В мае 1820 года Пушкин был выслан из Петербурга. Через полтора месяца, на Кавказе, вспоминая свою вдохновенную жизнь перед высылкой, он писал:
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
А между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной.
Первое же воздействие правительства в первых же стихах представлено в виде грозы. Позже, намекая на то же событие, он иронически замечает:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель!
Там некогда гулял и я,
Но вреден север для меня.
Здесь неблагорасположение правительства представлено в виде вредного климата. Далее, в 50 строфе той же I главы "Евгения Онегина", мечты о побеге за границу оказываются вновь связаны с образами погоды и климата:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! -- взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России...
Четыре года спустя, за новые провинности, его пересослали из Одессы в Михайловское. Одним из первых стихотворений, там написанных, был "Аквилон", в котором ветер, черные тучи, гроза, зефир суть иносказания, прикрывающие правду об отношениях Александра I к Пушкину. В этих стихах много презрения ко всемогущему "Аквилону", который, низвергнув дуб, своей злобой преследует и бессильный пред ним тростник.
Вслед за "Аквилоном", в послании к Языкову, мы читаем:
Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье.
Летом 1825 года написано "Я помню чудное мгновенье...", в котором речь идет о двух встречах с А. П. Керн: в 1819 и в 1825 годах. Между этими двумя встречами лежит момент ссылки, о котором сказано:
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный...
Позже, в VIII главе "Евгения Онегина", изображая превращения своей Музы, Пушкин говорит:
И позабыв столицы дальной
И блеск, и шумные пиры,
В глуши Молдавии печальной
Она смиренные шатры
Племен бродящих посещала,
И между ними одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных языков,
Для песен степи, ей любезной...
Вдруг изменилось все кругом:
И вот она в саду моем
Явилась барышней уездной...
Здесь Муза является сперва как внушительница "Цыган", потом -- в образе Татьяны. Эти два явления отделены друг от друга строкой: "Вдруг изменилось все кругом". Весьма примечательно, что в черновике она читалась иначе:
Но дунул ветер, грянул гром...
Этот стих намекал на ссылку из Одессы в Михайловское. Хронологически здесь была неточность: момент ссылки не приходился между созданием "Цыган" и появлением Татьяны, потому что "Цыганы" окончены уже в Михайловском, а первые главы "Евгения Онегина" написаны еще на юге. Но психологически Пушкин был вполне правдив, когда момент ссылки считал границею между одесскими вдохновениями "Цыган" и Михайловскими вдохновениями "Евгения Онегина".
Своей ссылки он также коснулся в "19 октября 1825 г." -- и вновь прибегнул к тому же иносказанию:
Из края в край преследуем грозой...
И далее:
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной...
* * *
В "Арионе" гроза и вихрь знаменуют катастрофический конец декабристского движения. Через две недели после "Ариона" заключительный мотив этого стихотворения:
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою --
повторен в "Акафисте Е.Н.Карамзиной":
Земли достигнув наконец,
От бурь спасенный Провиденьем -- и т.д.
В 1828 году, когда неприятности по делу об "Андрее Шенье" сменились опасениями пострадать за "Гавриилиаду", Пушкин пишет "Предчувствие":
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине...
. . . . . . . . . . . .
Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду...
13 апреля 1835 года помечено стихотворение "Туча". Точно установить, какие события послужили поводом к этой пьесе, трудно. Что была за "последняя туча" "промчавшейся", "рассеянной бури", какая "молния" угрожала поэту, какой "таинственный" гром до него доносился -- обо всем этом можно только догадываться. Некоторые исследователи полагают, что здесь идет речь о неприятности, происшедшей между Пушкиным и Николаем I в июле 1834 года. Как бы то ни было, нельзя сомневаться, что и на сей раз дело касалось сношений с правительством.
* * *
Не только о вмешательстве правительства в его жизнь он говорит, как о погоде. С погодою сравниваются и общие политические события в Европе.
В 1824 году, по поводу русско-польских отношений, он обращается к гр. Олизару:
Певец, издревле меж собою
Враждуют наши племена,
То наша стонет сторона,
То гибнет ваша под грозою.
Через семь лет, по поводу польского восстания 1831 года, эти стихи почти дословно перенесены в "Клеветникам России":
Уже давно между собою
Враждуют эти племена.
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
О терроре французской революции Пушкин говорит устами Андрея Шенье: "И буря мрачная минет". Там же: "Когда гроза пройдет..."
В "19 октября 1836 г." говорится о "грозе двенадцатого года". Там же состояние Европы в конце двадцатых годов изображено в следующих стихах:
И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы бодро стал,
И над землей сошлися новы тучи,
И ураган их...
* * *
К иносказаниям, прикрывающим всяческие невзгоды именем бурь, гроз, ураганов, мы давно привыкли. Для нас они стали банальностью. Иное дело -- Пушкин. Уже и в его эпоху они не были новы, но еще сохраняли свежесть, выражали некое реально переживаемое соответствие. Поэтому мы их находим и в письмах Пушкина.
В 1822 году, приравнивая свою участь к участи Овидия, он в письме к брату цитирует собственный стих: "О друга, Августу мольбы мои несите!" -- и тотчас, мысленно подставляя на место Августа Александра I, дает каламбур: "Но Август смотрит сентябрем" (то есть надежды на возвращение из ссылки нет).
Получив от брата ответ, до нас не дошедший, Пушкин вновь пишет ему 30 января 1823 года: "Ты не приказываешь жаловаться на погоду -- в Августе месяце -- так и быть -- а ведь неприятно сидеть взаперти, когда гулять хочется".
Через четыре месяца после высылки из Одессы он начинает письмо к одному из тамошних знакомых: "Буря, кажется, успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос..." Это письмо сохранилось только в черновике и, может быть, не было отослано. 13 августа 1825года тою же фразою начинается письмо к другому одесситу -- В. И. Туманскому: "Буря, кажется, успокоилась: осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда".
23 февраля 1825 года, почти повторяя уже цитированный стих из "Евгения Онегина", он пишет Гнедичу: "Сижу у моря, жду перемены погоды", то есть перемены своей участи. В том же году, 6 октября, на ту же тему он пишет Жуковскому: "Милый мой, посидим у моря, подождем погоды".
Когда в 1831 году кн. Вяземский, который тоже был не в фаворе у власти, сделан был камергером, Пушкин его поздравляет в шутливом послании и говорит:
Так солнце и на нас взглянуло из-за туч.
Может возникнуть предположение, что в письмах политика прикрыта метеорологией из опасения перлюстрации. Такое предположение заранее следует отклонить. Пушкин, конечно, знал, что перлюстраторы достаточно сообразительны, чтобы понимать его намеки и каламбуры. Скорее, такие шутки могли быть ему поставлены в вину как неуважительные в отношении государя и правительства. Наконец, в одном письме (к А. Н. Гончарову, 9 сентября 1830) он сам расшифровывает иносказание: "Сношения мои с правительством подобны вешней погоде: поминутно то дождь, то солнце. А теперь нашла тучка..." Такую же расшифровку встречаем и в дневнике, где под 22 июля 1834 года записано: "Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я с двором..."
Но это не все. Переписка Пушкина открывает нам совпадение многозначительное. Оказывается, что к тому же иносказанию Пушкин прибегает еще в одном случае. Осенью 1830 года, когда он был в Нижегородской губернии, началась холерная эпидемия и карантины надолго отрезали его от Москвы. И вот, об этой помехе он говорит буквально в тех же выражениях, как о правительстве. 28 октября он пишет Плетневу: "Воротился в Болдино и жду погоды". 4 ноября -- Дельвигу: "Жду погоды, чтобы жениться и добраться до Петербурга".
Тогда же, в Болдине, написал он песнь председателя из "Пира во время чумы" (кстати сказать -- чумой в своих письмах он неоднократно зовет холеру). Примечательно, что и здесь прежде всего дано сравнение с погодой:
Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, --
Навстречу ей трещат камины.
И весел зимний жар пиров.
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама...
. . . . . . . . . . . . .
Как от проказницы Зимы,
Запремся так же от Чумы...
Что же общего между русским правительством, якобинской революцией, войной, мором и дурной погодой? Ответ ясен: и организованная государственность, и разнуздавшаяся масса, и бушующая стихия -- все это явления, одинаково лежащие вне личности, вторгающиеся в ее жизнь и подавляющие ее свободу. Молодому Пушкину было невтерпеж "сидеть взаперти, когда гулять хочется". Постепенно ему сделалось так же невыносимо все то, от чего приходится запираться в доме, как от чумы:
Зависеть от царей, зависеть от народа --
Не все ли нам равно?..
Он мечтал от того и другого бежать "в обитель дальную трудов и чистых нег"; "труды поэтические, семья, любовь" -- вот что его манило. Но он не сумел бежать -- и погиб, как бедный Евгений, который пытался бороться с Медным Всадником -- демоном бури и государственности.
КОММЕНТАРИИ
Бури . -- Б. 1923. Кн. 3. С. 183--193; ПХП 51--59; В. 1930. 25 сентября. No 1941; под названием "Дурная погода".
С. 484. "На крыльях вымысла носимый..." -- Из эпилога "Руслана и Людмилы".
С. 485. Одним из первых стихотворений, там написанных, был "Аквилон"... -- Дата написания "Аквилона" неизвестна. Окончательная редакция ст-ния помечена 7 сентября 1830 г., а напечатал его Пушкин с датой "1824". Аллегорическая образность "Аквилона" порождала различные догадки. Возобладало в пушкинистике малообоснованное мнение, что "Аквилон" -- это аллегория декабристского восстания, а значит, пушкинская датировка его 1824 г. призвана замаскировать смысл. Проблема истолкования этого ст-ния изложена в кн.: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина: (1826--1830). С. 481--182,694--695.
С. 486. В "Арионе" гроза и вихрь знаменуют катастрофический конец декабристского движения. -- По правдоподобной догадке А. Чернова, в "Арионе" рассказано не только о символической, но и о вполне реальной грозе. 15 июля 1827 г., когда в Петербурге была гроза, Пушкин, по-видимому, посетил предполагаемое место могилы декабристов, что отразилось и в "Арионе", написанном 16 июля, и в пушкинских рисунках острова Гоноропуло (см.: Чернов А. Ю. Скорбный остров Гоноропуло. М., 1990. С. 21--24, 28--30).
В 1828 году, когда неприятности по делу об "Андрее Шенье" сменились опасениями пострадать за "Гавриилиаду", Пушкин пишет "Предчувствие"... -- Дело об отрывке из элегии "Андрей Шенье" тянулось с октября 1826 г. по 25 июля 1828 г., и буквально в этот же день началось дело о "Гавриилиаде"; в начале августа и 19 августа Пушкину пришлось уже давать письменные показания по поводу "Гавриилиады" петербургскому генерал-губернатору. Ст-ние "Предчувствие" принято связывать с этими августовскими событиями и, соответственно, датировать его августом 1828 г. Существует, однако, свидетельство, идущее от А. А. Олениной, адресата ст-ния, что оно написано 19 мая 1828 г., а значит, с делом о "Гавриилиаде" никак не связано. Т. Г. Цявловская считала, что "Предчувствие" следует относить к июню 1828 г. (см.: Цявловская Т. Г. Дневник А. А. Олениной // Пушкин: Исследования и материалы. М.--Л., 1958. Т. 2. С. 259).
С. 487. ...о неприятности, происшедшей между Пушкиным и Николаем I в июле 1834 года. -- "Неприятность" июля 1834 г. -- это первая неудавшаяся попытка Пушкина выйти в отставку, которая вызвала такое недовольство Николая I, что Пушкин принужден был забрать свою просьбу обратно. Но вряд ли "Тучу" можно считать реакцией на эту историю, ведь между ними лежит целый период, характерный новым обострением конфликта с властью в лице С. С. Уварова, министра просвещения и председателя главного управления цензуры. С апреля 1834 г. Пушкин оказался во власти уваровского произвола и вынужден был, кроме личной цензуры императора, проходить еще и общую цензуру. В январе-феврале 1835 г. это отразилось на подготовке тома "Стихотворений", позже -- тома "Поэм и повестей". Но наиболее опасное для Пушкина столкновение с Уваровым было вызвано выходом в свет "Истории Пугачева". В феврале 1835 г. Пушкин записывает в дневнике: "В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже -- не покупают. Уваров -- большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении". Такое уваровское поведение могло обернуться для Пушкина большими неприятностями. О связи "Тучи" с уваровской историей говорит тот факт, что на обороте автографа "Тучи" Пушкиным была записана острая эпиграмма "В Академии наук...", намекающая на интимные отношения Уварова с князем А. А. Дондуковым-Корсаковым, который помогал Уварову в цензурной травле Пушкина. Не все звенья отношений Пушкина с Уваровым восстановлены, и не вполне ясно, почему 13 апреля 1835 г., когда была написана "Туча", Пушкину казалось, что уже "буря промчалась", -- дальнейшие события этого не подтверждают, под знаком рискованной борьбы с Уваровым прошел весь 1835 год (подробнее см.: Гордин Я. Право на поединок: Роман в документах и рассуждениях. Л., 1989. С. 212--254).
"Певец, издревле меж собою..." -- Из ст-ния "Графу Олизару" (1824).
...устами Андрея Шенье... -- В ст-нии "Андрей Шенье" (1825).
В "19 октября 1836 г."... -- "Была пора: наш праздник молодой..."; у Пушкина эти стихи не имеют названия.
С. 488. ...выражали некое реально переживаемое соответствие. -- В первом варианте статьи эта мысль имеет другой поворот: "Какова природа этих иносказаний? Не являются ли они у Пушкина способом более "красиво", более "поэтически" (в обывательском смысле этого слова) рассказать о событиях и обстоятельствах, называть которые настоящими именами поэт не решался по соображениям эстетическим?
На этот вопрос надо ответить отрицательно. Эти иносказания, то есть политические невзгоды, прикрытые именами бурь, гроз, туч и т. п., не являются специально стихотворческим приемом Пушкина. Он прибегает к ним не только в стихах, но и в письмах, то есть как бы в дружеском разговоре. Следовательно, психологическая природа этих иносказаний лежит глубже, нежели в плоскости поэтических условностей. Отношение Пушкина к политическим бедам как к стихийным явлениям органично и философично, а не метафорично" (Б. 1923. Кн. 3. С. 188).
Следует учитывать, что "буря", "гроза", "гром" входили в число устойчивых метафорических образов русской поэзии, так что пушкинская глубоко личная тайнопись опирается на поэтическую традицию. Наиболее устойчивое значение "бури" и "грозы" связано в русской поэзии с темой войны, битвы -- к этой теме примыкает ряд приведенных Ходасевичем примеров (см.: Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969. С. 79--83 и др. по указателю).
..."О други, Августу мольбы мои несите!" -- Из элегии "К Овидию" (1821). Римский поэт Овидий был сослан императором Августом в те места, недалеко от которых почти через два тысячелетия проходила и пушкинская ссылка. Овидий в "Скорбных элегиях" молил Августа об облегчении своей участи.
...письмо к одному из тамошних знакомых... -- Д. М. Шварцу.
С. 490. "Зависеть от царей, зависеть от народа..." -- "Из Пиндемонти" (1836). Автограф дает два варианта этого стиха: "Зависеть от властей" и "зависеть от царя", но не от "царей", как цитирует Ходасевич.
..."в обитель дольную трудов и чистых нег"; "труды поэтические, семья, любовь"... -- Цитируется ст-ние "Пора, мой друг, пора!.." и прозаический план его продолжения (1835?).