Ходасевич Владислав Фелицианович
"Арзамас"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
   Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925--1934 гг.)
   Под редакцией Роберта Хьюза
   Berkeley Slavic Specialties
   

"АРЗАМАС"

   Имя литературного общества "Арзамас" знакомо всякому грамотному русскому человеку. В гимназиях нас учили тому, что "Арзамас" был основан в 1815 году Жуковским, Вяземским, Батюшковым, Василием Пушкиным и другими представителями молодой, "карамзинистской" литературы в противовес устарелой шишковско-державинской "Беседе"; что заседания "Арзамаса" носили шуточный характер, но тем не менее оказали глубокое влияние на развитие русской словесности вообще и в частности на юного Пушкина, принятого в "Арзамас" под именем Сверчка. Мнения более серьезных исследователей, однако же, разделились. В то время как Анненков, Якушкин, Галахов склонны были придавать "Арзамасу" большое значение в развитии не только литературы, но и общественности русской, Пыпин и Леонид Майков видели в "Арзамасе" лишь балагурство и блажь молодых баричей, развлекающихся в часы отдыха. Того же мнения (не на основании историко-литературных исследований, а просто в силу общих своих воззрений) придерживался и Писарев, видевший в арзамасской затее не более как "навязывание бумажки на Зюзюшкин хвост". Среднее положение между этими двумя крайностями занимали Я.Грот и Стоюнин.
   Основною причиною расхождений было то, что в сущности об "Арзамасе" было известно довольно мало. Многочисленные и порой довольно обширные материалы мемуарного, эпистолярного и т. п. характера страдали неполнотой, разрозненностью, обильными повторениями и не давали возможности в точности разрешить ряд вопросов, которые сами собой возникали. Оставалось надеяться, что со временем будут обнаружены более обстоятельные данные, на которых можно будет основать и более точные понятия о характере "Арзамаса", об его истории и значении.
   В недавнее время данные такие оказались найдены как раз там, где и следовало ожидать: в той далеко еще не исчерпанной сокровищнице, которая называется Остафьевским архивом кн. Вяземских {"Арзамас" и арзамасские протоколы. Вводная статья, редакция протоколов и примечания к ним М.С.Боровковой-Майковой. Предисловие Д.Благого. Издательство писателей в Ленинграде. 1933.}. Была обнаружена и издана отдельной книгой большая переплетенная тетрадь, содержащая целых 123 листа, в том числе -- двадцать пять протоколов "Арзамаса" (из них семь писаны рукой Д.Н.Блудова, остальные -- рукой Жуковского) и тридцать четыре речи, произнесенные двенадцатью членами общества. Речи иногда переписаны набело, но в большинстве случаев представляют собой черновики с помарками. Кроме речей, имеются "выборные листки", письма, стихи и др. материалы, относящиеся к 1815-1817 гг.
   Несомненно, что вновь опубликованные материалы и весьма интересны, и ценны. По ним восстанавливается вся картина арзамасских заседаний с первого дня почти до последнего, т. е. до той поры, когда характер собраний стал изменяться и когда происшедшая перемена повлекла за собой быстрое и кажущееся неожиданным прекращение всего предприятия. К этому прекращению мы еще вернемся. Сейчас и прежде всего отметим, что напечатанные документы, наконец, позволяют с достоверностью установить, в чем состоял не только внешний обряд "Арзамаса", но и самый дух общества. Особенных неожиданностей тут нет. Правы оказываются те, кто держался, так сказать, "среднего" мнения. "Арзамас" возник как общество шуточное, как пародия на шишковскую "Беседу". Этого пародийного характера он и придерживался вплоть до тех событий, которые повели к его распаду. Само собой разумеется, что, как всякая пародия, он имел и некоторый серьезный смысл: в самом осмеянии "Беседы" уже заключалось утверждение начал, ей противоположных. Рутине "Беседы" "Арзамас" противопоставлял дух искания, новизны; безвкусию, невежеству и глупости многих членов ее -- вкус, образованность, ум; об уме и вкусе упоминается во многих речах, умом и вкусом члены "Арзамаса", так сказать, клянутся. Однако далее этого слишком общего определения своих отличий от шишковистов арзамасцы не идут, если не считать их подчеркнутого, но не мотивированного преклонения перед Карамзиным. Никаких художественных тезисов они сообща не вырабатывают и не декларируют, очевидно, считая, что положительная литературная деятельность составляет частное дело каждого члена и протекает вне арзамасских стен.
   Было бы неверно, однако же, думать, как думали некоторые, будто серьезная литературная работа арзамасцев не нашла никакого отражения в собраниях общества. Опубликованные протоколы показывают, что в собраниях иногда (далеко не всегда, однако же) читались и обсуждались новые произведения "их превосходительств гениев "Арзамаса"". Оно и естественно. Было бы даже странно, если бы молодые, деятельные писатели, входившие в состав общества, никогда не пользовались своими встречами для чтения новых своих произведений. Но такие чтения были случайным, а не обязательным пунктом в порядке дня и не предусматривались обычаем, как, наоборот, предусматривались шуточные обряды и речи. Если, однако, никакая положительная программа нового литературного направления в "Арзамасе" не вырабатывалась, то автоматически все же вырабатывалась партийная тактика и создавался навык к известной групповой спайке. И то, и другое послужило образцом для всех будущих серьезных литературных объединений, начиная с Литературной газеты Пушкина и Дельвига, в которой еще были живы партийные традиции самого "Арзамаса". Именно в этом надо видеть значение "Арзамаса" в истории русской словесности. Роль "Арзамаса" не следует ни преувеличивать, ни приуменьшать: он не создавал новых литературных идей и задачи такой себе не ставил, но он указал путь к образованию литературных партий. В сущности, эту роль могла бы сыграть та самая "Беседа", которую он пародировал, но "Беседа" оказалась со всех точек зрения мертворожденной.
   Пародийный характер, с самого начала приданный "Арзамасу", заранее определил его внутреннюю историю и имел важное значение в истории его распада. Но этого предмета мы и сейчас еще не коснемся. Предварительно обратимся к вопросу, особливо интересующему пушкинистов.
   Когда Пушкин был принят в общество и каково было его участие в "Арзамасе"? К сожалению, новые материалы не дают положительных данных для решения этих вопросов. Твердо устанавливается лишь то, что ни в одном из сохранившихся протоколов, обнимающих период с основания "Арзамаса" по 13 августа 1817 г., имя Сверчка не упоминается. Только в списке членов, составленном как раз 13 авг. 1817 г., Сверчок помечен пятнадцатым номером. К этому времени он, очевидно, уже был избран. Но когда? Имена в списке расположены в случайном порядке, отнюдь не в порядке избрания. Вигель в своих записках говорит, что, еще будучи в Лицее, Пушкин "уже оттуда подавал свой звонкий голос". Значит ли это, что он был принят, еще находясь в Лицее? Если даже допустить, что так и было, то все-таки трудно себе представить, почему этот факт не был своевременно занесен в протокол. К тому же избрание "неприсутствующего" члена шло бы вразрез с первоначальными "законами" "Арзамаса", которые как раз почти не допускали абсентеизма. Можно допустить, что избрание Пушкина состоялось именно 13 августа 1817 г., когда Пушкин, уже выпущенный из Лицея, находился в деревне. Но никаких данных для такого предположения, которому противоречит и показание (впрочем, неясное) Вигеля, не имеется. Остается неизвестным и то, в каком заседании или в каких заседаниях Пушкин участвовал. По-видимому, свою стихотворную речь, от которой сохранилось лишь четыре строки, он произнес в одном из немногих последних заседаний, протоколы которых не сохранились. Следовательно, надо думать, что его участие в собраниях общества было весьма незначительно. Его стихи не читались ни разу. По-видимому, если он участвовал в собраниях, то лишь тогда уже, когда они утратили свой первоначальный характер и когда в "Арзамасе" наметился внутренний кризис, быстро приведший к ликвидации общества. К этой ликвидации мы теперь и обратимся.
   По первоначальной обязанности всегда и за всем видеть классовые побуждения, Д.Благой, марксистский историк литературы, в предисловии к новонайденным документам заявляет, что расслоение дворянства послужило возбудителем в борьбе между "Беседой" и "Арзамасом": члены "Беседы" были идеологами крупнопоместных, феодально-дворянских слоев, вельможества, близко стоящего к престолу, а в "Арзамас" шли представители дворянства среднего, не причастного к управлению страной. Литературная борьба "Беседы" и "Арзамаса" была будто бы лишь поверхностным проявлением затаенной политической вражды.
   Это марксистское чтение в классовых сердцах на сей раз в особенности необоснованно. Начать с того, что в числе сотрудников "Беседы" немало было людей, весьма далеких от "правительствующих" кругов дворянства, а Уваров, изобретатель и вдохновитель "Арзамаса", как раз к ним принадлежал. Мало того -- организуя "Арзамас", он вышел из "Беседы", в которой до того времени состоял. Уж чье-чье, а уваровское "классовое чувство" ни тогда, ни впоследствии к оппозиции не влеклось. "Арзамас" пародировал литературные и только литературные тенденции "Беседы". Ничто с такой ясностью не свидетельствует об отсутствии каких бы то ни было социальных или политических возбудителей у арзамасцев, как именно документы, собранные в книге, "опредисловленной" Благим. Никем, кроме литераторов или друзей литературы, "арзамасские гуси" себя не считали и не были. То, что Благой считает "антицерковным" элементом арзамасских пародий, в действительности было направлено только против филологических тенденций Шишкова. Об антирелигиозных чувствах Жуковского в какой бы то ни было период его жизни говорить просто смешно. Точно так же и полушутливый культ французской революции отнюдь не выражал скрытых революционных стремлений "Арзамаса", а всего лишь пародировал официальную обрядность "Беседы". Представлять шишковистов как контрреволюционеров, а арзамасцев как революционеров можно только в порядке чистого фантазирования. "Арзамас" ничем, кроме литературного общества, себя не сознавал.
   Благой прав, говоря, что естественная смерть "Беседы" должна была вызвать внутренний кризис "Арзамаса": с уничтожением врага упразднялась и цель борьбы. Это, впрочем, не ново. Прав Благой, считая, что после смерти "Беседы" "Арзамасу" оставалось либо самоликвидироваться, либо изменить характер деятельности. Это сознавали и его члены. Но глубоко заблуждается Благой, считая, что намечавшийся переход от пародийной деятельности к серьезной неминуемо толкал арзамасцев на путь политического оппозиционерства. В том-то и дело, что основное ядро "Арзамаса" ни о каком политическом действии не помышляло и после смерти "Беседы", как не помышляло при самом возникновении общества. Весь характер "Арзамаса" говорит за то, что при нормальном ходе событий он, оставив шутки, превратился бы в литературную партию, в группу, вырабатывающую принципы новой литературной школы.
   Но тут произошло нечто, нарушившее естественное развитие общества. Начиная с конца 1816 г. (т. е. как раз после прекращения "Беседы") в него стали вливаться новые члены, действительно -- движимые политическими, а не литературными побуждениями. То были Николай Тургенев, Михаил Орлов и Никита Муравьев. Весь вопрос в том, для чего они были приняты. Благой был бы прав во всех своих утверждениях, если бы мог доказать, что в лице новопосвященных арзамасцев сознательно намеревались ввести новую тематику в свои заседания. Этого доказать Благой не сможет. Никаких политических интересов прирожденные арзамасцы не проявляли ни до вступления будущих декабристов, ни после. Гораздо вернее считать, что эта тройка как бы вторглась в "Арзамас", воспользовавшись тем, что склонное к внутренней перестройке общество находится на распутье и первоначальные его традиции несколько поколеблены. Не следует упускать из виду, что по уставу "Союза Благоденствия", к которому вскоре все трое примкнули, прямо предписывалось его членам вступать в литературные и т. п. общества для их революционизирования и превращения в филиалы "Союза". Весьма характерно, что, едва вступив в "Арзамас", Орлов тотчас принимает на себя труд по выработке нового устава и, что особенно показательно, предлагает каждому отсутствующему члену "Арзамаса" предоставить право в месте пребывания своего учреждать небольшие общества, которые бы находились в зависимости и под руководством главного (см. Записки Вигеля). Такие предложения делались под маской организации арзамасского журнала, но неудивительно, что арзамасцы тотчас почуяли в этом не журнальный, не литературный, а политический и даже конспираторский навык.
   Арзамасцы уже ранее мечтали о журнале. Организационный план его, выработанный Орловым, они приняли, как свидетельствует последний из сохранившихся протоколов. Но вслед за тем новые члены, как показывают дневники Н.Тургенева, тотчас начали переводить деятельность общества на политические рельсы. В одном из последних заседаний происходила беседа об уничтожении рабства. Может быть, именно потому, что тематика собраний приняла политический характер, не сохранились и протоколы их.
   Затем произошло нечто весьма на первый взгляд удивительное: только что выработав устав и решив издавать журнал, "Арзамас" вдруг прекратился с катастрофической быстротой. Прав Благой, когда говорит, что это прекращение нельзя объяснить одним только отсутствием многих членов, поехавших осенью 1817 г. в Москву. Но не следует ли думать, что общество прекратилось именно по случаю их возвращения оттуда? Ведь Тургенев, Орлов и Муравьев вернулись в Москву не простыми людьми, а заправилами "Союза Благоденствия", именно осенью 1817 г. в Москве сформировавшегося. Благой утверждает, что причиной распада были политические расхождения между первоначальным ядром "Арзамаса" и его новыми членами. Не вернее ли будет сказать, что каковы бы ни были эти расхождения в истории арзамасской катастрофы, важнее их было другое, восходящее к самому естеству "Арзамаса": первоначальные члены общества были заняты только литературой, а новые -- только политикой. Когда это обнаружилось, весной 1818 г., им оставалось лишь разойтись, не приступив к изданию журнала, который в подобных условиях должен был стать неинтересен либо одной части общества, либо другой.
   Таким образом, приходится сказать, что конец "Арзамаса" проистек не от внутренних причин, а от занесенных извне. Ошибкою арзамасцев было принятие Николая Тургенева, Орлова и Муравьева. Во всей этой истории дается как бы прообраз многих последующих: русские писатели никогда не умели себя оградить от насильнического руководства и опеки со стороны политиков. К чести арзамасцев нужно сказать, что они сумели хоть порвать вовремя.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые -- Возрождение, 1934/3270 (17 мая), под рубрикой "Книги и люди".
   "Вигель в своих записках..." -- см. в изд.: Ф.Ф. Вигель, Записки, под ред. С.Я. Штрайха (Москва, 1928), том второй, с. 112.
   "<...> Д. Благой <...> в предисловии к новонайденным документам..." -- т.е. в статье под названием "Социально-политическое лицо Арзамаса", там же, том первый, сс. 5-20, с которой полемизирует (и из которой заимствует сведения о мнениях историков и критиков) Ходасевич. Ср. новейшее издание мемуаров, документов, литературного наследия: "Арзамас". Сборник в двух книгах, под общей редакцией В.Э. Вацуро и А.Л. Осповата (Москва, 1994).
   "<...> Орлов тотчас принимает на себя труд по выработке нового устава <...> (см. Записки Вигеля)" -- см. указ, изд., том второй, особенно сс. 112-113.
   "<...> как показывают дневники Н. Тургенева..." -- ср. предисловие Благого, указ, изд., особенно сс. 19-20.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru