Ходасевич Владислав Фелицианович
Город разлук

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В Венеции.

В. Ф. Ходасевич

Город Разлук

В Венеции

   Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3: Проза. Державин. О Пушкине. -- М.: Согласие, 1997.

I

   Не внешний вид, не то, что дается впечатлениями зрительными, всего более поражает путника, впервые приехавшего в Венецию: к этому достаточно подготовлен он прочтенными книгами, виденными изображениями, рассказами знакомых. Но неизгладимо внедряется в память ее тишина.
   Оглушенный грохотанием поезда, вы выходите из вагона и среди суеты вокзальной пробегаете по длинным коридорам, торопливо расплачиваетесь с носильщиком, и только усевшись в гондолу, только отъехав уже от пристани -- вдруг изумляетесь: почему же так тихо?
   И в самом деле: вы в большом городе, в час позднего утра, когда пора бы уже проснуться всему городскому гулу, -- а вас окружает нежданная, странная тишина.
   Редкие всплески весла, далекий гудок парохода, еще более отдаленный, дребезжащий голос часов, идущий словно из самого неба, -- вот и все. Да еще где-то стучит молоток по камню.
   Протяжно кричит гондольер, -- и вы сворачиваете в маленький канал, тесный и темный. Покрытые плесенью стены резко и прямо падают в воду. Но вот какой-то перекресток -- и вы видите, как от дома к дому перекинулся узкий мостик, залитый солнцем. Солнечные зайчики, отраженные ленивой водой канала, беззвучно снуют по каменным перилам. Откуда-то сбоку появляется женщина в черном платке. По невидимым ступеням взбегает она на изгорбину мостика и так же беззвучно, как солнечный отсвет, исчезает в узкий проход.
   А с другой стороны, еле шурша, проходит человек в сером пиджаке и круглой соломенной шляпе. Профиль его проплывает по небу, -- и снова нет никого. Въехав под мост, в сыром и прохладном сумраке, встречаете вы огромную барку. Еле приметным движением скользит она мимо вас. Седой старик, в рубахе, расстегнутой на груди, с засученными рукавами, стоит на корме и, напрягаясь, огромным веслом толкает барку вперед. Он похож на Харона.
   О, легкие тени венецианского утра! Вы, похожие на людей, -- только лукавые призраки. Не в жутком сумраке ночи, но в добела раскаленном и трепетном воздухе дня проплываете вы словно из кулисы в кулису. Да, из сырого Аида поднялись вы сюда, на поверхность земли, еще раз погреться на солнце, мелькнуть и исчезнуть. Знаю, любо вам обмануть наивного путника, на миг облекшись воздушной плотью, ибо велика ваша тоска по земле и велика жажда проникнуть в круг тех, кто живет. Привет вам!
   

II

   
   На восточной окраине города расположен парк, так называемые Giardini publici. В нем можно созерцать безобразный памятник Гарибальди, похожий на те угловатые гротики, которыми украшаются комнатные аквариумы. Из него даже каплет вода.
   Однако с венецианским парком считаться не следует: это изобретение позднейшее и непопулярное. Посещают его разве только заезжие гости, скучающие по "природе". Венецианцы туда не ходят, и это вполне естественно.
   Город, особенно современный, есть уход от природы, но уход вынужденный, невольный. Потому-то муниципальные учреждения всего мира так заботливо охраняют свои чахлые насаждения: хотя бы иллюзии природы просит дряблое и нерешительное сердце горожанина. Сад -- бессмысленный рудимент городского организма.
   Не такова Венеция. Природу отвергла она сознательно и свободно. Укрепив зыбкую свою почву, она не поколебалась скрыть ее под сплошным каменным покровом. Можно было бы сказать, что стихии венецианца суть вода, воздух, огонь и камень. Тощие деревца, кое-где выглядывающие из-за каменных стен, здесь до очевидности не нужны, да их, слава Богу, и немного.
   Я не хочу сказать, что Венеция с каким-то ожесточением изгоняет природу. Нет, она просто поворачивается к ней спиной.
   В представлении венецианца мир, обитаемый человеком, есть город -- совокупность жилищ. Недостаток места заставил Венецию сузить улицы свои до последних пределов, и венецианец, отказавшись от лошади как средства передвижения, преодолевает пространство пешком, ходя по своим закоулкам, как по коридорам одного гигантского здания. Он с такой же простотой ходит по своему городу, как мы по своей квартире.
   В Венеции есть только комнатные животные: собаки и кошки. Из птиц -- одни голуби, но все они гнездятся на Пьяцце, кормясь из рук прохожих. Если бы прекратить продажу кукурузы перед собором св. Марка, в Венеции не было бы и голубей: им осталось бы или улететь на материк, или умереть с голода.
   Из всех городов земного шара Венеция наименее может считать себя чем-нибудь обязанной природе. Напротив, вся она -- какое-то изумительное и нарочитое создание человека. Блистательно возникновение этого города наперекор природе, и многозначительно каменное его однообразие. Венеция -- прообраз титанической дерзости и неизбежной ограниченности человеческого ума. Венеция есть причуда гения, и оттого в этом городе, таком прихотливом и странном, полном прекраснейших образцов барокко, менее всего хочется быть естественным.
   Там, где в минувшие времена карнавал продолжался шесть месяцев, где полгода ходили в масках, простота теряет всякую цену. Жизнь становится игрой, опасной и тонкой.
   Потому так понятны и милы подведенные брови, нарумяненные губы и слишком заботливо обутые ноги венецианок. Потому так влекут нас их черные шали и ночные певучие шаги по звонкому камню.
   

III

   
   Хотел бы я посмотреть на того чудака, который первый пустил по свету сплетню, будто Венеция -- прекрасный приют для влюбленных. Конечно, одно из двух: или он был наивен, ужасно наивен, до трогательности, до того, что уже невозможно на него сердиться, -- или же это был злой старикашка, завистливый и беззубый, решивший подставить петушью свою ножку всем, кто послушает коварного его совета.
   Нигде так легко не расстаешься с надеждами и людьми, как в Венеции. Там одиночество не только наименее тягостно, но наиболее желанно. И вовсе не для того, чтобы сосредоточиться, уйти в себя, но напротив: чтобы забыть себя, потерять былое, сделаться одним из тех, кто часами сидит на набережной, глядя в туманную даль лагуны или на узкую башню San Giorgio.
   Венеция -- город разлук.
   В былые, счастливые дни караваны кораблей приставали к богатым ее пристаням, толпы чужеземных купцов и матросов, хлынув на набережную, волнами вливались в ее закоулки. Отцы, сыновья и мужья то прибывали домой, то уходили в море. Здесь, на родных островах, были они такими же случайными гостями, как темнолицые пронырливые мавры и белокурые безвольные рабы-славяне. Здесь века научили людей спокойно встречаться и расставаться безбольно. Стремительное возвышение Венеции и ее несметные богатства, привезенные со всех концов мира, были только достойными трофеями тех, кто спокойно и вольно в любую минуту готов был покинуть свой город, свою семью, всех любимых и близких -- ради опасного плавания или дерзкого набега.
   И в наши дни, по вечерам, когда схлынет с Пьяццы разноплеменная толпа, когда затихнут на риве окрики гондольеров, -- хорошо забраться в кафэ, возле театра Fenice, долго сидеть там, а потом еще дольше слоняться из улицы в улицу и думать о том, что ведь вот -- ничего не стоит вдруг, ни с того ни с сего, пойти к себе, завязать чемодан и уехать.
   Но трудно уехать отсюда домой, в Россию. Здесь научаешься любить камни, черную воду каналов, соленые испарения моря, рыжие занавески на окнах да людей, проходящих, как тени.
   Но горько и скучно помыслить, что дома ждут начатые дела, волнующие известия, близкие люди, что там снова воскреснут былые привязанности. Здесь хочется не любить и не хочется быть любимым. Венеция -- город разлук.
   Для того, кто задумал пропасть навсегда без вести, -- путь лежит через Венецию: здесь скоро разлюбишь былое, от всего оторвешься без боли и легко пойдешь куда глаза глядят. Недаром слово "Аргентина" здесь у всех на языке. Почему? Да так... Пришлось плохо -- взял и уехал куда-нибудь за океан. Аргентина так Аргентина.
   Легкий и нежный холод здесь вливается в сердце. И дуновения его кажутся счастьем нетленным, вечным.
   Нет, не пускайте влюбленных в Венецию. Там цепи становятся паутиной. Там учишься великому искусству: разлюблять.
   

