Гуревич Любовь Яковлевна
Поручение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОРУЧЕНІЕ.

Повѣсть.

ГЛАВА I.

   Улица шла въ гору, и двѣ рослыхъ извощичьихъ клячи, запряженныхъ въ дышло, съ трудомъ тащили старую, грузную, громыхавшую пролетку по пообтаявшей, ухабистой мостовой, прорѣзанной весенними ручьями. Извощикъ, въ какой-то рыжеватой хламидѣ и зеленовато-бурой фуражкѣ, безмятежно-вяло кружилъ въ воздухѣ кнутомъ, между тѣмъ, какъ пріѣзжій, утомленный полуторо-суточной ѣздой въ вагонѣ, при каждомъ толчкѣ на рытвинахъ и грязныхъ льдистыхъ буграхъ, выходилъ изъ терпѣнія.
   -- Чортъ знаетъ, что такое!-- выругался онъ, наконецъ, звучнымъ, сочнымъ баритономъ, когда пролетка, взобравшись однимъ колесомъ на какую-то затвердѣвшую грязную кучу, со скрипомъ накренилась на бокъ, и маленькій чемоданчикъ, поставленный въ ногахъ, сдѣлалъ попытку выпрыгнуть на дорогу.
   -- Ну, куда лѣзешь? Дуракъ! Не видишь, что-ли?.. И городъ тоже! Что у васъ тутъ -- улицъ-то вовсе не чистятъ, что-ли?
   -- Обнаковенно какъ...-- вяло и добродушно проговорилъ извощикъ, замахиваясь кнутомъ во всю ширь -- не то на лошадей, не то на сѣдока, и вдругъ, быстро подобравъ возжи и присвистнувъ, вкатилъ пролетку до конца горы и завернулъ на широкую, недурно обстроенную улицу. Городъ смотрѣлъ здѣсь нѣсколько веселѣе. Дома пошли каменные съ плитными тротуарами и сносной мостовой. Иванъ Александровичъ Бандуринъ, не бывавшій здѣсь уже лѣтъ шесть, почувствовалъ себя вдругъ очень пріятно. Погода была отличная. Сквозь холодокъ ранняго утра уже чувствовалось вѣяніе весны, что-то мягкое, ласковое, бодрящее. Городъ просыпался. Въ рогожной будкѣ, на перекресткѣ двухъ улицъ, пирожникъ раскладывалъ, вынимая изъ большой корзины, обложенной грязной тряпицей, пеклеванные пироги. Кое-гдѣ городскія лавки открывали -- точно глаза -- свои ставни. Бѣловолосый мальчикъ въ ситцевой рубахѣ бѣгалъ, громко шлепая по лужамъ большими рваными сапогами. Проѣхалъ на собственной щегольской пролеткѣ какой-то хорошо одѣтый господинъ въ длинномъ драповомъ пальто и новомъ котелкѣ, бережно придерживая на сидѣньѣ кулечекъ провизіи съ ближняго базара.
   -- Емназія!-- сказалъ извощикъ, указывая кнутомъ на большое каменное зданіе, и тутъ-же, подобравъ возжи, сталъ переправлять экипажъ черезъ громадную мутную лужу, плеская и шумя водою.
   "А вѣдь и правда гимназія!" -- подумалъ Бандуринъ, не узнавшій, было, выбѣленное и подновленное зданіе. Послѣ убаюкивающей качки вагона и полудремоты на весеннемъ воздухѣ во время трехверстнаго переѣзда съ вокзала, онъ вдругъ совершенно очнулся, и предстоящая ему тягостная и щекотливая задача предстала передъ его сознаніемъ съ полной отчетливостью. "Фу ты, Господи!-- подумалъ онъ съ непріятнымъ содраганіемъ, схватившись по привычкѣ за свой пышный и длинный бѣлокурый усъ.-- Въ жизни своей не бывалъ въ такомъ дурацкомъ положеніи. Бѣдный старичина и вообразить себѣ не можетъ, зачѣмъ я ѣду. И нужно было тоже Мишкѣ уговорить меня переть этакую даль на какихъ-нибудь два дня! Не могъ самъ написать отцу!.. Мало-ли съ кѣмъ не случается. Ну, поволнуется -- и проститъ, сдѣлаетъ, что можетъ. Да и я хорошъ, гусь лапчатый, чортъ-бы меня подралъ -- взялъ этакую обузу..."
   Ему стало совсѣмъ не по себѣ.
   -- Ну, скоро ты пріѣдешь, что-ли? Болванъ этакій!-- накинулся онъ на извощика и вдругъ, замѣтивъ, что тотъ собирается завернуть за уголъ, поймалъ себя на мысли, что лучше было-бы проѣхать еще хоть четверть часа. Предстоящее объясненіе показалось ему слишкомъ неловкимъ.
   -- Успленіе проѣдемъ -- сейчасъ оно и того... тутъ -- сказалъ извощикъ и, задѣвъ крыломъ пролетки за деревянную тумбу, въѣхалъ въ узенькій, страшно грязный переулокъ, съ дрянными деревянными домишками.
   Бандуринъ вспомнилъ, что ходилъ къ Чаплыгину мимо этихъ самыхъ домовъ десять лѣтъ тому назадъ, когда былъ въ гимназіи и, пользуясь добротой своего стараго учителя, отправлялся къ нему на послѣобѣденные уроки подтягиваться къ экзаменамъ. "Спросилъ-бы онъ меня теперь -- panis, pinis, piscis, crinis!.." -- подумалъ онъ, ясно сознавая, что не только дальнѣйшія строки пресловутаго четверостишія, но и вся латынь, а пожалуй и исторія, и географія, и вся прочая гимназическая мудрость сплылась въ какой-то хаосъ и совершенно стушевалась, оставляя въ головѣ ощущеніе пріятной легкости. "Хоть шаромъ покати! Куда только дѣвалась вся эта книжная дребедень!" -- съ веселымъ смѣхомъ подумалъ онъ, громко втягивая носомъ весенній воздухъ. Экипажъ шмякалъ по клейкой грязи между двумя высокими деревянными тротуарами. Въ проулкѣ стояла благодатная тишь. Только курица, гдѣ-то, отчаянно кудахтала за заборомъ, и воробьи бойко чирикали, прыгая по мшистымъ тесовымъ крышамъ.
   -- Вона ихній домокъ!-- сказалъ извощикъ, проѣхавъ деревянную церковь, и прежде чѣмъ Бандуринъ успѣлъ приготовиться къ встрѣчѣ, экипажъ, выкативъ на мощеную площадь, съ неожиданною прытью подъѣхалъ къ крыльцу маленькаго стараго домика съ красной желѣзной крышей. Сердце Бандурина забилось и въ глазахъ какъ-то зарябило. Онъ не сознавалъ, какъ позвонилъ и расплатился съ извощикомъ. Дверь распахнулась, и прежде чѣмъ онъ опомнился, большая бородатая фигура Чаплыгина приняла его въ свои объятія, и они звучно, многократно расцѣловались.
   -- Вотъ спасибо, вотъ порадовали! говорилъ, слегка запыхавшись Чаплыгинъ старчески хрипловатымъ голосомъ, замѣтно шамкая.-- Постойте-ка, дайте очки снять... расцѣловаться... Утѣшили, -- ей-Богу,-- обрадовали!.. Какъ получилъ телеграмму, глазамъ своимъ не повѣрилъ, а потомъ думаю... И какой вы, батенька мой, молодчина-то стали! А! Мальчикомъ знавалъ... Растетъ молодежь! Усища-то отростили!-- восторженно захохоталъ онъ, хлопнувъ по плечу Ивана Александровича.-- А? Каково? Красавецъ какой стали -- не хуже моего Миши. А? Ну, дайте-ка надѣну очки посмотрѣть... И надѣвъ круглыя въ широкой черной оправѣ очки, онъ быстро взглянулъ черезъ нихъ на Бандурина, еще разъ радостно хрипло захохоталъ, и обхвативъ его руками, потащилъ къ дивану...
   -- Садитесь... чайку, кофейку, умыться... Устали?.. Два дня ѣхали въ такую-то глушь!.. Постойте, я пойду скажу... Даша, Дашутка, гдѣ ты? крикнулъ онъ протяжно и ласково. Никто не откликался.
   -- Постойте-ка, сейчасъ. Старикъ засуетился и вышелъ.
   У Бандурина голова шла кругомъ: старикъ явно подумалъ, что онъ пріѣхалъ ради него... "Фу-ты, вотъ попалъ!" думалъ Бандуринъ, вертясь на холодномъ клеенчатомъ креслѣ.
   За стѣною раздавался громкій голосъ Чаплыгина. Въ комнатѣ было тихо, свѣтло и тепло. Солнце падало косыми удлиненными четырехугольниками на выцвѣтшій крашеный полъ. Канарейка неистово трещала за дверью сосѣдней комнаты. Отцвѣтающія мѣсячныя розы сыпали на подоконникъ свои порыжѣвшіе лепестки. Въ залѣ, служившей, очевидно, и столовой, пахло чѣмъ-то вкуснымъ. "Вотъ благодать!" подумалъ Бандуринъ, вытягивая утомленные дорогой члены. "Кабы не дурацкое порученіе, отлично отдохнулъ-бы здѣсь недѣльку отъ департаментской духоты".
   -- Дашута-то ушла съ Петей... Сейчасъ вамъ кофею! Умываться -- въ вашу комнату, -- мой кабинетъ, направо... А? Прикатили! Даль-то эдакая! Вотъ вѣдь ей-Богу -- всегда говорилъ -- не даромъ работаешь, кто нибудь и того... вспомянетъ... Ну, а вы какъ, голубчикъ? Идите, идите, полотенце на-лѣво виситъ. Постойте-ка, я вамъ полью...-- И старикъ, отвернувъ рукава сѣраго домашняго сюртука, засуетился у табуретки съ умывальными принадлежностями.
   -- Ну, что, какъ вы тамъ въ Петербургѣ? Все у васъ тамъ скандалы!-- говорилъ онъ,-- щедро поливая воду на руки Ивану Александровичу, который, снявъ сюртукъ, умывалъ лицо, фыркая и брызгаясь.
   -- Какіе скандалы? всполошился Бандуринъ, подумавъ, что старикъ хотѣлъ перевести разговоръ на дѣла сына.
   -- Какъ какіе! А убійство-то!.. Старуху-то убили!
   -- Какую это старуху?
   -- Какъ какую? Да что вы это, батенька! Изъ столицы сами пріѣхали да еще спрашиваете!.. Прикидываетесь, что-ли?.. За простаковъ насъ считаете!.. Хе-хе! А тутъ всѣ ваши дѣла-то не хуже васъ знаемъ -- не скроете!..
   И онъ добродушно хохоталъ, не вѣря, чтобъ пріѣзжій дѣйствительно ничего не слышалъ объ убійствѣ, описаніе котораго было перепечатано даже въ мѣстныхъ Вѣдомостяхъ.
   -- Ну, какъ вы-то? Разсказывайте! спохватился старикъ.-- Какъ живете-можете?.. Миша мой что? Молодчина эдакій! Жениться вздумалъ. А? Я было хотѣлъ къ нему на свадьбу ѣхать, да денегъ не было свободныхъ...
   Онъ совсѣмъ уже подошелъ, было, къ щекотливой темѣ... Но, Иванъ Александровичъ понялъ, что сообщить старику о случившейся непріятности въ эту минуту, съ намыленнымъ лицомъ и руками, былобы почти грубо.
   -- Ну, а вы? перешелъ вдругъ Чаплыгинъ на другіе рельсы.-- Какъ устроились? Одни? Холостякомъ?.. Нѣтъ того, чтобы... А?
   -- Я вмѣстѣ съ Фредлихомъ живу! весело отвѣтилъ Иванъ. Александровичъ, до красна растирая полотенцемъ свои розовыя, упругія щеки.
   -- Съ Фредлихомъ? Адольфомъ Ѳедоровичемъ! Ба-ба-ба! Ну, скажите...
   -- Нѣтъ, другой,-- Николай Евтроповичъ...
   -- А! Этого не знаю! А я думалъ Адольфъ Ѳедоровичъ... Кофею! Иванъ Александровичъ! голубчикъ... И обхвативъ одной рукой выросшаго ученика за плечи, онъ повлекъ его опять въ залу.
   -- Дашурки-то моей нѣтъ, -- говорилъ онъ, наливая горячій кофе въ большую чашку. Вотъ радъ буду, что познакомитесь. А?.. И поставивъ чашку передъ гостемъ, онъ положилъ локти на столъ и уставился въ него черезъ очки своими добрыми, старыми глазами, ласково и любопытно глядѣвшими изъ-подъ мохнатыхъ и клочковатыхъ сѣдыхъ бровей..
   Бандуринъ тоже весело взглянулъ на него. Совсѣмъ не мѣняется старикъ! подумалъ онъ, оглядывая его сѣрую косматую бородищу, длинные волосы и рябоватое, какъ-бы опаленное порохомъ, широкое лицо.
   -- А на службу вы сегодня развѣ не идете, Петръ Тимофѣевичъ, -- прервалъ Бандуринъ короткую паузу.
   -- Въ гимназію? Да что вы, другъ любезный!-- воскликнулъ Чаплыгинъ.-- Когда-же это бываетъ, чтобы я въ гимназію не пошелъ?.. Радъ-радъ вамъ, а ужъ въ гимназію, какъ подойдетъ часъ -- за хвостъ не удержите стараго воробья! съострилъ онъ и опять громко добродушно расхохотался, широко раскрывая беззубый ротъ.
   -- А вы тутъ -- съ Дашуркой моей... Вы ее не знаете? Ну ужъ, постойте, батенька, только держитесь: всѣ усы обкусаете... Митя-то, небойсь, говорилъ вамъ? А? небойсь, вѣдь для того и подослалъ васъ... ха-ха-ха... въ глушь-то нашу! Мы, батенька, хоть и въ глуши живемъ, а такую кралю выходили, что ай люди... Прохожіе останавливаются!
   Онъ на минуту пріостановился и съ сіяющимъ оживленнымъ лицомъ прислушался.
   -- Нѣтъ не она! Не идетъ что-то! Съ Петей ушла гулять. Она ему вмѣсто матери... Вы слышали о моемъ несчастьи? Онъ на минуту понизилъ голосъ и вынулъ большой клѣтчатый платокъ.
   -- Какъ-же, какъ-же!-- промолвилъ Бандуринъ, качая головой съ видомъ соболѣзнованія.
   -- Ну такъ вотъ... она у меня Петѣ вмѣсто матери... Умница, скромница, и хозяйка какая!-- Онъ опять оживился.-- И красавица! Глазища-то -- во-о!-- Онъ сложилъ колечкомъ указательный и большой палецъ.-- А характеръ! Да нѣтъ, что я вамъ стану говорить...-- Онъ положилъ руку на колѣно гостю.
   -- Живой?-- сказалъ Иванъ Александровичъ съ замѣтнымъ оживленіемъ, подмигивая глазкомъ.
   -- Живой! Да нѣтъ, батенька, что тутъ -- живой! Я самъ живой, это, хе-хе-хе, не штука, что живой! А разсудительность удивительная! Вѣдь это въ нынѣшній-то вѣкъ! Ну положимъ -- всѣ мои дѣти, слава Богу, родились серьезными... Какъ себѣ хотите, а живу -- Бога гнѣвить не приходится! Мишу въ люди вывелъ -- надѣюсь видѣть его во главѣ какого-нибудь правленія... Теперь надежные люди вездѣ нужны, ничего, что сынъ провинціальнаго учителя, а дорогу себѣ пройдетъ такъ, что и какому нибудь родовитому барченку за нимъ не упрыгаться...
   Иванъ Александровичъ слушалъ съ замираніемъ сердца эти мечты относительно своего товарища..
   -- Дашурочка меня тоже не подведетъ -- продолжалъ болтать старикъ, -- раньше времени замужъ не выскочитъ, дождется себѣ кого-нибудь такого, чтобъ мнѣ старику было чѣмъ потѣшиться подъ старость... А я такъ думаю, еще годиковъ пять поучительствую, а тамъ....-- Онъ хитро подмигнулъ и съ нѣсколько таинственнымъ видомъ понизилъ голосъ: -- вѣдь у меня тамъ кое-что... не то, что прикоплено, а такъ знаете... на хуторочекъ... Я ужъ и присмотрѣлъ... Тутъ, знаете, верстъ семь отъ города, Долинка называется...
   Иванъ Александровичъ опять почувствовалъ нѣкоторое смущеніе:. послѣднее сообщеніе имѣло несомнѣнное отношеніе къ его щекотливому порученію. Впрочемъ, это даже лучше будетъ -- сначала хорошенько разузнать обстоятельства, утѣшилъ онъ себя.
   -- Знаете, съ хорошей-то хозяйкой въ домѣ, -- продолжалъ старикъ -- сегодня гривенничекъ, завтра гривенничекъ, вотъ вамъ черезъ пять лѣтъ и хуторокъ. Ей же на приданое пойдетъ. Ну, я съ ними буду жить... Петруша у меня къ тому времени подростетъ. Я его въ поэты мечу: эдакій умный мальчишка, все пѣсни какія-то подбираетъ...
   Онъ опять прислушался. Въ сосѣдней комнатѣ кто-то возился съ чѣмъ-то тяжелымъ.
   -- Кто тамъ?-- крикнулъ старикъ.
   -- Это я, папа, -- отозвался тонкій дѣтскій голосокъ.-- Мы пришли!
   -- А, пришли! Ну, иди-ка сюда! Дашу-то позови. Да бѣги сюда, братецъ, у насъ тутъ гость пріѣхалъ.
   Свѣженькій мальчикъ, лѣтъ десяти, съ круглымъ смуглымъ личикомъ и блестящими черными глазками, съ шумомъ распахнулъ дверь и вбѣжалъ въ комнату, волоча за собою по полу деревянный стулъ, черезъ спинку котораго онъ просунулъ свое туловище.
   -- Это и есть вашъ поэтъ?-- спросилъ Иванъ Александровичъ, весело взглянувъ на здоровенькаго мальчугана.
   -- Онъ, самый! Вотъ позвольте вамъ представить: мой сынъ Петя... Да постой ты, чего струсилъ, подойди сюда, шаркни Ивану Александровичу!
   Мальчикъ оставался по прежнему впряженный въ спинку стула и, выпрямившись, бросалъ смѣлые и нѣсколько недоумѣвающіе взгляды то на гостя, то на отца.
   -- Здравствуйте, молодой человѣкъ,-- проговорилъ гость, снисходительно улыбаясь и подставляя ладонь, на которую мальчикъ молча положилъ свою ручку.-- Ну что-же, папаша говоритъ, что вы собираетесь быть писателемъ?
   Мальчикъ продолжалъ переводить недоумѣвающіе взгляды съ гостя на отца и ничего не отвѣчалъ.
   -- Ну, что-же ты!-- проговорилъ Чаплыгинъ.-- Ну, скажи Ивану Александровичу, кѣмъ ты у меня будешь?.. А? Писателемъ, скажи.
   -- Нѣтъ!-- громко и убѣжденно протянулъ мальчикъ, звенящимъ, дѣтскимъ голоскомъ, съ выраженіемъ усиливающагося удивленія въ глазахъ и даже слегка передернувъ плечами.
   -- Вотъ тебѣ на! Что же это ты!-- пробормоталъ нѣсколько сконфуженный отецъ, нѣжно тронувъ пальцемъ щечку ребенка.-- Мы же съ тобой толковали!
   -- Да нѣтъ!-- еще тверже сказалъ мальчикъ.
   -- Кѣмъ же?
   Онъ немножко задумался.
   -- Пожарнымъ!-- сказалъ онъ наконецъ убѣжденно и звонко весело и посмотрѣлъ еще разъ на отца, и на гостя смѣлымъ взглядомъ блестящихъ и ясныхъ глазъ.
   -- Пожарнымъ! Да что ты... баловникъ...-- засмѣялся отецъ нѣсколько насильственно.-- Выдумаетъ тоже!.. Ляпнулъ! Какимъ такимъ пожарнымъ! Это онъ видѣлъ, что тутъ недавно мимо пожарные скакали... Пожаръ былъ... вотъ и онъ того...
   Гость хохоталъ раскатистымъ звучнымъ баритономъ, а мальчикъ стоялъ передъ ними съ раскраснѣвшимися щечками и оживленіемъ въ глазахъ.
   -- Подкузьмилъ папашу!-- хохоталъ гость!-- Тоже вѣдь выдумаютъ дѣти! Нѣтъ, братецъ, это ты не того. А ты скажи: буду военнымъ! Вотъ это дѣло. Каковъ бутузъ! Скажи: хочу, молъ, быть офицеромъ.
   -- Ну вотъ! Военнымъ! Это вы, батенька, напрасно. Я за военщину не стою. Нѣтъ, онъ у меня къ стихамъ склонность имѣетъ. Вы не слушайте,-- продолжалъ старикъ уже совершенно убѣжденно.-- Вотъ онъ вамъ сейчасъ скажетъ.-- Ну, скажи-ка, Петя, скажи какіе мы съ тобой стихи учили...
   Мальчикъ молчалъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Да ну же, Петюнокъ, не срами меня!-- говорилъ старикъ, смущаясь непослушаніемъ сына. Ну-ка братъ.-- Бородино! И онъ поощрительно ударилъ мальчика по плечу.
   
   Скажи-ка, дядя,
   Вѣдь не даррромъ
   Москва, спаленная пожаррромъ...
   
   началъ было мальчикъ быстрымъ неровнымъ голосомъ, раскатываясь на рр, но вдругъ, взглянувъ на гостя, смутился и побѣжалъ по комнатѣ, съ грохотомъ волоча за собою стулъ.
   -- Ну вотъ! Что вы съ нимъ подѣлаете?-- говорилъ нѣсколько огорченный отецъ.-- Ну, конечно, онъ еще того... молодъ... Да будетъ тебѣ гремѣть-то!-- прикрикнулъ онъ на Петю, но старческій голосъ съ хрипотой звучалъ мягко и добродушно...-- Фу ты!.. Сбѣгай-ка, позови Дашурку. Скажи -- гость изъ Питера. Чтобъ переодѣлась и шла. А на счетъ военныхъ, вы, батенька, напрасно... Я не того... не поклонникъ... У насъ тутъ, знаете, одинъ офицеръ былъ... Полкъ стоялъ, ну оно, знаете, и того... Ходилъ тутъ къ намъ -- за Дашуркой пріударять сталъ, да она у меня, какъ я уже вамъ доложилъ, не изъ эдакой породы, изволите видѣть чтобы... того... шуры-муры... Ну, а тотъ -- разныя эти записочки -- знаете, и все такое. Она у меня дѣвочка солидная: видитъ, что толку изъ этого не будетъ, ну и не глядитъ даже.
   -- Выжидаетъ подходящей для себя партіи?-- спросилъ Бандуринъ, съ сдержаннымъ любопытствомъ вдаваясь въ интимный разговоръ.
   -- Нѣтъ, она у меня... не то, что партіи, а какъ вамъ сказать -- хорошаго человѣка. Она у меня не изъ такихъ, чтобы на шею вѣшаться. Знаетъ, что ей торопиться некуда, ну и того... Ей и при мнѣ хорошо. Сыта, одѣта, хозяйничаетъ, гуляетъ, сколько хочетъ,-- ну чего же ей еще? Мы съ ней подождемъ! Грѣхъ Бога гнѣвить: живемъ не какъ-нибудь... Конечно, двѣсти тысячъ пока не выиграли...
   Въ сосѣдней комнатѣ раздался скрипъ новыхъ ботинокъ.
   -- Ну вотъ и она... Позвольте вамъ...
   Иванъ Александровичъ навострилъ вниманіе...
   -- Моя хозяюшка,
   Вошла невысокая дѣвушка, блѣдная, съ продолговатымъ, съуживающимся къ подбородку лицомъ, съ большими черными унылыми глазами, съ длиннымъ тонкимъ носомъ, съ гладко зачесанными темными волосами... Иванъ Александровичъ испыталъ разочарованіе... "Вотъ тебѣ и красавица!.. На брата похожа!.." подумалъ онъ... Она была очень худа, узка въ плечахъ, грудь плоская, какъ у подростка, талія совсѣмъ не съуживающаяся книзу и некрасиво теряющаяся въ пышной юбкѣ. Новое ситцевое платье было очевидно домашней работы и при движеніяхъ шуршало... "Ну, съ этой не разъинтересничаешься!" подумалъ Иванъ Александровичъ, нѣсколько сердясь на себя за то, что повѣривъ старику, началъ было ждать чего-то пріятнаго...
   -- Что вамъ, папаша?-- спросила Даша, останавливаясь у двери и опуская глаза.
   -- Да ты подойди сюда!.. Вотъ онъ, гость-то -- и пріѣхалъ! Познакомься! Бандуринъ, Иванъ Александровичъ, Мишинъ товарищъ... Вспомнилъ меня, старика! Такъ ей-Богу порадовалъ -- нарочно изъ Петербурга пріѣхалъ. А?
   Иванъ Александровичъ всталъ и растаркался. Даша, не глядя ему въ глаза, протянула ему руку и чуть-чуть присѣла.
   Старикъ весело засмѣялся.
   -- А? Ну вотъ и познакомились! Ты, Дашурочка... того -- я вѣдь пойду, мнѣ сейчасъ и пора, такъ ты займи гостя, чтобъ онъ не скучалъ... Ну, да ты у меня хозяйка... лицомъ въ грязь не ударишь!-- Онъ опять весело засмѣялся.-- А я того, мнѣ уже и одѣваться...
   Онъ всталъ, не замѣтивъ нерѣшительности въ глазахъ дочери и гостя.
   -- Папаша вамъ вашу комнату показывалъ?-- спросила она, прислонившись спиною къ обѣденному столу, и вытянувъ назадъ руки, держалась за бортъ стола и чуть-чуть покачивалась.
   -- Да я тамъ былъ. Это кабинетъ?
   -- Да это его кабинетъ.
   -- Что у васъ много комнатъ въ домѣ?
   -- Нѣтъ... Пять,-- прибавила она, помолчавъ... Дѣтская еще есть, спальня, моя комната -- вотъ сейчасъ налѣво. Хотите посмотрѣть?
   -- Отчего же, съ удовольствіемъ!-- сказалъ Иванъ Александровичъ, чувствуя себя не совсѣмъ въ своей тарелкѣ, и неохотно поднимаясь съ насиженнаго кресла.
   Часы съ шипѣніемъ пробили десять. Маленькіе часики въ сосѣдней комнатѣ весело отсчитали столько же ударовъ.
   -- А вотъ и я!-- сказалъ Чаплыгинъ, появляясь изъ двери въ потертомъ педагогическомъ вицмундирѣ.-- Узнаете одѣяніе? А? Еще держимся...
   Подтянутый вицъ-мундиромъ, онъ казался моложе.-- Ну, прощайте, голубчикъ, прощайте, къ обѣду вернусь... И онъ съ силою жалъ и трясъ руку Бандурина.
   -- Ну, что, Дашурка? А? Онъ засмѣялся, похлопалъ дочь по плечу, поцѣловалъ ее въ голову, кивнулъ еще съ радостнымъ взглядомъ гостю и засуетился уходить.
   

ГЛАВА II.

   -- Вы Аргутинскаго знаете?-- неожиданно спросила Даша скороговоркой, сидя на подоконникѣ въ своей комнатѣ, прислонившись къ косяку и глядя на носокъ своего плюнелеваго башмака, которымъ побалтывала въ воздухѣ.
   -- Аргутинскаго? Нѣтъ. Какого это Аргутинскаго?-- удивился Иванъ Александровичъ. Ему было не по себѣ. Маленькое, обитое грубымъ кретономъ, кресло передъ письменнымъ столомъ, куда Даша посадила его, приведя въ свою комнату, было ужасно неудобно.-- Кто это Аргутинскій?
   Даша нѣсколько секундъ молчала.
   -- Офицеръ такой, -- сказала она наконецъ отрывисто.-- Въ Петербургѣ.
   -- Въ Петербургѣ?..-- сказалъ Иванъ Александровичъ глубокомысленно и вдумчиво.-- Нѣтъ, не знаю. А что?
   -- Да такъ, ничего. Я думала, вы знаете.
   И наклонивъ голову, она стала пристально разсматривать косякъ окна.
   Иванъ Александровичъ нѣсколько заинтересовался.
   -- А кто-же этотъ Аргутинскій? Петербургскій житель или здѣшній?
   Ему смутно вспомнились слова Чаплыгина о какомъ-то офицерѣ, ухаживавшемъ за Дашею.
   -- Здѣшній,-- сказала она тихо и медленно и, вскинувъ на него глазами, прибавила скороговоркой: -- А что?
   -- Да какъ вамъ сказать!-- разсмѣялся Иванъ Александровичъ, оживляясь.-- Вы же меня сами имъ заинтересовали.-- Онъ помолчалъ, потомъ взялся за свой пушистый усъ, приласкалъ его пальцами и, вытянувъ кончикъ, скрутилъ его.-- Онъ вамъ знакомый, этотъ господинъ Аргутинскій?-- спросилъ онъ, всматриваясь въ Дашу.
   Она замѣтила, что онъ на нее смотритъ и стала молча внимательно разглядывать свою ладонь.
   -- Былъ знакомый, -- наконецъ отвѣтила она.
   -- Былъ?.. Ну, а теперь? Какъ-же это былъ?-- допытывался Иванъ Александровичъ съ нѣкоторой развязностью.
   -- А теперь -- нѣту,-- ітихо сказала Даша, поднося ладонь къ самымъ глазамъ и чуть-чуть прищурившись.
   -- Что-же? Раззнакомились? Или... какъ же это?
   Даша молчала. Канарейка въ клѣткѣ на другомъ окнѣ заливалась пронзительными руладами.
   -- Или это, можетъ быть, секретъ? Маленькая тайна?-- нескромно и самоувѣренно приставалъ Иванъ Александровичъ, кокетливо вдаваясь въ интимность.
   -- Нѣтъ...-- Она вдругъ сильно смутилась.-- А вамъ на что знать?
   -- Какъ на что? помилуйте, Дарья... Дарья Петровна! Я собственно... только изъ интереса, изъ... изъ... изъ интереса къ вамъ...
   Она вскинула на него глаза и встрѣтила взглядъ его большихъ сѣро-голубыхъ глазъ, пристально устремленныхъ на нее. Онъ улыбнулся, блеснувъ изъ-подъ усовъ плотными бѣлыми зубами. Она смутилась еще болѣе и, передернувшись, сѣла поглубже въ амбразуру окна. Въ темныхъ, унылыхъ глазахъ ея молкнулъ какой-то блескъ. Она чуть-чуть покраснѣла, потомъ лицо ея опять поблѣднѣло, приняло прежнее усталое, застывшее выраженіе.
   -- Вѣроятно, господинъ Аргутинскій былъ временно въ городѣ со своимъ полкомъ?
   -- Да. Они тутъ стояли...
   -- Ну и что-же? Гдѣ-же вы познакомились?
   -- У тети Вари.
   -- Что-же онъ былъ ловкій кавалеръ? танцоръ? занимательный собесѣдникъ?-- лукаво и вкрадчиво допытывался Иванъ Александровичъ, видя, что его слова что-то шевелили въ душѣ этой странной молоденькой дѣвицы.-- Блондинъ? брюнетъ? шантретъ? Красивъ собой? Какого полка?
   -- Нѣтъ, такъ себѣ... русый... артиллерійскаго батальона.
   -- Русый, вы говорите? Артиллеристъ?.. Господинъ Аргутинскій, вы сказали? Да, позвольте, позвольте, чуть-ли я не встрѣчалъ... Позвольте...
   Она встрепенулась и стала нервно разглаживать на колѣняхъ платье дрожащими руками.
   -- Кажется, что такъ... Да во всякомъ случаѣ я могу достать вамъ его адресъ, если угодно... черезъ знакомыхъ... да и наконецъ адресный столъ... Вамъ угодно?
   Она помолчала очень блѣдная.
   -- Нѣтъ, -- сказала она рѣзко.
   -- Нѣтъ? А то вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь, вѣдь это мнѣ не стоитъ никакого труда...
   Она молчала.
   -- Уѣхалъ, и Богъ съ нимъ,-- проговорила она наконецъ скороговоркой и неловко повернувъ голову, стала разсматривать шовъ на своемъ плечѣ, стараясь оттянуть рукавъ дрожащими пальцами.
   "Руки какъ у простой дѣвушки!" подумалъ съ неудовольствіемъ Бандуринъ.
   Пролетѣлъ тихій ангелъ. Только канарейка, перепрыгивая съ жердочки на жердочку, производила отрывистый трескъ, да съ улицы, сквозь закрытое окно несся медленный, протяжный, будничный благовѣстъ ближней церкви.
   Нить разговора неловко оборвалась и Иванъ Александровичъ, привыкшій считать себя ловкимъ кавалеромъ, не могъ сразу найтись -- какъ связать ее.
   -- Что-же вы, вѣроятно, скучаете здѣсь, въ провинціи?-- пробовалъ онъ занять Дашу вопросами.
   -- А то гдѣ-же еще жить?
   -- То-есть какъ, гдѣ жить? Я собственно думаю, что вамъ просто здѣсь скучно? Вѣдь увеселеній у васъ тутъ, вѣроятно, не водится?
   -- Какихъ увеселеній?-- Она вяло усмѣхнулась.
   -- Ну, клубъ, ну я не знаю... Танцы, визиты...
   -- Да у насъ и знакомыхъ-то нѣтъ вовсе, -- лѣниво сказала Даша, съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.
   -- Что-же вы дѣлаете? Занимаетесь хозяйствомъ? Работаете? Учите братца? Вашъ папаша говорилъ, что вы замѣчательная хозяйка!
   Она съ недоумѣніемъ вскинула на него глаза и ничего не отвѣтила.
   -- Вѣдь дѣлаете-же вы что-нибудь -- ну, чтобы провести время, наконецъ? Читаете, работаете, занимаетесь чѣмъ-нибудь?
   -- Сама не знаю!-- съ усмѣшкой сказала она, глядя на полъ.
   -- Вы, вѣроятно, кончили гимназію?
   -- Сначала была въ гимназіи.
   -- Ну, а потомъ?
   -- Потомъ вышла. Взяли.
   -- Почему-же? Неужели папаша распорядился спасти васъ отъ этой премудрости? А еще педагогъ!
   Даша опять усмѣхнулась.
   -- Не вѣкъ-же учиться!-- промолвила она, погодя.
   -- Еще-бы, помилуйте!..-- сказалъ онъ и помолчалъ, подъискивая новый вопросъ.
   -- Вы никогда не были въ Петербургѣ?-- нашелся онъ наконецъ.
   -- Никогда.
   -- Ну, а въ Москвѣ?
   -- Нигдѣ не была.
   -- Я думаю надоѣлъ же вамъ вашъ городъ порядкомъ.
   Она беззвучно усмѣхнулась и сжала губы.
   -- Ну, а братецъ вашъ -- какъ его, Коля? мы съ нимъ только что разговаривали... вы, что-же, учите его?
   -- По русски читаемъ иногда, а то нѣтъ... Пойтить, посмотрѣть, гдѣ онъ!-- сказала она, слѣзая съ подоконника, и нерѣшительно остановилась.
   -- Я васъ стѣсняю?-- приподнялся Иванъ Александровичъ.-- Вы обо мнѣ пожалуйста, не безпокойтесь -- я пройду въ свою комнату, т. е. въ кабинетъ вашего батюшки. Вы ради Бога...
   -- Найдете дорогу?
   -- Кажется, черезъ залу прямо? Помню.
   -- Да. Она вышла въ залу и прошла черезъ всю комнату, ведя его за собою до самой двери кабинета, и даже пріотворила ему дверь.
   Онъ галантно раскланялся, пріятно улыбаясь, и войдя въ предназначенную комнату, оглядѣлся по сторонамъ и легъ на широкій диванъ, стоявшій въ глубинѣ кабинета.
   "Вотъ такъ дѣвица"! съ усмѣшкой думалъ онъ.-- Нельзя сказать, чтобъ въ моемъ вкусѣ!.. А старичекъ-то мой!.. Святорусская провинція! Вообразилъ, что я для него! Не знаешь какъ и выкрутиться...
   Онъ сталъ тупо разсматривать, висѣвшій на стѣнѣ пожелтѣвшій и очень дурной портретъ Бѣлинскаго, гдѣ онъ былъ изображенъ въ профиль, въ какомъ-то вицмундирѣ, съ жесткимъ и страннымъ выраженіемъ на дурно-выбритомъ лицѣ. Этотъ портретъ ничего не говорилъ уму и памяти Ивана Александровича. Онъ нѣсколько секундъ пристально смотрѣлъ на него и вдругъ тихо всхрапнулъ.
   

ГЛАВА III.

   Въ пятомъ часу Бандурина разбудилъ громкій говоръ возвратившагося Чаплыгина и звяканіе тарелокъ въ сосѣдней комнатѣ.
   -- А-а! Вотъ онъ что!-- говорилъ Чаплыгинъ.-- Каковъ молодецъ! Я его съ дочерью оставилъ, съ краоавицей, а онъ заснулъ! Каковъ столичный франтъ!
   Бандуринъ вскочилъ, наскоро пригладилъ усы и волосы, встряхнулся, какъ вылѣзшій изъ воды пудель, и вышелъ въ залу.
   Чаплыгинъ снова заключилъ его въ объятія.
   -- А? Что-же это вы, другъ любезный? Нѣ-ѣтъ, вы я вижу у насъ не нынѣшняго закалу кавалеръ,-- скромникъ какой-то! Я васъ оставляю съ дѣвицей въ обществѣ, а вы себѣ отретировались! На покой!-- Онъ смѣялся, не то одобрительно, не то недоумѣвающе, и похлопывалъ Бандурина по плечу.
   -- Дашурка! А Дашурка! Иди, что-ли. Да и Петюнка веди... Вотъ подвелъ-то онъ сегодня старика-отца! Что подѣлаешь съ нимъ. Девять лѣтъ мальчику -- гдѣ-жь ему себя понимать!
   Вошла Даша, за руку съ братишкой, чинная, скромная, поджавъ губы и опустивъ глаза. Она усадила Петю, подвязала его салфеткой и сѣвъ на хозяйское мѣсто, позвонила въ колокольчикъ, чтобы подавали супъ. Бандурина хозяинъ усадилъ противъ Даши.
   -- Ну, что, голубчикъ, соснули? А? А я, знаете, сегодня обрадованъ. Второй разъ -- вотъ какъ вы пріѣхали сегодня -- такой день славный выдался! Махотинъ-то мой! Можете себѣ представить! Пишетъ сегодня подъ диктовку, и повѣрите-ли...
   Бандуринъ нисколько не интересовался диктовкой Махотина и въ умѣ его съ особенной ясностью всплыла мысль, что начальникъ отдѣленія, которому онъ сказалъ, что долженъ уѣхать на недѣлю къ умирающему родственнику, можетъ какъ нибудь узнать о томъ, гдѣ онъ, и что ему хорошо было-бы какъ можно скорѣе покончить здѣшнюю миссію. По душѣ его пронеслась тѣнь... И чудакъ тоже этотъ Петръ Тимофѣевичъ! Не спроситъ даже, какимъ образомъ я пріѣхалъ къ нему въ буденъ-день!.. Фу ты, Господи! вотъ втравился -- думалъ онъ.
   -- Да что вы, батенька! Что это съ вами? Не кушаете совсѣмъ...
   И онъ сталъ усердно угощать его блюдомъ, которое самъ особенно любилъ.
   -- Дашурка! Да что ты ей-Богу! Сидитъ, точно аршинъ проглотила! Вотъ такъ молодежь! Могу сказать... Я, батенька въ ваши годы... Но онъ осѣкся, не припомнивъ изъ своихъ молодыхъ годовъ ничего особенно достопримѣчательнаго.-- Изъ Петербурга пріѣхали -- и хоть-бы слово промолвили... продолжалъ онъ уже съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.
   -- Петя!-- сказала Даша съ упрекомъ, тронувъ мальчика за локоть.
   Петя, плутовски ухмыляясь, болталъ ногами и ерзалъ на стулѣ.
   -- Петюнокъ! А? Плутъ ты этакій! Сестра тебѣ что говоритъ? Ты, братецъ, у меня смотри... А?
   Мальчикъ смѣялся съ набитымъ ртомъ, запрокинувъ голову, немножко косясь на гостя и продолжалъ отчаянно болтать ногами.
   -- Молодой человѣкъ! Какъ-же это вы?-- вмѣшался Иванъ Александровичъ.-- Сестрицу и папашу не хотите слушаться. Ай-ай-ай! Вотъ васъ за это со мною въ Петербургъ отошлютъ!
   -- А я самъ къ Мишѣ поѣду! заявилъ мальчикъ.
   -- Къ Мишѣ! А ты почему-же знаешь, гдѣ Миша-то! Вотъ молодецъ! обрадовался Чаплыгинъ.-- Вѣдь вотъ онъ какой у меня! Я вамъ говорилъ,-- обратился онъ къ Бандурину.
   -- Молодецъ! одобрилъ Бандуринъ, подумавъ, что разговоръ о Мишѣ при настоящей обстановкѣ лучше не поддерживать.
   -- Ты почему знаешь-то, гдѣ Миша? приставалъ Чаплыгинъ, обрадованный тѣмъ, что мальчику удалось показать себя умникомъ.
   -- Самъ знаю!-- отвѣтилъ Петя рѣшительно.
   -- Вотъ, извольте видѣть,-- обратился Чаплыгинъ къ Бандурину,-- вѣдь вотъ онъ какой! При немъ что-нибудь скажешь, а онъ ужъ и поймалъ, намоталъ себѣ на усъ-то. Вотъ онъ и со стихами такъ: услышитъ что или сестра ему прочтетъ какую пѣсенку, а онъ ее потомъ и валяетъ. Я вамъ говорю, что онъ поэтомъ будетъ. Это онъ у меня давеча -- такъ предъ гостемъ закапризилъ... А, Петюнокъ?
   -- Нѣтъ!-- сказалъ мальчикъ,-- махая головой въ обѣ стороны и ерзая на стулѣ.
   -- Что нѣтъ? Что нѣтъ-то? Чучелокъ ты мой!.. Самъ не знаешь, а говоришь -- нѣтъ!
   -- Нѣтъ, знаю.
   -- Ну, что-же ты знаешь? Ну-ка, скажи?
   -- Знаю, что не буду.
   -- Чѣмъ не будешь-то?
   -- А вотъ чѣмъ ты сказалъ.
   -- Нѣтъ, вы только вообразите себѣ, Дарья Петровна,-- вмѣшался Иванъ Александровичъ,-- братецъ-то вашъ поздравилъ папашу -- говоритъ буду извощикомъ...
   -- Не извощикомъ, поправилъ мальчикъ съ неудовольствіемъ въ голосѣ.
   -- Да! нѣтъ! Пожарнымъ! Пожарнымъ, говоритъ, буду.
   Бандуринъ опять прыснулъ со смѣху, увлекая самого мальчика, хохотавшаго съ закинутой головой звонкимъ дѣтскимъ хохотомъ. Даша смѣялась, прикрывая ротъ салфеткой. Канарейка въ Дашиной комнатѣ заливалась отчаянными трелями. Изъ кухни доносились удары пестика въ ступку.
   -- Да ну васъ! махнулъ рукой Петръ Тимофѣевичъ и вдругъ самъ добродушно засмѣялся своимъ хриплымъ старческимъ смѣхомъ.-- Богъ съ нимъ! Что тамъ разговаривать. Вы кушайте, Иванъ Александровичъ, голубчикъ... Вотъ солонинки... съ жиркомъ... постойте, я вамъ... Даша, да отрѣжь кусочекъ получше, экая ты...
   -- Нѣтъ, покорнѣйше благодарю, Петръ Тимофѣевичъ.
   -- Ну, вотъ, полноте! Что вы это! Я люблю...-- съ жиркомъ!..
   Иванъ Александровичъ нехотя жевалъ солонину и молча придумывалъ о чемъ-бы заговорить съ Дашей такъ, чтобъ вышло любезно и по столичному. "Богъ ее знаетъ! Дичокъ какой-то! И не разберешь ее!"
   -- Ну, что-же, голубчикъ,-- проговорилъ Чаплыгинъ, тщательно утирая усы салфеткой.-- Не обезсудьте -- больше у насъ ничего! Мы по-просту... И вставши, онъ поцѣловалъ въ темя Дашу, усердно потрясъ руку благодарившаго его Ивана Александровича и пересѣлъ на клеенчатый гостиный диванъ, приглашая усаживаться и гостя...
   -- Дашурка! Да куда-же ты! Ты тоже съ нами посиди. Экая вѣдь...
   -- Я сейчасъ, папаша, велю собирать, отвѣтила Даша, уводя за руку брата.
   -- Вотъ вѣдь какая! тихо и таинственно проворчалъ Петръ Тимофѣевичъ, качнувъ головой въ сторону уходившей Дашѣ.-- Какъ мужчина -- такъ и прячется. А?.. Скромница, не по нынѣшнему! сказалъ онъ уже громче, и съ веселымъ видомъ снявъ и протеревъ очки, прибавилъ, внимательно заглядывая въ глаза Бандурина:-- А глаза-то какіе? замѣтили?.. И въ кого только у нея этакіе глазищи?-- Господь ее вѣдаетъ.
   Онъ помолчалъ, ожидая отвѣта.
   -- Да-а, протянулъ Бандуринъ послѣ секунды молчанія.
   -- Я вамъ говорю... кабы не скромность эта ея, такъ у меня-бы ее давно съ руками и съ ногами оторвали... Такъ вѣдь вотъ... подите-же!.. Любитъ меня старика и замужъ не хочетъ, продолжалъ онъ, понижая голосъ, чтобы его не слушала убиравшая со стола прислуга.-- Вѣрите-ли -- вотъ недавно, былъ здѣсь этотъ самый Аргутинскій... я такъ и думалъ -- увезетъ онъ мою дѣвочку: подъ вѣнецъ и на желѣзную дорогу... И останусь тутъ одинъ старымъ вдовцомъ...
   -- Ну, и что-же? проговорилъ съ замѣтнымъ любопытствомъ Иванъ Александровичъ, заинтересованный этой исторіей послѣ разговора съ Дашей.
   -- Да что! Вотъ то-то и есть -- что? Походилъ-походилъ, да такъ ни съ чѣмъ и уѣхалъ!
   -- Что-же? приставалъ Иванъ Александровичъ.
   -- Да Богъ ее знаетъ что! Должно быть, она его какъ-нибудь отбрила, что-ли! Я вамъ говорю -- не солоно хлебавши уѣхалъ! Съ арбузомъ...
   Иванъ Александровичъ рѣшительно ничего не могъ разобрать во всемъ этомъ.
   -- А что-же, онъ черезъ васъ предложеніе дѣлалъ? рѣшился онъ наконецъ спросить для разъясненія вопроса.
   -- Черезъ меня? Да нѣтъ, куда ужъ тутъ... Я вамъ говорю -- спровадила его. Походилъ, походилъ, потомъ точно что отшибло, ну, и скрылся, а потомъ и совсѣмъ уѣхалъ. Я смотрю, -- только ухмыляюсь себѣ въ усъ. И не говорю ей ничего! Я, правду-то сказать, и самъ радъ -- я вамъ говорю: ей -- со мной Хорошо, мнѣ -- съ ней, ну, вотъ оно и того... Живемъ по маленечку, Бога благодаримъ. Какая мнѣ съ ней охота разставаться! Ее было, знаете, и тетка въ Питеръ звала, да я...
   Вошла Даша съ вязаньемъ въ рукахъ и, тихонько отодвинувъ другое кресло, сѣла и, внимательно приглядываясь къ работѣ при свѣтѣ далеко висѣвшей лампы, молча стала вязать.
   -- Пришла? Ну, вотъ слава Богу... А мы тутъ о тебѣ, -- говорилъ Чаплыгинъ, ласково проводя рукой по ея щекѣ.
   -- Да-съ, -- продолжалъ старикъ.-- Вотъ я вамъ и говорю. Ее, было, тетка вздумала въ Питеръ звать жить, знаете. Ну, я подумалъ, подумалъ, а потомъ -- характеръ-то ея кому-же знать, какъ не мнѣ? Нѣтъ, думаю. Это для насъ съ ней дѣло не подходящее. Намъ съ ней тутъ въ тишинѣ да въ покоѣ лучше будетъ... А, Дашурка?
   Даша, приблизивъ работу къ глазамъ, упорно молчала. Бандуринъ взглянулъ на нее. Она сидѣла съ злымъ выраженіемъ на блѣдномъ лицѣ, сжавъ губы, и ему показалось даже, что подъ вѣками ея дрожали слезы... "Э-э, подумалъ онъ! Дика, дика, а небойсь, тоже знаетъ, гдѣ раки зимуютъ", и ему стало веселѣе.
   -- Тетка-то, знаете, чего-чего ей ни наобѣщала. Была тутъ -- года два тому назадъ, у сестры на похоронахъ... Жены, покойницы... Ну, и ужъ такъ-то ей Дашурка приглянулась... Вотъ она и пишетъ... Позвольте-ка, гдѣ у меня тутъ письмо задѣвалось...-- Онъ полѣзъ въ карманъ сюртука и вытащилъ цѣлую кипу измятыхъ слежавшихся писемъ.-- Вотъ... нѣтъ... постойте-ка...-- онъ возился, перебирая письма въ полутьмѣ.-- Не вижу что-то! Даже въ глазахъ зарябило... Или, можетъ быть, не спалъ я это... Привычка знаете... послѣ обѣда полчасика.
   -- Да вы не стѣсняйтесь ради Бога, Петръ Тимофѣевичъ -- поспѣшилъ сказать Иванъ Александровичъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, батенька, что вы это! Гость дорогой изъ Питера пріѣхалъ, а я спать? Это вы и думать не могите... А вотъ, если позволите, я тутъ при васъ вытянусь немного... Не спать, а такъ...-- И подложивъ диванную подушку подъ голову, онъ потянулся и легъ на диванъ.-- А вы на долго-ли у насъ, голубчикъ? Вы извините, что я спрашиваю... Вѣдь вы сами знаете, мнѣ лишь-бы какъ-нибудь удержать васъ...
   Иванъ Александровичъ запнулся.
   -- Да какъ вамъ сказать, -- началъ онъ.-- Пока есть возможность...
   -- А-а!-- радостно проговорилъ онъ, прикрывая рукою прорвавшійся зѣвокъ.-- Ну, вотъ и слава Богу... Мы васъ скоро не выпустимъ... И онъ еще разъ потянулся и закрылъ глаза.
   "Чортъ знаетъ что такое! думалъ Иванъ Александровичъ. Дернуло меня эдакую дичь сморозить. Теперь не будешь знать, какъ и выбраться. Самъ себѣ петлю на шею надѣлъ. И старичекъ хорошъ! Ни о моей службѣ не думаетъ, ни о сынѣ не спрашиваетъ..."
   Среди воцарившейся на минуту тишины, раздалось легкое стариковское всхрапываніе. Даша оглянулась на отца и снова нагнулась надъ вязаньемъ.
   -- Заснулъ папаша! Умаялся за день!-- замѣтилъ въ полголоса Бандуринъ съ сдержанной усмѣшкой.
   Даша промолчала. Иванъ Александровичъ откинулъ голову на спинку кресла и, глядя на Дашу сквозь сощуренные глаза, тоже на минуту примолкъ. "Причесываться не умѣетъ! думалъ онъ. Лобъ-то призакрыть-бы надо, какъ тамъ всѣ наши дѣлаютъ, финтифлюшечками этакими..." А Даша, чувствуя на себѣ его взглядъ, вся какъ-то ежилась и замирала, боясь шевельнуться и стараясь держаться въ одномъ и томъ-же напряженномъ положеніи. Ей казалось, что голова ея вздрагиваетъ и трясется подъ взглядами молодого человѣка, и у нея начинали горѣть уши.
   -- А скажите, Дарья Петровна, -- сказалъ вдругъ Бандуринъ въ полголоса, но такъ неожиданно для нея, что она вздрогнула.-- Вотъ вѣдь этакъ послѣ обѣда, когда папаша отдыхаетъ, вамъ, я думаю, тоска смертная сидѣть одной?
   -- А то неужели-же нѣтъ?-- сказала она скороговоркой, не отрываясь отъ работы.
   -- Ну, я понимаю, прежде у васъ знакомые были... когда полкъ стоялъ... Ну, а теперь?
   Онъ нарочно коснулся намекомъ волновавшей ее, щекотливой темы: ему хотѣлось во что бы то ни стало вывести ее изъ этой скучной апатіи. Она, дѣйствительно, вспыхнула и не глядя на него, съ нѣкоторымъ раздраженіемъ въ голосѣ промолвила:
   -- Я не знаю, что это вы спрашиваете?
   -- Вы, кажется, опять на меня разсердились, Дарья Петровна! отвѣчалъ онъ, достигнувъ своей цѣли.
   Она молчала.
   Онъ подвинулся къ столу и, нѣсколько наклонившись въ ея сторону, прибавилъ тихо интимнымъ и заигрывающимъ тономъ:
   -- Что это вы, барышня! Я развѣ худое что хотѣлъ сказать? Ай-ай-ай! Вы я вижу совсѣмъ еще меня не знаете!
   Она посмотрѣла на него смущеннымъ и благодарнымъ взглядомъ и снова принялась за работу, смягченная и взволнованная. Иванъ Александровичъ, откинувшись въ кресла, тоже замеръ въ молчаніи. Въ головѣ его неслись какія-то отрывочныя мысли, но онъ не заботился улавливать ихъ. Ему было уютно и хорошо, какъ онъ уже давно не испытывалъ. Часы мѣрно отбивали уходившія секунды. Время незамѣтно таяло среди тишины. Гири зашипѣли и начали хрипло отсчитывать медленные удары.
   -- А папаша-то?-- сказалъ вдругъ Иванъ Александровичъ, игриво и подмигнувъ на старика, перевернувшагося на бокъ.
   -- Его будить пора!-- сказала Даша, тоже развеселившись нѣсколько.-- Скоро чай... Побудите-ка его, а я на минутку къ Петѣ...
   За чаемъ всѣ трое находились въ пріятномъ возбужденіи. Было тепло, уютно. Самоваръ тихонько сипѣлъ и пыхтѣлъ. Висячая лампа бросала свѣтящееся, колеблющееся пятно на серебристо-бѣлую скатерть. Даша съ легкимъ блескомъ въ глазахъ разливала чай, звякая посудой. Чаплыгинъ весь ушелъ въ воспоминанія и долго разсказывалъ своимъ учительскимъ, немножко хрипящимъ добродушнымъ голосомъ разныя исторіи про своихъ бывшихъ учениковъ. Иванъ Александровичъ слушалъ, положивъ локти на столъ, подсказывалъ, звучно и радостно хохоталъ, когда было смѣшно, и время отъ времени бросалъ быстрые взгляды на Дашу, стараясь поймать ея взглядъ. Всѣмъ было тепло, хорошо, весело, и только около полуночи они разошлись по своимъ комнатамъ, сознавая, что день проведенъ съ тѣмъ особымъ праздничнымъ настроеніемъ, которое вноситъ въ домъ прибытіе далекаго гостя.
   

ГЛАВА IV.

   На разсвѣтѣ Иванъ Александровичъ проснулся отъ какого-то внутренняго толчка и не сразу понялъ, гдѣ онъ. Въ квартирѣ было тихо. Сознаніе, что онъ въ чужомъ городѣ, въ домѣ отца товарища, пронеслось въ его головѣ отрезвляющей холодной волной. Чортъ возьми! Пріятно, конечно, не пойти въ департаментъ, но если, правда, тамъ хватятся, то выйдетъ глупѣйшая исторія. И главное, вѣдь день прошелъ, а объясненіе со старикомъ Чаплыгинымъ такъ-таки и не подвинулось. Не вѣкъ-же тутъ сидѣть. А какъ подступить -- теперь просто и не знаешь. "Развѣ только черезъ эту сестрицу-чудачку", подумалъ Иванъ Александровичъ. "Къ ней подъѣхать! Старичекъ въ ней души не чаетъ..." На этой мысли онъ успокоился и неожиданно для себя опять погрузился въ сонъ. Наконецъ онъ проснулся свѣжій, бодрый и жизнерадостный. Который часъ -- онъ не зналъ. Но сквозь опущенную стору чувствовался ясный и уже жаркій день. На улицѣ раздавались голоса играющихъ дѣтей, звонкіе, веселые, перекликавшіеся съ разныхъ сторонъ. Въ квартирѣ стояла тишина, и только изъ дальней комнаты доносились трескъ и пискъ канареекъ.
   Иванъ Александровичъ вскочилъ, одѣлся и, высунувшись въ залу, вызвалъ дѣвушку, которая объяснила ему съ лукавымъ видомъ, что былъ уже одиннадцатый часъ и баринъ давно ушелъ на службу.
   -- Уфъ ты, Боже мой!-- пробормоталъ Иванъ Александровичъ, безцеремонно потягиваясь при дѣвушкѣ, и прибавилъ: -- А барышня?
   -- Барышня у себя въ горницѣ. Къ кофею васъ дожидаютъ.
   Онъ умылся и, растирая полотенцемъ щеки, весело и игриво осматривалъ стоящую передъ нимъ здоровую курносую полу-деревенскую дѣвушку.
   -- Барышня ужъ васъ никакъ пятый разъ спрашивали. Дождаться не могутъ!-- сказала дѣвушка, поводя глазами и призакрывъ фартукомъ нижнюю часть лица, какъ-бы желая скрыть улыбку.
   -- А давно встали?
   -- Давно-съ. Веселенькія такія. Юбку крахмальную спросили... Иванъ Александровичъ подправлялъ свои ногти, улыбался и молчалъ.-- Ужъ никакъ полгода юбокъ крахмальныхъ не носили... Какъ офицеръ уѣхали, такъ и одѣваться вовсе бросили, а давеча такъ сами юбку выбрали, которая потуже...
   -- Кто уѣхалъ?-- спросилъ Иванъ Александровичъ, интересуясь еще разъ услышать отъ горничной подробности, на-половину понятнаго романа.
   -- Офицеръ тутъ были у ихъ. Записочки посылали...
   -- Это офицеръ-то посылалъ?
   -- Нѣтъ-съ, они-то не посылали, а барышня-съ... Раза три... Сбѣгай, говорятъ, Наташа, пожалуйста, чтобъ не видѣли, а у самихъ -- индо ручки трясутся... Воротнички свои мнѣ подарили...
   -- Наташа! А, Наташа!-- раздался слабый дѣвическій голосъ за стѣной. И Наташа, встрепенувшись, поставила кувшинъ и выбѣжала изъ комнаты.
   Иванъ Александровичъ причесалъ волосы и усы и, жалѣя, что нельзя было посмотрѣться въ зеркало, вошелъ въ залу.
   Увидѣвъ его, Даша вспыхнула и засмѣялась. Глаза ея сегодня блестѣли. Шерстяное платье цвѣта бордо съ бѣлыми бумажными кружевцами шло къ ней больше, чѣмъ вчерашнее желтое ситцевое.
   Даша сѣла разливать кофе, улыбаясь и не глядя на Ивана Александровича. Иванъ Александровичъ поглядывалъ на нее и тоже улыбался.
   -- Сегодня, кажется, отличная погода!-- замѣтилъ Иванъ Александровичъ, потирая себѣ руки.
   -- Да. Папаша мнѣ сказалъ, чтобъ я васъ въ садъ свела.
   -- Вотъ какъ! А у васъ есть садъ здѣсь?
   -- Есть! Вотъ я вамъ покажу, какъ кофею напьетесь.
   Дальше разговоръ не шелъ. Иванъ Александровичъ прихлебывалъ изъ стакана горячій кофе и молча думалъ о томъ, какъ-бы воспользоваться сегодняшнимъ днемъ, чтобы обговорить съ Дашей все нужное и заручиться ея ходатайствомъ у отца.
   --. Ну, что-жъ? Хотите въ садъ пойти?-- сказала Даша, когда онъ кончилъ кофе.
   -- Пойдемте-съ! Отчего-же!
   Она накинула вязаный платокъ на плечи и вывела его черезъ заднія комнаты на воздухъ. Садъ былъ небольшой, огороженный, со всѣхъ сторонъ глухимъ деревяннымъ заборомъ, посѣрѣвшимъ отъ времени. Большія деревья, еще совсѣмъ голыя, съ красноватою корою, съ чуть-чуть надувшимися почками, казались особенно легкими и прозрачными на фонѣ голубого неба, сіявшаго яркимъ теплымъ блескомъ. Прошлогодняя, сѣровато-бурая трава, освободившаяся отъ снѣга, приплюснутая, спутанная и затянутая какой-то паутинкой, уже давала подлѣ дорожекъ яркіе свѣжіе росточки. Въ углу у забора еще лежала куча нерастаявшаго снѣга, занесеннаго чернымъ землистымъ налетомъ, а на дорожкахъ крупный песокъ хрустѣлъ подъ ногами.
   -- Совсѣмъ таки весна!-- сказалъ Иванъ Александровичъ, втягивая носомъ весенній воздухъ, одновременно свѣжій и теплый, и поглядывая сверху внизъ на Дашу, которая семенила подлѣ него.-- Вотъ въ этомъ отношеніи провинціалы счастливѣе насъ! У васъ тутъ весну чувствуешь по крайней мѣрѣ.
   -- А что-же въ Петербургѣ-то ее развѣ не бываетъ!-- промолвила Даша съ маленькой усмѣшкой.
   -- Въ Петербургѣ? Да какъ вамъ сказать...-- Иванъ Александровичъ не зналъ, что отвѣтить, потому что не могъ отдать себѣ рѣшительно никакого отчета въ томъ, какая бываетъ весна въ Петербургѣ.-- У насъ все свозятъ, улицы точно вылизанныя.
   Онъ засмѣялся своей плохой остротѣ.
   -- А что-же, грязь-то лучше!-- замѣтила Даша,-- какъ у насъ тутъ: ни пройти, ни проѣхать, шагу ступить нельзя.
   Они обошли садъ по дорожкѣ два раза и сѣли на деревянную скамейку противъ дома.
   -- А вы не любите вашъ городъ?-- спросилъ Иванъ Александровичъ Дашу.
   -- Да за что его любить-то!-- сказала она съ усмѣшкой и выраженіемъ недоумѣнія въ голосѣ, по прежнему не глядя на собесѣдника.
   -- Что-же, вы предпочли-бы уѣхать въ столицу?
   Она передернула плечами и, ничего не сказавъ, опустила голову.
   -- Дарья Петровна, -- началъ Иванъ Александровичъ участливымъ голосомъ, стараясь заглянуть ей въ лицо.-- Вотъ вчера вашъ батюшка говорилъ, что васъ звала ваша тетушка. Вы хотѣли-бы поѣхать къ ней?
   -- Да что тамъ хотѣть-то! Папаша отказался, такъ теперь ужъ не воротишь.
   Въ лицѣ ея появилось опять злое выраженіе.
   -- Почему-же не воротишь? Можно поговорить съ нимъ объ этомъ. Доказать ему, что вамъ тамъ будетъ веселѣе, лучше.
   Она опять помолчала.
   -- А кто его знаетъ!-- сказала она досадливымъ тономъ,-- можетъ быть и не будетъ!
   -- Что не будетъ?
   -- Да лучше-то! Почемъ я знаю.
   -- Такъ какъ-же? Развѣ вы не хотите ѣхать къ тетушкѣ? Я думалъ, что запрещеніе вашего батюшки было вамъ непріятно.
   -- Какое запрещеніе-то? Онъ ничего не запрещалъ.
   -- Такъ какъ-же?-- Иванъ Александровичъ недоумѣвалъ передъ этой неясностью желаній.
   -- Что-же онъ мнѣ запрещалъ? Я и не говорила съ нимъ. Отписалъ ей, что не надо, вотъ и все.
   -- А вы-то -- хотите или не хотите туда ѣхать?
   -- Къ тетушкѣ-то?
   -- Ну да, къ тетушкѣ...
   Она помолчала.
   -- Сама не знаю,-- проговорила она, наконецъ, скороговоркой.-- Когда хочу, а когда и не надо...
   -- Что-же, вы думаете здѣсь замужъ выйти?-- спросилъ Иванъ Александровичъ съ лукавымъ видомъ, прищуривъ глазъ и нѣсколько нагибаясь къ сосѣдкѣ.
   Она страшно смутилась, покраснѣла и задвигалась на скамейкѣ, не говоря ни слова. Онъ добродушно захохоталъ.
   -- А? Смутились! Вѣдь вотъ что значитъ барышня! Скажи о замужествѣ -- сейчасъ раскраснѣется и замолчитъ. А вѣдь вотъ мы, мужчины, куда откровеннѣе и проще васъ въ этомъ дѣлѣ. Коли собираемся жениться, такъ прямо и говоримъ объ этомъ.
   Она молчала, сжимая губы и стараясь проглотить что-то, стѣснявшее ея горло. Онъ продолжалъ тихо, добродушно хохотать, опершись локтями на разставленныя колѣни и свѣсивъ голову.
   -- Вотъ изволите видѣть! Ни за-что, ни про что смутилъ барышню, а у меня и въ умѣ но было... Повѣрьте, Дарья Петровна,-- ни вчера, ни сегодня не хотѣлъ причинить вамъ непріятности, продолжалъ онъ уже серьезнѣе.
   -- Что вчера?-- тихо спросила она.
   -- Вчера... да я тоже... спросилъ васъ... про этого вашего знакомаго... господина...
   Она вдругъ вспыхнула больше прежняго, потомъ лицо ея поблѣднѣло и отразило холодную досаду.
   -- А-а! Ну, что объ этомъ-то!-- сказала она, отмахнувшись рукой.
   Разговоръ опять оборвался. Пролетѣлъ тихій ангелъ. Только воробьи громко чирикали и пищали, перепрыгивая по вѣткамъ деревьевъ и по дорожкамъ. Весеннее солнце, пробиваясь сквозь неодѣтые сучья, прогрѣвало спину. Иванъ Александровичъ думалъ о своемъ порученіи. Вотъ теперь-бы поговорить съ нею, говорилъ онъ себѣ, но продолжалъ молчать, перебирая въ головѣ подходящія слова. Она тоже молчала.-- А что, Дарья Петровна, -- заговорилъ онъ вдругъ, почти неожиданно для самого себя.-- Братъ вашъ... онъ вамъ... вы ему никогда не пишите?
   -- Какой братъ?-- отвѣтила она тихо и вяло, до странности вяло. Онъ даже смутился.
   -- Да вашъ братъ... Михаилъ Петровичъ.
   -- А-а! Она помолчала.
   -- Вы ему не пишете?-- переспросилъ Иванъ Александровичъ.
   -- Да чего ему писать-то! Нужно ему, что-ли?!-- сказала она съ раздраженіемъ въ голосѣ.
   -- То есть какъ? Вѣдь онъ же... вашъ родной братъ.
   -- Что-жъ съ того, что братъ. Что онъ -- любитъ меня, что-ли? Небойсь, какъ женился и на свадьбу не позвалъ.
   Иванъ Александровичъ хотѣлъ было пробормотать что-то въ защиту товарища, но не нашелся и замолчалъ, усиливаясь вести разговоръ къ намѣченной цѣли.
   -- Ну, а вы... незнакомы съ его женой?
   -- Да гдѣ мнѣ съ ней познакомиться-то... И карточки не прислалъ... Что она красивая?-- прибавила она, помолчавъ.
   -- Н-да, какъ вамъ сказать, недурненькая... Блондиночка этакая, знаете...
   Даша пристально взглянула на Ивана Александровича.
   -- Вотъ я вамъ хотѣлъ сказать, Дарья Петровна,-- вы вѣдь... вашъ папаша, кажется, очень любитъ васъ...
   -- Обыкновенно... какъ отецъ.
   -- Нѣтъ, я хотѣлъ вамъ сказать, что, кажется, вашъ папаша... вы можете повліять на него.
   Она явно недоумѣвала.
   -- У меня есть къ нему одно дѣло... очень серьезное, знаете...
   Она смотрѣл.я на него во всѣ глаза.
   -- Видите-ли... вы мнѣ позволите быть откровеннымъ... Вы не знаете: у вашего батюшки есть какія-нибудь деньги, которыми онъ располагалъ-бы для своихъ дѣтей?..
   Ей показалось, что она понимаетъ что-то... Ея взглядъ принялъ странное выраженіе и остановился, потомъ вдругъ краска залила все ея лицо и она, совершенно растерянная, слегка задыхаясь, опустила голову.
   -- Я не знаю, -- пролепетала она, и вся застыла подъ его недоумѣвающимъ взглядомъ.
   Онъ былъ сосредоточенъ на своей задачѣ и рѣшительно не понималъ ея смущенія. А у нее сердце билось и стучало, и руки, упиравшіяся въ скамейку, слабо вздрагивали. И смутныя мысли -- она не могла отдать себѣ отчета, радостныя или горькія -- вихремъ неслись въ головѣ среди густого тумана. Она замирала и ждала.
   -- А вы не могли-бы какъ-нибудь узнать это... при случаѣ... т. е. по возможности скорѣе...
   -- Я не знаю, какъ же?-- проговорила она слабымъ голосомъ, переводя дыханіе и вытирая рукой капельки пота, выступившія на верхней губѣ.
   Иванъ Александровичъ самъ нѣсколько смутился и спутался при видѣ ея неожиданнаго смущенія.
   -- Ну, а ему... не приходилось... онъ никогда не говорилъ съ вами насчетъ этого...
   -- Насчетъ чего?-- прошептала она однѣми губами, которыя какъ будто застыли и не хотѣли слушаться ея.
   -- Насчетъ... видите-ли, Дарья Петровна... я долженъ разсказать вамъ откровенно... такъ какъ я уже началъ.-- Онъ выпрямился, собираясь стряхнуть свое смущеніе и начать толково излагать дѣло.-- Видите-ли... я уже вамъ говорилъ относительно вашего брата... т. е. я собственно еще не говорилъ... Ну, да... Миша, видите-ли, въ ужасно затруднительномъ положеніи... По-просту сказать... знаете долги...
   Даша окончательно растерялась. Что-то слабо свѣтившееся, тревожное, но и радостное, ускользало изъ ея пониманія, что-то неожиданное, чуждое вторгалось туда.
   -- Я не знаю, -- сказала она вдругъ испуганно.
   Иванъ Александровичъ понялъ, что тутъ изъ дѣла рѣшительно ничего не выйдетъ.
   -- Видите-ли, -- продолжалъ онъ, повторяя въ смущеніи одно и то же выраженіе и съ досадой сознавая это...-- вы меня извините, Дарья Петровна, если я такъ по дружески -- хотѣлъ просить у васъ совѣта.
   -- Нѣтъ, что-же!-- сказала она мягко, чувствуя, что къ горлу ея подступали неожиданныя слезы.
   -- Я, видите-ли, думалъ, что не можете-ли вы поговорить съ вашимъ батюшкой... Это было-бы вѣрнѣе... Если женщина захочетъ, знаете... Ce que femme veut, Dieu le veut...-- промолвилъ онъ, стараясь любезностью поправить тягостное впечатлѣніе.
   Онъ весело засмѣялся и заглянулъ ей въ лицо.
   Она тоже засмѣялась и глубоко вздохнула -- не то съ облегченіемъ, не то съ болью...
   Онъ помолчалъ, а ей было страшно разспрашивать о томъ, про что онъ началъ говорить: все это было такое далекое, чужое, сложное и опасное. Ей было пріятнѣе остановить мысли на томъ, что онъ сказалъ ей любезность: да,-- "если женщина захочетъ"...
   -- Вамъ не холодно?-- заботливо спросила она, чтобы выразить ему свою благодарность.
   -- Нѣтъ, помилуйте! Я просто наслаждаюсь... Погода прекрасная, собесѣдница... тоже прекрасная!-- Онъ любезно заглянулъ ей въ глаза.
   Она вся раскраснѣлась. Пріятная внутренняя теплота побѣжала по ея членамъ, и сердце радостно вздрагивало.
   -- А вы вотъ все занимаете меня, а вамъ можетъ быть нужно по хозяйству, или съ братомъ... Вы ради Бога не церемоньтесь... Я пойду, газету почитаю.
   -- Нѣтъ, мнѣ не надо, -- сказала она съ нѣкоторымъ испугомъ и въ то же время колеблясь относительно того, какъ ей поступить.
   -- Ради Бога, вы идите къ вашему братцу...
   Онъ не зналъ, о чемъ больше говорить съ ней и былъ внутри нѣсколько раздосадованъ тѣмъ, что проектъ подхода къ старику черезъ нее окончился такой неудачей. Сама она не нравилась ему... Единственное, что было привлекательно, это ея плохо скрываемый интересъ къ нему.
   "Провинціальная дѣвица!" думалъ онъ съ сдержанной усмѣшкой и самодовольно разглаживалъ усъ. Онъ поднялся, показывая ей, что рѣшительно не стѣсняетъ ее въ исполненіи ея обязанностей. Она съ грустью въ сердцѣ встала со скамейки и, молча проводивъ его домой, убѣжала въ заднія комнаты.
   

ГЛАВА V.

   Обѣдъ прошелъ опять весело и оживленно. Оживленъ былъ больше всѣхъ старикъ Чаплыгинъ, особенно довольный сегодня и отвѣтами учениковъ при директорѣ, и присутствіемъ милаго гостя, и потому разговорчивый болѣе обыкновеннаго. Онъ разсказывалъ различные случаи изъ своего учительства, о столкновеніяхъ съ директорами, которыхъ смѣнилось передъ нимъ уже многое множество, о пріѣздѣ окружного инспектора, который похвалилъ его за прекрасную подготовку учениковъ, объ экзаменахъ... Иванъ Александровичъ, вспоминая свои учебные годы, былъ тоже оживленъ. Онъ слушалъ непрерывный, сипловатый, старческій голосъ Чаплыгина, поддакивалъ ему, вставлялъ кое-какія замѣчанія, казавшіяся ему очень мѣткими, хохоталъ, отнѣкивался отъ настойчивыхъ просьбъ хозяина взять еще разъ вкуснаго блюда, злословилъ немножко своихъ бывшихъ учителей, товарищей Чаплыгина, и былъ очень доволенъ собой и всѣмъ окружающимъ. Взгляды Даши, скользившіе по немъ, какъ-бы случайно, ея блестящіе глаза будоражили и приподнимали его настроеніе. Петя сидѣлъ смирно, подвязанный салфеткою, молча заигрывалъ съ гостемъ глазами въ то время, когда отецъ велъ свои нескончаемые разсказы, и заливался звонкимъ смѣхомъ, когда начинали смѣяться взрослые. Послѣ жаркого Петръ Тимофѣевичъ распорядился принести вишневки и сталъ бережно разливать ее по рюмкамъ.
   -- А вы попробуйте, какая у насъ вишневка,-- говорилъ онъ,-- а потомъ и скажите, хорошая у насъ дочь хозяйка или нѣтъ. Ну, Дашурка, выпьемъ за здоровье гостя! Я уже сегодня въ гимназіи говорилъ, какіе у меня ученики -- за тысячу верстъ пріѣзжаютъ навѣстить бывшаго учителя! А! А я ему еще одинъ разъ колъ залѣпилъ!..-- Онъ громко захохоталъ и потянулся чокаться съ Иваномъ Александровичемъ.
   -- Дай вамъ Богъ здоровья, батенька! Женитесь, да пріѣзжайте къ намъ, въ провинцію, служить. У насъ тутъ лучше. Тишь да гладь, да Божья благодать, а не то что у васъ тамъ: убійства да скандалы. Я и Мишку своего звалъ переѣзжать, да ужъ Богъ съ нимъ! Думаю -- пошелъ тамъ въ гору, такъ ужъ не долго подождать -- и въ люди выйдетъ. Вѣдь онъ у насъ, сами знаете, плутъ этакій -- такъ понравиться умѣетъ всякому...
   Онъ умилился душой и, трясясь отъ радостнаго смѣха, снялъ очки и сталъ вытирать глаза, на которые пробились почему-то слезы.
   -- За ваше здоровье, Петръ Тимофѣевичъ, -- говорилъ Иванъ Александровичъ, нѣсколько взволнованный и смущенный, чокаясь рюмкой.
   -- Покорнѣйше благодарю... Нѣтъ, знаете, мы лучше за Мишку моего выпьемъ... Вы мнѣ и не разсказали еще, какъ онъ тамъ со своей женой устроился...
   -- Да какъ вамъ сказать,-- началъ Иванъ Александровичъ, ища что бы такое сказать, что дало бы возможность перейти потомъ къ существенному... Но Чаплыгинъ самъ перебилъ его.
   -- Я вамъ говорю, батенька, помяните мое слово, мы и не оглядимся, какъ онъ у насъ тамъ директоромъ сядетъ. Тысячъ по пяти въ годъ зашибать будетъ... А потомъ и того... Вѣдь что за мальчикъ-то...это... Ловокъ, аккуратенъ... и разсчетливъ... Бывало ещ емать, покойница, жива была -- любимчикъ былъ -- подаритъ ему на пряники двугривенный,-- такъ онъ его недѣли двѣ таскаетъ. А умница-то!..
   Иванъ Александровичъ крутилъ свой усъ... Они опять по-вчерашнему перешли на диванъ. Но Даша не работала. Она сидѣла выпрямившись и положивъ руки на колѣни. Глаза ея блестѣли. Она не слушала, что говорилъ отецъ, и даже не взглядывала, какъ за обѣдомъ, на Ивана Александровича. На лицѣ ея было выраженіе какой-то сосредоточенной мысли. Иванъ Александровичъ сидѣлъ и слушалъ. Онъ немножко усталъ отъ болтовни старика, не дававшаго никому сказать путнаго слова. И весенній воздухъ, которымъ онъ надышался днемъ, и выпитыя три рюмки наливки, и теплота уютной комнаты, и утомившая его своимъ мельканіемъ мысль о необходимости скорѣе развязаться и уѣхать, и даже блестящіе глаза Даши, все это наводило на него какое-то нервное оцѣпенѣніе. Ему хотѣлось, чтобы это скорѣе кончилось и чтобы можно было уйти въ свою комнату -- соснуть или подумать какъ слѣдуетъ окончательно о выполненіи своей задачи... "Чортъ побери, завтра вѣдь 25-ое", думалъ онъ, соображая дни и числа въ то время, какъ Чаплыгинъ разсказывалъ о своемъ послѣднемъ разговорѣ съ директоромъ за картами въ знакомомъ домѣ.
   -- Да что это вы, дружище, сказалъ вдругъ Чаплыгинъ, притихли? Вотъ такъ столичный франтъ!-- Онъ разразился хохотомъ...-- А я сегодня и спать не пошелъ. Такъ меня разобрало... Какъ начнешь вспоминать!.. Даша, ты скажи, чтобъ самоваръ пораньше, оно лучше, чайку выпьете и того... А то я сейчасъ вижу, глаза какъ-то не то!
   -- Да нѣтъ, оправдывался Иванъ Александровичъ, подбодривъ себя перемѣной позы.
   -- Ну, вотъ!-- добродушно хохоталъ Чаплыгинъ.-- Вы меня, стараго воробья, не проведете! У меня глазъ-то... учительскій! Этого довольно сказать! Отъ меня не укроешься. Что у кого на мысляхъ -- это я сейчасъ вижу. Вотъ вы у Даши спросите. Какъ я ее... Что во снѣ приснится -- такъ и то я сейчасъ вижу, что ужъ что-то не то... А?
   За чаемъ Иванъ Александровичъ нѣсколько оживился. Но голова у него была какъ-то тяжела и онъ не переставалъ подумывать о томъ, какъ-бы отправиться на покой.
   -- Голова какъ-то болитъ,-- сказалъ онъ, проводя рукой по лбу. И вдругъ встрѣтилъ упорный, пристальный взглядъ Даши. Она вспыхнула и отвернулась повертывать кранъ самовара, а онъ не могъ удержаться отъ улыбки...
   -- О-о! сказалъ Чаплыгинъ съ соболѣзнованіемъ.-- Что-жъ это вы!-- и вдругъ самъ зѣвнулъ и засмѣялся.
   -- А-а! и вы!-- злорадствовалъ Иванъ Александровичъ, хохоча и потирая руки.-- Попались Петръ Тимофѣевичъ.
   -- Не спалъ послѣ обѣда, вотъ оно... и того,-- оправдывался старикъ.-- А завтра вставать рано... Да и вы-то, батенька, устали. Ну, мы и того... спать ляжемъ сегодня пораньше. Завтра утречкомъ лучше побесѣдуемъ.
   Иванъ Александровичъ расцѣловался со старикомъ и подошелъ растаркаться передъ Дашей. Она взглянула на него испуганными глазами и протянула ему нѣсколько дрожащую руку. Онъ улыбнулся въ душѣ и сжалъ кончиками пальцевъ пальцы Даши нѣсколько крѣпче обыкновеннаго.
   Придя въ свою комнату, онъ зажегъ свѣчку и сѣлъ къ столу. Сонъ совершенно соскочилъ съ него. Въ душѣ его опять разгулялась досада. "Фу ты, Господи, думалъ онъ! Теперь не знаешь просто, какъ и выкрутиться! Не вѣкъ же здѣсь торчать въ самомъ дѣлѣ. И хоть-бы толкъ какой былъ, а то до сихъ поръ и подступиться какъ, не знаю! Болтаетъ, болтаетъ старикъ, а нѣтъ даже того, чтобы про сына разспросить... Богъ ихъ знаетъ, не поймешь ничего"... Его взяла злость на всѣхъ -- на старика, на товарища, на Дашу, на самого себя.-- Чортъ-бы меня побралъ, думалъ онъ рѣшительно... Ни отъ чего отказаться не умѣю. Лучше-бы, кажется, своихъ далъ, чѣмъ у этого старика выматывать!.. Онъ на секунду призадумался, какъ-бы допуская какую-то мысль, испытывая въ своей душѣ какое-то рѣшеніе на этотъ счетъ, но тутъ же отмахнулся отъ него, всталъ со стула и подошелъ къ чернѣющему окну. Въ квартирѣ стояла тишина. Сквозь закрытое окно слабо и глухо доносился откуда-то издали собачій лай. Что-то скреблось гдѣ-то въ другомъ концѣ дома... Онъ прислушался.
   Въ залѣ послышался легкій скрипъ осторожныхъ шаговъ -- ближе и ближе. Потомъ что-то точно прошуршало и раздались два легкихъ удара въ дверь суставомъ пальца. Онъ подошелъ къ двери и осторожно, боясь нашумѣть, надавилъ ручку и пріоткрылъ створку. На порогѣ стояла Даша въ пальто съ платкомъ на головѣ.
   -- Дарья Петровна!-- съ удивленіемъ сказалъ Иванъ Александровичъ.
   Она остановилась, запнулась на порогѣ, сконфуженная, нѣсколько растерянная.
   -- Что это вы какъ одѣты?-- пробормоталъ Иванъ Александровичъ, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Я думала... Хотите гулять?
   -- Гулять? Какъ? Зачѣмъ?
   Она остановилась въ полномъ замѣшательствѣ, крѣпко схватившись за ручку двери, съ широко раскрытыми, блестящими и покраснѣвшими отъ смущенія глазами.
   -- Войдите пожалуйста, сказалъ наконецъ Иванъ Александровичъ, указывая на стулъ подлѣ стола.-- Что это вы?
   Она нерѣшительно вошла и сѣла на кончикъ стула.
   -- Что это вы, Дарья Петровна, я не пойму! Куда это вы гулять собрались?
   -- Я думала... въ садъ, какъ утромъ,-- проговорила она съ трудомъ, стараясь проглотить что-то, стоявшее у нея поперегъ горла, и смигивая слезы, навернувшіяся на глаза отъ напряженія.
   -- Да вѣдь поздно... Куда же теперь... Темнота. Да и холодно, я думаю уже... ночью...
   Онъ замолчалъ и съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ смотрѣлъ на нее.
   Она неподвижно сидѣла на кончикѣ стула, упираясь въ полъ ногами и схватившись руками за дрожащія колѣни. Лицо ея стало блѣдно, губы болѣзненно сжались.
   Воцарилось напряженное молчаніе. Домъ спалъ. Часы въ сосѣдней комнатѣ слабо отбивали тактъ. Черезъ открытое окно глухо доносился отдаленный лай собаки. Иванъ Александровичъ искалъ и не находилъ словъ, ни одного слова, которымъ можно было-бы прервать молчаніе. Въ тишинѣ заснувшаго дома, что-то слабо мучительно звенѣло... Онъ вдругъ почувствовалъ, что въ комнатѣ жарко и душно, такъ душно, что дыханіе стѣснялось у него въ груди. Потомъ онъ почувствовалъ біеніе пульса въ своихъ вискахъ, и это все больше и больше мѣшало ему найти подходящія слова. Мысли его путались.
   "Что это? точно муха жужжитъ? откуда такъ рано"?-- думалъ онъ и невольно взглянулъ на Дашу.
   Ея лицо, страшно блѣдное, вытянулось и приняло какое-то странное выраженіе, глаза очень блестящіе и страдальческіе, были устремлены куда-то въ одну точку, а голова чуть-чуть вздрагивала отъ тяжелаго порывистаго дыханія.
   Иванъ Александровичъ чувствовалъ, что это затрудненное дыханіе передалось и ему. Въ немъ поднималось мучительное, головокружительное томленіе. Ему хотѣлось встать и сбросить съ себя этотъ дурманъ, но отяжелѣвшіе глаза его были точно прикованы, въ одномъ неподвижномъ пристальномъ жгучемъ взглядѣ, къ лицу Даши. "Господи прости"...-- мелькнуло у него въ головѣ. Онъ ощущалъ все болѣе оглушительный звонъ въ ушахъ и тяжелую злую лихорадку.
   Вдругъ голова Даши быстро откинулась назадъ, и ноги, которыми она упиралась въ полъ, держась на краю стула, соскользнули. Она схватилась за край стола и, вся вспыхнувъ вскочила.
   Иванъ Александровичъ тоже поднялся быстрымъ движеніемъ. Сознаніе вернулось къ нему. Онъ хрипло откашлялся и разсмѣялся насильственнымъ смѣхомъ.
   -- Что-жъ, Дарья Петровна... Пожалуй, пройдемся немного по саду, здѣсь что-то душно!-- сказалъ онъ. Она растерянно улыбнулась.
   -- Пойдемте, сказала она, упавшимъ голосомъ.
   -- Надѣть пальто -- холодно, думаю!-- продолжалъ Иванъ Александровичъ съ натянутой усмѣшкой.
   -- Черезъ переднюю,-- сказала Даша.
   Они были одинаково смущены и возбуждены. Даша отворила дверь въ залу и стала на ципочкахъ пробираться черезъ нее. Иванъ Александровичъ шелъ за нею, стараясь не скрипѣть сапогами, и съ напряженіемъ вслушиваясь въ тишину.
   Они сошли въ садъ, осторожно ступая по влажнымъ деревяннымъ ступенькамъ. Ночь была свѣжая. Въ саду сначала показалось очень темно. Они двигались почти ощупью съ какимъ-то неловкимъ и тоскливымъ чувствомъ, вслушиваясь, какъ подъ ногами у нихъ хрустѣлъ крупный сырой песокъ. Потомъ глаза ихъ привыкли къ темнотѣ. Деревья стали отчетливѣе выдѣляться среди зыбкаго полумрака. Вверху, сквозь сѣть тончайшихъ, переплетающихся сучковъ березъ, слабо мерцали звѣзды. Они молча обошли по дорожкѣ вокругъ всего сада, не зная, что сказать другъ другу и какъ окончить эту странную прогулку, о которой она въ теченіе нѣсколькихъ часовъ мечтала. Сдѣлавъ кругъ, они остановились опять противъ дома. Но войти въ въ домъ, ничего не сказавши другъ другу, было слишкомъ глупо. И оглянувшись, онъ рѣшился сѣсть на садовую скамейку, гдѣ они сидѣли утромъ.
   -- Что-жъ, Дарья Петровна, посидимте!-- сказалъ онъ все еще не совсѣмъ твердо, но рѣшаясь перейти въ простой дружескій тонъ.
   Она сѣла поджимая руки и ежась.
   -- Ну, вотъ и прошлись немного!-- замѣтилъ онъ, стараясь говорить какъ можно проще и добродушнѣе.-- Что это вы вздумали, Дарья Петровна? Я было удивился...
   -- Не вѣкъ-же сидѣть! процѣдила она сквозь зубы.
   -- Т. е. какъ? онъ нѣсколько смутился отъ того сдавленнаго раздраженья, которое послышалось въ ея голосѣ.-- Развѣ васъ папаша не пускаетъ гулять въ другое время?..
   Онъ говорилъ, что попалось на языкъ.
   -- Куда гулять-то?-- сказала она съ злой усмѣшкой.
   -- Ну, я не знаю... Развѣ онъ васъ стѣсняетъ?
   -- Ничего не стѣсняетъ.
   -- Такъ отчего-же вы не можете располагать своей свободой?
   Онъ говорилъ и самъ чувствовалъ, что говоритъ что-то несуразное, дидактическое и нелѣпое.
   -- Какой свободой-то? Не понимаю, что вы говорите такое... пробормотала она.
   -- Да вѣдь вамъ позволяютъ?..
   -- Что позволяютъ-то?
   -- Д-да... вотъ, напримѣръ, Петербургъ... отчего-бы вамъ туда не поѣхать, коли вамъ хочется.
   -- Да кто сказалъ, что хочется-то?
   -- А какже? Васъ не поймешь. Вы меня совсѣмъ съ толку сбили, Дарья Петровна!
   -- Я и сама съ толку сбилась... пробормотала она, всхлипнувъ отъ нервнаго смѣха, за которымъ чувствовались слезы.
   Онъ засмѣялся, надѣясь придать разговору болѣе трезвый характеръ.
   -- Ну, вотъ, разберемте, сказалъ онъ, стараясь взять серьезный тонъ.-- Скажемъ такъ: въ Петербургъ хотите вы или не хотите?
   Она помолчала.
   -- Сама не знаю,-- сказала она, наконецъ, нервно.
   -- Т. е. какъ-же не знаете? Вѣдь васъ тамъ что-нибудь привлекаетъ?
   -- Нѣтъ,-- отрѣзала она.
   -- А какъ-же вы говорили?
   -- Не знаю... почемъ я знаю? Что я -- была тамъ, что-ли?
   -- Нѣтъ, ну, слышали...
   -- Что слыхала-то? Ничего и не слыхала...
   -- Ну, читали, наконецъ?
   Она усмѣхнулась и передернула плечами.
   -- Да я и читать-то, поди, разучилась...
   -- Отчего-же вы не читаете?
   -- Что читать-то? Въ голосѣ ея опять прозвенѣло раздраженіе. Онъ задумался.
   Онъ невольно смутился передъ этой стѣной жизненнаго и умственнаго невѣдѣнія, передъ этой нерѣшительностью, напряженной какими-то смутными страстями. Онъ молчалъ, чувствуя къ ней нѣкоторое состраданіе, но не зная, какъ-бы успокоить ее. Ихъ охватила глубокая, звенящая тишина ночи. Городъ спалъ, какъ никогда не спитъ столица. Вдали гдѣ-то сторожъ билъ въ доску. Потомъ послышался скрипъ отпираемыхъ гдѣ-то воротъ. И опять все успокоилось. А минуты бѣжали, отсчитываемыя слабыми ударами пульса. Иванъ Александровичъ оглянулся на свою собесѣдницу. Она прислонилась спиной къ березѣ, у которой стояла скамейка и слегка закинувъ голову, закрыла глаза. Ея лицо, обвязанное мягкимъ шерстянымъ платкомъ, вытянулось, и трудно было понять, что оно выражало -- полное спокойствіе или крайнее напряженіе.
   -- Дарья Петровна! позвалъ Иванъ Александровичъ, подумывая о томъ, какъ-бы заманить ее домой и пойти спать. Его уже разбирала легкая дремота.
   Она не шевельнулась, только вѣки ея слабо вздрагивали.
   -- Дарья Петровна, а Дарья Петровна! Знаете что? Не пора-ли вамъ спать,-- сказалъ онъ братскимъ тономъ.
   Она молчала.
   -- Вы еще сколько времени у насъ пробудете?-- проговорила она вдругъ, точно сквозь сонъ, съ нѣкоторымъ усиліемъ.
   -- Пробуду? Да... какъ вамъ сказать... Мнѣ собственно пора... Я думалъ завтра ужъ...
   Она вдругъ привскочила, широко открыла глаза и, задыхаясь, изо всѣхъ силъ сжала свои руки.
   Онъ не ожидалъ такого впечатлѣнія.
   -- Дарья Петровна, что это вы?-- сказалъ онъ съ нѣкоторымъ напускнымъ упрекомъ.
   Она сидѣла молча, немножко сгорбившись, крѣпко сжавъ губы и порывисто дышала.
   -- Дарья Петровна, вѣдь какже...-- Онъ не зналъ, что сказать.
   -- И я тоже убѣгу!-- сказала она вдругъ, сквозь слезы, слабымъ сорвавшимся голосомъ.
   -- Куда-же вы убѣжите? что это вы такое придумали?
   -- Убѣгу и убѣгу... и больше ничего... куда глаза глядятъ...
   Она твердила это скороговоркой, задыхаясь отъ подступавшихъ слезъ, и тиская свои руки. Голова ея все больше уходила въ плечи.
   -- Что это вы! Дарья Петровна!-- повторялъ Бандуринъ, нѣсколько взволнованный такимъ оборотомъ дѣла, и чувствуя, что въ душу его проникало самолюбивое удовольствіе.
   -- А папаша, отецъ вашъ,-- говорилъ онъ, стараясь заглянуть ей въ лицо,-- какъ-же папаша-то вашъ останется...
   -- И отъ него убѣгу... она всхлипнула и схватилась руками за виски.
   -- Ну, вотъ! какъ-же такъ?-- уговаривалъ Иванъ Александровичъ.-- Вѣдь вы-же его любите?
   Она молча часто дышала.
   -- Дарья Петровна, вѣдь вы-же его любите,-- папашу?
   -- Не знаю... Когда люблю, а когда нѣтъ...
   -- Какъ-же такъ... вѣдь... Ну, а кого-же нибудь вы любите?.. Что-то подталкивало его на этотъ вопросъ.
   Она молча тяжело дышала и слабо вздрагивала. Ему хотѣлось добиться отъ нея отвѣта.
   Онъ наклонился и заглянулъ ей въ лицо съ ласковой улыбкой. Она смотрѣла на него, сжимая руками свои виски и щеки, безпомощнымъ лихорадочнымъ взглядомъ и со свистомъ дышала полу-открытымъ ртомъ.
   -- Кого-же нибудь да любите?-- допытывался онъ, ощущая сердечное волненіе и придавая своему голосу вкрадчивость.-- А? Дарья Петровна? Скажите?-- Въ душѣ его что-то смѣялось и ликовало.-- Господина Аргутинскаго?..
   Она вздрогнула и закрывъ лицо руками, нервно качнула головой изъ стороны въ сторону.
   Онъ наклонялся къ ея рукамъ, которыми она закрывала свое лицо, такъ что она могла ощущать его дыханіе.
   -- Нѣтъ? Какъ-же такъ? А вы говорили! Ай, какая вы непостоянная...
   -- Кого люблю... тогда постоянная,-- сказала она чуть внятно, какъ сквозь сонъ и, не помня себя, обхватила руками его голову и прильнула лицомъ къ его къ лицу. Онъ прижалъ губы къ ея щекѣ. Подъ похолодѣвшей на воздухѣ кожей чувствовался жаръ ея крови. Онъ поцѣловалъ ее еще разъ и, отстранившись немного, съ улыбкой заглянулъ ей въ лицо. Ея полузакрытые глаза слабо мерцали, помертвѣвшія, чуть раскрытыя губы, дрожали. Онъ поцѣловалъ ее въ губы, и вдругъ почувствовалъ, что она вся вытягивается и замираетъ въ его объятіяхъ...
   Онъ испугался, вскочилъ, опомнился и, не оборачиваясь, побѣжалъ по ступенькамъ крыльца въ домъ, оставивъ Дашу на скамьѣ.
   

ГЛАВА VI.

   Иванъ Александровичъ проснулся утромъ послѣ глубокаго, тяжелаго она, и первая мысль, ударившая ему въ голову, была та, что всю эту нелѣпость нужно немедленно кончить и, не откладывая ни минуты, ѣхать въ Петербургъ... исполнивъ какъ-нибудь наскоро обѣщанное порученіе. Онъ вскочилъ, и еще не одѣвшись, бросился рыться въ чемоданѣ, отыскивая путеводитель. Пальцы его плохо слушались, и онъ съ трудомъ нашелъ ту дорогу и станцію, которыя искалъ. Поѣздъ -- въ часъ. Это значитъ, что до отъѣзда... теперь ужъ девятый -- всего какихъ нибудь четыре часа. Переѣздъ, объясненіе... главное, предстоящее тягостное и несносное объясненіе! Ему показалось на секунду возможнымъ уѣхать безъ объясненія и потомъ какъ-нибудь отговориться. Но онъ былъ честный и славный товарищъ, да и зачѣмъ, тогда была вся эта его поѣздка?.. Онъ сталъ торопливо одѣваться, нервно прислушиваясь къ тому, что дѣлалось въ домѣ. Часы прошипѣли девять, маленькіе веселые часики отсчитали тоже самое. Хлопнула дверь, раздались шаги. Онъ все больше и больше торопился. Вошла горничная дѣвушка. Онъ взглянулъ на нее съ сомнѣніемъ, но ничего не могъ опредѣлить по ея поведенію и рѣшился спросить:
   -- Баринъ всталъ?
   -- Всталъ-съ. А барышня нынче никакъ съ шести часовъ ушли куда-то... Что это имъ вздумалось только?
   -- Вотъ что: нельзя-ли... извощика къ 11 часамъ? Я собираюсь...
   -- Какъ? ужъ собираетесь отъ насъ? А мы думали...
   -- Баринъ одѣтъ? Скажите имъ пожалуйста, что я прошу ихъ выйти...
   Онъ прислушивался къ удаляющимся шагамъ горничной съ непріятнымъ холодкомъ въ сердцѣ и съ отрывочными мыслями въ головѣ.
   Дверь изъ спальни Петра Тимофѣевича растворилась, и онъ, въ своемъ широкомъ сѣромъ утреннемъ сюртукѣ, быстрой, озабоченной походкой вышелъ въ залу. Иванъ Александровичъ пошелъ къ нему на встрѣчу.
   -- Что это я слышу? Батенька! Да въ своемъ-ли вы умѣ? Что это мнѣ Наташа сейчасъ сказала...
   Бандуринъ усиленно растиралъ себѣ руки.
   -- Да вотъ вѣдь, какъ-же, Петръ Тимофѣевичъ, я вѣдь собственно и не собирался больше, у меня служба ждетъ, я вѣдь только что... А то какъ-же?...
   -- Знаю, батенька, что удрали, то-то и хорошо, что удрали!.. Но, какъ-же такъ вдругъ, не сказавши ни слова? Мы и поговорить-то толкомъ не успѣли...
   -- Да, это-то правда, что поговорить не успѣли. И...
   Онъ замолчалъ на минуту, не зная самъ, какъ именно перейти къ дѣлу.
   -- И вотъ вѣдь штука-то какая. У меня вѣдь къ вамъ порученіе отъ Миши...
   Онъ самъ обрадовался, что это уже началось, наконецъ. Дальше было легче.
   -- Отъ Миши? Какое-же такое порученіе?
   -- Да вотъ, я какъ-то сразу вамъ не сказалъ, а собственно очень... щекотливое порученіе... Приходится таки... вы не огорчитесь, Петръ Тимофѣевичъ.
   Старикъ нервно снялъ очки и положилъ на столъ, подлѣ котораго они оба стояли. Глаза его слабо моргали и въ зрачкахъ, пристально устремленныхъ въ глаза Ивана Александровича, бѣгала тревога.
   -- Что-же такое? Вы меня пугаете, Иванъ Александровичъ, голубчикъ...
   -- Да видите-ли, Петръ Тимофѣевичъ... вы не пугайтесь. Тутъ денежное дѣльце одно у Миши... Такъ вотъ онъ и хотѣлъ попросить, то есть собственно, чтобы я попросилъ у васъ...
   -- Что такое? Что такое?-- быстро съ дрожащей губой пробормоталъ старикъ, хватаясь за столъ.
   -- Да вотъ вексель у ростовщика, то есть собственно два векселя -- срокъ выходитъ на-дняхъ, -- сказалъ Иванъ Александровичъ съ удивившей его самого твердостью и развязностью.-- Онъ тамъ немножко наглупилъ, ну вотъ... Теперь надо какъ-нибудь покрыть...
   Взглядъ старика сталъ нѣсколько мутнымъ.
   -- Какъ-же это?-- проговорилъ онъ тихо и хрипло.
   -- Да такъ, знаете!.. Извѣстно -- молодежь... Продулся немножко, ну, вывернуться-то и не смогъ.
   -- Что это я не пойму, -- бормоталъ Петръ Тимофѣевичъ, все больше и больше шамкая.
   -- То есть собственно чего? Видите-ли, Петръ Тимофѣевичъ...-- Онъ опять затруднился и сталъ нервно теребить свой усъ, чувствуя, что старикъ не поможетъ ему своими разспросами и что нужно самому говорить все, что относится къ дѣлу.-- Главное -- сроки-то такъ подошли: всего 10 дней остается, и оба на одинъ день далъ, ну, и... достать негдѣ. Ужъ мы думали! Да вѣдь знаете -- гдѣ-же въ Петербургѣ шесть тысячъ найдешь?
   Старикъ сорвался въ колѣняхъ -- точно хотѣлъ сѣсть,-- но стулъ былъ далеко. Иванъ Александровичъ испуганно подхватилъ его подъ мышки и довелъ до стула. Онъ покорно сѣлъ и, сгорбившись, закрылъ лицо руками. Настала тишина. Иванъ Александровичъ стоялъ совершенно безпомощный.
   -- Петръ Тимофѣевичъ, -- робко позвалъ онъ, наклоняясь надъ его головой.
   -- А?-- хрипло и громко крикнулъ старикъ, сквозь прижатыя къ лицу руки, и вдругъ весь затрясся отъ рыданій.
   -- Петръ Тимофѣевичъ! Петръ Тимофѣевичъ! Что это вы? Ради Бога!
   Онъ оглянулся, ища воды. Но старикъ вдругъ самъ утихъ и облокотившись локтями на столъ, сидѣлъ не шевелясь. Иванъ Александровичъ пододвинулъ стулъ къ себѣ и положилъ руку на плечо Петра Тимофѣевича. Чаплыгинъ отнялъ руку и посмотрѣлъ на него потухшими, покраснѣвшими и слезящимися глазами.
   -- Что-жь вы мнѣ не сказали-то?-- проговорилъ онъ почти шопотомъ.-- Господи прости!.. Миша... и не написалъ ничего...
   Иванъ Александровичъ хотѣлъ сказать какое-то оправданіе, но не нашелся.
   -- Господи прости!.. И не снилось... въ толкъ взять не могу. Эдакій серьезный мальчикъ былъ, степенный, тихій.
   -- Да вѣдь вотъ, Петръ Тимофѣевичъ, какъ говорится... въ тихомъ омутѣ...
   Иванъ Александровичъ старался сдерживать свой звучный голосъ и быть серьезнымъ.-- Увлекся!.. Страсти не удержишь.
   Петръ Тимофѣевичъ взглянулъ на него съ болѣзненнымъ недоумѣніемъ.
   -- Какія страсти-то? Господи! Что вы мнѣ говорите! Вѣдь Миша!.. Тихенькій такой былъ, аккуратный, волоски бывало, приглажены всегда... Вѣдь какъ сейчасъ... Догадливый такой! Какъ ему въ голову-то вступило -- векселя? Господи! Да у насъ этого во всемъ роду не было. Кто только его надоумилъ.-- Онъ былъ блѣденъ и говорилъ отрывочно, точно въ какомъ-то бреду. Иванъ Александровичъ молчалъ.-- Господи Боже ты мой!.. А жена-то его какъ же?-- вдругъ вспоминалъ онъ снова,-- молоденькая, миленькая, говорятъ, фамиліи хорошей... Она-то что-же?
   -- Да вѣдь что-же жена! Она не знаетъ. Онъ ей не говорилъ.
   -- А когда сдѣлалъ-то онъ? Когда бралъ-то?
   Иванъ Александровичъ опять помолчалъ.
   -- Взялъ вотъ... шесть мѣсяцевъ, лѣтомъ. Отчасти эти деньги и на свадьбу пошли.
   Петръ Тимофѣевичъ опять посмотрѣлъ на него такими глазами, какъ будто онъ разсказывалъ ему какую-то сказку.
   -- Главное -- это-то, что теперь, если ему не помочь, такъ очень ужъ плохо будетъ! Вѣдь со службы прогонятъ... Скандалъ... И устроить-то ничего нельзя въ десять дней. Позоръ сущій.
   -- Господи прости! Что вы говорите такое!
   Петръ Тимофѣевичъ всталъ, потомъ опять сѣлъ. Каждый мускулъ трепеталъ въ немъ.
   -- Да вѣдь вотъ, Петръ Тимофѣевичъ, я и пріѣхалъ попросить,-- не можете-ли чего и вы...
   -- Господи! Да вѣдь вы говорите десять дней. Если... какъ поспѣть. Деньги-то... Богачъ я что-ли? Всего только и есть у меня шесть съ половиною тысченокъ. Дашины они. На хуторокъ копилъ, думалъ въ старости... Господи прости!.. Дашурка-то... Какъ поспѣть-то, главное? Вѣдь они у меня въ билетикахъ... лежали..
   -- Петръ Тимофѣевичъ, голубчикъ, да успокойтесь, вы ради Бога... говорилъ Иванъ Александровичъ, чувствуя, что дѣло налаживалось.
   -- Господи прости!-- повторялъ старикъ.-- Какъ доставить-то? Куда доставить? Мишѣ, что-ли? Не написалъ мнѣ ничего. Сами что ли ему отъ меня свезете? Голубчикъ... Денька черезъ два... можетъ быть и обдѣлаю... Господи прости, кабы раньше...
   Ивану Александровичу стало мучительно неловко.
   -- Ѣхать-то мнѣ сейчасъ надо... Ждать-то не могу, -- пробормоталъ онъ.
   -- Какъ ѣхать? Куда?
   Казалось, старикъ забылъ начало разговора.
   -- Да вотъ... въ Петербургъ... служба... Я просилъ Наташу извощика мнѣ привести къ 11 часамъ... Въ часъ поѣздъ.
   Петръ Тимофѣевичъ растерялся и, вскочивъ, безпомощно засуетился по комнатѣ...
   -- Ѣдете? А какъ-же...
   -- А вы переводомъ, Петръ Тимофѣевичъ, вѣдь это всего проще -- заказнымъ письмомъ...
   -- Да... Заказнымъ... Мишѣ... что-ли?..
   -- Да, Мишѣ. Да вы не волнуйтесь, право, Петръ Тимофѣевичъ. Не безпокойтесь ради Бога... Вы меня простите -- мнѣ укладываться надо, поздно ужъ, того и гляди опоздаю. А вамъ въ гимназію вѣдь надо.
   -- Да, да, вотъ какъ васъ провожу...-- Онъ бросилъ боязливый взглядъ на стѣнные часы...-- Кофею-то вы напились-ли?.. Даша! Онъ побѣжалъ къ двери.
   Иванъ Александровичъ поспѣшилъ въ свою комнату и въ десять минутъ уложилъ въ чемоданѣ всѣ мелочи. Ему хотѣлось выѣхать сію-же минуту, пока не пришла Даша, и убравъ вещи, онъ остановился у окна съ смутнымъ ощущеніемъ легкости и страха... Встрѣтиться съ Дашей было просто не мыслимо. Онъ услышалъ стукъ чашекъ въ сосѣдней комнатѣ и съ замираніемъ сердца мелькомъ заглянулъ въ щелку пріотворенной двери. Это была Наташа. Онъ вышелъ и попросилъ ее не медля привезти извощика.
   -- Съ барышней-то не проститесь? Не знаю, придутъ-ли къ 11 часамъ...
   -- Что подѣлать, -- проговорилъ Иванъ Александровичъ, стараясь выразить въ голосѣ сожалѣніе...-- Тороплюсь очень. Онъ хотѣлъ, было, глупо соврать, что получилъ телеграмму, но промолчалъ.-- Баринъ одѣвается, что-ли? Пожалуйста ужъ вы теперь-же за извощикомъ сходите, -- прибавилъ онъ.
   Она принесла дымящійся кофейникъ и сливки и убѣжала за извощикомъ.
   Иванъ Александровичъ налилъ себѣ кофе и торопливо, мучительно обжигаясь, пилъ его маленькими нервными глотками, потомъ всталъ и едва успѣлъ вытащить въ переднюю всѣ свои вещи, какъ у оконъ раздался трескъ колесъ подъѣхавшаго извощика. Онъ подошелъ къ двери спальной и тихонько постучалъ въ нее.
   Петръ Тимофѣевичъ, одѣтый въ свой широкій вицъ-мундиръ, блѣдный и нѣсколько растрепанный, отворилъ ему.
   -- Петръ Тимофѣевичъ, голубчикъ, простите... ѣхать пора.
   -- Ѣхать? Какъ-же это вы, Господи... не подождете развѣ?..
   -- Нѣтъ, Петръ Тимофѣевичъ. Ничего не подѣлать!.. Простите ради Бога... Какъ-же Мишѣ сказать? Черезъ два дня вышлете? Позвольте васъ за него обнять, Петръ Тимофѣевичъ.
   Старикъ обнялъ его обѣими руками и припавъ къ его плечу вдругъ опять заплакалъ.
   -- Полноте, полноте, Петръ Тимофѣевичъ, голубчикъ, успокойтесь, ради Бога...-- Иванъ Александровичъ чувствовалъ себя нѣсколько растроганнымъ.
   -- Мишѣ скажите,-- говорилъ старикъ подбирая дрожащія губы...-- пускай отцу напишетъ... все какъ было... Господи прости!.. И сестрѣ пусть напишетъ, Дашуркѣ... Ея деньги. Ежели со мной что случится, сохрани Богъ...
   Иванъ Александровичъ еще разъ торопливо обнялъ его и быстро пошелъ черезъ залу.
   -- А Даша? Съ Дашей моей не простились, -- закричалъ старикъ.-- Даша!.. Господи прости, и сказать ей не успѣлъ! Гдѣ Даша дѣлась?.. И Пети нѣтъ...
   Онъ засуетился, бросаясь изъ комнаты въ комнату.
   -- Барышня гулять ушли, -- сказала горничная.
   -- Иванъ Александровичъ, какъ же съ Дашуркой-то не простившись?
   Онъ протягивалъ руки, какъ-бы стараясь удержать его. Но лошади не стояли на мѣстѣ и Иванъ Александровичъ, торопливо пожавъ руку Петру Тимофѣевичу, бросился въ экипажъ. Поднятый верхъ пролетки сейчасъ-же скрылъ отъ его глазъ маленькій сѣрый домикъ...

-----

   Была черная ночь. Петръ Тимофѣевичъ засыпалъ, но сейчасъ-же вновь просыпался, точно отъ толчка. Въ его душѣ смѣнялось тупое недоумѣніе и мучительная, захватывающая духъ тревога. Онъ былъ очень разсѣянъ сегодня на урокахъ и отвѣтилъ глупость на вопросъ ученика, отчего классъ громко разсмѣялся. Этого еще никогда не бывало съ нимъ, и стыдъ, и боль, которыя онъ чувствовалъ весь день по этому поводу, смѣшивались съ чувствомъ стыда, боли и страха за сына. Иногда ему казалось вдругъ, что ничего этого вовсе и не было, что это былъ какой-то тяжелый сонъ, и онъ засыпалъ на нѣсколько минутъ съ легкимъ всхрапомъ, потомъ опять что-то ударяло его извнутри, и онъ думалъ, что завтра же пойдетъ въ банкъ продавать свои билеты. О будущемъ онъ не могъ еще думать. Случившееся было такъ невѣроятно, такъ чудовищно неожиданно, что онъ не могъ сразу осилить его и приспособить ко всѣмъ двоимъ обычнымъ, давнимъ мыслямъ и мечтамъ. Понять это! Онъ не могъ-бы этого понять такъ скоро даже подъ страхомъ смерти. Онъ думалъ только о сегодняшнемъ, о завтрашнемъ, о томъ, что и какъ надо сдѣлать, чтобы скорѣе продать бумаги и перевести деньги, чтобъ предупредить тотъ ужасъ, о которомъ говорилъ Иванъ Александровичъ. И онъ пробовалъ представить себѣ яснѣе то, что разсказывалъ Иванъ Александровичъ, но все это такъ не клеилось съ образомъ Миши, что онъ опять засыпалъ, ничего толкомъ не разобравъ и не представивъ себѣ. "Дашуркѣ то не сказалъ еще" подумалъ онъ вдругъ, просыпаясь съ испугомъ. И мысль объясняться съ ней на эту тему защемила ему сердце. Онъ никогда не говорилъ съ ней иначе, какъ о своихъ мечтахъ, которымъ она, конечно, вполнѣ сочувствовала, и теперь говорить съ ней о несчастьи и о деньгахъ казалось ему просто невыносимымъ, и внутри его поднималась тревожная лихорадка. Но онъ опять скоро усталъ, и передъ его глазами стали расплываться пестрыя неосмысленныя фигуры и образы. Его уже охватывала тишина и спокойствіе глубокаго сна... Вдругъ какіе-то странные звуки за стѣною пробудили его вниманіе. Онъ испуганно приподнялся на локтѣ и прислушался. Слабый и тонкій, какъ скрипка, голосъ пѣлъ что-то, быстро, быстро, замирая, но не срываясь. Онъ прислушивался съ испугомъ, не понимая, что это. Мотивъ повторялся. "Запрягу я коня... коня быстраго... и помчусь, полечу... легче сокола..." Голосъ вдругъ оборвался, потомъ, точно какое-то гиканье, раздались заглушаемыя рыданія. Это былъ голосъ Даши. Онъ не повѣрилъ ушамъ своимъ. Никогда, кажется, она не пѣла... Онъ сѣлъ на постели и насторожилъ слухъ. Но все было тихо, какъ въ могилѣ. Онъ подумалъ, что это галлюцинація, и легъ, закрываясь одѣяломъ. Но галлюцинація повторилась. Онъ слышалъ теперь ясно тотъ-же гикающій, несущійся въ даль мотивъ, который пѣлъ, безъ словъ и сквозь зубы, этотъ тонкій, слабый голосъ. Онъ обрывался и переходилъ въ такое-же топкое, свистящее, затягивающееся рыданье. Рыданія усиливались, смѣшивались съ мучительнымъ смѣхомъ, переходили въ истерику. Старикъ приподнялся и окликнулъ Дашу по имени. Все стихло. Онъ нѣсколько разъ громко позвалъ ее. Но никто не откликался. Онъ не смѣлъ кричать еще. Ему было страшно потрясти мертвенное спокойствіе погруженнаго во мракъ дома. "Господи прости! приснилось, вѣрно, ей что-нибудь", успокоилъ онъ себя и, стараясь ни о чемъ больше не думать, спряталъ голову въ подушки. Въ домѣ воцарилась мертвая, ничѣмъ болѣе не нарушаемая тишь. Сквозь закрытыя окна слабо доносилось первое, ночное перекликаніе пѣтуховъ...
   А Бандуринъ летѣлъ въ это время на почтовомъ поѣздѣ, убаюкиваемый мѣрнымъ покачиваніемъ сѣрыхъ пружинныхъ дивановъ. Онъ глядѣлъ на фонарь, наполовину задернутый слабо вздрагивавшей зеленой занавѣской, и мысли его расплывались. Онъ успокоился. Порученіе было во всякомъ случаѣ исполнено. И онъ радостно отдавался этому могучему, мѣрно содрагающемуся и громыхающему поѣзду, который увозилъ его въ столицу... Поѣздъ мчался среди ночной темноты подъ широко раскинувшимся звѣзднымъ небомъ. Быстро мелькали на встрѣчу одна за другой маленькія деревянныя станціи съ досчатой платформой, по которой глухо отдавались бѣгущіе шаги запоздавшаго пассажира, съ тревожнымъ, грустно замирающимъ подъ открытымъ небомъ, колокольчикомъ. Изрѣдка встрѣчались большія, красныя каменныя станціи, ярко освѣщенныя, съ снующими лакеями, съ сверкающими канделябрями на столахъ, съ красными и зелеными стеклянными рюмками, пестрѣющими на бѣлой скатерти, со звономъ посуды и ножей, съ заспанными лицами пассажировъ, наскоро пьющихъ чай, съ гулкимъ топотомъ и шарканьемъ мужицкихъ сапоговъ по асфальтовой платформѣ... Проходила ночь и наступалъ день, открывавшій далекіе горизонты, широко раскинувшіеся, чернѣющіе, прозрачные и темно-зеленые хвойные лѣса, бурыя болота, грязноватыя безпорядочныя деревушки, темнѣющія, какъ муравейники, среди безпредѣльныхъ необтаявшихъ полей, разлившіяся рѣки съ чугунными, содрогающимися, гремящими и гудящими на ходу поѣзда клѣтчатыми мостами... И еще и еще мелькающія станціи -- маленькія и большія, заброшенныя и шумныя. И наконецъ кладбища, пестрѣющія крестами, и какіе-то заборы, и безчисленные, расцѣпленные товарные и пассажирскіе вагоны, и дымящіяся трубы фабрикъ на горизонтѣ, и что-то смутное, окутанное дымомъ и туманной мглою -- тяжело дышащая громада столицы.

Л. Гуревичъ.

"Сѣверная Пчела", No 10, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru