У покойного Горького были железные нервы. Нередко случалось ему сердиться, но гнев никогда не пробивался наружу. Он оставался спокоен даже тогда, когда от злобы надувалась у него жила на шее и лицо наливалось кровью. Впрочем, и в таком состоянии я видел его лишь дважды.
В первый раз это было весной 1921 года. Он раздобыл в Москве восемьдесят пайков для писателей и артистов. Надо было их поделить и распределить. Литературная комиссия в число своих кандидатов внесла В. П. Буренина, известного нововременца. М. Ф. Андреева, жена Горького, заведовавшая петербургскими театрами, заявила протест: она старалась вообще сохранить наибольшее количество пайков за артистами, в частности же, Буренин, разумеется, был для нее в высшей степени одиозен. Мне поручили переговорить с ней и с ее секретарем Крючковым, ныне расстрелянным. Прямо из заседания в Доме Литераторов я отправился на квартиру Горького. Андрееву и Крючкова мне пришлось долго ждать -- они явились к вечернему чаю. Лишь только заговорил я о Буренине, Мария Федоровна раскричалась. Я ей ответил, что в нашей комиссии поклонников Буренина нет, но Буренин -- профессиональный писатель, худо ли, хорошо ли проработавший много лет, а ныне умирающий с голоду. Лишить его пайка -- значит приговорить к смерти.
-- И отлично! Я бы его расстреляла своими руками! -- воскликнула Андреева.
Вот тут-то Горький, молча сидевший на конце стола, весь побагровел и сказал голосом тихим, но хриплым от злобы:
-- Я бы не хотел, понимаете... чтобы такие вещи... говорились у меня в доме.
В другой раз обозлился он на меня. Дело было в Сорренто. Опять сидели за чаем. Не помню, о чем шла речь. Споря со мной, Горький сказал, что если бы вышло по-моему, то прогресс стал бы невозможен.
-- Да я не люблю прогресса, -- заметил я.
Эффект был необычайный. Горький побагровел, ткнул папиросу мимо пепельницы, выбежал в свою комнату, и долго мы слушали, как он там кашляет и хрипит. Впоследствии, в одном из писем, он язвительно мне припомнил мои слова.
А за прогресс мне однажды пришлось пострадать еще на заре моего литераторства. В 1908 году, когда Блерио перелетел через Ла-Манш, человечество захлебнулось от радости. Мне показалось, что все это не так уж весело. Я написал небольшую статейку о том, что летать в гости друг к другу мы будем еще не скоро, но что для военных целей авиация будет развита и применена очень быстро и очень страшно. Я писал о предстоящих воздушных броненосцах и бомбардировках. Помню, была у меня и такая фраза: "Кто знает, не придется ли нам зарываться на сорок этажей в землю, как теперь лезем мы на сороковые этажи вверх". (Небоскребы тогда строились только сорокаэтажные.)
Как теперь я припоминаю, статейка была довольно плохо написана. Однако в редакциях, которым я предлагал ее, отказывались не по этой причине, которая была бы уважительна. Редакторы приходили в священный ужас от моего отношения к прогрессу. Над моими "мрачными фантазиями" смеялись. Наконец статью взял Козецкий, издатель бульварной газеты "Раннее Утро". Там она и была напечатана под псевдонимом Кориолан и, если не ошибаюсь, под заглавием "Тяжелее воздуха". Впрочем, не нужно думать, что Козецкий мне посочувствовал. Он напечатал мою статью просто потому, что ему было решительно все равно, что печатать.
-- Никаких этих бомбардировок, конечно, не будет, -- сказал он, -- но поместить можно. Только больше, чем по гривеннику за строчку, не уплачу.
КОММЕНТАРИИ
Прогресс. -- В. 1938. 8 апреля.
С. 347. Впоследствии, в одном из писем... -- В письме из Сорренто в Париж от 13 августа 1925 г. Горький припомнил Ходасевичу его слова в контексте их спора о "воле к работе" в советской России и современной Европе, завязавшегося вокруг очерка Ходасевича "Бельфаст" (см. коммент. к нему в т. 3 наст. изд.): "Думаю, что и осуждать людей за недостаток "воли к работе" Вам не следует, ведь это воля, творящая "прогресс", а Вы, по Вашему же заявлению, не принадлежите к числу "любителей прогресса"" (НЖ. 1952. Кн. 31. С. 205). Значение этого разногласия в отношениях двух писателей подчеркнуто тем, что на цитируемом письме Горького оборвалась их переписка (Ходасевич не ответил).
В 1908 году, когда Блерио перелетел через Ла-Манш... -- Полет французского авиатора Луи Блерио состоялся 25 июля 1909 г.
...под заглавием "Тяжелее воздуха". -- Ходасевич путает: фельетон под этим названием он напечатал в газ. "Руль" (1909. 14 сентября; подпись: Гарольд); фельетон касался темы воздухоплавания, но вспоминает здесь Ходасевич другую свою статью -- "Накануне" -- в газ. "Раннее утро" (1909. 25 июня; подпись: Кориолан). Статья, таким образом, написана еще до полета Блерио; фраза, цитируемая автором по памяти: "А когда военные визиты откровенно превратятся в сражения -- не придется ли нам прятаться под землею, уходить на 40 этажей вниз, как теперь взбираемся мы на сороковые этажи вверх?" (см. статьи "Накануне" и "Тяжелее воздуха" в: СС. Т. 2. С. 66--67, 70--71).