КОММЕНТАРИИ

   Город разлук. -- Московская газета. 1911. 23 сентября.
   В Венеции судьба неожиданно соединила, сблизила Ходасевича и Бориса Александровича Грифцова (1885--1950). 3 августа 1911г. Ходасевич сообщал А. И. Чулковой в Париж: "Валандаюсь с Грифцовым, Катя уехала в Москву, -- и он очень мил на холостом положении" (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 39). В это же время уехала в Москву и Евгения Муратова. Оставленные возлюбленными, приятели бродили по улочкам Венеции, переживая "страшную сладость в смущении, что любовь прошла", -- как писал Б. Грифцов в автобиографической повести "Бесполезные воспоминания" (Берлин: Изд-во писателей, 1923). Ср. со ст-нием Ходасевича "Нет ничего прекрасней и привольней, чем навсегда с возлюбленной расстаться..." (1925--1926).
   Совместность пережитого связала и их произведения множеством сюжетных линий, персонажей, тональностью, а порой текстуальными совпадениями. Особенно это касается рассказа "Дни в Венеции" (30 августа -- 1 сентября 1911 г.), который Б. Грифцов посвятил "Вл. Ходасевичу", и очерка "Город разлук". В другом рассказе Б. Грифцова, "Неверное сердце", в автобиографическую историю вплетен любовный сюжет Ходасевича и Е. Муратовой, их встреча в Венеции. Рассказы Б. Грифцова, неопубликованные, оставшиеся в рукописях (РГАЛИ. Ф. 2171. Оп. 1. Ед. хр. 17), Ходасевич знал, возможно, слышал их в чтении автора.
   И в более поздние годы, неоднократно, в стихах и прозе, обращаясь к венецианским впечатлениям, к теме "город разлук", Ходасевич менял тональность, освещение. Заехав в Венецию в 1924 г., он жаловался В. Г. Лидину: "Для Венеции нужна беззаботность, точнее -- способность предаваться чистому лиризму (любой окраски). А вот ее-то и поубавилось" (письмо от 18 марта 1924 г. -- см. т. 4 наст. изд.).
   Со временем лирическая тональность сменилась трагической опустошенностью. В 1934 г., вновь обратившись к венецианским воспоминаниям, автор "Европейской ночи" не нашел ни романтической возлюбленной, "царевны" ("изумительного и нарочитого создания"), ни романтического города-причуды. Тему прозаического отрывка он обозначил словами "О трех женщинах", сделав героиней своей "уличную женщину 2-го разряда" (или "женщину в зеленом"), её старуху-мать и дочь.
   Только начало задуманного рассказа перекликается с очерком "Город разлук": "Венеция. Свобода. Безделье. Вдвоем. Вживание в жизнь гор<ода> к<а>к в жизнь природы. Час дня, погода = обеду; 5 час. = чаю, вечером музыка на Пьявоне. Отливы толпы равны отливам моря".
   "Женщина в зеленом" -- сквозной персонаж рассказа Б. Грифцова "Дни в Венеции", своеобразная ночная душа Венеции, жизнь которой состоит из череды влюбленностей, короткого счастья и раз? лук. Рассказ кончался словами: "Да, накануне отъезда я еще раз видел нашу женщину в зеленом. Ее снова можно назвать так, потому, что она была опять в зеленом платье, одна, нескладная, печальная. Она металась в часы ночные по пьяцце, посмотрела так печально и дико и исчезла за углом прокураций".
   Историю "женщины в зеленом" Ходасевич перенес в свой рассказ, заземлив ее. На этот раз он писал не о молодом счастье любви и счастье разлуки, не о мимолетности чувств -- о невозможности повторить пережитое, об усталости и отсутствии желаний, когда к жизни привязывает ответственность за близких: слово "святость" множество раз повторено в рассказе. Само понятие счастье меняется: "Всем надо счастья. Счастье -- это тепло, сытость, покой... Конечно, -- раньше было. Ведь вот -- влюбился же, б<ыл> счастлив, дурак. И, главное, она была сыта, и дев<очка>, и старуха". Правда, и это короткое счастье оказалось случайным: "Лживый флорен<тиец>. Право, жаль, что проза... И жаль, что не сыта. И дев<очка>, и мать. И что не прочно все". За этим следовала неожиданная яростная концовка: "А я свободен! А мне ничего не надо! А у меня нет желаний!" (АБ. Ф. Карповича).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru