Хаханов Александр Соломонович
Из истории грузинской литературы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кн. Р. Д. Эристов.


   

Изъ исторіи грузинской литературы.

Кн. Р. Д. Эристовъ.

   22 октября 1895 г. въ Тифлисѣ праздновался 50-лѣтній юбилей одного изъ лучшихъ современныхъ грузинскихъ поэтовъ, князя Рафаэля Давидовича Эристова. Организовавшійся еще лѣтомъ юбилейный комитетъ изъ извѣстныхъ писателей и общественныхъ дѣятелей привлекъ все грузинское населеніе къ участію въ небываломъ доселѣ національно-культурномъ торжествѣ и давно ожидаемомъ чествованіи любимѣйшаго писателя, прозваннаго "патріархомъ грузинскихъ поэтовъ".
   Выступивъ на литературное поприще полвѣка тому назадъ, въ ту эпоху, когда въ грузинской поэзіи господствовало анакреонтическое направленіе князя А. Чавчавадзе, тестя Грибоѣдова,-- кн. Р. Эристовъ, воздавъ должное духу времени, посвятилъ первую половину своей литературной дѣятельности исключительному воспѣванію вина, любви и женщинъ,-- иными словами, его вдохновляли радости жизни, подобно "сладчайшему поэту" древняго міра. Однако, канунъ освободительныхъ реформъ Александра II, возбудившій сочувствіе къ подневольному классу въ грузинской молодежи, воспитывавшейся въ русскихъ университетахъ, вызвалъ въ Грузіи новое литературное вѣяніе, во главѣ котораго шелъ кн. Илья Чавчавадзе. Къ этому примкнулъ и чуткій ко всему благородному талантливый поэтъ кн. Р. Эристовъ.
   Въ 1857 г. въ печати появилось стихотвореніе кн. Эристова Просьба матери предъ участковымъ засѣдателемъ, впервые затрогивающее печальныя послѣдствія крѣпостного права въ сферѣ семейнаго быта. Въ концѣ семидесятыхъ годовъ онъ окончательно перестраиваетъ "струны и лиру", чтобы стать народнымъ пѣвцомъ, изливающимъ то скорбныя чувства, при видѣ крестьянъ, подавленныхъ въ сѣтяхъ ростовщика или помѣщика, то рисующимъ трогательныя буколлическія идилліи. Таковы его стихотворенія: Жалоба Беруа и Думы Сесіа, Тиніа и Пѣсня аробщика. Достаточно прочесть отмѣченныя нами кантаты грузинскаго поэта для удостовѣренія, что муза его не является геніемъ мести и печали: кн. Эристовъ неисправимый оптимистъ, умѣющій то находить среди суровой дѣйствительности проблески счастья и любви, то примирять крестьянина съ горькою участью въ религіозной надеждѣ на свѣтлое будущее.
   Другою особенностью музы кн. Эристова слѣдуетъ признать его пламенную привязанность къ яркимъ образамъ изъ прошлой исторіи Грузіи и къ существеннымъ запросамъ ея современной жизни. Повинуясь своей творческой фантазіи и накипѣвшему чувству, онъ восходитъ до патріотическаго паѳоса въ поэмѣ Аспиндская битва, воспѣвающей беззавѣтную преданность грузинскаго царя-героя Ираклія II своей маленькой странѣ, и въ двухъ стихотвореніяхъ, составляющихъ перлы его лиры: Родной языкъ и Родина Хевсура. Но онъ не принадлежитъ къ той группѣ писателей, которые обращаютъ взоры лишь на былое величіе своего отечества,-- онъ не менѣе озабоченъ назрѣвшимъ вопросомъ о воцареніи въ грядущемъ правды и достойномъ воспитаніи молодого поколѣнія, съ этою-то цѣлью, составляющей третью особенность его программы литературной дѣятельности,-- онъ переводитъ Пушкина и Крылова, пишетъ чудныя оригинальныя стихотворенія, считающіяся красой грузинской дѣтской библіотеки.
   Къ намѣченнымъ характеристическимъ признакамъ можетъ быть сведено все содержаніе лиры кн. Эристова; въ предѣлахъ трехъ вдохновляющихъ его сюжетовъ укладывается 50-лѣтнее поэтическое его творчество.
   Время рожденія кн. Эристова (1824 г.) совпадаетъ приблизительно съ двадцатилѣтіемъ водворенія русскаго владычества въ предѣлахъ восточной Грузіи. Извѣстно, что до назначенія кн. Воронцова намѣстникомъ кавказскимъ русское вліяніе слабо проникало въ вѣками установившійся порядокъ и въ сферу традиціонныхъ нравовъ грузинскаго народа. Ломка національной жизни Грузіи относится ко второй половинѣ текущаго столѣтія, и потому эпоха воспитанія будущаго грузинскаго поэта носитъ еще всѣ черты стариннаго строя утратившаго политическую самостоятельность Грузинскаго царства. Маленькій "Рафо", принадлежащій къ родовитой фамиліи князей Ксанскихъ, растетъ въ деревнѣ Енетаури, среди роскошной кахетинской природы, подъ непосредственнымъ надзоромъ матери, карталинской княжны Нины Амилахвари, напѣвающей ребенку съ раннихъ лѣтъ стихи изъ знаменитой поэмы XII вѣка Барсовой кожи, воспитательной книги грузинскаго общества на пространствѣ семисотъ лѣтъ. Съ любовью къ трогательной судьбѣ героевъ поэмы Руставели, семилѣтній Рафо всасываетъ народныя сказки и пылкія лирическія пѣсни, съ благоговѣніемъ сообщаемыя ему няней изъ крѣпостныхъ крестьянокъ. Рано усвоивъ грузинскую грамоту, ребенокъ поступаетъ для изученія русскаго языка къ пріѣзжему изъ Тифлиса въ сел. Греми какому-то Краснокулову, оказавшемуся очень суровымъ, обожавшимъ розги педагогомъ, но неподготовленнымъ преподавателемъ. Десяти лѣтъ, по старинному грузинскому обычаю, поэта отдаютъ въ Шуамтійскій монастырь въ цѣляхъ усовершенствованія въ Священномъ Писаніи подъ руководствомъ просвѣщеннаго инока Кикнадзе. Помимо предметовъ общаго образованія, этотъ монахъ знакомилъ своихъ воспитанниковъ съ основами піитики и риторики, а по воскресеньямъ водилъ дѣтей гулять по полямъ и лѣсамъ, пріучая здѣсь подъ обаяніемъ красотъ природы слагать стихи и пѣть духовные гимны. Дальнѣйшее воспитаніе кн. Эристовъ получаетъ въ гор. Гори, гдѣ его подготовляютъ для поступленія прямо въ III классъ тифлисской гимназіи. По окончаніи здѣсь полнаго курса, поэтъ по болѣзни вынужденъ былъ отказаться отъ университетскаго образованія и въ 1845 г. поступилъ на государственную службу, которую понынѣ несетъ, мѣняя лишь вѣдомства служебной карьеры.
   Большую часть своей жизни кн. Р. Эристовъ провелъ не въ поэзіи, а въ самой горькой прозѣ, за служебнымъ столомъ, гдѣ отписывалъ бумаги, вершалъ дѣла отъ міра сего. Служба его была необыкновенно разнообразна, доставила писателю много пестрыхъ этнографическихъ фактовъ и обогатила его; познанія непосредственными наблюденіями. Поступивъ переводчикомъ съ грузинскаго языка въ "Тушило-пшаво-хевсурское окружное управленіе" и пройдя здѣсь различныя ступени іерархической лѣстницы, онъ былъ назначенъ зугдидскимъ окружнымъ начальникомъ, потомъ членомъ совѣта управленія Мингреліи и чиновникомъ отъ правительства при разборѣ правъ мингрельскаго дворянства. Со введеніемъ на Кавказѣ судебныхъ уставовъ Александра II кн. Р. Эристовъ былъ назначенъ мировымъ судьею сначала въ Кутаисъ, затѣмъ въ Рачинскій уѣздъ, но вскорѣ вышелъ въ отставку и началъ заниматься адвокатурой. Къ 1889 г. онъ вновь поступилъ на государственную службу и съ тѣхъ поръ состоялъ до конца 1896 г. младшимъ цензоромъ туземныхт языковъ при кавказскомъ цензурномъ комитетѣ.
   Первые шаги его служебной карьеры обусловили и начальныя работы въ области литературы. Пребываніе его въ горахъ и знакомство съ бытомъ горцевъ дало ему возможность собрать весьма цѣнный этнографическій и юридическій матеріалъ, обработанный имъ въ до сихъ поръ остающемся образцовымъ очеркѣ "О Тушино-пшаво-хевсурскомъ округѣ". Назначеніемъ своимъ чиновникомъ въ западную Грузію кн. Эристовъ воспользовался для собиранія свѣдѣній о народныхъ обычаяхъ и вѣрованіяхъ, а результатомъ этого изученія явились въ газетѣ Кавказъ статьи -- Письма изъ Имеретіи и Путешествіе по Мингреліи. Сближеніе его съ различными общественными группами и разнообразными народностями грузинскаго племени сопровождалось усвоеніемъ характерныхъ особенностей быта и языка, которыми отличаются его многочисленные драматическія пьесы, разсказы и лирическія стихотворенія. Изученіе на мѣстѣ разныхъ говоровъ грузинскаго языка и памятниковъ древней письменности послужило главнымъ источникомъ составленнаго имъ грузино-русско-латинскаго словаря изъ трехъ естественныхъ царствъ природы и редактированнаго имъ грузинскаго словаря кн. Саввы-Сулхана-Орбеліани, писателя XVIII в. Кн. Р. Эристовъ единственный грузинскій писатель, соединяющій въ себѣ ученаго и поэта.
   Въ настоящемъ очеркѣ мы будемъ имѣть въ виду не ученую дѣятельность кн. Р. Эристова, а характеристику мотивовъ, составляющихъ особенность его лирическаго творчества {Собраніе стихотвореній кн. Р. Эристова вышло въ 1893 г. Приготовлены къ печати его повѣсти и драматическія произведенія.}.
   Первое стихотвореніе разбираемаго грузинскаго поэта появилось въ 1845 г. въ дидактическомъ вкусѣ, подъ заглавіемъ: Совѣтъ. Послѣдовавшія за нимъ произведенія: Глаза, Розѣ, желаніе, Любовь, Семнадцатилѣтней дѣвушкѣ,-- преисполнены восторженными диѳирамбами красотѣ, страстнымъ чувствамъ, пѣснямъ соловья и звукамъ поцѣлуя. Одно изъ стихотвореній,-- въ которомъ изображена запоздалая любовь человѣка 50 лѣтъ къ молодой женщинѣ, поклонницѣ не ума и горькихъ житейскихъ думъ, а юнаго и статнаго красавца,-- пріобрѣло обширную популярность, и вотъ уже болѣе тридцати лѣтъ остается застольною пѣснью для обиженныхъ амуромъ, съ особою энергіей оттѣняющихъ слова поэта: "Ты за что меня полюбишь?" Напрасно, впрочемъ, будемъ мы искать даже въ его анакреонтическихъ произведеніяхъ излишняго сенсуализма или чрезмѣрнаго восхваленія радостей жизни. Небольшія его пьесы: Звѣздѣ, напоминающей въ своемъ небесномъ сіяніи образъ нежданно угасшаго друга, и За что я тебя люблю,-- вопросъ и отвѣтъ Божественной царицѣ, плѣнившей пылкое его сердце своей духовной чистотой, свидѣтельствуютъ скорѣе объ идеалистическомъ вдохновеніи кн. Эристова, проникнутаго извѣстною долей тоски и недовольства. На-ряду съ четверостишіемъ, заключающимъ въ себѣ слабый оттѣнокъ чувственной любви, мы можемъ указать на слѣдующее стихотвореніе, согрѣтое глубокимъ лиризмомъ. Для сопоставленія ихъ приводимъ первое стихотвореніе въ прозаической передачѣ, а второе -- во вполнѣ удачномъ переводѣ И. Ф. Тхоржевскаго: "О еслибъ грезы сбылися, и могъ я скрыться здѣсь въ стихахъ, то я лобзалъ бъ уста ея, когда она начнетъ читать". Пластичной граціей и теплой искренностью вѣетъ въ томъ стихотвореніи, которое мы противопоставляемъ приведенному четверостишію:
   
   Зачѣмъ же зеркало тебѣ, моя шалунья?
             Что ты прекрасна -- знаешь ты.
   Холодное жъ зеркало и отразить не въ силахъ
             Всѣхъ чаръ волшебной красоты.

* * *

   Но если точно ты себя желаешь видѣть --
             Взгляни хоть разъ въ глубь сердца мнѣ,
   И въ немъ увидишь ты во всей красѣ свой образъ,
             Тамъ отразившійся вполнѣ.
   
   Едва ли мы ошибемся, признавъ послѣднее стихотвореніе за показатель эротическаго содержанія поэзіи кн. Эристова, смѣняющаго свои платоническія чувства на земныя страсти въ одной только пѣснѣ Любовь, выразительницѣ южнаго настроенія тридцатилѣтняго поэта: "Если встрѣтишься съ красоткой, чьи глаза ты обожаешь, и любовь твоя не шутка,-- какъ объ этомъ ты ей скажешь?... Обоймешь станъ гибкій страстно и прижмешь къ себѣ рукою, какъ зеленый плющь обниметъ тополь яркою весною... Искра въ сердцѣ разгорится въ яркій, страстный, жгучій пламень, задрожишь и затрепещешь, какъ листочекъ,-- будь ты камень! Ты не скажешь ей ни слова, силъ не будетъ, что сказать! Счастливъ будешь безгранично, до мученія страдать. Ты смотрѣть ей будешь въ очи долго жадными глазами и сплетешь ты свои кудри съ шелковистыми кудрями. Въ поцѣлуѣ безконечномъ ты забудешь міръ несчастья и безъ словъ заплачешь сладко вмѣстѣ съ ней слезами счастья".
   Но не этими общими лирическими мотивами знаменитъ поэтъ Эристовъ: слава его зиждется на тѣхъ оригинальныхъ по сюжету стихотвореніяхъ, которыя посвящены крестьянскому быту -- живительному неизсякаемому роднику современной гражданской поэзіи. Любопытно, что поворотный моментъ въ поэтической дѣятельности кн. Р. Эристова начинается чрезъ 35 лѣтъ со времени появленія первой пробы его пера и открывается высокохудожественнымъ стихотвореніемъ Родина Хевсура, исполненнаго самодовольнаго чувства привязанности горца къ угрюмымъ, но величественнымъ скаламъ, простой, во ничѣмъ не стѣсненной свободной жизни среди могучихъ орловъ и горныхъ водопадовъ.
   
   Гдѣ я родился и выросъ, стрѣлы металъ и рѣзвился,
   Гдѣ надъ могилами предковъ думалъ о нихъ и молился,--
   Тамъ моя родина; съ нею съ дѣтства душой я сроднился;
   Нѣтъ, не отдамъ и за древо безсмертья скалу я крутую!
   Нѣтъ, не отдамъ и за рай чужеземный отчизну святую!
   
   Милы мнѣ черныя скалы: тамъ у вершины ихъ снѣжной
   Горный гнѣздится орелъ; шумятъ водопады мятежно.
   Тамъ я охочусь на турокъ; мясо ихъ вкусно и нѣжно.
   Нѣтъ, не отдамъ и за древо безсмертья скалу я крутую!
   Нѣтъ, не отдамъ и за рай чужеземный отчизну святую!
   
   Еслибъ въ полномъ довольствѣ жить мнѣ пришлось на равнинѣ,
   Все бы стремился я въ горы,-- точно магнитъ въ ихъ вершинѣ.
   Лучше въ горахъ умереть, чѣмъ жить и томиться въ долинѣ.
   Нѣтъ, не отдамъ и за древо безсмертья скалу я крутую!
   Нѣтъ, не отдамъ и за рай чужеземный отчизну святую!
   
   Еслибъ меня на чужбинѣ встрѣтили съ царскимъ почетомъ,
   Тронъ и дворецъ предложили, съ войскомъ несмѣтнымъ и флотомъ,--
   Жизнью клянусь я своею,-- я-бъ не увлекся разсчетомъ...
   Нѣтъ, не отдамъ и за древо безсмертья скалу я крутую!
   Нѣтъ, не отдамъ и за рай чужеземный отичзну святую!
   
   Матери грудь и отчизна, обѣ намъ незамѣнимы,
   Обѣ очей намъ дороже! Вѣрь мнѣ, собратъ мой любимый,
   Только одинъ Богъ Предвѣчный, только одинъ край родимый!
   Нѣтъ, не отдамъ и за древо безсмертья скалу я крутую!
   Нѣтъ, не отдамъ и за рай чужеземный отчизну святую!
   
   Эта "пѣснь Хевсура о родинѣ", переденная на русскій языкъ И. Ф. Тхоржевскимъ весьма близко по содержанію къ оригиналу, быть можетъ не даетъ, въ виду непреодолимой трудности воспроизвести его причудливыя красоты, яснаго представленія о томъ гармоническомъ соотвѣтствій внѣшней изящно отдѣланной формы съ внутреннимъ вполнѣ законченнымъ содержаніемъ, которое подкупаетъ грузинскаго читателя, поражаетъ колоритною пластичностью и граціозною музыкальною звучностью. Сочетаніе благородной идеи и подвижной ея формы, рѣдкая чуткость проникновенія въ глубь сердца гордаго, свободолюбиваго народа, святыя сокровенныя чувства котораго кн. Эристовъ раскрылъ съ художественною мѣрой, безъ приторнаго сантиментализма въ мѣткихъ выразительныхъ образахъ, обусловили ту необыкновенную популярность, которая обратила это стихотвореніе въ застольную пѣсню, вызывая въ душѣ грузина то слезы умиленія, то наполняя его высокимъ патріотическимъ чувствомъ. Пѣснь Хевсура о родинѣ одно изъ тѣхъ стихотвореній, въ которомъ явственно слышатся въ словесныхъ звукахъ шумный, свѣтлый потокъ, могучій вольный взмахъ горнаго орла, пугливый, быстрый прыжокъ красивой лани и непреклонный, сроднившійся съ суровою дѣйствительностью гордый духъ горца-царя этой чарующей грандіозной природы. Природа и человѣкъ -- источникъ вдохновенія поэта -- сливаются здѣсь въ единую нераздѣльную картину. Человѣкъ сообщаетъ природѣ свой нравственный отпечатокъ, природа же, въ свою очередь, сообщается его сердцу тысячами тайныхъ голосовъ, въ самыхъ разнообразныхъ своихъ проявленіяхъ -- въ свѣтлыхъ и мрачныхъ, въ бурныхъ и тихихъ. Важность и величавость, оттѣняющія лирическій тонъ грузинскаго поэта, сближаетъ его съ англійскимъ писателемъ Борнсомъ, съ любовью воспроизводившимъ шотландскую природу и патріархальную свободу. Великолѣпная его пѣсня, служащая эпиграфомъ ко всей его поэзіи, служитъ прекрасною параллелью Родинѣ Хевсура, но избѣжаніе обвиненія въголословномъ сопоставленіи грузинскаго и англійскаго поэтовъ, мы приводимъ отрывокъ изъ названнаго стихотворенія Борнса:
   
   Мое сердце въ горной Шотландіи, мое сердце не здѣсь;
   Мое сердце въ горной Шотландіи на охотѣ за дичью,--
   На охотѣ за красною дичью и въ погонѣ за ланью,--
   Мое сердце въ горной Шотландіи, куда бы ни отправился я.
   Гдѣ-бъ ни скитался я, гдѣ бы ни странствовалъ я,
   Холмы горной Шотландіи будутъ вѣчно мнѣ милы.
   Прощайте горы, высоко покрытыя снѣгомъ,
   Прощайте овраги, зеленыя долины внизу.
   Прощайте лѣса и дикія рощи,
   Прощайте потоки и шумныя рѣки.
   Мое сердце въ горной Шотландіи, мое сердце не здѣсь;
   Мое сердце въ горной Шотландіи на охотѣ за дичью...
   
   Слова Карлейля о Борисѣ имѣютъ приложеніе къ грузинскому поэту: "въ дымѣ и грязи суровой дѣйствительности онъ все еще находилъ достойное любви и похвалы. Бѣдность -- неразлучный его спутникъ, но вмѣстѣ съ нею и любовь, и мужество: простыя чувства, достоинство, благородство, живущія подъ соломенною крышей, любезны и достойны уваженія для его сердца".
   Мы намѣренно остановились на "Пѣснѣ Хевсура о родинѣ", открывшей послѣдній фазисъ литературной дѣятельности кн. Р. Эристова. Стихотвореніе это, написанное въ духѣ народной поэзіи, увѣнчало поэта неувядаемою славой и создало въ грузинской литературѣ цѣлую школу, въ которой первыя мѣста принадлежатъ тремъ братьямъ Разикашвили, неподражаемымъ живописцамъ картинъ кавказскихъ горъ и своеобразнаго быта горцевъ съ непосредственнымъ отраженіемъ ихъ чувствъ во всей наивной простотѣ и искренности.
   Кн. Р. Эристовъ является родоначальникомъ новой школы поэтовъ-народниковъ. Произведенія его, отличаясь изяществомъ стиха и красотой формы, проникнуты неподдѣльною искренностью и рѣдкою задушевностью чувства. Когда вдохновеніе увлекаетъ его въ родныя горы, къ близкимъ его сердцу хевсурамъ и пшавамъ, или снисходитъ къ мирнымъ долинамъ роскошной Грузіи съ ея обитателями, поэтъ -- этотъ бывшій администраторъ, судья и свѣтскій человѣкъ -- какъ будто сбрасываетъ съ себя все, что нанесено цивилизаціей, и, облекшись въ рыцарское платье полудикаго хевсура, начинаетъ говорить его своеобразною рѣчью, голосомъ и тономъ; тогда вполнѣ обрисовывается обликъ писателя самобытной литературы, созрѣвшей въ сторонѣ отъ вліянія литературы и жизни Европы. Выступая поборникомъ народныхъ интересовъ, кн. Эристовъ производитъ впечатлѣніе поэта такъ называемаго тенденціознаго направленія, въ художественной формѣ отстаивающаго соціально-экономическіе вопросы о равномѣрномъ распредѣленіи труда и благъ земныхъ. Такое содержаніе стихотвореній кн. Эристова не отзывается искусственностью и резонерствомъ. Сынъ своего вѣка, воспитанный подъ вліяніемъ христіанства и реформаторскихъ идей Западной Европы, поэтъ сумѣлъ проанализировать смыслъ новаго теченія мысли и желаній, сросся съ ними, пережилъ ихъ въ глубинѣ сердца, и въ видѣ зрѣлаго плода внутренней работы въ вполнѣ художественныхъ образахъ рисуетъ яркія картины городского и сельскаго быта. Грузинскій поэтъ оправдалъ слова Виктора Гюго, который говорилъ: "Что всякій поэтъ долженъ заключать въ себѣ сумму всѣхъ идей своего времени".
   Обращаясь къ воспоминаніямъ изъ боевой жизни Грузіи, поэтъ останавливается на типѣ безстрашнаго воина, выработаннаго историческими условіями Кавказа, отстаивавшаго свою самобытность предъ непрерывными волнами разныхъ иноземныхъ завоевателей изъ Персіи, Турціи, Италіи. Интересы общіе поглощали заботы о личномъ счастьѣ, предъ обороной страны заглушались сыновнія чувства, любовь къ молодой женѣ приносилась въ жертву предъ алтаремъ священной свободы. Эта идея воспроизведена грузинскимъ поэтомъ въ стихотвореніи Будетъ плакатъ! "Перестань же, будетъ плакать, ободрись родная, тяжелы ужъ больно слезы женщинъ, дорогая! Будетъ плакать! Слышишь, трубы насъ зовутъ ко славѣ... Дай мнѣ шашку, нашу землю защищать мы вправѣ; обложили насъ татары, жгутъ страну родную, все до тла сожгутъ: избушку, ниву золотую... Будетъ плакать о сынишкѣ! только сердце гложешь, въ двухъ мѣстахъ пробили грудь мнѣ,-- плачемъ не поможешь. Будетъ плакать! Пусть въ крови я и томлюсь отъ жажды, все-жъ побился я съ невѣрнымъ вволю хоть однажды!... Не могу пока, родная, къ милымъ возвратиться: стая вороновъ тутъ, близко, надо мной кружится; позаботься о домишкѣ, береги скотину, да люби внучка, родная, внучка-сиротину; да женѣ пока ни слова: очень молода ужъ, къ Рождеству меня забудетъ, къ Пасхѣ выйдетъ замужъ..."
   Воспоминаніе о минувшемъ побуждаетъ поэта подойти къ размышленіямъ народа о современныхъ его запросахъ и насущныхъ нуждахъ. Онъ извлекаетъ изъ растерзаннаго сердца мужика горькія жалобы на недостатокъ его питательницы -- черной земли, на превратную игру мачихи-судьбы, дождемъ, засухой и ненастьемъ уничтожающей плоды его упорныхъ годовыхъ трудовъ.
   
   Не пойму уставъ нашъ сельскій, не возьму я въ толкъ его:
   За наемъ земли плати ты,-- что-жъ останется съ нея?
   Дождь ли, засуха, ненастье -- не родится ни зерна...
   Но на все Господня воля -- покориться долженъ я!...
   Разъ посѣялъ, то за землю все-жъ я долженъ уплатить.
   Гдѣ что взять мнѣ горемыкѣ, кто придетъ мнѣ пособить?...
   Хоть бы землю-то родную не пришлось мнѣ покупать,
   До могилы -- самъ не знаю -- сталъ о чемъ бы горевать?...
   
   Національная черта грузинскаго народа -- преданность волѣ Творца при всѣхъ житейскихъ невзгодахъ, упрямство и устойчивость въ складѣ нравственныхъ воззрѣній и слегка обветшаломъ способѣ сельскихъ занятій -- проходитъ красною нитью во всѣхъ стихотвореніяхъ кн. Р. Эристова, въ особенности же въ тѣхъ, которыя именуются поэтомъ "думами","размышленіями", "жалобами". Въ этомъ отношеніи характернымъ является стихотвореніе Тедуа (Ѳаддей). "Упрямъ Тедо, упрямъ онъ, не склонится главой, примѣрный онъ работникъ, могучъ, великъ душой! Онъ предъ нуждой не труситъ, вѣдь, онъ силенъ рукой, хотя усталъ немного, борясь день въ день съ землей. Онъ брата не обидитъ, чужого не возьметъ, гнѣвъ Бога господина покорно онъ снесетъ. Въ селѣ сегодня праздникъ, прилегъ Тедо въ тѣни, не спитъ, а сладко грезитъ про лучшіе онъ дни". "А вотъ моя пшеница, въ ней колосъ наливной; ячмень и кукуруза двухдневной полосой {Двухдневная полоса равняется десятинѣ.} на славу уродилась,-- погодку Богъ послалъ, и садъ я обработалъ, и пашню я вспахалъ. А сколько винограду, плодами полонъ садъ, орѣховъ, лобьи много,-- доволенъ я и радъ! Продамъ я вина вдоволь и денежки скоплю, татарскаго быка я тогда себѣ куплю. Бычокъ мой, быкъ онъ славный, одинъ лишь у меня, куплю ему я друга, впрягу въ ярмо ихъ я".-- "Ни облачка въ лазури, донялъ полдневный жаръ; жужжитъ, кусаетъ больно назойливый комаръ.-- Вдругъ тучка набѣжала, вмигъ выросла она, и поплыла въ лазури, какъ черная волна. Пронесся вихрь, и молнія сверкнула надъ землей, громъ грянулъ, градъ пошелъ, идетъ,-- грозитъ бѣдой... Не стало вмигъ пшеницы, погибъ весь виноградъ, поля, сады и нивы -- все уничтожилъ градъ. "Знать Бога прогнѣвилъ я!" подумалъ нашъ Ѳаддей, снявъ шапку, сталъ креститься среди пустыхъ полей!... Упрямъ Тедо, упрямъ онъ, не склонится главой, примѣрный онъ работникъ, могучъ, великъ душой".
   Источникъ неизбѣжныхъ бѣдствій грузинскаго крестьянина скрывается не только въ пагубныхъ явленіяхъ кавказской природы, но въ тѣхъ вновь завязавшихся соціально-экономическихъ условіяхъ, въ которыхъ онъ очутился со времени водворенія въ селахъ русской администраціи и проникновенія въ патріархальный cтрой лавочника-кулака, весьма сомнительнаго носителя новой цивилизаторской силы. Крестьянинъ оказался безъисходно опутаннымъ въ хитро разставленныхъ сѣтяхъ купца-ростовщика и мѣстнаго блюстителя порядка изъ своихъ же собратьевъ.
   
   Нѣтъ житья отъ старшины, да и сотскій донимаетъ,
   Какъ мнѣ быть и какъ молчать,-- все ужъ больно докучаетъ!...
   Задолжалъ купцу я деньги, ихъ я бралъ лишь на поминки,
   Долгъ отдалъ я виномъ и хлѣбомъ, заплатилъ и недоимки.
   Обошелъ меня купчина,-- деньги сталъ просить вторично;
   Старшина -- кумъ -- меня продалъ,-- взялъ съ купца онъ тунгу *) водки,
   И меня же онъ ругаетъ, и оретъ-то съ пьяной глотки.
   Я хранилъ вино для церкви и его они достали,
   Поросятъ, и куръ, и яйца -- все проклятые забрали!..
   Торговецъ Гео, какъ ястребъ, бѣдный кровъ мой расхищаетъ,
   Какъ свинья напился сотскій, тутъ же по-дому гуляетъ!...
   Какъ мнѣ быть и самъ не знаю, утопиться развѣ съ горя?...
   Доконалъ судья и сотскій,-- живу такъ я, вѣчно споря!...
   *) Тунга -- пять бутылокъ.
   
   Новыя вѣянія, вносимыя въ село единичными представителями торговыхъ предпріятій и административной дѣятельности, поколебавъ прежніе устои жизни, легли наноснымъ слоемъ на вѣковыя основы издревле сложившагося родового быта. Остатки патріархальнаго строя ярче всего выражаются во взаимной поддержкѣ при сельско-хозяйственныхъ занятіяхъ и обычаяхъ при пахати, несомнѣнно восходящихъ къ прежней строго опредѣленной общинной формѣ землевладѣнія. Одно стихотвореніе кн. Р. Эристова Жатва у Тиніи (Татьяны) служитъ иллюстраціей къ переживаніямъ и отголоскамъ минувшей старины. "Сегодня у Тиніи жатва,-- веселый ей выпалъ денекъ, и мечется Тинья, хлопочетъ, и рада, что міръ ей помогъ!... Безъ мужа осталася Тинья несчастной и бѣдной вдовой, ростила единаго сына и вѣчно боролась съ нуждой! Сынъ Тиньи работалъ на плугѣ -- ей вспахана міромъ земля, но гдѣ взять сѣмянъ для посѣва,-- зерна нѣтъ въ закромахъ ея!... Собрали по міру горстями, засѣяла поле она. Какъ море волнуется нива,-- ей милость Творцомъ послана; и гнется отъ тяжести колосъ, и серпъ ужъ наточенъ, готовъ, но Тинья горюетъ -- жнеца нѣтъ,-- онъ умеръ, покинулъ свой кровъ!... Рабочимъ отдать съ половины?... Да больно полоска мала! Въ бѣдѣ лишь деревня поможетъ... и Тинія съ просьбой пошла". "О, сжальтесь!" она всѣхъ молила. И утромъ со свѣтлой зарей пришли къ ней ребята, охотно собрались у нивы гурьбой; и грянула "опума" {Веселый возгласъ во время работы, сопровождаемый пѣніемъ жнецовъ.} дружно надъ нивой убогой вдовы. Не видѣлъ я жатвы подобной, такого порыва любви! А Тинья жнецовъ угощаетъ,-- имъ хлѣбъ кукурузный спекла, и къ жатвѣ желанной готовясь -- двухъ куръ, молока принесла. Не много лишь стыдно -- вина нѣтъ, да нѣтъ тутъ особой бѣды, вѣдь Тинія часто приноситъ рабочимъ студеной воды. Вновь "опума", хохотъ, веселье, и сжата полоска вдовы. Не видѣлъ я жатвы подобной, такого порыва любви!"
   Стихотвореніе это проникнуто наивной простотой, согрѣто идиллическою нѣжностью и исполнено свѣтлой любовью къ неимущему собрату. Для полнаго уразумѣнія его смысла нужно вспомнить, что грузинскій плугъ требуетъ отъ земледѣльца большихъ хлопотъ и большихъ расходовъ. Для него необходимы шесть работниковъ, 8--10 паръ воловъ и много сложной упряжи. Малая семья не можетъ сложить плуга ("гутани") на свои средства, и поэтому для его составленія приходится прибѣгать къ артели, въ которой участвуетъ нѣсколько малыхъ семей. Такое товарищество, распредѣливъ доли паханья между участниками, одинъ день работаетъ для вдовы, сироты и бѣдняка "самихтотъ", т.-е. во имя Бога, изъ состраданія и сочувствія къ маломочному собрату.
   Стихотворенія кн. Р. Эристова, воспроизводящія многообразныя стороны сельской жизни, обрисовываютъ поэта проницательнымъ истолкователемъ народныхъ думъ и тревогъ, непонятныхъ счастливымъ баловнямъ судьбы, и по справедливости облекаютъ его прозвищемъ народнаго пѣвца. Мы прекрасно сознаемъ, что для русской публики чарующій обликъ поэта мерцаетъ въ блѣдномъ сіяніи вслѣдствіе неизбѣжной трудности передать ту прелесть и энергію оригинала, которыя такъ неотразимо дѣйствуютъ на грузинскаго читателя. Въ переводѣ на русскій языкъ грузинскія стихотворенія кн. Р. Эристова утрачиваютъ художественныя красоты, являясь неодухотвореннымъ скелетомъ, сухимъ дидактическимъ повѣствованіемъ. Прося снисходительности у читателей въ недостаточно характерномъ воспроизведеніи колорита лиры грузинскаго поэта, мы считаемъ себя обязанными познакомить еще съ однимъ его стихотвореніемъ Родной языкъ, составляющимъ одну изъ крупныхъ звѣздъ въ его поэтической коронѣ.
   
   Богъ свои творенья щедро одарилъ --
   Слабыхъ и могучихъ ровно одѣлилъ:
   Всюду, гдѣ лишь только жизни лучъ проникъ,
   Всѣмъ Господь созданьямъ далъ родной языкъ.
   
   Кто и какъ владѣетъ рѣчію родной, радуется, плачетъ и скорбитъ душой, и какъ можетъ чувства въ звукахъ выражать -- все Тому понятно, Кто могъ ихъ создать. Онъ Единъ всевѣдущъ и могучъ, великъ, Онъ своимъ твореньямъ далъ родной языкъ. Намъ одно извѣстно -- должно даръ хранить, кто-жъ ему измѣнитъ -- будетъ самъ тужить. И закономъ вѣчнымъ можно-ль пренебречь, чтобъ забыть языкъ свой и родную рѣчь? Омрачитъ измѣной кто Пресвѣтлый ликъ? святъ законъ великій, вѣченъ нашъ языкъ! Голубю-ль мяукать, соловью кричать, выть волкомъ ягненку, рыбѣ ли мычать, и ревѣть ли мухѣ, горлицѣ ли ржать? О, нѣтъ, невозможно міръ пересоздать! Съ первыхъ дней творенья кто себя постигъ, чтилъ законъ великій и зналъ свой языкъ.
   
   Языку родному сладко такъ внимать,
   На которомъ пѣсни намъ пѣвала мать;
   И теперь я въ рѣчи родины святой
   Вспоминаю ласки матери родной,
   Слышу братьевъ милыхъ я веселый кликъ...
   О, какъ не любить мнѣ свой родной языкъ!
   
   Не стыдись, другъ милый, въ рѣчи ты родной выражать печали, скорбь души больной; колыбель, могилу не теряй, другъ мой, иль тебя проклянетъ твой языкъ родной. Рѣчь насъ оживляетъ, и веселья мигъ сладокъ, если слышишь свой родной языкъ".
   Стихотвореніе это имѣетъ свое историческое объясненіе. Было время въ недалекомъ прошломъ, когда въ грузинскомъ обществѣ родной языкъ подвергся такому же гоненію, какое испыталъ русской языкъ подъ давленіемъ французской рѣчи въ концѣ XVIII и въ началѣ XIX столѣтія. Грузинскіе писатели шестидесятыхъ годовъ, выступивъ стражемъ родного языка, объявили войну исключительному господству иноземнаго вліянія, принимавшаго угрожающіе размѣры. Кн. Р. Эристовъ въ названномъ стихотвореніи становится общественнымъ вождемъ. Чисто-художественное творчество по выраженію, вѣдь, не исключаетъ общественной по содержанію поэзіи, если "созерцаніе полнаго славы творенья" не переходитъ въ "безъидейное щебетанье", а служеніе идеямъ не придаетъ поэтическимъ произведеніямъ характера риѳмованныхъ трактатовъ или газетныхъ передовыхъ статей. Грузинскій поэтъ, принадлежа къ извѣстному лагерю, выражаетъ въ своей поэзіи то, что одушевляетъ его и его единомышленниковъ, не переходя границъ поэзіи, не обращая ея въ публицистику. Кн. Р. Эристовъ -- единъ изъ тѣхъ немногихъ писателей, которые соединяютъ въ себѣ чистаго художника и поэта-гражданина. Онъ является предъ нами то современнымъ пѣвцомъ, носящимъ въ своей груди скорби и недуги общества, то объективнымъ созерцателемъ красоты.
   Чуткій пѣвецъ ловить у природы ея богатые мотивы и воплощаетъ ихъ въ поэтичныхъ мелодіяхъ. Онъ написалъ мощною художественною кистью картины "Весны", "Лѣта", "Зимы", представляющія поэтическій апотеозъ смерти и возрожденія природы, способной смягчать всѣ горести человѣческаго сердца. Поэтъ сливается съ оживленною природой, всю обширную гамму ею сообщаемыхъ ощущеній онъ перерабатываетъ въ одинъ поэтическій аккордъ. Поэтъ-гражданинъ, взявшій лиру поэта-художника, говоритъ въ одномъ стихотвореніи языкомъ сладости и скорби: "Перестань, зачѣмъ играешь на бандурѣ сиротливой?... Нѣтъ пѣвца, замолкъ на вѣки, и бандура молчалива!... Какъ бывало заиграетъ -- ему вторятъ лѣсъ и горы, и казалось мнѣ, что слышу свѣтлыхъ ангеловъ я хоры. Пѣлъ пѣвецъ о славной битвѣ, воспѣвалъ коня лихого, шашку острую героя, удаль сердца молодого! Воспѣвалъ красу-дѣвицу, ея очи голубыя, воспѣвалъ и щекъ румянецъ, косы длинныя, густыя"... Здѣсь невольно вспоминаются слова Языкова о пѣсняхъ, льющихся со струнъ поэта:
   
   Въ тѣхъ звукахъ рабъ свои забудетъ муки,
   И царь Саулъ заслушается ихъ.
   
   Это побѣдное обаяніе пѣсни составляетъ сюжетъ "Алеши Поповича" Алексѣя Толстого: одна музыка безъ словъ производитъ такое ощущеніе, что "отъ звуковъ сердце млѣетъ и кружится голова". Поэтъ воспринимаетъ впечатлѣнія отъ внѣшняго міра; но его духовная чуткость развита настолько, что ему ненужны внѣшніе органы чувствъ для воспринятія идей и воплощенія ихъ въ образы; онъ можетъ быть "слѣпъ, какъ Гомеръ, и глухъ, какъ Бетховенъ", но тѣмъ болѣе долженъ напрягать духовныя очи и уши, замѣняющія ему физическое зрѣніе и слухъ.
   Подобно колебанію эѳира, зарождающему въ природѣ звуковыя явленія, душа поэта невольно отзывается на всѣ, такъ сказать, житейскія вибраціи, на людскія скорби и свѣтлые моменты, по временамъ ихъ смѣняющіе. Кн. Р. Эристовъ въ стихотвореніи Капризный музыкантъ намѣчаетъ тѣ пункты литературной дѣятельности, на которые должна откликаться, какъ звучное эхо, вдохновенная лира поэта. "Не ношу свой чіанури {Родъ балалайки, въ поэтическихъ произведеніяхъ означаетъ лиру.}, по пирушкамъ, по гуляньямъ, не хожу и сазандаромъ {Странствующій пѣвецъ и музыкантъ.} по веселымъ я собраньямъ. А беру смычокъ свой въ руки, когда въ сердцѣ буря, грозы, иль играю межъ друзей я, если жизнь мнѣ стелетъ розы. Иль Господь меня накажетъ, потеряю жену ль, друга, съ кѣмъ провелъ я годы дѣтства, съ кѣмъ дѣлилъ часы досуга,-- о, тогда я, неутѣшный, возьму въ руки чіанури, изолью въ его я звукахъ скорбь души и сердца бури. А порою нужда-гостья ко мнѣ въ хижину заходитъ,-- у моей семьи несчастной куска хлѣба не находитъ. Возьму въ руки чіанури, и въ напѣвахъ сладкозвучныхъ изолью я сердца бури. Иль веселый пиръ у близкихъ, или свадьба, обрученье... ихъ веселье въ моемъ сердцѣ такъ отрадно отзовется,-- и ударяю я по струнамъ, пѣсня вольная польется.
   
   Вотъ, поэтъ, тебѣ картина для святого вдохновенья...
   Пусть польется пѣснь какъ слезы, слезы счастья обновленья!
   
   Поэзія кн. Р. Эристова, такимъ образомъ, представляется не беззаботно журчащимъ родникомъ романтическихъ грёзъ, а опредѣленной программой общественныхъ идей; она обнимаетъ не одни возвышенные порывы и радостныя мечты, но также горькія думы и житейскіе вопросы. Его стихотворенія составляютъ какъ бы разрозненныя части цѣлой эпопеи, воспроизводящей всѣ стороны крестьянскаго быта и главные моменты народной жизни. Эпопея эта облагорожена свѣтлой идеей и согрѣта искреннимъ участіемъ гуманнаго аристократа, сумѣвшаго снизойти въ хижину бѣдняка, заглянуть въ тоскливое сердце народа, пережить вмѣстѣ съ нимъ неизбѣжный кругъ тяжелыхъ скорбей и періодическихъ невзгодъ. Стихійныя бѣдствія, административныя тревоги, государственныя повинности, религіозныя требы, семейныя заботы, рѣдкія минуты счастія, внушаемыя скорѣе чувствомъ вѣры въ будущее торжество честнаго труженика, чѣмъ житейскимъ опытомъ -- составляютъ идейное содержаніе поэзіи кн. Р. Эристова. Русскій поэтъ В. Л. Величко, привѣтствовавъ его въ день 50-лѣтняго юбилейнаго торжества, справедливо указывалъ, что кн. Эристовъ, "потомокъ властелина, свой долгъ предъ родиной понявъ, смѣнилъ насилье древнихъ правъ работой любящаго сына; поэтъ, живой мечтой въ мірахъ заоблачныхъ парящій, склоняетъ взоръ къ землѣ скорбящій и льетъ ей пѣснь любви святой".

А. Хахановъ.

"Русская Мысль", кн.III, 1897

   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru