Хаит Давид Маркович
Первая любовь Натана

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Литературно-художественные сборники. Недра. Книга четырнадцатая (II), 1928
   

ДАВИД ХАИТ

Дмитрию Стонову

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ НАТАНА

РАССКАЗ

1

   -- Иди сюда, стой и не дыши!-- сказал отец Натану.-- Пожиратель бубликов и моей жизни, отвечай мне на один вопрос!
   -- На какой?-- спросил Натан.
   -- Когда ты будешь наконец лежать в могиле?
   На дворе за дверью в звонах разлился апрель. В тесной и высокой комнате пахло сапожным клеем.
   Отец -- в фартуке и лысый как луна -- целился шилом в глаз Натана.
   -- Надо вырвать твои глаза,-- произнес он спокойно.
   Натан низко склонил голову.
   -- Твои глаза видят то, что не надо видеть,-- продолжал отец.-- Ты чего, дурак, отбился от людей в тринадцать лет своей жизни? Не смотри на потолок, смотри на пол, не молчи и не говори! Эй, сын княжеской породы! Я харкать кровью, я -- шить сапоги, а ты -- думать и не делать? Мооолчать!
   Натан молчал.
   На носу отца вздрогнули очки. На спине его расстегнулся фартук и отец выглянул из него -- страшный и смешной. Он нагнулся к полу и поднял дверь, ведущую вниз, в подвал.
   -- Подо мной твое место,-- жутко и тихо сказал отец, толкнув Натана в подвал.
   Натан скатился вниз по лестницам.
   Его ослепила тьма. Он широко открыл глаза от страха. Из тьмы проступило черное мокрое окно. В подвале пахло холодной землей. Сверху, как из трубы, доносились отцовские крики. Потом Натану показалось, что окно уходит. Солнце догорело на паутине,-- тьма встала как стена.
   Натан поднялся с холодной земли и пошел к расплывчатому пятну окна. Он взобрался на высокий подоконник, выломал стекло и ушел.
   На синем небе мерцали звезды. Здания в неуверенном сумраке стали мягче. Лица людей были матовы.
   Натан пробрался в Семинарский сад. На гравии тень его задрожала как летучая мышь. Он сощурился от света садовых фонарей, а фонари скользнули по его фигуре. Заметив его белые брюки, гимназический герб и длинные волосы, семинаристы кричали:
   -- Оденьте штаны!
   Натан свернул к крокетной площадке.
   Сад был маленький, круглый, похожий на клумбу. Вокруг сада извивалась аллея, вместо рубинов в кольце горели астры.
   У фонарей бились испуганные бабочки, над головой Натана дрожала живая листвяная крыша. Он увидел впереди себя двух гимназисток. Голоса их зеенели смехом.
   -- О-ох, мать моя двоюродная!-- сказала одна гимназистка.-- Надька, еще один круг, самый-пересамый последний... Поздно...-- и вдруг над ухом Натана прозвенело:-- молодой человек, будьте добры сказать: который час?
   Натан запомнил: он ответил резко как солдат. И еще запомнил:-- Мерси.
   Он закрыл глаза и быстро прошептал про себя,-- чтоб не забыть: "честь имею представиться", "честь имею представиться".
   -- Честь имею представиться!-- сказал он громко.-- Натан, ученик третьего класса.
   Он тронул пальцем околыш белой своей фуражки, но раздумал и снял фуражку с головы. Волосы растрепались. Он держал фуражку на отлете и стоял как плакучая ива.
   -- Натан... А дальше?-- спросила тонкая и черная гимназистка.
   -- Натан и все.
   -- Ага, значит, Натан мудрый, да?
   Натан близко перед собою увидел карие смешливые глаза и ему стало душно.
   -- А вы кто?-- спросил он.
   -- Никто,-- спокойно и скучливо ответила гимназистка.
   Он сорвал астру и протянул ее девочке. Она покраснела и спрятала руки за спину. Астра застыла в руке Натана. Гимназистка серьезно и с сожалением сказала:
   -- Я уличных знакомств не признаю.
   -- А какие?
   -- Такие, когда к нам в дом ходят.
   -- А-а-а...-- протянул Натан. Ему стало стыдно.
   -- А и бэ сидели на трубе, а упало, бэ пропало,-- что осталось на трубе?
   Подруга шла рядом. Она была маленькая и круглая. Голова ее -- в шляпке с резинкой -- болталась как шарик.
   Тонкая и черная, перестав смеяться, сорвала с дерева ветку и, отрывая по листику, промолвила:
   -- Любит, не любит, к сердцу прижмет, к чорту пошлет. Сорвав последний лист с ветки, она радостно крикнула:
   -- Любит!
   -- Галя, ты про кого?-- спросила подруга.
   -- Галя, как вас зовут?-- торжествующе спросил Натан.
   -- Надька, чтоб тебя черти побрали!-- сказала гимназистка подруге и топнула ногой, обутой в "лодочку".-- Ты так сохраняешь тайну, да? Ничего я теперь тебе доверять не буду!
   -- Галя... А дальше?-- ехидно спросил Натан.
   -- Заозерская!-- вдруг неожиданно для себя сказала Галя. Спохватившись, она быстро пошла к каменному фонтану.
   Натан увидел ее за садовой решеткой. Она звонко крикнула:
   -- Уличные знакомые не провожают домой!
   Натан оглянулся,-- Галя скрылась в толпе. Гравий шуршал под ногами как дождь.
   -- Опля-я-я -- донесся визг с крокетной площадки.
   -- Дужка!
   -- Кто?-- услышал Натан над ухом.
   -- Этот!
   -- Этот?-- спросил колючий гимназист и, ткнув пальцем в грудь Натана, крикнул:-- снимите волосы!
   Натан сжал кулаки. И так стоял он долго, глядя на садовую решетку. Потом увидел в своей руке астру. Натан бросил ее в гравий.
   

2

   Город был как заколдованный: светила луна и пахло рекой. На улицах щемило от запаха речных трав.
   Натан пришел домой поздно. Боясь разбудить отца, лег в подвале. Он лежал внизу один и долго не смыкал глаз. Было холодно. Сверху доносилось сонное бормотанье отца,-- тогда Натан закрывал глаза.
   На улице трещали сторожевые колотушки. Наверху, над подвалом, погасли огни. Над Наганом склонилась ночь в черном платье, как вдова.
   -- Натан! У-у-у, Натан, где он, чоррт его в душу!
   И Натан, услышав голос отца, сжался и вдруг хорошо и спокойно подумал:
   -- Галя Заозерская.
   Он проснулся, когда в подвальном окне зазолотилась паутина. Он поднялся по лестнице наверх.
   Наверху, в комнате, навсегда пропахшей кожей и клеем, сидел на кожаном табурете отец. На верстаке коптила лампа, треснувшее стекло ее, как пластырем, было залеплено бумагой. Отец сучил дратву. Он близко подносил ее к лампе, щуря под очками глаз и рассматривая ее на свету. Лампа бросала на стену его угловатую тень.
   Отец продел дратву в сапог, описал рукою линию в воздухе и сказал:
   -- А, чтоб вы сгорели!
   Вновь продевая дратву, он добавил:
   -- Нищета!-- и лихорадочно штопая сапог, выбрасывал слова, от которых еще больше закипал его гнев.-- Болячки! Горе! Ужас!
   Сделав последний стежок, он посмотрел на сына и закончил:
   -- И вдобавок -- разбойная порода на моей голове!
   Он бросил сапог и, уничтожающе покачав головой, долгим взглядом глядел на Натана.
   -- А!
   Натан засмеялся.
   -- А-а?-- вскрикнул отец.
   -- А и бэ сидели на трубе, а упало, бэ пропало,-- что осталось?-- вдруг вспомнил Натан.
   -- Молчать!-- крикнул отец и бросил в стену банку с деревянными гвоздями.
   -- Так он же молчит,-- услышал Натан тревожный материнский голос.
   Мать взяла сына за руку и шепнула ему:
   -- Сейчас лучше уйди.
   Она быстро замигала ресницами.
   "Волнуется!" -- подумал Натан, глядя на ресницы матери, и перевязал ремнями книги.
   -- Те-те-те...-- зацокал, губами отец.-- Маменька и сынок! Отвечай мне: о чем он думает?
   -- Сейчас он думает о том, чтоб итти в гимназию.
   -- Нет!-- закричал отец, и поднявшись с табурета, задел ногой верстак,-- на пол пролились сапожные чернила.
   -- Нет! -- сильнее закричал он, свирепея от пролитых чернил.-- Он думает о чем не думают!
   -- Ничего он не думает.
   -- Не-е-ет! Нам не до того, чтоб думать! Я ему шпандырем перебью его задумчивый вид!
   Мать сунула в руки Натана медный пятак и сказала ему:
   -- Так ты же не забудь покушать, как ты забываешь всегда.
   Натан взял материнский пятак и купил в гимназическом дворе пирожок.
   Он отправился в гимназический сад. Там он сидел под липами, дожидаясь звонка. Земля, не согретая солнцем, пахла чугуном. Деревья в саду стояли мокрые от росы. Натан посмотрел на суровое небо, но тотчас же вздрогнул от щелчка.
   Он посмотрел на обидчика.
   -- Длинноволосый! -- сказал ему обидчик. -- Идем в чехарду играть!-- и увлек Натана к трапециям.
   У стены гимназисты стояли фронтом. Выставив спины, они крепко уперлись внемлю ногами. На спины галопом взлетали товарищи, прыгая через головы.
   -- Э-эх, жинка!-- громко и сладко сказал очередной прыгун и, с минуту задержавшись у спины товарища, заерзал, делая неприличные жесты.
   -- Чехарда, чехарда, го-оп!-- восклицали прыгуны и летели в пыль.
   И опять кто-то восторженный, замирая, шептал:
   -- Эх, жинка!
   Натан отошел от стены.
   -- Не имеешь права нарушать правила!-- крикнули ему.-- Становись в очередь!
   Он вырвал руку и убежал. Кто-то наотмашь ударил его по лицу, крикнув:
   -- Делай как все!
   Натан увидел перед собою красное скуластое лицо и на минуту сжались все его мышцы. Мысли его ударились в одну точку: перекусить зубами красное скуластое лицо.
   Из коридора на поляну вышел гимназический сторож и зазвонил. Толпы, как ручьи, растеклись по коридорам. В класс вошел учитель, и Натана охватила дикая тоска. Над классом опустилась тишина, и в тишине учитель зачертил мелом по доске. Он говорил глухо и холодно и слова его были как мел,-- хрустящие, рассыпающиеся в пыль. И мел лег на душу Натана. Он сидел на задней парте и тупо, тяжело озирался. Горела голова, мысли останавливались лишь на том, что видели глаза.
   -- Мел, парта, дверь, учитель,-- думал Натан. Потом, когда очнулся от крика, удивился тому, что учитель разговаривает.
   -- По книжке!-- закричал учитель.-- Говорите только то, что заучили в книжке. Не надо знать то, что не задано.
   Натан посмотрел на усы учителя,-- они шевелились как раки.
   -- Говорите!-- вскрикнул учитель, а Натан, глядя на раз'яренное лицо его, нечаянно подумал:
   -- Галя Заозерская.
   Звонки и учителя сменялись, толпы стекались ручьями, чехарду вменял козел, но классная комната была недвижима,-- крепкая, ввинченная в землю, и казалось Натану, что навсегда повисла в ней меловая пыль и всегда на гимназическом дворе, в трафс будет4цвести отрава.
   Детская душа его окуривалась горьким дымом.
   Он ушел из гимназии после третьего урока, четвертым был закон божий. Когда шел к воротам, услышал за собою:
   -- Вот, жидам лафа! Три урока и -- домой. А нам еще -- закон. Как-будто -- без обеда остались!
   Сказавший забежал вперед, посмотрел в лицо Натана и, сжав кулак, крикнул:
   -- Жид!
   А Натан, сдерживая слезы, засмеялся.
   

3

   И когда смеялся, вспомнил бабочек, кружащихся у огней.
   День тянулся, истомленный солнцем. Когда над каменным двором распростерлось небо, налитое закатом, как золотая чаша, Натан пошел в Семинарский сад.
   Он подошел к садовой решетке, к фонтану и к клумбе, где накануне сорвал астру. Люди входили в калитку,-- пестрые, в белом и голубом. Из пожарных шлангов поливали гравий. С гор спустились сумерки,-- синие, в огнях.
   Из фонтана падали водяные капли. Натан смотрел на них долго. Он отошел от фонтана тяжело, с смутным чувством пробежал по кругу и в конце его замедлил шаг. Он оглянулся,-- никого не было, но дальше итти было трудно. Внимательно взглянув под ноги, на гравий, увидел мельком скамью и, глядя на скамью, прошептал:
   "Будьте добры сказать: который час?"
   В калитке промелькнула гимназическая шляпка, похожая на детский кораблик. В свете газового шара Натан увидел локон на лбу и карие глаза, ставшие черными.
   Гимназистка вошла в калитку. Зеленое платье ее плыло в глазах Натана.
   Она пошла с подругой по кругу. Они шли, не оглядываясь,-- гимназистки не оглядываются!
   У Натана дрогнул локоть,-- Галя прошла мимо него,
   -- Виноват!-- сказал ей длинный и серый гимназист, подставляя ногу, как бы невзначай.
   -- Виноватых бьют,-- ответила Галя, не оглядываясь.
   -- А иногда и целуют.
   -- Виноватых никогда не целуют!
   Натан быстро пошел вперед, заучивая на ходу придуманную фразу и, когда увидел зеленое платье, выпалил целиком, без запинки:
   -- Простите пожалуйста, если не ошибаюсь, вы, кажется, Галя Заозерская?
   -- Да,-- твердо и просто ответила Галя.
   -- Мы кажется с вами знакомы?-- с трудом выговорил Натан и протянул гимназистке руку.
   -- Теперь знакомы,-- ответила Галя, пожимая протянутую руку, и проговорила в сторону подруги, словно продолжая прерванный разговор, хотя разговора не было:-- А Ксения Петровна, господи, страсти-напасти, задала мне наизусть до шестой главы.
   -- Простите, можно мне итти с вашей стороны?-- вдруг спросил Натан у Гали и покраснел.
   Она взглянула на него непонимающе и, пожав плечами, проронила:
   -- Все равно.
   Он поднял прутик и сломал его. Галя продолжала разговор с Надей:
   -- Шурке я на географии шпаргалку подсунула, а она, дура, обиделась. Страсти-напасти.
   Натан шел, толкая людей и широко переставляя ноги, чтоб не бежать вслед. Спутницы шли быстро, словно занятые. Он мучительно думал,-- что бы сказать?
   -- Вы далеко живете?
   -- У вокзала.
   -- Где?-- спросил Натан, прослушав ответ.
   -- Глухим две обедни не служат.
   Надя, освободив руку из руки Гали, вдруг побежала вперед.
   -- Надька, куда же ты?-- заторопилась подруга и помчалась не оглядываясь.
   Натан ускорил шаг. Он на минуту потерял Галю и вспомнил об астре, брошенной в гравий.
   Надя, запыхавшись, остановилась и прошептала Гале:
   -- Он только к тебе обращается!
   -- Но он идет с моей стороны.
   -- Так больше невозможно!-- Все всегда ходят с твоей стороны!
   -- Ска-а-ажите пожалуйста! -- сказала Галя, сморщив губы.-- Он -- третьеклассник.
   -- Даже третьеклассники ходят с твоей стороны.
   -- Надька, перестань!
   -- Не перестану.
   -- Надька, перестань!
   -- Не перестану.
   Галя топнула ногой и гневно сказала:
   -- Значит, ты такая подруга, да? Раз -- перестаешь? Два -- перестаешь? Три!!! Перестаешь?
   -- Три -- говори до зари!-- закричала Надя и скрылась в толпе так стремительно, что Галя не успела опомниться.
   -- Галя!-- сказал Натан, нашедший ее.-- Вот я!
   -- Кто?-- протянула Галя и вдруг сурово сказала:-- Прощайте.
   -- Куда вы идете?
   -- Домой.
   -- Ка-ак домой?
   -- Ногами.
   Натан сначала шопотом, а потом громко проговорил приготовленную фразу:
   -- Простите за нахальство, разрешите вас проводить?
   -- Мама увидит,-- ответила Галя, смягчая голос -- А мы знакомы улично.
   И потом случилось так, что Натан и Галя шли по длинной, сверкающей огнями улице. Улица тянулась к вокзалу.
   У окна кондитерской Галя остановилась, зачарованная витриной. В витрине, усыпанный гирляндами огней, стоял смеющийся сахарный дед. В руке его было опрокинутое лукошко, оттуда серпантином струились пирожные -- кремовые, шоколадные, ванильные.
   Галя посмотрела на пирожные и на спутника и, ничего не сказав, пошла дальше.
   -- А вы где живете?-- спросил Натан.
   -- Далеко,-- ответила Галя.-- Не хотите проводить -- так и сказали бы.
   Они миновали пустынный соборный сквер и шли в безмолвии и полумгле. За земской управой оборвалась цепь огней, гуще надвинулись деревья. По тротуарам, как маятник, отстукивали каблучки Гали. В лицо ее -- сквозь ветки -- заглядывала острая луна. В свете луны Натан видел тонкий нос, узкий матовый лоб и сжатые розовой змейкой губы.
   У вокзала, за тюрьмой, на солончаковом валу, Галя прямо, немигающе взглянула на Натана и, склонив голову, улыбнулась.
   -- Что?-- спросил он, поймав улыбку Гали.
   -- Смешной вы... То молчите, то говорите невпопад. Дойдя до конца вала, она отрывисто бросила:
   -- Дальше нельзя!-- и, указывая рукою вдаль, на изогнутый рукав улицы, протянула:-- Вон он, наш дом! Где огонь. Я сама дойду. Увидят! Прощайте. Большое-пребольшое спасибо.
   Она протянула Натану руку,-- теплую и мягкую как булочка.
   -- Прощайте, а не до свидания?
   -- Ну-у-у, до свидания...
   Помолчав минуту, Галя оживленно добавила:
   -- Мы живем на этой улице, в угловом доме, дом Андреади. До свидания!
   

4.

   Дома Натан поднял рукав своей рубашки и на голой руке проколол булавкой: "Г. З." По булавочному следу он провел красными чернилами.
   Днем из гимназии он пошел на солончаковый вал. С вокзала тянуло паровозным дымом.
   За тюрьмою улица шла кривая, в пустырях и оврагах, с вала видна была слободка.
   На пустырях гуляли ветры, прямо с неба било солнце и ходить Натану по неведомым доселе камням было страшно и сладко.
   На перекрестке, в пыли, он увидел новый, из желтого сыпучего камня дом. У ворот на скамье сидели Галя и Надя.
   Он снял фуражку и, покраснев, сказал:
   -- Здравствуйте, Галя!
   -- Я не одна,-- ответила Галя, указывая на подругу.
   -- Ах, здравствуйте, Надя!-- сказал Натан, вглядываясь в Надю, словно только сейчас заметил ее.
   Галя была без шляпки. На ней, вместо зеленого, было легкое голубое платье, с короткими рукавами -- из них выглядывали смуглые руки, в ямочках на локтях. Она сидела, щурясь от солнца,-- легкая, голубая и чувствовалось, что вся она -- теплая.
   -- После какого?-- спросила Галя у Натана.
   -- После четвертого,
   -- А у нас сегодня четвертый -- рисование. Кто ж сидит на рисовании? Качарим! {Гуляем} Неожиданно добавила:
   -- А вы куда шли?
   Он посмотрел в траву и ответил:
   -- Я пришел.
   Галя замолчала, но в карих глазах ее пробежал лукавый смех. На нее в упор посмотрела Надя.
   -- А сама ты?-- спросила она.-- Хочешь -- скажу?
   -- Надька, молчи!-- порывисто вскрикнула Галя и легко ударила подругу ладонью по губам,
   -- Как сорока заладила: Натан да Натан. Только про вас и говорила. Чтоб мне с этого места не встать, если -- неправда,-- выговорила Надя.
   Румянец залил Галю до ушей.
   Высоко к небу поднялась придорожная пыль.
   -- Вот, густая пыль!-- сказала Галя.-- Бросьте в пыль перочинный ножик, увидите -- кровь. Это чорт кружится!
   Широко раскрыв глаза, она посмотрела на восток и добавила:
   -- Страсти-напасти.
   -- Какая же кровав пыли?-- засмеявшись спросил Натан.-- Жаль -- нет ножика.
   Галя поднялась со скамьи и, разглядывая улицу, проронила:
   -- Никого.
   -- А вы кого ждете?
   -- А вам очень интересно знать?-- спросила Галя, близко нагнувшись к Натану и стала вся ясная, до точек на щеках.
   -- Очень.
   -- Нет, очень?
   -- Ну-да.
   -- Нет, скажите: очень?-- Засмеявшись грудным смехом, она ласково сказала:
   -- Никого.
   ...Улица с пустырями осталась позади. Впереди, за буераками, мелькнули железнодорожные пески и веселые, как детские фонарики, семафоры. Ветры за рельсами были упругие. Запахло чебрецом. Над полями летела цветочная пыль. В алебастровой дали веерами белели ажурные дачи.
   Кусты на горе были густые,-- на горе росли барбарис, шиповник и чай-молочай.
   Под свист ветров и поездов Галя срывала ромашки. Натан перевязал бичевкой галин букет,-- вздернулся рукав и на голой руке Натана Галя увидела: "Г. З.".
   -- Что это значит?-- спросила она, указывая на красные буквы.
   -- Галя Заозерская.
   Галя, подобрав ноги под платье, села в траву. Натан увидел розовую ленточку в черных волосах,-- в лицо его хлынул жуткий запах резеды.
   -- Галя!-- сказал он и, посмотрев на розовую ленточку, добавил:-- Можно вас поцеловать?
   Галя встрепенулась как птица. Она запрятала голову в траву и оттуда донесся ее глухой голос:
   -- Еще раз так скажете -- я уйду.
   Она повернула к Натану розовое свое лицо и вглядывалась в него,-- он грыз ногти.
   -- Экой вы шустрый!-- сказала Галя.-- Меня никогда не целуют.
   Посмотрев на гору, она вдруг вскрикнула:
   -- Господи, страсти-напасти, царица небесная!
   Она побежала по траве к рельсам. Голубое платье замелькало как бабочка.
   -- Душа его бродит на горе!-- вскрикнула Галя, задыхаясь от страха,-- свят, свят, свят, спаси и помилуй!
   Натан настиг ее у оврага. Она упала,-- белая, с полузакрытыми глазами.
   -- Не ходите туда,-- сказала она, указывая на гору.-- Там весной застрелился гимназист Тарангоз. Душа его грешная бродит на горе. Он мне эту ночь приснится.
   Натан посмотрел на гору и ответил:
   -- Там -- трава, а не -- душа.
   Он взглянул в расширенные глаза Гали и увидел в них небо. Галя дышала тяжело,-- вздрагивали ее губы.
   -- Я одна умерла бы от страха,-- сказала она смотря в его глаза.
   Он поймал на себе пристальный взгляд Гали и вздрогнул: по его волосам мягко прошли ее пальцы. Она близко задышала,-- ласковая и теплая. Натан зашатался,-- вся земля пропахла теплым телом.
   На рельсах засвистел паровоз, на ветру встрепенулось голубое платье и платье это, паровоз и землю, пахнущую телом, Натан запомнил навсегда.
   

5

   -- Дармоед и душегуб!-- сказал отец Натану.-- Маменькина финтифлюшка!
   Он сорвал с фуражки Натана герб. Он взял острый сапожный нож и спорол блестящие пуговицы с шинели Натана.
   Опомнившись, он посмотрел на фуражку без герба и дико крикнул сыну:
   -- Сапожник! Слепая жизнь в поколение и до гроба!
   Отец снял с Натана куртку, разорвал ее и, пугаясь своего голоса, спросил:
   -- Ты зачем, дурак, остался на второй год?
   Отец высоко поднял сына и бросил его на пол. Натан упал, вдыхая грязь и пыль. Отец ударил его в спину кованным сапогом и опять крикнул так, что Натану стало жаль отца:
   -- Сапожник!
   По лицу Натана хлестнул шпандырь. Он лежал -- избитый, посиневший и слабый.
   -- Теперь бери веревку на шею!-- сказал отец.
   А Натан поднял иссеченные шпандырем глаза и ответил:
   -- Теперь я буду жить.
   В этот вечер он пошел в городской сад.
   Ветер трепал деревья, свистя и негодуя. От реки тянуло сыростью, над садом встали палевые туманы. Фонари в туманах слезились. Падал желтый лист. В оркестровой раковине играла военная музыка.
   На скамье Натан увидел Галю. Она грызла длинные пахучие конфетки.
   -- Галя!-- сказал он и засмеялся.
   Она улыбнулась и бросила Натану конфетку. Он сунул конфетку в карман. Галя, взглянув на Натана, спросила:
   -- Почему шинель расстегнута?
   -- Так...
   Она приколола к груди Натана серебряный башмачек -- первый нежный подарок и, внимательно вглядевшись в шинель Натана, спросила:
   -- А пуговицы?
   -- Галя...-- начал Натан, но ничего не сказал, боясь спугнуть Галю, синюю птицу свою.
   Она взглянула на фуражку и -- в матовой полумгле, на скамье, прозвучал ее тревожный голос:
   -- А герб?
   Он не ответил.
   -- Тебе не холодно?-- спросила Галя, указывая на расстегнутую шинель.
   Она спрятала в теплых коленях своих голову Натана и в это время в саду заиграла музыка.
   Под ногами был мокрый и глубокий песок. Туманы на газонах дотлевали как пепел. В аллеях чувствовалась река. Рекой дышали люди и в этот вечер, когда Натан расстался с Галей, осенняя река, пахнущая плесенью, вошла к нему глубоко.
   Из сада, он пошел на главную людную улицу и там, в толпе, потерял серебряный башмачек -- первый нежный подарок Гали.
   Через месяц, он перебирал на галошном складе новые, хрустящие, как снег, галоши, завернутые в просаленную бумагу и пересыпанные опилками. С пола тянуло холодом,-- огромный склад был сделан из стекла и железа.
   Из склада Натан приходил в контору своих хозяев, немцев Лазориус и Шмель. Лазориус был худой, тонкий, длинноголовый. Лицо его походило на дыню. У него были невинные голубые глаза и большие уши. Лазориус бродил в конторе -- свежий, пахнущий мылом, весь застегнутый. Из рукавов его торчали манжеты. Лазориус мечтал быть нотариусом, а не представителем галошной фабрики и потому иногда грустил. В эти минуты грусти он, прикрывая ресницами глаза, мечтательно шептал:
   -- Нотариус Лазориус...
   Шмель был суетливый. Был он толстый, коротенький, черный, непохожий на немца. От него пахло чаем.
   Контора помещалась на втором этаже, в железном пассаже и на улицу выходила вместо стены -- окном, огромным как стена.
   Натан копировал под прессом письма Шмеля, они расплывались. Шмель взмахивал маленькими ручками -- выпирал большой его живот -- и говорил Натану:
   -- О, так не можно! Ви есть немножько болван!
   Натан не видел Гали целый месяц. Над улицами пронесся первый легкий веселый снег, затянул камни. В конторе было холодно. Приходили люди, занесенные снегом, покупали галоши. Натан пробовал руками холодные паровые трубы и, когда пустела контора, доставал из стола дневник. Он писал и видел -- желтые железнодорожные пески, ромашки в горах и голубое платье и вдыхал запах земли. И когда думал о ромашках, не слышал запаха галош. Горы прятали отца, а пески засыпали учителя.
   -- Говорите по книжке!-- кричал учитель, но его засыпали пески.
   -- Бери веревку на шею!-- кричал отец, но горы скрывали его.
   Над горами и песками кружили ветры. Они заглушали голоса отца и учителя и бросали Натану новый мягкий и теплый голос.
   Детская душа его, окуренная горьким дымом, расцветала от нового голоса.
   На улице, за стеклянной стеной шли люди, засыпанные снегом. Снег казался Натану белым яблоневым цветом.
   

6

   В рождественский вечер Натан пошел за тюрьму, к вокзалу. У ворот дома из сыпучего камня его взяла за руку Галя и сказала ему:
   -- Ну-ка, молодой человек, не стесняйтесь. Идем -- познакомлю с мамой.
   Она была в пальто, наброшенном на плечи, пахла морозом и резедой.
   На сверкающей скатерти, Натан увидел фруктовые вазы, окорок и вино. Галина мама приветливо улыбнулась Натану.
   Галя ушла к зеркалу, взбила волосы, переплела их голубой лентой и вышла к Натану -- казенная, в зеленом платье с кружевным воротником.
   Он посмотрел на голубую ленту и сказал:
   -- Ну, Галя, мы опоздаем.
   -- Начало в восемь,-- ответила Галя, а Галина мама, внимательно взглянув на Натана, вдруг стала серьезной. Она увидела на нем курточку без белых блестящих пуговиц.
   -- Разве так разрешается?-- спросила она Натана, указывая на курточку.
   -- Мама, он ушел из гимназии, поспешно сказала Галя, заметив смятение Натана.
   Мать взглянула на Галю. Она увела ее в соседнюю комнату; в зеркале -- через полузакрытую дверь -- Натан увидел, что Галина мама -- красная. До него донесся шопот и последние слова, сказанные нечаянно громко:
   -- Ты ведь гимназистка, а он...
   Галя вышла к Натану и он заметил в ее глазах неласковость.
   -- Идемте,-- сказала она.-- Скоро начало.
   Мать покачала головой, увидев на Натане фуражку без герба. В сенях Натан споткнулся о кадку с капустой. Галя сердито крикнула:
   -- Какой вы неловкий!
   Во дворе Натан тревожно спросил Галю:
   -- Мы на вы?
   -- Мы на ты,-- ответила Галя.-- Мы на вы при маме.
   На валу солончаки покрылись снегом. Светила луна -- в ее свете дорога лежала синяя. Летели сани, звеня погремушками, на лошадях вздрагивали серебряные праздничные сети.
   -- У-у, дед мороз!-- сказала Галя, указывая на ель в соборном сквере. Ель, опушенная снегом, протягивала мохнатые руки.
   Наплывали сахарные дома. Стояли крепкие морозы.
   Натан и Галя пришли в клуб, на елку. Елка, в восковых свечах, стояла на паркетном полу. На полу отсвечивали неживые елочные огни. В зале играл оркестр. Гимназистки кружились в вальсе.
   Натан видел во всем зале только голубую ленточку. Он шел рядом с Галей,-- длинноволосый, взлохмаченный. Гимназисты, разглядывая его длинные волосы, кричали ему вслед:
   -- Гоголь!
   Он присел у стены, скучливо разглядывая танцующих..
   -- А я не знала, что ты не танцуешь...-- обиженно протянула Галя и поджала губы.
   И в это время кто-то шаркнул ногой перед ней.
   -- Разрешите вас на тур?
   -- Пожалуйста -- ответила Галя и впопыхах бросила на колени Натана свою сумочку.
   Шаркнувший ногой взял Галю за руку. Натан взглянул на него,-- на его куртке были белые блестящие пуговицы.
   Галя вернулась, вся усыпанная конфетти. Она чуть склонилась плечом к Натану,-- елка улыбнулась ему, а конфетти в волосах Гали было ненавистно. Чужой пестрый бумажный дождь! Натан схватил свою пачку конфетти и засыпал Галю. Она поднялась со стула, сощурившись.
   -- Ой, в глаза!
   Он опустил руки и глупо улыбнулся. Она добавила:
   -- Медведь.
   В зале началась игра в летучую почту. Галя получила много любовных записок. Она прочла их, смеясь и не показала Натану. Он взглянул на голубую ленточку, повернулся к стене и -- затих.
   Ему принесли записку. Не распечатывая ее, он сказал:
   -- Ага, и мне в любви об'ясняются.
   Галя сжала губы, а Натан прочел в записке: "Смотрите как бы вам здесь не накостыляли по шее. Снимите волосы!"
   Натан оглянул зал,-- все были стриженые и напомаженные и он вдруг ощутил на своей голове длинные волосы. Забившись в угол, он пробормотал:
   -- Не постригусь!
   -- Что пишут?-- спросила Галя, разглядывая потолок и потому что она спросила, разглядывая потолок, больно сжалось сердце Натана.
   Ярко горели хрустальные люстры. На скользком паркете кружилась толпа, пьяная от веселья. На сцену из-за кулис посыпался девичий хоровод. Запестрели цвета -- алые, лиловые, желтые. Гимназисты стали стеной, Натан и Галя вошли в толпу. Она обмахивалась веером, в толпе ей улыбнулся гимназист и она поймала улыбку и засмеялась. Она стояла рядом с Натаном и не видела его. Натан взял ее руку, теплую и пухлую как булочка. Она освободила руку, а Натан, сощурившись, увидел золотые елочные ниточки огней и тихо сказал:
   -- Галя!
   Занавес упал и толпа раздвинулась. Галя быстро пошла по паркету -- легкая, теплая, окутанная серпантином. Натан пошел за ней, услышал за собою смех и вдруг потерял в толпе голубую ленточку.
   -- Галя!
   В коридоре у киосков шипел лимонад, в глазах мелькнул диван, из зала донесся звонок, запах резеды привел Натана к вешалке. Галя стояла у вешалки, чуть встрепанная; она холодно взглянула на Натана. Перед ним задрожали хрустальные люстры, пляшущий амур, нарисованный на потолке, вдруг упал на паркет.
   -- Галя!
   Швейцар подал Гале пальто. Натан пошел с ней по улицам и молчал, вдавливая в снег галоши.
   У тюрьмы на солончаках, Галя протянула Натану руку в перчатке. Натан пожал ее и спросил, задрожав:
   -- Мы будем на "л"?
   -- Мы не будем на "л",-- ответила Галя.-- Мы будем только друзья.
   Из пальто Гали выглядывал белый кружевной гимназический воротник. На голубой шинели Натана были пришиты черные пуговицы.
   -- Прощай!-- сказала Галя, спрыгнула с вала и, уйдя вдаль, по белой как яблоневый сад улице, крикнула:
   -- Мы будем только на "д"!
   

7

   На верстаке коптила лампа. В ее разорванном свете проступали грязные стены. Клеем и кожей была пропитана комната.
   Согнувшись над верстаком, сидел отец Натана. Во дворе, над каменным колодцем вставало небо, теряя звезды.
   Отец Натана вбивал в подошву гвозди. Щуря красные свои глаза, он временами вскрикивал:
   -- Проклятие!
   Ломило в его плечах. Голова припадала к верстаку и по стене бродила огромная тень отца. Когда пришел Натан, тень прыгнула.
   -- Кто пришел?-- спросил отец, увидев сына.
   -- Я,-- ответил Натан.
   -- Отвечай мне: кто пришел?-- громче повторил отец.
   -- Я.
   -- Это не ты,-- сказал отец.-- Это -- бандитская порода пришла.
   Отец взял с верстака книгу заказов и показал ее Натану.
   -- Читай!-- сказал отец, ткнув пальцем в книгу. На страницах книги сапожничьих заказов стояло:
   "Галя".
   -- Скажи, пожалуйста, Натан,-- спросил вдруг мягким голосом отец.-- Это кто писал?
   -- Я.
   -- Спасибо, Натан,-- ответил отец и наотмашь ударил сына по лицу.
   Отец пригнул голову Натана к стене. Со стены, в глаза Натана, как искра, брызнуло слово, написанное им на стене:
   "Галя".
   Отец поднял его вверх. Наверху, над дверью, Натан прочел выведенное им слово:
   "Галя".
   Над дверью слово это было зарисовано вязью в овале сердца, закрашенного красным карандашом.
   -- Как ты до двери достал?-- спросил отец.
   -- Лестницу приставил.
   -- Так спускайся вниз без лестницы,-- ответил отец и выпустил Натана из рук. Натан упал на пол и больно зашиб грудь.
   Отец поднял его и, усадив на кожаный табурет, спросил:
   -- Вот с таких лет такие дела?
   Помолчав, как бы ожидая ответа, отец добавил:
   -- Я -- харкать кровью, я -- шить сапоги, а ты -- Галя? Взмахнув над Натаном молотком, отец крикнул:
   -- Получай за Галю!-- но молоток опустил на верстак.-- Я думал -- ты будешь уже человеком, но господин Лазориус и Шмель принес мне уже не книгу заказов, а письмо из правления и на письме этой фирмы, написано тоже самое: "Галя"! Так как ты думаешь: теперь тебя будут держать в конторе? За что держать? За Галю держать? Ты уже вбил себе в голову не философские штуки, ты вбил -- Галю?
   Отец сел рядом с Натаном и, покачав головой, с сожалением сказал:
   -- Пустопорожний бандит!
   Натан сидел как статуя. Отец плюнул на пол и тревожно спросил:
   -- Ты, может быть, жениться хочешь? Так ты же -- голодрипанец! Я в такие годы думал о коже, а не об сумасшествии. Молча-а-ать! Нам не до светлых моментов в жизни! Нам не до первых ласточек весны! Это что?-- спросил он, указывая на верстак.-- Это твой хлеб! Ты кушаешь хлеб с сапогов, с моих мозолей, так какое полное право ты имеешь с ума сходить от разных сумасшествий! Я всю жизнь думаю, чтобы у меня -- гвозди в коробке были, а ты еще не жил и ты уже думаешь не о гвоздях, а о светлых моментах в жизни? Молча-а-а-ать!..
   Натан молчал.
   Отец закрыл глаза,-- вздрогнули его красные веки и желтое лицо озарилось щемящим смехом, задрожали губы в густых усах, а голос его стал неузнаваемый: тихий.
   -- О-о-о...-- протянул он тихим этим голосом.-- О-о-о, боже мой. Боже мой, боже мой! А я сам не хотел светлого момента в жизни? А я сам не рвался? О-о-о, я мечтал покупать твоей маме конфеты, но получил от жизни одни исключительные болячки. Я к жизни рвался, а жизнь меня рвала. Какие конфеты, когда есть гвозди и эти гвозди надо вбивать в башмак. В жизни есть одни гвозди, так эти гвозди входят не только в башмак, но и -- в голову!
   Натан молчал.
   -- Так и ты брось эти сумасшедшие штуки!-- закричал отец.-- Ты будешь думать о Гале? Так не думай о посторонних вещах! Не думай! Не думай! Не думай! Что получается от твоих светлых моментов? В шею получается от господина Лазориуса и Шмель!
   Натан молчал.
   Отец, сбросив его с табурета на пол, крикнул:
   -- И ты хоть сапожником не будь!
   В комнате стало тихо. Опять заснула мать Натана и отзвенели ее горькие слова.
   -- Лучше иди спать,-- и вновь застучал молотком по подошве отец. Задрожала его большая тень на стене.
   За дверью блеснула ночь, в серебре и в белых звездах, а Натан, когда стало тихо и прошла боль от ушиба, зарыдал.
   На стене перед глазами его, растаяло в мокром тумане сердце, закрашенное красным карандашом, и слово, нарисованное вязью:
   "Галя".
   Натан поднялся с пола, на котором спал. Его разбудил оклик со двора:
   -- Н-н-натан!
   Голос был знакомый -- Березин. Натан пошел к двери,-- сонный, искусанный клопами. За мутными стеклами щеки Березина краснели как яблоки в витрине.
   -- К-о мне ид-ем,-- сказал Березин Натану.
   Березин -- в длинной гимназической шинели -- хлопнул тросточкой и посвистел. Натан оделся и вышел. Проснулась старшая сестра Натана. Спросонья, она взглянула на свежие бублики на столе и -- голая, красная от сна, быстро схватила два бублика и спрятала их под подушку.
   -- Теперь я буду спокойна,-- пробормотала она и заснула.
   Березин посмотрел на Натана как на вещь. Заикаясь, он брызгал слюной и разговаривал губами.
   В мягких и теплых комнатах жили попугай и мать Березина. Попугай висел в зеленой клетке, в столовой, клевал зерна, а мать Березина, похожая на попугая, бродила по комнатам. Протянув Натану руку, она улыбнулась и Натан не понял: плачет она или смеется. На голове ее, как перья, торчал хохол.
   В комнатах, в зеркалах дрожало небо, голубели персидские ковры и всюду были -- пуфы, канапе, диваны. Мать Березина указала Натану на стеклянные шкапы с фарфором. Она назвала фарфор странным словом:
   -- Уника -- и подняла бровь.
   Он посмотрел на поднятую бровь и понял, что уника, это -- не то что стоит на комоде, над сапожным верстаком.
   Его удивило, что мебель и двери в комнатах -- одеты. Мебель была в чехлах, а двери -- в бархатных, расцвеченных золотом, портьерах.
   С потолка свисала люстра. Он увидел, что она -- хрустальная и ему стало грустно.
   Березин проводил Натана в свою комнату. В комнате, над письменным столом, Березин нажал кнопку звонка. Пришла горничная в белом как снег чепце. Она принесла на серебряном подносе кофе и пирожные.
   -- Ешь!-- сказал Натану Березин, а Натан посмотрел на салфетку в кольце и спросил:
   -- А куда ее положить?
   Он ел сладкий крем, но ему было горько. Он вспоминал вчерашнюю елку. Мать Березина принесла ему конфеты.
   -- Ешьте!-- сказала она, а Натан поднялся с кресла, покраснел и почувствовал свои руки.
   -- Шоколадные,-- сказала мать Березина.
   Натан ответил:
   -- Хорошо, мерси, спасибо.
   После кофе, Березин посмотрелся в зеркало,-- на Березине был новый синий гимназический мундир. Воротник закрывал затылок. Пуговицы -- белые на синем горели как звезды. Увидев себя в зеркале, Березин сильнее порозовел. Он закрыл ключом дверь и достал из ящика папиросы. Он сел в глубокое кресло и, закурив, разглядывал Натана сквозь дым. Выкурив, Березин открыл форточку и пожевал хлеб,-- чтоб не пахло.
   Натан попробовал папиросу и поперхнулся. Березин неожиданно сказал:
   -- Дурак!
   Он поскрипел новыми ботинками и достал из кармана часы. Глядя на часы, он, как мать, поднял бровь и сказал самому себе, процедив слюну сквозь зубы:
   -- З-золотые.
   -- Ну?-- спросил Натан и расширил глаза.
   -- От-тец н-на именины п-одарил. М-м-мой от-тец п-оме-щик, а т-твой?
   -- Сапожник. Ты ведь знаешь.
   -- З-знаю,-- ответил Березин и сжал подбородок.
   На щеках Березина разгорелся яблочный румянец. Тронув рукою воротник мундира, Березин сказал:
   -- Н-н-у чт-то т-тебя ожжж-жидает? Ка-акая жизнь?-- и тотчас же ответил самому себе:-- Ник-акая. М-еня им-м-ение ожидает,-- а т-ебя?
   Натан пошел к двери. Березин, бросившись к нему, обнял его.
   -- Не обижжжайся, Н-н-натан. Я т-ебя не дум-ал обиж-жжжжать.
   -- Зачем ты меня звал?-- спросил Натан, а Березин вдруг захохотал.
   -- К-кто н-аписал?-- спросил он сквозь слезы от смеха, указывая рукой на спину Натана.
   Натан снял с себя куртку и увидел на ней слово, написанное мелом: "Галя". Он вгляделся и узнал буквы отца.
   -- Кт-о она т-акая?-- спросил Березин, брызгая слюной.
   Слюна попала на губы Натана. Он вытер губы платком, взглянул на Березина, на куртку -- на буквы написанные отцом и ему показалось, что рука отца не написала, а -- ударила.
   -- Кт-о т-акая?-- повторил Березин, перестав смеяться.
   Натан, закрыв глаза, нечаянно и нежно, словно выпуская голубя, сказал:
   -- Заозерская.
   

9

   ... И улетела в небо синяя птица Натана.
   Он увидел Галю на улице. Испугался и не снял фуражки.
   -- Надо кланяться,-- сказала Галя.
   Он снял фуражку и, надув щеки, чтоб казаться равнодушным, промолвил:
   -- Добрый веч...-- а "ер" для важности не договорил.
   Галя посмотрела на Натана спокойно,-- у нее даже пальцы не вздрогнули. Карие глаза ее, как ракета, вспыхнули смехом.
   -- Что это вы, молодой человек, изволите фасон держать?-- спросила она.
   Натан минуту подумал и потом, без единого вздоха сказал:
   -- Какие данные за то, что я держу фасон и что побудило вас это сказать?
   -- Ох, хорош! Бедненький, не знает.
   -- Я тебя не понимаю. Что ты хочешь сказать?
   -- Брось притворяться!
   А Натан запомнил печальную елку. И тогда, на елке затвердил он мудрые вычитанные слова:
   "Чем меньше женщину мы любим -- тем больше нравимся мы ей".
   И, памятуя эти слова, при встречах, он не раскланивался с Галей. Но это не помогло -- Галя не изменилась к нему после елки. Елочный вечер залег свинцом в душу Натана: Галя стала неживая, сухая, как фиалка, в книге.
   У тюрьмы на солончаках, Галя спросила:
   -- Ты ничего общего не хочешь иметь со мною?
   -- Хочу.
   -- А почему ты гордо ходишь, когда видишь меня? Мне это все равно.
   -- Все равно?
   -- Да,-- ответила Галя и насмешливо взглянула на Натана.
   Она отошла к фонарному столбу и пытливо посмотрела на фуражку и куртку Натана. Не сводя глаз с околыша, где отпечатался след от герба, она протянула сквозь губы:
   -- Я одинакова ко всем без исключения.
   -- Без исключения?
   -- Да.
   -- Мне тоже все равно,-- ответил Натан, но снега перед ним потемнели.
   Такого ответа Галя не ждала. Ей стало чего-то жаль. Она стояла у фонаря -- серьезная, без смеха в глазах. Она взяла руку Натана в свою и взглянула в его глаза.
   -- Натан!
   -- Галя!
   Близко, к глазам, подошел фонарь и, как человек, зашагал по снегам. На вокзале свистнул паровоз. Потом стало так тихо, что Натану показалось -- на небе запели звезды.
   Галя, опомнившись, вдруг выдернула свою руку и, энергично кивнув головой, проговорила:
   _-- Нет, нет, нет, не вздумай провожать меня до ворот!
   -- Галя!
   -- Я знаю, что я -- Галя. Но у ворот мама увидит.
   -- Она меня знает.
   Галя посмотрела на черные пуговицы Натана и ответила:
   -- Это хуже для тебя. Теперь тем более не провожай. Он взглянул вслед Гале. Она пошла по снегам, не обернувшись.
   ... Натан увидел Галю в воскресный полдень. Он дважды снял фуражку, а она кивнула ему головой так, словно отогнала от себя муху. И не остановилась.
   -- Галя!-- крикнул Натан.
   Она, услышав, вздернула плечами и пошла вдаль,-- легкая, теплая. Натан видел только ее черные ботики.
   На улице люди жужжали как шмели. Толпа унесла с собою Галю. Натан пошел за ней и, когда настиг ее, перед ним захлопнулась большая дверь театра. Он стоял на тротуаре, а Галя была -- за дверью.
   -- Стой и жди, Натан!-- сказал ему ветер и, засмеявшись, бросил в лицо его снег.
   Театральная дверь впускала веселых людей-a Натан не входил: у него не было денег.
   Он стоял у театра долго. Он ждал. Когда раскроется театральная дверь, он увидит Галю. Но дверь была закрыта. Она была тяжелая, большая, глухая и казалось -- навсегда заперла Галю.
   У Натана окоченели ноги, и руки его стали чужими. Серый дом театра окутался сумерками, небо зажгло свой первый фонарик,-- Натан не уходил. Куда итти Натану? Смотря на дверь, он шептал, захлебываясь морозными слезами:
   -- Выпусти ее!
   На тумбе, у театра, трепетала афиша:
   -- "Дворянский Театр.-- "Синяя птица"..
   

10

   Теплым ветром подуло с гор. Засинело небо и побежала вода "по улицам. Звенела капель, а Натан запомнил снег у фонаря.
   С солончаков побежала вода, но свет фонаря не погас -- от него в душу Натана потянулись золотые ниточки. И еще запомнилась ему тяжелая дверь, придавившая его. Он ушел тогда от двери поздно и в сумеречном просвете увидел Галю. Он побоялся спугнуть ее и -- не окликнул.
   Она ушла, окутанная сумеречном дымом.
   В субботу Натан увидел Галю у соборного сквера. Она шла ко всенощной. Талый воздух окуривался весной, пахло первыми фиалками, к собору текли густые толпы. Галя, увидев Натана, улыбнулась ему,-- золотая от огней. Голос ее был веселый, теплый, ласковый -- она шла в церковь.
   -- Здравствуй!-- сказала она Натану.-- Ночь какая!
   В глазах Гали светилась ласка. Как вода с солончаков, побежала с души Натана печаль.
   На площади перед собором, толпы двигались зубчатыми стенами. Паперть была усеяна людьми. Собор дрожал в огнях, похожий на игрушечный.
   По площади раскинулись костры. Натан увидел: тут и там в толпе пестрели белые узелки с куличами.
   Галя пошла к паперти -- тихая, молитвенная. Натан не терял в толпе ее шляпку-кораблик. В людском потоке его толкнули на Галю и он ощутил ее ноги. Она, заметив толчок, улыбнулась из-под шляпки. Они вошли в церковь. Собор был огромный, окутанный полумраком, в полумраке вспыхивали свечи. Галя стала у колонны, Натан смотрел вдаль на сияющий престол.
   В соборе было пустынно, сумрачно. На полу сидели захожие крестьяне с сумками и с посохами. Они ждали заутрени.
   Натан стоял рядом с Галей, у колонны, и под псалмы твердил давно прочитанные стихи:
   
   В соборе, в четверг, у колонны
   Цвела голубая сирень,
   А я причащался, влюбленный
   В брюнетку и в солнечный день.
   
   Собор наполнялся. Натан охватил колонну руками, боясь потерять ее. Галя блестящими глазами посмотрела на алтарь и сказала Натану:
   -- Сейчас -- "Волной морской"!
   К "воздухам" поднялся золотой дым. На клиросе запели. Женщины на клиросе пели как дети. Звенящие голоса их замирали в молитвенной тоске и когда хрусталиками рассыпались слова:
   -- "Не-е ры-ыдай мене мати" -- Натан взглянул на Галю. Она стояла у колонны, окуренная ладаном, и вся светилась.
   Тонким голосом она подпевала:
   -- Не-е-рыыдаай...-- и Натан полюбил женщин на клиросе, поющих как дети.
   Жарко молилась Галя. Сухо потрескивали кадила, горели свечи.
   Натан смотрел на Галю и вдруг услышал над своим ухом чужой незнакомый голос:
   -- Креститесь!
   Галя не расслышала, а Натан низко пригнул голову -- будто крестится.
   Галя поднялась с пола -- зеленое платье ее было измято, забелела полоска белья на черном чулке. Она посмотрела на средину храма и сказала:
   -- Плащаницу уносят!-- и на плащаницу Натану захотелось взглянуть так же страстно, как слушать женский хор на клиросе.
   Плащаницу унесли в царские врата. Натан услышал шопот:
   -- Понесли страдальца, господа бога нашего Иисуса Христа!
   Его унесли на престол. Он был высечен позументом на ковре,-- в терновом венце. Лицо и руки его были в глазури, на груди -- рана, вышитая красным шелком.
   В толпе плакали. А Натан, увидев плащаницу, с тревожной радостью ощутил, что рядом с ним, у колонны -- стоит Галя.
   Священники сменили ризы. Они надели светлые праздничные ризы и, толпа пошла с хоругвями -- через соборный сквер вокруг храма -- и Галя, вместе с толпой, затянула:
   -- Во-о-оскресение Христово вииидевши-и...
   В толпе нельзя было разглядеть сомкнутых губ Натана. Он шел с Галей вокруг храма,-- в соборном сквере цвела сирень.
   Потом Галя стояла в толпе на паперти и крестилась. Натан спрятался в толпе -- чтобы не креститься, чтобы не увидела его Галя.
   С гор шли ночные ветры, в дождевых брызгах. Галя посмотрела на запотевшую от брызг землю и сказала:
   -- Господь окропил -- и вдруг встрепенулась, радостная и светящаяся.
   С паперти священник провозгласил "Славу святей едино-сущней и животворящей троице". И тихая пчела прожужжала:
   -- Аминь.
   Галя умолкла. Она стояла, опираясь на плечо Натана и внезапно Натан потерял ее руку. Толпа на паперти дрогнула -- в толпе Натан увидел Галю: она всплеснула руками. Лица в толпе засияли как свечи и Галя сияла и Галя, вместе с толпой, запела:
   -- Хрииисто-ос воскре-есе из ме-е-еертвыых...
   И в это время зазвенели колокола. Веселый медный звон плыл в синем пасхальном воздухе, окуренном ладаном и фиалками. Колокола звенели по-детски. Натан захлопал в ладоши и закричал:
   -- Звон!
   В соборном сквере зашумели ветлы, обрызганные дождем, в небе кружили ветры.
   -- Галя, звонят!-- закричал Натан и голос его утонул в шуме.-- Зво-о-онят... И вдруг зазвучал родной теплый голос:
   -- Христос воскресе! Похристосуемся, Натан...-- и Натан увидел Галины губы, протянутые ему для поцелуя.
   И радостный, веселый шум ушел за горы. Под звездами лежала светлая земля, обрызганная дождем. И толпа как будто замолчала.
   -- Христос воскресе, Натан!
   И Натан взглянул на Галю и сказал ей:
   -- Я -- еврей.
   Сомкнулись губы Гали, протянутые Натану для поцелуя. Галя широко раскрыла глаза. Глядя на Натана, она перекрестилась и сказала, подняв руки:
   -- Окстись, окстись, что ты, господи боже мой, экой ты шутник. Грех в такую ночь...
   Губы ее сомкнулись.
   Натан стоял на паперти, не глядя на Галю.
   -- Русский ведь, ты, русский...-- забормотала она, вглядываясь в Натана.
   -- Христос воскресе!-- гудело в воздухе, а Галя глядела на Натана и -- не верила ему.
   -- Шутник!-- повторила она тревожно.
   -- Нет!-- мотнул головой Натан. И тогда она поверила. Она стояла, смятая и оскорбленная.
   -- Грех какой на душу я взяла...-- прошептала она побелевшими губами и вздрогнула.-- Зачем в церковь со мною пошел?
   -- Я за тобою куда угодно пойду.
   Галя сжала в руке белый пахучий платочек и пошла вперед, пробиваясь в толпе. На площади перед собором священник кропил куличи -- Натану казалось, что звезды горят -- на земле. Перед ним упало небо.
   Он шел на толпу. В толпе он раздавил творожную пасху. За решеткой опьяняюще пахло сиренью. Горел игрушечный собор, увешанный гроздьями огней. Запахло смолой и ветром, звонче запели колокола.
   -- Галя!
   За крышами вставал изнеможенный рассвет, гуще закрапал дождь.
   -- Галя!
   Она остановилась на углу. Нетерпеливо топнув ногой, она взглянула на Натана, и в глазах ее он прочел не пасхальную ласку, а -- ненависть.
   Она сказала Натану:
   -- Евреи Христа распяли,-- и помолчав, добавила:-- мне мама говорила...
   -- Галя!-- запыхавшись, сказал Натан.
   Она стояла -- чужая, холодная, с синими от рассвета восковыми руками.
   -- Уходи!-- крикнула она.-- Мы больше незнакомы. Мы не будем на "д". Мы -- враги.
   И последнее это слово было сказано еще раз. В зеленых ветрах вскружилось последнее слово, сказанное Галей Натану:
   -- Враги!
   За деревьями скрылась шляпка Гали, похожая на детский кораблик. И когда Натан потерял из глаз шляпку, он тупо уставился в мокрую землю и пробормотал:
   
   В соборе, в четверг, у колонны
   Цвела голубая сирень...
   

11

   В горах отцвел первоцвет -- фиалки и куриная слепота. За рельсами желтели пески.
   Натан посмотрел в голубую чашу неба. Чаша была пуста. Неживой ветер трепал его волосы. Свистнул паровоз и Натан вздрогнул от резкого его свиста.
   Натан пошел в гору. На горе лег в ложбину, где прошлой весной застрелился Тарангоз, вытянул ноги и заснул под весенний вой ветров. Он проснулся от солнца и сильного запаха трав.
   С горы он спустился к солончакам. Солончаки сияли как пески. И весь город был -- пустынный, вымерший от горькой весны. Солнце грело Натана, но он дрожал от озноба.
   В городском саду Натан увидел Галю. Она сидела с Надей в аллее, на скамье. Она читала по учебнику, до уха Натана донеслось: "Домострой".
   На страницу упала тень Натана. Галя подняла голову. Быстро опустив ее, она прикусила губы.
   Внизу, у реки, играли в кегли. Пахнуло прохладой. На черной земле кружилась карусель, увешанная гарусом и стекляшками. Натан вслушался в карусельную шарманку, увидел стекляшки и грусть его разыгралась как шарманка.
   За мостом, в солнечном мареве, поднялся сказочный Новый Город -- зеленый и белый. Под солнцем легла розовая пыльная дорога к приморским городам.
   Солнце било в лицо Натана. Он поднялся по ступенькам наверх, к скамье, где сидела Галя. Увидев Натана, она ушла.
   И потом Натан прислал по городской почте письмо Гале:
   "Надеюсь, вы не откажете мне в такой простой вещи, как: 1) притти 28 числа в 7 час. веч. в Семинарский сад. Я жду вас в беседке, откуда подойду к вам. Причина ясна: мне без вас трудно жить. Желательно, чтобы с вами не было спутниц". В Семинарском саду из каменного фонтана лениво струилась вода, на гравий упал теплый дождь, Галя не пришла.
   Натан достал из кармана вороненые часы. На часовой цепочке был детский кинжалик с надписью: "Кавказ", а на часовой крышке -- карточка Гали. Карточка была наклеена и клей -- под дождем -- расплылся по лицу Гали. На часах Галя была -- желтая, восковая, глаза ее заплыли клеем.
   В саду, как туман, нависли мокрые сумерки. Зажглись огни, зашуршали от ветра листья. Натан посмотрел за калитку -- поздно, темно, Галя не пришла. Небо, как выжатая губка, перестало слезиться, пахнули горькие ветры.
   Натан бродил по улицам как пьяный и на длинной, сияющей огнями улице, в просвете окна, узнал Галю. Она выходила из кондитерской. Ему захотелось крикнуть: "Галя!" -- но в просвете стало вдруг пусто. Галя промелькнула и скрылась. В витрине кондитерской четко проступил в гирлянде огней смеющийся сахарный дед, в руке его было опрокинутое лукошко, оттуда серпантином струились пирожные -- кремовые, шоколадные, ванильные.
   Просвет сменился в глазах Натана тьмой, потом на тротуаре вырисовался кружок от фонаря и в нем зажглась фигурка Гали. Галя доедала пирожное. Ветер донес ее смех и -- отхлынул. В густой толпе Натану почудилась пустыня и вдруг он вновь увидел Галю. Она шла с высоким стальным гимназистом, смотрела на него веселыми глазами. Ветер принес ее слова -- теплые, весенние и ласковые.
   Натан взглянул на стального гимназиста, щеки гимназиста горели как яблоки: Березин!
   Березин и Галя ушли -- их накрыла весенняя тьма.
   Сахарный дед улыбнулся Натану из окна, в домах зажглись крупные огни. Мимо шли большие, взрослые люди и не видели Натана. Он шептал:
   -- Галя...-- и подавив глухую недетскую боль, добавил:-- и Березин с нею.
   

12

   Натан идет по длинной дороге и видит цветы за решетками. Путь пересыпан песком, а Натан -- босой. Он идет, испепеленный солнцем и израненный камнями.
   -- Пить!-- кричит он и лижет сухие белые губы.
   На дороге -- в камнях и песках -- лежит смятая астра. Натан берет ее в потные руки и идет дальше. Вдали, за камнями, белым облаком залег яблоневый сад. Путь Натана лежит к саду -- там, у яблонь, бродит Галя.
   Ноги его взметают пыль, Натан бегом пускается вдаль -- пыль закрывает яблоневый сад. Босые ноги вздуваются от волдырей, во рту -- сухо.
   -- Пить!
   Но нет воды на пыльных дорогах. Натан садится под куст, вытягивает ноги, склоняет голову на иссохшие свои кулаки и бормочет:
   -- Умираю от жажды...
   Но за горами ударили в литавры, на мертвой дороге вскружил ветер, взметнувший камни и песок.
   -- Натан!-- закричал ветер.-- Иди и иди, Натан, в яблоневом саду -- живая вода, иди и пей живую воду!
   И он идет по длинной дороге. На дороге нет камней и пески ушли в землю. Горит солнце, небо -- молочное и -- светит фонарь. Натан идет к фонарю, а фонарь вдруг зашагал к Натану и Натан видит, что это не фонарь, а -- человек. На нем -- гимназическая шинель.
   -- Березин!-- кричит Натан, вглядываясь в фонарь.
   А Березин вдруг становится выше и растет так быстро, что волосы шевелятся на голове Натана.
   -- Березин!-- кричит Натан, а Березин высокий-высокий тает в молочном облаке.
   И вдруг -- тухнет солнце и темнеет небо. Натан идет во тьме и, вместо солнца, ему светят белые пуговицы Березина. И две двери выростают перед глазами. Одна -- закрытая, другая -- открытая. Натан обходит двери, его мучит жажда.
   -- Пить!
   Натан идет по длинной дороге, к белому яблоневому саду. На дороге вдруг встает стена -- и стена падает на Натана и душит его.
   -- А-а-а!-- кричит Натан и видит: навстречу бегут отец, учитель, Шмель. Они -- огромные, большие, взрослые, они бросаются на его, топчут его, он задыхается. Слезами и кровью затекают глаза Натана и сквозь кровь и слезы, он видит далекий белый яблоневый сад.
   И вдруг запахло удушливым клеем...
   -- Разбойная порода!-- затрещало в ушах Натана.-- Ты чего, дурак, ревешь как лошадь?
   Натан протер глаза и -- проснулся. Перед ним стоял отец. На табурете коптила лампа. Пахло клеем, кожей, кислыми спящими телами.
   -- Вставай, молчи и отвечай!-- сказал отец Натану.-- Ты, когда спишь, все равно -- кричишь Галя? Возьми ты себя, возьми ты свою Галю, обнимитесь оба вместе и сгорите в течение одной минуты. Не позже!
   Отец поднял Натана с пола, на котором спал он и внушительно крикнул Натану в ухо:
   -- Хочешь пить?-- иди и напейся, в кухне стоит вода, а сумасшедших штук ночью не выкидывай. Не проси пить, не буди людей и не кричи хоть ночью "Галя"! Я -- харкать кровью, я -- шить сапоги, а ты -- Галя?!!
   Налившись густой кровью, отец крикнул:
   -- Эй, выродок легкомысленной породы, вон там твоя Галя сидит!-- и толкнул Натана в подвал.
   Натана ослепила тьма. Тьма была крепкая и тяжелая как стена, в тьму ушла первая любовь Натана.
   
   Дмитров, Моск. губ. Апрель 1927 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru