Lib.ru/Классика: Грум-Гржимайло Григорий Ефимович. Западная Монголия и Урянхайский край

ИЗДАНИЕ УЧЕНОГО КОМИТЕТА МОНГОЛЬСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ

ЗАПАДНАЯ МОНГОЛИЯ и УРЯНХАЙСКИЙ КРАЙ

ТОМ ВТОРОЙ

Исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии,
составлен
Г. Е. ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО

Почетным членом Государственного Русского и Королевского Нидерландского Географических Обществ

1926
ЛЕНИНГРАД

http://az.lib.ru

ОГЛАВЛЕНИЕ II ТОМА.

Предисловие

Глава I. Пред'исторический период

Глава II. Хуннский период (с начала III века до Р. Хр. до конца I по Р. Хр.)

Глава III. Сяньбийский период (с начала II до половины VI века)

Глава IV. Турецкий период (с половины VI века до 745 года)

Глава V. Турецкий период (с половины VI века до 745 года). Продолжение

Глава VI. Период быстрой смены господствующих народностей (с 745 года до половины XII века)

Глава VII. Монгольский период (с половины XII века до 1370 года)

Глава VIII. Монгольский период (с половины XII века до 1370 года). Продолжение

Глава IX. Ойратский период (с 1370 до 1758 года)

Глава X. Ойратский период (с 1370 до 1758 года). Продолжение

Глава XI. Западная Монголия под маньчжурским владычеством (с 1758 до 1911 года)

Глава XII. Образование Монгольского государства. Урянхайский вопрос

Приложение 2. Линия монгольских караулов

Алфавитный указатель имен авторов

Алфавитный указатель родовых, племенных и народных названий и названий племенных групп и союзов родов

Алфавитный указатель географических названий

Алфавитный указатель личных имен и имен династий

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Западная Монголия в редкие моменты своей исторической жизни получала значение центра власти над значительными пространствами Средней Азии. На ее территории быстро слагались тогда степные государства, быстро же дробились и падали, а затем на долгие периоды времени политическая жизнь в ней вновь замирала, и составлявшие эти государства народности погружались в туман столь полного забвения их историей, что в настоящее время даже далеко не всегда возможно установить этническое преемство между ними и их заместителями; можно лишь теоретически допускать, что, сойдя с исторической сцены, они давали материал для новых этнологических образований, которым уже и принадлежала будущность в этой стране. В этом процессе, как мне кажется, заключается главный интерес истории и этнологии этой части Азиатского материка, и настоящий том "Западной Монголии и Урянхайского края" имеет своей преимущественной задачей собрать, классифицировать и вообще организовать относящиеся сюда исторические материалы.

Не следует, однако, предъявлять этому труду слишком строгих требований и подходить к его оценке с меркой, выработавшейся на классических трудах Леопольда ф. Ранке, Т. Моммзена и других корифеев исторической науки. Для таких работ, какие дали эти ученые, необозримая область истории Средней Азии с ее многочисленными темными страницами Совершенно неподготовлена. Здесь еще слишком много гадательного, слишком многого не хватает, и многое требует предварительной критической разработки, которая в свою очередь затрудняется большим количеством недоброкачественного, а часто и противоречивого материала {Для характеристики этого материала считаю достаточным привести следующую выдержку из письма M. Desmaisons, помещенного Beruh. Dorn'ом в "Das Asiatische Museum der kais. Akademie der Wissenschaften zu St.-Petersburg", 1845, стр. 546: "Абуль-Гази, пишет этот ученый, в своей "Истории Монголов" (стр. 23 казанского изд.) по поводу копий с исторического труда Рашида говорит следующее: "Dans ces copies, qui dans l'espace de 372 ans se sont élevées au nombre de vingt, et peut-être de trente. Dieu seul en connaît le nombre, les copistes, tous gens qui manquaient d'érudition ou de bonne foi, ont fait tant de fautes en se copiant les uns les autres, qu'ils ont fini par altérer et falsifier un tiers et presque la moitié de cette histoire". Я думаю, пишет далее Desmaisons, что еще с большим основанием можно было-бы высказать этот упрек по адресу переписчиков "истории" Абуль-Гази, которые постоянно смешивали Синд с Сыр-дарьей (Сир, Сихун), Итиль (Волгу) с Имилем" (Эмилем)", речкой, протекающей в стране уйгуров (ныне -- Джунгарии), Дженд, городок при устье Сыр-дарьи, с Ходжентом, Катай с Кара-Катай'ем, Андижан с Азербейджаном. "On у rencontre un grand nombre d'autres fautes tout aussi graves qui jettent dans cette histoire une obscurité qui en rendrait une traduction impossible ou tout au moins inutile, si l'on ne pouvailreonsulter, pendant ce travail, les historiens qui ont rapporté les mêmes événements".}. К тому же огромное большинство источников истории Средней Азии носит преимущественно летописный характер, и так как культурный элемент в них обыкновенно отсутствует, и они совершенно обходят народную сторону истории, то внутренняя жизнь народов, ее населявших, остается для нас скрытой под густой черной вуалью, причем не имеется и возможности установить народной роли, народных сил и характера в создании государств. Не освещенная же идеей развития и прогресса прагматическая история остается лишь грудой фактов, взаимоотношение которых иногда даже совершенно ускользает от нашего понимания. При таких условиях обладай даже историк народов Средней Азии, подобно Леопольду ф. Ранке, одновременно талантами исследователя, мыслителя и художника, едва-ли ему все-же удалось-бы создать произведение, которое в полной мере отвечало-бы современным требованиям историографии.

Исторические труды, что, впрочем, естественно, носят на себе более сильный отпечаток индивидуальности их творца, чем, например, отвлеченные труды из цикла физико-математических наук. Когда, однако, в руках историка достаточный, притом достоверный, частью прошедший через горнило исторической критики материал, то эта индивидуальность проявляется более заметно лишь в том случае, если труд тенденциозен; но ведь в таком случае этот труд, лишенный высшего беспристрастия, уже теряет наиболее ценное из того, что должна содержать хорошо продуманная научная работа. Иное дело, когда историку приходится оперировать с менее надежным материалом. Тогда ему не избежать гипотез, субъективных взглядов и мнений, ценность которых находится в прямой зависимости от его эрудиции, проницательности и способностей мыслителя.

Настоящий труд по свойству положенных и основу его материалов всецело подходит к этой последней категории работ. Я вынужден был вступить на тернистый путь гипотез и вполне сознаю, что это обстоятельство понижает достоинство моего исторического труда: но с другой стороны эти гипотезы несомненно вносят новую струю в атмосферу воззрений, которые мне кажутся ошибочными, и дают повод присяжным историкам к новому пересмотру спорных положений. К тому же не все в этой области, надеюсь, окажется и ошибочным.

В стремлении осветить роль белокурой расы в Средней Азии я, может-быть, невольно переступил осторожность в обращении с фактами, но такова, кажется, судьба большинства авторов гипотез, которые могут служить опорой для дальнейших научных выводов и содействовать уяснению важнейших явлений современной действительности, иными словами -- таких, значение которых в известной области знания достаточно велико. Отождествление племен, бывших известивши у китайцев под именем ди и динлин -- гипотеза, высказанная мною еще в 1898 г. {"Журнал Министерства Народного Просвещения", 1898, июнь.} и с тех пор находившая себе подтверждение в целом ряде открывавшихся для меня новых фактов, столь важна для этиологии, истории и истории культуры Средней Азии и Сибири, в частности для бассейна верхнего Енисея, что и в настоящем труде я отвел ей, может быть, более места, чем то дозволяют условия печатания настоящей книги. Четверть столетия, протекшая с тех пор, как эта гипотеза была высказана, дала мне возможность сделать подбор наиболее поучительных этнологических и антропологических фактов и исторических свидетельств, теоретическая же новизна гипотезы и крупное ее значение, а потому и необходимость надежнее обставить ее доказательствами, заставили меня не ограничивать их количества с риском даже перегрузить ими книгу. Будет не лишним отметить здесь совершенно независимо от моих работ сложившийся у известного английского этнолога Кина и совпадающий с моим взгляд на этнологию Азии, высказанный им в его руководстве по этнологии: "в виду довольно светлых типов и правильных, часто совершенно европейских черт лица, встречаемых в Сибири, Маньчжурии, Корее и на островах Малайскаго архипелага, следует, пишет он, отказаться от предположения, что эти страны составляли искони исключительное достояние желтой расы". Но если так, то с его стороны было уже совершенно непоследовательно приводить светлую окраску волос у новорожденных в Восточном Тибете в доказательство того, что предок человека имел красноватый или рыжий волосяной покров {А. Н. Kenne -- "Ethnology", II, "The primary ethnical groups", 2 ed., 1896.} -- гипотеза, сказать кстати, высказанная еще Катрфажем.

Считаю еще необходимым сказать, что, связывая с определенным соматическим (физическим) типом расы определенный тип моральных и интеллектуальных ее свойств, я всецело разделяю мнение Le Bon {"Les lois psychologiques de l'évolution des peuples", Paris, 1894.}, что высказывавшееся неоднократно положение о равенстве людей и рас как нельзя более ошибочно. Каждая раса, думается мне, имеет ей присущие психические черты, почти столь-же стойкие и определенные, как и признаки физические, причем и перемены в них происходят столь же медленно, как в этих последних. Совокупность психических признаков, нравственных и умственных, составляет дух расы, который отличает ее от других и которым проникнуты ее учреждения, искусства и верования. Он вырабатывается веками и является продуктом всей прошлой ее жизни. Значение расовых свойств и национального характера было, впрочем, признано, притом с различных точек зрения, еще Кантом, Гегелем, О. Контом и новейшей философией истории.

Засим в остальном я был по необходимости краток.

На территориях собственно Западной Монголии и верхнего Енисея по вышеуказанной причине мне приходилось, останавливаться сравнительно редко; возникавшие в Средней Азии государства и волны передвигавшихся кочевников только захватывали их. Но это обстоятельство лишь расширяло мою задачу, так как мне неминуемо приходилось для связи событий касаться истории стран, не только непосредственно к ним прилегавших, но и лежавших далеко за их пределами. Так от времени до времени вводились мною в орбиту обзора все земли материка Азии за исключением крайних юга и севера. Значительно-ли я при этом переступил за пределы необходимого, выиграла-ли или проиграла от этого книга, это скажет мне критика, которую буду ждать, как желательную проверку исполненной работы, и если научное ее достоинство окажется менее высоким, чем я надеюсь, то да припомнят мои читатели латинское изречение -- ut desint vires, tarnen est laudanda voluntas.

Отмечу еще то. что труднее всего мне давалось: приняв центром Западную Монголию, связать настолько историю востока и запада Азии, чтобы века и годы текли непрерывно, не создавая периодичности в их исторической жизни. Насколько хорошо эта задача была мною выполнена -- пусть судит читатель. Не смог я также вполне отчетливо выполнить и требование историко-этнографической науки: указать на последовательные перемены в составе населения описываемых мною стран и выяснить наслоения, из которых сложились населяющие их ныне народности, что было-бы особенно важно в отношении монголов, в реакции коих на различные запросы внешнего и внутреннего мира за последние века произошли существенные изменения.

Еще одно замечание. Я должен повторить то, что писал уже в предисловии к первому тому настоящего труда: несмотря на старательную корректуру, я не мог избегнуть ошибок в правописании некоторых собственных имен и выдержать во всех случаях раз принятую транскрипцию их на русский язык -- задача очень трудная при необходимости пользоваться работами на иностранных языках и при массе пестрящих страницы этой книги названий. Все такие недосмотры сведены в прилагаемых к ней алфавитных указателях.

Кроме печатные трудов, на характеристике которых, в виду их многочисленности, я останавливаться не буду, я пользовался также официальными документами и некоторыми рукописями. Авторам последних -- А. П. Церерину, С. Р. Минцлову, А. Я. Баллоду и Ц. Ж. Жамцарано, считаю приятным для себя долгом принести здесь глубокую благодарность. За раз'яснениями мне неоднократно приходилось обращаться к профессорам Вл. Л. Котвичу, В. М. Алексееву, В. Я. Владимирову, А. И. Иванову и А. Д. Рудневу; некоторые указания по литературе я получил от академика С. Ф. Ольденбурга и Ф. А. Розенберга; в особенности же в этом последнем отношении оказал мне помощь Владислав Людвигович Котвич, который всегда с живым интересом следил за моими исследованиями в области истории Средней Азии. Всем этим лицам выражаю свою искреннюю признательность.

Habent sua lata liberi! Эта книга в рукописи закончена была в декабре 1917 года, но события, которые мы только что пережили, сделали невозможным своевременное появление ее в свет. Ее издание принял на себя Ученый Комитет Монгольской народной республики, чему особенно содействовал секретарь этого комитета Цыбен Жамцаранович Жамцарано. Каждый автор поймет ту меру благодарности, которую я должен чувствовать к этому просвещенному деятелю современной Монголии.

ГЛАВА I.

Пред'исторический период.

Первобытная археология преследует задачу -- проследить жизнь народа от самой его колыбели; но при современном уровне ее разработки она дает материал главным образом для истории человечества, а не отдельной народности, так как территорий, в которых автохтоны бессменно просуществовали бы до наших дней, сохранилось очень немного {Примером может служить Веронская провинция Италии, где известно несколько местностей, в которых один и тот же народ жил от конца палеолитической эпохи до римской (Нидерле -- "Человечество в доисторические времена", стр. 77). Имеются такие местности, может быть, в Сибири и России. Так, в Забайкалье, например, Мостинем -- "Следы доисторического человека в долине реки Чикоя" (см. "Протоколы Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского отдела И. Русск. Геогр. Общ., 1897, No 2 и 3) были найдены стоянки, где на ряду с каменными изделиями раннего неолита найдены были железные и медные шлаки и изделия как из этих металлов, так и из бронзы; а кн. П. А. Путятин -- "О гончарном искусстве в каменном веке" в "Извест. И. Русск. Геогр. Общ.", 1884, XX, стр. 4 (отд. оттиска), указывает на мыс озера Бологое где две самые древние палеолитические эпохи -- Шельская (Сент-Ашельская) и Мустье -- сменяются неолитом и древней железной.}, восстановить же народные передвижения по оставленным ими реликвиям -- дело трудное и далеко не всегда возможное.

