Гутнер Михаил Наумович
Блейк

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из книги "История английской литературы. Том 1. Выпуск второй".

М. Н. Гутнер

  

Блейк

  
   []
  
  
   История английской литературы. Том 1. Выпуск второй
   М.--Л., Издательство Академии Наук СССР, 1945
   OCR Бычков М. Н.
  
   Творчество Блейка представляет собой одно из самых оригинальных явлений в литературе английского предромантизма. Романтически сложное, полное мистической и темной символики, оно проникнуто в целом воинствующе-гуманистическим, бунтарским пафосом, редким у английских предромантиков XVIII века. Завершая в своих ранних произведениях демократические традиции поэзии Гольдсмита и Каупера, Блейк предвещает в то же время отчасти творчество революционных романтиков XIX века.
   Вильям Блейк (William Blake, 1757--1827) родился в семье торговца. С детских лет он отличался мистически настроенным воображением; по его уверению, ему не раз приходилось видеть бога и ангелов, сидящих на деревьях. Очень рано Блейк начинает увлекаться живописью. С 14 лет он работает учеником у гравера Безайра. В 1778 г. Блейк поступает в Королевскую Академию, но, восстав против академических уз, бросает все и начинает зарабатывать на жизнь, гравируя иллюстрации к различным книгам. В 1783 г. он выпускает свой первый сборник "Поэтические очерки" (Poetical Sketches). He найдя издателя для своих дальнейших произведений, Блейк сам гравирует на меди не только иллюстрации к своим книгам, но и все тексты, таким образом выступая одновременно в качестве поэта, художника и типографа. Это позволило ему быть совершенно независимым от рыночных вкусов. Так он напечатал сначала свои "Песни невинности" (Songs of Innocence, 1789), а за ними серию так называемых "Пророческих книг": "Книга Тель" (The Book of Thel, 1789), "Свадьба неба и ада" (The Marriage of Heaven and Hell, 1790), "Французская революция" (The French Revolution, 1791), "Видения дочерей Альбиона" (Visions of the Daughters of, Albion, 1793). В 1794 г. выходят в свет лирико-философские "Песни опыта" (Songs of Experience), за которыми следуют новые "Пророческие книги": "Европа" (Europe a Prophecy, 1794), "Книга Юрайзена" (The First Book of Urizen, 1794), "Песня Лоса" (The Song of Los, 1795), "Иерусалим" (Jerusalem, etc. 1804) и "Мильтон" (Milton, 1804).
   В то же время Блейк продолжает работать в качестве иллюстратора; он создает замечательные гравюры для "Божественной комедии" Данте, рисунки к "Могиле" Блэра и "Ночным думам" Юнга. Кроме того, Блейк пишет большую акварельную картину, изображающую всех паломников чосеровских "Кентерберийских рассказов". Презирая колористов венецианской и фламандской школы, Блейк-художник образцом для себя считает искусство Микель-Анджело и Дюрера, которых он ценит за их выразительную и четкую линию.
   Несмотря на эту героическую работу, Блейк, отстаивавший свою творческую независимость, жил в бедности. Он радостно приветствовал французскую буржуазную революцию, откликнувшись на нее взволнованной поэмой, в которой оправдывал насильственное ниспровержение тирании ("Французская революция"). Не случайно в годы революции Блейк общается с вождями английской демократии -- Годвином и Томасом Пэйном.
   С самого начала, однако, демократические настроения поэта облекаются не в те одежды, которые носило искусство французского третьего сословия, готовившегося к революции. Если художники французского третьего сословия свободны от религиозной идеологии и оглядываются на античные образцы гражданской доблести, то Блейк своей бунтарской поэзией воскрешает библейский язык английской революции. Поэт с готовностью подхватывает религиозные мотивы республиканской героики Мильтона. "Все равны перед лицом господа",-- пишет Блейк в поэме "Эдуард III". В грозной "Военной песне", обращаясь к солдатам свободы, поэт говорит о "стрелах всемогущего бога", которые поразят врагов.
   Мильтону Блейк обязан также тягой к нагромождению титанических образов, которые чаще всего подчеркивают абсолютную непобедимость восстающего героя. В "Самсоне", характеризуя своего героя, освободителя Израиля, поэт пишет: "Он казался горой, его чело уходило под облака". Мысли Самсона подобны грозовым тучам, десять тысяч копий ложатся перед ним, как летняя трава.
   Но, выступая учеником Мильтона, Блейк в то же время был совершенно свободен от влияния традиционной пуританской этики. Именно это позволило ему в тех же "Поэтических очерках", первым в XVIII веке, припасть к роднику непревзойденной, елизаветинской лирики. Некоторые песни поэта, подчас почти фольклорные в своей основе, а иногда играющие изящными олицетворениями в духе поэзии английского Возрождения, бесспорно являются лирическими шедеврами XVIII века. С елизаветинцами Блейка сближает ключом бьющая жизнерадостность и настоящая упоенность чувственным бытием: прекрасными дарами всех времен года, их запахами и красками, любовью и простыми сельскими забавами.
   По своему значению для истории поэзии лирические сборники Блейкаиего "Пророческие книги" несравнимы; первые принадлежат к лучшим достижениям английской лирики, вторые осуждены навеки остаться образцом причудливого сочетания подлинной гениальности и гротескной нелепости.
   Первый сборник "Поэтические очерки", куда вошли юношеские стихи поэта, только отчасти предвещает будущего Блейка -- крупного новатора. В то же время уже здесь многое отличает Блейка от других демократических поэтов, связанных с течением сентиментализма. У поэта нет и следа элегичности Гольдсмита и Каупера, оплакивающих гибель патриархальных устоев. Блейк с самого начала выступает в качестве последовательного утописта, оптимистически взирающего на ближайшее будущее человеческого общества. Он считает, что Англия должна выступить в авангарде борьбы за освобождение человечества. Смешивая это будущее с настоящим, он постоянно называет Англию "страной свободы". Драматическая поэма "Эдуард III", включенная в сборник, кончается видением, в котором Англия несет свободу всему остальному миру: "Свобода будет стоять на скалах Альбиона, окидывая взором своих голубых глаз зеленый океан".
   То, что едва намечено в "Поэтических очерках", с полной силой звучит в следующем и лучшем сборнике Блейка "Песни невинности". Блейковский оптимизм, связанный с утопическими убеждениями поэта, принимает здесь очень своеобразную форму. Желая как можно более полно благословить все сущее, Блейк отказывается от какой бы то ни было рассудочности в отношении к действительности. Если просветители приводят все на суд критического разума, то утопист Блейк преклоняется перед бессознательностью ребенка. Название книги -- "Песни невинности" -- подчеркивает этот основной ее смысл. Беспечно резвящийся ребенок выступает здесь в качестве образца для современного человечества и символа его будущности. "Мое имя -- радость",-- говорит ребенок в одном из стихотворений сборника.
   Блейк далек от действительности капиталистической Англии. Стихотворение "Святой четверг" рисует идиллическую картину Лондона:
  
   Куда идут ряды детей, умытых, чистых, ясных;
   В нарядных платьях -- голубых, зеленых, синих, красных?
   Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды
   Святого Павла, в мирный храм, как мощной Темзы воды.
   Какое множество детей -- твоих цветов, столица!
   Сияют ярко в полутьме их радостные лица.
   Стоит в соборе смутный шум, невинный гул ягнят,
   Рученки подняты в мольбе, и голоса звенят...
   (Перевод С. Я. Маршака)
  
   Ребенок, лишенный эгоизма и недоверчивого разума, является не только героем "Песен невинности", но, так сказать, и творцом их. В борьбе с рационалистической поэтикой классицизма Блейк лрибегает к помощи детского фольклора. Некоторые стихотворения, полные нежно заклинающих повторов, представляют собой настоящие колыбельные песни, другие точно воспроизводят ритм "считалочек", третьи являются песенными имитациями детской речи. Недаром "Вступление", открывающее сборник, изображает поэта, играющего на свирели по указке смеющегося ребенка.
   В "Песнях невинности" Блейк развивает утопическую натурфилософию. В природе Блейка нет никакой борьбы, все держится на взаимопомощи и сострадании. "Зло" из нее почти изъято. Она оглашается нежным блеянием ягнят и пением птиц. Всячески подчеркивая христианскую кротость природы, Блейк и тут не сближается с элегистами -- Юнгом и Греем, ибо природа погружена у него в вечное ликование. Если воплощением освобожденного человечества является смеющееся дитя, то символом кроткого ликования природы выступает резвящийся ягненок. Ликование это достигает высшего подъема в замечательной "Песне смеха", где смеются зеленые леса, луг, холмы, кузнечики и пестрые птицы.
   Утопический оптимизм Блейка приводит его к созданию жанра своеобразной пасторали, изображающей трогательное содружество человечества-ребенка и освобожденной природы. Жаворонки и дрозды поют под звон колоколов, а в "Песне смеха" веселые девочки -- Мэри, Сюзанна и Эмилия -- смеются вместе с холмами и ручьями. Блейк дает даже мистическое объяснение этому родству, символом которого для поэта является Христос, выступающий в двух образах -- агнца и младенца в яслях. То, что человечество сродни кроткой природе, подчеркивают и все сравнения в "Песнях невинности": "сестры и братья -- как птицы в гнезде"; волосы одного из блейковских героев "курчавятся, как спина ягненка"..
   Оптимизм Блейка, не имеющий достаточной опоры в конкретно-исторической действительности, уже в "Песнях невинности" получает отчасти религиозное звучание. Поэт, однако, резко враждебен официальной церкви и ее культу. В "Песнях невинности" бог, как в религии первоначального христианства, -- это бог слабых и кротких. Недаром так часто в этих песнях повторяется мотив. небесного покровительства. Бог выступает то в образе нежного отца, то в образе пастуха, зорко охраняющего беззащитных овец. В стихотворении "Мальчик найден" бог за руку выводит из болота ребенка, заблудившегося в тумане. В стихотворении "Сон" светляк, посланный богом, показывает дорогу бедному муравью. В сущности, блейковский бог -- это лишь олицетворение "милосердия, жалости, мира и любви", которому поклоняется поэт. Этика Блейка находит свое лучшее выражение в его первом "пророческом" произведении -- "Книга Тель". Альтруизм оказывается здесь основным законом жизни. Ничто не живет только для себя. Даже смерть есть альтруистический акт, ибо из смерти одного существа возникает жизнь других. В "Книге Тель" все сущее сплетено цепью взаимных жертв и услуг. Ландыш своим дыханием питает невинного ягненка, облако, умирая, т. е. дождем проливаясь. на землю, утоляет жажду цветов, даже разлагающееся тело кормит собой червей, над которыми тоже -- божье благословение.
   "Песни невинности" вышли в первый год французской революции. Следующие произведения Блейка являются откликом на события во Франции. Поэт готов видеть во французской революции движение, ведущее к полной эмансипации человечества. В эти годы Блейк расстается с безудержным оптимизмом "Песен невинности"; человечество, как он убеждается, не только не живет в детском единении с природой, но, наоборот, все естественное в нем задавлено тысячами религиозных и моральных запретов. Поэт начинает догадываться, что собственнические отношения буржуазного общества враждебны свободному развитию индивидуальности. Революция, с точки зрения Блейка, и должна прежде всего раскрепостить природу в человеке, подавленную и повсюду преследуемую. В грандиозных символических образах пророческих книг жизнь предстает как извечная борьба, исполненная титанического напряжения.
   Основным содержанием "Пророческих книг" ("Свадьба неба и ада", "Французская революция", "Америка" и др.), вышедших вслед за "Песнями невинности", является философия своеобразного пантеизма. Защищая попранную в буржуазном обществе естественность, Блейк объявляет ее священной. Блейковский пантеизм сродни натурфилософии Возрождения. Вместе с тем, он непосредственно предвещает ту защиту природы, с которой в будущем выступят Шелли и отчасти Байрон.
   Пантеизм "Пророческих книг" имеет глубоко гуманистический смысл. "Природа без человека бесплодна", -- говорит Блейк. Подлинным воплощением божественности объявляется человек. "Все божества обитают в человеческой груди", -- восклицает Блейк. В блейковской философии сильны также антиинтеллектуалистские мотивы. В своих мистических стихотворениях Блейк издевается над свободомыслием и рационализмом просветителей: "Смейтесь, смейтесь, Вольтер и Руссо! Напрасны все ваши насмешки! Вы бросаете песок на ветер, а ветер относит его обратно, и каждая песчинка становится драгоценным камнем, отливающим божественными лучами... Атомы Демокрита и световые частицы Ньютона -- пески на берегу Чермного моря, где так ярко блистают палатки Израиля". С точки зрения поэта, разум совершенно подчинен господствующей морали и отравлен аскетической проповедью официальной религии; единственным прибежищем духовности сейчас является человеческое тело со всеми пятью чувствами.
   Именно потому, что в человеческом теле больше духовности, чем в скованном традицией разуме, Блейк поет гимны чувственным желаниям и потребностям. Практическим выводом из его пантеизма в пророческих книгах является проповедь свободной любви, сопровождающаяся ожесточенной критикой лицемерной буржуазной морали. Настоящий смысл блейковской наполовину мистической реабилитации мира чувственности -- борьба за гармонически развивающуюся человеческую индивидуальность. Однако философия Блейка, защищающего беспредельную "свободу желания", иногда граничит с анархическим отрицанием всякой морали. В своем безудержном индивидуализме он прославляет плотское чувственное наслаждение, как наивысшую ценность жизни, и становится чуть ли не апостолом священного культа эротики. Недаром в XX веке английская декадентская литература неожиданно выдвинула "учеников" Блейка, -- на него ссылается, например, Д. Г. Лоренс. Если пантеизм "Пророческих книг" имеет в общем бунтарский смысл, то в тех же произведениях проявляются и тенденции мистически-спиритуалистического порядка. Как ни славит Блейк раскованную естественность, он по существу остается связанным с религиозной концепцией "грехопадения", хотя дает ему совершенно своеобразное толкование. Мир, пребывающий во времени и пространстве, не является для поэта подлинной действительностью. Этому миру предшествовало состояние, при котором не было тирании всего физического. Человек теперь угнетен не только косной моралью, сковывающей все его чувства, но и самой "изменчивостью" материального бытия. Вот почему картина революции в некоторых "Пророческих книгах" Блейка близка к тому, чтобы превратиться в патетическое повествование об освобождении человечества от пут времени и смерти, о переходе в мир, находящийся по ту сторону материальности.
   В "Книге Тель" мистический "голос скорби", исходящий из раскрытой могилы, возвещает освобождение человека от оков материальной чувственности.
  
   Почему слух не может закрыться
   Для собственной гибели?
   Или блистающий глаз
   Для отравы улыбки?
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Зачем заклеймен наш язык
   Медом от каждого ветра?
   Зачем слух, этот водоворот,
   Свирепо в себя вбирающий сеть мирозданий?
   Зачем ноздри, широко вдыхающие
   Ужас, дрожащие, ноздри испуганные?
   Зачем узда щекочущая
   На пламенном юноше?
   Зачем низкая эта завеса --
   Тело на ложе наших желаний?
   (Перевод К. Д. Бальмонта)
  
   По внешней форме "Пророческие книги" Блейка представляют собой явление, которое не имело ни предшественников, ни продолжения в английской литературе. В пророческих книгах, написанных белыми стихами "уитменовского" ритма, чувствуется прежде всего влияние величавого стиля и титанических образов Библии, в которой Блейк с ранних пор заимствовал средства для борьбы против античных пристрастий классицизма. Но, что особенно своеобразно, поэт, не довольствуясь библейской и кельтской мифологией и отказываясь от реалистического изображения действительности, сам выступает в качестве создателя не только новой мистической космогонии, но и соответствующей ей мифологической системы.
   Для "Пророческих книг" характерно также настойчивое стремление поэта превращать конкретные предметы и названия в условные символы абстрактных и космических сил. Так, например, в блейковском контексте "Альбион" -- не поэтическое название Англии, а обозначение всего "падшего человечества", угнетаемого религией и лживой моралью, имена революционных деятелей в "Америке" и названия английских провинций в "Иерусалиме" тоже превращены в мифические образы и не имеют никакого отношения к реальным лицам и местностям.
   "Пророческие книги" Блейка трудны для понимания, настолько "зашифровано" их содержание, облеченное в романтически мистифицированную форму темных, сложных и причудливых образов, созданных воображением поэта.
   Главный сюжет "Пророческих книг" в какой-то мере является отражением основного события XVIII века -- французской буржуазной революции. Сюжет этот заключается в борьбе между двумя антагонистическими героями блейковской мифологии: Юрайзеном и Орком. Юрайзен -- это бог существующего порядка, устанавливающий различные законы и запреты; он наделен той завистью, которую греки в своих мифах приписывали богам Олимпа. Объявив всю природу греховной, он лишает человечество бескорыстных радостей и наслаждений. Орк, напоминающий Прометея античного мифа, является другом человечества и природы, пребывающих в рабстве. Жертвуя собой, он восстает против грозного тирана с тем, чтобы разорвать все путы, сковывающие священную естественность. Замысел "Пророческих книг" отчасти предвещает основной мотив -"Раскованного Прометея" Шелли и байроновских мистерий. Юпитер Шелли и Иегова Байрона, подобно блейковскому Юрайзену, являются врагами человечества; тираноборческий конфликт облегается всеми тремя поэтами в одинаково космическую форму.
   Наиболее значительной из "Пророческих книг" является "Свадьба неба и ада". Здесь, еще не прибегая к помощи собственной мифологии, но смело переосмысляя традиционные образы христианской религии, поэт начинает свою борьбу против официальной морали.
   В "пословицах ада" проявляется не только постоянное у Блейка прославление естественного желания, но и огромное уважение ко всему индивидуальному и своеобразному. Поэт борется с обезличивающими тенденциями буржуазного общества, освящаемыми пуританской религией и моралью. Вот некоторые из этих пословиц: "благоразумие -- богатая и уродливая старая дева, за которой ухаживает бессилие"; "дорога излишеств ведет ко дворцу мудрости"; "тот, кто желает, но не действует, распространяет заразу"; "лучше убить ребенка в колыбели, чем таить несвершенное желание"; "гордость павлина -- слава господа"; "похоть козла -- щедрость господа"; "гнев льва -- мудрость господа"; "нагота женщины -- творение господа"; "один закон для льва и вола является угнетением"; "тюрьмы выстроены из камней закона, публичные дома -- из кирпичей религии"; "тигры гнева более мудры, чем клячи поучения".
   Любопытны также те "пророческие" произведения, в которых блейковский мифологический сюжет развивается параллельно повествованию о конкретных исторических событиях. Переплетение мифологического с историческим иногда порождает чрезвычайно причудливые образы. В поэме "Французская революция" парижский архиепископ превращается в чешуйчатое чудовище, предстающее в клубах адского дыма и пламени. В патетической "Песне свободы", описывая борьбу между грозным Юрайзеном и пламенным Орком, Блейк обращается с революционным призывом к народам всего мира. В пророческой поэме "Америка", отражающей события англо-американской войны, непосредственными слугами Юрайзена оказываются король и его министры. Ангелы тринадцати восставших провинций порывают с этим грозным тираном. Орк воодушевляет освободителя Америки.
   Настроения, которые в "Пророческих книгах" порождают подчас хаотические нагромождения мифологических образов и гротескных аллегорий, в "Песнях опыта" кристаллизуются лаконическими н четкими строфами философской лирики. Своеобразие "Песен опыта" в том, что поэт в них постоянно возвращается к темам своей второй лирической книги, совершенно иначе их осмысляя. Даже название этой книги противопоставляет ее "Песням невинности". Блейк совершенно расстается здесь с прежним идиллическим оптимизмом. Но как раз эта, опытом завоеванная трезвость взгляда на мир сообщает подчас протестующий, бунтарский характер философским размышлениям поэта.
   Если в "Песнях невинности" земля предстает пастушеской Аркадией, то первое же стихотворение "Песен опыта" рисует ее окаменевшей, погруженной в страшную тьму, с "сединой отчаяния в волосах". Если в первых лирических книгах поэт, ослепленный утопическим оптимизмом, не замечал противоречий современного ему общественного порядка, то теперь они обнажены. Капиталистическая Англия выступает как страна трагических контрастов. В стихотворении "Лондон" Блейк пишет, что на лице каждого прохожего -- следы слабости и печали. Вздох несчастного солдата стекает кровью по стенам дворца, проклятия юной проститутки грязнят слезу новорожденного ребенка.
   В "Песнях невинности" дети являлись героями безоблачных пасторалей и наглядным примером единения между человечеством и природой. В "Песнях опыта" они изображаются Блейком как объекты жесточайшей эксплоатации. Трагическое положение "цветов Лондона" для поэта является самым страшным доказательством тех общественных несправедливостей, которые существуют у него на родине. В стихотворении "Святой четверг", полемически направленном против одноименного в "Песнях невинности", Блейк с негодованием говорит о том, что в богатой стране дети живут в нищете и голоде. Они отлучены от природы, им никогда не светит солнце, и самые песни их похожи на плач.
   Природа в "Песнях опыта" тоже оказывается под властью зла. В знаменитом стихотворении "Тигр" хищник является настоящим воплощением этого зла -- зла, наделенного стальным сердцем мускулами.
  
   Тигр, о тигр -- огонь горящий
   В глубине полночной чащи,
   Чьей бессмертною рукой
   Создан страшный образ твой?
   В небесах или в глубинах
   Тлел огонь очей звериных?
   Где таился древле он?
   Чьей рукою был пленен?
   Что за мастер, полный силы,
   Свил твои тугие жилы
   И почувствовал меж рук
   Сердца первый тяжкий стук?
   Он ли сталь твою ковал?
   Где твой гневный мозг пылал?
   Кто впервые сжал клещами
   Адский сплав, метавший пламя?
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Испытал ли наслажденье,
   Завершив свое творенье,
   Твой создатель? Кто же он?
   Им ли агнец сотворен?
   (Перевод С. Я. Маршака)
  
   Полемика с настроением "Песен невинности" становится для поэта настолько важной, что он создает жанр философских притчей, в которых сталкивает две враждебных точки зрения -- безудержного оптимизма и трезвого пессимизма. Победа всегда остается за последним. В одном из стихотворений Блейка ангел поет о том, что мир спасут милосердие и жалость; но дьявол, проклинающий мир, уверяет, что милосердие и жалость не только не могут быть средством спасения, но сами являются порождением нищеты и горя.
   Основная тема "Песен опыта" непосредственно сближает их с "Пророческими книгами" Блейка. И здесь трагическое положение человечества поэт объясняет тем, что религия и мораль зажимают в железные тиски все естественные чувства.
   Особенно, страшным гонениям подвергается священная для Блейка любовь. На нее надеты кандалы, ее прячут от дневного света. В символическом стихотворении "Сад любви" священники в черных одеяниях обвивают колючим терновником все радости и желания. Уподобляясь пламенному герою своих пророческих книг -- Орку, Блейк в "Песнях опыта" прославляет свободную любовь и беспрекословное подчинение желанию.
   С "Пророческими книгами" "Песни опыта" непосредственно связывает и то, что они целиком направлены против официальной религии. Церковь проповедует необходимость смирения в мире, где властвует волчий эгоизм; обещая всем блаженство в раю, она благословляет отвратительную нищету на земле. В "Песнях невинности" Блейк и сам выдвигал идеал овечьей кротости. Теперь бунтарские настроения поэта заставляют его яростно обрушиться на эти лицемерные проповеди. Для поэта смирние -- ядовитый цветок, взращенный церковью. Оно освящает существующие отношения, заставляет человека подавлять свою индивидуальность... Обезличивающей кротости поэт противопоставляет священный гнев.
   "Песни опыта" противоположны "Песням невинности" не только по трагическому своему содержанию, но и формально. Если "Песни невинности" подражают жизнерадостной напевности детского фольклора, то в "Песнях опыта" преобладает жанр философских размышлений, в которых все подчинено ходу острой критической мысли.
   "Пророческие книги" Блейка, созданные после "Песен опыта", не знаменуют собой нового этапа в его творчестве, ибо целиком посвящены старой теме попранной естественности. Эти книги еще более переполнены хаотическими аллегориями и гротескными созданиями неистового блейковского мифотворчества.
   Особняком стоит замечательная в своем роде поэма "Вечное евангелие" (The Everlasting Gospel, 1818). Это произведение перекликается со "Свадьбой неба и ада". Не прибегая здесь к помощи гротескных образов своей мифологии, Блейк, как и в "Свадьбе неба и ада", по-своему толкует традиционные представления христианской религии. В этой поэме Христос из воплощения кротости и покорности превращается в настоящего бунтаря, носителя священного гнева, прославляемого в "Песнях опыта". "Тот, кто любит своих врагов, предает друзей своих", -- гласит один из его заветов. Блейковский Христос проклинает книжников и фарисеев, растаптывая в прах лицемерие. Общаясь с бедными и бездомными, он нападает на жестоких правителей. Он полон презрения к священникам, которые воспевают своего неправедного бога. В коротеньком эпилоге Блёйк иронически заявляет: "Я знаю, что этот Христос не годится ни для англичанина, ни для еврея".
   В последних поэмах -- "Мильтон" и "Иерусалим" -- и в стихах того же периода Блейк отказывается от былого бунтарства. На смену пламенному и беспощадному Орку приходит Мильтон, который изображен Блейком не как революционер, а как "борец в области духа". В поэме "Иерусалим" Блейк прямо заявляет, что Вавилон современного порядка будет разрушен не мечами, а успехами пророческого искусства и науки. В стихотворении "Серый монах" Блейк пишет: "Только молитва отшельника и слеза вдовы могут освободить мир".
   При жизни Блейк, как поэт, был известен немногим. Даже романтические новаторы -- Кольридж и Вордсворт -- не поняли истинного значения его творчества, хотя Вордсворт называл стихи Блейка "произведениями больного гения". Первыми почитателями Блейка в Англии оказались прерафаэлиты -- Россетти и Суинберн. Позднее Блейка высоко ценил ирландский поэт Йитс, издавший полное собрание его сочинений. Разумеется, прерафаэлиты, как и декаденты "конца века", интересовались прежде всего мистической струей в блейковском творчестве, забывая об его общем бунтарском и демократическом смысле.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru