Lib.ru/Классика: Ходасевич Владислав Фелицианович. Арина Родионовна

Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени

Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925--1934 гг.)

Под редакцией Роберта Хьюза

Berkeley Slavic Specialties

АРИНА РОДИОНОВНА

О "минутных друзьях" Пушкина, о минутных возлюбленных, о собутыльниках, сотрапезниках, о литературной мошкаре, вившейся вокруг него, о людях, видавших его раз в жизни, о людях, с которыми он однажды помылся в бане, знаем мы много, иногда слишком много. То же -- о крупных и мелких врагах, отравлявших жизнь его изо дня в день. А вот о той, которая любила его так беззаветно и бескорыстно, о той, кому он столь многим обязан, кого сам любил верно и крепко, вернее возлюбленных, крепче матери,-- мы знаем гораздо меньше, чтобы не сказать -- слишком мало.

Странно: не знаем даже ее фамилии. Так и осталась она в истории российской только с именем и отчеством, как жены и матери былинных богатырей, как сами богатыри: Мамелфа Тимофеевна, Настасья Микулишна, Ульяна Васильевна,-- Арина Родионовна. Что ж, может быть -- так ей и пристало. Явилась из толщи народа русского, с песней и сказкою на устах прошла перед нами -- и сама стала наполовину сказкою. Она почти легендарна, как легендарны Баян, Гомер, Оссиан... Когда родилась и когда умерла, мы не знаем в точности.

Абраму Петровичу Ганнибалу ("арапу Петра Великого") в бывшем Софийском (впоследствии Царскосельском) уезде Петербургской губернии принадлежали мызы: Елицы, Тайцы, Суйда, Руново и Кобрино. Арина Родионовна была уроженкой Кобрина, которое находилось около нынешней Гатчины, тогда еще не существовавшей. Как видно из позднейшего перечня крестьян сельца Михайловского, в 1825 году Арине Родионовне был 71 год, т. е. родилась она, вероятно, в 1754 году, при Елисавете Петровне. Вся молодость ее прошла в Кобрине. Там она вышла замуж (о муже ее ничего не известно), там родила четверых детей, там же и овдовела.

Прадед Пушкина, Ибрагим, выйдя в отставку, долго жил в Суйде, в пяти верстах от Кобрина. Там он и умер в 1781 году, т. е. когда Арине Родионовне было 27 лет. Несомненно, ей доводилось видеть "арапскую рожу" черного своего барина.

От Ибрагима имение перешло к его сыну, Осипу Абрамовичу. Когда Осип Абрамович бросил жену свою, Марию Алексеевну, последней отдана была на воспитание ее малолетняя дочь, Надежда Осиповна, и предоставлено во владение Кобрино. В 1796 г. Надежда Осиповна вышла замуж за Сергея Львовича Пушкина, а в следующем году родилась у них дочь Ольга, к которой и была приставлена кобринская крестьянка Арина Родионовна, уже и ранее того служившая няней у родственников Марии Алексеевны. С той поры жизнь Арины Родионовны навсегда была связана с жизнью пушкинского семейства.

В 1799 г. Мария Алексеевна Ганнибал продала свое Кобрино и на вырученные деньги приобрела подмосковное сельцо Захарово. Тогда-то все семейство Пушкиных и переехало в Москву, где в том же году родился Александр Сергеевич. Арина Родионовна стала и его няней,-- а впоследствии нянчила всех прочих детей Сергея Львовича и Надежды Осиповны. Всего питомцев Арины Родионовны было восемь человек, но лишь трое из них, Ольга, Александр и Лев, выжили. Прочие скончались в младенчестве. Арина Родионовна их звала "занавесные Пушкинята", потому что Надежда Осиповна, кормя детей, имела обыкновение чем-нибудь занавешивать им глаза.

При продаже петербургского имения Арина Родионовна, записанная по Кобрину, получила со своими детьми вольную, но не пожелала ею воспользоваться. Точно так же и впоследствии, когда в 1811 году было, в свою очередь, перепродано Захарово, она отклонила предложение выкупить семейство своей дочери Марьи, вышедшей за захаровского крестьянина. "Я сама была крепостная, на что вольная!" -- сказала она.

После продажи Захарова перебралась она в новое пушкинское гнездо, в ставшее знаменитым село Михайловское, Псковской губ., Опочецкого уезда. Из ее питомцев одни давно умерли, другие выросли,-- а старая няня жила и жила в Михайловском. К этому периоду ее жизни мы еще вернемся: для нас он важнейший. Теперь же, забегая вперед, скажем, что после того, как прощенный Пушкин получил возможность покинуть Михайловское, Арина Родионовна жила то в Михайловском, то у родителей Пушкина, в Петербурге. Когда и сколько раз она туда ездила, в подробностях не известно. Мы только знаем, что в ноябре 1826 г. она была еще в Михайловском, в середине января 1827 г. уже находим след ее в Петербурге: в это время бар. Дельвиг писал Пушкину из Петербурга: "Нынче буду обедать у ваших... Увижу твою нянюшку". К марту месяцу она вернулась, как видно из ее письма к Пушкину. Летом того же года мы застаем Арину Родионовну еще в деревне: 31 июля Пушкин пишет оттуда Дельвигу: "Что твоя жена?.. Няня ее цалует, а я ей кланяюсь". Летом 1828 года Арина Родионовна снова была в Петербурге, где тогда жил и Пушкин. Это видно из письма Вяземского к Пушкину от 26 июля: "Ольге Сергеевне мое дружеское рукожатие, а Родионовне мой поклон в пояс". Однако на сей раз ей, вероятно, уже не суждено было воротиться в Михайловское: в конце 1828 года, 74 лет от роду, она скончалась в Петербурге, в доме своей питомицы Ольги Сергеевны, к тому времени уже вышедшей замуж. Точная дата ее кончины, как мы уже говорили, не сохранилась.

Резанный на слоновой кости портрет ее, работы Я.Серякова,-- профиль пожилой женщины с маловыразительным лицом,-- подарен Пушкинскому Дому М.Горьким. Возможно, что этот портрет и недостоверен. По рассказу Вульф-Осиповых, была она "старушка чрезвычайно почтенная, лицом полная, вся седая". Носила очки.

О судьбе ее детей, которых было два сына и две дочери, мы тоже ничего не знаем. Только имя дочери Марьи дошло до нас, и с этой Марьей мы еще раз на мгновение встречаемся в пушкинской биографии. С.П.Шевырев в своих воспоминаниях о Захарове рассказывал (в 1850 г.): "В сельце до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает о его доброте, о подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москву, и между прочим об одном замечательном обстоятельстве: перед женитьбой Пушкин приехал в деревню (которая уже была перепродана) на тройке, быстро обежал всю местность и, кончив, заметил Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему".

Кроме будущего поэта на руках у Арины Родионовны за короткое время перебывало еще семеро "Пушкинят". Вероятно, она неподолгу нянчила каждого в отдельности: их рано сдавали на руки гувернанток и гувернеров. Арина Родионовна переходила от старшего к младшему. Нет никаких оснований думать, что маленького Сашу она как-нибудь особливо любила иль выделяла из числа прочих своих питомцев. Ходила за ним так, как за всеми, служила верой и правдой -- и только. Уезжая в Лицей, одиннадцатилетний Пушкин расставался с нею на целых тринадцать лет. В памяти своей он увез очень странный образ няни, к которому мы еще вернемся. Сейчас только заметим, что в первоначальных воспоминаниях Пушкина о няне мало признаков особой житейской привязанности и личной близости.

Эти воспоминания, быть может, важнее привязанности, но они всецело остаются в области поэзии. Ранних писем Пушкина к родителям и к сестре мы не знаем. Но писем к брату Льву Сергеевичу, за время разлуки с Ариной Родионовной, имеем целых четырнадцать -- и ни в одном нет ни слова о няне, ни вопроса о ней, ни привета -- ничего. Вряд ли это случайно. Личную любовь к няне Пушкин приобрел позже.

Расстался ребенком. Встретился в 1824 г., когда, пересосланный из Одессы в Михайловское, приехал туда взрослым человеком, с глубокими и неизлечимыми сердечными ранами, с разуверением в дружбе, в любви, в человечестве, в революции. Приезд был печален. В Михайловском, кроме няни, Пушкин застал родителей, сестру и брата. Тотчас разразилась бурная ссора с отцом, после чего родители уехали в Петербург, увезя брата и сестру. Пушкин остался вдвоем с няней. Началось двухлетнее "михайловское сидение", отмеченное сперва приступами отчаяния, потом -- более умиротворенной грустью.

Как всегда, Пушкин начал искать вкруг себя друзей. Он любил и шум, и одиночество, но, кажется, больше всего любил их смену, быстрые переходы от одного к другому. Вскоре сжился, сблизился с тригорскими соседками, которые сперва показались ему "несносными дурами". Перекипел любовью к заезжей прелестнице Керн. Водил беседы с Вульфом, то "важные", то вальмонические. Познакомился с Языковым. Ездил по соседям, игрывал в карты. Лицейские приятели -- Пущин, Горчаков, Дельвиг -- его посетили. Как будто два года прошли вовсе уж не в такой пустыне. Но все это были только заплаты на его одиночестве. Он тосковал. Находил настоящее утешение только в работе -- ив няне. Тут-то и началась его настоящая любовь к Арине Родионовне. Уже в декабре 1824 года он пишет одному знакомому: "...целый день верхом -- вечером слушаю сказки моей Няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга -- и с нею только мне не скучно". Месяцев через семь -- сообщает Н.Н.Раевскому: "Je n'ai à la lettre d'autre compagnie que ma vieille bonne et ma tragédie".

К этой же поре относится и след первой заботы Пушкина о няне. В Михайловском была домоправительница Роза Григорьевна, воровка и грубиянка. В начале 1825 года Пушкин писал брату: "Розу Григорьевну я принужден был выгнать за непристойное поведение и слова, которых не должен был я вынести. А то бы она уморила Няню, которая начала от нее худеть".

Флигель, где жил он с нянею, был невелик и убог. Е.И.Осипова-Фок рассказывает: "Я девочкой не раз бывала у Пушкина в имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге написал на своей картине: "Пушкин в селе Михайловском" совсем неверно. Это -- кабинет не Александра Сергеевича, а сына его, Григория Александровича. Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-навсе простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный; на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки. И книг у него своих в Михайловском почти не было".

Няня управляла скудным домашним обиходом. Зимою переводила Пушкина в свой флигелек, чтобы не отапливать барский дом. Под ее же началом была и девичья, где трудились молоденькие крепостные швеи. Пушкин сюда заглядывал -- и небескорыстно: его роман с одною из няниных поднадзорных ныне общеизвестен. Может быть, был и не один. П.Е.Щеголев по этому поводу пытается представить Арину Родионовну чем-то вроде лютого гаремного стража. На самом деле, конечно, просто жалела она скучавшего Пушкина и легко смотрела на то, как он скрашивает свой горький досуг. Крепостная "девичья честь" ценилась невысоко. Няня для Пушкина не пожалела б и родной дочери: чтила его, как властелина и барина, любила, как своего выходыша. Готова была баловать, чем могла,-- только и баловать было почти нечем.

Долгие годы жила она верной рабой. Жизнь личную давно позабыла. Заботы о барских детях да барском добре наполняли ее однобразное существование в деревенской глуши, летом -- среди пологих зеленых скатов Опочецкого уезда, зимою -- в его глубоких снегах. "Вся тварь разумная скучает",-- это тогда же сказано, в Михайловском. Скучал Фауст, скучал Пушкин, по-своему скучала и няня Арина Родионовна. Скрашивала скуку сказками, песнями, прибаутками -- да еще исконной российской утехой: охотница была выпить. В зимние вечера выпивала с Пушкиным: каждый глушил свою скуку:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя:

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя,

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашумит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужка

И печальна, и темна.

Что же ты, моя старушка,

Приумолкла у окна?

Или бури завываньем

Ты, мой друг, утомлена,

Или дремлешь под жужжаньем

Своего веретена?

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей!

Это сквозь слезы писано.-- А иногда выпивали на радостях. Когда приезжал Пущин -- осушили две бутылки шампанского и попотчевали Арину Родионовну. Она участвовала и в пирушках с Языковым, который в стихах на смерть ее вспоминал впоследствии:

Мы пировали. Не дичилась

Ты нашей доли -- и порой

К своей весне переносилась

Разгоряченною мечтой;

Любила слушать наши хоры,

Живые звуки чуждых стран,

Речей напоры и отпоры

И звон стакана о стакан!

Уж гасит ночь свои светила,

Зарей алеет небосклон;

Я помню, что-то нам про сон

Давным-давно ты говорила.

Напрасно! взял свое токай,

Шумит удалая пирушка.

Садись-ка, добрая старушка,

И с нами бражничать давай!

При всем том она умела заставить себя уважать. Недаром Вяземский на письме кланяется ей "в пояс". Баронессе Дельвиг она шлет поцелуй, как равная. И как равная, принимала она участие в беседах, причем была, по слову того же Языкова,

Как наша молодость, вольна,

Как полнолетие умна

И как вино красноречива.

Узнав о том, как прощенный Пушкин был внезапно увезен фельдъегерем из Михайловского в Москву, Дельвиг, вслед за поздравлениями, не забывает прибавить: "Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она перенесла совсем неожиданную разлуку с тобою?"

Он верно угадал тревогу Арины Родионовны. В вечер перед отъездом Пушкин был у своих тригорских приятельниц. Часу в одиннадцатом отправился он домой, в Михайловское. М.И.Осипова рассказывает: "Вдруг рано, на рассвете, является к нам Арина Родионовна... Она прибежала вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд".

Зато уж и встретила же она Пушкина, когда, после московских триумфов, он "возвратился вольным в покинутую тюрьму". 9 ноября 1826 года он писал Вяземскому: "Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни -- ей-Богу, приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при ц<аре> Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом".

Впрочем, с этого времени его жизнь под одним кровом с няней кончилась. В последние два года перед ее кончиной Пушкин только встречался с нею при наездах своих в Михайловское, да в Петербурге, когда она туда ездила. Но мысль его то и дело к ней возвращалась:

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждешь меня...

Она же писала ему письма, деловитые и любовные:

Милостивой Государь Александра, Сергеевич имею честь поздравить вас с прошедшим, новым годом из новым, сщастием; ижелаю я тебе любезнному моему благодетелю здравия и благополучия; а я вас уведоммляю, что я была в Петербурге: й об вас нихто -- неможит знать где вы находитесь йтвои родители, овас соболезнуют что вы к ним неприедете; а Ольга Сергеевнна к вам писала при мне соднною дамою вам известнна а мы батюшка от вас ожидали, писма когда вы прикажите, привозить книгй нонемоглй дождатца: то йвозномерилис повашему старому приказу от править: то я йпосылаю, больших й малых книг сщетом 134 книгй Архипу даю денег 90 рублей: присем любезнной друг яцалую ваши ручьки с позволений вашего съто раз и желаю вам то чего йвы желаете йприбуду к вам с искренным почтением Аринна Родивоновнна.

А вот другое письмо, которое, как справедливо указал Н.О. Лернер, Пушкин отчасти использовал в письме няни Дубровского:

Любезной мой друг Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна -- вы у меня безпрестанно в сердце и на уме, и только когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне. Ваша любезная сестрица тоже меня не забывает. Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю. Наши Петербур. летом не будут: оне все едут непременно в Ревель -- я вас буду ожидать и молить Бога, чтоб он дал нам свидеться. Праск. Алек, приехала из Петерб. -- барышни вам кланяются и благодарят, что вы их непозабываете, но говорят, что вы их рано поминаете, потому что оне слава Богу живы и здаровы. Прощайте мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровье я просвиру вынула и молебен отслужила: поживи, дружочик, хорошенько, самому слюбится. Я слава Богу здарова, цалую ваши ручьки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родивоновна.

В творчестве Пушкина образ Арины Родионовны движется по двум линиям, совпадающим лишь отчасти. К первой из них относятся непосредственные обращения к няне и конкретные воспоминания о ней. Еще в лицейском стихотворении "Сон", вспоминая раннее детство, Пушкин говорит:

Ах! умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей.

Когда в чепце, в старинном одеяньи.

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шепотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы...

Позже, на юге, набрасывая вторую главу Онегина, Пушкин те же черты придает изображению ларинской няни:

Ни дура Английской породы,

Ни своенравная Мамзель,

В России по уставу Моды,

Необходимые досель,

Не стали портить Ольги милой

Фадеевна рукою хилой

Ее качала колыбель,

Она же ей стлала постель

Она ж за Ольгою ходила,

Бову рассказывала ей,

Чесала золото кудрей,

Читать "Помилуй мя" учила,

Поутру наливала чай

И баловала невзначай.

В пору михайловской ссылки и позже, глубоко привязавшись к Арине Родионовне, Пушкин постоянно говорит о ней словом, задушевнее и любовнее которого вообще нет в его словаре. Мы уже приводили отрывок из письма, где он называет няню единственною своей подругой. "Доброю подружкой" зовет он ее и в "Зимнем вечере". В четвертой главе Онегина он говорит:

Но я плоды своих мечтаний

И гармонических затей

Читаю только старой няне,

Подруге юности моей.

И впоследствии снова: "Подруга дней моих суровых"...

После смерти Арины Родионовны, в 1835 г., он пишет жене: "В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей..." А в набросанной тогда же элегии вспоминает годы наибольшей близости с Ариной Родионовной:

Вот опальный домик,

Где жил я с бедной нянею моей.

Уже старушки нет -- уж за стеною

Не слышу я шагов ее тяжелых,

Ни кропотливого ее дозора,

А вечером, при завыванье бури,

Ее рассказов, мною затверженных

От малых лет, но никогда не скучных.

Но, быть может, самое трогательное упоминанье о няне им зашифровано в восьмой главы Онегина. Дело в том, что ларинская няня была жива до отъезда Татьяны в Москву, чем и кончается седьмая глава. Умри няня раньше, до отъезда Татьяны, это событие, важное в жизни семейства, было бы отмечено своевременно. Следовательно, самая мысль о кончине ларинской няни пришла Пушкину в голову уже после окончания седьмой главы, т. е. после 4 ноября 1828 г.-- и несомненно в связи со смертью Арины Родионовны, "оригинала няни Татьяны". И вот уже в восьмой главе, в последнем разговоре с Онегиным, Татьяна говорит ему о смиренном кладбище,

Где нынче крест и тень ветвей

Над бедной нянею моей...

Таким образом, няня Татьяны и Ольги умирает одновременно со своим оригиналом.

Вторая линия отражений Арины Родионовны в поэзии Пушкина сложнее и, может быть, глубже.

Еще во дни младенчества Арина Родионовна "пленила слух" Пушкина сказками и песнями. Но ее прямое и ближайшее влияние сказалось только после Михайловского. По словам Анненкова, няня была "посредницей в его сношениях с русским сказочным миром". В 1824 году он сам писал брату: "...вечером слушаю сказки -- и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма".

Не могу вдаваться в подробности. Несомненно лишь то, что в тетрадях Пушкина находятся семь сказок, записанных со слов няни. Из них три послужили для создания "Сказки о царе Салтане", "Сказки о мертвой царевне и семи богатырях" и "Сказки о попе и работнике его Балде". Пролог "Руслана и Людмилы" тоже заимствован у Арины Родионовны. Сказка "Жених" имеет, вероятно, тот же источник. Кроме сказок, сохранились записи народных песен, общее влияние которых на язык, стих и стиль Пушкина не поддается учету. Заметим, однако, что следы этих записей несомненно имеются в Евгении Онегине (песня девушек), в "Песнях о Стеньке Разине", может быть -- в самой мысли заняться историей пугачевщины и, следовательно, -- в создании Капитанской дочки. Таким образом, Арина Родионовна, эта "личность полуграмотная и ровно ничем не замечательная, в сущности, кроме сообщаемых ею россказней о богатыре Еруслане Лазаревиче, царе Салтане и прочих, в этом роде, народных басен" (так о ней выражается Павлищев, неумный племянник Пушкина), была истинною водительницей многих пушкинских вдохновений. Замечательно, что сам Пушкин давно предчувствовал это.

Постоянно черпая материал из ранних произведений для более поздних, уже в 1821 г. Пушкин внезапно придал изображению старой няни условные атрибуты античной Музы, которую с чужих слов воспевал в Лицее. Стихотворение "Наперсница волшебной старины" совершенно исключительно тем, что в нем старушка-няня и прелестная дева-Муза являются как два воплощения одного и того же лица. В свою очередь, из этого неоконченного стихотворения вылилось, как я показал в одной из своих работ, стихотворение "Муза": "В младенчестве моем она меня любила..." Таким образом, можно сказать, буквально и не играя словами, что Арина Родионовна с давних пор в представлении Пушкина была лицом полуреального, полумифического порядка, существом вечно юным, как Муза, и вечно древним, как няня. Понятия няни и Музы в мечтании Пушкина были с младенчества связаны, и когда позже, в Михайловском, он то сам читал Арине Родионовне свои стихи, то заслушивался ее песен -- это было то самое, о чем говорится в "Музе":

Сама из рук моих свирель она брала:

Тростник был оживлен божественным дыханьем

И сердце наполнял святым очарованьем.

Арина Родионовна была воплощением Русской Музы. Вот почему так влекло к ней поэтов: Вяземского, Языкова, Дельвига. И "доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит" -- будет живо о ней предание.

1929

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые -- Возрождение, 1929/1315 (7 января), с подзаголовком: Скончалась в конце 1828 года.

"<...> не знаем даже ее фамилии" -- позже стали известны и ее фамилия, и даты рождения и смерти: Яковлева Арина Родионовна (10 апреля 1758-31 июля 1828); муж ее -- Федор Матвеев (ум. 1802); Пушкин знал их детей -- Егора (род. 1782), Надежду (род. 1788), Марию (род. 1789), Стефана (род. 1798).

"В 1799 г...." -- точнее о бабушке и фактах ранней жизни Пушкина см.: Летопись жизни и творчества (Москва, 1999).

"<...> портрет ее <...> подарен Пушкинскому Дому М. Горьким" -- ср. заметку Н.И. Грановской "Рисунок Пушкина. Портреты Арины Родионовны" в изд.: Временник Пушкинской комиссии, 1971 г. (Ленинград, 1973), сс. 27-30.

"По рассказу Вульф-Осиповых..." -- цит. по примечанию Модзалевского в изд.: Пушкин. Письма, том I, с. 366.

"С.П. Шевырев в своих воспоминаниях о Захарове..." -- рассказы Шевырева были записаны в 1850-1851 годах для П.В. Анненкова, использовавшего их в Материалах для биографии А. С. Пушкина.

"Уже в декабре 1824 года..." -- цитируется письмо Пушкина (дат. около 9 декабря 1824 г., из Михайловского в Одессу) Д.М. Шварцу, одесскому знакомому, чиновнику особых поручений при М.С. Воронцове.

"Месяцев через семь..." -- цитируется письмо, дат. второй половиной июля (после 19) 1825 г. ("<...>ma tragédie" -- "Борис Годунов".)

"В начале 1825 года..." -- цит. письмо, дат. конец февраля 1825 г.

"Е.И. Осипова-Фок рассказывает..." -- цит. по кн. В. Вересаева Пушкин в жизни, том 1, глава VIII ("В Михайловском").

"<...> его роман с одною из няниных поднадзорных ныне общеизвестен" -- см. заметку 49 и примеч. к ней (ПхП, 1924) в настоящем издании.

"П.Е. Щеголев <...> пытается представить Арину Родионовну..." -- в работах "Крепостная любовь Пушкина" в ж. Красная нива, 16 октября 1927 г., сс. 20-21. Ср. его же "Пушкин и мужики" в ж. Новый мир, 1927, No 10 (сс. 149-169) и No 12 (сс. 162-188).

""Вся тварь разумная скучает"..." -- слова Мефистофиля в "Сценах из Фауста" (1825).

"<...> Дельвиг, вслед за поздравлениями, не забывает прибавить..." -- в письме к Пушкину от 15 сентября 1826 г.

"М.И. Осипова рассказывает..." -- цит. по Вересаеву, указ, соч., том 1, глава VIII.

"Она же писала ему письма..." -- от 30 января 1827 г. из Михайловского (писано под диктовку рукою малограмотного неизвестного), и от 6 марта 1827 г. из Тригорского (писано, под диктовку, А. Н. Вульф).

"<...> как справедливо указал Н.О. Лернер..." -- см. его заметку "Арина Родионовна и няня Дубровского" в изд.: Пушкин и его современники, 1908, т. II, вып. VII, сс. 68-72.

"<...> он пишет жене: "В Михайловском нашел я все по-старому..."" -- в письме от 25 сентября 1835 г. из Тригорского.

"<...> в набросанной тогда же элегии..." -- цитируется черновой автограф стих. "... Вновь я посетил" (26 сентября 1835 г.).

"По словам Анненкова няня была "посредницей с его сношениях с русским сказочным миром"" -- см. Материалы, с. 119. О сказках Пушкина Ходасевич писал, по-видимому, единственный раз в рецензии на поэму-сказку Марины Цветаевой "Молодец":

Рассуждения о народности пушкинских сказок справедливы лишь до тех пор пока речь идет о сюжете и смысле. По сюжету и смыслу они народны. По сюжету -- хотя бы уже оттого, что, кажется, все они (за исключением "Сказки о золотом петушке") в этом отношении прямо заимствованы из народной литературы. По смыслу же -- оттого, что вместе с сюжетом Пушкин почерпнул из народной сказки ее действующих лиц, столь же традиционных, как персонажи итальянской комедии масок, -- ив своих переработках оставил их носителями тех же идей и переживаний, носителями которых они являются в подлинных созданиях народной массы.

Иначе обстоит дело со строением языка и стиха. Начать с того, что народная сказка, в отличие от былины и лирической песни, почти всегда, если не всегда, облечена в прозаическую форму. У Пушкина все его девять обработок сказочного сюжета -- как раз стихотворные. Вдобавок из этих девяти -- только три ("Сказка о попе", "Сказка о рыбаке и рыбке" да неоконченная сказка о медведях) по форме стиха в той или иной степени приближаются к образцам народного творчества. Из прочих -- пять писаны чистопробнейшим книжным хореем, а шестая ямбом, да еще со строфикой, явно заимствованной из бюргеровой "Леноры" ("Жених").

Так же, как размер стиха, язык пушкинской сказки в основе своей -- тоже книжный; отмеченный всеми особенностями индивидуально-пушкинского стиля, он в общем восходит к литературному языку XIX, а не к языку народного (или, как иногда выражался сам Пушкин, простонародного) творчества. То же надо сказать о преобладающих интонациях, о характерно пушкинской инструментовке, наконец -- о рифмовке, лишь изредка приближающейся к той, какую мы встречаем в настоящей народной поэзии.

Поэтому, если допустить, как это иногда делается, будто Пушкин в своих сказках хотел в точности воспроизвести народную словесность, то пришлось бы сказать, что из такого намерения у него ничего не вышло, что книжная литературность у него проступает на каждом шагу, и сказки его надо не восхвалять, а резко осудить, как полнейший стилистический провал.

Но в том-то и дело, что Пушкин, почти всегда умевший осуществлять свои замыслы в совершенстве, не ошибся и на сей раз: то, что он хотел сделать, он сделал великолепно. Только сказки его не следует рассматривать, как попытку в точности повторить стиль сказок народных. Пушкин не был и не хотел сойти за какого-то Баяна. Был он поэтом и литератором, деятелем книжной, "образованной" литературы, которую любил и которой служил всю жизнь. Как бы ни восхищался он "простонародной" поэзией, в его намерения не входило подражать ей слепо и безусловно. Конечно, в свои сказки он внес не мало заимствований оттуда, но это сокровища, добытые во время экскурсий в область народного творчества и использованные по возвращении домой, в область литературы книжной. Пушкин отнюдь не гнался за тождеством своих созданий с народными. Он не пересаживал, а прививал: прививал росток народного творчества к дереву книжной литературы, выгоняя растение совершенно особого третьего стиля. В том и острота пушкинских сказок, что их основной стилистической тенденцией является сочетание разнороднейших элементов: прозаического народно-сказочного сюжета и некоторых частностей, заимствованных из стихотворного народно-песенного стиля -- с основным стилем книжной поэзии. Законно ли такое сочетание? Удачно ли оно выполнено? -- Только с этих двух точек зрения можно судить сказки Пушкина.

Белинский их осудил: "Они, конечно, решительно дурны", писал он. "Мы не можем понять, что за странная мысль овладела им (Пушкиным) и заставила тратить свой талант на эти поддельные цветы. Русская сказка имеет свой смысл, но только в таком виде, как создала ее народная фантазия; переделанная же и прикрашенная, она не имеет решительно никакого смысла".

По существу мы можем не согласиться с оценкою Белинского: такая переработка, особенно -- раз она сделана Пушкиным, имеет в наших глазах самостоятельный и высокий смысл. Но надо признать, что подход Белинского верен: несправедливо осудив пушкинские создания, он все же правильно понял намерение Пушкина -- дать книжную обработку сказочных сюжетов.

Как известно, Пушкин однажды дал П.В. Киреевскому собрание народных песен, сказав: "Когда-нибудь от нечего делать, разберите-ка, которые поет народ, и которые смастерил я сам". Однако разобрать это не удалось ни Киреевскому, ни кому-либо другому: наглядное доказательство того, что Пушкин когда хотел, мог подражать народному стилю до полной неотличимости. Его собственные "Песни о Стеньке Разине" почти неотличимы от записанных им. Почему же владея народным стилем в таком совершенстве, Пушкин не применил своего умения в сказках? Ответ, мне думается, возможен только один: именно потому, что хотел найти тот третий стиль, о котором говорено выше: не народный, не книжный, а их комбинацию. Изучение полученной смеси еще далеко не произведено, да и невозможно с математической точностью установить принятую Пушкиным "дозировку". Однако, основываясь на своих наблюдениях, я бы сказал, что в стиле пушкинских сказок элементы народного и книжного стиля смешаны приблизительно в отношении 1 к 3: 1 -- народное, 3 -- книжное.

Надо заметить, что в поисках этого третьего стиля Пушкин вовсе не был новатором. Попытки того же порядка делались и до него. В сущности, он только внес в это дело свои знания, свой вкус и свое мастерство. Это отметил и Белинский. Принципиально возражая против того, что считает "прикрашиванием" народной поэзии, о пушкинских сказках он говорит: "все-таки они целою головою выше всех попыток в этом роде наших других поэтов".

Пушкинская традиция в обработке народной поэзии утвердилась прочно. Начиная с Ершова, в точности повторившего пушкинскую манеру, пушкинская "дозировка" в смешении народного стиля с книжным сохранилась до наших дней почти без изменения, как в эпосе, так и в лирике. Даже Кольцов, сам вышедший из народа, пошел по пушкинскому (или допушкинскому) пути: по пути, так сказать, олитературивания. То же надо сказать об Алексее Толстом, о Некрасове; в наши дни -- о С. Городецком, о Клюеве, Клычкове и др. Эти поэты разнятся друг от друга дарованиями, -- но методологически их работы принадлежат к одной группе: книжность в них стилистически преобладает над народностью. Едва ли не единственным исключением является "Песня о купце Калашникове", в которой стиль народной исторической песни преобладает над книжным.

Только что вышедшая сказка Марины Цветаевой "Молодец" (Прага, 1925. Из-во "Пламя") представляет собою попытку нарушить традицию. Цветаева изменяет пушкинскую "дозировку". В ее сказке народный стиль резко преобладает над книжным: отношение "народности" к "литературности" дано в обратной пропорции. <...> ("Заметки о стихах, I" в газ. Последние новости, 1925/ 1573, 11 июня; перепечатано полностью в изд.: СС, 83-90, том второй, сс. 353-357.)

"В 1824 году он сам писал брату..." -- в письме, дат.: Первая половина ноября 1824 г., Михайловское.

"<...> так о ней выражается Павлищев..." -- в кн.: Из семейной хроники. Воспоминания об А. С. Пушкина Л. Павлищева (Москва, 1890), с. 4.

"<...> как я показал в одной из своих работ..." -- см. заметку 47 (ПхП, 1924) в настоящем издании.

ПхП -- Владислав Ходасевич. Поэтическое хозяйство Пушкина (1924; см. в первом томе настоящего издания).

Оставить комментарий Ходасевич Владислав Фелицианович (yes@lib.ru) Год: 1929 Обновлено: 24/08/2019. 37k. Статистика. Статья: Публицистика О Пушкине	Скачать FB2 Ваша оценка:

Ходасевич Владислав Фелицианович Арина Родионовна

АРИНА РОДИОНОВНА

ПРИМЕЧАНИЯ

Ходасевич Владислав Фелицианович
Арина Родионовна