Хлебников Велимир
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Закон качелей велит..."
    "Люди, когда они любят..."
    "Сон - то сосед снега весной..."
    Па-люди
    "О, если б Азия сушила волосами..."
    Праотец
    "Девушки, те, что шагают..."
    "Волга! Волга!.."
    "В тот год, когда девушки..."
    "Ласок Груди среди травы..."
    "Вши тупо молилися мне..."
    "Солнца лучи в черном глазу..."
    Отказ
    "Оснегурить тебя..."
    "Приятно видеть..."
    "Не чертиком масленичным..."
    Я и Россия
    "Ручей с холодною водою..."
    Не шалить!

   Русский верлибр: Антология.
   СПб.: "ЛИО РЕДАКТОР", 1997
   
             
             
   

Велимир ХЛЕБНИКОВ

   

* * *

             Закон качелей велит
             Иметь обувь то широкую, то узкую.
             Времени то ночью, то днем,
             А владыками земли быть то носорогу, то человеку.
   

* * *

             Люди, когда они любят,
             Делающие длинные взгляды
             И испускающие длинные вздохи.
             Звери, когда они любят,
             Наливающие в глаза муть
             И делающие удила из пены.
             Солнца, когда они любят,
             Закрывающие ночи тканью из земель
             И шествующие с пляской к своему другу.
             Боги, когда они любят,
             Замыкающие в меру трепет вселенной,
             Как Пушкин -- жар любви горничной
                                                               Волконского.
   

* * *

             Сон -- то сосед снега весной,
             То левое непрочное правительство
                                                     в какой-то думе.
             Коса то украшает темя, спускаясь на плечи,
                                                               то косит траву.
             Мера то полна овса, то волхвует словом.
   

ПА-ЛЮДИ

             Птица, стремясь ввысь,
             Летит к небу,
             Панна, стремясь ввысь,
             Носит высокие каблуки.
             Когда у меня нет обуви,
             Я иду на рынок и покупаю ее.
             Когда у кого-нибудь нет носу,
             Он покупает воску.
             Когда у народа нет души,
             Он идет к соседнему
             И за плату приобретает ее --
             Он, лишенный души!!!
   

* * *

             О, если б Азия сушила волосами
             Мне лицо -- золотым и сухим полотенцем,
             Когда я в студеном купаюсь ручье.
             Ныне я, скромный пастух,
             Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо.
             И коровий рожок лежит около --
             Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость.
   

ПРАОТЕЦ

             Мешок из тюленей могучих на теле охотника,
             Широко льются рыбьей кожи измятые покровы.
             В чучеле сухого осетра стрелы
             С орлиными перышками, дроты прямые и тонкие,
             С камнем, кремнем зубчатым на носу вместо
                                 клюва и парою перьев орлиных на хвосте.
             Суровые могучие открыты глаза, длинные
                                           жестокие волосы у охотника.
             И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно
                                                               вытянут вперед,
             Подобно оку бога в сновидении, готовый
                                 ринуться певучей смертью: Дззи!
             На грубых круглых досках и ремнях ноги.
   

* * *

             Девушки, те, что шагают
             Сапогами черных глаз
             По цветам моего сердца.
             Девушки, опустившие копья
             На озера своих ресниц.
             Девушки, моющие ноги
             В озере моих слов.
   

* * *

             Волга! Волга!
             Ты ли глаза-трупы
             Возводишь на меня?
             Ты ли стреляешь глазами
             Сел охотников за детьми,
             Исчезающими вечером?
             Ты ли возвела мертвые белки
             Сел самоедов, обреченных уснуть,
             В ресницах метелей,
             Мертвые бельма своих городов,
             Затерянные в снегу?
             Ты ли шамкаешь лязгом
             Заколоченных деревень?
             Жителей нет -- ушли,
             Речи ведя о свободе.
             Мертвые очи слепца
             Ты подымаешь?
             Как! Волга, матерью,
             Бывало, дикой волчицей
             Щетинившая шерсть,
             Когда смерть приближалась
             К постелям детей --
             Теперь сама пожирает трусливо детей,
             Их бросает дровами в печь времени?
             Кто проколол тебе очи?
             Скажи, это ложь!
             Скажи, это ложь!
             За пятачок построчной платы!
             Волга, снова будь Волгой!
             Бойко, как можешь,
             Взгляни в очи миру!
             Граждане города голода.
             Граждане голода города.
             Москва, остров сытых веков
             В волнах голода, в море голода,
             Помощи парус взвивай.
             Дружнее, удары гребцов!
   

* * *

             В тот год, когда девушки
             Впервые прозвали меня стариком
             И говорили мне: "Дедушка", -- вслух презирая
             Оскорбленного за тело, отнюдь не стыдливо
             Поданное, но не съеденное блюдо,
             Руками длинных ночей,
             В лечилицах здоровья,--
             В этом я ручье Нарзана
             Облил тело свое,
             Возмужал и окреп
             И собрал себя воедино.
             Жилы появились на руках,
             Стала шире грудь,
             Борода шелковистая
             Шею закрывала.
   

* * *

             Ласок
             Груди среди травы,
             Вы вся -- дыханье знойных засух.
             Под деревом стояли вы,
             А косы
             Жмут жгут жестоких жалоб в желоб,
             И вы голубыми часами
             Закутаны медной косой.
             Жмут, жгут их медные струи.
             А взор твой -- это хата,
             Где жмут веретено
             Две мачехи и пряхи.
             Я выпил вас полным стаканом,
             Когда голубыми часами
             Смотрели в железную даль.
             А сосны ударили в щит
             Своей зажурчавшей хвои,
             Зажмуривши взоры старух.
             И теперь
             Жмут, жгут меня медные косы.
   

* * *

             Вши тупо молилися мне,
             Каждое утро ползли по одежде,
             Каждое утро я казнил их --
             Слушай трески,--
             Но они появлялись вновь спокойным прибоем.
             Мой белый божественный мозг
             Я отдал, Россия, тебе:
             Будь мною, будь Хлебниковым.
             Сваи вбивал в ум народа и оси,
             Сделал я свайную хату
             "Мы -- будетляне".
             Все это делал, как нищий,
             Как вор, всюду проклятый людьми.
   

* * *

             Ра -- видящий очи свои в ржавой и красной
                                                               болотной воде,
             Созерцающий свой сон и себя
             В мышонке, тихо ворующем болотный злак,
             В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри
             в знак мужества,
             В траве зеленой, порезавшей красным
                                 почерком стан у девушки, согнутой с серпом,
             Собиравшей осоку для топлива и дома,
             В струях рыб, волнующих травы, пускающих
                                                               кверху пузырьки,
             Окруженный Волгой глаз.
             Ра -- продолженный в тысяче зверей и растений,
             Ра -- дерево с живыми, бегающими и думающими
                                           листами, испускающими шорохи, стоны.
             Волга глаз,
             Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин.
             И Разин,
             Мывший ноги,
             Поднял голову и долго смотрел на Ра,
             Так что тугая шея покраснела узкой чертой.
   

* * *

             Солнца лучи в черном глазу
             У быка
             И на крыле синей мухи,
             Свадебной капли чертой
             Мелькнувшей над ним.
   

ОТКАЗ

             Мне гораздо приятнее
             Смотреть на звезды,
             Чем подписывать
             Смертный приговор.
             Мне гораздо приятнее
             Слушать голоса цветов,
             Шепчущих: "Это он!" --
             Склоняя головку,
             Когда я прохожу по саду,
             Чем видеть темные ружья
             Стражи, убивающей
             Тех, кто хочет
             Меня убить.
             Вот почему я никогда,
             Нет, никогда не буду Правителем!
   

* * *

             Оснегурить тебя
             Пороши серебром.
             Дать большую метлу,
             Право гнать зиму
             Тебе дать.
   

* * *

             Приятно видеть
             Маленькую пыхтящую русалку,
             Приползшую из леса,
             Прилежно стирающей
             Тестом белого хлеба
             Закон всемирного тяготения!
   

* * *

             Не чертиком масленичным
             Я раздуваю себя
             До писка смешиного
             И рожи плаксивой грудного ребенка.
             Нет, я из братского гроба
             И похорон -- колокол Воли.
             Руку свою подымаю
             Сказать про опасность.
             Далекий и бледный, но не житейский
             Мною указан вам путь.
             А не большими кострами
             Для варки быка
             На палубе вашей
             Вам знакомых и близких.
             Да, я срывался и падал,
             Тучи меня закрывали
             И закрывают сейчас.
             Но не вы ли падали позже
             И гнали память крушений,
             В камнях невольно лепили
             Тенью земною меня?
             За то, что напомнил про звезды
             И был сквозняком быта этих голяков,
             Не раз вы оставляли меня
             И уносили мое платье,
             Когда я переплывал проливы песни,
             И хохотали, что я гол.
             Вы же себя раздевали
             Через несколько лет,
             Не заметив во мне
             Событий вершины,
             Пера руки времен
             За думой писателя.
             Я одиноким врачом
             В доме сумасшедших
             Пел свои песни-лекарства.
   

Я И РОССИЯ

             Россия тысячам тысяч свободу дала.
             Милое дело! Долго будут помнить про это.
             А я снял рубаху.
             И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
             Каждая скважина
             Города тела
             Вывесила ковры и кумачовые ткани.
             Гражданки и граждане
             Меня -- государства
             Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
             Ольги и Игори,
             Не по закону
             Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
             Пала темница рубашки!
             А я просто снял рубашку --
             Дал солнце народам Меня!
             Голый стоял около моря.
             Так я дарил народам свободу,
             Толпам загара.
   
   Три века русской поэзии
   М., "Просвещение", 1979.
   

Велимир Хлебников

1885--1922

   
   "Ручей с холодною водою...". 1921.
   Не шалить! 1922.
   
   Велимир (Виктор) Владимирович Хлебников родился в Астраханской губернии, сын ученого-натуралиста. Учился в Казанском университете, затем, с 1908 г., в Петербургском; курса не закончил. В печати дебютировал в 1908 г., на страницах сборника футуристов "Садок судей". Один из ведущих участников движения футуристов в России, подписавший все их манифесты. Хлебникову принадлежит и русское название футуристов -- "будетляне". Являя собой странную фигуру в литературном мире, вел неустроенную, полу бродячую жизнь, был редкостным бессребреником, называл себя дервишем, йогом, марсианином. В апреле 1916 г., во время империалистической войны, был призван в армию, служил рядовым в запасном пехотном полку, испытав много непосильных для него мучении солдатчины. После Октября, в 1921 г., провел несколько месяцев в Северном Иране, куда попал из Баку с частями Красной Армии. Всегда погруженный в фантастические умозаключения (попытки найти числовые закономерности истории, создать "звездный", или "мировой", язык -- иероглифический язык понятий, "азбуку ума"), он редко завершал литературные работы и мало заботился об их сохранности, таская бумаги в своих полуголодных странствиях в мешках, в наволочках. В печать его стихи готовили и сдавали обычно друзья. Хлебников -- поэт-экспериментатор, искатель, по определению Маяковского -- "Колумб новых поэтических материков". В глазах многих он и сейчас остается "поэтом для поэтов". Наделенный острым чувством природы, свежестью восприятия, особым чутьем к слову, Хлебников исходил в своем творчестве из собственных теорий и писал очень своеобразно, применяя чаще свободный интонационный стих, с неожиданными ритмическими и смысловыми сдвигами. Вникая в корни слов, в начальные звуки корней, хотел постигнуть древнейший смысл звука и слова и тем самым проникнуть в намять человечества. По гнездам родственных слов обосновывал возможность и необходимость возникновения слов новых и сам создавал их. Изобретенные им слова ("смехачи", "смеево" от корня "сме", например) встречаются в его стихах рядом с архаизмами, новаторство сочеталось с горячей привязанностью к древнерусским сюжетам, к старинному синтаксису. Неровность и "раздерганность" его стихов как бы контрастирует с отдельными блестящими по выразительности кусками, с прекрасными образами и определениями. Многие строки Хлебникова, говорилось в одной критической статье 1914 г., "кажутся обрывками какого-то большого, никогда не написанного эпоса". В годы империалистической войны и революции стихи Хлебникова заметно приблизились к живой социальной жизни (поэмы "Ночь перед Советами", "Прачка"); революцию он воспринял как народное возмездие за века гнета и как путь человечества к проявлению своей свободной воли. Поэты, особенно из примыкавших к футуристам, многому учились у Хлебникова. Его умение насытить звуковые элементы стиха смысловыми ассоциациями, его смелая образность отозвались в поэзии Маяковского, Асеева, Пастернака, Цветаевой.
  

* * *

             Ручей с холодною водою,
             Где я скакал, как бешеный мулла,
             Где хорошо.
             Чека за сорок верст меня позвала на допрос,
             Ослы попадались навстречу.
             Всадник к себе завернул.
             Мы проскакали верст пять.
             "Кушай!" -- всадник чурек отломил золотистый,
             Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу:
             Гнездо голубых змеиных яиц,
             Только нет матери.
             Скачем опять, на ходу
             Кушая неба дары.
             Кони трутся боками, ремнями седла.
             Улыбка белеет в губах моего товарища:
             "Кушай, товарищ!" -- опять на ходу
                                           протянулась рука с кистью глаз моря,
             Так мы скакали вдвоем на допрос у подножия гор.
             И буйволов сухое молоко хрустело в моем рту,
             А после чистое вино в мешочках и золотистая мука,
             А рядом лес густой, где древний ствол
             Был с головы до ног окутан хмурым хмелем,
             Чтоб лишь кабан прошиб его, несясь как пуля.
             Чернели пятна от костров, зола белела, кости.
             И стадо в тысячи овец порою, как потоп,
             Руководимо пастухом, бежало нам навстречу
             Черными волнами моря живого.
             Вдруг смерилось темное ущелье. Река темнела рядом.
             По тысяче камней катила голубое кружево.
             И стало вдруг темно, и сетью редких капель
             Покрылись сразу мы. То грозное ущелье
             Вдруг встало каменною книгой читателя другого,
             Открытое для глаз другого мира.
             Аул рассыпан был, казались сакли
             Буквами нам непонятной речи.
             Там камень красный подымался в небо
             На полверсты прямою высотой, кем-то читаемой
                                                               доныне книгой,
             Но я чтеца на небе не заметил,
             Хотя, казалось, был он где-то около,
             Быть может, он чалмой дождя завернут был.
             Служебным долгом внизу река шумела,
             И оттеняли высоту деревья-одиночки.
             А каменные ведомости последней тьмы тех лет
             Красны, не скомканы, стояли.
             Окаменелых новостей висели правильно строки.
             А через день Чека допрос окончила ненужный,
             И я в Баку на поезде уехал.
             Овраги, где клубилася река
             В мешках внезапной пустоты,
             Где сумрак служил небу,
             Я узнавал растений храмы,
             И чины и толпу.
             Здесь дикий виноград я рвал,
             Все руки исцарапав.
             То торга крик? Иль описание любви, и нежной и туманной?
             Как пальцы рук над каменной газетой, белели облака
             К какому множеству столетий.
             И я уехал.
             Овраги, где я лазил, мешки русла пустого, где
                                                     прятались святилища растений,
             И груша старая в саду, на ней цветок богов -- омела
                                                                         раскинула свой город.
             Могучее дерево мучая деревней крови другой, цветами краснея,
             Прощайте все!
             Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи,
             В деревни золотые вели свои стада.
             Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небо
             И к тучам шел.
             Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц
                                                               за черною решеткою ресниц,
             Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.
             Прощай, ночная темнота,
             Когда и темь и буйволы
             Одной чернели тучей,
             И каждый вечер натыкался я рукой
             На их рога крутые,
             Кувшин на голове
             Печальнооких жен
             С медлительной походкой!
   

Не шалить!

             Эй, молодчики-купчики,
             Ветерок в голове!
             В пугачевском тулупчике
             Я иду по Москве!
             Не затем высока
             Воля правды у нас,
             В соболях -- рысаках
             Чтоб катались, глумясь.
             Не затем у врага
             Кровь лилась по дешевке,
             Чтоб несли жемчуга
             Руки каждой торговки.
             Не зубами скрипеть
             Ночью долгою,
             Буду плыть -- буду петь
             Доном-Волгою!
             Я пошлю вперед
             Вечеровые уструги.
             Кто со мною -- в полет?
             А со мной -- мои други!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru