Холодковский Николай Александрович
Карл-Эрнст фон-Бэр

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

КАРЛЪ-ЭРНСТЪ ФОНЪ-БЭРЪ.

КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.

   17 февраля текущаго 1892 года исполнилось сто лѣтъ со дня рожденія знаменитаго естествоиспытателя, Карла-Эрнста фонъ-Бэра. Имя это -- одно изъ тѣхъ именъ, которыя обозначаютъ собою эпоху въ наукѣ. Человѣкъ, носящій такое имя, составляетъ гордость и славу своей страны, и хотя Бэръ не былъ русскимъ, но родился въ Россіи, провелъ въ ней большую часть своей жизни и считалъ ее своимъ отечествомъ. Между тѣмъ, на русскомъ языкѣ до сихъ поръ нѣтъ біографіи Бэра, если не считать нѣкоторыхъ краткихъ замѣтокъ (въ спеціальныхъ изданіяхъ) о его жизни и дѣятельности. Это обстоятельство достаточно объясняетъ появленіе предлагаемаго очерка. Всего умѣстнѣе помянуть Бэра обзоромъ его многосторонней научной дѣятельности, что мы и имѣемъ главнымъ образомъ въ виду, но предварительно необходимо дать общій очеркъ его жизни и карьеры.
   Карлъ-Эрнстъ фонъ-Бэръ, сынъ эстляндскаго дворянина Магнуса фонъ-Бэра (отчего его въ Россіи называли Карломъ Максимовичемъ), родился 17 февраля 1792 г. въ мѣстечкѣ Пипъ, лежащемъ близъ Дерптской вѣтви нынѣшней балтійской желѣзной дороги. Первыя семь лѣтъ жизни онъ провелъ, однако, не въ семьѣ своего отца, а у дяди, который былъ бездѣтенъ, но чадолюбивъ, и пожелалъ взять къ себѣ нѣсколькихъ изъ многочисленныхъ дѣтей своего брата Магнуса. Воспитаніе въ домѣ дяди было чисто физическое, такъ что маленькій Карлъ до семи лѣтъ не зналъ ни одной буквы, чѣмъ впослѣдствіи Бэръ былъ очень доволенъ, радуясь, что "не принадлежалъ къ числу феноменальныхъ дѣтей, которыя изъ-за честолюбія родителей лишаются свѣтлаго дѣтства". Тѣмъ быстрѣе и успѣшнѣе пошло умственное воспитаніе Бэра въ домѣ отца, куда онъ былъ взятъ обратно, когда ему исполнилось семь лѣтъ. Учитель у дѣтей былъ весьма дѣльный и знающій, и все воспитаніе, благодаря также уму и такту отца, было вообще поставлено такъ, что и въ настоящее время могло-бы служить недурнымъ образцомъ. Достаточно окрѣпшія въ физическомъ отношеніи, дѣти, хотя и учились много, но не были обременены задаваемыми уроками и достаточно времени проводили на свѣжемъ воздухѣ среди физическихъ работъ. Въ короткое время молодой Бэръ пріобрѣлъ много разнообразныхъ познаній, преимущественно по математикѣ. Когда первый учитель оставилъ мѣсто и былъ замѣненъ другимъ (бывшимъ студентомъ медикомъ), то былъ пополненъ болѣе или менѣе и тотъ пробѣлъ, который былъ оставленъ первымъ наставникомъ,-- ознакомленіе съ естествознаніемъ. Весьма важно было для будущаго натуралиста, что это ознакомленіе пошло сразу чисто-практическимъ путемъ и началось съ опредѣленія растеній, которымъ одинаково увлекались учитель и ученикъ.
   Пятнадцати лѣтъ молодого Бэра отдали, для продолженія образованія, въ ревельскую дворянскую школу, имѣвшую справедливую репутацію прекрасно поставленнаго учебнаго заведенія. Преподаваніе въ этой школѣ было такъ называемое классическое, т. е. особенное Вниманіе было обращено на древніе языки и исторію, причемъ, однако, весьма обстоятельно преподавалась и математика. Учителя и воспитатели въ этой школѣ были, по отзыву Бэра, большею частію превосходные. Въ занятіяхъ естественными науками онъ былъ, однако, предоставленъ самому себѣ и страсть къ нимъ не угасала въ юношѣ, выражаясь всякаго рода коллектированіемъ естественно-историческихъ предметовъ.
   Въ первой половинѣ 1810 года восемнадцатилѣтній Бэръ окончилъ курсъ ревельской школы и, послѣ нѣкоторыхъ препирательствъ съ родителями, желавшими послать его заграницу, поступилъ въ дерптскій университетъ, на медицинскій факультетъ. Питая страсть къ естествознанію, но не надѣясь на профессорскую карьеру въ будущемъ, молодой Бэръ избралъ медицинскую профессію, какъ средній путь, дающій въ будущемъ возможность матеріальнаго обезпеченія и не слишкомъ удаляющійся отъ его любимой спеціальности.
   "Когда я въѣзжалъ въ Дерптъ,-- пишетъ Бэръ въ своей автобіографіи,-- то мнѣ показалось, что отсюда исходитъ сіяніе свѣта на всю окрестную страну, какъ отъ младенца Христа на картинѣ Корреджіо". Представленіе это, однако, въ то время мало соотвѣтствовало дѣйствительности: преподаваніе въ Дерптскомъ университетѣ находилось въ довольно жалкомъ состояніи. Выдающихся профессоровъ было мало, нѣкоторые профессора были изъ рукъ вонъ плохи, а что хуже всего,-- чувствовался крайній недостатокъ во вспомогательныхъ средствахъ къ преподаванію. При университетѣ ни было ни химической лабораторіи, ни физіологическаго кабинета, ни даже анатомическаго театра. Все преподаваніе носило исключительно теоретическій характеръ и ограничивалось почти во всѣхъ отрасляхъ однѣми лекціями. Неудивительно, что при такихъ условіяхъ Бэръ, окончивъ въ 1814 году полный курсъ университета и успѣшно защитивъ докторскую диссертацію, чувствовалъ свое образованіе, такъ сказать, полнымъ пробѣловъ. Стремясь достигнуть дѣйствительно серьезной научной подготовки, онъ употребилъ всѣ усилія, чтобы собрать небольшую сумму для поѣздки заграницу, съ цѣлью дополнить свое медицинское образованіе. Отправляясь въ вѣнскій университетъ, гдѣ преподавали тогдашнія первыя знаменитости, Бэръ имѣлъ твердое намѣреніе сдѣлаться именно медикомъ-практикомъ и всячески старался подавить въ себѣ стремленіе къ естествознанію, тщательно избѣгая посѣщеній зоологическихъ и ботаническихъ музеевъ и садовъ и всякихъ другихъ соблазновъ, которые могли-бы отвлечь его отъ твердо поставленной себѣ цѣли. Но судьба, или, вѣрнѣе, природная склонность къ теоретическому естествознанію рѣшила иначе. Вѣнскія клиники не удовлетворили Бэра и, послѣ долгой борьбы съ самимъ собою, онъ бросилъ хожденіе въ душныя больницы съ ихъ вѣчнымъ зрѣлищемъ человѣческаго страданія и пустился въ экскурсіи по гористымъ окрестностямъ Вѣны. Мало-по-малу въ немъ назрѣло рѣшеніе отправиться въ какой-нибудь университетъ для изученія сравнительной анатоміи. Встрѣтившись случайно съ ботаникомъ Марціусомъ, молодой Бэръ получилъ отъ него совѣтъ отправиться въ Вюрцбургъ, къ профессору Деллингеру. Этотъ совѣтъ имѣлъ рѣшительное вліяніе на всю дальнѣйшую судьбу Бэра. Прибывъ въ Вюрцбургъ, онъ нашелъ въ Деллингерѣ превосходнаго учителя, который быстро поставилъ его на ноги въ научномъ отношеніи, заставивъ молодого натуралиста изслѣдовать строеніе различныхъ животныхъ практически, т. е. анатомируя ихъ. Такимъ путемъ Бэръ изучилъ самостоятельно строеніе животныхъ, причемъ Деллингеръ сидѣлъ тутъ же, въ комнатѣ, занятый своею работой, а по временамъ подходилъ къ своему ученику, дѣлалъ указанія, давалъ ему тѣ или другія книги и т. д. Изученіе спеціальной литературы шло, такимъ образомъ, параллельно съ самостоятельнымъ изслѣдованіемъ. Бэръ чувствовалъ себя на верху блаженства: каждый вечеръ онъ могъ съ увѣренностью сказать себѣ, что знанія его получили солидное приращеніе. Это было совсѣмъ не то, что исключительное преподаваніе въ формѣ лекцій, какъ онъ видѣлъ до сихъ поръ.
   Работая у Деллингера, Бэръ все еще не покидалъ мысли сдѣлаться практическимъ врачомъ, такъ какъ не видѣлъ иного способа обезпечить свое существованіе. Поэтому очень кстати случилось, что онъ получилъ отъ бывшаго дерптскаго профессора Бурдаха, перешедшаго на каѳедру физіологіи въ Кенигсбергъ, предложеніе поступить къ нему прозекторомъ. Въ 1817 году Бэръ перебрался въ Кенигсбергъ и въ качествѣ прозектора, т. е. помощника профессора, имѣя право читать лекціи, открылъ курсъ сравнительной анатоміи. Мало-по-малу преподавательская и научная дѣятельность Бэра вошла въ свою постоянную колею. Онъ съ самаго начала показалъ себя необыкновенно дѣятельнымъ работникомъ: при множествѣ лекцій и практическихъ занятій со студентами, онъ опубликовалъ цѣлый рядъ спеціальныхъ работъ и устроилъ очень недурной зоологическій музей при университетѣ, что стоило немалыхъ трудовъ. Карьера его шла довольно быстро, такъ что онъ былъ вскорѣ сдѣланъ экстраординарнымъ, а потомъ и ординарнымъ профессоромъ. Здѣсь, въ Кенигсбергѣ, Бэръ женился и основалъ свою семейную жизнь, здѣсь онъ пріобрѣлъ себѣ извѣстность въ ученомъ мірѣ и большую популярность въ интеллигентномъ обществѣ. Тѣмъ не менѣе, его, все-таки, тянуло въ Россію и онъ неоднократно хлопоталъ о каѳедрѣ въ Вильнѣ (гдѣ въ то время былъ университетъ) или въ Дерптѣ. Всѣ эти хлопоты не привели, однако, ни къ чему и мало-по-малу Бэръ свыкся съ мыслью остаться навсегда въ Германіи. Въ 1826 году, начавъ заниматься эмбріологіею, онъ сдѣлалъ блистательное открытіе: онъ открылъ яйцо млекопитающихъ. Вскорѣ вышелъ въ свѣтъ и первый томъ его "Исторіи развитія животныхъ",-- классическаго сочиненія, обезсмертившаго имя Бэра.
   Мечтамъ Бэра о возвращеніи въ Россію, почти совершенно уже забытымъ, суждено было, однако, возобновиться. Въ 1828 году с.-петербургская академія наукъ, еще раньше избравшая Бэра своимъ корреспондентомъ, пригласила его принять званіе дѣйствительнаго члена академіи. Послѣ нѣкотораго колебанія онъ отвѣчалъ согласіемъ и пріѣхалъ въ Петербургъ, оставивъ семью свою пока въ Кенигсбергѣ. Но Петербургъ ему не понравился, главнымъ образомъ вслѣдствіе того, что трудно было здѣсь добывать эмбріологическій матеріалъ и не было надлежащихъ приспособленій для спеціальныхъ работъ. Поэтому, будучи посланъ академіею въ 1830 году заграницу для улаженія дѣла по изданію "Зоографіи" Палласа, Бэръ не вернулся назадъ, а сложилъ съ себя званіе академика и занялъ свое прежнее мѣсто въ Кенигсбергѣ, остававшееся незамѣщеннымъ во время его отсутствія. Здѣсь онъ энергично продолжалъ свои работы,-- до такой степени энергично, что сидячею жизнью сильно разстроилъ свое крѣпкое отъ природы здоровье. Тогда онъ сталъ подумывать о перемѣнѣ образа жизни и снова напалъ на мысль о возвращеніи въ Россію. Когда Бэръ послалъ въ петербургскую академію наукъ запросъ, не найдется-ли въ ней для него свободнаго мѣста, то академія отвѣчала избраніемъ его вновь въ свои члены. Такимъ образомъ окончательное переселеніе Бэра въ Петербургъ было рѣшено. Бэръ былъ по счету третьимъ знаменитымъ эмбріологомъ, вступившимъ въ члены нашей академіи: до него членами ея были Каспаръ Фридрихъ Вольфъ, знаменитый основатель теоріи эпигенеза, и Пандеръ -- авторъ обстоятельной исторіи развитія цыпленка. Въ настоящее время академія также имѣетъ въ своей средѣ перваго изъ современныхъ эмбріологовъ -- А. О. Ковалевскаго, котораго заслуги въ сравнительной эмбріологіи не меньше заслугъ Бэра. Такимъ образомъ нашей академіи наукъ особенно посчастливилось на знаменитыхъ эмбріологовъ.
   Переселяясь въ Петербургъ (1834), Бэръ все еще надѣялся продолжать свои эмбріологическія изслѣдованія. Но ему пришлось встрѣтиться съ такими же затрудненіями, какъ и въ первое пребываніе его въ Петербургѣ, такъ что онъ въ концѣ концовъ махнулъ рукой на свои первоначальные планы и даже предоставилъ кенигсбергскому книгопродавцу Борнтрегеру издать второй томъ "Исторіи развитія животныхъ" незаконченнымъ. Сперва необходимость разстаться съ любимѣйшею наукою очень удручала его, но мало-по-малу подготовились новыя обстоятельства, которыя примирили его съ перемѣною дѣятельности и открыли такіе широкіе научные интересы въ другихъ областяхъ естествознанія, что разлука съ эмбріологіею сдѣлалась ему не такъ тяжела. Дѣло въ томъ, что Бэру вскорѣ представился случай осуществить одно изъ его давнишнихъ стремленій: совершить путешествіе на дальній сѣверъ, чтобы ознакомиться во-очію съ бѣдною и суровою полярною природою. Въ 1837 году была отправлена Академіею экспедиція, съ Бэромъ во главѣ, на Новую Землю, для изслѣдованія этихъ малоизвѣстныхъ острововъ. Изъ этой экспедиціи Бэръ вернулся очень довольный, въ восторгѣ отъ новыхъ, глубокихъ впечатлѣній, испытанныхъ имъ. Это путешествіе положило начало обширной и плодотворной дѣятельности Бэра въ области географіи. Хотя вскорѣ ему и пришлось на нѣсколько лѣтъ отказаться отъ продолжительныхъ путешествій, вслѣдствіе приглашенія его на каѳедру сравнительной анатоміи и физіологіи въ медицинскую академію, но онъ продолжалъ принимать дѣятельное участіе въ снаряженіи новыхъ экспедицій отъ академіи наукъ, и, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими лицами, положилъ начало русскому географическому обществу. Когда же Бэръ оставилъ преподаваніе въ медицинской академіи, то онъ предпринялъ рядъ богатыхъ по научнымъ результатамъ путешествій по Волгѣ и бассейну Каспійскаго моря, будучи поставленъ во главѣ экспедиціи по изслѣдованію рыболовства въ Россіи. Путешествія эти привели его, между прочимъ, къ открытію важнаго закона, извѣстнаго въ географіи подъ именемъ закона Бэра, о чемъ мы подробнѣе будемъ говорить ниже.
   Первоначально Бэръ занималъ въ академіи каѳедру зоологіи, но въ 1846 году его перевели на каѳедру сравнительной анатоміи и физіологіи, причемъ поручили завѣдывать анатомическимъ музеемъ. Это обстоятельство оживило въ Бэрѣ интересъ въ антропологіи, которая и ранѣе его чрезвычайно интересовала и была, между прочимъ, предметомъ его лекцій въ Кенигсбергѣ. Съ этого времени и до конца своей жизни Бэръ занимался болѣе всего антропологическими изслѣдованіями, работая преимущественно, по краніологіи и этнографіи, которыя ему также обязаны важными фактами и обобщеніями.
   18 августа 1864 года состоялось въ с.-петербургской академіи наукъ торжественное празднованіе пятидесятилѣтія ученой дѣятельности Бэра, считая ее со дня защиты имъ докторской диссертаціи. Императоръ Александръ II пожаловалъ юбиляру пожизненную ежегодную пенсію въ 3000 рублей, а при академіи наукъ была учреждена Бэровская премія за выдающіяся изслѣдованія по естественнымъ наукамъ. Послѣ юбилея Бэръ считалъ свою петербургскую карьеру окончательно завершенною и вскорѣ переселился на покой въ свой родной университетскій городъ, Дерптъ. Изъ академіи онъ вышелъ въ отставку еще въ 1862 году, причемъ былъ избранъ ея почетныхъ членомъ. Въ Дерптѣ тихо, но далеко не бездѣятельно престарѣлый ученый дожилъ остатокъ своей плодотворной жизни. Онъ скончался въ глубокой старости, 16 ноября 1876 года.
   Въ 1886 году состоялось торжественное открытіе памятника Бэру, сооруженнаго въ Дерптѣ. Памятникъ, работы Опекушина, представляетъ Бэра сидящимъ въ креслѣ, съ развернутою книгою на колѣняхъ, со взоромъ, задумчиво устремленнымъ въ даль. Изъ портретовъ Бэра лучшій, по отзыву лицъ, знавшихъ его лично,-- тотъ, который приложенъ къ изданію его "Рѣчей".

------

   Изложивъ въ краткихъ чертахъ жизнь Бэра, мы можемъ приступить къ выполненію нашей главной задачи: къ обзору и характеристикѣ его научной дѣятельности. Эта задача можетъ быть здѣсь выполнена только отчасти, т. е. лишь въ самыхъ краткихъ чертахъ. Дѣятельность Бэра была такъ велика и отличалась такою многосторонностью, что для полной характеристики ея потребовался бы трудъ нѣсколькихъ спеціалистовъ, соотвѣтственно разнымъ областямъ науки, въ которыхъ трудился незабвенный естествоиспытатель. Всего колоссальнѣе и производительнѣе были результаты, достигнутые имъ въ области морфологическихъ наукъ,-- въ сравнительной анатоміи и эмбріологіи, почему мы и начнемъ разсмотрѣніе заслугъ Бэра именно съ этой стороны.

------

   Чтобы правильно оцѣнить творческую дѣятельность Бэра, какъ носителя новыхъ морфологическихъ идей, лучше всего прибѣгнуть къ эффекту контраста, т. е. бросить взглядъ на общее состояніе науки о животныхъ въ ту эпоху, когда Бэръ началъ свою дѣятельность.
   Послѣ того, какъ Линней своею знаменитою "Системою животныхъ" внесъ извѣстный порядокъ въ зоологическія данныя,-- стремленіе къ познанію животнаго организма было удовлетворено только отчасти. Оставались цѣлые обширные разряды фактовъ, которые Линнеемъ и систематиками мало или вовсе не принимались во вниманіе, а между тѣмъ по самому свойству своему уже вызывали на обобщенія болѣе широкаго характера, чѣмъ обобщенія Линнеевскія. Таковыми являлись факты анатоміи и исторіи развитія животныхъ. Уже при тогдашнемъ, мало развитомъ состояніи относящихся сюда знаній, талантливые люди, какъ Кильмейеръ, подмѣчали, напр., сходство между стадіями эмбріональнаго развитія высшихъ животныхъ и окончательными формами низшихъ. Отсюда рождалось представленіе о тѣсной связи животныхъ формъ между собою, о единствѣ плана строенія и развитія въ животномъ царствѣ. Идеи эти нашли себѣ выраженіе въ трудахъ такъ называемой натурфилософской школы, которой наиболѣе яркимъ представителемъ являлся нѣмецкій натуралистъ Окенъ. Однако методъ натурфилософской школы отличался большою произвольностью. Окенъ, напр., такъ характеризуетъ свой методъ мышленія: "Логическій методъ я всегда отвергалъ. Я создалъ для себя другой, натурфилософскій методъ, чтобы выяснить прообразъ божественнаго въ отдѣльныхъ проявленіяхъ. Такъ, напр.-- организмъ есть прообразъ планеты, а потому онъ долженъ быть круглымъ... Этотъ методъ не есть собственно методъ выводовъ, а до извѣстной степени диктаторскій методъ, при которомъ получаешь слѣдствія, самъ не зная какъ". Чтобы показать, къ какимъ представленіямъ приводило его приложеніе этого "диктаторскаго" метода, достаточно немногихъ примѣровъ. Такъ, онъ проводитъ аналогію между царствомъ животныхъ въ его совокупности и человѣческимъ тѣломъ, и соотвѣтственно этому раздѣляетъ животныхъ на животныя -- внутренности (которыя пожизненно соотвѣтствуютъ внутренностямъ человѣка), животныя -- кожа, (у которыхъ внутренности окружаются кожею) и животныя -- мясо или животныя -- лицо. Внутри этихъ крупныхъ отдѣловъ существуютъ опять особыя же подраздѣленія; такъ, животныя внутренности раздѣляются на ячеистыя, шариковыя, волокнистыя и точечныя. Впослѣдствіи Окенъ измѣнилъ свою систему такъ, что сталъ дѣлить животное царство на животныя -- кишки, животныя -- сосуды, животныя дыхательныя и животныя мясныя, а послѣднихъ раздѣлилъ на животныя -- языки, носы, уши и глаза. Даже въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ онъ улавливалъ вѣрную или, по крайней мѣрѣ, плодотворную анатомическую идею, это являлось случайно, какъ показываетъ, напр., сличеніе его позвоночной теоріи черепа съ его же теоріею таза. Тазъ, по мнѣнію Окена, есть вторая голова, такъ какъ животное состоитъ изъ двухъ животныхъ, животами вдвинутыхъ одно въ другое; лонная кость таза соотвѣтствуетъ нижней челюсти, сѣдалищная -- верхней челюсти, а заднепроходное отверстіе есть "половой ротъ".
   Въ томъ же родѣ были и взгляды нѣкоторыхъ другихъ натурфилософовъ. Напр., профессоръ Вагнеръ, у котораго Бэръ слушалъ лекціи въ Вюрцбургѣ, проповѣдывалъ слѣдующее ученіе: такъ какъ всякое существо дифференцируется въ свою противоположность, а изъ уравниванія разностей происходитъ нѣчто новое, то всѣ отношенія живыхъ существъ могутъ быть выражены четверною формулою. Въ семьѣ, напр., отецъ и мать составляютъ двѣ естественныя разности, а дѣти представляютъ результатъ взаимодѣйствія разностей; недостаетъ четвертаго элемента формулы -- и таковымъ является прислуга!
   А вотъ примѣръ того, какъ натурфилософы представляли себѣ генетическія отношенія разныхъ классовъ животныхъ между собою. Въ книгѣ нѣкоего Каупа "Очеркъ исторіи развитія и естественная система европейской фауны" (1829) устанавливается 63 ряда развитія животныхъ изъ амфибій и рептилій черезъ птицъ въ млекопитающихъ. Крокодилъ, напр., по мнѣнію автора, далъ начало соболю, причемъ постепенно превращался: сперва въ одну изъ породъ утокъ, потомъ въ морскую ласточку, альпійскую ворону, бородатую синицу, жаворонка, щеврицу, трясогузку, черноголовую славку, сорокопута, сокола, сову и, наконецъ, въ соболя. Почему именно эти виды, а не другіе составляли здѣсь стадіи развитія -- остается секретомъ автора.
   Для Деллингера и Бэра натурфилософія въ этомъ видѣ была предметомъ любопытства, образцомъ, какъ не слp3;дуетъ мыслить и учить. Взявшись, подъ руководствомъ Деллингера, за самостоятельное изученіе анатоміи различнѣйшихъ животныхъ, Бэръ, со свойственною ему глубиною и мѣткостью сужденія, вскорѣ замѣтилъ, что "природа въ образованіи живыхъ тѣлъ преслѣдуетъ извѣстныя общія темы". Въ "Сравнительной анатоміи" Кювье, которая сдѣлалась въ Вюрцбургѣ настольною книгою молодого Бэра, мысль эта проводится не вполнѣ ясно, а тѣ изъ сочиненій геніальнаго французскаго натуралиста, гдѣ его идеи о планахъ строенія животныхъ разработаны подробнѣе, въ то время были или неизвѣстны въ Германіи, по малому развитію литературныхъ сношеній, или же появились позднѣе. Такимъ образомъ Бэръ, независимо отъ Кювье, пришелъ, еще юношею, на основаніи сравнительно анатомическихъ изслѣдованій, къ тѣмъ же выводамъ, какъ и Кювье, и онъ былъ несказанно обрадованъ, когда позднѣе познакомился съ взглядами Кювье. Впрочемъ, взгляды эти не совсѣмъ совпадали съ воззрѣніями Бэра. Правда, оба великіе естествоиспытателя признаютъ четыре основные плана, четыре типа организаціи животныхъ, но Кювье придаетъ преимущественное значеніе устройству нервной системы, которая, по его мнѣнію, составляетъ всю сущность животнаго, причемъ остальные органы служатъ главнымъ образомъ для ея помѣщенія и защиты, тогда какъ Бэръ обращаетъ вниманіе болѣе всего на топографію органовъ, т. е. на взаимное положеніе разныхъ системъ, своеобразное для каждаго отдѣльнаго типа. Типы эти слѣдующіе: 1) типъ лучистый, или периферическій, 2) типъ удлиненный (Бэръ) или членистый (Кювье), 3) типъ моллюсковъ (Кювье) или массивный (Бэръ) и 4) типъ позвоночныхъ. Въ распредѣленіи разныхъ классовъ животныхъ по типамъ Бэръ также расходился съ Кювье: различныхъ глистъ онъ относилъ не къ типу лучистыхъ, а къ удлиненному типу, что и въ дѣйствительности гораздо правильнѣе.
   Типы эти, служа выраженіемъ различныхъ плановъ строенія животныхъ, явились, въ то же время, и высшими категоріями классификаціонной системы, обнимая каждый нѣсколько классовъ, соотвѣтствовавшихъ классамъ Линнея. Введеніе высшихъ категорій системы, чѣмъ классы, было предложено отчасти даже ранѣе Бэра и Кювье; такъ Ламаркъ уже въ 1797 году ввелъ дѣленіе животныхъ на безпозвоночныхъ и позвоночныхъ; но идея о нѣсколькихъ различныхъ планахъ строенія была неожиданнымъ нововведеніемъ, стоявшимъ въ рѣзкомъ противорѣчіи съ теоріями единства плана и животной лѣстницы, которыя были проводимы натурфилософами. Эта идея имѣла громадныя послѣдствія и обозначила собою новую эпоху въ морфологіи и систематикѣ, проложивъ дорогу къ установленію естественной системы, основанной на всестороннемъ, не только внѣшнемъ изученіи строенія животныхъ. Такъ какъ положенія теоріи типовъ, защищаемыя Кювье противъ сторонниковъ единства плана, опирались на огромное количество неоспоримыхъ фактовъ, то немудрено, что теорія эта оказалась роковою для натурфилософіи.
   Авторомъ теоріи типовъ, основанной на сравнительно-анатомическихъ данныхъ, по праву пріоритета, считается Кювье. Хотя Бэръ, какъ мы видѣли, самостоятельно пришелъ къ подобнымъ-же выводамъ, какъ и французскій анатомъ, но Кювье опубликовалъ свою теорію уже въ 1812 году, тогда какъ Бэръ изложилъ печатно свои взгляды лишь въ 1826 году. Но теорія типовъ имѣла-бы значительно меньшее значеніе, если бы она основывалась исключительно на анатоміи и не была подкрѣплена данными исторіи развитія организмовъ. Послѣднее и было сдѣлано Бэромъ и это даетъ ему право считаться, на ряду съ Кювье, основателемъ теоріи типовъ.
   Строеніе готоваго организма, какъ бы тщательно изучено оно ни было, во многихъ случаяхъ даетъ все еще неполное пониманіе организма. Чтобы понять значеніе нѣкоторыхъ органовъ, нерѣдко необходимымъ является знать способъ ихъ возникновенія, ихъ развитія. Теорія типовъ, возбудивъ всеобщій интересъ къ сравнительной анатоміи, тѣмъ самымъ способствовала возникновенію цѣлаго ряда проблемъ, которыя могли быть разрѣшены только эмбріологіею. И вотъ, на этомъ-то поприщѣ Бэръ пожалъ славнѣйшіе изъ своихъ лавровъ.
   Прежде, чѣмъ приступить къ изложенію того, что Бэръ сдѣлалъ для эмбріологіи, необходимо показать вкратцѣ, что представляла собою эмбріологія до Бэра.
   Отрывочныя эмбріологическія наблюденія производились уже Аристотелемъ; анатомы и физіологи XVII вѣка также посильно содѣйствовали развитію этой отрасли знанія. Но до какой степени противорѣчивы съ дѣйствительностью были взгляды первыхъ эмбріологовъ, доказываетъ такъ называемая теорія преобразованія или эволюціи, которая господствовала въ XVII и XVIII вѣкѣ и была энергически поддерживаема такими свѣтилами науки, какъ знаменитый физіологъ Галлеръ. По этой теоріи будущій организмъ предсуществуетъ въ яйцѣ готовый, со всѣми своими частями; если этихъ частей въ раннихъ стадіяхъ не видно, то это не потому, чтобы ихъ не было, а потому, что онѣ очень малы и прозрачны. Прямымъ слѣдствіемъ этой теоріи было допущеніе, что въ микроскопическомъ зародышѣ предсуществуютъ уже и зародыши тѣхъ особей, которыхъ онъ впослѣдствіи произведетъ на свѣтъ; въ этихъ зародышахъ также вложены зародыши и т. д., цѣлыя поколѣнія будущихъ организмовъ предобразованы, слѣдовательно, въ каждомъ яйцѣ. Мало этого; такъ какъ для развитія яйца необходимо оплодотвореніе, т. е. соединеніе яйца съ живчикомъ, то возникалъ вопросъ: въ которомъ-же изъ соединяющихся элементовъ вложены зародыши, въ яйцѣ или въ живчикѣ? Вопросъ этотъ раздѣлилъ ученыхъ на двѣ школы: овистовъ, утверждавшихъ, что зародыши вложены въ яйцѣ, а живчикъ служитъ лишь для возбужденія развитія, и сперматиковъ, которые были убѣждены, что зародыши находятся въ живчикѣ, а яйцо доставляетъ лишь питательный матеріалъ для нихъ. Только во второй половинѣ XVIII в. появилась знаменитая Theoria Generationis берлинскаго врача Каспара Фридриха Вольфа, положившая начало теоріи эпигенеза, т. е. постепеннаго образованія органовъ зародыша изъ первоначально простой (по Вольфу даже неорганизованной) основы. Сочиненіе это обозначаетъ собою эпоху въ исторіи эмбріологіи, но мысли, приводимыя въ немъ, не были, при появленіи диссертаціи Вольфа, оцѣнены и сама диссертація, пройдя почти незамѣченною, была такъ основательно забыта, что лишь въ 1812 году, когда Меккель отыскалъ ее и перевелъ съ латинскаго языка на нѣмецкій, на теорію эпигенеза обратили надлежащее вниманіе. Тотъ-же Вольфъ положилъ основаніе и теоріи зародышевыхъ пластовъ или листковъ, показавъ, что зародышъ состоитъ изъ слоевъ, идущихъ каждый на развитіе извѣстныхъ органовъ. Это открытіе Вольфа также не было сперва оцѣнено по достоинству; Окенъ, между прочимъ, критикуя работу Вольфа, говоритъ: "этого не можетъ быть, такъ какъ организмъ возникаетъ не изъ листковъ, а изъ пузырей". Когда Бэръ работалъ у Деллингера, послѣдній предложилъ ему заняться исторіею развитія цыпленка, классическимъ объектомъ эмбріологовъ, благодаря доступности матеріала и величинѣ яйца. Бэръ, въ то время еще колебавшійся въ выборѣ карьеры, не взялъ на себя этого труда, требовавшаго большой затраты времени и денегъ, и уговорилъ взяться за эту работу своего пріятеля Пандера. Въ 1817 году Пандеръ опубликовалъ свое изслѣдованіе, содержавшее много цѣнныхъ данныхъ и подтвердившее теоріи Вольфа объ эпигенезѣ и о зародышевыхъ пластахъ. Но работа Пандера, какъ и диссертація Вольфа, не была понята современниками. Окенъ, разбирая ее въ своемъ журналѣ "Jsis", откровенно признается, что не понимаетъ въ ней ни единаго слова. И самъ Бэръ, получивъ диссертацію Пандера, изданную безъ рисунковъ, не могъ ея понять; лишь когда Пандеръ прислалъ ему болѣе полное изданіе своей работы, снабженное рисунками, Бэръ нѣсколько уяснилъ себѣ ея содержаніе, но полнаго пониманія онъ достигъ только тогда, когда взялся за самостоятельное изслѣдованіе исторіи развитія цыпленка. Эта непонятность работы Пандера зависѣла, во-первыхъ, отъ неяснаго изложенія, а во-вторыхъ, повидимому, отъ того, что авторъ, добросовѣстно наблюдая и описывая все, что онъ видѣлъ, не имѣлъ при этомъ никакой руководящей, обобщающей идеи, такъ что читатель не могъ провести различія между важнымъ и неважнымъ, не могъ ни на чемъ сосредоточиться и терялся въ массѣ сложныхъ подробностей. Бэръ, приступая къ изученію эмбріологіи цыпленка, находился, благодаря своей широкой сравнительно анатомической подготовкѣ, совершенно въ иныхъ условіяхъ, чѣмъ Пандеръ. Владѣя уже представленіемъ о типѣ позвоночныхъ, онъ былъ подготовленъ къ тому, чтобы уловить черты этого типа въ эмбріональномъ развитіи. И вотъ, наблюдая ту раннюю стадію развитія, когда на зародышевой пластинкѣ образуются два параллельныхъ валика, впослѣдствіи сливающіеся и образующіе мозговую трубку, Бэръ тотчасъ же былъ осѣненъ мыслью, что "типъ руководитъ развитіемъ", что зародышъ развивается, слѣдуя тому основному плану, по которому устроено тѣло организмовъ даннаго класса. Онъ обратился къ другимъ позвоночнымъ животнымъ и въ развитіи ихъ нашелъ блестящее подтвержденіе своей мысли: какъ бы различны ни были позвоночныя животныя, будетъ ли это млекопитающее, птица, рыба, вездѣ развитіе идетъ по одному плану, вездѣ появляются спинные валики и образующаяся изъ нихъ нервная трубка, вездѣ пищеварительный каналъ образуется желобоватымъ загибомъ нижняго зародышеваго листка, вездѣ пупокъ образуется на брюшной сторонѣ, обращенной къ желтку. Обратившись къ развитію животныхъ иныхъ типовъ, Бэръ увидѣлъ, что и тамъ въ каждомъ типѣ есть свой, рано выражающійся, порядокъ и способъ развитія. Такъ у членистыхъ животныхъ весьма рано замѣчается поперечное расчлененіе зародыша, образуется и обращается наружу прежде брюшная сторона, а не спинная, и если есть пупокъ, то онъ находится на спинѣ. Руководимый общею идеею типовъ, Бэръ, во-первыхъ, могъ изложить свои наблюденія съ такою простотою и ясностью, которая была не видана до-толѣ въ эмбріологическихъ сочиненіяхъ, а во-вторыхъ, сдѣлавшись истиннымъ творцомъ эмбріологіи, онъ придалъ ей характеръ обобщающей, сравнивающей науки, столь же цѣнной, столь же исполненной философскаго значенія, какъ и сравнительная анатомія. Въ то же время и теорія типовъ получила новую опору, будучи блестящимъ образомъ подтверждена исторіею развитія, которая, по словамъ Бэра, представляетъ "истинный свѣточъ при изслѣдованіи организованныхъ тѣлъ". Въ настоящее время теорія типовъ сильно измѣнилась. Не только увеличилось число типовъ, которыхъ принимаютъ уже не четыре, а обыкновенно девять или десять, но и самое понятіе о типѣ претерпѣло сильныя измѣненія. Типы не признаются уже замкнутыми отдѣлами животнаго царства, какъ смотрѣлъ на нихъ Кювье, такъ какъ найдены многочисленныя переходныя формы между типами. Кромѣ того, понятіе типа въ настоящее время все болѣе и болѣе дѣлается исключительно сравнительно-анатомическимъ понятіемъ, тогда какъ на основаніи эмбріологическихъ данныхъ были даже сдѣланы попытки уничтожить теорію типовъ. Но если бы мы захотѣли излагать исторію ученія о типахъ до нашихъ дней и ея теперешнее состояніе, то это завело бы насъ слишкомъ далеко за предѣлы программы нашего очерка.
   Громадное значеніе "Исторіи развитія животныхъ", опубликованной Бэромъ, состоитъ не только въ отчетливомъ выясненіи основныхъ эмбріологическихъ процессовъ, но главнымъ образомъ въ геніальныхъ выводахъ, собранныхъ въ концѣ перваго тома этого сочиненія подъ общимъ названіемъ "Схоліи и королляріи". Англійскій ученый Гёксли, который въ 1855 году перевелъ отрывокъ изъ этихъ "схолій" на англійскій языкъ, выражаетъ въ предисловіи сожалѣніе, что въ его странѣ такъ долго было неизвѣстно сочиненіе, которое содержитъ самую глубокую и здравую философію зоологіи и даже біологіи вообще. Другой знаменитый зоологъ, Бальфуръ, говоритъ, что всѣ изслѣдованія по эмбріологіи позвоночныхъ, которыя вышли послѣ Бэра, могутъ быть разсматриваемы, какъ дополненія и поправки къ его труду, но не могутъ дать ничего столь новаго и важнаго, какъ результаты, добытые Бэромъ. Укажемъ лишь на нѣкоторые изъ этихъ результатовъ.
   Задавая себѣ вопросъ о сущности развитія, Бэръ отвѣчаетъ на него: всякое развитіе состоитъ въ преобразованіи чего либо ранѣе существующаго. На первый взглядъ выводъ этотъ ужъ черезчуръ простъ; но въ дѣйствительности онъ весьма глубокъ и содержателенъ.
   Дѣло въ томъ, что въ процессѣ развитія каждое новое образованіе возникаетъ изъ болѣе простой предсуществующей основы. Такъ, напр., легкое возникаетъ, какъ выпячиваніе первоначально простой пищеварительной трубки; глазъ происходитъ, какъ выростъ мозгового пузыря; слуховой лабиринтъ образуется, какъ углубленіе кожи, отшнуровывающееся отъ нея въ видѣ мѣшечка, и т. д. Такимъ образомъ выясняется важный законъ развитія, что въ зародышѣ появляются сперва общія основы и изъ нихъ обособляются все болѣе и болѣе спеціальныя части. Этотъ процессъ постепеннаго движенія отъ общаго къ спеціальному извѣстенъ въ настоящее время подъ именемъ дифференцировки. Какъ важенъ этотъ принципъ въ примѣненіи не только къ индивидуальному, но и къ филетическому (племенному) развитію, показываетъ хотя бы исторія вопроса о происхожденіи новыхъ органовъ. Если допустить, вмѣстѣ съ громаднымъ большинствомъ современныхъ натуралистовъ, измѣняемость видовъ, то возникаетъ вопросъ: какимъ образомъ у потомковъ появляются новые органы, которыхъ не было у предковъ? Отвѣтъ на это, или намекъ на отвѣтъ, даетъ намъ эмбріологія: какъ у зародыша первоначально нѣтъ многихъ спеціальныхъ органовъ, возникающихъ лишь постепенно изъ болѣе простой основы, такъ и въ развитіи племенномъ болѣе спеціальные, новые органы не являются внезапно, какъ неожиданныя прибавленія, а развились, вѣроятно, черезъ дифференцировку другихъ, болѣе общихъ и простыхъ органовъ, иногда можетъ быть, какъ указалъ Дорнъ, съ нѣкоторымъ измѣненіемъ ихъ первоначальной функціи.
   Выяснивъ принципъ дифференцировки зародыша, Бэръ тѣмъ самымъ положилъ разъ навсегда конецъ теоріи предобразованія или эволюціи и доставилъ окончательное торжество Вольфову принципу эпигенеза.
   Другое общее положеніе Бэра, стоящее въ тѣсной связи съ только что разсмотрѣннымъ, гласитъ: исторія развитія индивида есть исторія растущей индивидуальности во всѣхъ отношеніяхъ. Опять-таки выводъ, съ перваго взгляда, до того простой, что, кажется, онъ можетъ быть поставленъ а priori, будучи понятенъ самъ собой, кажется, что это какой-то трюизмъ. На дѣлѣ, однако, выводъ этотъ получить было не легко и содержаніе его далеко не мало и не просто. "Опытъ показываетъ, говоритъ Бэръ, что выводы бываютъ вѣрнѣе, когда результаты ихъ предварительно достигнуты наблюденіемъ; если бы это было иначе, то человѣкъ долженъ былъ бы получить гораздо большее духовное наслѣдство, чѣмъ это есть въ дѣйствительности". Главное значеніе только что приведеннаго вывода Бэра тотчасъ выясняется, если его изложить нѣсколько подробнѣе. Дѣло въ томъ, что развивающееся существо, какъ подмѣтилъ Бэръ, первоначально обнаруживаетъ лишь принадлежность къ тому или другому типу, такъ что можно, напр., сказать, видимъ ли мы передъ собою будущее позвоночное, моллюска, лучистое или червеобразное животное, но еще по виду зародыша нельзя заключить, какое это будетъ позвоночное, какой моллюскъ и т. д. Затѣмъ выступаютъ понемногу признаки класса, т. е. если, напр., мы наблюдаемъ развитіе позвоночнаго, то выясняется, имѣемъ ли дѣло съ будущею птицею, млекопитающимъ и т. д. Еще позднѣе выясняются признаки отряда, семейства, рода, вида и, наконецъ, послѣ всего выступаютъ уже чисто индивидуальные признаки. При этомъ зародышъ не проходитъ черезъ непрерывный рядъ формъ, соотвѣтствующихъ готовымъ существамъ разной степени совершенства, какъ представляли себѣ развитіе животныхъ натурфилософы, но, скорѣе, отдѣляется, отграничивается все болѣе и болѣе отъ всѣхъ формъ, кромѣ той, къ которой стремится его развитіе. Такъ, напр., зародышъ достигъ такой степени сложности, что онъ стоитъ на распутьи: сдѣлаться ли ему млекопитающимъ или птицею, и изъ этого индифферентнаго состоянія онъ дѣлается или тѣмъ, или другимъ. Если низшія животныя формы имѣютъ сходство съ зародышами высшихъ животныхъ, то лишь потому, говоритъ Бэръ, что первыя мало удаляются отъ эмбріональнаго состоянія, а не потому, чтобы окончательныя формы однихъ животныхъ равнялись зародышамъ другихъ.
   Съ перваго взгляда, ученіе Бэра рѣшительно несогласимо съ такъ называемымъ біогенетическимъ основнымъ закономъ Фрица Мюллера и Геккеля, и самъ Бэръ, въ другихъ своихъ сочиненіяхъ, дѣйствительно высказывается противъ этого закона. На дѣлѣ, однако, противорѣчіе между ученіемъ Бэра и взглядами большинства новѣйшихъ эмбріологовъ, въ общемъ признающихъ біогенетическій законъ, вовсе не такъ велико и непримиримо, какъ это кажется и какъ думалъ онъ самъ. Біогенетическій законъ гласитъ: всякій индивидъ вкратцѣ проходитъ въ своемъ развитіи тѣ главныя стадіи, черезъ которыя шло племенное развитіе его вида; или, короче: онтогенія есть сокращенное повтореніе филогеніи. Но это не значитъ, чтобы сторонники этой гипотезы принимали, вмѣстѣ съ натурфилософами, теорію животной лѣстницы; напротивъ, прямолинейный ходъ развитія, хотя бы даже внутри одного типа, рѣшительно отвергается, а напротивъ принимается развитіе въ видѣ генеалогическаго дерева, черезъ постепенное расхожденіе признаковъ, что и соотвѣтствуетъ, въ сущности, выводамъ Бэра. Ни одна изъ нынѣ живущихъ формъ не считается звеномъ, стоящимъ въ прямолинейной связи съ другими звеньями одной цѣпи, но представляетъ собою лишь конецъ одной изъ вѣтвей, которая лишь при основаніи своемъ, черезъ общій стволъ, связана съ другими вѣтвями. Такимъ образомъ Бэръ, устанавливая своими эмбріологическими изслѣдованіями принципъ постепеннаго расхожденія признаковъ, подготовилъ возникновеніе общепринятой нынѣ идеи о родственной связи органовъ въ видѣ сложнаго, обильно развѣтвленнаго генеалогическаго дерева.
   Впрочемъ и самъ Бэръ не вполнѣ отвергалъ генеалогическую преемственность органическихъ формъ, какъ мы это увидимъ нѣсколько ниже. Не чужды были ему и болѣе широкія классификаціонныя обобщенія, чѣмъ понятіе о типѣ, и чтобы доказать это, было бы достаточно сдѣлать соотвѣтствующія выписки изъ его "Исторіи развитія животныхъ".
   Кромѣ интереснѣйшихъ общихъ выводовъ, эмбріологическіе труды Бэра богаты и фактическими открытіями капитальнаго значенія. Изъ этихъ открытій на первомъ мѣстѣ слѣдуетъ поставить открытіе яйца млекопитающихъ.
   Открытіемъ этого яйца Бэръ обязанъ опять-таки тому, что при разысканіи его онъ руководился извѣстною идеею: именно, онъ былъ увѣренъ, что и та основа, изъ которой возникаетъ зародышъ, уже организована. При изслѣдованіи яичника только-что оплодотворенной собаки Бэръ замѣтилъ внутри граафіевыхъ пузырьковъ желтоватое пятнышко. Вскрывъ пузырекъ и положивъ его подъ микроскопъ, онъ сталъ разсматривать препаратъ "и вдругъ отскочилъ, какъ пораженный молніею". Онъ увидѣлъ рѣзко ограниченное желтое непрозрачное тѣльце, поразительно напоминавшее желтокъ птичьяго яйца. "Я долженъ былъ отдохнуть, придти въ себя, пишетъ Бэръ, прежде чѣмъ рѣшился снова посмотрѣть въ микроскопъ, боясь, что призракъ меня обманываетъ. Кажется, странно, что зрѣлище, котораго ожидаешь и желаешь, можетъ испугать; впрочемъ, въ данномъ случаѣ было и кое-что неожиданное: я все-таки не думалъ, что содержимое яйца млекопитающихъ до такой степени похоже на желтокъ птицъ". Продолжая изслѣдованіе, Бэръ убѣдился, что онъ не ошибся: онъ нашелъ множество такихъ яицъ и у другихъ млекопитающихъ и въ человѣческомъ яичникѣ и прослѣдилъ ихъ развитіе въ яйцеводѣ. Замѣчательно, что это важное открытіе сравнительно долго не было оцѣнено современниками и даже послѣ Бэра нѣкоторые ученые (Плагге) хотѣли присвоить себѣ славу открытія яйца млекопитающихъ, хотя и неудачно. На съѣздѣ естествоиспытателей въ Берлинѣ (въ 1828 году) Бэръ чувствовалъ себя очень обиженнымъ, что никто изъ ученыхъ не заикнулся о его открытіи. Только за послѣдній день съѣзда шведскій профессоръ Ретціусъ обратился къ нему съ вопросомъ: не можетъ ли онъ демонстрировать яйцо млекопитающихъ въ яичникѣ? "Съ удовольствіемъ", отвѣчалъ Бэръ. Добыли недавно оплодотворенную собаку и Бэръ приступилъ къ препаровкѣ въ присутствіи будущихъ знаменитыхъ ученыхъ, тогда еще молодыхъ, Іоганна Мюллера, Пуркинье и другихъ анатомовъ. Къ досадѣ его, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, искомаго яйца долго не удавалось найти, такъ какъ собака попалась слишкомъ упитанная и яичники ея сильно ожирѣли. Однако, въ концѣ концовъ, онъ отыскалъ яйцо и успѣшно демонстрировалъ его.
   Насколько важно было это открытіе и какъ геніальна была руководящая мысль Бэра при отысканіи яйца млекопитающихъ, доказывается современнымъ намъ состояніемъ свѣдѣній о яйцѣ животныхъ: яйцо оказывается весьма сложно организованною морфологическою единицею. Еще въ. 1875 году одинъ изъ выдающихся эмбріологовъ, профессоръ Гетто, защищалъ мысль, что яйцо первоначально представляетъ неорганизованную массу: ему при тогдашнемъ, весьма уже развитомъ состояніи клѣточной теоріи, не было ясно то, что ясно было Бэру въ 1826 году, когда клѣточная теорія еще не существовала!
   Другая очень важная находка, сдѣланная Бэромъ,-- это открытіе спинной струны,-- основы внутренняго скелета позвоночныхъ. Ему же эмбріологія обязана первымъ вполнѣ яснымъ и детальнымъ описаніемъ развитія плодовыхъ оболочекъ (амніона и аллантоиса), усовершенствованіемъ знаній о зародышевыхъ пластахъ, описаніемъ образованія головнаго мозга изъ пузырей, образованія глаза въ видѣ выпячиванія изъ передняго мозгового пузыря, развитія сердца и т. д. Словомъ, при своемъ огромномъ теоретическомъ значеніи "Исторія развитія животныхъ" является настоящею сокровищницею фактическихъ открытій.
   Говоря о Бэрѣ, какъ морфологѣ, нельзя не коснуться его отношенія къ двумъ великимъ теоріямъ, появившимся во время его ученой дѣятельности. Это клѣточная теорія, приложенная къ животному организму Шванномъ въ 1839 году и теорія естественнаго подбора Чарльза Дарвина, опубликованная въ 1859 году.
   Что касается клѣточной теоріи, то нѣкоторые ученые утверждали, что Бэръ ея не понялъ и явился ея противникомъ. Это рѣшительное недоразумѣніе, основывающееся на томъ, что Бэръ упрямо отказывался примѣнять къ животному организму терминъ "клѣтка" или "ячейка",-- терминъ, дѣйствительно, крайне неудачный и перенесенный въ зоологію изъ ботаники, гдѣ онъ гораздо болѣе пригоденъ. Но это еще не значитъ, чтобы Бэръ вообще не признавалъ въ животномъ организмѣ морфологическихъ элементовъ, равносильныхъ растительнымъ клѣткамъ,-- онъ ихъ видѣлъ, описывалъ и только называлъ не клѣтками, а "гистологическими элементами". Не его вина, если совершенно несоотвѣтственный и неуклюжій терминъ укоренился въ наукѣ и получилъ въ ней право гражданства. Что идею клѣтки и клѣточнаго дѣленія онъ усвоилъ себѣ совершенно ясно,-- доказывается лучше всего протестомъ его противъ другого неудачнаго и тѣмъ не менѣе, удержавшагося до нашихъ дней, термина -- "борозженія желтка" (Dotterfurcliung). Бэръ вполнѣ основательно доказываетъ, что образованіе бороздъ на желткѣ -- только внѣшнее, поверхностное выраженіе, заключительный актъ того процесса, который начинается въ глубинѣ желтка и котораго главная суть состоитъ въ дѣленіи ядра; что, поэтому, гораздо правильнѣе, вмѣсто "борозженія", употреблять терминъ "дробленіе" или "дѣленіе". Лица, знакомыя съ нынѣшнимъ состояніемъ ученія о дѣленіи клѣтокъ, могутъ по этому судить,-- кто лучше понималъ идею клѣтки, Бэръ ли, или люди, упрекавшіе его въ непониманіи ея.
   Появленіе Дарвиновой теоріи, составившее эпоху въ наукѣ, произвело глубокое впечатлѣніе на Бэра. Онъ долго не высказывался о ней и лишь вслѣдствіе крайнихъ настояній уважаемыхъ имъ лицъ "Farbe bekennen", т. е. открыто присоединиться къ тому или другому лагерю, онъ опубликовалъ рядъ статей о цѣлесообразности и цѣлестремительности въ природѣ и объ ученіи Дарвина. При этомъ онъ заявилъ, что не намѣренъ выступать ни за, ни противъ дарвинизма, но лишь изложитъ свое мнѣніе о немъ, не отказываясь, однако, протестовать противъ преувеличеній дарвинизма. Этими словами, въ сущности, и характеризуется отношеніе Бэра къ теоріи естественнаго подбора. Дѣло въ томъ, что въ Дарвиновомъ ученіи необходимо различать двѣ стороны. Во-первыхъ, оно представляетъ одну изъ формъ (и, безъ сомнѣнія, наиболѣе удачную форму) теоріи развитія вообще; во-вторыхъ, оно выдвигаетъ на первый планъ принципъ естественнаго подбора, и этотъ-то объяснительный принципъ отличаетъ ее отъ другихъ десцендентныхъ теорій, каковы, напр., теоріи Келликера и Негели. Первая сторона дарвинизма, т. е. трансформизмъ вообще, находила въ Бэрѣ сторонника, такъ какъ и самъ онъ былъ трансформистъ, т. е. допускалъ, хотя и въ сравнительно узкихъ предѣлахъ, генетическую связь животныхъ формъ между собою. Но дарвинизмъ, какъ теорія естественнаго подбора, былъ рѣшительно антипатиченъ Бэру.
   Онъ возставалъ противъ этой теоріи, какъ противъ возведенія случайности въ постоянную причину измѣненія, происходящихъ въ организованныхъ тѣлахъ природы. Бэръ горячо возражаетъ тѣмъ защитникамъ дарвиновой теоріи, которые утверждаютъ, что случая не существуетъ, такъ какъ все въ мірѣ происходитъ по необходимости, согласно съ законами природы. Вполнѣ соглашаясь съ своими оппонентами, что все, совершающееся въ мірѣ, точнѣйшимъ образомъ опредѣляется законами природы, Бэръ, тѣмъ не менѣе, настаиваетъ, что существуетъ цѣлый рядъ явленій, которыя не могутъ быть названы иначе, какъ случайными, и что такія именно явленія только и могутъ доставить матеріалъ естественному подбору въ смыслѣ дарвинистовъ. Случайность онъ опредѣляетъ, какъ совпаденіе двухъ явленій, не находящихся въ причинной связи одно съ другимъ. "Если я стрѣляю въ поставленную мишень и попадаю въ нее, говоритъ Бэръ, иллюстрируя свою мысль примѣромъ,-- то никто не сочтетъ послѣднее за случайность, если только мнѣ не хотятъ сдѣлать отрицательнаго комплимента, что я очень плохой стрѣлокъ. Но, если мимо этой мишени мчится всадникъ по каменистой дорогѣ и камушекъ, подброшенный копытомъ лошади, попадаетъ какъ разъ въ мою цѣль,-- то это обстоятельство, конечно, всякій назоветъ рѣдкимъ или даже весьма замѣчательнымъ случаемъ, хотя въ немъ только и есть замѣчательнаго, что его рѣдкость. Для подброшеннаго камушка моя мишень не была цѣлью, а потому и попасть въ нее онъ могъ лишь чисто случайно, хотя полетъ камушка въ извѣстномъ направленіи и съ опредѣленною скоростью достаточно обусловленъ причиною,-- ударомъ конскаго копыта. Это явленіе есть случай, такъ какъ ударъ копыта, подбросившій камень по законамъ необходимости, не имѣлъ никакого отношенія къ моей мишени На такомъ-же основаніи мы должны были-бы считать весь міръ за одинъ громадный случай, если-бы силы, его движущія, не были измѣрены цѣлесообразно".
   Можно не соглашаться съ Бэромъ, можно вѣско возразить противъ приводимыхъ имъ въ пользу своего взгляда остроумныхъ примѣровъ,-- но едва-ли правы тѣ, которые, какъ напримѣръ, французскій ученый Жіаръ, приписывали его несогласіе съ дарвиновымъ ученіемъ старческой слабости его ума, неспособности престарѣлаго натуралиста (Бэру было 67 лѣтъ, когда появилась книга Дарвина "о происхожденіи видовъ") примириться съ духомъ времени, воспріять новыя, свѣжія вѣянія. Много есть доказательствъ, что Бэръ, напротивъ, до глубокой старости сохранилъ необыкновенную живость и ясность ума, мѣткость и глубину сужденія. Будучи трансформистомъ, онъ лишь отказывался быть дарвинистомъ и открыто выражалъ сочувствіе "теоріи разнороднаго произрожденія" Кёлликера,-- теоріи несравненно болѣе слабой, чѣмъ Дарвинова, но допускающей "всеобщій внутренній законъ" развитія организмовъ. Вотъ почему Бэръ во многомъ сочувствовалъ-бы, безъ сомнѣнія, и теоріи происхожденія видовъ Негели, если бы дожилъ до ея появленія. Принципъ "внутренняго стремленія къ совершенствованію", которое, по Негели, присуще всякому организму и опредѣляется молекулярною структурою его, основной матеріи, идіоплазмы,-- этотъ принципъ во многомъ совпадаетъ съ Бэровскимъ принципомъ цѣлестремительности (Zielstrebigkeit), который онъ выводитъ главнымъ образомъ изъ явленій зародышеваго развитія организмовъ.
   Нашъ краткій обзоръ заслугъ Бэра въ ббласти морфологическихъ наукъ невольно превратился въ очеркъ по исторіи зоологіи. Иначе и не могло быть, такъ какъ самая жизнь этого великаго натуралиста имѣетъ для зоологіи значеніе важнаго историческаго событія. Недаромъ нѣмцы называютъ Бэра "отцомъ эмбріологіи". Дѣятельность Бэра въ другихъ областяхъ естествознанія, кромѣ морфологіи, была также блестяща и плодовита. Хотя онъ и не явился въ этихъ областяхъ такимъ новаторомъ, создателемъ новыхъ наукъ, какъ въ эмбріологіи,-- однако вездѣ, гдѣ онъ прилагалъ свои усилія, онъ оставилъ неизгладимый слѣдъ своего генія.
   Одинъ изъ учениковъ Бэра, профессоръ Грубе, говоритъ: "если мы захотимъ охарактеризовать научныя работы Бэра, произведенныя въ Кенигсбергѣ, сравнительно съ петербургскими, то можно будетъ сказать, что въ первомъ изъ этихъ городовъ онъ занимался изученіемъ микрокосма, а во-второмъ -- макрокосма". И дѣйствительно, съ переселеніемъ Бэра въ Петербургъ характеръ и направленіе его ученой дѣятельности претерпѣваютъ радикальное измѣненіе. Въ Кенигсбергѣ онъ имѣетъ дѣло съ микроскопическими объектами, ведетъ изнурительно сидячую кабинетную жизнь, углубляется въ тончайшія тайны эмбріональнаго развитія животныхъ,-- въ Петербургѣ-же онъ интересуется грандіозными явленіями неорганической природы, сложными географическими вопросами, физическою и психическою исторіею человѣчества. Сперва онъ дѣлается географомъ, затѣмъ постепенно переходитъ къ антропологіи. Поэтому вполнѣ умѣстно разсмотрѣть сперва его географическія, а за ними антропологическія работы.

------

   Задатки будущаго географа обнаружились въ Бэрѣ еще задолго до того, какъ онъ сдѣлался русскимъ академикомъ. По собраннымъ профессоромъ Штидою даннымъ (изъ переписки Бэра) оказывается, что еще въ первое время своего пребыванія въ Кенигсбергѣ онъ мечталъ о дальнихъ путешествіяхъ и, между прочимъ, объ экспедиціи на Новую Землю. Очевидно, умъ его уже тогда не вполнѣ удовлетворялся "микрокосмомъ" и искалъ болѣе широкихъ перспективъ. Неудивительно, поэтому, что, пріѣхавъ въ Петербургъ, онъ воскресилъ свои старыя затѣи и привелъ ихъ къ осуществленію, тѣмъ болѣе, что продолжать эмбріологическія изслѣдованія ему никакъ не удавалось. Благополучная и довольно богатая по результатамъ поѣздка на Новую Землю еще болѣе расшевелила въ немъ страсть къ путешествіямъ и географическимъ изслѣдованіямъ. Какъ человѣкъ необыкновенно энергичный и сразу охватывающій своимъ умственнымъ взоромъ условія и нужды той или другой отрасли знанія въ данной странѣ, Бэръ отчетливо созналъ важность и плодотворность географическаго изученія Россіи -- этой громадной и мало изученной страны. И вотъ онъ принимаетъ самое дѣятельное участіе въ учрежденіи географическаго общества и вмѣстѣ съ Гельмерсеномъ основываетъ при академіи спеціальное изданіе по географіи Россіи (Beiträge zur Kenntniss des Russischen Reiches). На географію Бэръ смотрѣлъ, какъ на необходимую составную часть все сторонней исторіи человѣчества. Эту мысль Бэръ подробно развилъ въ особой статьѣ "О вліяніи внѣшней природы на соціальныя отношенія отдѣльныхъ народовъ и исторію человѣчества", въ которой онъ, между прочимъ, приходитъ къ заключенію, что человѣкъ, переселившійся въ Европу изъ болѣе теплыхъ странъ, современемъ опять переселится въ свою первоначальную родину, но унесетъ съ собою изъ Европы, какъ изъ школы цивилизаціи, неоцѣненныя пріобрѣтенія: любовь къ труду, сокровища наукъ, искусствъ и промышленности, а также опытъ государственной жизни и пониманіе соціальныхъ потребностей. Суровыя условія, при которыхъ цивилизація развилась въ умѣренномъ климатѣ, были необходимы для умственнаго развитія человѣчества; если-бы, говоритъ Бэръ, земля повсюду представляла сплошной рай, то и человѣкъ былъ-бы чѣмъ-то въ родѣ неоперенной райской птицы, беззаботно поѣдающей готовую пищу, не имѣя никакого стимула къ усовершенствованію своей природы.
   Помимо общихъ руководящихъ взглядовъ, проводимыхъ Бэромъ въ географіи съ тою-же широтою и смѣлостью, какъ и въ морфологіи,-- онъ дѣятельно заботился объ обогащеніи географической науки новыми фактами. Не говоря уже о его участіи въ выработкѣ инструкцій, въ организаціи экспедицій, снаряжаемыхъ академіею, и въ обработкѣ трудовъ этихъ экспедицій,-- онъ доставилъ русской географіи цѣлый рядъ фактовъ, добытыхъ имъ лично. Въ подтвержденіе этого мы можемъ указать на рядъ его статей о Новой Землѣ и сопредѣльныхъ странахъ и въ особенности на его "Каспійскія изслѣдованія" (Kaspische Studien), въ 8 частяхъ, весьма богатыя научными результатами. Въ этомъ сочиненіи Бэръ набрасываетъ общую географическую картину Каспійскаго моря, дѣля его на сѣверный плоскій и южный глубокій бассейнъ, говоритъ о его фаунѣ моллюсковъ, доказываетъ, что море прежде имѣло гораздо большій объемъ и что пониженіе его уровня произошло сравнительно быстро; далѣе, онъ оспариваетъ мнѣніе, будто-бы содержаніе солей въ Каспійскомъ морѣ все увеличивается и, наконецъ, сдѣлаетъ жизнь рыбъ въ немъ невозможною, доказывая, напротивъ, что море это было соленымъ съ самаго начала и скорѣе дѣлается болѣе прѣснымъ, чѣмъ соленымъ. Затѣмъ онъ переходитъ къ долинѣ Маныча и обсуждаетъ важный вопросъ о возможности соединенія Каспійскаго моря съ Азовскимъ посредствомъ канала, причемъ доказываетъ, что подъ именемъ Маныча смѣшиваются различныя вещи, что рѣка Манычъ существуетъ только въ западной части долины, гдѣ она происходитъ черезъ сліяніе двухъ маленькихъ рѣчекъ, а въ восточной части есть лишь оврагъ, большую часть года безводный и не заслуживающій названія рѣки. По мнѣнію Бэра, если стоитъ проводить каналъ, то лишь отъ Кумы, теряющейся въ пескахъ, до Каспія. И впослѣдствіи, когда Бэра спрашивали о проектѣ Манычскаго канала, онъ рѣшительно высказался противъ этого проекта. Въ шестой части "Каспійскихъ изслѣдованій" разсматривается восточное побережье Каспійскаго моря, исправляются данныя Карелина о такъ называемой Хивской бухтѣ, разсматривается вопросъ о температурѣ воды моря въ глубинѣ и на поверхности и нѣкоторые другіе вопросы. Седьмая часть посвящена изслѣдованію вопроса о теченіи Аракса, причемъ Бэръ становится на сторону Страбона и доказываетъ, что Араксъ прежде дѣйствительно имѣлъ самостоятельное устье въ Каспійское море и измѣнилъ свое теченіе лишь въ началѣ христіанской эры. Для неспеціалиста географа всего интереснѣе восьмая часть "Каспійскихъ изслѣдованій", трактующая "о всеобщемъ законѣ образованія рѣчныхъ руслъ". Содержаніе этой части Бэръ опубликовалъ и въ особыхъ научно-популярныхъ статьяхъ, частью на русскомъ, частью на нѣмецкомъ языкѣ. Рѣчь идетъ о замѣчательномъ явленіи, получившемъ впослѣдствіи названіе закона Бэра; подъ этимъ именемъ оно вошло въ учебники географіи. Уже Палласъ, знаменитый изслѣдователь, фауны и географіи Россіи, замѣтилъ, что у русскихъ рѣкъ правый берегъ (если смотрѣть по направленію теченія рѣки) обыкновенно высокъ, а лѣвый низокъ. Этого не могъ не замѣтить и Бэръ при своихъ многочисленныхъ путешествіяхъ. Додумываясь до причины этого явленія, онъ пришелъ къ слѣдующей теоріи. Если текущая вода направляется, приблизительно параллельно меридіану, отъ экватора къ полюсу, то, вслѣдствіе вращенія земного шара отъ запада къ востоку, вода, принося съ собою большую скорость вращенія, чѣмъ въ сѣверныхъ широтахъ, будетъ съ особенною силою напирать на восточный, т. е. правый берегъ, который поэтому и будетъ болѣе крупнымъ и высокимъ, чѣмъ лѣвый. Точно также при теченіи рѣкъ отъ полюса къ экватору, вода будетъ приносить съ собою меньшую скорость вращенія, чѣмъ въ южныхъ широтахъ, и потому будетъ напирать на западный берегъ, который въ данномъ случаѣ опять будетъ правый. Если это объясненіе вѣрно, то у рѣкъ южнаго полушарія, имѣющихъ приблизительно меридіональное направленіе, напротивъ, лѣвый берегъ долженъ быть высокимъ, а правый плоскимъ, что Бэръ и доказываетъ на примѣрѣ рѣчной системы Ла-Платы. Противъ этого закона разными географами были сдѣланы возраженія, старавшіяся ослабить или уничтожить его значеніе; Бэръ частію самъ возражалъ противъ этихъ нападокъ, частію на его сторону стали другіе спеціалисты. Вопросъ этотъ и до сихъ поръ еще болѣе или менѣе спорный, но для неспеціалиста общее впечатлѣніе таково, что если закономъ Бэра, можетъ быть, и не исчерпываются всѣ причины, вліяющія на образованіе указанной имъ особенности русла рѣкъ, то, во всякомъ случаѣ, указанный имъ факторъ имѣетъ весьма важное и, вѣроятно, первостепенное значеніе.
   Изъ другихъ географическихъ работъ Бэра можно указать на изслѣдованіе вопроса объ обмелѣніи Азовскаго моря, по порученію великаго князя Константина Николаевича. Утверждали, что море это мелѣетъ изъ года въ годъ вслѣдствіе выбрасыванія балласта большими иностранными кораблями, которыхъ слѣдуетъ не пускать далѣе Керчи, а перевозку товаровъ къ устьямъ Дона производить каботажнымъ путемъ. Отправившись на мѣсто, Бэръ выяснилъ, что море дѣйствительно мелѣетъ у береговъ, но чрезвычайно медленно, а въ глубокой своей части не обнаруживаетъ такого замѣтнаго уменьшенія глубины, выбрасываніе-же балласта не имѣетъ ровно никакого значенія. Хлопоты о запрещеніи кораблямъ входить въ море исходили отъ лицъ, заинтересованныхъ въ учрежденіи каботажной компаніи, которыя и постарались, въ своихъ интересахъ, раздуть вопросъ объ обмелѣніи Азовскаго моря.
   Къ географическимъ работамъ Бэра можетъ быть также отнесена и его обширная статья "о заслугахъ Петра Великаго по части распространенія" географическихъ познаній", опубликованная на нѣмецкомъ языкѣ въ 1872 году.

-----

   Переходя къ краткому обзору дѣятельности Бэра, какъ антрополога, мы должны опять-таки указать, что и эта сторона его научныхъ стремленій обнаружилась въ немъ гораздо ранѣе, чѣмъ онъ началъ заниматься антропологіею систематически. Первая печатная работа Бэра его докторская диссертація ("объ эндемическихъ болѣзняхъ эстонцевъ" на латинскомъ языкѣ), не смотря на медицинское заглавіе, носитъ въ значительной степени этнографическій характеръ. Сдѣлавшись прозекторомъ въ Кенигсбергѣ, Бэръ сталъ читать, между прочимъ, курсъ антропологіи. Во введеніи къ своему курсу антропологіи, вышедшему въ свѣтъ въ 1824 году, Бэръ говоритъ, что не знаетъ задачи, болѣе достойной мыслящаго человѣка, какъ изслѣдованіе самого себя въ физическомъ и психическомъ отношеніи.
   Антропологія представляетъ весьма обширную отрасль знанія, которая подраздѣляется на нѣсколько самостоятельныхъ наукъ. Взятая въ обширномъ смыслѣ, она заключаетъ въ себѣ физическую антропологію, занимающуюся сравнительнымъ изученіемъ человѣческаго тѣла во всѣхъ отношеніяхъ и въ разныхъ стадіяхъ развитія, психическую антропологію -- науку о душевныхъ свойствахъ человѣка и народовъ, этнографію -- которую можно назвать соціальною антропологіею, такъ какъ она разсматриваетъ общественную жизнь народовъ, и историческую антропологію (съ археологіею), которая изучаетъ происхожденіе человѣка вообще и человѣческихъ племенъ. Бэръ занимался преимущественно физическою антропологіею и этнографіей, которая находится въ тѣснѣйшей связи съ психическою и историческою антропологіей.
   Къ области физической антропологіи относятся и его лекціи, читанныя въ кенигсбергскомъ университетѣ; въ нихъ онъ даетъ описаніе строенія и отправленій органовъ человѣческаго тѣла. Вышелъ только первый томъ этого сочиненія; во второмъ Бэръ предполагалъ обработать психическую и отчасти историческую антропологію, но этотъ второй томъ не появился въ свѣтъ. Часть относящагося сюда матеріала Бэръ опубликовалъ на русскомъ языкѣ въ первомъ томѣ "Русской фауны" Симашко. Здѣсь онъ разсматриваетъ прежде всего характеристическія свойства человѣка и отличія его отъ животныхъ, затѣмъ описываетъ тѣлесныя различія народовъ и расъ и даетъ классификацію и описанія человѣческихъ племенъ. Позднѣе онъ опубликовалъ популярную статью о мѣстѣ человѣка въ природѣ, гдѣ проводитъ отчасти тѣ-же мысли, какъ и въ "Русской фаунѣ", т. е. считаетъ человѣка отдѣленнымъ отъ животныхъ рѣзкою гранью, защищаетъ самостоятельное положеніе отряда двурукихъ (Вннапа) и протестуетъ противъ гипотезы происхожденія человѣка отъ обезьяноподобныхъ предковъ. Тѣ же положенія защищаетъ онъ и въ своей статьѣ "объ ученіи Дарвина".
   Особенно занимался Бэръ тою частью физической антропологіи, которая носитъ названіе краніологіи, т. е. ученія о человѣческомъ черепѣ. Завѣдуя анатомическимъ музеемъ академіи, онъ обратилъ особое вниманіе на черепа различныхъ племенъ Россійской Имперіи, распредѣлилъ коллекцію ихъ въ географическомъ порядкѣ и опубликовалъ цѣлый рядъ краніологическихъ работъ. Весьма интересовалъ его вопросъ о чистомъ типѣ славянскаго черепа. Среди великорусскихъ и малорусскихъ череповъ типъ этотъ, по его мнѣнію, не можетъ быть найденъ, такъ какъ ни то, ни другое племя не можетъ считаться чистымъ: первое сильно смѣшалось съ финскими, второе -- съ тюркскими племенами. Онъ надѣялся найти чистый славянскій типъ въ черепахъ, считаемыхъ за черепа вендовъ,-- но и тутъ старанія его остались безуспѣшны, такъ какъ изслѣдованные имъ черепа, по всѣмъ признакамъ, оказались не славянскаго, а кельтійскаго происхожденія. Въ то-же время Бэръ не вполнѣ соглашался и съ мнѣніемъ Ретціуса и фанъ-деръ Гувена, по которому славянскій черепъ характеризуется короткостью, относительною шириною и высотою. Изслѣдуя черепа различнѣйшихъ племенъ, Бэръ естественно искалъ какого-нибудь принципа для оріентировки среди рѣшительнымъ представлявшагося ему разнообразія. Поэтому онъ явился сторонникомъ классификаціи череповъ, предложенной Ретціусомъ (долихокефалы или длинноголовые, и брахикефалы или короткоголовые). Въ связи съ методомъ Ретціуса онъ предложилъ систему измѣренія череповъ, которая могла-бы внести единство въ терминологію краніологовъ. Именно, Бэръ предлагаетъ измѣрять въ англійскихъ дюймахъ длину черепа, наибольшую его ширину, вышину, горизонтальный объемъ и теменную выпуклость въ срединной плоскости; кромѣ того обозначать относительное положеніе большого затылочнаго отверстія и большее или меньшее развитіе затылка. Каждый черепъ долженъ быть разсматриваемъ въ пяти направленіяхъ или такъ называемыхъ нормахъ: сзади (затылочная норма), сверху (теменная норма), спереди (лобная норма), сбоку и съ основанія; въ лицевой части черепа должно обращать вниманіе на выдающееся или глубокое положеніе носовой спинки, ширину и форму носоваго отверстія, а также на развитіе верхней челюсти и скуловой дуги. Эту систему краніологическихъ измѣреній и наблюденій онъ изложилъ въ отчетѣ о съѣздѣ антропологовъ въ Геттингенѣ въ 1861 году, съѣздѣ, который былъ созванъ преимущественно стараніями Бэра. Система эта, подверглась многимъ измѣненіямъ, но, во всякомъ случаѣ, послужила основою новѣйшимъ системамъ Велькера, Эби и другихъ.
   Своими обширными краніологическими знаніями Бэръ воспользовался, чтобы иллюстрировать роскошною таблицею череповъ большое сочиненіе Паули "Description ethnographique des peuples de la Russie", вышедшее въ свѣтъ въ Петербургѣ, въ 1862 году. На этой таблицѣ изображены типичные черепа малоросса, шведа, татарина, калмыка и эскимоса, каждый въ трехъ положеніяхъ -- спереди, сбоку и сверху.
   Краніологія, конечно, не могла удовлетворить Бэра въ его изученіи антропологіи; его еще болѣе интересовали другія стороны этой обширной отрасли знанія. Въ концѣ вышеупомянутаго отчета о геттингенскомъ съѣздѣ онъ пишетъ: "Могло-бы показаться, что естествоиспытатели, собравшіеся въ Геттингенѣ, въ томъ числѣ и нижеподписавшійся, придаютъ слишкомъ большое значеніе кропотливому изученію череповъ. Что касается меня лично, то я могу увѣрить, что этотъ взглядъ вовсе не основателенъ. При многихъ случаяхъ я выражалъ мнѣніе, что величайшія сокровища, какія наука можетъ извлечь изъ сравнительной антропологіи, лежатъ въ точномъ и осмотрительномъ познаніи соціальнаго и психическаго состоянія различныхъ человѣческихъ племенъ до ихъ соприкосновенія съ нашею цивилизаціею, которая нерѣдко приноситъ имъ болѣе вреда, чѣмъ пользы... Когда цивилизація уничтожитъ или вберетъ въ себя эти естественныя племена, то, безъ сомнѣнія, все немногое, что еще удалось найти относительно ихъ соціальныхъ условій и внутренней душевной жизни,-- все это будетъ считаться за драгоцѣннѣйшія жемчужины науки. Тогда съ трудомъ будутъ понимать, какъ въ наше время люди науки и правительства потратили громадныя суммы на изслѣдованіе растеній и животныхъ въ далекихъ странахъ, на измѣренія горъ и на магнитныя наблюденія, и такъ мало потрудились надъ изученіемъ и сохраненіемъ для потомства данныхъ о жизни народовъ".
   Изъ этихъ словъ ясно, что любимою отраслью антропологіи была для Бэра этнографія. Онъ какъ нельзя лучше понималъ также, что эта отрасль особенно важна для обширной и многоплеменной Россіи, что онъ и выразилъ въ рѣчи, читанной въ одномъ изъ засѣданій географическаго общества. "Если-бы богатый человѣкъ,-- говоритъ онъ въ этой рѣчи,-- желая удовлетворить свое честолюбіе, возымѣлъ-бы мысль оставить память о себѣ въ наукѣ и въ Россіи, и спросилъ-бы меня, что ему сдѣлать для этого, то я отвѣтилъ-бы ему: организуйте многолѣтнія изслѣдованія, которыя могли-бы дать возможно полную картину нынѣшняго состоянія населенія Россійской имперіи, и дайте средства на осуществленіе этой картины. Тогда вы оставите въ память о себѣ такое созданіе, которое никогда въ будущемъ не можетъ быть сдѣлано ни полнѣе, ни лучше, къ которому отдаленное потомство будетъ обращаться такъ-же, какъ мы обращаемся и будемъ обращаться къ сочиненіямъ Геродота и къ первымъ письменамъ всѣхъ народовъ". Имѣя въ виду эти цѣли, Бэръ сталъ хлопотать объ устройствѣ при географическомъ обществѣ этнографическаго музея, въ которомъ были-бы собраны фотографіи, бюсты и вообще изображенія различныхъ народовъ, образцы одежды, украшеній, утвари, оружія, древностей, письменъ и т. д. Музей этотъ и въ дѣйствительности былъ основанъ и впослѣдствіи достигъ значительнаго развитія.
   Изъ собственныхъ этнографическихъ работъ Бэра, кромѣ его диссертаціи, можно указать прежде всего на статью о "Папуасахъ и Алфурахъ",-- новоголландскихъ племенахъ. Статья эта въ особенности интересна по присоединеннымъ къ ней общимъ разсужденіямъ о задачахъ антропологіи и этнографіи. Между прочимъ, здѣсь обсуждается вопросъ о единствѣ человѣческаго рода. Принимая въ общемъ, что на землѣ прежде существовало менѣе видовъ, нежели теперь и что по нѣскольку видовъ развилось изъ одной основной формы, Бэръ все-таки не отваживается предположить, что человѣкъ произошелъ отъ какого-либо животнаго. Онъ допускаетъ, что въ происхожденіи человѣка участвовали не совсѣмъ тѣ же причины, какъ въ происхожденіи животныхъ. Съ чисто зоологической точки зрѣнія общность человѣка съ животными не подлежитъ сомнѣнію, но если принять во вниманіе членораздѣльную рѣчь человѣка и его потребность въ религіи,-- тогда, говоритъ Бэръ, дѣло совсѣмъ измѣняется. "Для растеній и животныхъ я вижу развитіе изъ одного источника. Въ одномъ лишь человѣкѣ развивается предо мною духовное единство, такъ какъ онъ одинъ носитъ въ себѣ стремленіе къ своему первоисточнику. Этимъ стремленіемъ направляется его развитіе. Если конечная цѣль всякаго бытія и возникновенія есть возвращеніе къ духовному единству, то я очень склоненъ вѣрить, что отдѣльные люди получили свое начало въ различныхъ странахъ, имѣя различные задатки. Въ такомъ случаѣ разнообразіе племенъ есть исходный пунктъ, а единство человѣческаго рода -- конечная цѣль, тогда какъ у безсловесныхъ животныхъ конечною цѣлью является разнообразіе". Укажемъ лишь на сходство этихъ взглядовъ съ соотвѣтственными воззрѣніями Уоллеса, который, будучи трансформистомъ и даже дарвинистомъ, однако не рѣшается приложить къ человѣку тѣ законы, которые, по его мнѣнію, управляютъ всѣми остальными живыми существами и, подобно Бэру, требуетъ отдѣленія человѣка "въ особенный порядокъ, классъ или даже отдѣльное подцарство".
   Кромѣ этой работы, Бэру принадлежатъ спеціальныя и популярныя статьи по этнографіи и тѣсно соприкасающейся съ нею исторической антропологіи и археологіи. Такъ, онъ писалъ "о древнихъ обитателяхъ Европы", о лабиринтовыхъ постройкахъ, найденныхъ имъ на островахъ Финскаго залива, о происхожденіи олова, входившаго въ составъ бронзовыхъ орудій древняго человѣка, причемъ пришелъ къ выводу, что олово добывалось въ Средней Азіи, и т. д.

-----

   Помимо теоретическаго естествознанія, Бэръ занимался также и прикладнымъ. Не довольствуясь усиліями къ распространенію науки въ Россіи, онъ хотѣлъ быть непосредственно полезнымъ русскому народу и вотъ почему онъ охотно взялся за руководительство экспедиціями для изученія рыболовства. Рыба составляетъ, какъ извѣстно, одно изъ важнѣйшихъ пищевыхъ средствъ въ Россіи, какъ по своей дешевизнѣ, такъ и по количеству улова ея, преимущественно въ бассейнѣ Каспійскаго моря. Поэтому-то изученіе каспійскаго рыболовства имѣло громадное практическое значеніе, и хотя экспедиція Бэра и Данилевскаго не привела къ окончательному упорядоченію этого промысла, однако лично Бэръ оказалъ важную практическую услугу русскому народу, введя въ употребленіе мясо нѣкоторыхъ рыбъ, ранѣе считавшихся негодными. Такъ, онъ первый указалъ на принадлежность къ сельдямъ и на полную пищевую пригодность такъ называемой "бѣшенки" (Сіиреа caspia и Clupea Kessleri), которая раньше употреблялась лишь для вытапливанія плохого жира. Бѣшенку стали солить, какъ обыкновенную селедку, и она получила широкое примѣненіе подъ именемъ "астраханской сельди".
   Равнымъ образомъ Бэръ участвовалъ и въ работахъ по охраненію сельскаго хозяйства отъ вредныхъ насѣкомыхъ и написалъ нѣсколько относящихся сюда статей; также писалъ онъ и статьи по разведенію полезныхъ растеній (напр., квинои -- американскаго растенія, употребляемаго въ видѣ хлѣба).

-----

   Въ послѣдніе годы своей жизни Бэръ занимался нѣкоторыми вопросами, относящимися собственно къ области исторіи, прилагая къ историческому изслѣдованію методъ естественныхъ наукъ. Эти работы собраны въ третьемъ томѣ его "Рѣчей" подъ общимъ заглавіемъ "Историческіе вопросы, разрѣшаемые съ помощью естествознанія". Здѣсь онъ разсматриваетъ, напр., греческую легенду о пѣніи лебедя и доказываетъ, что это повѣрье относится къ часто встрѣчающемуся на югѣ Европы черноклювому лебедю-крикуну (Cygnus musicus), который можетъ издавать довольно мелодичные звуки, въ противоположность красноклювому лебедю-шипуну (Cygnusolor), могущему только шипѣть. Весьма интересна другая статья -- "О мѣстностяхъ, гдѣ путешествовалъ Одиссей". Въ бытность свою въ Крыму (въ 1863 году) Бэръ былъ пораженъ сходствомъ Балаклавской бухты съ бухтою Лестригоновъ по описанію Гомера. Это навело его на мысль прослѣдить, на сколько вообще географическая характеристика мѣстностей, упоминаемыхъ въ Одиссеѣ, соотвѣтствуетъ общераспространенному представленію о пути Улисса, и Бэръ пришелъ совершенно къ инымъ выводамъ сравнительно съ филологами. Такъ онъ утверждаетъ, что Одиссей значительную часть своихъ странствованій провелъ въ Черномъ морѣ, что бухта Лестригоновъ не соотвѣтствуетъ Гаэтѣ (по представленію римлянъ и новѣйшихъ грековъ), а Балаклавѣ; Сциллу и Харибду онъ помѣщаетъ не въ Мессинскомъ проливѣ, а въ Босфорѣ и т. д. Третья статья разсматриваетъ вопросъ о мѣстонахожденіи библейской страны Офира, причемъ авторъ приходитъ къ заключенію, что Офиръ ничто иное, какъ полуостровъ Малакка. Всѣ эти статьи какъ нельзя лучше обрисовываютъ обширныя знанія, многостороннюю любознательность Бэра и умѣнье его найти во всемъ наиболѣе интересную сторону.

-----

   Заканчивая нашъ краткій критикобіографическій очеркъ и не останавливаясь на характеристикѣ Бэра, какъ человѣка (достаточно сказать, что онъ пользовался почти всеобщими симпатіями за свой общительный и благородный характеръ), мы не можемъ не указать на его необыкновенный писательскій талантъ. Всѣ его работы, какъ популярныя, такъ и самыя спеціальныя, написаны такимъ превосходнымъ, легкимъ слогомъ, какой чрезвычайно рѣдко встрѣчается въ сочиненіяхъ нѣмецкихъ авторовъ. Замѣчательно, что при такомъ умѣньи писать Бэръ былъ довольно плохимъ лекторомъ. "Лекціи его, пишетъ Граббе, были вовсе непохожи на то, что обыкновенно считается блестящими лекціями. Нѣсколько слабый и по временамъ внезапно повышавшійся голосъ сперва производилъ даже непріятное впечатлѣніе", но за то лекціи эти всегда были крайне содержательны, не переполнены излишними подробностями и легко усвояемы. Что же касается его популярныхъ сочиненій, то его "Рѣчи и мелкія статьи различнаго содержанія", изданныя въ Петербургѣ въ трехъ томахъ на нѣмецкомъ языкѣ (1864--1873), могутъ служить прекраснымъ образцомъ научной популяризаціи. Притомъ многія изъ нихъ до сихъ поръ не устарѣли и могутъ доставить чрезвычайно полезное чтеніе по глубинѣ и геніальности проводимыхъ въ нихъ мыслей. Нѣкоторыя изъ этихъ статей были напечатаны и на русскомъ языкѣ, но онѣ мало доступны, такъ какъ разбросаны въ различныхъ періодическихъ изданіяхъ. Если бы наша академія наукъ предприняла изданіе полнаго собранія "Рѣчей" Бэра на русскомъ языкѣ, съ нѣкоторыми добавленіями (напр., съ его статьею о пэдогенезѣ), то она сдѣлала бы доброе дѣло для популяризаціи естествознанія въ Россіи и достойно почтила бы этимъ столѣтіе дня рожденія великаго натуралиста, который, по выраженію академика Шренка, былъ не только красою и гордостью, но и душою академіи.

Н. Холодковскій.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 11, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru