Аннотация: Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 6--7, 1893.
ПАВЕЛЪ ЗАЛЕТНЫЙ.
ГЛАВА I. Деревенщина.
Въ городѣ К. по Малой Мѣщанской стоитъ домъ купчихи Сосниной. Малая Мѣщанская -- глухая и немощеная улица. По ней съ весны до поздней осени бродятъ свиньи, иныя на свободѣ, иныя перехваченныя поперекъ тѣла веревкой и привязанныя заботливыми хозяйками къ колышкамъ, вбитымъ въ землю. Онѣ съ дѣловитымъ видомъ проворно работаютъ своими грязными пятаками, роясь въ окаймляющихъ улицу канавахъ, и возятся подъ перекинутыми черезъ нихъ деревянными мостиками. Порою проходитъ по улицѣ вереница жирныхъ утокъ, которыя, переваливаясь съ ноги на ногу и степенно крякая, въ стройномъ порядкѣ бредутъ за крупнымъ, хохлатымъ селезнемъ. Тутъ бродятъ куры, поютъ пѣтухи, грѣются на порогахъ калитокъ кошки, порою шляются компаніи собакъ, и только изрѣдка эта идиллія животнаго царства нарушается звуками человѣческаго голоса. И домъ купчихи Соскиной естественно поражаетъ глазъ среди мелкихъ домишекъ и деревянныхъ заборовъ этого глухого закоулка: это большое, двухъэтажное съ мезониномъ строеніе самаго нелѣпаго и удручающаго вида. Входомъ въ него служитъ единственная узкая одностворчатая дверь съ двумя искрошившимися по краямъ ступеньками. Окна расположены безъ всякаго порядка, а мѣстами только намалеваны облупившейся черной краской безъ всякой претензіи на правдоподобный эффектъ. Притомъ въ окнахъ мезонина стекла разбиты или вовсе отсутствуютъ, а во второмъ этажѣ они заколочены досками. Крутая тесовая крыша скупо пригнана къ краямъ стѣнъ, что придаетъ ей видъ стараго картуза, напяленнаго на слишкомъ большую голову. Въ общемъ это что-то необычайно тяжелое и мертвенное. И глядя на этотъ удивительный домъ, невольно недоумѣваешь, въ чьей зодческой головѣ могли возникнуть и примириться эти безобразныя скаредныя очертанія, и какъ это массивное, доживающее свой вѣкъ чудовище забралось въ мирную среду обывательскихъ домиковъ этого захолустья. Я слыхалъ однако, и это весьма вѣроятно, что когда-то на Мѣщанскую улицу выходила большая трактовая дорога на г. П., и въ домѣ купчихи Соскиной помѣщались трактиръ и постоялый дворъ для проѣзжающихъ, но это было, вѣроятно, давно, потому что вотъ уже 18 лѣтъ, какъ въ нижнемъ этажѣ на грязномъ фасадѣ этого дома красуется полинялая зеленая вывѣска, на которой большими черными буквами написано:
Кромѣ того, нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ одномъ изъ крайнихъ оконъ, на другомъ концѣ того же нижняго этажа, за стекломъ появился наклеенный лоскутъ бумаги съ надписью:
А МАХОРКИНЪ СИДѢЛЬНЫЙ МАСТЕРЪ Въ ходъ содвора.
Тутъ же, какъ и подобаетъ, былъ изображенъ указующій перстъ, посылающій васъ куда-то вдоль по улицѣ къ рѣкѣ, и въ качествѣ рекламы намазано маленькое сѣдло, исполненное довольно правдоподобно.
-----
Въ одинъ тусклый осенній день старый домъ молчаливо мокъ подъ моросившимъ дождемъ. Вѣтеръ гналъ по сѣрому, заволоченному небу клубы темныхъ облаковъ, рябилъ мутную воду въ канавахъ и лужахъ улицы, свистѣлъ въ дырявыхъ заборахъ и завывалъ въ старыхъ облупившихся трубахъ. Улица была мертва; нахохлившіеся голуби пріютились на чердакѣ и подъ навѣсами, собаки спали на дворѣ подъ крыльцомъ, и свиньи безуспѣшно тыкались рыломъ въ дверь хлѣва и хрюкали со взвизгиваніями, заглушаемыми вѣтромъ. А вѣтеръ все вылъ, гудѣлъ и подвывалъ тоненькимъ голоскомъ... И не слышно было среди его шума обычнаго гама изъ прачешнаго заведенія. Но если-бы вы прислонились къ стеклу и вглядѣлись въ полумракъ комнаты, то различили-бы на первомъ планѣ около окна прачку передъ лоханью; она безпрестанно отрывалась отъ стирки, поднимала свое красное лицо, быстро шевелила губами, что-то тараторя, и жестикулировала голыми руками, съ которыхъ капало мыло. Порою изъ глубины мрака выступала то та, то другая прачка и, прильнувъ къ стеклу, посматривала на улицу. Очевидно, кого-то ожидали. Но улица была нѣма, и, кромѣ моросившаго дождя да мутной облачной массы на небѣ, ничего не было видно.
Дверь на улицу заскрипѣла, и нетерпѣливая бабья физіономія показалась въ щели. Это была некрасивая, курносая физіономія сорокалѣтней женщины, съ расползшимися прядями волосъ на лбу.
Она говорила высокимъ голосомъ, относясь къ кому то, стоявшему за дверьми:
--Легко-ли дѣло въ эту пору добраться! Дорога-то, Господи милосливый! Кажется, тыщу рублей не возьмешь этакое тѣсто мѣсить. Торопили намедни, ступайте-молъ, Надежда Миколавна, за дочкой, пока есть возможность, такъ нѣтъ... дѣла много! видишь ты! Безъ ей-то словно ужъ міръ клиномъ сошелся!
-- Правда-что!-- раздался другой голосъ за дверьми.
-- Всегда такъ: упрется, такъ ужъ безпремѣнно, чтобы...
Вблизи раздалось шлепанье ногъ по лужамъ. Бабы оглянулись. Къ нимъ съ подоткнутыми мокрыми юбками подходила толстая женщина въ ватной кофтѣ; красное прозябшее лицо ея съ каплями дождя, стекавшими по носу, выглядывало изъ-подъ большого сѣраго платка.
-- Здрасте, -- сказала она, встряхивая юбки и поглядывая на неуклюжіе грязные полусапожки и полосатые забрызганные чулки, облекавшіе ея толстыя ноги.
-- Куда Богъ несетъ?
-- Мужъ запьянствовалъ -- заявила та -- бѣда! Ѣсть нечего, за получкой иду къ Севастьянову: долженъ онъ намъ, подмётки ставилъ новыя мой-то!.. Бѣда!
-- Вишь ты!
-- А вы, аль ждете кого?-- продолжала прохожая, примостясь подъ косякъ двери, чтобы укрыться отъ дождя, хотя вода такъ и катилась по измокшему платью.-- Погода-то!
-- Да, ужъ погодка! Вотъ хозяйку ждемъ.
-- Хозяйку?-- переспросила сапожница, разглядывая свои истоптанные ботинки и шевеля въ нихъ прозябшими пальцами.-- Куда-жъ это хозяйка ваша въ этакую-то пору?
-- За дочкой!
-- Нѣшто дочка у ней?
-- Какъ же, дочка у ней, какъ же, матушка, дочка!
-- Ишь ты-ы! Порядочная ужъ... дочка-то?
-- Порядочная?! Невѣста! Слыхали мы, сваталъ ее намедни паренекъ какой-то...
-- Что-жъ, къ свадьбѣ что-ли ваша-то отправилась?
-- Нѣтъ, матушка, нѣту, гдѣ тамъ свадьба, въ прачки къ намъ въ работницы везетъ, какая тамъ свадьба! Изъ деревни... она у ней въ деревню отдадена была на вскормленіе...
-- Видишь-ты!.. Дочка-то у ной не мужняя видать!
-- Нѣтъ, не мужняя, какая-жъ она мужняя, сказываютъ съ Лукичомъ покойнымъ прижила. Машей прозывается,-- почему-то таинственно прибавила она.
-- Машей?
-- Да, матушка, Машей. Старикъ, видишь, померъ теперь, у какого отдадена была, старуха-то къ дочкѣ ушла къ замужней, ну, а дѣвку-то ужъ и къ дѣлу пріучать пора! Какъ же, не маленькая! Попраздновала! Тутъ, братъ, не напразднуешь! Нѣту... Мать-то потачки не дастъ.
Въ это время за угломъ на Мясницкой послышались возгласы и по вѣтру донеслись до женщинъ.
Чу!
Среди тумана и дождевой пыли изъ-за угла показалась темная масса, медленно повертывавшая къ дому Соскиной.
-- Ѣдутъ! прощайте!-- сказала сапожница и, повыше подоткнувъ подолъ, зашлепала по лужамъ.
Дверь захлопнулась, но взамѣнъ того нѣсколько носовъ сразу расплющилось на стеклѣ прачешнаго заведенія.
Между тѣмъ темная масса подвигалась, и скоро выступила изъ тумана пара рыжихъ лошадей, тяжело тащившихъ телѣгу, облѣпленную жидкой грязью. Лошади шлепали по лужамъ, возъ трещалъ и скрипѣлъ, мужикъ, сидѣвшій впереди, причмокивалъ и покрикивалъ.
-- Стой!-- раздался женскій голосъ.
-- Прр... каторжныя!
-- Кликни бабъ-то, -- раздался тотъ-же голосъ, и затѣмъ укутанная фигура зашевелилась и замахала руками по направленію къ окну.
Другая фигура безмолствовала и неподвижно сидѣла подъ мокрой свитой.
-- Ну, шевелись что-ли, аль застыла?-- сказала женщина своей спутницѣ, подымаясь съ обмятаго сидѣнья и при помощи мужика слѣзая по приступкѣ, забросанной комьями грязи съ колесъ.
Фигура на телѣгѣ сбросила свиту, и изъ-подъ нея показались поддевка и куча платковъ на головѣ, почти скрывавшихъ лицо дѣвушки. Потомъ, также безмолвно среди бабьяго гама, она тихо спустилась на землю и стала забирать узелъ; но ее оттѣснили съ криками "пожалуйте!" и вскорѣ вся стая бабъ стала вбираться въ дверь стараго дома, увлекая съ собою новопріѣзжую и ея скудные пожитки.
-- Эко домина-то, -- говорилъ между тѣмъ мужикъ, возясь въ телѣгѣ,-- чистый острогъ; во какую махину выстроили! Вобрала она теперя нашу Машу; теперь перетряхнутъ ее здѣсь по новому за первый сортъ... по городскому; ну, только, значитъ я... не того...-- тутъ онъ произвелъ какой-то особый звукъ губами и, уладивъ сѣно и рогожи, зашелъ въ сѣни за разсчетомъ.
-- Такъ я отправлюсь, Миколавна, -- сказалъ онъ, пріотворяя двери прачешной, гдѣ Маша стояла посреди бабъ, кричавшихъ каждая свое, и развязывала платки, робко оглядывая комнату, полную пара.
-- Съ Богомъ, -- отвѣчала хозяйка: -- получай-ка!
-- Благодаримъ покорно... на чаёкъ-бы по этакой дорогѣ!
-- Ну, чего ужъ тамъ...
-- Ей Богу... стоитъ, по этакой дорогѣ... Ну, прощай, сталъ быть, Маша, дай тебѣ Богъ на новомъ мѣстѣ...-- заговорилъ, низко кланяясь, мужикъ.
-- Буду кланяться, пошли тебѣ Богъ, не помни лиха, въ дѣлахъ твоихъ счастливый успѣхъ, -- и надвинувъ старую шапку на уши, мужикъ затворилъ за собою осклизлую дверь прачешной.
Вскорѣ за окномъ задвигалась телѣга, зашлепала грязь, и, одиноко засѣдая на мокрыхъ рогожахъ на возу, Сергѣй замахалъ возжами надъ парой замученныхъ лошадей, повернулъ и скрылся за стѣной.
Маша вдругъ залилась слезами, пряча голову и закрываясь рукавами.
-- Это что!-- завопила мать,-- чего это? скажите на милости, страмота какая! Машка, чего орешь, какъ свинья подъ ножомъ! кобыла этакая! А? Али тебя на убой привели; молчи, говорю!-- кричала она, встряхивая дочь -- корова блажная!.. А вы чего не видали?-- продолжала она, обращаясь къ прачкамъ:-- чего бѣльма-то выпучили? И плюнувъ она выбѣжала изъ прачешной.
Прачки зашевелились, и скоро надъ бѣльемъ взвились горячіе клубы пара отъ подлитаго кипятку, захлюпала вода, раздались глухіе звуки рукъ по деревянному дну лоханей, загалдѣли голоса, и среди этой заматорѣлой, будничной картины, трепетало и надрывалось одно сердце, глубоко обиженное и безпомощное, какъ птенецъ, упавшій изъ родного гнѣзда.
Такъ привѣтствовала молоденькую дѣвушку новая среда, въ которую она вступала. Она сидѣла на скамьѣ между ворохами сырого бѣлья и плакала громко, какъ ребенокъ, порою срываясь и подвывая голосомъ. Этотъ водяной паръ, теплый и удушливый, этотъ гвалтъ чужихъ бабъ и черствая ругань матери, это безсердечіе, съ которымъ всѣ отвернулись отъ нея съ перваго момента, и мыльная вода, и лохани, и большая печь съ котломъ -- все сливалось для нея въ одну массу, которая затмила все ея существованіе, отнявъ все, съ чѣмъ сжилась она съ дѣтства, и что ждало ее впереди въ семьѣ покинутаго жениха.
Та черезъ силу повиновалась. Утирая лицо широкими рукавами крестьянской рубахи, всхлипывая и сморкаясь, она вошла въ сосѣднюю комнату, узенькую и длинную. Тамъ стояли деревянная постель, комодъ, столъ и три старыхъ стула. На полу были наставлены корзины съ узлами грязнаго и грудами чистаго бѣлья. На стѣнахъ висѣло нѣсколько лубочныхъ картинъ и фотографическихъ карточекъ въ плохихъ рамкахъ. На комодѣ виднѣлись какія-то деревянныя чашки, счеты, чернила и зеркало въ жестяной оправѣ.
Дѣятельная хозяйка, не теряя времени, уже возилась въ комодѣ, считая носовые платки.
-- Ma, а ма, -- сказала Маша черезъ нѣсколько минутъ, раздувая самоваръ, -- а я колокольчикъ-то забыла дома...
-- Двадцать семь, двадцать восемь, -- считала Чучуиха.
-- А ма...
-- Что, матушка, бредишь!-- огрызнулась она наконецъ,-- какой такой колокольчикъ?! Али ужъ ты и вовсе рехнулась, кричамши...
-- Да колокольчикъ: какъ коровушку-то повели тогды на конную, а я колокольчикъ и сняла, а какъ сюда ѣхать, тетка-то Алена говоритъ: отдай, говоритъ, мнѣ, на сосуна повѣсить, волки-то отъ колокольчика не смѣютъ; десятокъ яицъ давала да нитокъ мотокъ, а я и не взяла, думала пригодится, а сама и забыла,-- говорила она, утирая слезы...-- Какъ-бы дяденькѣ Сергѣю сказать, онъ-бы привезъ...
-- Дурища ты деревенская!-- закричала Чучуиха,-- на кой намъ лѣшій твой колокольчикъ?! ужъ не къ свадьбѣ-ли твоей ѣхать?!
-- Я думала... можетъ... коро-о-ва...-- снова залилась Маша.
-- Дурь, необразованность деревенская, больше ничего,-- поясняла другая, родомъ изъ мѣщанокъ,-- а прямо скажу -- сама виновата, королева-то наша: сгноила дѣвчонку въ деревнѣ, ну, теперь пущай попробуетъ обшаркать этакой-то чурбанъ нетёсанный!
-- Ну ужъ, матушка, -- возражала третья прачка, родомъ изъ крестьянокъ, -- этимъ не сгноишь, что въ деревнѣ: я сама осьмнадцати годовъ въ городъ взядена, но, слава Богу, не хуже людей по здѣшнему мѣсту! правда, что блажитъ дѣвчонка по глупости: порода ихняя такая дурацкая, и отецъ-то, сказываютъ, былъ такой-же соплякъ. Сидитъ бывало и хнычетъ... А я-то какъ въ городъ шла,-- оживилась она, -- платье сшила нѣмецкое, платокъ купила набойчатый, сапожки козловые, какъ пришла къ матери прощаться, она и говоритъ: чистая ты, говоритъ, у меня купчиха! Ей Богу, не вру! А не то, чтобы ревѣть благимъ матомъ, я этихъ глупостевъ не знала.
-- Тебя послушать...-- сунулась было одна изъ бабъ.
-- А какъ пришла въ городъ, -- продолжала неугомонная разсказчица,-- какъ зачали меня уму-разуму учить: тутъ не такъ, тамъ не эдакъ (а дѣвчонка я была шустрая), такъ въ мѣсяцъ перевернулась, ну, чистая мѣщанка, какъ есть! А то что же!
-- Ну, ужъ, мать, на это постоянная примѣта существуетъ: это ужъ въ крови; тамъ хоть сто лѣтъ живи, а какъ родилась мужичкой, такъ и жисть отдашь, все будешь мужичкой! Шила въ мѣшкѣ...
-- Вишь ты, дворянка какая выскочила столбовая! Что у столба-то драна, такъ и столбовой скинулась...
-- Это сказываютъ по зубамъ, -- заговорила добродушная Аннушка: -- какъ зубы молочные цѣлы, то можно младенца на всякое званье повернуть, а опосля того, какъ зубы пойдутъ молодые, то въ человѣка порода входитъ; да, ей-Богу, чего смѣетесь? Тады ужъ его не поворотишь, порода заводится....
На полу спала Маша. На ней поверхъ рубахи была надѣта лиловая шерстяная юбка домашней работы, а на ноги накинутъ сбившійся старый салопъ матери. Она ворочалась и охала во снѣ, порою что-то бормотала.
-- Дяденька, захвати колоколь...-- послышалось черезъ нѣсколько времени.
ГЛАВА II. Въ мастерской.
Въ одинъ весенній день три подмастерья работали въ мастерской Махоркина; двое изъ нихъ сидѣли за верстаками, на которыхъ разбросаны были инструменты, кожаные обрѣзки и различныя принадлежности сѣдельнаго ремесла. Небольшой паренекъ, лѣтъ четырнадцати, стоя у стѣны передъ желѣзнымъ крюкомъ, протягивалъ черезъ дорожники надѣтые на него ремни.
Всѣ они сгруппировались въ одномъ углу небольшого помѣщенія. За крайнимъ столомъ у окна сидѣлъ узкогрудый, золотушный парень. Его худощавое, безкровное лицо съ длиннымъ носомъ и небольшими острыми глазами украшалось на подбородкѣ полдюжиной жесткихъ свѣтлыхъ волосковъ. Нѣсколько такихъ же жалкихъ волосинокъ торчало на мѣстѣ будущихъ усовъ. Въ выраженіи этого отталкивающаго лица просвѣчивала лисья хитрость, моментами играло острое лукавство, которое вдругъ расплывалось въ слащавой улыбкѣ. Онъ ловко и проворно наколачивалъ на ленчикъ тесьму, порою вскидывая глазами на товарищей. Нѣсколько поодаль отъ него работалъ довольно дряхлый плѣшивый старикъ съ багровымъ лицомъ и толстымъ синимъ носомъ; красные, слезливые глаза его были снабжены очками. Пробритый подбородокъ, покрытый короткой сѣрой щетиной, и столѣтней давности рваный военный сюртукъ обличали въ немъ отставного солдата.
Въ спертомъ воздухѣ мастерской стоялъ острый запахъ кожъ и смазочныхъ шорныхъ матеріаловъ... Царила тишина, среди которой за перегородкой отчетливо тикали часы и слышно было шипѣніе кипящаго самовара. Порой, среди глубокаго молчанія, раздавалось звучное прихлебываніе, длительное пыхтѣніе, и чашка стукала по опорожненному блюдцу. Невозможно было опредѣлить, чаевничалъ-ли тамъ одинокій сибаритъ, или цѣлая компанія безмолвно коротала досужіе часы. Въ сущности же это брачная чета, хозяинъ съ хозяйкой, полоскали наполненные послѣ сытнаго завтрака желудки. Это обнаружилось, когда женскій голосъ, принадлежавшій хозяйкѣ, лѣниво сказалъ, вслѣдъ за стукнувшей чашкой:
-- Пей еще-то.
А мужской отвѣтилъ:
-- Ну его, будя!
Потомъ, крякнувъ, прибавилъ:
-- А то валяй чашечку.
И мирное чаепитіе продолжалось.
Въ это время входная дверь въ мастерскую отворилась, и на порогѣ появился рослый человѣкъ въ синей суконной поддевкѣ, съ холстиннымъ сверткомъ въ одной рукѣ. Скинувъ картузъ и перекрестившись на икону, онъ остановился у входа и окинулъ мастерскую бѣглымъ взглядомъ. Это былъ молодой еще человѣкъ, лѣтъ тридцати, въ чистомъ, съ иголочки, мѣщанскомъ кафтанѣ. Его блѣдное, выразительное лицо было подвижно и нервно. Взглядъ сѣрыхъ глазъ присталенъ и въ то же время тревоженъ. Онъ обмѣрилъ присутствовавшихъ испытующимъ взоромъ и, не поклонившись, но слегка закинувъ голову и заложивъ руки за спину, тряхнулъ волосами и сказалъ, ни къ кому не обращаясь, мягкимъ баритономъ:
-- Доложьте хозяину, Павелъ, молъ, пришелъ.
Нѣкоторое время мастеровые, прервавъ работу, молчаливо изслѣдовали особу вошедшаго; наконецъ золотушный парень, бросивъ на него послѣдній проворный взглядъ своихъ лукавыхъ глазъ, крикнулъ, манерно приставляя къ губамъ грязный кулакъ:
Вмѣсто отвѣта послышалось усиленное прихлебываніе. Наконецъ, за перегородкой энергично стукнула чашка о блюдце, и отъ стола отодвинулся стулъ. Вслѣдъ затѣмъ, въ засаленной жилеткѣ, разстегнутой поверхъ красной ситцевой рубахи, появился изъ-за перегородки хозяинъ. Онъ отеръ рукавомъ свое небритое, красное и потное лицо, обсосалъ жесткіе свѣтлые усы и, отвѣтивъ кивкомъ головы на степенный поклонъ Павла, сказалъ скрипучимъ басомъ:
-- Здорово, братъ; пришелъ -- ну, и командуй. Нечего тутъ баклушничать, а садись за дѣло и валяй. То коль скоро ты насъ удостовѣришь своей способностью на дѣлѣ... и слѣдовательно и мы увидимъ, что ты есть за человѣкъ.
И взявъ съ полки старенькое сѣдлецо, онъ подалъ его Павлу.
-- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- оправь сѣдлишко, перекрой и передѣлай за-ново. Коли можешь ты свои слова оправдать, то и съ нашей стороны получишь соотвѣтствіе. А то на словахъ-то ты боекъ прокламаціи разводить! Орудывай, понимаешь?
Павелъ перевелъ свой пристальный взглядъ съ хозяина на работу и, принявъ ее, скинулъ поддевку и надѣлъ на шею холстинный передникъ.
-- Матерьялу на починку?-- коротко спросилъ онъ.
-- Что за вельможа заморская?-- бормоталъ про себя золотушный парень, слѣдя острымъ взглядомъ за гордыми, почти заносчивыми манерами новаго товарища.
-- Перекрой опойкомъ,-- пояснялъ хозяинъ, доставая изъ ящика кожу, и потомъ, отбирая изъ другого ящика шорные инструменты, онъ приговаривалъ:
-- А коли въ чемъ недохватъ, спроси у Сергѣя,-- и ткнулъ перстомъ на золотушнаго...
Павелъ еще разъ пристальнымъ взоромъ окинулъ бѣлобрысаго товарища и сталъ устраиваться за верстакомъ неподалеку отъ плѣшиваго старика.
-- Командывай -- напутствовалъ его хозяинъ -- тамъ увидимъ!-- и вышелъ изъ мастерской.
Водворилось молчаніе... Первымъ его нарушилъ старикъ; нѣкоторое время онъ возился на мѣстѣ и кидалъ на своего сосѣда вопросительные взгляды черезъ очки. Потомъ, нѣсколько разъ нерѣшительно откашлявшись въ руку, онъ нарушилъ общее безмолвіе.
-- Залетный! Вотъ ты и поди, чудно! Павелъ Залетный; словно какъ быдто соловей залетный, али щегленокъ, али еще какая птица... Право! И почему-же это вамъ такая фамилія присвоена?
-- А почему тебя --скимъ прозываютъ?-- опять ввернулъ золотушный парень, составивъ на этотъ случай фамилію изъ двухъ отвратительныхъ словъ, соединенныхъ весьма неестественнымъ образомъ.
-- Та-а-къ! Съ Урала значитъ, такъ, это дальній, слыхали мы! Вотъ хоть-бы къ примѣру казаки: тоже уральскіе бываютъ, то донскіе, а то и кубанскіе, -- а то уральскіе. Это правильно, все можетъ быть...
Тутъ, согнувшись и сморщившись, онъ завозился надъ работой, такъ что отъ напряженія лицо его совсѣмъ уже побагровѣло и синія жилы выступили на лбу...
-- Все можетъ быть, батюшка мой...-- бормоталъ онъ:-- все можетъ быть...-- и затѣмъ закрѣпилъ бечеву и, отрѣзавъ ее, заключилъ бодрымъ тономъ:-- все можетъ статься!
Тутъ онъ сталъ поворачивать въ рукахъ работу, любовно поглядывая на строчку, которая казалась ему безподобной.
-- Залетный... Залетный... вновь забормоталъ старикъ: -- вотъ и я, братъ, не хуже твоего отца тоже птица залетная. И-и-и, братъ ты мой, и не мало же я на свѣтѣ горя тяпнулъ.
Онъ вздохнулъ и постучалъ кулакомъ по сѣдлу, натягивая размоченную покрышку.
-- Сказать по совѣсти, не мало я и прегрѣшилъ (Господи, помилуй насъ грѣшныхъ!), но такъ полагаю въ умѣ своемъ, принялъ муку не по дѣламъ.
Тутъ онъ досталъ изъ задняго кармана затасканную краснобурую тряпку, подъ которымъ подразумѣвался платокъ, и высморкался на подобіе іерихонской трубы, такъ что золотушный острякъ не преминулъ замѣтить:
-- И здоровъ Савельевъ носомъ ревѣть!
Старикъ покосился на него черезъ очки. Нѣкоторое время всѣ молчали, такъ что кромѣ постукиванья часовъ за перегородкой, да глухихъ звуковъ подъ руками мастеровъ ничего не было слышно.
-- Служилъ?-- освѣдомился Павелъ, махнувъ головой на военный мундиръ.
-- Послужилъ Царю и отечеству.-- Въ словахъ его и тонѣ голоса сказался старый солдатъ, и не успѣлъ онъ разинуть ротъ, чтобы сообщить кое-что о своемъ военномъ поприщѣ, какъ золотушный парень заявилъ отъ его лица:
-- Имѣетъ рану. Пуля въ носу засѣла, съ того онъ и синій такой, надулся.
Мальчишка прыснулъ со смѣху.
Старикъ поднялъ выскользнувшее у него изъ рукъ при этой шуткѣ сѣдло и робко, какъ-бы ища сочувствія, обратился къ Павлу:
-- Имъ, Палъ Николаичъ, все смѣхъ.
-- Да плюнь ты имъ, подлецамъ, въ рожу -- отрѣзалъ Павелъ.
-- Я вотъ что тебѣ скажу, другъ ты мой: хоть ты тутъ околѣвай, какъ собака, они псы все гоготать будутъ; намеднись баба за стѣной рожала. Она, сердешная, вопитъ не судомъ, а имъ смѣхъ, вотъ-те Христосъ! Мы, нехристи проклятые!
-- Вотъ погоди, какъ ты рожать станешь, тутъ ужъ мы всѣ завопимъ, -- отвѣчалъ острякъ, и въ первый разъ самъ захохоталъ, да такъ дико, что даже Залетный улыбнулся.-- На ризки-то какой тебѣ картузъ подарить, егерскій аль гусарскій?
Мишка бойко сорвался съ мѣста и въ сопровожденіи своего патрона вышелъ изъ мастерской. Тусклый взглядъ старика отразилъ чувство облегченія, когда скрипнувшая дверь затворилась за выходившими. Онъ оживился нѣсколько и сказалъ болѣе смѣлымъ тономъ:
-- Матушка-то ваша, сталъ-быть... здѣшняя...
-- Сталъ-быть, старикъ, шутить я не больно охочъ, -- рѣзко оборвалъ его Павелъ, -- то въ случаѣ чего... я не погляжу...
И вдругъ осѣкся, поднявъ глаза на собесѣдника: такъ много тоски и неподдѣльнаго ребяческаго ужаса встрѣтилъ онъ на растерянномъ старческомъ лицѣ, съ полуоткрытымъ ртомъ и вздрагивавшей челюстью. Его нервное лицо, съ котораго внезапно сбѣжала тѣнь раздраженія, отразило невольно этотъ страдальческій взглядъ.
-- Что, что вы, Павелъ Николаичъ... Господь съ вами... да нѣшто я, что-то нибудь... не тово... да я, сохрани меня Господи, что-то нибудь такое, а я такъ дескать между прочимъ, а не то чтобы... нѣтъ, нѣтъ, упаси Боже, я никогда этого... Самъ отецъ... какъ-же...
-- Не собразисся со всякимъ-то!-- замѣтилъ коротко Залетный.
-- Хоть такъ сказать, -- продолжалъ Павелъ: -- ты сказалъ спроста, безъ занозы, а вѣдь иной, анаѳема... хоть бы эта цапля шелудивая!
-- Про то-то и я-то! Имѣлъ онъ въ себѣ ехидство, клещъ собачій...
-- Да тебѣ-то что, какъ ни звали, ну, хоть, скажемъ Петромъ его звали.
-- Зналъ я одного механика.
-- Ну, да ладно, ты слушай! Вотъ этотъ самый механикъ выдумалъ самую преотличную мазь. Возьми ты кожу, самую грубую кобылятину, промажь, вытри, такъ тебѣ какъ опоекъ станетъ, мягкая, гибкая -- уйди мое горе! Ну, ладно, выдумалъ онъ эту мазь, составилъ небольшую часть и пошелъ къ товарищамъ. Приходитъ и говоритъ: "Вотъ, братцы мои, составилъ я мазь, такую мазь, просто, ай-люли, малина, хоть въ кашу вали! Подставляй сапоги". Подставили, онъ имъ всѣмъ и намазалъ сапоги-то. Видятъ ребята -- мазь форменная. Только этотъ механикъ поклонился имъ и взмолился:
-- "Братцы, говоритъ, не оставьте меня въ нуждѣ моей; мазь я сочинилъ, а матерьялу купить не на что! Вызвольте меня деньжонками. Только продамъ, а ужъ тамъ не задержу. Сдѣлайте божескую милость. Хоть процентъ положьте, вызвольте только маленечко". Ну, тѣ то, сё, да это, да пропьешь, да не продашь,-- такъ и ушелъ, несолоно хлебавши, только задаромъ послѣдки на ихъ же сапоги дурацкіе размазалъ, и похвалиться нечѣмъ. Только, долго-ли, коротко-ли, услышалъ Богъ его моленье, подобралъ онъ портмане на улицѣ, а въ немъ синенькая. Развеселился механикъ духомъ, пошелъ да и говоритъ: "Вотъ вы меня не выручили, такъ Богъ меня не обезсудилъ", и показалъ портмане. "Ну, говорятъ, когда такое твое счастье, то поставь ты намъ штофъ водки, на обмытіе дѣла". Только механикъ, нѣтъ. "За вашу обиду, говоритъ, не поставлю вамъ штофъ водки", и пошелъ. Накупилъ сала, чего тамъ слѣдуетъ, наварилъ мази, да и выпилъ на радостяхъ. Идетъ и кричитъ: "Продамъ мазь, деньги заберу, а вамъ вотъ (шишъ имъ показалъ), что взяли?" Пришелъ на фатеру и спать легъ. А тѣмъ въ обиду стало, завидно. Пришли къ нему, видятъ механикъ спитъ, на окнѣ въ котелкѣ мазь стынетъ. Взяли они эту мазь да и убрали механика съ ногъ до головы, а прочее по полу расплескали да по лавкѣ размазали. Отошли къ дверямъ да и заорали: "Механикъ, по чемъ мазь продаешь?" Тотъ очнулся, вскочилъ было да разомъ осклизнулся и ляпнулся. Хочетъ встать, а руки, ноги такъ и ползутъ по мази. И слышитъ онъ мазью пахнетъ; соскочилъ съ него хмѣль, оглядѣлся механикъ и заплакалъ; лежитъ и плачетъ. Засмѣялись тѣ-то: "Видать, говорятъ, и впрямь хороша мазь твоя: то какой каляный былъ, а то, какъ смазали, вишь какъ размякъ!"
-- Свиньи!-- коротко замѣтилъ Павелъ и энергично продернулъ дратву въ проколъ кожи.-- Такъ-то и я -- прибавилъ онъ, какъ-бы разговаривая съ самимъ собою:-- такъ-то и я,-- тихо повторилъ онъ, сверля шиломъ новый проколъ, "и вижу, говоритъ, какъ скрозь стекло, во лбу у тебя словно какъ звѣзда горитъ какая, но все затмѣвается, все затмѣвается"...
Старикъ съ недоумѣніемъ и тревогой поглядѣлъ ему на лобъ. Павелъ замѣтилъ этотъ взглядъ и сказалъ съ легкой досадой:
-- Да ты чего глаза-то на меня таращишь, ты думаешь у меня и взаправдашняя звѣзда во лбу? Эхъ, ты! Нѣтъ, братъ, нищей мѣщанки сынъ незаконнорожденный, только и всего.
И почувствовавъ, что сказалъ слишкомъ много, онъ рѣзко дернулъ дратву, оборвалъ ее и разсердился.
-- Богъ помочь, -- раздался женскій голосъ.
-- Благодаримъ, -- отвѣтилъ старикъ.
Павелъ поднялъ голову и увидѣлъ хозяйку, появившуюся на порогѣ комнаты.
-- Здорово. Новый что-ли у тебя?-- кучеръ мотнулъ головой на Павла, словно освѣдомляясь о новой пристяжной, и, встрѣтивъ пристальный взглядъ его, замѣтилъ, подмигивая:
-- Аль съ норовинкой?
-- Есть малая часть, -- отвѣчалъ самъ Залетный: -- взялъ повадку кучеровъ въ морду стегать.
-- Оно и видать.
-- Чайку-бы?-- сказалъ хозяинъ, чтобы замять разговоръ.-- А? по чашечкѣ?
-- Что-жъ, хорошее дѣло, но только, братъ...
-- Баба! настрой-ка нѣмую насчетъ самовара.
Вошедшія два лица отвлекли ихъ вниманіе.
Одинъ былъ небольшого роста, чрезвычайно плотный парень, лѣтъ двадцати восьми, съ плоскимъ носомъ, тупыми зеленоватыми глазами и высоко поднятыми, переломленными бровями. Лицо его напоминало голову быка. Широкіе его шаровары были заправлены въ низкіе неуклюжіе сапоги. Другой -- средняго роста, худой, изможденный мужикъ, лѣтъ тридцати семи, съ тусклыми глазами, глубоко засѣвшими между выпуклымъ лбомъ и сильно развитыми скулами. На головѣ у него была какая-то черная копна тяжелыхъ, маслянистыхъ волосъ, на подбородкѣ два черныхъ клока раздвоенной бороды. Грязные шаровары широкими кулями ниспадали до полу. Поклонившись, они оба безмолвно остановились передъ хозяиномъ.
-- Ну?-- сказалъ Махоркинъ, -- привезли что-ли?
Косматый мужикъ откашлянулся и заговорилъ слабымъ, больнымъ голосомъ:
-- А мы, Онисимъ Петровичъ, гм... гм... того, какъ туда-то пришли, да значитъ, и спрашиваемъ насчетъ... гм... того товару, то который, говоритъ, особливо приказано...
-- Э, гм... ты постой, -- загудѣлъ густой басъ его товарища,-- погоди... потому... ты не того... а который тамъ, то ись, на счетъ который особливо, то это дескать не можно, этого не приказано...
Онъ сдѣлалъ внушительный жестъ лбомъ и, махнувъ рукой, отвернулся и умолкъ.
-- Товаръ-то здѣсь, ступайте, поглядите...-- сказали оба разомъ.
Оба подмастерья вышли за хозяиномъ и черезъ минуту большія плоскія кожи зашумѣли, пролѣзая въ двери на головахъ рабочихъ, и запахъ ихъ распространился по мастерской.
Хозяинъ пошелъ гостя чаемъ поить, а вновь прибывшіе рабочіе принялись разбирать и укладывать товаръ.
-- Гульковъ!-- сказалъ своимъ слабымъ голосомъ черномазый мужикъ, слегка ухмыляясь:-- а какъ пѣтушки-то дрались -- любо! Красенькій-то, и собой невеличка, а какъ онъ его... такъ и чкаетъ, такъ и чкаетъ, только перья летятъ, право!
-- Ну, это я не охотникъ... пѣтухи... что тамъ мразь царапается -- пробубнилъ Гульковъ -- я въ кулачки! И посмотрѣть любопытно. Какъ намедни заводскіе ребята съ Босниковскими взялись... потѣха! троихъ въ больницу справили.
-- Спицилистъ,-- пояснилъ Павлу Савельевъ.
Гульковъ, приподнявшись, поглядѣлъ на нихъ и широко ухмыльнулся, обнаруживъ впереди два выбитыхъ зуба.
Мастеръ помычалъ, принялъ скептически испытующій видъ, взялъ сѣдло и долго детально осматривалъ работу. Потомъ положилъ ее на лавку. Онъ былъ доволенъ, но ничего не сказалъ.
-- Такъ съ понедѣльника и начинай! Ну, а пока перегляди путилища и прочее справь. Валяй!
Подошелъ Кускинъ, а изъ-за него высунулся Мишка. Онъ взялъ Павлову работу, поглядѣлъ, помялъ, похлопалъ, понюхалъ зачѣмъ-то и сказалъ:
-- Гвоздочковъ тутъ нѣтъ, а?
-- Это набьется, -- сказалъ хозяинъ.
Павелъ опять молча и на этотъ разъ съ явнымъ презрѣніемъ взглянулъ на товарища.
-- Мы свое дѣло знаемъ, -- небрежно замѣтилъ онъ и вышелъ изъ мастерской, сопровождаемый непріязненнымъ, изъ-подлобья, взглядомъ Кускина.