Ходасевич Владислав Фелицианович
Архив князя А. М. Горчакова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
   Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925--1934 гг.)
   Под редакцией Роберта Хьюза
   Berkeley Slavic Specialties
   

АРХИВ КНЯЗЯ А.М.ГОРЧАКОВА

   В No 2627 Возрождения была напечатана заметка г. Д-ча под заглавием "Архив князя А.М.Горчакова". К моему глубокому сожалению, эта заметка содержит в себе ряд фактических ошибок, а также поспешный и неправильный вывод, из этих ошибок сделанный. Мне бы хотелось и в то, и в другое внести несколько исправлений -- во имя научной истины и человеческой справедливости.
   В конце 1928 года в Петербурге, в архиве светл. кн. А.М.Горчакова, лицейского товарища Пушкина, впоследствии государственного канцлера, были найдены новые автографы Пушкина, а также самого кн. Горчакова и других выдающихся лиц той эпохи. В числе автографов Пушкина нашлась рукопись поэмы "Монах", писанной Пушкиным в возрасте 13-14 лет и до сих пор неизвестной исследователям. Для издания этих документов была образована комиссия в составе В.Фриче, П.Е.Щеголева, П.Н.Сакулина и М.А.Цявловского. Затем работы комиссии, в виде рукописи, содержащей копии найденных документов, а также комментарии к ним, были сданы в Государственное издательство для печати. Недавно сотрудник Вечерней Москвы обнаружил пропажу этой рукописи из Госиздата.
   Изложив (с небольшими ошибками) эту историю, г. Д-ч заявил, что ключ к разгадке всего происшествия ему "удалось найти в эмиграции". Дело в том, что г. Д-ч имел по сему поводу беседу с внуком А.М.Горчакова, светл. кн. М.К.Горчаковым, живущим в Париже. Кн. Горчаков "самым категорическим образом" заявил г. Д-чу: "В этом архиве не было ни одного автографа Пушкина, и не было в нем вообще каких бы то ни было писем, ценных для пушкинистов. Что же касается до рукописи "Монаха", то, как я вам уже говорил в 1928 году, в архиве имелась всего лишь копия, сделанная неизвестно кем. Архив моего деда был в свое время приведен в порядок проф. Н.В.Чечулиным. Весь материал рассмотрен и потому каких бы то ни было сомнений по данному вопросу быть не может".
   Из этого заявления г. Д-ч заключил, будто все сообщение о находке ценных пушкинистских материалов в архиве кн. А.М. Горчакова было измышлением какого-нибудь советского исследователя, которое большевики ныне сообщением о пропаже профессорского исследования "стараются как-то замазать". Это утверждение сводится к обвинению не одного, а целых четырех исследователей -- Фриче, Щеголева, Сакулина и Цявловского -- в пошлой и злой спекуляции именем Пушкина, а к тому же, видимо, и в подлоге.
   Я начну прежде всего с заявления кн. М.К.Горчакова. Это заявление направило мысль г. Д-ча по совершенно ошибочному пути. Уже три года тому назад, в 31 книжке Красного архива, было помещено составленное М.А.Цявловским описание документов, найденных в архиве кн. А.М.Горчакова. Это описание самым решительным образом расходится с показанием кн. М.К.Горчакова. Кн. Горчаков утверждает, будто в архиве не было ни одного автографа Пушкина,-- по Цявловскому их имеется целых семь (в том числе "Монах"). Кн. Горчаков говорит, что архив состоял главным образом из переписки с коронованными и высочайшими особами, а равно с государственными деятелями второй половины 19-го века,-- по Цявловскому же в архиве как раз нет ни одного письма к коронованным особам, ни одного письма от коронованных особ и никакого следа переписки с государственными деятелями второй половины века. Напротив, имеется целых 130 частных писем покойного канцлера к родственникам Горчаковых -- Пещуровым и бар. Веймарн, причем самое позднее из них датировано 1828 годом. Кн. Горчаков заявляет, что писем, ценных для пушкинистов, в архиве не было,-- по Цявловскому мы находим их очень много: таковы письма лицейских товарищей: Ломоносова, Малиновского, Юдина, Яковлева, Корсакова, Корфа; далее -- письма Е.А.Энгельгардта, Жуковского, гр. Е.К.Воронцовой, гр. А.М.Борха и др. лиц -- письма, в высшей степени любопытные для пушкинистов (даже в том случае, если они не имеют прямого отношения к Пушкину) -- и опять-таки все относящиеся как раз к первой половине столетия. Этого мало. Тут же находим мы ряд материалов, касающихся последней дуэли Пушкина, автографы и копии разных сочинений лицейской эпохи. Наконец, что касается "Монаха", то в той же книжке того же журнала дано было факсимильное воспроизведение рукописи, не оставляющее никакого сомнения в том, что мы имеем дело отнюдь не с копией, а с подлинником, автографом: перед нами беловой, с немногими поправками, текст поэмы, тщательно переписанной т.н. "парадным" почерком молодого Пушкина. Поэма тогда же была полностью перепечатана в Возрождении.
   "Неувязка" между заявлением кн. М.К.Горчакова и фактами -- налицо. Исследование о психологических причинах такой неувязки не входит в мою задачу. Но я позволю себе сделать одно предположение фактического порядка. Высокое служебное положение кн. А.М.Горчакова и пройденный им долгий жизненный путь (он скончался 27 февраля 1883 года, восьмидесяти четырех лет от роду) заставляют предположить, что его архив должен был быть обширен. Конечно, он не мог уместиться в том единственном деревянном ящике, который видел кн. М.К. Горчаков. Следственно, само собой напрашивается предположение, что часть архива, известная кн. М.К.Горчакову, отнюдь не совпадает с той частью, которая была найдена в 1928 году и о которой в данном случае идет речь. Было бы очень странно, если бы в архиве канцлера не сохранились те документы, которые видел его внук. Они, вероятно, где-то и существуют. Но столь же странно было бы допустить, что кн. А.М.Горчаков, весьма любивший поговорить о своей близости с юным Пушкиным и о своем на него влиянии, не сохранил в архиве своем ничего, что относилось к лицейской поре и к отношениям, в ту пору завязанным. Вот эту-то часть архива, которую можно бы назвать лицейско-семейной, в 1928 г. и нашли. Как и почему она оказалась неизвестна кн. М.К.Горчакову -- не знаю, но это и нелюбопытно. Во всяком случае, кн. М.К.Горчаков, очевидно, заблуждается, утверждая, будто "подробно ознакомился с архивом своего деда". Зато с этим архивом действительно хорошо знаком его брат, скончавшийся, если не ошибаюсь, в 1915 году. Следы этого знакомства имеются в специальной литературе.
   Уже в 1908 году, работая для общеизвестного брокгаузовского издания сочинений Пушкина, не менее известный ученый Н.О.Лернер установил, что "Монах" "сохранился до наших дней, и владеющее рукописью лицо держит ее под спудом". (См. брокгаузовское издание сочинений Пушкина, т. II, с. 538.) Впоследствии Н.О.Лернер это свое показание расширил и пояснил: "Я знал,-- пишет он,-- что поэма "Монах" хранится у светлейших князей Горчаковых, потомков канцлера, в их доме на Большой Монетной улице, и сделал попытку познакомиться с ней через посредство историка Н.Д.Чечулина, бывшего в дружеских сношениях с Горчаковыми. Чечулин, по моей просьбе, говорил с владельцем рукописи, но кн. Горчаков ответил, что не может исполнить мое желание, хотя и вполне сочувствует ему, потому что связан распоряжением деда, запретившего показывать рукопись кому бы то ни было".
   Из этого рассказа следует с ясностью, что ни проф. Чечулин, ни покойный кн. Горчаков (брат М.К.Горчакова) не отрицали существования рукописи. Такое же заявление (о том, что рукопись имеется, но он не может ее показать) покойный кн. Горчаков сделал впоследствии еще дважды: в первый раз, когда к нему по тому же делу обращался Б.Л.Модзалевский, во второй раз -- когда о том же, и снова через Чечулина, ходатайствовал перед ним Щеголев. История всех этих переговоров по крайней мере четыре раза была воспроизведена в печати: 1) в Красной газете, веч. вып. 22 ноября 1928 года -- рассказ Б.Л.Модзалевского; 2) в той же газете, в первых числах декабря 1928 года -- рассказ Н.О.Лернера; 3) в Последних новостях от 6 декабря 1928 года -- перепечатка лернеровской статьи; 4) в Красном архиве, кн. 31, с. 163,-- рассказ о попытке Щеголева и повторение рассказов Лернера и Модзалевского.
   Отказываясь предоставить исследователям рукопись "Монаха", покойный брат кн. М.К.Горчакова ссылался на волю своего деда. Сам же дед, канцлер А.М.Горчаков, имел довольно своеобразные причины скрывать рукопись. Читателям будет небезынтересно узнать, в чем тут дело.
   Автограф "Монаха" попал в руки кн. А.М.Горчакова еще в лицейскую пору. Будущий вельможа, подобно многим своим товарищам, отнюдь не отличался особою скромностью -- "прюдством", как говорили в ту пору. Однако ж был он весьма благоразумен и осторожен -- Пушкин тогда же предвидел, что он пойдет далеко по пути Фортуны. Распространение произведений, подобных "Монаху", каралось весьма сурово. Поэтому А.М.Горчаков, не желая уничтожить рукопись, тщательно ее спрятал. Впоследствии мог бы он и извлечь ее на свет Божий,-- но для человека, занимавшего столь высокое положение, было уже неудобно оказаться заботливым хранителем столь соблазнительного сочинения. В старости, несколько преувеличивая свое влияние на юного Пушкина, кн. А.М.Горчаков рассказал М.И.Семевскому, будто еще в лицее он уговорил Пушкина уничтожить рукопись "Монаха", что тот и сделал. В разговорах с Я.К.Гротом и кн. А.И.Урусовым А.М.Горчаков дважды отступил от этой версии, заявив, что рукопись была уничтожена не Пушкиным, а им, кн. Горчаковым. При этом Гроту Горчаков сказал, что разорвал автограф, а Урусову, что сжег его. (Рассказы Грота, кн. Урусова и Семевского см. в книге Грота Пушкин, его лицейские товарищи и наставники, изд. 2-е, с. 268, а также в Русском архиве, 1883, т. III, с. 206 и 1883, октябрь, с. 164.) Естественно, что после таких сообщений кн. А.М.Горчакову ничего другого не оставалось, как завещать и потомкам, чтобы они никому не показывали рукопись, будто бы им давно уничтоженную. Этой невинной лжи А.М.Горчакова покойный Щегохлев посвятил немало язвительных слов. Мне сдается,-- он был несправедлив. Жизненные условия мешали А.М.Горчакову признаться в хранении рукописи, но если он все же не уничтожил ее действительно, то тут им руководил мудрый исторический инстинкт. Так ли, иначе ли, автограф, для нас драгоценный, был им сохранен. За это мы должны быть ему благодарны.
   После того как наличность автографа сделалась все-таки известна ученым (по-видимому, через проф. Чечулина), покойный кн. Горчаков, со своей стороны, не имел уже оснований эту наличность отрицать. Но, конечно, он был прав, исполняя волю деда и не показывая рукописи никому. Очевидно, не показал он ее и кн. М.К.Горчакову, собеседнику г. Д-ча. Как я уже говорил, вся "пушкинистская" часть горчаковского архива кн. М.К.Горчакову осталась неведома. Он видел другую часть, в которой автографа не было, но случайно была "копия, сделанная неизвестно кем".
   Перейду теперь к выводам и догадкам г. Д-ча. После всего вышесказанного их ошибочность очевидна. Г. Д-ча ввели в заблуждение слова кн. М.К.Горчакова и неверно понятая заметка Вечерней Москвы. По поводу этой заметки не было никаких оснований вообще поднимать вопрос о существовании или несуществовании самих рукописей. Рукописи находятся там, где им полагается ныне быть,-- в Центрархиве. Пропал не архив Горчакова, а всего только копии с него и комментарии к нему, поступившие в Госиздат для печати. В своей заметке сотрудник Вечерней Москвы обличает лишь хаос, царящий в делах Госиздата,-- и ничего больше. Если при этом он высказывает огорчение, то не о пропаже самого архива, а лишь о пропаже ценной работы по описанию этого архива. И он в этом тем более прав, что если рукопись не отыщется, то пропадут труды, отчасти уже невосстановимые: из четырех лиц, потрудившихся по составлению книги, трех уже нет в живых. Статьи Фриче, Щеголева и Сакулина будут потеряны навсегда, а Цявловскому вновь придется проделать всю свою работу. Обо всем этом приходится, конечно, пожалеть, но все это не дает ни малейших оснований говорить о какой-то пушкинистской "панаме", будто бы происшедшей.
   Имена Фриче, Щеголева и Сакулина несимпатичны для эмиграции по причинам политическим. Однако же это не дает права взваливать на них голословные обвинения в научном мошенничестве, которого они не совершали и по всему характеру своей ученой деятельности совершить, разумеется, не могли. Не менее прискорбно, когда такое же обвинение бросается по адресу ныне здравствующего М.А.Цявловского, ученого редкой добросовестности и человека исключительных нравственных качеств. Впрочем, для всех, сколько-нибудь понимающих дело, никаких сомнений в подлинности горчаковского архива (и, в частности, "Монаха") быть не может. Цель настоящей статьи -- разъяснить то же самое и более широким кругам публики, которая на основании заявлений кн. М.К.Горчакова могла бы составить себе слишком нелестное мнение о людях, достойно трудившихся и ныне трудящихся для русской науки.
   В заключение позволю себе небольшое "доказательство от противного". Если бы действительно "пушкинистской" части горчаковского архива не существовало, если бы она была лишь жульнической выдумкой "каких-то советских исследователей", то нам пришлось бы признать, что это жульничество подготовлялось чрезвычайно давно и в нем принимали участие: Щеголев, Фриче, Сакулин, Цявловский, Модзалевский, Лернер, проф. Чечулин и даже покойный брат кн. М.К.Горчакова. Но такое допущение способно вызвать разве только улыбку -- и ничего больше.
   
   1932
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые -- Возрождение, 1932/2641 (25 августа), с подзаголовком: Необходимое разъяснение.
   "<...> заметка г. Д-ча..." -- заметка, опубл. в номере газеты от И августа 1932 г., сохранилась в тетради газетных вырезок, собранных Ходасевичем (фонд Б.И. Николаевского, Гуверовский институт).
   "<...> нашлась рукопись поэмы "Монах"..." -- см. о ней статью "Монах" (1929) и примечания к ней в настоящем издании.
   "Недавно сотрудник Вечерней Москвы обнаружил пропажу..." -- см. заметку г. Д-ча; ср. в изд.: Вокруг Пушкина, сс. 73-78.
   "Уже три года назад, в 31 книжке Красного архива, было помещено составленное М. А. Цявловским описание документов..." -- под названием "Новые пушкинские рукописи и материалы" в томе шестом (31), сс. 155-59.
   "Впоследствии Н. О. Лернер это свое показание расширил и пояснил..." -- в заметке ""Монах" Пушкина", перепечатанной из Красной газеты в парижских Последних новостях, 1928/ (6 декабря); см. ниже.
   "<...> рассказ Б. Л. Модзалевского..." -- в газ. Красная газета, вечерний выпуск, 1928/322 (22 ноября).
   "Этой невинной лжи <...> Щеголев посвятил не мало язвительных слов" -- в статье "Поэма А. С. Пушкина "Монах"" в ж. Красный архив, 1928, том шестой (кн. 31), сс. 160-175. Ср. его же Из жизни и творчества Пушкина (Москва-Ленинград, 1931), сс. 9-38.
   В No 2669 (22 сентября) газ. Возрождение опубл. письмо в редакцию, продолжающее полемику:
   Милостивый Государь Господин Редактор,
   В виду появления в Вашей газете No 2641 статьи "Архив князя А.М. Горчакова. -- Необходимое объяснение", принадлежащей перу В.Ф. Ходасевича, считаю долгом представить нижеследующее разъяснение, из которого станет совершенно очевидным факт введения в заблуждение высокоуважаемого В.Ф. Ходасевича.

*

   В.Ф. Ходасевич, споря с г. Д-чем и мною, исходит из неверных предпосылок. Он, основываясь на заявлениях третьих лиц, -- г. г. Лернера, Щеголева и Модзалевского, -- считает, что покойный брат мой Александр обладал какой то особой тайной, заповеданной ему дедом, князем А. М. Горчаковым. Тайну эту, касавшуюся поэмы "Монах", он скрыл даже от меня, с которым был связан крепкой дружбой. В.Ф. Ходасевич предполагает далее, что я ознакомлен был только с частью архива деда и мне была неизвестна та часть, называемая им "пушкинистской", которая стала всеобщим достоянием в 1928 году. Наконец, В.Ф. Ходасевич опровергает мое заявление г. Д-чу о том, что в архиве, о котором теперь возник спор, находились письма коронованных особ и государственных деятелей.
   Обе предпосылки В.Ф. Ходасевича, а также только что изложенное его возражение, я опровергну далее. Сейчас же позволю себе рассказать о том, как архив деда попал в нашу семью.
   После смерти моего деда в 1883 году, его архив достался старшему сыну государственного канцлера кн. М.А. Горчакову, бывш. послу в Испании. Когда же в 1897 г. скончался последний, то архив перешел к моему отцу, кн. К.А. Горчакову. Отлично помню при какой обстановке происходило на квартире моего отца, в С.-Петербурге (Фурштадтская 48), ознакомление его с содержимым архива. В кабинете отца поставлен был ящик из старого пожелтевшего соснового дерева. Ящик был, приблизительно, метр с четвертью длины, 80 сантиметров ширины и 90 сант. высоты. Крышка его открывалась на шарнирах. При вскрытии ящика присутствовали: мой брат -- 22 лет, его воспитатель и друг нашей семьи, Н.Д. Чечулин, мой воспитатель, И.Д. Поцелуев, и я -- 17 лет. Отец доставал из ящика документы и передавал их нам. В моих руках оказалась рукопись "Монаха". Найдя ее, отец очень удивился и сказал нам, что считал ее погибшей, т. к. наш дед говорил ему, что убедил юного Пушкина передать ему эту поэму на предмет уничтожения. Запомнил я и многое другое, вынутое из ящика вместе с "Монахом". В числе документов была переписка с нашими родственниками Пещуровыми и др. Интересна была, прочитанная нами тут же, записка Императрицы Екатерины II к моей прабабушке, кн. Е.В. Горчаковой, урожд. Ферзен, бывшей одной из воспитательниц вел. кн. Александра Павловича:
   "Alexandre a eu mal au ventre cette nuit, ne lui donnez pas son chocolat ce matin. Catherine."
   Там же были письма к деду: Императора Александра II, вел. княгини Ольги Николаевны, Королевы Вюртембергской (дед был в свое время посланником в Штутгардте), Императора Вильгельма я, Бисмарка и ряда государственных деятелей. В ящике находился рассказ гр. Бенигсена, якобы, им написанный, о том, как он и другие убивали Императора Павла I; (впоследствии Н.Д. Чечулин говорил нам, что это был апокриф). Из ящика были извлечены многочисленные грамоты на русские и иностранные ордена моего деда. Мы обратили внимание на то, что Королева Испанская, сообщая Императору Александру II о пожаловании деду ордена, ошибочно подписалась: "votre cousine". За исключением "Монаха" ни одна из рукописей не обратила на себя нашего внимания. Вообще девять десятых содержимого архива, как неоднократно приходилось убеждаться и позднее, не имели непосредственного отношения к Пушкину и, во всяком случае, ничего нового о нем не открывали.
   Архив остался в полном распоряжении нашего отца, скончавшегося в 1926 году в Париже. Ни брат мой, ни я к архиву прямого отношения не имели. Всем владел отец и, при этом условии, знавшие хорошо нашу семью, подтвердят, что никто из нас не решился бы вторгнуться в эту его область. По переезде отца в 1904-05 г. на Больш. Монетную улицу, он, очень интересуясь архивом, занялся приведением его в полный порядок. Помогали ему в этом моя старшая сестра и Н.Д. Чечулин. К этому времени брат мой давно переехал в Полтавскую губ., где был избран Переяславльским уездным Предводителем Дворянства. Я жил с отцом и был в курсе его работ по приведению в порядок архива. Все документы были разложены по пакетам, перевязаны ленточками и отец лично надписал на каждом его содержимое. Во время этой работы весь архив был разложен на столах в кабинете отца и я, чуть ли не ежедневно, мог его видеть.
   После революции весь архив был сложен в прежний ящик и сдан моим отцом на хранение. Затем ящик попал в руки советской власти, как известно, не считающейся с частной собственностью. В дальнейшем архив оказался, судя по газетным сведениям, в руках у группы литераторов, оставшихся в России и там имевших возможность работать. Возник крупный вопрос об "Архиве князя А. М. Горчакова", якобы ценном для пушкинистов. По моему мнению, весь этот вопрос был раздут, как раздувается все в России, томящейся под большевистским игом. Это мнение я и высказал г. Д-чу, совершенно верно изложившему его на страницах Возрождения.
   Рассказав историю архива, я, на основании именно ее, возражаю против предпосылок В.Ф. Ходасевича.
   Мой покойный брат, Александр, не был хранителем тайны, т. к. и самой-то тайны не существовало. Как я говорил выше, мой отец был поражен, найдя в архиве рукопись "Монаха", которую считал уничтоженной. Значит, он не получал никакого распоряжения по поводу ее от моего деда. Думаю, что, даже при самой большой фантазии, нельзя предположить, чтобы мой дед, минуя двух своих сыновей, стал перед смертью давать указания своему восьмилетнему внуку (моему брату) относительно кощунственно-порнографического произведения А.С. Пушкина.
   Очевидно, происходило совсем другое. Как мой дед, добившийся от своего юного товарища по Лицею сокрытия "Монаха", так и мой отец, ставший неожиданно, по наследству, собственником этой поэмы -- считали, по-видимому, что опубликование этого порнографического произведения принесет только вред памяти гениального поэта. Покойный мой брат и я вполне разделяли взгляд старшего поколения и ни о какой "тайне" среди нас по этому вопросу речи не было. Мой брат, не имевший, к тому же, непосредственного отношения к архиву, в этом смысле, вероятно, и ответил Н.Д. Чечулину. В дальнейшем его слова были переиначены г. Лернером и др. и получилась легенда о столь необычайном завете 84-летнего деда своему восьмилетнему внуку.
   Решительно заявляю, что никакого другого архива моего деда не было. Выше я описал все то, что находилось в одном ящике с "Монахом". Вопреки заявлению В.Ф. Ходасевича повторяю опять, что там находились письма коронованных особ и государственных деятелей. Уверен, что в архиве, кроме "Монаха", не было ничего интересного или нового для пушкинистов. Дед мой и отец наложили правильно запрет на опубликование "Монаха". Но найдись в архиве другие ценные материалы, конечно, они передали бы их в должные руки. В.Ф. Ходасевич сам указывает, что кн. А.М. Горчаков любил подчеркивать свои отношения с А.С. Пушкиным. Мой отец поддерживал связи с миром ученых и литераторов. Странно было бы ожидать от них сокрытия чего-либо, могущего интересовать знатоков Пушкина и важного для его светлой памяти. Друг нашей семьи Н.Д. Чечулин также был осведомлен о всем архиве. Показательно то, что через него старались получить, в до-большевицкое время, только "Монаха" и не подымали вопроса о других, якобы, ценных рукописях. Пушкинисты не просили о другом, т. к. ничего интересного и не было.
   В.Ф. Ходасевич горячо заступается за литераторов, труды коих о "пушкинистском" архиве таинственно пропали. Но меня, знающего содержимое архива, его доводы не убедили. Советская действительность во всем отражается, как в кривом зеркале. Приемы создания из ничего "пятилетки" могли проникнуть и в среду литераторов, являющихся ведь, в своей области, теми же подневольными спецами советской власти. Читали же мы на днях в Возрождении, как ученых и писателей заставляли произносить в Москве на митинге воинственные речи. Присвоение советской властью рукописи "Монаха", -- с удовольствием последней допущенной к напечатанью, -- создало большое, но, утверждаю, беспредметное дело о ценном и обширном "пушкинском" архиве моего деда.
   Примите уверение в совершенном моем уважении.

Князь М. Горчаков.

   В том же No 2669 Возрождения от 22 сентября 1932 г. опубликован ответ Ходасевича:
   Я считаю необходимым ответить кн. М.К. Горчакову на те пункты его письма, которые имеют существенное значение для дела.
   Прежде всего замечу, что мой уважаемый оппонент напрасно искажает рассказ Н.О. Лернера. Князь М.К. Горчаков пишет: "Даже при самой большой фантазии нельзя предположить, чтобы мой дед, минуя двух своих сыновей, стал перед смертью давать указания своему восьмилетнему внуку". Но ведь ни Лернер, ни я нигде даже не намекнули на то, что распоряжение не показывать "Монаха" было дано непосредственно кн. А.К. Горчакову. Лернер говорит: "Чечулин, по моей просьбе, говорил с владельцем рукописи, но кн. Горчаков ответил, что не может исполнить мое желание, хотя и вполне сочувствует ему, потому что связан распоряжением деда, запретившего показывать рукопись кому бы то ни было". Где же тут фантазия и где рассказ о беседе умирающего канцлера с восьмилетним внуком? Здесь имеется только указание на семейную традицию -- не показывать рукопись никому. Этой традиции не отрицает и сам кн. М.К. Горчаков. Он отрицает лишь то, что она была основана на прямом распоряжении деда. Допустим, это так. Допустим, что либо Чечулин не вполне точно передал Лернеру мотивировку отказа, либо что Лернер, 23 года спустя, неточно воспроизвел ее. Важно-то ведь не это. Важно, что кн. А.К. Горчаков не отрицал существование автографа "Монаха", -- а кн. М.К. Горчаков в разговоре с г. Д-чем этот факт отрицал, да еще "самым определенным образом". Г. Д-чу он заявил, что "в архиве имелась всего лишь копия, сделанная неизвестно кем". Теперь, после того, как из моей статьи он узнал, что факсимиле автографа опубликовано, он уже признает, что и сам держал его в руках. Ведь если бы с самого начала кн. М.К. Горчаков не отрицал наличия пушкинских автографов в архиве, а заявил бы только, что, по его мнению, они не представляют никакого интереса, то и самый спор между нами отнюдь не возник бы. Я счел своим долгом вступиться за память умерших ученых и за доброе имя живых, которых кн. Горчаков обвинил в изобретении несуществующих рукописей и которые сами ему ответить не могут. Больше ничего. Полемизировать же с кн. Горчаковым на тему о том, что важно и что не важно для науки, я бы не в коем случае не стал, ибо, признаюсь (и, конечно, со мной согласится всякий благоразумный читатель), что Щеголева, Сакулина, Модзалевского, Лернера, Цявловского и, наконец, откровенно говоря, самого себя я считаю в этом вопросе неизмеримо более компетентными. Для кн. М.К. Горчакова "Монах" -- просто кощунственно-порнографическое произведение, а для науки это произведение Пушкина, да еще одно из самых ранних, да еще несомненно -- первая из его поэм. Кн. Горчаков не понимает, кому и зачем нужны письма лицейских товарищей Пушкина и т. п. документы -- было бы слишком пространно объяснять ему, в чем тут дело. Очень печально, что семья Горчаковых, случайно оказавшаяся владелицей литературных реликвий, не сумела оценить значение того материала, который судьба ей поверила. Вместе с кн. М.К. Горчаковым я весьма сожалею, что ознакомление рус<с>ких людей с этим материалом происходит при посредстве большевиков, "не считающихся с частной собственностью". Но не могу не жалеть и о том, что владельцы архива не представили его своевременно в распоряжение науки. Пушкинист<ские> документы следовало давно пожертвовать или на иных условиях передать в одно из государственных хранилищ, где они могли своевременно стать достоянием исследо<вате>лей. Досада кн. М.К. Горчакова на большевиков психологически вполне понятна. Но я не считаю, что князь прав, когда он, в порыве чувств, возводит тяжкие и незаслуженные обвинения на ученых, в данном случае, не имеющих отношения ни к каким большевицким блефам. Документы имеются, ученые ими заняты -- какие бы то ни было параллели с пятилеткой и т. п. здесь решительно не подходят.
   Прибавлю еще несколько слов. Я в своей статье вовсе не отрицал, что в горчаковском архиве имеются письма коронованных и высокопоставленных лиц. Я даже писал, что было бы странно, если б их не было. Я только предположил, что они находятся не в той части архива, которую видел кн. М.К. Горчаков. Это предположение оказалось неверно, но меня ввел в заблуждение сам М.К. Горчаков, -- и только он. Передо мной были два факта: несомненное присутствие автографа "Монаха" в архиве и категорическое заявление князя, что такого автографа в архиве нет. Не сомневаясь в искренности М.К. Горчакова, я вывел отсюда предположение (всего лишь предположение), что ему был известен не весь архив. Теперь оказывается, что князь видел и держал в руках также и автограф "Монаха", и знал, что это автограф, а не копия, но ему было угодно заявить г. Д-чу, будто автографа в архиве не было. Теперь, разумеется, мое предположение отпадает. Отпадает и всякий смысл обвинять ученых в подлоге. Кн. М.К. Горчаков признал, что пушкинистские документы в архиве были -- то-есть, признал именно то самое, что я утверждал с самого начала. На этом наш спор естественно заканчивается.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru