Гуро Елена
Избранная проза

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В парке
    Мелочи
    Детство
    Примирение

Елена Гуро

Избранная проза

   Оригинал здесь -- http://elenaguro.narod.ru/prose.html

В ПАРКЕ

  
   Голубенькие незабудки вылупились прямо из неба. Из тенистой травы -- белый ландыш. Но из напряженной зари весенней -- сиреневая перелеска; потому такая ранняя, почти мокрая от дождя. Также вылупилось сегодня и розовое утро из черных елок.
   Из земли зеленые рогатые травки, росточки вылезали еще совсем земляные беленькие с прилипшими комками песку.
   А наверху стояли сосны и дачи. Дачи отсырели от весенней воды, пахли рогожами, сосновыми иглами и кошками.
   На дачах всю зиму жил ветер. Стекла так долго проветривались в безлюдье, что и сейчас в них переливы ветра и гортанные голоса сосен. Иногда мелькают в них тучевые лица и рожи растягивают по-лесному. Их здесь всю зиму не спугивали.
   В дачи, пока что, переехали мыши с нахальными хвостиками. Прошлогодний крокетный шар линялым боком улыбается солнцу.
   Кот также хотел поселиться на дачке, но побоялся, чтоб у него не отсырел хвостик; ему рассказали, что на дачках очень сыро. Он также собрался было поохотиться сегодня, но день был такой добрый, мягкий и теплый, что он раздумал, сразу положил свой ватный животик на согнутые лапки и понюхал балконный столбик, точно за тем только и приходил. А у самого даже от веселой теплоты темечко и шейка пахли рябчиками.
   Внизу... Внизу мимо решетки катались дамы на веселых желтых и красных колесах, облепленных сырым песком. В корсетах, греческих стилизованных прическах и перчатках по локоть.
   Красные и желтые, по-весеннему катились колеса.
   А мне было так весело, что я подошла к дамам в колясках и, желая поделиться с ними богатством, очень учтиво предложила выучить их писать стихи. Это самое весеннее на свете! А ведь они ради весеннего выехали за город.
   Стихи? Сафо! Ах, пожалуй, это будет интересно, и даже в греческом вкусе!
   -- Да ведь это очень просто! Возьмите комок черной земли, разведите его водой из дождевой кадки или из канавки, и из этого выйдут прекрасные стихи. Но, главное, если хотите увидать чудо, наклонитесь к самой земле и смотрите в самоё теплую землю, и все прекрасно устроится.
   Впрочем, девочки с крайней дачки мне дали еще другой рецепт: вместо воды, можно употребить просто слюни, вероятно, это выходит тоже очень недурно. Дождевые кадки, кот и елки кое-что знают об этом, они все здесь сегодня видели поэта. У него ладони были в земле. На минуту вода в кадке струила наклоненное лицо, точно весеннее пятно зари меж елками, и пятна темных волос кинулись, метнувшись с кругами воды, и за ними светлый заревой лоб. Хохотали белые пузырики, плясали, точно их гнал дождик.
   А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.
   Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.
   Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.
   А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахла черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.
  

(Из книги "Шарманка", 1909)

МЕЛОЧИ

ДЕТСКОЕ УТРО

  
   Расцвели под окошком пушистые одуванчики. Раскрылся желтый лютик, и стало утро. Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали чашечки лютика и еще синие и сделали чайный столик. Из лучей волчок бегал по полу.
   Пошли воевать с темной елкой: отвоевать белую кружечку. В это время дома выросли грибы на полках, деревянные, лакированные и с красными шапочками. Увидав это, желтые соломенные стулья заплясали по комнате.
   А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый солнечный пушок и посадить его на сосновыю полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так и пробегали по солнечным окнам до завтрака.
   А с сосновой полочки смолка веселыми слезками падала.

НЕИЗРЕЧЕННОЕ

  
   Точно маленькая желтая улыбка. Неожиданно утром на дорожке прилип желтый листик. Над дорожкой точно кто-то белокурый приподнял ресницы.
   Погоди, это приближенье. На коричневый мох рассыпались желтые треугольнички. Точно кто-то идет в конце дорожки -- но его нет. Сверху льются лазоревые стеклышки и светло-зеленые. Встревожился воздух, стал холодноватый.
   Точно кто-то встревоженный и просветленный приподнял ресницы. Точно будет приезд. Приедет сюда дивная страна, далекая, с блаженной жизнью. Ее привезут на коляске с кожаным верхом, и чуть-чуть будут по песку пищать колеса. Точно обеими ногами подпрыгнули от земли и поплыли над землей.
   Сверху льются лазоревые стеклышки и зеленое серебро. Лучатся спелые соломинки у ступеней.
   Прозвенела стеклянная дверь балкона.
   Рамы стекольные и жердочки просветлели. Все это не сегодня -- а завтра... Погоди!..

СОН ВЕГЕТАРИАНЦА

   Это был сон.
   Было утро. Тонкие четкие веточки виснули с берез, точно нежные вещицы. Точно их создали осторожно и с любовью. Тонкая сеть над землей серебрилась перламутром.
   На балконе сухонький старичок в детских воротничках читал внимательно книгу. Совсем тихо и долго, так что плед у него свалился с плеч на колени. Тихий, внимательный, осенний. Прозрачная рябь на него набегала -- и убегала. Точно излучался: не то смеялся, не то струился.
   Какой-то серебряный комочек прикатился, ласкаясь к его ногам, мигая серебряными ресничками.
   Вкруг сухонького старичка зеленели, смеялись нежные мшинки. Гладкие тянулись светлые половицы, на них насорились сосновые иглы. От чайного стакана желтый зайчик сидел на стене; прыгал, смеялся и упал в лучинную корзинку у стены. Стал розовым.
   Взглянули кроткие голубые глазки. Светлые стружки кто-то строгал, они свернулись на досках кудрявым руном.
   Надо всем осеннее небо стояло недвижным, доверчивым озером, бледное до блаженной пустоты, -- нежно сияло. В нем легко и безгрешно плыла земля, -- и не было берегов...
   Грезили создавшие. Радовались создания.

ДОМАШНИЕ

  
   Приходили на большой дом недели дождя. Могучий ливень скатывался на крышу. Огромные елки разговаривали, но за шумом сплошной воды их не было слышно. В чуланном окошке стекло сияло подводным изумрудом. Длинное, как вязанный чулок, тянулось послеобеда. Вышли из стен Заветные, засели совещаться в чуланчик, рядом с буфетной. По длинному коридору кто-то похаживал, точно крупные капли падали. За обоями коридора жил совсем серый, запачканный паутиной, стенной мужик Терентий, ростом с кошачью лапку, тарантил и плел кружево из сенинок.
   Из голых досок чулана, из темных сучков подсматривали глазки. Все Домашние вылезли из стен и строили ушки. Под шумом ливня им было уютно, как под навесом. Сплошная водяная борозда висела перед окном.
   Они принесли любимые богатинки, талисманы. Хвастались накопленными сокровищами: ожерелья из слов, круглых и длинных, жемчуга из смолки. Один принес в коробочке словечко: елки в бурю и огоньки в окнах его слушались. У другого были нанизаны дни разных цветов, пестренькие, как ситцы. Все Домашние оказались богатыми, -- и были очень довольны. Спорили какого цвета сделать эту Субботу: -- синей, -- или с полосками? Потом совещались о темных, что поселились в углу коридора, около детской и пугали любимчиков. О том, какие в детскую послать сны: летающие одеяла -- или лошадей самолеток. Решили посоветоваться об этом с детскими кошками.
   Дождик серый. Остроухие сидят кружком, в буфетной и сторожат покой большого дома.
   Калачиком свернулся за обоями пыльный Терентий. По корилору маленькие шаги, точно каплют капли. Из пространств глушат и шумят необъятные дожди. В чуланном окошечке стеклушко поседело. Все занавесилось сивой бородой.

ПОДРАЖАНИЕ ФИНЛЯНДСКОМУ

  
   Целый день провалялся я за гумном...
   Ничего нет весеннего вереска милее! Мне сказала судьба: "Полежи еще, увалень; ты проспишь свое счастье".
   И когда я встал и вышел на дорогу, у меня еще солома сидела в волосах.
   Ничего нет весеннего вереска милее! И кричали мне вслед: "Экий неряха идет!" Да, захотел, так и встал.
   Высоко растут сосны!
   И я рыл целый день, ворочал и гнул, так, что скрипели суставы. И я стрелял судьбу мою в высоте.
   Высоко растут сосны.
   И я вырыл из глубины лесной мою судьбу и понес на плечах. И я вырыл большое счастье, и было, чем хвастаться:
   "Захочу, так и встану я!" Да, совсем еще бурый вереск был.
   Ничего нет весеннего вереска краснее! И стояла девушка с белым цветком в руках. И стояла девушка, взявшись за концы платка... И сказал я девушке -- будь моей!
   Ничего нет весеннего вереска милее! А большое счастье пусть постоит! И уж покраснела она и отвернулась прочь... Но тут меня треснула по шее судьба, так что в канаву ткнулся я головой, -- а канава была с весенней водой.
   Ничего нет весеннего вереска милее. А когда я вылез, девушки не было, только прятался быстрый смех в кустах. И я нес добытое счастье на плечах, и соседи мне удивлялись и снимали шапки. И ворчала судьба: "Сыночек образумился!" Но я тихомолком от нее соображал: "Ведь она тогда отвернулась, покраснев". Ничего нет весеннего вереска краснее! И я, таки, думал: -- Весна придет опять, весна придет опять.
   И смех дразнил, исчезал в кустах. "Ничего нет весеннего вереска милее!"

МЕЧТА

КОНЦЕРТ

(Из книги "Шарманка", 1909)

ДЕТСТВО

[Op. 2]

  
   Меж темных елок стояла детская комната, обитая теплой серой нанкой. Она летала по ночам в межзвездных пространствах.
   Здесь жили двое: "Я", много дождевых духов над умывальником и железная круглая печка, а две кровати ночью превращались в корабли и плыли по океану.
   За окнами детской постоянно шумел кто-то большой и не страшный. Оттого еще теплей и защитней становились стены.
   Ввечеру на светлом потолковом кругу танцевали веселые мухи. Точно шел веселый сухой дождик.
   В детскую, солнечной рябью по стенам, приходили осенние утра и звали за собой играть.
   Там! Ну -- там -- дальше, желтые дворцы стояли в небе, и на осиновой опушке, за полем, никли крупные росины по мятелкам, по курочкам и петушкам. Никли, водяные, и было знобно и рано.
   Это оно! Оно! Идем к нему на встречу.
   Ах, какие наутро были ласковые серебряные паутинки! Откуда они пришли? Ничего не знали -- от них лежал свет, и все прощала зеленая полоса, бледная, над крайними березками.
   Светились травы прядями льняных волосков, что собрать в косичку осенней лесной девочки и пойти с ней за рябиной.
   Где-то молотили, собирали и готовили перед зимой. Оттого переполнена светом и спелым тишина. Оттого празднична дорожка к гумну и амбару, и осыпанные росой пахнут спелой землей полосы пашни. И не уходя стоит в поле осенний веселый со светлой головой из неба.
   Подходила перемена, и маленькие елочки и рябины, зная это, улыбались кверху, ждали, просияв насквозь иглами солнца и водяного неба, и до того душа танцевала с солнечными пятнышками, что, съежившись, смеялись -- думали: это от красных кистей рябины и оттого, что печку затопят вечером.
   Ночи стали черные, как медведь, а дни поблекли, как овес.
   И еще был ранний час утра, с радужными паутинными кружками на оконных стеклах.
   Это оно! Это оно, бежим ему навстречу!
   И белый чайный фарфор столовой был такой настояще-утренний, что не обманывались.
   Второпях не знали, в кого играть: в фею, как она прядет золотые волокна, или в путешественников, накрыв стулья верблюжьим одеялом.
   Это китайцы в узорных кофтах сидели на соломенных циновках на берегу лазурного, лазурного моря.
   Висел над их головами мамин лук, и порей сушился пучками. Все удалилось за лазурную полосу, и соломенное солнце и колокольчики китайских беседок качались в стеклянном небе.
   Пришли шелковые, с завитушками, двоюродные сестры. Стал сразу издожденный балкон с осенними столбами, и матросские костюмчики.
   Состязались, кто лучше выдует прозрачный шарик, а в призы с собой принесли светлые зернышки бисера.
   И стало такое волненье, такое волненье, что, замирая, садились на корточки и радовались.
   В летучих шариках опрокидывались маленькие китайские деревья, вниз головой, и перламутровое небо было маленьким, маленьким, розовым.
   Пролетая, в них отражался вверх ногами забор, и они лопались.
   Уж пошушумывал мохнатый вечер в окна. Уж громадно было за окнами, чудно и чуждо, и сине, и сладко, жутко.
   Управляющий в высоких голенищах спрашивал -- "Что, если будем пахать завтра?"
   ..................................................
   У реки жил еловуй лесной царь, его венчанные ветви берегли белок и птичек. У него был на носу, между глаз, сучок, а из глазок иногда смола вытекала. И весь лесной царь пахнул смолой.
   Сюда приходили только на поклонение и приносили малининки и землянику на листиках и клали к подножию царя.
   Милый царь! Царь благословлял, а мурашики уносили малинку: царь принимал жертву.
   И еще любили очень духа березы, у него был белый атласный лобик и глаза из мха.
   Его по утрам целовали в атласный лобик.
   Он светлый, давний; еще и никого и ничего не было, а лобик атласного духа был.
   По атласу сквозь тени пробегает золотце.
   Собираются идти за мохом и красными ягодками брусники для зимних рам.
   Придет оно! Придет оно! Ах, бежим, бежим скорее ему навстречу.
   У сложенных дров сияют светлые щепки.
   Уж в колеях ломкие белые звезды, и стучит обледенелое ведро у колодца утром, и готовят уроки.
   Меж роялью и камином стоят вигвамы из буйволовых шкур, украшенные перьями сойки и жемчугом, и до самого ковра гостиной, под светом лампы, тянется Патагония.
   На берегах Эри и Онтарио краснеет брусника.
   Когда пролетают вожди гордых Павнисов на долгогривых конях мимо окон столовой -- видят звезды.
   Кровати уже отплыли, и кто-то большой и не страшный шумел за стеной.
   А комната летела меж крупными звездами, в синих бархатах, и летели вместе темные башни елок хороводом стражей.
   Большие прекрасные бегемоты, оставляя животами дорожку по золотому топазовому песочку, подходили к цветущим медовым деревьям, и прозрачные, полные соком медовые плоды падали им в рот.
   Стороной, стороной проходили, звеня, олени.
   Над вигвамами кувыркались бисерные птицы.
   В мглистом, мягком небе были опрокинуты дворцы.
   А с дворцов звенели колокольчики, потому что за мглистым небом убегали излучистые, меж садами розовыми, голубые дорожки.
   Голубые, голубые, голубые.
   ..................................................

(Из сборника "Садок Судей -- I" op. 1, 1910)

ПРИМИРЕНИЕ
  
  Я обидел непоправимо человека, который не жаловался. Я предательски отнял у него самое его нежно и терпеливо любимое. После была длинная ночь. Утром мне было так стыдно и больно, что я побежал объясняться, несмотря на мое самолюбие.
  Ах, иногда чаша осени поднимается к бледному небу, переполнена золотом радости, медом и пурпуром счастья, купленного бессонными ночами подлинней моих и твоих, и о которых никто так и не узнает никогда.
  По его стыдливо согнутым лопаткам я понял, что мне уже незачем просить прощенья у ограбленного мною, он уже простил меня, и об этом, значит, можно было совсем не говорить. И сначала я обрадовался. Мы шли рядом, как прежде. Но через минуту мне стало жутко с ним от того, что было пережито им в молчании, от того, - чего он так никогда и не рассказал мне. Какую длинную ночь! Я с неловкостью и жутью смотрел на согнутую спину, покорно вытянутую шею. Мы шагали рядом. В липах дорожки шел тихий дождь желтых листьев. А я больше не имел смелости быть его другом. Теперь мне было пора сделать ему еще одну гадость. По своей вине я заслужил предать его дружбу и оставить его одного. И я знал, что он переживет горькое недоумение и не осудит меня.
  Я отомстил ему за это и охладел к нему.
  О, ты заслужил свое одиночество, слышишь, слышишь, нестерпимо добрый! Ты заслужил свое одиночество. Самая глупая молитва, это твоя молитва о Чаше!
  Так будет, пока наш, нами устроенный, мир не претворит себя и не омоется в слезах.
  Вот молодые рябинки жертвенно покраснели и стоят на хвойной стене, уже готовые; пламенеющие чаши осени.
  Выбирай любую. А осень знает все и про тебя, и про ночь, и про нас - твоих палачей.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru