслѣдству и ведетъ къ вырожденію и исчезновенію органа. Если же, согласно теоріи Вейсмана, индивидуальныя пріобрѣтенія не передаются потомству, то очевидно значеніе принципа Ламарка сводится къ нулю. Понятно теперь, почему новѣйшіе ламаркисты съ особеннымъ ожесточеніемъ нападаютъ на теорію Вейсмана.

Второй изъ выдвинутыхъ Вейсманомъ вопросовъ,-- вопросъ о строеніи наслѣдственной субстанціи и о механизмѣ наслѣдственности,-- еще сложнѣе и еще глубже затрогиваетъ установившіяся теоретическія воззрѣнія на развитіе организмовъ. Зародышевая плазма, заключающаяся въ ядрѣ яйца и живчика, представляетъ собою, по Вейсману, вещество стойкое и чрезвычайно сложнаго строенія. Она состоитъ изъ невидимо мелкихъ частицъ -- біофоръ (носителей жизни), которыя соединяются въ группы, образуя болѣе сложныя частицы -- детерминанты (опредѣлители извѣстныхъ свойствъ организаціи). Детерминанты, въ свою очередь, соединяются по нѣскольку, образуя иды, видимые уже въ микроскопъ (зерна хроматина), а иды соединяются въ иданты (отдѣльныя нити хроматиннаго ядернаго вещества). Одна только эта зародышевая плазма, содержащаяся преимущественно или исключительно въ половыхъ клѣткахъ, передаетъ свои свойства (и, въ томъ числѣ, свои измѣненія) по наслѣдству; всѣ остальныя клѣтки тѣла (соматическія клѣтки), какъ лишенныя зародышевой плазмы, могутъ измѣняться сколько угодно подъ вліяніемъ какихъ угодно условій,-- измѣненія ихъ по наслѣдству не передадутся, такъ какъ клѣтки эти къ потомству не переходятъ и своихъ измѣненій ему, слѣдовательно, передать не могутъ. Всякое, даже самое мельчайшее свойство готоваго организма (напр. родимое пятно на извѣстномъ мѣстѣ) опирается на извѣстную группировку детерминантъ; все развитіе состоитъ въ томъ, что детерминанты, группа за группой, выдѣляются изъ зародышевой плазмы развивающагося организма и обусловливаютъ появленіе той или другой черты организаціи. Если, напримѣръ, человѣкъ наклоненъ къ раннему облысѣнію, то въ его зародышевой плазмѣ есть особыя "детерминанты плѣшивости" (я нарочно привожу рѣзкій примѣръ, чтобы тѣмъ нагляднѣе показать, до какихъ мелочей доходитъ Вейсманъ въ объясненіи наслѣдственности и какъ смѣлы бываютъ его предположенія). Такимъ образомъ все развитіе заранѣе -предопредѣлено устройствомъ зародышевой плазмы даннаго индивида и внѣшнія условія не могутъ оказать на это развитіе никакого вліянія, за исключніемъ развѣ грубыхъ нарушеній нормы, ведущихъ къ уродствамъ. Такое воззрѣніе на механизмъ зародышеваго развитія возвращаетъ насъ къ теоріи предобразованія (преформаціи), которая, казалось, была окончательно уничтожена работами знаменитаго Каспара Фридриха Вольфа, появившимися еще въ концѣ XVIII столѣтія и положившими прочное основаніе теоріи эпигенеза. Теорія предобразованія господствовала нѣкогда почти безраздѣльно и находила себѣ ревностныхъ защитниковъ въ такихъ властителяхъ умовъ, какъ Галлеръ, одинъ изъ величайшихъ физіологовъ. Эта теорія, конечно въ гораздо болѣе грубомъ видѣ, чѣмъ Вейсманова теорія зародышевой плазмы, предполагаетъ въ сущности тоже самое, что и послѣдняя, т. е. что зародышъ съ самаго начала предсуществуетъ совершенно готовый во всѣхъ частяхъ, которыя постепенно вырисовываются въ процессѣ развитія. Какъ слѣдствіе отсюда допускалось, что въ данномъ зародышѣ заложены (или, вѣрнѣе, вложены) и зародыши всѣхъ будущихъ поколѣній; серьезно возбуждался даже вопросъ, сколько именно зародышей было вложено въ яичники праматери рода человѣческаго Евы, причемъ число это опредѣлялось въ 200,000 милліоновъ. По Галлеру, при процессѣ развитія "ничего не появляется вновь (es giebt kein Werden): ни одна часть животнаго тѣла не создается прежде другой и всѣ онѣ даны одновременно". Вейсманъ, конечно, не смотритъ на дѣло такъ грубо-наивно; онъ не утверждаетъ, что всѣ части будущаго организма находятся въ яйцѣ въ томъ же видѣ и взаимномъ положеніи, какъ во взросломъ организмѣ, и не видны лишь потому, что онѣ слишкомъ малы и прозрачны, какъ думали эволюціонисты школы Галлера. По теоріи зародышевой плазмы, напротивъ, предполагается, что біофоры и детерминанты въ яйцѣ совершенно перетасованы и группы этихъ частицъ отнюдь не имѣютъ форменнаго сходства съ будущими частями организма, а только способны къ воспроизведенію изъ себя этихъ частей; тѣмъ не менѣе, всѣ эти біофоры и детерминанты даны съ самаго начала и, такъ-же какъ вложенные зародыши по старой преформаціонной теоріи, заключаютъ въ себѣ наслѣдіе длиннаго ряда поколѣній. Смѣло признавая сходство своей теоріи съ воззрѣніями преформистовъ, Вейсманъ, не колеблясь, утверждаетъ, что идея эпигенеза ошибочна. Здѣсь противъ него вооружаются уже не только ламаркисты, но и всѣ вообще сторонники теоріи эпигенеза, со-: гласно которой зародышъ не предобразованъ, а представляетъ собою вначалѣ весьма простую и сравнительно однородную по всему его протяженію организацію, которая усложняется и разнообразится въ своихъ частяхъ весьма постепенно. Въ развитіи эта теорія усматриваетъ не только рядъ морфологическихъ явленій, но главнымъ образомъ сложный физіологическій процессъ, разныя фазы котораго ведутъ къ проявленію тѣхъ или другихъ морфологическихъ особенностей въ извѣстномъ порядкѣ. Короче сказать, теорія предобразованія -- по существу морфологическая теорія, а теорія эпигенеза -- по преимуществу физіологическая.

Изъ всего изложеннаго видно, что теорія Вейсмана, сдѣлавшаяся уже весьма популярною и пріобрѣвшая себѣ много сторонниковъ, въ значительной степени исключаетъ прямое воздѣйствіе окружающихъ условій на строеніе и развитіе организма. Въ этомъ отношеніи она стоитъ въ наиболѣе рѣзкомъ противорѣчіи именно съ воззрѣніями ламаркистовъ и въ настоящее время между обѣими школами идетъ борьба не на жизнь, а на смерть. Борьба эта должна рѣшить, имѣетъ-ли ламаркизмъ право на существованіе, и вотъ почему ламаркисты дѣлаютъ отчаянныя усилія, чтобы отстоять принципъ Ламарка, усовершенствовавъ его теорію и поставивъ ее такъ, чтобы она могла удовлетворять современнымъ требованіямъ. Въ виду этого, выясненіе принциповъ Ламарка и его послѣдователей пріобрѣтаетъ въ настоящее время особенный интересъ и послужитъ темою предлагаемаго очерка, въ которомъ я разсмотрю, въ связи съ общею исторіею развитія эволюціонной теоріи, ученіе главнѣйшихъ сторонниковъ этихъ принциповъ,-- Ламарка, Эймера и Гааке, оставивъ въ сторонѣ сочиненія болѣе второстепенныхъ послѣдователей ламаркизма (Копъ и другіе).

Жанъ-Батистъ де-Ламаркъ представляетъ, во всякомъ случаѣ, одну изъ крупнѣйшихъ фигуръ въ исторіи эволюціоннаго ученія. Это былъ человѣкъ необыкновенно богатый знаніями и весьма самостоятельный въ сужденіяхъ, притомъ обладавшій сильною фантазіею. Въ ботаникѣ онъ былъ столь-же свѣдущъ, какъ и въ зоологіи, и его сочиненіе Flore Francaise до сихъ поръ составляетъ одинъ изъ весьма важныхъ источниковъ для изученія французской флоры. Когда въ Парнасѣ, при музеѣ естественной исторіи, оказалась вакантная каѳедра зоологіи, спеціально по низшимъ животнымъ, то Ламаркъ, до того времени мало занимавшійся зоологіею, быстро овладѣлъ этимъ предметомъ и уже черезъ годъ открылъ замѣчательный курсъ лекцій, въ которыхъ онъ впервые подраздѣлилъ животное царство на позвоночныхъ и безпозвоночныхъ и установилъ весьма хорошую для того времени систему животныхъ. Кромѣ ботаники и зоологіи, онъ занимался также, но гораздо менѣе удачно, химіею и физикою. Въ біологіи онъ выказалъ себя не только прекраснымъ наблюдателемъ и систематикомъ, но и весьма глубокимъ мыслителемъ. Такъ, между прочимъ, онъ былъ глубоко проникнутъ мыслью о могущественномъ совокупномъ дѣйствіи малыхъ причинъ въ теченіе большихъ промежутковъ времени,-- мыслью, которая впослѣдствіи легла въ основу идей Ляйэлля, переродившихъ геологію, а также и въ основу теоріи естествейнаго подбора. "Для природы, говоритъ Ламаркъ, время есть ничто и не представляетъ никакихъ затрудненій; оно находится всегда въ распоряженіи природы и является неограниченнымъ средствомъ къ достиженію какъ мельчайшихъ, такъ и крупнѣйшихъ результатовъ". Въ настоящее время идея эта пользуется всеобщимъ признаніемъ и не кажется ни странною, ни маловѣроятною, но во времена Ламарка, когда царила теорія громадныхъ всемірныхъ катастрофъ, періодически уничтожавшихъ все живое и быстро измѣнявшихъ лицо земли, въ тѣ времена эта идея являлась необыкновенно смѣлою и оригинальною. Эта мысль была приложена Ламаркомъ и къ объясненію развитія органическаго міра. Въ противоположность большинству своихъ современниковъ, онъ допускалъ неограниченную, постепенную измѣняемость видовъ въ взаимодѣйствіи съ измѣняющимися внѣшними условіями и первый построилъ генеалогическія схемы развитія міра животныхъ не въ видѣ лѣстницы, какъ нѣмецкіе натурфилософы, а въ видѣ родословнаго дерева. Свои взгляды на развитіе органическаго міра онъ изложилъ въ замѣчательной книгѣ "Зоологическая философія" (Philosophie Zoologique), которая вышла въ свѣтъ въ 1809 году и которая является краеугольнымъ камнемъ такъ называемаго ламаркизма,

"Зоологическая философія" Ламарка состоитъ изъ двухъ частей. Въ первой изъ нихъ онъ разсматриваетъ общую естественную исторію животныхъ, понятіе о видѣ, значеніе систематическихъ подраздѣленій животнаго царства, постепенное усовершенствованіе организмовъ отъ низшихъ формъ къ высшимъ, вліяніе условій существованія на дѣятельность и привычки животныхъ и, въ результатѣ этого, измѣненіе организаціи и ея частей,-- наконецъ устанавливаетъ естественную классификацію животнаго царства. Вторая часть книги посвящена общимъ разсужденіямъ о причинахъ жизни, о ея происхожденіи, о сущности организаціи (о такъ называемомъ оргазмѣ, который поддерживаетъ жизнь въ организмѣ), о произвольномъ зарожденіи низшихъ организмовъ и о силахъ, дѣйствующихъ въ организмѣ; также о волѣ, разумѣ и его происхожденіи и проч.

Эта вторая часть мѣстами туманна, фантастична и въ настоящее время совершенно устарѣла; для насъ она представляетъ очень мало интереса. Первая часть, напротивъ, и до сихъ поръ сохраняетъ свое значеніе и всего интереснѣе въ ней седьмая глаза, гдѣ Ламаркъ собственно и излагаетъ тѣ взгляды, которые легли, главнымъ образомъ, въ основу "ламаркизма".

"Мы будемъ здѣсь говорить не о какомъ-либо выводѣ разума, но о твердо установленномъ фактѣ, который имѣетъ болѣе всеобщее значеніе, чѣмъ обыкновенно думаютъ и на который до сихъ поръ не обращали достаточнаго вниманія, безъ сомнѣнія потому, что этотъ фактъ трудно уловить. Онъ заключается въ томъ вліяніи, которое оказываютъ условія среды на организмъ, подвергающійся имъ. Правда, довольно давно уже было замѣчено вліяніе разныхъ состояній нашей организаціи на нашъ характеръ, наши наклонности, дѣйствія и даже на наши понятія, но, кажется, до сихъ поръ никто еще не усмотрѣлъ вліянія нашихъ, дѣйствій и привычекъ на самую нашу организацію. Но такъ какъ эти дѣйствія и привычки совершенно зависятъ отъ условій, въ которыхъ мы ежедневно находимся, то я постараюсь показать, какъ велико то вліяніе, которое эти условія оказываютъ на общій видъ, состояніе частей и даже строеніе организмовъ. Слѣдовательно, въ этой главѣ будетъ рѣчь именно объ этомъ въ высшей степени положительномъ фактѣ".

Такими словами начинаетъ Ламаркъ вышеупомянутую седьмую главу. Далѣе онъ развиваетъ эту мысль подробнѣе. Онъ указываетъ, прежде всего, на тотъ общеизвѣстный фактъ, что, съ одной стороны, въ животномъ царствѣ ясно можно усмотрѣть развитіе отъ простого къ сложному, а съ другой стороны -- въ этомъ развитіи нѣтъ полной постепенности и замѣчается много неправильностей. Это объясняется, по мнѣнію Ламарка, именно тѣмъ, что "состояніе, въ которомъ мы встрѣчаемъ животныхъ, представляетъ собою съ одной стороны результатъ наростающей выработки организаціи, стремящейся къ установленію правильной постепенности, а съ другой стороны это состояніе есть слѣдствіе вліяній множества разнородныхъ отношеній, которыя постоянно стремились нарушить правильность въ постепенности этой выработки". Уже одна эта мысль, по своей глубинѣ и геніальности, могла-бы сдѣлать теорію Ламарка безсмертною; мы увидимъ ниже, что мысль эта вошла во всѣ послѣдующія теоріи развитія и въ основѣ своей безусловно вѣрна.

Но Ламаркъ предостерегаетъ отъ слишкомъ буквальнаго пониманія догмата, что внѣшнія условія дѣйствуютъ измѣняющимъ образомъ на организацію животныхъ; по его мнѣнію, условія эти вызываютъ лишь новыя потребности и привычки, а эти привычки и потребности вызываютъ уже измѣненіе старыхъ органовъ и появленіе новыхъ. Такимъ образомъ, внѣшнія условія вліяютъ не прямо, а косвенно. "Не органы, т. е. природа и форма частей тѣла животнаго, вызываютъ его привычки и присущія ему способности, а наоборотъ -- его привычки, его образъ жизни и условія, въ которыхъ находились его предки, въ теченіе времени опредѣляютъ число и состояніе его органовъ и его способности". У растеній, которыя не проявляютъ активной дѣятельности и потому не имѣютъ настоящихъ привычекъ, дѣло происходитъ проще и прямѣе черезъ измѣненія въ питаніи, дыханіи и вообще въ физіологическихъ процессахъ.

Идею свою Ламаркъ формулируетъ въ двухъ слѣдующихъ законахъ:

Законъ первый. "Въ каждомъ животномъ, которое еще не переступило цѣли своего развитія, частое и постоянное упражненіе даннаго органа постепенно усиливаетъ его, развиваетъ, увеличиваетъ и даетъ ему силу, соотвѣтствующую продолжительности упражненія; напротивъ, постоянное неупотребленіе органа ослабляетъ и ухудшаетъ его, постепенно уменьшаетъ его способности и въ концѣ-концовъ приводитъ его къ исчезновенію".

Законъ второй. "Все, что животныя пріобрѣтаютъ или утрачиваютъ вслѣдствіе вліянія условій, которымъ они подвергаются долгое время, а потому и вслѣдствіе усиленнаго упражненія или постояннаго неупотребленія органа,-- передается при размноженіи по наслѣдству потомкамъ, предполагая, что пріобрѣтенныя измѣненія были свойственны обоимъ поламъ, т. е. тѣмъ, которые произвели это потомство".

Для подтвержденія этихъ законовъ Ламаркъ приводитъ многочисленные примѣры. Такъ, для доказательства уничтожающаго вліянія неупотребленія органовъ онъ указываетъ на кита и муравьеѣда, у которыхъ, какъ у млекопитающихъ животныхъ, зубы принадлежатъ къ общему плану организаціи и у кита даже существуютъ въ зародышѣ, но не прорѣзываются; очевидно, говоритъ Ламаркъ, что зубы здѣсь были, но исчезли "вслѣдствіе привычки не жевать пищу". Точно также у разныхъ животныхъ, живущихъ въ темнотѣ, уменьшились или почти уничтожились глаза, напримѣръ, у протея (амфибія, живущая въ озерахъ подземныхъ пещеръ), у крота и проч. Блестящимъ подтвержденіемъ правильности этого вывода Ламаркъ считаетъ то обстоятельство, что органъ слуха не представляетъ нигдѣ подобнаго обратнаго развитія: онъ сохраняется всюду, гдѣ присутствіе этого органа входитъ въ планъ организаціи, сохраняется потому, что звукъ проникаетъ во всякую среду и, слѣдовательно, о неупотребленіи органа слуха не можетъ быть рѣчи. Какъ дальнѣйшіе примѣры неупотребленія органовъ, Ламаркъ приводитъ отсутствіе ногъ у змѣй. По его мнѣнію, эти животныя утратили свои ноги (принадлежащія къ основному плану организаціи ихъ, какъ позвоночныхъ животныхъ), потому что они приняли обыкновеніе ползать по землѣ, скрываться между травами и постоянно стремились удлинять свое тѣло, пролѣзая сквозь тѣсныя пространства, при чемъ ноги были ненужный безполезны. Подобныя-же условія повели и въ исчезновенію крыльевъ у нѣкоторыхъ насѣкомыхъ и т. д. Что касается развивающаго вліянія постояннаго упражненія органовъ въ извѣстномъ направленіи, то Ламаркъ указываетъ на водяныхъ птицъ, которыя получили плавательную перепонку вслѣдствіе постоянныхъ усилій растопыривать пальцы при плаваніи, при чемъ сильно растягивалась соединяющая пальцы кожа. Точно также и голенастыя птицы получили длинныя ноги вслѣдствіе постоянныхъ усилій вытягивать ихъ, чтобы тѣло не погружалось въ воду, когда птица бродитъ по мелководнымъ мѣстамъ, а длинношейныя водяныя птицы (гуси, лебеди) пріобрѣли длинную шею благодаря стараніямъ удлинять ее, чтобы тѣмъ успѣшнѣе ловить свою добычу, состоящую главнымъ образомъ изъ водныхъ животныхъ. Въ силу аналогичныхъ причинъ, у скатовъ и нѣкоторыхъ другихъ рыбъ, часто лежащихъ на днѣ, глаза сдвинуты на верхнюю сторону головы. Упражненіемъ въ перевариваніи большихъ количествъ грубой пищи развился объемистый и сложный желудокъ жвачныхъ животныхъ и т. д.

Приведенные примѣры Ламаркъ считаетъ настолько доказательными, что, по его мнѣнію, оспаривать истинность установленныхъ имъ законовъ могутъ только тѣ, которые никогда сами не наблюдали природы въ ея проявленіяхъ или люди, имѣющіе совершенно ложную точку зрѣнія на природу. Однако взгляды его имѣли у современниковъ весьма мало успѣха и были даже предметомъ насмѣшекъ, и не безъ основанія, такъ-какъ примѣры, процитированные нами, собственно служатъ только для иллюстраціи его идеи, но не доказываютъ еще ея истинности; къ тому-же нѣкоторые изъ этихъ примѣровъ весьма грубы и не совсѣмъ удачны (напримѣръ объясненіе происхожденія змѣй). Одинъ изъ новѣйшихъ излагателей ученія Ламарка справедливо говоритъ: "на нѣкоторыхъ изъ критиковъ этого ученія приведенные примѣры производили такое впечатлѣніе, какъ будто-бы авторъ хотѣлъ сказать, что животныя пріобрѣтали тѣ или другіе органы просто по своему желанію. Его здравая философія зоологіи страдала также отъ его прежнихъ, совершенно неудачныхъ химическихъ и иныхъ умозрѣній. Другой важный недостатокъ Ламарка состоитъ въ томъ, что онъ совершенно увлекся мыслью, что его теорія о передачѣ пріобрѣтенныхъ особенностей можетъ объяснить всѣ явленія органической природы. Онъ не видѣлъ, какъ его современники Эразмъ Дарвинъ и Гете, что извѣстныя проблемы о происхожденіи приспособленій остались совершенно не затронутыми и не разрѣшенными. Будучи увѣренъ, что онъ открылъ великій факторъ развитія и прилагая этотъ факторъ къ органической природѣ, онъ былъ слѣпъ къ его недостаткамъ и ко всякому другому фактору, считая свой принципъ достаточнымъ для объясненія всѣхъ измѣненій въ животномъ мірѣ. Его доказательства большею частію не индуктивны, а дедуктивны и часто онъ изыскиваетъ ихъ не для того, чтобы подкрѣпить свой законъ, а чтобы выставить его обязательнымъ (Осборнъ)".

Несмотря на неудачную и мѣстами поверхностную мотивировку, на грубую произвольность нѣкоторыхъ примѣровъ, избранныхъ для доказательствъ, нельзя все таки не признать, что основная идея Ламарка -- измѣняемость организма путемъ приспособленія къ измѣняющимся условіямъ жизни -- была вѣрна. Поставивъ этотъ принципъ, онъ проложилъ дорогу къ другимъ, болѣе совершеннымъ теоріямъ измѣняемости видовъ.

Не менѣе важна и другая идея, заключающаяся въ его теоріи,-- идея двойственности органическаго развитія: съ одной стороны организмъ развивается правильно, подъ вліяніемъ присущихъ ему внутреннихъ силъ,-- а съ другой стороны онъ постоянно взаимодѣйствуетъ съ внѣшними условіями, нарушающими правильную постепенность развитія. Эта сторона Ламаркова ученія обыкновенно мало оцѣнивается или совершенно упускается изъ виду, а между тѣмъ она-то и есть наиболѣе жизненная часть его теоріи, и, по всѣмъ вѣроятіямъ, удержится надолго, въ то время, какъ догматъ о значеніи упражненія или неупражненія органовъ дискредитируется все болѣе и болѣе.

Когда появилась теорія естественнаго подбора Дарвина и Уоллеса, воззрѣнія Ламарка отошли совершенно на задній планъ. Дарвинъ въ первыхъ изданіяхъ своей книги "О происхожденіи видовъ" хотя и при-знавалъ за принципомъ употребленія и неупотребленія органовъ нѣкоторое значеніе, но небольшое и какъ-бы неохотно, съ извѣстными" скептицизмомъ. Принципъ естественнаго подбора такъ хорошо и просто объяснялъ почти всѣ особенности организмовъ и соотвѣтствіе ихъ съ окружающею средою, что другія объясненія являлись побочными и почти излишними. Быстрый успѣхъ теоріи естественнаго подбора представляетъ собою явленіе тѣмъ болѣе яркое, что въ промежуткѣ между временемъ Ламарка и временемъ Дарвина теорія измѣняемости видовъ далеко не пользовалась популярностью и высказываться въ смыслѣ трансформизма значило до извѣстной степени рисковать своимъ научнымъ кредитомъ. Ляйэлль, который своими реформами въ геологіи положилъ конецъ господству Кювьеровской теоріи катастрофъ,-- теоріи, болѣе всего мѣшавшей признанію непрерывности и постепенности органическаго развитія,-- былъ, однако, вовсе не сторонникомъ десцендентной теоріи. Признавая для міра неорганическаго великую важность продолжительнаго дѣйствія малыхъ причинъ и суммированія мелкихъ измѣненій въ крупные эффекты (принципы, провозглашенные, какъ мы видѣли, уже Ламаркомъ), онъ не хотѣлъ прилагать этихъ принциповъ къ объясненію органическаго развитія, допуская для этого послѣдняго какіе-то особые, таинственные законы. Онъ полагалъ, что "въ то время, какъ извѣстныя формы животныхъ и растеній исчезали по причинамъ, для насъ совершенно непонятнымъ, на мѣсто ихъ являлись другія подъ вліяніемъ причинъ, стоящихъ совершенно внѣ границъ нашего постиженія". Самъ Дарвинъ долгое время не рѣшался открыто выступить съ своими эволюціонными идеями и частнымъ образомъ собиралъ мнѣнія выдающихся ученыхъ объ измѣняемости видовъ. Только тогда, когда Гёксли, наконецъ, высказался въ благопріятномъ смыслѣ для десцендентной теоріи, Дарвинъ счелъ себя въ нѣкоторой безопасности и писалъ: "теперь, какъ добрый католикъ, принявшій соборованіе, я могу воскликнуть: нынѣ отпущаеши!" Такая непопулярность эволюціонныхъ идей была, безъ сомнѣнія, слѣдствіемъ блистательной побѣды, одержанной Кювье надъ натурфилософами, а также и надъ тѣми крайними, абсурдными увлеченіями, до которыхъ доходила натурфилософія начала девятнадцатаго вѣка. И вотъ, съ появленіемъ книги Дарвина, все быстро и радикально измѣнилось: преемственность видовъ, сдѣлалась такимъ-же догматомъ, какимъ прежде была полная обособленность видовъ. Господствующимъ факторомъ развитія признанъ былъ естественный подборъ, который, какъ сказано выше, оттѣснилъ на задній планъ другіе факторы эволюціи. Однако, разъ десцендентная теорія вновь была возстановлена въ своихъ правахъ и пробита была широкая брешь въ несокрушимой, казалось, стѣнѣ противоположныхъ воззрѣній,-- получили нѣкоторое право гражданства и взгляды Жоффруа Сентъ-Илера и Ламарка, которые считались было окончательно сданными въ архивъ.. Многіе изъ послѣдователей Дарвина и рьяныхъ поклонниковъ теоріи естественнаго подбора были, въ то-же время, и ламаркистами въ гораздо большей степени, чѣмъ Дарвинъ. Такъ, знаменитый Геккель,-- геніальный популяризаторъ дарвинизма, способствовавшій его распространенію чуть-ли не болѣе, чѣмъ самъ Дарвинъ,-- въ своей "Естественной исторіи творенія" широко допускаетъ наслѣдственное вліяніе упражненія или неупражненія органовъ. Такъ, Граберъ,-- одинъ изъ талантливѣйшихъ, популяризаторовъ энтомологіи,-- прямо выражается, что насѣкомыя "наползали себѣ ноги, накусали себѣ челюсти",-- т.-е., происходя отъ червеобразныхъ предковъ, пріобрѣли новые органы путемъ усилій и упражненій въ извѣстномъ направленіи,-- и конечно, самъ Ламаркъ не могъ-бы высказать этого съ большею опредѣленностью, даже, такъ сказать, грубостью. Да и Дарвинъ съ теченіемъ времени сталъ все болѣе и болѣе признавать значеніе другихъ факторовъ развитія. Такимъ образомъ принципъ Ламарка ожилъ и снова сталъ заявлять о себѣ.

Въ то-же время, несмотря на безпримѣрный успѣхъ теоріи естественнаго подбора, теорія эта нашла себѣ и рѣшительныхъ противниковъ. Здѣсь мы имѣемъ въ виду не тѣхъ немногихъ натуралистовъ, которые заявили себя противниками трансформизма вообще (ихъ возраженія не имѣли и не могли имѣть никакого успѣха),-- но тѣхъ естествоиспытателей, которые, признавая десцендентную теорію вообще, отказываются лишь признать за естественнымъ подборомъ то значеніе, на которомъ настаиваютъ дарвинисты. Наиболѣе видными изъ такихъ оппонентовъ Дарвиновой теоріи явились знаменитый гистологъ и эмбріологъ Кёлликеръ и геніальный ботаникъ и физіологъ Негели. Первый изъ нихъ далъ свою теорію развитія, которую мы здѣсь излагать не станемъ; скажемъ только, что, по мнѣнію Кёлликера, организмы развиваются, главнымъ образомъ, въ силу внутреннихъ причинъ, подъ вліяніемъ "общаго закона развитія". Въ чемъ состоитъ этотъ общій законъ, Кёлликеръ не говоритъ, и вообще вся его теорія крайне неопредѣленна и потому не имѣла никакого успѣха. Значеніе естественнаго подбора онъ отрицаетъ совершенно, утверждая, что принципъ полезности не долженъ быть прилагаемъ къ объясненію біологическихъ явленій. Цѣнно въ теоріи Кёлликера одно: признаніе непрерывности органическаго развитія въ силу какихъ-то законовъ, управляющихъ живою матеріею,-- идея, которую высказывалъ, какъ мы видѣли, уже и Ламаркъ, и даже проще, яснѣе и опредѣленнѣе, чѣмъ Кёлликеръ. Несравненно совершеннѣе теорія идіоплазмы Негели, которая такъ же, какъ и теорія Кёлликера, принимаетъ за главный факторъ развитія внутреннія причины измѣненій организма, но (подобно теоріи Жоффруа Сентъ-Илера) допускаетъ и значительное вліяніе прямого воздѣйствія внѣшнихъ условій, чего всячески избѣгалъ Кёлликеръ, признававшій за внѣшними условіями лишь самое второстепенное значеніе. Вполнѣ признавая измѣняемость видовъ, Негеди, однако, возстаетъ противъ неопредѣленной, по всѣмъ направленіямъ проявляющейся измѣнчивости организмовъ, каковая должна существовать по теоріи естественнаго подбора. "Если-бы измѣненія индивидовъ обусловливались внѣшними причинами, говоритъ Негели, то они могли-бы быть произвольны или безъ опредѣленнаго направленія. Ибо, такъ какъ эти причины не имѣютъ никакой связи съ большею или меньшею сложностью организаціи, то онѣ и должны производить поступательное дѣйствіе то въ положительномъ, то въ отрицательномъ смыслѣ. Если причины измѣненія не внѣшнія, а внутреннія, лежащія въ самыхъ свойствахъ вещества, то дѣло получаетъ другой видъ. Опредѣленная организація вещества должна имѣть опредѣляющее вліяніе на измѣненія его, и это вліяніе можетъ выразиться лишь въ томъ, что развитіе идетъ все выше и выше, такъ какъ начинается оно съ самыхъ низшихъ ступеней. Это я называлъ прежде принципомъ совершенствованія, понимая подъ совершенствованіемъ усложненіе организаціи. Этотъ принципъ механическаго свойства и есть ничто иное, какъ законъ инерціи въ области органическаго развитія. Разъ эволюціонное движеніе началось, оно уже не можетъ остановиться и должно сохранять свое направленіе. Дарвинъ, имѣя въ виду лишь приспособленія организмовъ, считалъ болѣе совершеннымъ то, что оказывается болѣе пригоднымъ въ борьбѣ за существованіе. Но это, очевидно, не единственный критерій, примѣнимый при сравненіи организмовъ; въ дарвиновой односторонности не содержится вся сущность вещей, а скорѣе оставлена безъ вниманія лучшая половина. Есть двѣ категоріи совершенства, которыя слѣдуетъ, строго различать: во-первыхъ, совершенство организаціи, состоящее въ сложности строенія и раздѣленія физіологическаго труда, а во-вторыхъ -- совершенство приспособленія, повторяющееся на всѣхъ ступеняхъ организаціи и состоящее въ наиболѣе выгодномъ, по внѣшнимъ условіямъ, устройствѣ организма, соотвѣтственно его строенію и раздѣленію функцій".

Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, какъ явственно повторяется въ этихъ, полныхъ глубокаго значенія, словахъ Негели та самая идея двойственности органическаго развитія, которую мы отмѣтили въ ученіи Ламарка. Но у Ламарка идея эта, хотя и вполнѣ ясно и опредѣленно высказана, не развита съ достаточною подробностью, Негеди же, какъ мы увидимъ, развилъ ее до тончайшихъ деталей и тѣмъ придалъ этой, по существу не новой, идеѣ -- силу и жизненность.

Придавая такое важное значеніе въ развитіи организмовъ внутреннимъ ихъ силамъ, Негели отводитъ естественному подбору второстепенную роль, хотя вовсе не отрицаетъ существованія этого процесса. Естественный подборъ, по мнѣнію Негели, собственно не есть настоящій факторъ развитія, если понимать послѣднее въ положительномъ смыслѣ; онъ не производитъ новыхъ формъ, а только устраняетъ тѣ изъ старыхъ, которыя оказываются неприспособленными къ даннымъ условіямъ. Такимъ образомъ значеніе естественнаго подбора, по Негели, только отрицательное: это контрольный процессъ, устраняющій негодное, но самъ по себѣ не ведущій къ болѣе совершенному.

Что касается причины, обусловливающей прогрессивность органическаго развитія, то для объясненія этой причины Негели строитъ теорію идіоплазмы. Идіоплазма -- это чрезвычайно сложное по своему молекулярному строенію вещество, содержащееся во всѣхъ клѣткахъ организма и главнымъ образомъ въ клѣточныхъ ядрахъ. Всякій организмъ, даже всякій индивидъ имѣетъ свою оригинальную идіоплазму, которая особенностями своего строенія опредѣляетъ всѣ особенности даннаго организма, Такъ, хотя бы напр. яйцо, изъ котораго развивается организмъ извѣстнаго вида (напр. собака) было совершенно сходно по внѣшнимъ признакамъ съ яйцомъ другого вида (напр. кошки), но въ сущности эти оба яйца настолько же различны одно отъ другого (вслѣдствіе строенія идіоплазмы), насколько оба данные вида различаются другъ отъ друга во взросломъ состояніи. Идіоплазма состоитъ изъ мельчайшихъ частицъ, мицеллъ (родъ органическихъ кристалловъ), которыя въ свою очередь состоятъ изъ группъ молекулъ. Вслѣдствіе питанія и другихъ внѣшнихъ условій, идіоплазма можетъ болѣе или менѣе измѣняться, но не можетъ упрощаться въ своемъ строеніи, а лишь усложняется вдвиганіемъ новыхъ мицеллъ (образовавшихся черезъ ассимиляцію) между старыми или перемѣною взаимнаго расположенія мицеллъ. Измѣненія идіоплазмы, въ какомъ бы мѣстѣ тѣла они ни произошли, отражаются на всемъ организмѣ (на идіоплазмѣ всѣхъ его клѣтокъ) и передаются (черезъ идіоплазму половыхъ клѣтокъ) по наслѣдству.

Такова, въ самыхъ общихъ чертахъ, теорія развитія Негели, являющаяся, вмѣстѣ съ тѣмъ, и его теоріею наслѣдственности.

Въ ней, конечно, много гипотетичнаго и въ подробностяхъ ея не мало натянутыхъ допущеній, порою даже противорѣчащихъ дѣйствительности, но основная идея этой теоріи, идея основного наслѣдственнаго вещества -- идіоплазмы -- настолько глубока и вѣрна, что ученіе Негели представляетъ собою необходимый и весьма важный этапъ въ развитіи эволюціонной теоріи.

Подробное изложеніе своихъ эволюціонныхъ идей Негели далъ въ книгѣ "Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre", вышедшей въ свѣтъ въ 1884 году, т. е. какъ разъ въ то время, когда создавалась и теорія Вейсмана. Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, что между ученіями Вейсмана и Негели существуетъ сходство въ томъ отношеніи, что обѣ теоріи допускаютъ особое сложное наслѣдственное вещество, которое Негели называетъ идіоплазмою, а Вейсманъ -- зародышевою плазмою. Вейсманъ, собственно, заимствовалъ у Негели мысль объ идіоплазмѣ, но нѣсколько измѣнилъ это понятіе, ограничивъ его.

Именно, идіоплазма Негели свойственна всѣмъ клѣткамъ организма, а зародышевая плазма Вейсмана -- только половымъ клѣткамъ, черезъ что Вейсманъ создаетъ рѣзкую противоположность между потенціально безсмертными половыми клѣтками и смертными (т. е. живущими только въ предѣлахъ индивида) соматическими клѣтками. Ограниченіе это ставитъ теорію Вейсмана въ не малое затрудненіе при объясненіи явленій безполаго размноженія и регенераціи, когда изъ соматическихъ клѣтокъ, безъ всякаго участія половыхъ, возрождаются новые организмы или воспроизводятся утраченныя части тѣла. Для объясненія этихъ явленій Вейсманъ долженъ былъ изобрѣсти цѣлый рядъ вспомогательныхъ гипотезъ, правда, чрезвычайно искусно связанныхъ съ его основною теоріею, но, тѣмъ не менѣе, нагромождающихъ массу произвольныхъ допущеній. Другое важное слѣдствіе введеннаго Вейсманомъ ограниченія понятія объ идіоплазмѣ,-- это поведшій къ столькимъ спорамъ догматъ о непередаваемости индивидуально пріобрѣтенныхъ особенностей и, въ силу этого, отрицаніе всей той части ученія Ламарка, которая выдвигаетъ важность упражненія или неупражненія органовъ въ процессѣ развитія органическихъ формъ. Кромѣ того, теорія Вейсмана рѣзко отличается отъ ученія Негели тѣмъ, что первая считаетъ естественный подборъ за главнѣйшій факторъ развитія, тогда какъ Негели, какъ мы видѣли, придаетъ ему лишь второстепенное значеніе. Ученіе Вейсмана представляетъ собою именно теорію естественнаго подбора, доведенную до крайнихъ предѣловъ, и вотъ почему Уоллесъ, одинъ изъ двухъ основателей теоріи подбора, оставшійся въ живыхъ, поступилъ вполнѣ послѣдовательно, ставъ всецѣло на сторону Вейсмана. Уоллесъ и Вейсманъ -- болѣе дарвинисты, чѣмъ самъ Дарвинъ.

Одна изъ отличительныхъ чертъ теоріи естественнаго подбора состоитъ въ томъ, что эта теорія не признаетъ никакой правильности въ возникновеніи варіацій, которымъ подвержены организмы и которыя ведутъ къ возникновенію новыхъ видовъ. Откуда берутся самыя варіаціи, этого вопроса Дарвинъ не затрогивалъ; онъ имѣлъ въ виду лишь работу подбора съ готовыми варіаціями, какъ-бы онѣ ни возникли. Вейсманъ объясняетъ возникновеніе варіацій измѣненіями зародышевой плазмы, главнымъ образомъ черезъ смѣшиваніе плазмъ при половомъ размноженіи. Но откуда-бы ни взялись варіаціи, онѣ, по теоріи естественнаго подбора, возникаютъ неправильно, по всѣмъ направленіямъ и только далѣе можетъ быть внесена нѣкоторая правильность дѣйствіемъ подбора, накопляющаго измѣненія въ полезномъ для даннаго вида направленіи. Это-то допущеніе полной неправильности возникновенія варіацій и было главнымъ образомъ источникомъ обвиненій теоріи подбора въ томъ, что она смотритъ на всю исторію развитія организмовъ, какъ на рядъ случайностей. Случайности-ли это или нѣтъ,-- мы здѣсь разбирать не станемъ, такъ-какъ самое понятіе о случаѣ и случайности весьма неопредѣленно, но. какъ -бы то ни было, упрекъ оппонентовъ дарвинизма здѣсь до извѣстной степени справедливъ. Не нужно быть противникомъ эволюціоннаго ученія и даже, въ частности, дарвинизма, чтобы признать, что теорія подбора не объясняетъ правильности и общей (не частной, не утилитарной) прогрессивности, наблюдаемой въ развитіи органическаго міра. Если допустить (а иначе мы и сдѣлать не можемъ), что первоначально существовали только организмы весьма простые и однообразные, то трудно себѣ представить, чтобы, безъ особыхъ внутреннихъ причинъ, усложнившихъ строеніе органической субстанціи,-- изъ небольшого числа почти однородныхъ формъ возникло, только черезъ борьбу за существованіе, все обиліе растительныхъ и животныхъ организмовъ, какое мы наблюдаемъ въ настоящее время. Еще труднѣе представить себѣ, чтобы при этомъ развитіе формъ происходило, несмотря на полное отсутствіе правильности въ направленіи варіацій, въ такомъ стройномъ порядкѣ, что формы эти образовали правильные ряды, выраженіемъ которыхъ являются наши системы животныхъ и растеніи. Поэтому, какъ высоко мы ни цѣнили-бы значеніе естественнаго подбора, этого единственнаго принципа, при свѣтѣ котораго намъ дѣлается понятна цѣлесообразность въ устройствѣ животныхъ и растеній,-- мы не можемъ не признать, что теорія подбора недостаточна въ смыслѣ единственнаго, исключительнаго принципа для объясненія органическаго развитія: она объясняетъ многое, но не все и далеко не все. Это признается въ настоящее время всѣми, кромѣ Вейсмана и его исключительныхъ сторонниковъ; и, конечно, самъ Дарвинъ въ большей степени, чѣмъ вейсманисты, видѣлъ недостаточность своей теоріи для полнаго объясненія органическаго развитія. Въ виду всего этого, какъ нельзя болѣе законна оппозиція, которую встрѣтила теорія Вейсмана со стороны новѣйшихъ ламаркистовъ, настойчиво указывающихъ именно на ту правильность въ филогеніи организмовъ, которой не хотятъ знать продолжатели Дарвинова ученія. Ламаркисты съ полнымъ правомъ настаиваютъ на вѣроятности предположенія, что варіаціи организмовъ совершаются не безразлично во всѣхъ размѣрахъ и направленіяхъ, а лишь въ извѣстныхъ предѣлахъ и по опредѣленнымъ направленіямъ: организмъ или группа организмовъ (отрядъ, классъ) обнаруживаютъ какъ-бы тенденцію измѣняться именно въ ту или другую сторону, и такое направленіе варіацій удерживается болѣе или менѣе долгое время (напр., въ теченіе извѣстной геологической эпохи), служа выраженіемъ какого-то внутренняго закона, вліяющаго на филогенетическое развитіе. Эта сторона ламаркизма наиболѣе солидна и наиболѣе имѣетъ шансовъ удержаться въ наукѣ, такъ-какъ она отдаетъ должное давно уже подмѣченному и все болѣе и болѣе выступающему на первый планъ принципу, который Вошелъ, между прочимъ, въ видѣ ученія объ идіоплазмѣ въ эволюціонную теорію Негели. Но въ ламаркизмѣ есть, какъ мы уже знаемъ, и другая сторона, а именно ученіе объ унаслѣдованіи пріобрѣтенныхъ особенностей, главнымъ образомъ путемъ упражненія или неупражненія органовъ. Съ этой стороны ламаркизмъ еще болѣе задѣвается теоріею Вейсмана, на этой почвѣ главнымъ образомъ и ведется борьба между вейсманизмомъ и ламаркизмомъ, и надо сознаться, что съ этой стороны ламаркизмъ гораздо слабѣе, чѣмъ съ первой.

Наиболѣе выдающимися изъ современныхъ ламаркистовъ являются, какъ уже сказано выше, нѣмецкіе ученые Эймеръ и Гааке. Первый обнародовалъ свои взгляды на развитіе міра животныхъ въ 1888 году въ своей книгѣ "О происхожденіи видовъ путемъ унаслѣдованія пріобрѣтенныхъ свойствъ по законамъ органическаго роста", а второй недавно (въ 1893 г.) выпустилъ въ свѣтъ два сочиненія,-- одно, предназначенное для спеціалистовъ, "Развитіе формъ и наслѣдственность", а другое популярное -- "Созданіе міра животныхъ",-- устанавливающія, между прочимъ, новую теорію наслѣдственности въ духѣ Ламарка.

Докторъ Эймеръ (профессоръ зоологіи въ Тюбингенѣ) пріобрѣлъ себѣ почетную извѣстность цѣлымъ рядомъ интересныхъ работъ въ разныхъ областяхъ зоологіи. Между прочимъ, онъ посвятилъ много времени и труда изученію окраски животныхъ въ ея филогенетическомъ развитіи. Первымъ объектомъ его изслѣдованія въ этомъ направленіи была стѣнная ящерица (Lacerta muralis), встрѣчающаяся на скалахъ по прибрежью Средиземнаго моря. Ящерица эта образуетъ множество видоизмѣненій: есть особи одноцвѣтныя, пятнистыя, полосатыя и т. д., и разныя варіаціи считались за отдѣльные виды (Lacerta striata, maculata, coerulea и проч.). Эймеру удалось выяснить, что всѣ эти формы окраски могутъ быть сведены къ общей исходной формѣ, а именно къ продольной полосатости. Если полосы распадаются на части, то является пятнистая окраска; если пятна сливаются въ поперечные ряды, то окраска превращается въ поперечную полосатость; если, наконецъ, пятна или полосы исчезаютъ, сливаясь съ общимъ фономъ, то получается одноцвѣтная окраска -- самая новая изъ всѣхъ, тогда какъ продольная полосатость -- самый древній видъ окраски. Замѣчательно, что эта законность въ смѣнѣ одной окраски другою наблюдается и въ теченіе индивидуальнаго развитія: дѣтеныши часто бываютъ полосаты или пятнисты, тогда какъ взрослыя формы соотвѣтственныхъ видовъ одноцвѣтны. Если окраска различна у обоихъ половъ, то самецъ оказывается прогрессивнѣе самки: онъ дальше идетъ въ измѣненіяхъ своего цвѣта, тогда какъ самка остается ближе къ древнему типу; это явленіе Эймеръ обобщаетъ подъ именемъ закона мужского перевѣса (männliche Präponderanz). Другой общій законъ, отмѣченный Эймеромъ, названный имъ закономъ волнообразнаго распространенія -- Ondnlationsgesetz -- и состоитъ въ томъ, что измѣненія въ окраскѣ наступаютъ прежде всего на заднемъ концѣ тѣла и постепенно передвигаются къ переднему, такъ что на головѣ, напр., дольше всего удерживаются остатки первоначальной окраски. Что относится къ стѣнной ящерицѣ, то же самое примѣнимо и къ другимъ животнымъ, какъ позвоночнымъ, такъ и къ безпозвоночнымъ. Хорошій примѣръ разныхъ типовъ окраски представляютъ хищныя млекопитающія: у виверръ (самыхъ древнихъ изъ нихъ) болѣе всего сохраняется продольная полосатость, ягуары и леопарды пятнисты, тигръ поперечнополосатъ, а левъ одноцвѣтенъ,-- дѣтеныши-же льва имѣютъ поперечныя полоски и пятна. Наша домашняя кошка часто имѣетъ слѣды поперечной полосатости на бокахъ, а на лбу у нея бываютъ черныя продольныя полоски. Другой интересный примѣръ типовъ окраски представляютъ дикія лошади: зебра вся поперечнополосата, у дау (Бурчелліева лошадь) ноги не имѣютъ полосъ, а у квагги полосы находятся только на головѣ и шеѣ. Законность въ перемѣнѣ типовъ окраски при образованіи варіацій очевидна; и эта-то законность, повидимому, и навела Эймера на мысль о новой теоріи измѣненія видовъ, такъ-какъ найденные имъ законы оказывались несовмѣстимыми съ дарвинистическимъ допущеніемъ безграничной измѣнчивости по всѣмъ направленіямъ. Теорію эту онъ называлъ теоріею органическаго роста. "По моему мнѣнію, говоритъ Эймеръ, физико-химическія измѣненія, которымъ организмъ подвергается въ своей жизни подъ вліяніемъ окружающей среды (вліяніе свѣта или темноты, тепла или холода, воздуха, воды, влажности, пищи и проч.),-- эти измѣненія, передаваемыя по наслѣдству, представляютъ собою первѣйшія средства для созданія разнообразія въ органическомъ мірѣ и для возникновенія видовъ. Изъ этого матеріала борьба за существованіе дѣлаетъ свой выборъ. Всѣ эти измѣненія можно охарактеризовать просто какъ ростъ: подобно тому, какъ растутъ индивиды, выросъ изъ простыхъ зачатковъ и весь міръ органическихъ формъ... Какъ въ неорганической природѣ изъ разныхъ растворовъ осаждаются разные кристаллы, какъ даже простой толчокъ можетъ повести къ диморфной кристаллизаціи,-- такъ же точно въ теченіе вѣковъ какъ-бы выкристаллизовались различныя органическія формы изъ первоначально однородной массы... И именно потому, что органическое развитіе основывается на физико-химическихъ измѣненіяхъ, оно имѣетъ ту же опредѣленность, какъ и формы неорганическихъ кристалловъ, и при всякомъ новообразованіи оно можетъ пойти только по опредѣленнымъ направленіямъ. Если новыя свойства, которыя могутъ быть сведены къ простому измѣненію роста, прочно остаются въ какой-нибудь группѣ организмовъ, передаваясь все далѣе и далѣе по наслѣдству, и если эта группа такъ или иначе утратила связь съ родственными формами, при чемъ переходныя формы исчезли, то мы имѣемъ дѣло съ видами". Такимъ образомъ, Эймеръ разсматриваетъ весь органическій міръ какъ одно огромное цѣлое, постоянно растущее и измѣняющееся во всѣхъ своихъ частяхъ подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій. Вслѣдствіе этого и на индивидуальный ростъ онъ смотритъ, какъ на "короткое и быстрое повтореніе всей суммы вліяній, испытанныхъ плазмою предковъ въ теченіе вѣковъ". Особенности видовъ Эймеръ объясняетъ частью внезапными измѣненіями направленій развитія (скачки развитія), частью-же задержаніемъ органическаго роста нѣкоторыхъ формъ на извѣстной стадіи, въ то время, когда родственныя формы продолжаютъ прогрессировать (законъ генэпистаза).

Развивая въ своей теоріи органическаго роста первую половину ученія Ламарка (ученіе о правильности въ направленіяхъ органическаго развитія), Эймеръ всецѣло принимаетъ и вторую его половину -- гипотезу о значеніи употребленія и неупотребленія органовъ. Пріобрѣтенныя въ индивидуальной жизни особенности, по мнѣнію Эймера, совершенно способны передаваться по наслѣдству.

Ламаркъ, какъ мы видѣли, былъ твердо убѣжденъ въ вѣрности своей теоріи и выражался о ней весьма самоувѣренно. Онъ прямо говоритъ, что считаетъ свои выводы не за гипотезу, а за "твердо установленный фактъ, на который потому только не обращали вниманія, что его трудно уловить". Съ такою-же самоувѣренностью выражается и Эймеръ о своей теоріи "органическаго роста". Въ сочиненіи своемъ "объ образованіи видовъ и о сродствѣ у бабочекъ", составляющемъ продолженіе "Происхожденія видовъ" и служащемъ для детальной иллюстраціи теоріи органическаго роста на удобныхъ примѣрахъ, Эймеръ говоритъ: "Кто только узнаетъ эти факты, тотъ не будетъ въ состояніи усомниться, что моя теорія происхожденія видовъ покоится на совершенно прочныхъ основаніяхъ. Факты эти такого рода, что даже тѣ ученые, которые до сихъ поръ держались совсѣмъ иныхъ воззрѣній и сжились съ ними,-- не могутъ отрицать ихъ значенія, хотя именно эти люди часто всего ожесточеннѣе противятся всему новому".

Къ сожалѣнію, самоувѣренность эта не только не встрѣтила оправданія себѣ на дѣлѣ (теорія Эймера не имѣла успѣха и вообще мало была замѣчена),-- но не оправдывается и самымъ содержаніемъ теоріи органическаго роста. Никто не отрицаетъ интереса и важности спеціальныхъ изслѣдованій Эймера, подавшихъ ему поводъ къ созданію новой теоріи происхожденія видовъ; много найдется также сторонниковъ идеи о существованіи опредѣленныхъ направленій въ органическомъ развитіи вообще. Но, при всемъ томъ, самая теорія Эймера такъ мало разработана, мало выяснена и вслѣдствіе этого такъ слаба, что ее едва-ли кто-либо, кромѣ развѣ небольшого кружка учениковъ и поклонниковъ, можетъ счесть за серьезную теорію. Изъ приведенныхъ выписокъ читатель самъ могъ убѣдиться, насколько туманна и неопредѣленна "теорія органическаго роста": это, собственно, даже вовсе не теорія, а простое описаніе факта въ общихъ и неясныхъ выраженіяхъ. Что міръ растеній и животныхъ развивается и растетъ, такъ или иначе взаимодѣйствуя съ внѣшними условіями,-- въ этомъ никто не сомнѣвается; но сказать это -- не значитъ еще дать теорію органическаго развитія. Теорія должна объяснить, въ чемъ состоитъ этотъ ростъ и почему онъ имѣетъ опредѣленныя направленія; а у Эймера мы не находимъ даже и попытки такого объясненія. Въ особенности слабою и наивною кажется теорія Эймера, если сравнить ее съ ученіемъ Негели или Вейсмана. Теорія идіоплазмы, такъ-же какъ и теорія зародышевой плазмы, правда, весьма сложны, гипотетичны и дѣлаютъ много произвольныхъ допущеній; однако, въ нихъ весь ходъ мысли такъ ясенъ, все такъ глубоко и многосторонне продумано, всѣ части такъ искусно связаны между собою,-- что умъ читателя невольно подкупается въ пользу этихъ стройныхъ логическихъ системъ. У Эймера гипотезъ гораздо меньше, но зато и объясненія никакого нѣтъ. Вообще можно сказать, что Эймеръ только повторилъ старое ученіе Ламарка, теоретически не прибавивъ къ нему почти ничего, ибо законность измѣненій окраски, подмѣченная Эймеромъ, представляетъ собою только эмпирическій выводъ, оставляющій причины разсматриваемаго явленія совершенно необъясненными. Что касается спеціально вопроса о передачѣ по наслѣдству пріобрѣтенныхъ особенностей, то Эймеръ приводитъ въ доказательство этой передачи рядъ примѣровъ, но примѣры эти частью не новы, частью не доказательны и вполнѣ объяснимы съ точки зрѣнія теоріи Вейсмана, несогласимой съ ламаркизмомъ.

Не мудрено, послѣ того, что книга Эймера не оказала ламаркизму сколько-нибудь существенной поддержки. Въ защиту Ламаркова ученія выступилъ, однако, Гааке,-- извѣстный нѣмецкій ученый, долго жившій въ Австраліи и открывшій, одновременно съ Кальдвеллемъ, фактъ откладки яицъ однопроходными млекопитающими (утконосъ, ехидна). Признавая, какъ и Эймеръ, существованіе опредѣленныхъ направленій въ развитіи и передачу по наслѣдству пріобрѣтенныхъ особенностей, Гааке строитъ, для объясненія этихъ явленій, особую гипотезу,-- гипотезу геммарій, которая въ значительной степени напоминаетъ теорію идіоплазмы Негели. Сверхъ того, онъ вноситъ въ теорію развитія новый элементъ, факты зоогеографіи, на которые до тѣхъ поръ обращалось мало вниманія, а также пользуется въ интересахъ своей теоріи новѣйшими завоеваніями ученія о клѣткѣ, чего не дѣлали предшествующіе ламаркисты.

Чтобы наглядно пояснить развитіе организмовъ, Гааке въ своей популярной книгѣ "Созданіе міра животныхъ" разсматриваетъ филогенетическое развитіе млекопитающихъ. Онъ указываетъ на постоянное стремленіе животныхъ этого класса къ достиженію болѣе крупнаго роста: во всѣхъ отрядахъ наиболѣе развитыя формы обыкновенно и наиболѣе рослы. Такъ, человѣкообразныя обезьяны -- самыя крупныя изъ отряда приматовъ; ниже ихъ стоящія собакоголовыя обезьяны (павіаны) уже не достигаютъ такихъ крупныхъ размѣровъ, какъ напримѣръ горилла или орангутангъ, а еще ниже стоящія обезьяны новаго свѣта -- еще меньше ростомъ; наконецъ, игрунки, самыя низшія изъ обезьянъ, въ то-же время и самыя мелкія. Мельчайшія изъ млекопитающихъ вообще принадлежатъ къ низшимъ отрядамъ: насѣкомояднымъ, грызунамъ, полуобезьянамъ, сумчатымъ и птицезвѣрямъ. Параллельно съ стремленіемъ къ увеличенію роста выражается тенденція къ укороченію хвоста: самыя длиннохвостыя формы принадлежатъ къ низшимъ членамъ отрядовъ, самыя короткохвостыя или безхвостыя -- къ высшимъ. Число пальцевъ вообще обнаруживаетъ стремленіе къ сокращенію, при чемъ большой палецъ уменьшается или исчезаетъ прежде другихъ. Также стремится къ сокращенію и число зубовъ, и т. д. Вообще въ развитіи органовъ въ предѣлахъ даннаго класса или отряда можно замѣтить правильность и единство основного направленія. Для объясненія этой правильности, а также и другихъ явленій развитія, Гааке предлагаетъ свою гипотезу строенія органической матеріи. Важнѣйшею частью животной клѣтки онъ считаетъ не ядро (какъ Вейсманъ и Herein), а протоплазму я ея центральный органъ -- центрозому (особое тѣльце, лежащее обыкновенно вблизи ядра); ядро-же, по мнѣнію Гааке, есть лишь органъ обмѣна веществъ въ клѣткѣ. Протоплазма состоитъ изъ гипотетическихъ сложныхъ частицъ -- геммарій, а каждая геммарія слагается изъ геммъ, геммы-же состоятъ изъ группъ молекулъ. Геммамъ Гааке приписываетъ форму ромбическихъ призмъ, которыя, слагаясь основными или боковыми плоскостями, могутъ образовать ромбическіе столбы. Каждая геммарія слагается изъ такихъ именно ромбическихъ столбовъ, при чемъ число и расположеніе этихъ столбовъ обусловливаетъ различный видъ геммарій -- разную форму ихъ поперечнаго разрѣза. Эта-же разница въ строеніи геммарій обусловливаетъ и различную крѣпость ихъ строенія: у однихъ существъ геммы плотно связаны между собою, у другихъ -- болѣе или менѣе рыхло. Во всякомъ случаѣ, всѣ геммы и геммарій одного организма имѣютъ одинъ типъ строенія и этотъ типъ обусловливаетъ собою всѣ черты данной организаціи. Однако, вліяніе внѣшнихъ условій (въ томъ числѣ и упражненія или неупражненія органовъ) можетъ измѣнять строеніе геммарій (черезъ передвиженіе геммъ внутри ихъ) и всякое такое измѣненіе, въ какомъ-бы мѣстѣ тѣла оно ни произошло, передается геммаріямъ всего вѣда, всѣхъ клѣтокъ, въ томъ числѣ и половыхъ. Вслѣдствіе этого пріобрѣтенныя особенности не только могутъ, но обязательно должны передаваться по наслѣдству. Чѣмъ рыхлѣе связь геммъ въ геммаріяхъ, тѣмъ легче измѣняется ихъ строеніе, и наоборотъ. Слишкомъ рыхлое строеніе геммарій ведетъ къ неустойчивости всей организаціи, къ излишней уступчивости ея по отношенію къ внѣшнимъ вліяніямъ; поэтому плотность строенія геммарій составляетъ выгодное условіе въ борьбѣ за существованіе и между организмами, живущими въ извѣстной области, происходитъ подборъ этой плотности. Такимъ образомъ, въ противоположность теоріи Вейсмана, допускающей мозаичное разнообразіе зачатковъ, дающихъ начало разнымъ частямъ сложнаго организма, теорія геммарій допускаетъ монотонное строеніе основной органической матеріи по всему протяженію организма. Въ этомъ отношеніи она сходна съ теоріею идіоплазмы Негели и отличается отъ нея лишь тѣмъ, что Гааке принимаетъ для геммъ однообразную правильную геометрическую форму, тогда какъ Негели не требуетъ этого для своихъ мицеллъ. Въ толкованіи самыхъ процессовъ развитія, однако, Гааке сильно расходится съ Негели, придавая гораздо большее, чѣмъ послѣдній, значеніе дѣйствію внѣшнихъ условій. Всѣ измѣненія въ направленіи развитія происходятъ, по Гааке, именно вслѣдствіе сдвиганія геммъ въ силу внѣшнихъ вліяній, тогда какъ Негели за главную причину этихъ измѣненій принимаетъ внутреннія преобразованія идіоплазмы вслѣдствіе ея питанія и роста, а внѣшнимъ вліяніямъ отводитъ лишь второстепенную роль. Въ то-же время Гааке въ несравненно большей степени, чѣмъ Негели, признаетъ значеніе естественнаго подбора, хотя и отрекается отъ "правовѣрнаго дарвинизма". Онъ различаетъ двѣ главныхъ категоріи подбора: конституціонный и дотаціонный подборъ. Первый состоитъ въ переживаніи тѣхъ особей, которыя имѣютъ болѣе сильную, болѣе прочную конституцію организма, чѣмъ прочія особи даннаго вида, напримѣръ, легче переносятъ измѣненія климата, болѣзни, голодъ и проч. Этотъ подборъ дѣйствуетъ какъ между индивидами одного вида, такъ и между разными видами; подборъ-же дотаціонный состоитъ въ переживаніи особей, одаренныхъ лучшимъ развитіемъ какого-либо одного органа или группы органовъ, напр. крыльевъ, зубовъ и т. д.; этотъ подборъ между индивидами одного вида не можетъ, по мнѣнію Гааке, имѣть никакого дѣйствія вслѣдствіе незначительности индивидуальныхъ различій, но между расами и видами онъ ведетъ къ возникновенію новыхъ видовъ. "Для того-же, чтобы возникъ расовый подборъ, нужно, чтобы расы возникли инымъ путемъ, чѣмъ путемъ дотаціоннаго подбора", т.-е. путемъ закрѣпленія наслѣдственныхъ варіацій помимо подбора. Эти варіаціи возникаютъ именно вслѣдствіе измѣненій въ строеніи гемнарій подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій,-- вслѣдствіе подбора плотности геммарій (Gefügezuchtwahl). Положеніе это Гааке старается подтвердить фактами зоогеографіи. Онъ указываетъ, напримѣръ, на то, что главнымъ центромъ происхожденія разныхъ видовъ животныхъ были большія скопленія суши въ сѣверномъ полушаріи: отсюда животныя распространились мало-по-малу къ югу. Возникающія на сѣверѣ расы могли широко распространяться во всѣ стороны, встрѣчая все новыя и новыя условія, при чемъ происходитъ оживленный расовый подборъ. Чѣмъ далѣе къ югу, тѣмъ этотъ подборъ былъ слабѣе и тѣмъ рыхлѣе было строеніе геммарій. "Громадныя массы суши на сѣверѣ представляли гораздо большую возможность частныхъ перемѣнъ, чѣмъ меньшія пространства южной суши. Измѣненія въ строеніи земли каждый разъ оказывали свое дѣйствіе и на животныхъ: послѣднія получали на сѣверѣ все новые и новые толчки извнѣ, измѣнявшіе строеніе геммарій, дѣлая его то болѣе плотнымъ, то, пожалуй, иногда и болѣе рыхлымъ, чѣмъ у сѣверныхъ. Поэтому преобразованіе органовъ путемъ односторонней дѣятельности на югѣ могло произойти гораздо легче, чѣмъ на сѣверѣ. Могли возникнуть всѣ тѣ одностороннія черты устройства, тѣ точныя приспособленія къ опредѣленному образу жизни, которыя мы такъ часто встрѣчаемъ у южныхъ животныхъ. Хватательный хвостъ плосконосыхъ обезьянъ, недоразвитой указательный палецъ лорисовъ, клювъ и длинный языкъ ехидны,-- обязаны своимъ происхожденіемъ одностороннему приспособленію вслѣдствіе упражненія или неупражненія тѣхъ или другихъ органовъ и унаслѣдованія получившихся въ нихъ измѣненій, которое должно было наступить тѣмъ легче, что подборъ плотности геммарій на югѣ противодѣйствовалъ одностороннему приспособленію гораздо слабѣе, чѣмъ на сѣверѣ".

Чтобы закончить характеристику воззрѣній Гааке, остается еще упомянуть, что онъ въ значительной мѣрѣ принимаетъ ученіе Морица Вагнера о важности изолированія разновидностей для образованія новыхъ видовъ, а также является ожесточеннымъ противникомъ преформизма, воскрешеннаго Вейсманомъ. Nulla est praeformatio! таковъ девизъ, стоящій на заглавной страницѣ книги Гааке "Gestaltung und Vererbung". Отрицаніе прообразованія и принятіе принципа эпигенеза, разумѣется, обязательны для теоріи, которая, какъ теорія геммарій, принимаетъ однообразное строеніе основной органической матеріи по всему тѣлу.

Переходя къ оцѣнкѣ теоріи Гааке, слѣдуетъ сказать, что она впервые является детально разработанною, законченною теоріею въ духѣ Ламарка, и гораздо совершеннѣе, чѣмъ, напр., теорія Эймера. Гааке утверждаетъ, что его теорія геммарій объясняетъ рѣшительно все: и возникновеніе варіацій, и передачу пріобрѣтенныхъ особенностей, и зависимость образованія видовъ отъ географическаго распространенія животныхъ, и т. д. Такъ-ли это, однако?

Прежде всего, невольно бросается въ глаза произвольность предположенія опредѣленной ромбической формы геммъ. Почему именно геммы должны быть ромбическими призмами, а не трехгранными, не шести, угольными и проч.? Почему онѣ вообще должны имѣть опредѣленную геометрическую форму? А между тѣмъ, Гааке въ допущеніи этой геометрической формы видитъ важное преимущество своей теоріи передъ теоріею идіоплазмы Негели и говоритъ, что Негели, не дѣлая такого допущенія, "тѣмъ самымъ отказался отъ болѣе глубокаго познанія органическаго развитія". Повидимому, геометрическая форма геммъ и геммарій нужна ему для объясненія варіацій черезъ сдвиганіе геммъ при дѣйствіи внѣшнихъ вліяній. Но вѣдь и Негели, безъ допущенія этой геометрической правильности, считалъ все-таки возможною перестановку мицеллъ въ силу внѣшнихъ воздѣйствій, только считалъ это явленіемъ болѣе второстепеннымъ; прниципіально-же въ этомъ отношеніи теорія геммарій и теорія идіоплазмы между собою не разнятся, а слѣдовательно, и нѣтъ необходимости придавать геммамъ опредѣленное геометрическое строеніе. Итакъ, гипотеза ромбической формы геммъ является вполнѣ фантастическою и не необходимою.

Что касается до того, будто-бы теорія геммарій легко и свободно объясняетъ всѣ черты органическаго развитія, то доказательства, приводимыя Гааке въ пользу этого положенія, оставляютъ желать весьма многаго. Допустимъ, что органическая матерія имѣетъ геммарное строеніе и что строеніе это можетъ измѣняться вслѣдствіе внѣшнихъ условій, вслѣдствіе упражненія органовъ и т. д.; но почему-же организмы, получившіе въ наслѣдство измѣненныя геммарій, разовьютъ именно на соотвѣтственныхъ мѣстахъ какъ разъ тѣ индивидуальныя измѣненія, которыя у родичей ихъ повели къ перемѣнѣ строенія геммарій? Почему, если напр., отъ тренія образуется мозоль на пальцѣ, то у потомковъ даннаго организма должна развиться мозоль на томъ-же пальцѣ? Логической связи тутъ никакой не видно, хотя-бы мозоль и натиралась на пальцѣ втеченіе длинныхъ рядовъ поколѣній. Что внѣшнія условія могутъ иногда наслѣдственно измѣнять характеръ зародышевой плазмы, это признаетъ и Вейсманъ, напр. въ томъ случаѣ, если эти условія дѣйствуютъ не только на соматическія, но и на половыя клѣтки; но Вейсманъ утверждаетъ, что эти наслѣдственныя измѣненія по характеру своему могутъ вовсе не отвѣчать характеру внѣшняго раздраженія: плазма измѣнится, а какими особенностями выразятся эти измѣненія въ строеніи унаслѣдовавшаго ихъ организма,-- напередъ сказать нельзя. И теорія геммарій ничего въ этомъ отношеніи не прибавляетъ и не разъясняетъ.

Равнымъ образомъ не приводитъ Гааке и вообще достаточныхъ фактическихъ доказательствъ въ пользу наслѣдственной передачи пріобрѣтенныхъ особенностей. Въ его книгѣ "Gestaltung und Vererbung" есть особый параграфъ, посвященный доказательствамъ этой передачи. Что-же мы находимъ въ этомъ параграфѣ?.. "Эти факты многочисленны, какъ песокъ морской, говоритъ Гааке: вездѣ, гдѣ мы находимъ хоть маленькій самодѣятельный органъ, имѣющій черезъ свои активныя отправленія значеніе для организма,-- мы имѣемъ дѣло съ пріобрѣтеніемъ, которое укрѣпилось наслѣдственностію въ родѣ генерацій, сохранилось и усовершенствовалось вслѣдствіе постояннаго упражненія... Только обладаніе пріобрѣтенными свойствами дѣлаетъ организмъ организмомъ... И такъ тѣ, которые думаютъ, что надо искать доказательствъ наслѣдственности пріобрѣтенныхъ свойствъ, навѣрное находятся въ заблужденіи... Я отлично знаю, что многіе естествоиспытатели спросятъ, гдѣ-же у меня "экспериментальное" доказательство этого "утвержденія". Я отвѣчу имъ, что весь органическій міръ есть результатъ громаднаго опыта съ наслѣдственностью, поставленнаго природою. Требовать отъ природы, чтобы она свои опыты подбора устраивала такъ, чтобы ихъ легко было снова продѣлать вѣчно сомнѣвающимся кабинетнымъ ученымъ,-- это, по моему, выходитъ за границы разумныхъ требованій". Далѣе, обсуждая опыты Вейсмана надъ искусственнымъ произведеніемъ уродствъ у мышей, произведенные съ цѣлью выяснить, не передадутся-ли эти уродства, постоянно возобновляемыя въ рядѣ поколѣній, по наслѣдству и давшіе отрицательный результатъ, Гааке отвергаетъ всякое значеніе этихъ опытовъ и говоритъ: "На что природа потратила, вѣроятно, милліоны лѣтъ, то самое надѣются въ Зоологическомъ Институтѣ Фрейбурга сдѣлать втеченіе директорства одного профессора - преформиста, и когда это не удаётся, то попросту отрицаютъ передачи по наслѣдству пріобрѣтенныхъ свойствъ!" Все это прекрасно и очень можетъ быть, что указанные опыты Вейсмана не имѣютъ большого значенія,-- однако Гааке все таки довольствуется общими разсужденіями и не приводитъ фактовъ наслѣдственной передачи уродствъ или другихъ индивидуально пріобрѣтенныхъ особенностей, исключая развѣ одинъ фактъ, на которомъ онъ и останавливается съ особеннымъ торжествомъ. Этотъ фактъ относится къ одной изъ наиболѣе обыкновенныхъ нашихъ птицъ -- къ грачу. Какъ извѣстно, у грача основаніе клюва и прилегающая часть лица -- голыя, тогда какъ у другихъ птицъ они покрыты перьями или щетинками. Это объясняется тѣмъ, что грачъ роется, добывая пищу, клювомъ глубоко въ землѣ, причемъ стираетъ себѣ перья вокругъ основанія клюва. И вотъ оказывается, что у молодыхъ грачей, пока они въ гнѣздѣ, есть у основанія клюва обычный покровъ изъ перьевъ и щетинокъ, и исчезаетъ только тогда, когда грачи начинаютъ вылетать и рыться въ землѣ. Вейсманъ приводитъ этотъ фактъ въ пользу своей теоріи о ненаслѣдованіи механическихъ поврежденій: каждый разъ перья выростаютъ у птенца, не смотря на то, что они стирались и выпадали въ длинномъ рядѣ поколѣній. Гааке же указываетъ на то, что перья не стираются, а сами выпадаютъ въ извѣстномъ возрастѣ, т. е. слѣдовательно, что способность ихъ къ легкому выпаденію прирождена, а именно передана по наслѣдству. "Если воспитывать молодыхъ грачей въ клѣткѣ, не давая имъ случая рыть землю или оббивать перья у основанія клюва, то перья все-таки въ извѣстномъ возрастѣ выпадутъ сами и не выростутъ вновь". Гааке считаетъ этотъ фактъ разительнымъ, неопровержимымъ доказательствомъ унаслѣдованія повторныхъ механическихъ поврежденій. Однако-же сторонники Вейсмана съ полнымъ основаніемъ могли-бы возразить: этотъ фактъ доказываетъ только то, что у прародителей грача перья стали выпадать въ извѣстномъ возрастѣ у основанія клюва не отъ механическаго вытиранія, а отъ какихъ-нибудь другихъ причинъ, причемъ вслѣдствіе образа жизни птицъ, особенность эта культивировалась и закрѣпилась естественнымъ подборомъ. Рѣшающаго значенія, слѣдовательно, и этотъ фактъ не имѣетъ, если-бы и можно было придавать рѣшающее значеніе одному единственному факту, такъ какъ другихъ аналогичныхъ Гааке не приводитъ.

Одну изъ важныхъ заслугъ своего ученія о геммаріяхъ Гааке видитъ въ объясненіи этою теоріею фактовъ географическаго распространенія животныхъ. Правда, въ книгѣ его "Die Schöpfung der Thier weit" факты эти изложены превосходно и популярная зоогеографія составляетъ лучшую часть этой книги,-- но лишь вообще, а не по отношенію къ теоріи геммарій. Изъ приведенныхъ выше выписокъ читатель самъ можетъ видѣть, какъ туманно и произвольно вообще приложеніе теоріи геммарій къ зоогеографпческимъ вопросамъ; въ частностяхъ-же изложеніе Гааке производитъ такое впечатлѣніе, какъ будто строеніе геммарій то уплотняется, то разрыхляется по желанію автора.

Произвольнаго въ теоріи геммарій, конечно, не меньше, чѣмъ въ теоріяхъ Негели и Вейсмана. Кромѣ того, надо замѣтить, что въ ученіи Гааке собственно оригинальнаго весьма немного: это теорія по преимуществу эклектическая. Часть въ ней заимствована изъ теоріи Негели (ученіе о геммахъ), другая часть -- изъ теоріи Дарвина (широкое примѣненіе принципа подбора), третья -- изъ Ламарка (защита принципа упражненія или неупражненія органовъ), четвертая -- изъ Морица Вагнера (принципъ значенія изоляціи для образованія новыхъ видовъ),-- и только геометрическая форма геммарій составляетъ собственное изобрѣтеніе Гааке,-- изобрѣтеніе, какъ мы видѣли, едва-ли удачное. Что-же касается до логической связи между разными тезисами и выводами теоріи геммарій, то послѣдняя далеко уступаетъ въ этомъ отношеніи геніально разработаннымъ теоріямъ идіоплазлы и зародышевой плазмы и является въ сравненіи съ ними чѣмъ-то тяжелымъ и нескладнымъ. Не удивительно, поэтому, что теорія Гааке имѣла мало успѣха и едва-ли будетъ его имѣть. Между тѣмъ, въ предисловіи къ своей книгѣ "Gestaltung und Vererbung" Гааке выражается очень самоувѣренно и побѣдоносно и даже какъ-бы оправдывается передъ читателемъ, что черезчуръ "безжалостно" обошелся съ Вейсманомъ. Съ другой стороны, теорія Вейсмана обязана своимъ громаднымъ успѣхомъ, безъ сомнѣнія, именно тому, что она является усовершенствованною теоріею естественнаго подбора. Введеніемъ въ науку этого простого, всѣмъ понятнаго и въ высшей степени плодотворнаго принципа Дарвинъ сдѣлалъ- великое дѣло и прежде всего обезпечилъ прочное торжество идеи эволюціи, идеи измѣняемости видовъ. Въ настоящее время всѣ мыслящіе натуралисты, будутъ-ли они сторонниками Дарвина, Негели, Вейсмана или Ламарка, будутъ-ли воздерживаться отъ присоединенія къ опредѣленной партіи,-- являются эволюціонистами и почти никто не защищаетъ ученія о постоянствѣ видовъ. До Дарвина-же,-- какъ мы видѣли, теорія эволюціи находилась въ самомъ загнанномъ, казалось, безнадежномъ положеніи. Простота и ясность идеи естественнаго подбора является лучшимъ оружіемъ и для Вейсмана, продолжателя теоріи Дарвина. Но и у ламаркистовъ, противниковъ "правовѣрнаго дарвинизма", есть доля истины въ ихъ теоріяхъ; эта доля истины сближаетъ ихъ ученіе съ ученіемъ геніальнаго Негели и состоитъ въ признаніи правильности и общей прогрессивности органическаго развитія, въ признаніи опредѣленныхъ направленій, по которымъ происходятъ варіаціи, ведущія къ образованію новыхъ видовъ. Объяснить эту правильность, эти опредѣленныя направленія до сихъ поръ, къ сожалѣнію, рѣшительно не удается; попытки Эймера и Гааке -- дѣтскій лепета въ сравненіи съ сложностью и грандіозностью предстоящей здѣсь задачи. Остается надѣяться, что задача эта приблизится къ своему разрѣшенію, когда зоологи откажутся отъ исключительно морфологической точки зрѣнія, какая преобладаетъ, напр., и у Вейсмана и станутъ посвящать болѣе вниманія экспериментально-физіологическому изученію органическаго развитія, какъ индивидуальнаго, такъ и племенного. Первые шаги въ этомъ направленіи уже сдѣланы и труды Ру, Дрейера, Дриша, Леба, Гербста обогатили уже науку цѣнными данными. Дришъ даже опубликовалъ свою "аналитическую" теорію органическаго развитія, но обсужденіе этой теоріи не входитъ уже въ рамки настоящаго очерка, гдѣ имѣлось въ виду только дать общую характеристику стараго и новаго ламаркизма, и выяснить, что въ этомъ ученіи законно и жизненно и чѣмъ оправдывается его усиленное возобновленіе въ новѣйшее время.

Н. Холодковскій.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 6, 1895

Оставить комментарий Холодковский Николай Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 12/07/2016. 89k. Статистика. Статья: Зоология Научные труды	Скачать FB2 Ваша оценка:

Холодковский Николай Александрович Старый и новый ламаркизм

СТАРЫЙ И НОВЫЙ ЛАМАРКИЗМЪ.

Холодковский Николай Александрович
Старый и новый ламаркизм