Смена народностей в данной местности, это -- смена культур, нередко высшей на низшую, и потому, изучая прошлое какой либо страны по тем остаткам пребывания в ней человека, которые сохранились в ее недрах и на поверхности, требуется большая осторожность в выводах, которая впрочем подсказывается и невыясненной еще причиной чрезвычайного сходства в области духовной и материальной культур доисторического населения Европы и Азии {Так, обычай предавать земле не труп покойного, а очищенный от мяса и иногда окрашенный в красный цвет скелет его, существовавший кое-где в Европе еще в палеолитическое время [Нидерле, op. cit., стр. 37 и 48; А. А. Спицын -- "Курганы с окрашенными костяками" в "Зап. И. Русск. Археол. Общ.", нов. сер., 1899, XI, вып. 1 и 2, стр. 53--133, где, на стр. 80, читаем такие строки: "в антропологическом отношении окрашенные костяки замечательны; (в южной России) они принадлежали людям высокого роста с прекрасно развитыми мускулами и с характерным длинноголовым черепом, имеющим низкий откинутый лоб и сильно развитые брови"] и засим не пресекшийся там и в течение последующих эпох, не исключая и железной (Нидерле, op. cit., стр. 81, 85, 147, 272, 436; примечание Л. Анучина там же, стр. 148), был также распространен как в южной Сибири, так и в Америке. В связи с этим обычаем находилась, вероятна, и посмертная трепанация черепов, равным образом существовавшая как в Европе, так и в Азии (Нидерле, op. cit., стр. 83, 173: А. А. Спицын, ор, cit., стр 80; Горощенко -- "Гипсовые погребальные маски и особый вид трепанации в курганах Минусинского округа"; idem -- "Курганные черепа Минусинского округа", стр. 8, 9). Что касается изделий, то примеров того же порядка доисторическая археология знает очень много. Укажу наиболее характерные: полированные каменные топоры и некоторые другие предметы, находимые на берегах Камбоджи, не отличаются от попадающихся во Франции (Moura -- "Le Cambodge préhistorique" в "Revue d'Ethnographie", 1882, стр. 505--525; цит. по Chauvct -- "Comparaison des industries primitives de France et d'Asie" в "Congrès international d'archeol. prehist et d'anthropol.", Moscou, I, 1892, стр. 59--61); типы топоров и кинжалов Индии те же, что и в южной Европе (Е. Chantre -- "Age du bronze dans Asïe occidentale", в "Bulletin de la Soc. d'Anthropologie de Lyon", 1882, стр. 215); поразительно также схожи орнаменты гончарных изделий с берегов Ладожского озера и Оки и из Восточной Сибири -- с берегов р. Ангары" (Витковский -- "Следы каменного века в долине р. Ангары" в "Известиях вос.-сиб. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1889, XX, No 2, стр. 21).}. Тем не менее, совместно с пальэтнологическими данными и данными сравнительного языкознания археологические находки освещают нам иногда доисторическое прошлое страны и дают базу для изучения современного ее населения даже тогда, когда генетической связи между этим последним и изчезнувшей народностью не существует, так как даже и при быстрой смене племен ни одно из них не сходило со сцены, не оставив следов в крови, речи я жизненном укладе своих заместителей {Генетическая связь вымершего с современным населением редко может быть достаточно обоснована; если же нельзя установить этой связи, например, историческим путем, то как-бы тщательно ни был обработан антропометрический материал, относящийся к ныне живущим племенам, он может оказаться недостаточным, чтобы доказать эту связь, т.е. принадлежность вымерших и современных типов к одной и той же лингвистической расе. Сомневаюсь, например, чтобы можно было доказать, как это полагает А. Богданов ("Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии" в "Изв. Общ. Люб. Естествозн.", IV, I, 1867, стр. 18), одним лишь антропометрическим путем принадлежность курганного населения Московской губернии к финской или иной (лингвистической) расе, ибо лингвистическая раса в исключительных лишь случаях совпадает с антропологической. Впрочем, эту мысль уже ранее высказал Харгрин ("Древние могилы Гурзуфа и Гугуша", 1890, стр. 89---90), у которого читаем: "Определять национальность, к которой могут относиться те или другие древние черепа, средствами одной антропологии вообще немыслимо; помочь в этом отношении должны нам данные археологические и исторические, причем задачей антропологии будет воспроизвести тип данной вымершей народности".}, чему в особенности способствовал общий для всех первобытных народов обычай инкорпорировать женщин и детей покоренного племени.

Чем, однако, глубже стараемся мы проникнуть в доисторическую эпоху, тем менее надежными становятся наши выводы, так как, отходя в этом направлении от исторически известных рас. становится все менее и менее возможным пользоваться археологическим наведением по остаткам доисторических племен. И даже в таких благоприятных случаях, какой мы имеем, например, в Забайкалье, где мезатицефалы сменили первобытные расы крайних короткоголовых (головной указатель 93,6) и крайних длинноголовых (тот же указатель 68,0) {Талько-Грынцевич -- "Древние аборигены Забайкалья в сравнении с современными инородцами" ("Труды Троицкосавско-Кяхтинского отд. Приамурского отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1905, VIII, I, стр. 35).}, нельзя, как мы ниже увидим, сказать, что в этих мезатицефалах мы имеем скрещенную расу, образовавшуюся из слияния первобытных, а не расу пришлую, в главной своей хмассе оставшуюся генетически чуждой этим последним, ибо между культурами первобытных насельников края и сменивших их мезатицефалов лежит пропасть, которую мы не в силах заполнить. В настоящее время Средняя Азия -- страна короткоголовых но преимуществу. Но на заре ее исторической жизни преобладание было далеко не везде на их стороне. В пределах областей, подвергшихся пальэтнологическим исследованиям стоянки длинноголовых были найдены в Забайкалье {Талько-Грыниевич -- "Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади" в "Труд. Троицкос.-Кяхт. отд. Приам. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1, 2, 1898; idem -- "Материалы по пальэтнологии Забайкалья" в Протоколах и Трудах того же Общества (прилож. 2 к проток. No 7, 1897, стр. 63, протокол No 8 того же года, стр. 78--79, "Труды", 1, 3, 1898, стр. 60, 63, 67, III, 1, 1900, стр. 49, III, 2 и 3, 1900, стр. 25, 26, и 28, IV, 2, 1901, стр. 34, VI, 2, 1903, стр. 20--21); idem -- "Materyaly do paleoetnologii mogit Azyi wschodniej" в "Materyaly antrop.-archeol. i etnograf. Akad. Umiejètnosci w Krakowie", III, Dz. 1, 1898. В своем этнологическом очерке "Древние обитатели Центральной Азии" ("Русский Антропологический Журнал", 1900, No 2, стр. 1--2) тот же автор упоминает также о находках П. С. Михно и исследованиях А. П. Мостица в бассейне р. Селенги, где также в песчаных выдувах найдены были следы стоянок длинноголовых.}, в долине р. Ангары {Витковский -- "Краткий отчет о раскопке могил каменного периода" в "Изв. вост.-сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1880, XI, No 3--4, и 1882, XIII, No 1--2; idem -- "Следы каменного века в долине р. Ангары", там же, 1889, XX, No 1.}, к северу {Адрианов -- "Доисторические могилы в окрестностях Минусинска" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1883, XIX, стр. 251; idem -- "Предварительный отчет о путешествии в 1883 г.", там же, стр. 350; idem -- "Путешествие на Алтай и за Саяны" в "Записках зап.-сиб. отд. И. Русск, Геогр. Общ.", 1888, VIII, 2, стр. 30; Савенков "К разведочным материалам по археологии среднего течения Енисея" в "Изв. вост.-сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XVII, No 3--4, стр. 78; Горощенко -- "Курганные черепа Минусинского округа", 1900.} и к югу {Минцлов -- рукоп.} от Саянской магистрали, в Каинском округе Томской губернии {С. Чугунов -- "Материалы для антропологии Сибири", X, "Курганы Каинского округа Томской губернии" в "Изв. И. Томского Унив.", 1900, кн. XVI.}, в Киргизских степях {Нефедов -- "Les kourganes de la steppe des Kirghizes" в "Congrès intern. d'archéol. préhistor. et d'anthrop.", 1892, II, стр. 349.}. Если, однако, вывод Топинара, что первоначальный белокурый тип был длинноголовым, верен и для Азиатского материка {Из этого не следует" конечно, делать обратного заключения, что все длинноголовые должны были быть белокурыми.}, то многочисленность, как мы ниже увидим, литературных указаний на былое распространение в Азии светловолосых также свидетельствует о той выдающейся роли, какую в прежнее время должен был играть в ней этот тип.

Но была-ли то одна раса, и если одна, то что это была за раса, как велики были пределы ее распространения, какие причины вызвали ее исчезновение, и имеются ли данные для того, чтобы генетически связать ее с белокурыми племенами Европы?

Для разрешения этих вопросов мы должны обратиться к истории и археологии.

История знакомит нас с четырьмя племенами, населявшими Среднюю Азию вне Великой стены и имевшими голубые (зеленые) глаза и белокурые (рыжие) волосы, а именно, с усунями, хагясами, динлинами и бома. Всего вероятнее, что усуни были народом смешанного происхождения {Аристов в своих интересных исследованиях -- "Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей" (отд. оттиск из "Живой Старины", 1896, III и IV, стр. 121) и "Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов" ("Живая Старина", 1894, III и IV, стр. 450--451) приходит к нижеследующим заключениям: 1) нынешние кара-киргизы суть прямые потомки пришедших в западный "Тянь-шань из средней Монголии за полтора столетия до Р. Хр. усуней; 2) усуни составляли лишь часть коренных киргизов, отделившуюся от оставшегося на Енисее народа, который вскоре (?) сделался известным китайцам под настоящим своим именем; 3) усуньский народ в средней Монголии состоял не из одних киргизов, но представлял собою союз тюркских родов, во главе которого стоял усуньский отдел киргизов; 4) общие предки усуней и киргизов (енисейских) -- древние киргизы -- произошли из смешения тюрков с динлинами, которые были одним из племен древней северно-азиатской длинноголовой и светло-окрашенной расы, и 5) различия между тюркскими племенами могут быть объясняемы помесями тюрков с различными племенами той же длинноголовой расы, с самоедскими и с угро-финскими.

К сожалению Аристов не в достаточной мере осветил тот материал, который привел его к этим интересным выводам, почему останавливаться на них я не стану (см. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западный Китай", II, стр. 94). Мне важно отметить здесь лишь то обстоятельство, что этот исследователь считает усуней народом смешанного происхождения и не подвергает сомнению следующую характеристику, которую дает им комментатор "Истории Старшего дома Хань" Янь Ши-гу: "Усуньцы обликом весьма отличны от других иностранцев Западного края. Ныне иностранцы с голубыми глазами и рыжими бородами, похожие на обезьян, суть потомки их" [Иакинф -- "Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена", III, стр. 65).

Другой исследователь усуньского вопроса Kurahchi Shiratori ("Ueber den Wusun Stamm in Centralasien" в "Keleti Szemle", 1902, III, стр. 134) сопровождает эту характеристику таким замечанием: "Es ist nicht festzustellen, ob Yen-schi-ku die Wu-sun aus Autopsie kannte oder die Fremden nur wie Tadjik's, Araber u. s. w., die nach China kamen, ansah und diese als Nachkommen der Wu-sun betrachtete", и далее приводит китайское свидетельство, как он полагает, находящееся в противоречии с свидетельством Янь Ши-гу: "Die Mädchen der Wu-sun haben tief gelegene Augen und sind schwarz und hässlich". "Глубоко сидящие глаза" -- признак, подтверждающий, а не опровергающий показание Ши-гу; что касается таджиков, арабов и других (но кого именно?), то из этих народов только таджики могли подходить под характеристику Ши-гу, так как среди них и доныне немало людей с голубыми глазами и рыжими бородами, арабы же искони были черноволосыми. Но если Янь Ши-гу и принимал таджиков за потомков усуней, то это лишь доказывает, что усуни в свое время были действительно светловолосым народом. Скорее, опираясь на следующее место китайской летописи: "между усунями находятся отрасли племен сэ и юэчжи" (Иакинф, ibid.), можно было-бы дать свидетельству Янь Ши-гу иное объяснение, а именно, что светлый цвет волос и голубые глаза западных иностранцев -- наследие народа сэ, а не усуней, так как сэ, это -- саки (это тождество оспаривал, кажется, только Lassen -- "Indische Alterthumsr künde", II, 2 изд., стр. 376; см., однако, Sylv. Levi -- "Notes sur les Indo-Scythes" в "Journ. Asiat.", IX série, 1897, IX, стр. 10),которых большинство ученых (см. Григорьев -- "О скифском народе саках", 1871) считает арийцами, но раз мы знаем (см. ниже), что и киргизы первоначально были светловолосым и голубоглазым народом, то нет причин сомневаться и в том, что теми же расовыми признаками отличались и усуни. Некоторое подтверждение показанию Ши-гу дает Валиханов ("Очерки Джунгарии" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1891, I, стр. 195), у которого читаем: в настоящее время в Джунгарии обитают два народа: буруты или настоящие киргизы и киргиз-кайсаки Большой орды, носящие собирательное имя уйсунь, между которыми существует поколение, называемое рыжими уйсунями (сары уйсунь); это поколение к довершению интереса считает себя остатком большого и сильного народа". Но и вообще белокурый элемент еще и до настоящего времени не исчез среди киргизского населения Западного Притяньшанья и Семиреченской и Семипалатинской областей; то же следует сказать и о казацком населении Букеевской орды (см. Харузин -- "Киргизы Букеевской орды", I, стр. 292, 296); даже далеко к югу путешественники, отмечают существование этого элемента среди киргизов; так, Defrémery в "Fragments de géographes et d'historiens arabes et persans inédits"("Journ. Asiat.", IV série, 1850, XVI, стр. 158) указывает на путешественника Abbott ("Narrative of a journey from Héraut to Khiva", стр. 298--299), который встретил на своем пути киргизку, имевшую румяное лицо и серые глаза; Н. Ханыков же ("Описание Бухарского ханства", 1843, стр. 66) об узбеках пишет следующее: узбеки наружностью напоминают племена монгольские, но глаза их больше, черты лица немного красивее, цвет волос на бороде рыжий или темнорусый, гораздо реже черноволосый.

Kingsmill ("The Intercourse of China with Eastern Turkestan and the adjacent countries in the second Century В. С." в "the Journal of the Royal Asiatic Society of Gr. Britain a. Ireland", new séries, XIV, стр. 79) высказывает предположение о тождестве усу ней с асиями или асианами Страиоиа. Вот это место: "Усуни, повидимому, тождественны с асиями, которые, согласно указанию Страбона, занимали бассейн верховий Яксарта (Сыр-дарьи) и были такими же кочевниками, как тохары и сакараулы. Это указание вполне согласуется с тем, что рассказывает Сы-ма Цянь об обычаях и местах кочевий усуней". Kingsmill упустил, однако, из вида, что, согласно Трогу Помпею, асианы не только покорили Бактрию, но и в ней обосновались, что к усуням относиться не может (см. Григорьев -- "Кабулистан и Кафиристан" К. Риттера, дополн., стр. 779).

С своей стороны китайцы считали усуней одним из отделов народа сэ, т. е. саков (Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 71). Аристов и саков считает тюрками. Вот, что он пишет: "что саки были тюрки, это, между прочим, удостоверяется именами городов Сакастана, приводимыми Исидором Харакским -- Мин (не Мин, а согласно Григорьеву, l. с, стр. 780,-- Минна-гара), Палакенти, Барда, несомненно принадлежащими тюркскому языку. Китайские известия соответствующего времени дают возможность выяснить, что эти тюрки принадлежали к племени канглы (у китайцев -- кангюй), которое в то время кочевало на Сыр-дарье и отняло у греков Согдиану ("Англо-индийский Кавказ", стр. 28).

Я не могу согласиться с тем, что китайские известия дают нам возможность считать саков кангюйцами. Вытеснив саков из пределов Западного Тянь-шаня, где, согласно Квинту Курцию (Григорьев -- "Поход Александра I Великого в Западный Туркестан" в "Журн. Мин. Нар. Просв.", 1881, I сент., стр. 63) они жили уже в Александрово время, за Сыр-дарью, юэчжи последовали за ними туда же. Засим, "когда юэчжи заняли государство Дахя (Бактрию), сэский владетель занял к югу государство Гибинь" (Иакинф, op. cit., III, стр. 48). Наоборот, кангюйцы при овладении Согдианой явились наследниками юэчжисцев, а не греков, в этой стране, что и понятно, так как китайцы застали их кочевья к северо-западу от юэчжиских земель: "Кангюй смежен с Даванью и по малосилию своему признает за собой на юге власть юэчжисцев, на востоке власть хуннов" (Иакинф, ор. cit., III, стр. 6). Kurakichi Shiratori, op. cit., стр. 123 и след., приводит даже очень убедительные доказательства тому, что кангюйцы никогда не владели Согдианой. Что китайцы не смешивали саков с кангюйцами, это видно также из следующего: "Сэские племена, говорит китайская летопись, рассеянно живут и более под зависимостью других. От Кашгара на северо-западе хюсюнь и гюань-ду суть потомки древних сэсцев" (Иакинф, ор. cit., III, стр. 48). Ср. Franke -- "Beiträge aus chinesischen Quellen zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens" в "Abhandlungen dek Kön. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1904, стр. 46--48. В позднейшем своем сочинении -- "Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах по древним, преимущественно китайским, историческим известиям" ("Русский Антропол. Журн.", 1900, No 3, стр. 63--64) Аристов еще раз возвращается к вопросу о саках, доказывая их тюркское происхождение. Между прочим мы здесь читаем: "Народ, которому китайцы со II в. до Р. Хр. давали имя сай, сэ, su, ssé, szu, sz (у Рихтгофена), был, по всей вероятности, одним из древнейших тюркских племен (курсив мой), передвинувшихся от Алтая, в бассейн р. Или и Нарына за многие столетия до Р. Хр., одновременно с кангюйцами или канглами. Его остатки уцелели на востоке в лице племени сагай на Енисее и якутов, именующих себя с axa, на Лене, остатком же сайцев Тянь-шаня до наших дней можно почитать кара-киргизское поколение с а я к, которое, по всей вероятности, является одной из тех "отраслей" или родов, которая находилась в Ханьское время "между усуньцами", без сомнения на Нарыне, где саяки кочуют и теперь". Но дело в том, что акад. В. Риалов, резюмируя на стр. 51--58 своего исследования -- "Die jakutische Sprache in ihrem Verhältnisse zu den Türksprachen" ("Зап. И. Акад. Наук по истор.-филолог, отд.", VIII серия, т. VIII, No 7) свой взгляд на якутский язык и народность, приходит к выводу, что в самую отдаленную стадию своего существования якутский язык, ныне турецкий, был языком неизвестною корня, затем омонголился, далее подвергся длительному влиянию разных турецких наречий и только уже в последней, заключительной, стадии своего развития под напором особенно сильной волны турецких элементов принял совершенно турецкий облик; и так как окончательный процесс отуречения якутского языка произошел уже в области, отделенной от языков турецкой семьи широкими лесными пространствами, то он и принял совершенно оригинальный после-турецкий (nachtürkisch) отпечаток. Вообще же акад. В. Риалов считает ошибочным признавать якутский язык за древний турецкий (стр. 52). Ф. Корги ("Классификация турецких племен по языкам" в "Этнограф. Обозр.", LXXXIV--LXXXV, 1910, отд. отт., стр. 13) пришел также к заключению, что якуты, приближаясь кое в чем к карагасам... не имеют, однако, ничего специфически общего с алтайцами. Что касается засим ссылки Аристова на встреченное у Квинта Курцил при упоминании о скифах слово Carthasis, в котором проф. Нольдеке узнал турецкое слово кардаш -- сродный брат, то ведь едва-ли правильно отождествлять скифов с саками, как это делает Аристов.

В последнее время вопрос о национальности саков был вновь поднят в литературе, причем А. v. Le Coq ("Journ. of the Roy. Asiat. Soc", 1909, стр. 318) и Lüders ("Die Sakas und die nordarische Sprache" в "Sitzungsber. d. Kon. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1913, I, стр. 406--427) высказались за их иранское происхождение (см. ниже гл. VIII).

Возвращаясь к усуням, я не могу еще не отметить, что позднейшие китайские ученые производят русских от удалившихся на север усуней (Паркер -- "Китай, его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней", стр. 224--225).

Что касается вопроса об языке (считаю доказанным, что усуни говорили на одном из тюркских диалектов), то я напомню, что еще Брака писал, что лингвистические признаки дают только указания на решение вопроса о происхождении данной народности, решение же его всецело покоится на анатомических и физиологических признаках.

Должен еще отметить мнение Hirth'a. ("Ueber Wolga-Hunnen und Hiung-nu" в "Sitzungsberichte der philos.-philol. und der histor. Classe der k. bayer. Akad. d. Wiss.", 1899, II, 2), который по тому же предмету высказался в том смысле, что для объяснения встречавшегося в VII веке среди турок белокурого элемента нет надобности прибегать к гипотезе (?) о существовании особой белокурой расы в Средней Азии. Хунны, говорит он, откочевав на запад и покорив земли белокурых аланов, продолжали однако, по словам Вэй-шу, поддерживать сношения со своими сородичами на востоке. Торговые караваны, в состав коих, вероятно, входили и купцы аланской национальности, должны были несомненно подолгу останавливаться в земле Юебань (т. е. в северной части нынешней Семиреченской области) прежде усуньской; результатом же этих остановок и были те "рыжие бороды и синие глаза", о которых упоминает Шу-гу. Столь же легко проф. Хирт разрешает вопрос и о рыжеволосых и голубоглазых хагясах, забывая, что китайцы указывали на белокурый цвет волос как на характерную особенность всего народа, численность коего простиралась до нескольких сот тысяч человек (см. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западный Китай", III, стр. 26). Сомневается в правильности показания Шу-гу и Franke, op. cit., стр. 17--18.}, о хагясах, иначе хакасах, т. е. о древних киргизах (Χερκις историка Менандра), в китайских летописях говорится, что они в значительной мере "перемешались с динлинами" {Иакинф, op. cit., 1,2, стр. 443. О хагясах в Тан-шу говорится: "Жители вообще рослы, с рыжими волосами, с румяным лицом и голубыми глазами" (Иакинф, ibid.). Согласно Jigs-med nam mk'a(Huth -- "Geschichte des Buddhismus in der Mongolei", II, стр. 33), хагясы, бывшие у тибетцев известными под именем k'inc'a, а у монголов под именем k'emk'emc'e (кемь-кемчик), имели голубые глаза, рыжие волосы, отвратительную внешность и не расставались с оружием, которого имели при себе множество. В соответствии с этим находится и легенда, передаваемая Гардизи, о славянском происхождении киргизов. Признаки славянского происхождения киргизов пишет Гардизи, заметны и до сих пор (в XI веке) в наружности киргизов, так как они отличаются рыжими волосами и белым цветом кожи (Бартольд -- "Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью" в "Зап. И. Акад. Наук", 1897, VIII сер., 1, No 4, стр. 109). Казанцев ("Описание киргиз-кайсак", 1867, стр. 1) также приводит легенду о происхождении киргизов от "пегих людей".}, что же касается бома, то их родство с динлинами будет доказано ниже. Таким образом, только этот последний народ и должен считаться носителем тех физических признаков, которые сближают светловолосую расу Средней Азии с европейской.

О динлинах, как таковых, китайцы дают нам самые скудные сведения, {Говорится лишь, что динлины были волосатым народом (Deguignes -- "Histoire générale des Huns", etc., 1, 2, стр. LXII, LXXVI, LXXVII; см. впрочем Klaprolh - "Tableaux historiques de l'Asie", стр. 167, который, повидимому, имел в своем распоряжении более подробные о них сведения. Потомки их однако еще в XIV веке сохранили характерные особенности белокурой расы, что видно из следующей характеристики, даваемой арабским географом Эломари (ум. в 1348 году) жителям южной Сибири: "В землях Сибирских и Чулыманских сильная стужа; снег не покидает их в течение 6 месяцев. Несмотря однако на их стесненную жизнь, нет между разными родами рабов людей красивее их телом и белее их цветом своей кожи. Фигуры их -- совершенство создания по красоте, белизне и удивительной прелести. Глаза у них голубые". Записано это со слов лиц (Хасана Зрруми и Хасана Эмербили), лично посетивших эту страну (Тизенгаузен -- "Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды", I, стр. 238; см. также "Notices et extraits des manuscrits", 1838, XIII, стр. 281, ст. Quatremère).} но в "Бэй-шы" мы находим указание, что народное название красных ди (чи-ди) {Достойно особого внимания, что енисейские остяки, несомненные потомки динлинов (см. ниже), и до сего времени именуют себя ди, что значит на их языке люди (Н. А. Синельников -- "Енисейские остяки по наблюдениям и измерениям В. А. Анучина" в "Труд. Антроп. отд. II, "Общ. Люб. Естеств., Антроп. и Этнограф.", 1911, XXVIII, вып. 1, стр. 1).} было ди-ли. {В "Вэй-лё" говорится, однако, что сами себя ди называли хо-чжа. (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung-Pao", série II, VI, 1905, стр. 522). De Groot "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit", I, pass., пишет дик (Tik) вместо ди.} изменившееся в динлин {Д. Позднеев ("Исторический очерк Уйгуров", стр. 11) пишет:, "даже самое имя динлин звучит в позднейшем дили". См. также выше, стр. 8, где говорится: по Бэй-Вэйской истории динлины потомки чи-ди, 8 стр. LXI.} по переходе их в конце IV-го века по Р. Хр. на северную сторону Гобийской пустыни {Это не совсем так. Имя динлин имеет очень давнее происхождение, так как упоминается уже в "Шань-хай-цзин", сочинений, относимой, к до-чжоуской эпохе. См. Д. Позднеев, op. cit., стр. 8. Об этом перехода, пустыни свидетельствует и следующая китайская легенда, которую я нахожу у Овчинникова ("Материалы для изучения памятников древностей в окрестностях г. Иркутска" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. II. Русск. Геогр. Общ." 1904, XXXV, No 3, стр. 62--63) без ссылки на источник, откуда она им заимствована: Относительно появления рыжеволосого племени в бассейне Ангары китайцы рассказывают, что в одной из северо-западных провинций Китая жил некогда, три -- четыре тысячелетия тому назад, царь, супруга которого имела впалые глаза и белокурые волосы (рыжие). Не поладив с китайцами, он принужден был удалиться на север и поселиться в долине р. Ангары, где потомство его размножилось, образовав то рыжеволосое племя, которое имело своим центром город, находившийся на месте современного Балаганска.}, а это дает нам возможность восстановить всю многовековую историю этого народа и указать на те остатки его, которые и поднесь сохранились еще во многих глухих уголках Внутренней Азии и Сибири.

Указание "Бэй-шы" подтверждается и китайской надписью на орхонском памятнике, воздвигнутом в честь Кюль-тегина в 732 году. Эта надпись гласит, что песчаная страна, граничащая с Китаем, т. е. южная окраина Гоби, была родиной дин-линов. {Shinitori ("Die chinesische Inschrift auf dem Gedenkstein des K'üe-t'e-k'in am Orkhon", Tokio, 1899, стр. 6, прил.) переводит это место следующим образом; "In der Region der sandigen Grenzlandes in der Ting-ling Heimatland, erhoben sich kriegerische Helden unter euren früheren Königen". Той части надписи, которая нас интересует, Schlegel ("La stèle funéraire du Teghin Giogh" в "Mémoires de la Société Finno-Ougrienne", 1892, III, стр. 54) дает такой перевод: "Dans la région de Cha-sai, dans le pays de Ting-ling", etc., не сопровождая его каким-либо указанием на былое местонахождение страны Ша-сай. Васильев первоначально переводил ее так: "Im sandigen Nachbarreiche, im Vaterlande (des Volkes) Ting-ling" ("Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", 1895, стр. 168), но засим заменил этот перевод менее определенным: "В заграничном песчаном царстве, родине (народа) Дин-лин" ("Сборник трудов орхонской экспедиции", 1897, III, стр. 7).} Но она же, согласно китайским данным, была родиной и ди-ли, иначе чи-ди.

Что динлины жили некогда и к югу от Гобийской пустыни, явствует также из того, что население области верховий Хуан-хэ (так называемые бай-лан'ские цяны) вело свое происхождение от д'инлинов {"Есть еще Байланские цяны, которых туфаньцы называют дин-линами" (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 242).

В III веке нашей эры к северу от Нань-шаня обитал народ цзы-лоу смешанного происхождения, среди которого находились, между прочим, и роды динлинов. Впоследствии они перешли на земли Гуан-вэй (ныне уезд Цинь-нань в пров. Гань-су) и поселились на границе (Тибета) (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung-Pao, II série, VI, 1905, стр. 526). Не эти ли однако динлины были предками Байланских цянов?

Что какие-то динлинские роды продолжали существовать под этим именем в пределах Китая и в исходе IV века, видно из следующих выдержек из китайской летописи, приводимых о. Иакинфом ("Записки о Монголии", III, стр. 63 и 67): "В 383 году Мужун Чуй, будучи послан (циньским императором Фу-цзянем II) для усмирения динлинского князя Чжао-бинь, нашел случай"... и далее: "Мужун Линь бежал к динлинским войскам, находившимся у западных гор". Что здесь идет речь об южной ветви динлинов, явствует из того, 1) что Фу-цзянь, не владевший северной Монголией, не мог посылать туда и Мужун Чуя для усмирения какого-то динлинского князя, и 2) что у нас нет данных предполагать призыв Муюнами вспомогательного контингента динлинских войск из бассейна нижней Селенги, если-бы даже в это время там и продолжали еще жить остатки этого народа.

Parker ("А thousand years of the Tartars") также говорит о каких-то южных динлинах, в войнах с сяньбийцами выступавших, будто-бы, на стороне китайцев, но, как всегда, не указывает источника, из которого он почерпнул это известие.}.

Засим имеется указание, что и предками бома были дисцы. О бома, как одном из отделов ди, упоминает уже Сы-ма Цянь {Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "Toung-Pao", II série, VI, 1905, стр. 528.}. Около 118 г. до Р. Хр. диецы бома покорены были китайцами, и из занятых ими земель {Ныне уезд Чэн-сянь области Цзе-чжоу, в пров. Гань-су.} образован был военный округ Ву-ду-цзюнь {Ивановский -- "Материалы для истории инородцев юго-западного Китая", I, стр. 100. См. также Chavannes, ibid., стр. 521.}. Бома в Ву-ду застали уже население, состоявшее из дисцев поколения ба (ба-ди), которые управлялись князьями из фамилии Ли. Столицей этого княжества был город Лё-ян. При князе Ли-тэ "ба-ди" овладели Лянь-чжоу и Чэн-ду-фу. Преемник Ли-тэ -- Ли-сюн в 306 г. по Р. Хр. провозгласил себя императором. Но уже 40 лет спустя это царство пало, {Ивановский, ор. cit, I, 1, стр. 15--16; d'Hervey de Saint-Denys -- "Ethnographie des peuples étrangers de Ma-touan-lin", II, стр. 51--53.} и на смену ему стало возвышаться царство дисцев "бо-ма". Этих бо-ма в отличие от северных, населявших Алтайское нагорье, китайцы называли западными бома {Pfizmaier -- "Die Unternehmungen der früheren Han gegen die südwestlichen Fremdgebiete" в "Sitzungsberichte d. Kais. Akad. d. Wissenschaften", phil.-hist Classe, т. 45, 1864, стр. 297.}. Должен оговориться, что иероглифы, которыми писались названия обоих племен, неодинаковы: в первом случае они означают "белая" {Ивановский, op. cit., I, стр. 100.}, во втором -- "пегая" лошадь. {Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen" в "Abhandlungen der phil.-hist. Klasse d. Königl. Akad. d. Wissenschaften zu Berlin", 1864, стр. 472; Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux" в "Сборнике трудов орхонской экспедиции", VI, 1903, стр. 29.} Но когда, идет речь о китайской передаче иностранных слов, то нельзя придавать этому факту большого значения; так, укажу, например, на народное имя дубо (tupo), которое также писалось различными иероглифами; {Hirth -- "Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk" в "Die altturkischen Inschriften der Mongolei", 2-te Folge, 1899, стр. 40; см. также Васильев -- "Сборн. труд. орхон. эксп.", 1897, III, стр. 15.} разными иероглифами писалось и имя динлин. {Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung-Pao", II série, т. VI, стр. 560.} Как-бы то ни было, о другом государстве бо-ма, помимо южно-сибирского, которое находилось-бы к северу от Ву-ду, история не упоминает. {Ма-оуань-линь упоминает однако об одной ветви племени бо-ма, жившей к западу от Шу (Чэн-ду-фу) и к востоку от Жань-мань (Мась чжоу). См. Ивановский, ibid., стр. 93--94; Pfizmaier, ibid. Не княжество-ли это Боми по р. Лань-цан-цзяну, о котором пишет Крейтнер ("Die wissenschaftlichen Ergebnisse der Reise des Grafen Béla Széchenyi in Ostasien, 1877--1880", I, стр. 290)? См. также Миньчжул-хутукта -- "География Тибета", стр. 41.} Но если так, если сибирские {Северные бома были также известны под именами би-цз и оло-чжэ; см. Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux" в "Сборн. труд. орх. эксп.", VI, 1903, стр. 29. О них в "Тан-шу" читаем: "Они ведут кочевой образ жизни; предпочитают селиться среди гор, поросших хвойным лесом, пашут лошадьми; все их лошади пегие, откуда и название страны -- Бо-ма (пегая лошадь). К северу земли их простираются до моря, они ведут частые войны с хагясами, которых очень напоминают лицом. Но языки у них разные и они не понимают друг друга. Дома строят из дерева. Покровом деревянного сруба служит древесная кора. Они делятся на мелкие кланы и не имеют общего начальника". См. также Иакинф, op. cit., I, 2, стр. 442.} и ганьсунские бо-ма составляли части одного и того же народа, то это неоспоримо доказывает, что "динлин" и "ди" представляют лишь варианты одного и того же племенного названия.

Ди принадлежали к числу автохтонов Китая. {Юй-хуань пишет: "Их происхождение очень давнее" (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-Ho", стр. 521). Ср. de Harks -- "Les religions de la Chine" в "Le Muséon", X, 1891, стр. 158. Предположение, высказанное Terrien de Lacoupene ("Le Muséon", 1888, стр. 35), что ди вторглись в Китай лишь за XIII веков до Р. Хр. основано, как кажется, на том соображении, что первые известия о столкновениях китайцев и ди относятся к этому времени. Но в "Истории младшей династии Хань" сказано: "Als Thai-khang, der 3 Kaiser der 1 Dyn. Hia (2205--1766 г. до Р. Хр.) das Reich verliess, fielen die vier Barbaren (т. е. "ди", "и", "мань" и "жун") alle ab" (Plath -- "Fremde barbarische Stämme im alten China", стр. 457). Упоминаются они также и в древней китайской географии "Шу-цзйн": "stellten sie (т. е. ди) nach Tsching-wang's Tode bei der Thronbesteigung von Tschao-wang Schirme mit Verzierungen auf"... (Plath, ibid.). Наконец, можно еще указать, что китайцы ганьсуйских ди считают потомками Пань-ху, т. е. относят появление их в Китае к третьему тысячелетию до Р. Хр.} Они составили даже ядро того народа, который в 1122 году до Р. Хр. овладел всем Китаем, дав ему династию Чжоу (1122--225). Об этих чжоуцах у de Harlez'а говорится: "Toutes les contrées soumises au grand empereur (Yu) n'étaient point placées directement sous son autorité; plusieurs avaient conservé leur chef propre qui se reconnaissait simplement vassal du monarque suprême. Il en était ainsi spécialement de l'état de Tcheou situé au nord-ouest de la Chine actuelle, à l'ouest du coude formé par le Hoang-ho et habité par une population préchinoise. Ce dernier fait est attesté et par la со leur des cheveux de ce peuple qui est uniformément signalé comme étant de couleur rousse, et par les traditions chinoises soigneusement concervées {Legge -- "The Chinese classics", IV, стр. 484 (цит. у de Harlez).} et par le témoignage même du Shi-king dans les odes consacrées а la gloire de la maison de Tcheou". {"Les religions de la Chine" в "Le Muséon", 1891, X, стр. 158; "La nationalité du peuple de Tcheou" в "Journal Asiatique", 8 série, 1892, XX, стр. 335--336. См. также Terrien de Lacouperie -- "Les langues de la Chine avant les Chinois" в "Le Muséon", 1888, VII, стр. 215; Васильев -- "Об отношениях китайского языка к среднеазиатским" ("Журнал Минист. Народн. Просвет,", CLXIII, стр. 117).} К этому следует добавить, что инородцев яо-мяо китайцы считают потомками чжоуцев {Ивановский, op. cit., I, 2, стр. 99.} и что за таких же потомков выдают себя и инородцы вопи. {Tang Tsaï-fou -- "Le mariage chez une tribu aborigène du Sud-Est du Yun-nan" в "T'oung-Pao", série II, т. VI, 1905, passim. На некоторую близость, существовавшую некогда между китайцами и динлинами, указывает также легенда о происхождении динлинов от Пань-ху, по одной версии -- пятнистой собаки по другой -- варвара и дочери императора Дику (Ку), царствовавшего с 2437 по 2375 г. до Р. Хр. (Ивановский, op. cit., I, стр. 1 3 и 37; d'Henry de Salnt-Denys -- "Ethnographie des peuples étrangers de Ma-touan-lin", II, стр. 1; Chavanucs, op. cit., стр. 521). Другая легенда, трактующая об единстве происхождения чи-ди и цюань-жунов, этих последних считает потомками императора Хуан-ди (2697--2597 до Р. Хр.): "Хуан-ди произвел Мяо, Мяо произвел Луна, Лун произвел Жуна, Жун произвел У, У произвел Бин-мина, Бин-мин произвел Бо, Бо произвел Цюаня, т. е. собаку; собак было две, и от них-то произошли цюань-жуны" (Д. Позднеев, op. cit., стр. 2). Наконец, заслуживают внимания и следующие слова ханьского полководца Чжан-хуань: "Жуны и ди одного происхождения с нами. Не следует уничтожать их всех до единого" (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 70).}

Китайцы некогда называли собя народом "черноволосых", "sans doute" пишет Biot, {"Le Tcheou-li ou rites des Tcheou", I, стр. V; idem -- "Études sur les anciens temps de l'histoire chinoise" в "Journal Asiatique", 4 série, VII, 1846, стр. 174. Того же взгляда держится и Legge -- "The Chinese classics", III, I, proleg., стр. 191.} par opposition à la couleur différente ou mêlée des cheveux de la race indigène" {Ср. Chavannes -- "Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", II, стр. 133.}.

Мне кажется, что всех этих свидетельств совершенно достаточно, чтобы считать доказанным, что динлины, дили и ди китайских летописей были, одним и тем же народом. Этот факт объясняет нам также, почему современные китайцы в большинстве являются среднегодовыми, а в IV-м веке, подобно хуннам, даже чертами лица значительно отличались от монгольского прототипа. Заключаю это из следующих строк китайской летописи: "Ши Минь издал повеление предать смерти до единого хунна в государстве, и при сем убийстве погибло множество китайцев с возвышенными носами {Иакинф -- "Статистическое описание Китайской империи", II, стр. 74--75.}. "Возвышенные" носы указывают на то, что в жилах хуннов и китайцев того времени текла кровь той расы, к которой принадлежали динлины и которую я склонен считать родственной европейской. Ши-хуан, император династии Цинь (246-209 до Р. Хр.), имел выдающийся нос. {Chavannes -- "Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", II, стр. 114.} Основатель императорской династии Хань (206 г. до Р. Хр.) был также человеком не монгольского типа: "Гао-ди имел орлиный нос и широкий лоб", читаем мы о нем в "Ган-му". {Иакинф -- "Собрание сведений о народах, обитавших в Средн. Азии в древние времена", I, стр. 19. Просматривая эстампажи с шаньдунских барельефов, приложенных к книге Шаванна -- "La sculpture sur pierre en Chine au temps des deux dynasties Han", я нахожу, что очень многие из изображенных на них китайцев имеют не только "возвышенные носы", но и вообще отнюдь не монгольский профиль лица, особенно же часто острые подбородки.} Сы-ма Цянь же к этому добавляет: "и великолепную бороду и бакенбарды" {Chavannes, op. cit., II, стр. 325.}.

Вытеснение динлинов из долины Желтой реки началось вероятно с того момента, когда в ней осели китайцы, но только в Чжоускую эпоху борьба между автохтонами и пришельцами приняла решительный характер.

Динлины имели сердца тигров и волков, говорят нам китайцы, удивлявшиеся их мужеству и военной доблести. Из них они набирали отряды телохранителей, из них же составляли всегда авангард своих войск. {"Они всегда шли в авангарде войск Ханьской династии и побеждали" (Ивановский, op. cit., I, стр. 19; d'Hervey de Saïnt-Denys, op. cit., II, стр. 57--58). Динлины входили в состав китайских войск и позднее. (Иакинф, op. cit., I, стр. 155).} Когда император Гао-цзу услышал одну из их воинских песен, то воскликнул: "С этой именно песнью Ву-ван (1122-1115 до Р. Хр.) одержал свою победу!" и велел обучить ей музыкантов. {Ивановский, ibid.} Хань-чжунский полководец Шан-цзи держал однажды следующую речь в защиту ба-ди: "Ба-ди семи родов имеют заслугу в том, что убили белого тигра. Эти люди храбры, воинственны и хорошо умеют сражаться. Некогда цяны, вступив в округа и уезды Хань-чуань, разрушили их. Тогда нам на помощь явились ба-ди, и цяны были разбиты на голову и истреблены. Поэтому баньшунские мани и были прозваны божественным войском. Цяны почувствовали страх и передали другим родам, чтобы они не двигались на юг, когда же впоследствии цяны вновь вторглись с большими силами, то мы только при помощи тех же ба-ди несколько раз наносили им поражения. Цзян-цоюнь Фынь-гун, отправляясь в поход на юг против ву-ли, хотя и получил самые отборные войска, но мог совершить свой подвиг лишь при помощи тех же ба-ди. Наконец, когда недавно произошло восстание в области И-чжоу (Юнь-нань), то усмирить бунтовщиков помогли нам опять-таки ба-ди. Эти подвиги" и т. д. {Ивановский, ibid.; d'Hervey de Saint-Denys, ibid.} Динлины были свободолюбивым и подвижным народом, они распадались на множество, повидимому, очень мелких родов {Plath -- "Fremde barbarische Stämme im alten China", стр. 464; Георгиевский -- "Первый период китайской истории", стр. 237; Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux", стр. 29.} и собирались для отпора врагу лишь в редких случаях и притом на самое короткое время -- это говорит нам вся их история. Китайцы только потому и побеждали их, что имели обыкновенно дело не с сплоченным народом, а с отдельными его поколениями; к тому же они пользовались их взаимными счетами и искусно натравляли их друг против друга. Что динлины не были склонны к подчинению, выше всего ставя свою индивидуальную свободу, видно из того, что они без колебания бросали свою порабощенную родину и расходились-- одни на север, другие на юг, туда, где еще был простор, куда не добирались китайцы со своим государственным строем, чиновниками и правилами общежития. Так, они с течением времени добрались с одной стороны до бассейна Брамапутры, Иравадди и Салуэна, {По словам Devèrïa ("Les Lolos et les Miao-tse", 1891, стр. 18; цит. по Cordler -- "Les Lolos" в "Toung-Pao", série 2, VIII, 1907, стр. 606), у лоло сохранилось предание, что родиной их предков была территория, составляющая ныне пров. Шань-си.} а с другой до Байкала, Алтая и южной Сибири.

К концу V-го века до Р. Хр. вытеснение динлинов из нынешних Чжилииской и Шаньсийской провинций почти закончилось {Plath, op. cit., стр. 457--471. Что они продолжали кочевать кое-где в Чжилинской провинции еще в последующие века, видно из ниже приводимого места китайской летописи: "Мын-тян, полководец Ши-хуан-ди, отразив жунов и ди на северо-восточной окраине Чжили, направился отсюда на запад, победоносно прошел по всей северной границе Китайской империи до Хз-нань (Ордоса) и овладел этой страной" (Георгиевский -- "Первый период китайской истории", стр. 183).}. К этому именно времени и должно быть отнесено, согласно китайским известиям, массовое переселение их на север {Георшевский -- "О корневом составе китайского языка в связи с вопросом о происхождении китайцев", стр. 68 и 79. Теснимые китайцами, они переселялись туда, конечно, и в более раннее время, но об этих переселениях мы можем говорить только предположительно.} -- в Маньчжурию, к озеру Байкалу и в Алтайско-Саянский горный район. Действительно, уже за 200 лет до Р. Хр. хунны застали там несколько динлинских владений, которые и покорили {Иакинф, op. cit., I, стр. 17.}.

Последнее, отмеченное историей переселение динлинов на север относится к концу IV-го века но Р. Хр. Алтайско-Саянское нагорье было в это время уже наводнено тюрками, смешавшись с которыми, динлины и образовали народ уйгурский {Может быть, однако, соседя с хуннами, чи-ди уже в Ордосе, до своего переселения на север, получили некоторую примесь тюркской крови.}. На это указывают сами китайцы, писавшие, что уйгуры именовались в прежнее время ди-ли {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 246--248. Также сказано: "Гао-гюй суть потомки древнего поколения чи-ди" (ibid.) Д. Позднеев, op. cit., passim.}. Это же подтверждается и рисунком в "Гу-цзинь-ту-шу-цзи-чэн" {Тот же рисунок помещен и в "Сань-цзай-ду-хуй". См. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западн. Китай", т. III, стр. 63; Д. Позднеев -- "Историч. очерк уйгуров"; Schlegel -- "Die chinesische Inschrift. auf dem uigurischen Denkmal in Kara-Balgassun" в "Mémoires de la'Société Finno-Ougrienne", 1896, IX. Münsterberg ("Chinesische-Kunstgeschichte", I, стр. 10) находит в этом рисунке большое сходство с айно. Отрицать этого не буду, так как длинноголовая раса, населявшая южную Сибирь в неолитическое время, не могла, конечно, исчезнуть совершенно безследно. К ней я вернусь ниже.}, изображающим уйгура человеком с толстым носом, большими глазами и с сильно развитою волосяною растительностью на лице и всем теле и, между прочим, с бородой, начинавшейся под нижней губой, с пышными усами и густыми бровями. {Арабский путешественник Абу-Дулеф описывает уйгуров (караханидов, ягма) бородатым народом, с прямыми носами и широко поставленными глазами (Marquart -- "Guwani's Bericht über die Bekehrung der Uiguren" в "Sitzungsber. d. kön. Preuss. Akad. d. Wiss", 1912, XXVII, стр. 492).} Характерная особенность: уйгуры, подобно древним киргизам, носили серьги -- обычай, распространенный у динлинов, {У мосо и до сих пор в обычае носить серьги (Cordier -- "Les Mo-sos", в "T'oung Рао", II série, 1908, IX, стр. 665).} но не у тюрков. В "Землеописании периода Тай-пин (976--984)" также говорится, что уйгуры лицом походили на корейцев {Schott -- "Zur Uigurenfrage" в "Abhandlungen der königl. Akad. der Wissensch. zu Berlin", phil. - bist. Klasse, 1875, стр. 48; St. Julien--"Notices sur les pays et les peuples étrangers" в "Journal Asiatique", 4 série, 1847, IX, стр. 199.}. Наконец, припомним, что целый отдел уйгурского народа носил название "желтоголовых" уйгуров; последние и до наших дней еще уцелели в Нань-шане {Малов -- "Отчет о путешествии к уйгурам и саларам" в "Извест. Русск. Комитета для изучения Средней и Восточной Азии", серия II, no 1, стр. 96--97, пишет: Уйгуры китайской провинции Гань-су, называющие себя сарыг-югурами (у китайцев -- хуан-си-фань), походят на восточно-туркестанцев; у них нет косоглазия и желтизны в лице. На востоке они омонголились, на западе -- окитаились. Mannerheim -- "А Visit to the Sarö and Shera Yögurs" в "Journ. de la Soc. Finno-Ougrienne", 1911--1912, XXVII, стр. 57--58, встретил среди сарыг-югуров субъектов с светлыми (medium except green) глазами и вьющимися темно-каштановыми (dark-brown) волосами.}, а, может быть, в лице белокурых мачинцев и в Карийских горах {Пржевальский -- "Четвертое путешествие в Центральной Азии", стр. 420 и след.}.

Насколько быстро были утрачены уйгурами особенности динлинского типа--неизвестно, относительно же киргиз имеется следующее мерило: в начале IX-го века высокий рост, белый цвет кожи, румяное лицо, рыжий цвет волос и зеленые (голубые) глаза преобладали у них настолько, что "черные волосы считались нехорошим признаком, а (люди) с карими глазами почитались потомками (китайца) Ли-лин" {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 443.}; к XVII-му же веку, когда с ними впервые столкнулись русские, киргизы оказались уже совершенно иным народом -- черноволосым и смуглым.

Столь быстрая утрата киргизами, да и другими племенами динлинской расы, своего первоначального тина объясняется, впрочем, до известной степени той политикой, которой по отношению к ним держались их турецкие и монгольские завоеватели; так, еще во времена хуннов часть динлинов уведена была на юг, в Нань-шань, где смешавшись с цянами и да-ху (?), и образовала племя цзы-лоу {Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung Pao", II série, VI, 1905, стр. 525--526. Ср. стр. 520.}; засим, в конце VII-го века хан Мочжо выселил часть киргиз из долины реки Енисея, а их земли передал туркам {Radloff -- "Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", 1895, III, стр. 425, 426, 441--442.}; также позднее поступил с ними и Хубилай {Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen" в "AbhandL d. königl. Akad. d. Wiss. zu Berlin", 1864, стр. 461, относит это событие к 1293 году, "Мэн-гу-ю-му-цзи" (примечания) к 1276 году. В 35 примечании (стр. 171) читаем: "в пояснении к Юаньской топографии говорится: в 1276 г. император Ши-цзу сказал Хара-батуру: я хочу здесь (к югу от Бодунэ) основать город, населить его людьми из племен усухань, ханас и цилицзис и назвать его Чжао-чжоу; ты отправишься туда в качестве окружного начальника". Арх. Палладий ("Зап. И. Русск. Геогр. Общ. по отд. этногр.", IV, 1871) переводит вместо усухань -- урянхай, ханас -- хакас, цилицзис -- кэргиз; но ведь хакас и кэргиз названия одного и того же народа?}. Других случаев выселения киргизов нам неизвестно, но и этих трех в связи с практиковавшейся турками и уйгурами заменой их родовой администрации турецкой, частыми войнами и возмущениями, сопровождавшимися избиением мужчин {Уже в "Тан-шу" мы находим указание, что у киргиз "мужчин, было менее, нежели женщин" (Иакинф, op. cit., 1, 2,. стр. 443). То же. явление отмечалось китайцами и у южных динлинов: лао (Ивановский, ор. cit., I, стр. 54), ло-маней (d'Hervey de Saint-Denys, op. cit., II, стр. 202) и рыжеволосых -- женей (Ивановский, op. cit., II, стр. 84).} и уводом в плен женщин, вполне достаточно, чтобы об'яснить огромную убыль киргизского народа, засвидетельствованную для XII-го века "Юань-ши" {Schott, ibid., стр. 453.}. Абуль-гази же писал: "Настоящих киргиз осталось очень мало; но это имя стали присваивать себе монголы (турки) и другие, переселившиеся на их прежние земли" {Schott, ibid., стр. 445; "История Абуль-гази", перев. Саблукова и Березина в "Библиотеке восточных историков", III, ч. I, стр. 41; bar. Desmaisons -- "Histoire des Mogals et des Tatares par Aboul-ghazi Bahadour khan", II, стр. 43; Klaproth -- "Sur quelques antiquités trouvées en Sibérie" в "Journ. Asiatique", 1823, II, стр. 6. Абуль-гази родился в 1605 году; по мнению Шотта, он имел однако в данном случае в виду более раннюю эпоху. Что он не считал киргизов турками, видно также и из следующего места его истории: "Положительно неизвестно ни происхождение этого народа, ни его сродство с другими народами" (Klaproth -- "Mémoires relatifs à l'Asie", I, стр. 161). Турки также не считали киргизов родственным себе народом (Radloff -- "Die altturkischen Inschriften der Mongolei", III, 1895, стр. 425; Hirth -- "Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 41).}. С этим-то конгломератом разных народностей под общим именем киргиз и должны были столкнуться русские при занятии Енисейской долины.

В Х-ом веке среди киданей {Parker -- "The Russian and Manchuria" в "The China Review", XXIII, стр. 145 (цит. по Гребенщикову -- "Маньчжуры, их язык и письменность" в "Известиях Восточного Института", 1912, XLV, вып. 1); d'Hervey de Saint-Denys -- "Ethnographie des peuples étrangers à la Chine", стр. 427; Ab. Rémusat -- "Recherches sur les langues tartares", стр. 78, считает киданей народом тунгузской расы и языка, но без достаточных к тому оснований; вероятнее, что это был народ очень смешанного происхождения с преобладанием монгольского элемента. См. Shiratori -- "Sinologische Beiträge zur Gesehichte der Türk-Volker" в "Известиях И. Акад. Наук", 1902, XVII, 2, стр. 19--29. Китайцы относят их к сяньбийской группе народов, которую я считаю монгольской по преимуществу (о сем. см. ниже главу III). Pelhot ("А propos des Comans" в "Journ. Asiat." 1920, Avril Juin, стр. 146--147) даже очень уверенно пишет, что "les Khitan parlaient une langue étroitement apparentée au mongol encore que fortement palatalisée".} жило еще белокурое племя, шедшее всегда в авангарде их победоносных полчищ; оно выделялось своей бешенной храбростью (grimmigen Tapferkeit) {Schott, ibid., стр. 444. Что тип этот встречался и среди чжурчженей, видно из следующего места "Гинь-ши": А-ло-нэнь Мо-ду-лу, великолепный стрелок и отважный воин, наделенный всеми качествами богатыря (Hirth полагает, что Мо-ду-лу правильнее транскрибировать Батур, Ботуру, богатырь), имел густую бороду и шевелюру (Hirth -- "Sinologisehe Beiträge zur Geschichte der Türk-Völker" в "Изв. И. Акад. Наук", 1900, XIII, стр. 251). См. также Klaproth -- "Ефидуфгч historiques de l'Asie", стр. 162. Согласно реляции Ху-ияо (Chavannes -- "Voyageurs chinois chez les Khitan et les Joutchen" в "Journ. Asiat", IX série, 1897, IX, стр. 408) среди группы шивэй'ских племен было одно, которое называлось хуан-тоу, т. е. желтоголовым.}. Засим, даже в конце XVIII-го века среди маньчжур встречались и притом, повидимому, нередко, суб'екты с светлоголубыми глазами, прямым или даже орлиным носом, темно-каштановыми волосами и густой бородой {J. Barrow -- "Travels in China", 1804 (цит. по Топанару -- "Антропология", стр. 441). Klaproth -- "Tableaux historiques de l'Asie", стр. 162. По словам нашего посла Милованова (Btiddeley -- "Russia, Mongolia, China, being some Record of the Relations between them from thebeginning of the XVII-th Century to the Death of the Tsar Aiexei Mikhailovich, А.D. 1602-1676", etc., in fol., London, 1919, v. I, p. 243, v. II, p. 200) император Кань-си имел русый цвет волос. Williams -- "The middle Kingdoom", I, гл. I, замечает, что у современных маньчжур даже общее выражение их физиономии указывает на их большие интеллектуальные способности, выделяя их в этом отношении из общей монгольской массы.}, ныне же среди тунгузских народностей этот тип более не встречается {О длинноголовых среди тунгусов см. L. v. Schrenck -- "Reisen und Forschungen im Amur-Lande", III, "Die Völker des Amur-Landes", I, стр. 304--310.}. Он удержался, однако, далее к востоку, в северной Корее, где и до настоящего времени по свидетельству de Kosny, Caries, Оррert'а, Лубенцова, Петровского и других, светлые глаза, рыжие волосы, густые бороды и кавказские черты лица -- явление далеко нередкое.

Ни западе, где в прежнее время динлинский элемент был, повидимому, более многочисленным, светловолосый тип сохранился полнее, хотя и здесь он вымирает быстро. Ядринцев находит, однако, еще возможным писать, что татарско-монгольский тип, господствующий в южном Алтае, превращается на севере, в лесах Бийского и Кузнецкого округов в почти европейский. В частности он указывает на кумандинцев, в особенности же на живущих вдали и без всякого общения с русскими инородцев Мрасской долины, которые, будучи отделены от телеутов и других алтайцев монгольской расы кочевьями так называемых черневых татар, успели в полной мере сохранить, свой первобытный тип; многие даже поражали его своими как лен белокурыми волосами и голубыми глазами {"Об алтайцах и черневых татарах" в "Известиях И. Русск. Геогр. Общ.", 1881, XVII, вып. 4, стр. 233; idem -- "Отчет о поездке в горный Алтай, к Телецкому озеру и в вершины Катуни в 1880 г." в "Зап. Западно-Сиб. Отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1882, IV, стр. 24.}. Свидетельство Ядринцева не стоит одиноко и подтверждается антропологическими исследованиями К. Н. Горощенко {"Материалы по антропологии Сибири" в "Зап. Красноярск. Подъотд. Вост.-Сиб. отдела И. Русск. Геогр. Общ. по отд. этногр.", 1905, т. I, вып. 2.} и показаниями Радлова {"Reise durch Altai" в "Ermans Arhiv f. wiss. Kunde v. Russland", XXIII, стр. 297.}, Адрианова {"Путешествие на Алтай и за Саяны" в "Записках И. Русск. Геогр. Общ.", XI, 1888, стр. 293.}, Клеменца {"Древности Минусинского музея", стр. 67.}, Каррутерса {"Неведомая Монголия", I, стр. 229--230.} и др. путешественников, встречавших белокурых инородцев в Алтайско-Саянском горном районе, мне же этот тип попадался очень редко, хотя я и искал его среди туземного населения долин Верхнего Енисея, Кемчика и Чуи {Однако у Е. К. Яковлева -- "Этнографический обзор инородческого населения долины Южного Енисея и объяснительный каталог Этнографического отдела Музея" ("Описание Мунусинского Музея", вып. IV, 1900, Минусинск), стр. 23, читаем, что по Кемчику можно встретить нередко рыжую и светлорусую окраску волос и голубые глаза, а также тонкий и сухой нос ("хырлан-хай" -- острое переносье).

Среди инородцев Минусинского округа, по словам того же автора (стр. 15), встречается тип, который можно охарактеризовать в следующих словах: Хорошая мускулатура, широкая грудь с сильно выдавшимися сосцами, широкие кости. Форма стопы и кистей рук отличается изящными очертаниями и их небольшой величиной: длинные пальцы, узкая кисть, у детей и женщин -- ямочки на тыльной стороне кисти. Рост -- средний, но попадаются отдельные субъекты и даже фамилии, принадлежностью которых считается высокий рост... Лицо длинное и узкое со впалыми щеками, узким и высоким переносьем и часто длинным, сухим, немного раздвоенным носом и узким, длинным подбородком, маленьким ртом и сухими тонкими губами. У детей и женщин иногда матовая, прозрачная кожа с нежной окраской на щеках от просвечивающей кровеносной системы. Этот тип отличается более светлой окраской кожи, волос и радужной оболочки глаз. Волоса иногда курчавые, и тогда такой субъект напоминает цыгана.}.

К северу и западу от Алтая светловолосый элемент удержался доныне среди так называемых енисейских остяков {В. Анучин ("Предварительный отчет по поездке к енисейским остякам в 1905 году" в "Известиях Русск. Комитета для изучения Средн. и Вост. Азии в историч., археолог., лингвист, и этногр. отношениях", 1906, No 6, стр. 43--44), между прочим, пишет: "Я видел несколько остяков, которых по внешнему виду всякий отнесет к арийцам". Дети их часто белокуры, но с годами волоса их темнеют; встречаются и курчавые. Прорез их глаз, нередко серых и голубых,--открытый и горизонтальный. Нос у них прямой и тонкий, но попадаются субъекты с орлиными носами и даже курносые.

Этих остяков и родственных им ассанов, аринов и коттов, населявших еще в сороковых годах прошлого столетия подгорье Саян, Кастрен, базируясь на особенностях их языка, считал остатками большого народа, населявшего некогда южную Сибирь ("Ethnologische Vorlesungen über die altaischen Völker", стр. 87).} и казаков Большой, Средней и Малой орд. Антропологические исследования Зеланда показывают, что казаки представляют смешанную народность, так как к основному типу сравнительна низкорослому, безбородому, с широким лицом и с приплюснутым носом, с темными глазами, присоединился другой -- рослый, бородатый, с горбатым носом, с длинным лицом и светлыми глазами {Цитировано по Крживицкому -- "Антропология", стр. 346. Ср. Strahlenberg -- "Das Nord und Ostliche Theil von Europa und Asia, in soweit, solches das ganze Russische Reich mit Sibirien und der grossen Tatarey in sich begreiffet", etc., Stockholm, 1730, стр. 165, который утверждает, что в его время казаки были по преимуществу рыжеволосым народом. Пять веков ранее то же писали о кипчаках китайцы (Bretschneïder -- "Mediaeval researches from Eastern Asiatic sources", II, стр. 72).

Всего вероятнее, что эту примесь дали не усуни, которые оттеснены были жеу-жанями из центрального Тянь-шан'я на юг (Иакинф, op. cit., III, стр. 162), а динлины, с которыми хунны столкнулись к югу от оз. Байкала, но которые, судя по китайским известиям, позднее, а именно уже в III веке,, населяли местность и к северу от Кангюй'я, т.-е. южную Сибирь. Об этих динлинах в "Сань-го-чжи", т.-е. в "Истории периода трех государств", говорится, что они могли выставить 60 тысяч человек отборного войска и занимались скотоводством. Ошибка, пишется далее в том же источнике, смешивать их с динлинами, живущими к северу от (прежних кочевий?) хуннов. Так как эти динлины живут к югу от северного моря, а северные динлины к западу (к северо-западу?) от усуней, то ясно, что это не один и тот же народ. Впрочем, и происхождение их, повидимому, разное. (Д. Позднеев -- "Исторический очерк уйгуров", стр. 9; Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "Toung-Pao", série II, 1905, v. VI, стр. 560--561). Chavannes справедливо замечает, что в данном случае китайский автор хотел согласовать новейшие сведения о динлинах с более ранними; ничто, однако, не подтверждает факта существования этого" народа к югу от оз. Байкала позднее II века нашей эры.}.

Динлинский элемент сохранился еще кое-где и на южной окраине Внутренней Азии.

В то время как в Чжилийской и Шаньсийской провинциях динлины были истреблены уже в V-ом веке до Р. Хр. {Plath -- "Die fremden barbarischen Stämme im alten China", стр. 463, 465 и след.}, к западу отсюда, в провинциях Шэнь-си и Гань-су, они сумели удержаться еще около тысячелетия. В 350-м году по Р. Хр. им удалось даже объединиться и на короткое время, под управлением династии Фу, образовать в западной половине Китайской империи могущественное государство Цинь из областей, входящих ныне в состав провинций Гань-су, Шэнь-си, Сычу ань и Юнь-нань, причем 62 владетеля южного и восточного Китая принуждены были признать себя их вассалами. Но уже в 394-м году вследствие внутренних неурядиц это эфемерное царство распалось {Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 113--119.

Впрочем и в более раннее время динлины достигали иногда значительного могущества; так, в эпоху Чжань-го (480--223 до Р. Хр.) один из их князей вел борьбу с другими претендентами на императорский престол (Plath, op. cit., стр. 463).}. Впоследствии получило некоторое значение динлинское владение -- Ву-ду {См. выше. Замечательно, что здесь до настоящего времени удержалась княжеская династия Ян, не забывшая былого могущества царства Ву-ду (Потанин -- "Тангутско-тибетская окраина Китая", I, стр. 243). Таким образом так называемые тангуты ведомства Ян ту-сы должны считаться прямыми, хотя и отибетившимися, потомками динлинского рода бома. О динлинах Ву-ду китайцы упоминают и позднее, а именно, под 1074 годом (Ивановский, op. cit., I, 1, стр. 151).}, но и оно пало в 506-м году в непрерывной борьбе с северным и южным Китаем. Засим динлины выступили еще раз на историческое поприще во второй половине Х-го века, когда, имея во главе князей из дома Тоба, положили в Ордосе и Ала-шани основание царству Ся. Население этого государства, победоносно вышедшего из борьбы с китайцами и киданями, сумевшего сохранить свою независимость в борьбе с чжурчженями и покоренного лишь монголами, было смешанным из монголов (тугухунь) {См. Грим-Гржимайло -- "Описание путешествия в Зап. Китай", III, где на стр. 50--60 доказывается, что тугухунь были монголами и что прямыми их потомками являются чжахоры (далды), и ниже, гл. III. Ср. К. Shiratori, op. cit., стр. 8 и след.}, китайцев, хуннов, уйгуров и тюрков шато и турк {Devenu -- "L'écriture du royaume de Sihia ou Tangout" в "Mémoires présentés par divers savants à l'Acad. d. inscript. et belles-lettres", I série, XI, I, 1898, стр. 170; idem -- "Stèle Si-Hia de Leang-tcheou" в "Journ. Asiat.", IX série, 1898, XI, стр. 68.}, но ядро его составляли потомки динлинов, сами себя называвшие ми-хоу {Pfizmaier -- "Die fremdländischen Reiche zu den Zeiten der Sui" в "Sitzungsberichte d. Kais. Akad. d. Wiss., philos.-hist Classe", 1881, т. 97, стр. 452.}, у окрестных же народов более известные под именами: "минак" или "миняг" у тибетцев {Schmidt -- "Geschichte der Ost-Mongolen und ihres Fürstenhauses verfasst von Ssanang Ssetsen Chungtaidschi", стр. 388; Василев -- "История и древности восточной части Средней Азии с X по XIII в." в "Трудах восточн. отд. И. Археолог. Общ.", 1859, IV, стр. 86. Даже царство Тангутское называли они Минягским. См. Huth -- "Geschichte der Buddhismus in der Mongolei", II, стр. 27. Монголам наименование "миняг" было, однако, также известно; так, у Санан-сэцэна читаем: "Den tangutischen Tschingssang Nojan liess er hinrichten und brachte das Volk Minak zur Riche und Ordnung" (Schmidt, op. cit., стр. 121; см. также стр. 103 и 287). Известно оно было также и хотанцам. Отправляя в 1094 году свои войска против тангутов, владетель хотанский писал китайскому императору, что "преступления дома Мянь-яо не могут быть иначе наказаны" (см.. Григорьев -- "Восточный или Китайский Туркестан", стр. 263).}, "дансян" у китайцев и "тангут" у монголов и тюрков {О физических особенностях населения царства Ся нам почти ничего неизвестно. Только о Тоба Юань-хао говорится, что он имел средний рост и возвышенный нос. Марко-Поло о тангутках рассказывает: "Les femmes sont moult belles et blanches de toutes faèons" (Pauthier -- "Le livre de Marco Polo", I, стр. 205). Рубрук (Bergeron -- "Le voyage de Guillaume de Rubruquis en diverses parties de l'Orient et principalement en Tartarie et à la Chine", стр. 57--58) так характеризует тангутов: Тангуты -- народ сильный и отважный; они высоки ростом и имеют смуглый цвет кожи.}.

Что ми-хоу или, как их называет Hodgson, {"Essays on the languages, literature and religion of Nepal and Tibet", II, стр. 65.} маниаки были потомками древних динлинов, видно из следующего:

Дансяны, обосновавшиеся в Ордосе, выселились сюда из долины Тао-хэ в 660-м году под напором тибетцев {Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 241. Неизвестно на основании каких данных Günther Schulemann -- "Die Geschichte Dalailamas", 1911, стр. 125, заселяет минягами область к югу от страны Амдо (южная граница этой последней остается нам и до сих пор неизвестной) и к востоку от верховий Ян-цзы-цзяна. Chavannes -- "Voyageurs Chinois chez les Khitan et les Joutchen" в "Journal Asiat.", IX série, 1898, XI, стр. 421, пишет, что в VII и VIII веках дансяны жили в западной части нынешней провинции Гань-су; очевидно, он имел в виду юго-западную часть этой провинции.}.

У китайских историков мы находим указание, что дансяны, жившие в горах, служащих водоразделом рек Тао-хэ и Вэй-шуй, были потомками динлинов бома царства Ву-ду {Иакинф, ibid., сноска вторая.} и что соседившие с ними на западе банланские цяны были также известны тибетцам под именем динлинов {Иакинф, ibid., стр. 242.}.

Наконец, что племя миняг было не тибетского происхождения, подтверждает с своей стороны и Миньчжул-хутукта {"На восток, по переправе из Питана через р. Наг-чу, находится царство Миняг... Жители этой страны не суть настоящие тибетцы". Они отличаются от последних наружностью и языком ("География Тибета", стр. 46).

Турки, повидимому, также видели в тангутах отдельный от тибетцев народ. Об этом свидетельствует надпись на памятнике в Кошо-Цайдаме, поставленном в 734 году турецкому кагану Могиляню (Радлов и Мелиоранский -- "Сборник трудов Орхонской экспедиции", 1897, IV, стр. 17 и 24).}.

Такой племенной состав Тангутского государства (Ся-го), в особенности же преобладание в нем динлинского элемента объясняет нам и происхождение современного типа ганьчжоуского тангута, который ближе подходит к кавказскому, чем к монгольскому {Пржевальский ("Монголия и страна тангутов", I, стр. 223) нашел у них некоторое сходство с цыганами. Тоже утверждает и Bell ("The great Central Asian trade route from Peking to Kashgaria", стр. 68). Ближе всего напоминают европейский тип гань-чжоу'ские тангуты (см. фототипию, прилож. к т. II, стр. 216, моего сочинения "Описание путешествия в Западный Китай").}.

Перехожу к той части инородческого населения южного Китая, которая известна под именем маней.

"Мань" не составляет этнического названия: оно означает лишь жителя лесов в отличие от "тань" -- жителя безлесных гор и плоскогорий. Под этим именем у китайцев известны мелкие племена, по типу принадлежащие к различным расам, преимущественно же к монгольской и топ, которая близко стоит к европейской, по языку же, согласно классификации Cust'а, к семействам тибето-бирманскому {К этому семейству относятся и миняги.}, мон-аннамскому и тай {См. Chavannes -- "Documents historiques et géographiques relatifs А Li-kiang", прил. к соч. Bacot -- "Les Mo-so", 1913, где находим следующие места: "Man de l'espèce Che" (стр. 167), "Man de la catégorie Mo-so" (стр. 168), "Trois sortes des Man qui sont les Lolos, les Mo et les So" (стр. 173), "Man de la catégorie des Loulou" (стр. 170), "Man de la catégorie Chouen" (стр. 174), "Man de race Mo-so" (стр. 198) и т. д.}.

Выделить из числа маней племена европейской расы, а тем более такие, которые представляют смешанный тип, благодаря малому знакомству нашему с южным Китаем, пока невозможно; безусловно, однако, кроме ныне уже отибетившихся поколений, ведущих свое происхождение, согласно китайским данным, от ба-ди, иначе баньшуньских и наньцзюньских маней, должны считаться потомками динлигов цзе-цяны, яо-мяо, хо-ни {Отсылаю читателя к прекрасному бытовому очерку "Le mariage chez une tribu aborigène (ho-ni) du sudest du Yun-nan", помещенному в "T'oung-Pao", II série, t. VI, 1905, p. 572--622, в переводе с китайского T'ang Tsai-fou. О физических особенностях этого племени Francis Garmer ("Vogage d'exploration en Indo-Chine", I, стр. 437; цит. по Deveria -- "La frontière sino-annamite", стр. 136--137) пишет следующее: "Ils (Hoh-ni, вони у Ивановскою) ressemblent comme costume aux Khas-khos, mais ils sont plus beaux et plus forts: ce sont les têtes, qui se rapprochent le plus de notre type occidental".}, рыжеволосые е-жень, путэ и, может быть, лоло и мосо {Ивановский, op. cit., 1, 2, стр. 38 и 84. Вероятно также, что и древнее (до II века до Р. Хр.) наименование Юнь-нани -- "Бо-го", что значит -- "Белое царство", следует поставить в связь с расовыми особенностями местнаго населения, за которым еще долго удерживалась кличка "бо-мин" -- "белый народ"; иначе их называли "а-бо" и "бо-ръ-цзэ" -- "белые сыновья" (Devéria -- "La frontière sino-annamite", стр. 131). Johnston -- "From Peking to Mandalai, etc.", 1908, (цит. по Cordier -- "Les Mo-sos" в "T'oung Pao", II série, 1908, IX, стр. 676) пишет, что мосо считают себя народом пришлым с севера, из Монголии. Далее тот же автор высказывает догадку, не потомки ли они жунов, некогда действительно населявших западные округа Китая, так как тибетцы и доныне сохранили за ними название djiong. L 3;gendre ("Far West Chinois. Races aborigènes. Les Lolos" в "T'oung Pao", II série, 1909, X, стр. 637) также сообщает, что, согласно китайским анналам, некоторые отделы лоло населяли некогда (за 1200 лет до Р. Хр.) Шэнь-си. Наконец, и у Лепажа (Lepage, ibid.) мы находим известие, что лоло считают себя выходцами из провинции Шань-дун. О цэнь-цянах читаем у Ивановского, op. cit., стр. 290: "цз-е-цяны потомки (диского) рода "бо-ма". Может быть к потомкам бо-ма следует отнести и хэй-лоло (хэй-лоло не племенное имя, а китайское прозвание, сами же себя они называют ло-су или о-су). По крайней мере вот, что читаем мы у Baber'а: Один старшина, указывая на статую, подтвердил, что она изображает Си-бо, древнего лолоского царя, которому повиновались четыре могущественных рода: линь, лун, ма и вань; он назвал его по китайски Маван, т. е. "царь-лошадь", так как, будто бы, он мог пробегать тысячу ли в час времени. Он был убит китайцами, которые и с'ели его сердце. Это предание записано и китайцами, которые говорят: хэй-лоло поклоняются Ma, изображению белой лошади (бо-ма). Эту часть легенды я объясняю так, что Си-бо принадлежал к роду (бо-ма), вероятно, самому могущественному из диских родов. А если так, то и на хэй-лоло нельзя иначе смотреть как на потомков бо-ма (см. Devéria op. cit., стр. 150--151).}.

Рыжеволосый элемент и до настоящего времени удержался кое-где в юго-западном Китае, в глухих ущельях Гималаев и Индо-китайских гор. По крайней мере такого рода указания мы находим у архим. Палладия Кафарова {"О торговых путях по Китаю и подвластным ему владениям" в "Записках И. Русск. Геогр. Общ.", 1850, IV, стр. 257--258.} и Потанина {Известия И. Русск. Геогр. Общ.", 1899, IV, стр. 390.

Вэй-юан, составивший план обороны Китая со стороны современной Индии, говорит, между прочим, и о путях, ведущих от юго-западного участка границы Юнь-нань'ской провинции в эту последнюю. По его словам, эти пути идут в обход территории неподвластных Китаю рыжеволосых дикарей. Что это за племя -- неизвестно, но едва-ли он разумел при этом качинов (это светловолосое племя, как теперь думают, иранского происхождения), так как последние живут севернее, а именно, в долине верховий р. Иравади.}. Засим, о "тангутах" {Рокхилль заметил, что вслед за монголами мы неправильно прилагаем наименование "тангут" к племенам, хотя и говорящим по тибетски, но по своему происхождению отличным от тангутов ("В страну лам", изд. журн. "Мир Божий", стр. 53). Полагаю, что это замечание заслуживает того, чтобы на него было обращено самое серьезное внимание.} окрестностей Лавранского монастыря, в Амдо, Бадзар Барадиин говорит как о народе, типом лица, а иногда и белокурым цветом волос в сильной степени напоминающем европейцев {"Путешествие в Навран" в "Извест. И. Русск. Геогр. Общ.", XLIV, 1908, стр. 202. Между прочим он пишет: "Между ними часто попадаются бородачи и усачи и люди с совершенно белым цветом кожи лица". См. также табл. V, прилож. к отчету Б. Барадийна,-- фотографический снимок с перерожденца Гоман-цан, совершенно устраняющий сомнения в том, что в Амдо до сих пор сохранился еще европейский тип.}. Аналогичное замечание находим мы и у Desgodins: "On rencontre aussi un certain nombre d'individus au Thibet qui ont absolument le type caucasique ou européen surtout dans leur jeunesse: figure ovale, front droit, yeux grands et horizontaux, pommettes non saillantes, nez aquilin. Une autre observation est celle-ci: c'est que presque tous les enfants à leur naissance ont les cheveux d'un brun pâle qui disparait peu à peu et tourne au noir brillant vers l'âge de dix à douze ans. Quelques-uns concervent la couleur châtain foncé toute leur vie. Les yeux thibétains sont bruns ou d'un jaune très foncé" {"Le Thibet d'après la correspondance des missionnaires", стр. 255. (2 изд.).}. Наконец, Le gendre пишет: "Ce type (Lolo) est généralement de haute taille, de 1 m. 70 à 1 m. 80, d'une rectitude parfaite, au tronc conique avec épaules larges, très effacées. Les membres supérieurs et inférieurs sont de proportions harmonieuses et bien développés. Autres caractéristiques: front haut et droit avec face régulière sans saillie des apophyses zygomatiques, donnant un ensemble d'un ovale parfait; oeil non oblique plutôt clair que marron à fente horizontale; sourcils très arqués avec plis frontaux interorbitaires profonds, affectant le plus souvent la forme d'un accent circonflexe; nez fin et busqué, à l'arête médiane très marquée; bouche bien dessinée, aux lèvres finement ourlées; menton droit, gracieusement arrondi, chez les femmes surtout, cou long et gracile. La couleur de la peau est généralement blanche avec teint très basané. Les jeunes filles présentent souvent un teint rosé sur le fond halé par le grand air. L'oeil bleu foncé n'est point rare {"Вернейшим указателем присутствия белокурого типа в крови, служат голубые глаза" -- Топинар -- "Антропология", стр. 439.}, les cheveux sont noirs et très épais. Le type Lolo pur est un dolichocéphale" {"Deux années au Setchouen", 1906, p. 476. Цит. по Cordier -- "Les Lolos" в "T'oung-Pao", série II, vol. VIII, Dec. 1907, p. 682--683. Более детальное описание см. Legendrе -- "Far West Chinois. Races aborigènes. Les. Lolos", T'oung-Pao, II série, 1909, X, стр. 643 и след.}.

Но если светлый цвет волос и утрачен многими поколениями, ведущими свое происхождение от динлинов, то того же нельзя сказать о других особенностях динлинского типа: высоком росте, могучем телосложении, белом цвете кожи и чертах лица кавказского типа. Этими особенностями отличаются еще многие племена южного Китая; их подметили, и о них, помимо китайцев {См. например, Bridgman, который под названием "Sketches of the Miau-tsze" напечатал в "Journ. of the North China Branch of the Royal Asiatic Society", 1859, III, Dec, выдержки из одного китайского сочинения об инородцах Южного Китая. О голо (т. е. лоло) в этом сочинении говорится: "Они высоки ростом, смуглы, имеют впалые глаза, орлиный нос, отпускают длинные бакенбарды, но сбривают усы". (Цит. по Cordier -- "Les Lolos" в "T'oung Pao", 2 série, VIII, p. 599). Тем же китайским источником пользовался и Playfair ("The Miaotzu of Kweichou and Yunnan from Chinese Descriptions" в "China Review", V, 1876, p. 97).

Интересно также следующее китайское известие, приводимое А. Ива невским, op. cit., I, стр. 39, и d'Hervey de Saint Denys, op. cit., II, стр. 108: У лао сохранился обычай убивать при встрече людей, обладающих густой бородой и бакенбардами, сдирать с лица кожу и, натянув ее на каркас из бамбука, поклоняться такому чучелу в воспоминание своих предков: при этом для принесения жертвы ничто не жалеется: неимущие продают себя даже в рабство, чтобы только участвовать в общем жертвоприношении. Потанин ("Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", I, стр. 267) сообщает, не придавая факту большого значения, что жители сел. Раза, ведомства Ян-ту-сы (потомка бо-ма'ских князей), вышедшие навстречу его каравану, пали ниц перед А. Н. Скасси, обладавшим длинной и густой бородой.}, согласно показывают почти все посетившие эту страну европейские путешественники: Colborne Baber {На стр. 58 "Travels and Researches in the interior of China" (цит. по Devena -- "La frontière sino-annamite", стр. 143) он пишет о хэй-лоло: "Черные лоло ростом значительно превосходят китайцев; возможно даже, что в этом отношении они превосходят любой из европейских народов. Почти без исключения они превосходно сложены, очень стройны, с сильно развитой мускулатурой. Их неутомимость и та легкость, с какой они взбираются на крутые утесы своих гор, служат издавна темой для китайских пословиц. Их большие, горизонтально расположенные глаза придают особую выразительность их овальному, смуглому от загара лицу. Их скулы выдаются мало, их орлиный нос довольно широк, их подбородок заострен и очень характеристичен".}, Desgodins {Op. cit. О Moci или моссо Desgodins пишет: "Quand aux traits physiques, ils sont bien altérés et ne représentent plus le vrai type mosso_;cependant on peut encore le reconnaître à certains caractères: front plus fuyant, nez plus aquilin, les os maxillaires inférieurs moins écartés, menton plus fuyant que chez le thibétain. Ces différences donnent quelque chose de plus délicat à la figure des enfants et des jeunes gens" (стр. 256).}, de Vaulserre {В заметке, посвященной лоло, этот исследователь говорит между прочим: Лоло, населяющие хр. Лан-шань, имеют легко отличимый тип. Мужчины и женщины сильно сложены, высоки ростом, широкоплечи. Их лица отличаются правильными чертами и характеризуются высоким лбом и выдающимся прямым носом. В глазах ничего монгольского. В общем это великолепная раса (цит. у Cordier, op. cit., стр. 616).}, Leclère {"On rencontre des traits fins et des figures ovales qui rappellent à s'y méprendre certains types russes" (цит. у Cordier, op. cit., стр. 674).}. Monpeyrat {Monpeyrat ("Notes sur les Mousseux de la province de Muong-sing", цит. у Cordier -- "Les Mo-sos" в "T'oung Pao", 2 série, 1908, IX, стр. 674) следующим образом характеризует мосо: Рост высокий, цвет кожи почти белый, скулы мало выдающиеся, нос хорошо сформированный, а не плоский, как у монголов, глаза очень большие, черные, необыкновенно кроткие, без следов монгольской складки, рот небольшой, челюсти, отличающееся от челюстей китайца.}, Francis Garnier {"Voyage d'exploration en Indo-Chine", I, стр. 437.}, Kreitner {"Die wissenschaftlichen Ergebnisse der Reise des Grafen Béla Széchenyi in Ostasien", I, стр. 293 (о племени Pa-yü).}, Rockhill {"В страну лам", стр. 120 и 159.},Bons d'Anty {См. Cordier -- "Les Lolos", стр. 625. Имеет значение следующее его указание: "Le vrai Lolo, la "Chevelure brune" est un homme de très haute, taille, au nez proéminent très effilé, au visage allongé avec un menton bien marqué; chez les femmes, la face А un joli ovale et la peau est duvetée. En opposition avec cet élément vraiment noble comme physique, se présentent les. pygmées trapus dont je vous parlais dans ma dernière lettre, comme constituant probablement le plus ancien facteur ethnique de l'Indo-Chine".}, d'Ollone {О мосо округа Нин-янь-фу этот путешественник пишет: Судя по тем мосо, которых я видел при двукратном посещении края, это -- великолепная раса, в среднем еще более высокая, чем черные лоло. Многие имеют не менее двух метров. Черты их лица резко выражены, и в общем они очень напоминают цыган ("Les derniers Barbares", цит. по Bacot -- "Les Mo-so", 1913, стр. 7).}, Deblenne {"Лоло показались мне среднеголовыми с наклонностью к длинноголовости, сильнее всего выраженной у "го-бу". ("La mission lyonnaise d'exploration commerciale en Chine, 1895--1897", p. 375; цит. по Cordier, "Les Lolos", стр. 667).}, Козлов {"Монголия и Кам", 1, 2, стр. 272.}, Thorel {В "Voy. d'exploration en Indo-Chine", II, стр. 324--327, Thorel поместил под заглавием "Sauvages à type caucasique du sud de la Chine" антропологическую заметку о черных лоло, из которой я извлекаю следующие. существенные места.

Черные лоло кавказского типа походят на индо-европейцев не только физически, но и костюмом, весьма отличным от костюма окрестных племен. Они высоки ростом и отличаются могучим мускулистым телосложением. Их плечи широки, корпус перехвачен в пояснице, а не представляет четырехугольного обрубка, как у большинства индокитайских племен. Эта. последняя особенность характеризует главным образом женщин, обусловливая грациозность всех их движений. Их конечности отличаются, пропорциональностью и очень развитыми мышцами. Цвет их кожи -- смуглый, но светлее, чем у индусов. Черты их лица энергические, выразительные и законченные: лицо правильное, овальное, с довольно высоким и прямым лбом, покатым только в верхней своей части, и явственно выраженными лобными буграми и надбровными дугами. Глаза впалые. Нос прямой, иногда с горбинкой. Рот средний, реже -- небольшой, с тонкими губами. Челюсти ортогнатичны. Зубы ровные, вертикально поставленные, средней величины, прочные. Подбородок довольно широкий, выдающийся. Борода густая, почти всегда курчавая или волнистая, переходящая на щеки, чего у монголов никогда не бывает. Брови также густые.

Женщины силой и внешностью вполне соответствуют мужчинам и, не смотря на свой высокий рост, отличаются чрезвычайно легкой походкой.

Без сомнения, смешением с этими дикарями должен быть об'яснен тот общепризнанный факт, что китайцы являются народом, в жилах которого течет не мало крови белой расы.

В заключение Thorel ставит следующие вопросы:

Действительно-ли лоло должны считаться аборигенами той страны, которую они теперь занимают, или они выселились сюда из Средней Азии, считаемой прародиной арийских племен? (Thorel писал в 1868 году). Или, может быть, они иммигрировали в южный Китай из Индии?

На эти вопросы он не находит ответа, но выражает надежду, что синологи и филологи, разрешив их, дадут возможность доказать арийское происхождение лоло. (Цит. по Cordier -- "Les Uolos", стр. 648--650).} и друг.

Вышеизложенным ограничиваются те данные, которые в своей совокупности могут служить ответом на поставленные выше вопросы.

Но к какому же типу следует отнести это белокурое племя Внутренней Азии?

Kollmann заметил о черепах, взятых из восточно-сибирских курганов, что хотя они и долихоцефальные, но отличаются от черепов европейских, имея специально азиатскую форму {"Congrès international d'archéologie préhistorique et d'anthropologie" Moscou, 1892), II, Procès verbaux, стр. 29. Иного, впрочем, и ожидать было нельзя, так как нет расы, которая не подвергалась-бы физиологическим изменениям под влиянием новой физической и этнической среды. Иногда этот процесс происходит даже очень быстро. Так, подмечено, что англичане, переселяющиеся в Америку, уже со второго поколения начинают представлять некоторые черты, приближающие их к ирокезам, шерокезам и другим представителям американской расы. Засим в следующих поколениях изменения становятся глубже: система железок достигает minimum'а своего нормального развития, кожа делается сухою, теряет живость оттенков в лице и краску на щеках; череп уменьшается и становится круглым и остроконечным кверху; голова порастает гладкими, лоснящимися и темными волосами; шея удлиняется; замечают также и большее развитие скуловых костей; височные впадины; становятся более глубокими, челюсти более массивными, глаза западают в очень глубокие и близкие одна от другой полости; зрачек (iris) темнеет, взгляд становится острым и диким; одновременно длина костей увеличивается преимущественно в верхних конечностях, так что во Франции и Англии шьются для Америки особые перчатки с особенно длинными пальцами; таз женщины также подвергается изменениям, становясь мало отличным от таза мужчины. Ролль, основываясь на авторитете Н. Ханыкова, утверждает, что большинство немецких семейств, поселившихся на Кавказе, через два поколения приобретают черные волосы и глаза. (См. А. Щапов -- "Историко-географические и этнологические заметки о сибирском населении" в "Извест. Сибирск. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1872, III, No 3--5). Интересен также отзыв Ливптстона о голландских переселенцах в Южную Африку, которые, чуждаясь браков с туземцами, все же постепенно приобретают их некоторые анатомические особенности. Мечников в своем сочинении -- "La civilisation et les grands fleuves historiques", стр. 16, высказывает следующую мысль: Наследственность -- могучий фактор: в союзе с ней приспособление формирует человечество; но влияние ее не в состоянии освободить человека от еще более могучего влияния среды.}.

Значит-ли это, что динлины принадлежали к другой расе, чем белокурые европейцы, или только, что под воздействием монгольского элемента белокурая раса Средней Азии получила такие специфические особенности, которые выделяют ее из европейской среды? Ответа на этот вопрос мы пока не имеем, но для правильной оценки высказанного Kollman'ом мнения надлежит принять во внимание, что длинноголовый тип не может считаться пришлым в Южную Сибирь, так как он существовал там уже в палеолитический и во всяком случае в неолитический период, по форме черепа напоминая низшие расы Европы. Впрочем этот тип мог и не иметь непосредственной генетической связи с позднее заселившей Среднюю Азию светловолосой расой.

Белокурые народы Средней Азии {У китайцев под именем "рыжих" известны все нечерноволосые племена, начиная с белокурых и кончая темнорусыми.} характеризуются следующими признаками: рост средний, но часто высокий (киргизы IX века, черные лоло, мосо), плотное и крепкое телосложение (лоло, мосо), продолговатое лицо (усуни); цвет кожи белый (ярко-белый у киргиз {Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen", стр. 432.}) с румянцем на щеках (киргизы, лоло, амдосцы); белокурые волоса прямые, но иногда и вьющиеся (енисейские остяки); нос выдающийся вперед, прямой, часто орлиный (енисейские остяки, лоло, многие отибетившиеся поколения Амдо и долин верхнего Ян-цзы-цзян'а); светлые глаза (динлины, усуни, киргизы, динлины(?) среди кидаыей, некоторые индивидуумы среди манчьжур XVIII века, енисейские остяки, некоторые маньские племена). Это те же признаки, которые характеризуют и белокурую расу Европы. Возможно ли, однако, допустить, сосуществование двух рас, различных по происхождению, но одаренных одинаковыми физическими признаками и психическими особенностями {Я уже имел случай говорить о том, что динлины отличались очень развитым чувством индивидуальности; тою же расовою особенностью характера отличается и белокурый тип Европы. Динлины были воинами по натуре, по призванию. "Ce sont des gens braves et hardis au combat" (Chavannes -- "Les pays décident d'après le Wei-lio", стр. 561). Будучи подвижными, энергичными, деятельными и в то же время не отличаясь привязанностью к родине, они покидали последнюю, когда условия жизни в ней изменялись, и расходились все дальше в поисках стран, где их социальная жизнь в форме мелкой общины, управляемой выборными старшинами, могла иметь еще место. "Chacun de leurs groupes а son petit chef et ils ne sauraient être assujettis les uns aux autres". (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux", стр. 29). Где-бы, однако, динлины ни жили, их главными, излюбленными промыслами были охота и рыбная ловля, которые вполне удовлетворяли их бродячим наклонностям, их предприимчивой натуре, в высшей степени самостоятельной и рыцарской; они не выносили деспотизма, но и сами никогда не были деспотами ни в семье, ни в кругу своих рабов (Colborne Baber -- "Travels and Researches in the interior of China", глава IV; Legendrt -- "Races aborigènes. Les Lobs" в "T'oung Pao", II série, 1909, X) и подчиненных. В силу этих расовых особенностей и неразвитой у них чувственности динлины являются в Азии единственным народом, у которого моногамия составляла первичную и основную форму брака. (Эта форма сохранилась и до настоящего времени у енисейских остяков). Вообще на динлинах вполне оправдывается та общая характеристика белокурой расы, которую дает нам Lapouge (см. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Зап. Китай", II, стр. 282--284).

Кстати замечу, что, по мнению de Harlez'а ("Les religions de la Chine"в "Le Muséon", 1891, X), древняя религия китайцев была искажена чжоуцами (народом, как выше (стр. 14) указывалось, смешанного происхождения, в котором преобладающий элемент составляли динлины), которые, затемнив представление о Шан-ди, высшем боге-мироправителе, внесли в нее натурализм и культ героев.

De Harlez также находит, что по своим этническим особенностям и нравам народ чжоуский очень близок к арийцам ("La nationalité du peuple de Tcheou" в "Journal Asiatique", 8 série, 1892, XX, p. 335).}? Конечно нет.

Кастрен {"Ueber die Ursitze des finnischen Volkes" в "Kleinere Schriften", стр. 107--122; см. также "Reiseberichte und Briefe aus den Jahren 1845--1849", стр. 401.}, исходя из соображения, что финское племя составляет вместе с самоедским и тюркским одну замкнутую группу, что прародиной самоедов и тюрков является Алтайско-Саянское нагорье, что у местного населения до последнего времени сохранилось предание о населявшем некогда Саяны светлоглазом племени аккарак и что это предание подтверждается и данными китайской истории, пришел к заключению, что это племя аккарак должно было принадлежать к финской народности, во все времена отличавшейся светлой окраской глаз и волос {За принадлежность светлооких и светловолосых автохтонов Сибири (динлинов и усуней) к финскому племени ранее Кастрена высказался синолог Naumann.}, и что поэтому прародиной финнов следует считать помянутое нагорье.

Кастрен писал в пятидесятых годах прошлого столетия, когда лингвистическим признакам давалось преобладающее значение в решении вопросов о различии или общности происхождения народов. Ныне их место заступили физические признаки как значительно более устойчивые и сохраняющиеся, несмотря на скрещивание и влияние окружающей среды, и если современная антропология знает финно-угорскую группу языков, то уже не будет трактовать о финно-угорской группе народов, так как языки этой группы свойственны народам в расовом отношении глубоко различным, в большинстве очень смешанным и в своем антропологическом типе носящим резкие следы чуждого воздействия {Примером могут служить хотя бы черемисы. По свидетельству Никольского ("Этногр.-антропол. очерк восточных черемис" в "Трудах Антроп. Общ. при Военно-Медиц. акад.", II, стр. 50), среди горных черемисов до 70% темнорусых и чисторусых. По своим физическим свойства" они весьма заметно отличаются от луговых: они выше ростом, крепче телосложением, с продолговато-овальным лицом и окладистой бородой. У И. В. Смирнова ("Черемисы", стр. 85) читаем однако: у луговых черемисов мы встречаем такую же смесь черноволосых и белокурых особей, бронзовый белый цвет кожи, как и у горных. Соммье ("О черемисах", перевод в "Записк. Уральского общ. любителей естествознания", XIV) нашел, что головной указатель у черемисов колеблется между 92,02 (гипербрахицефалы) и 70,70 (долихоцефалы).}. К тому же прямые потомки племени аккарак {Об языке динлинов не имеется сведений в литературе. Китайцы называли его птичьим. Птичьим же называли они языки мосо (Ивановский -- "Материалы для истории Юго-Западного Китая", 1, 2, стр. 45, где говорится: "в их языке много птичьих звуков"), пу-женей (Ивановский, op. cit., стр. 61) и друг. Может быть к этой характеристике может иметь отношение замечание Desgodins (op. cit., стр. 374) о языке племени мэлам: "Il n'est pas monosyllabique, surtout dans les mots qui sont indigènes ou du moins qui n'ont pas une origine thibétaine. La prononciation n'est pas douce et uniforme comme celle du thibétain, mais, sans être rude, elle est extrêmement saccadée; chaque syllabe est accentuée séparément, de sorte que parfois et surtout quand on parle vite et avec animation, on croirait entendre parler des bègues".} говорят не на одном из финских наречий, а или на тюркском языке (кумандинские и мрасские инородцы) или на языке, представляющем, по выражению Kamstedt'а -- "eine kleine bunte oase zwischen den einförmigen, einfachen agglutinierenden sprachen aller ihrer nachbaren" {"Ueber den Ursprung der sog. Jenisej-ostjaken" в "Journal de la Société Finno-Ougrienne", 1907, XXIV, 2, стр. 2.}, причем неизвестно даже, в какую семью языков правильнее было-бы его отнести, хотя в нем и имеются элементы, сближающие его с семьей индокитайских языков {Terrien de Lacoitperïe ("Journal of the Royal Asiatic Society", 1899, стр. 404) находит в нем сродство с древне-китайским диалектом. Ту же мысль пятьдесят лет ранне высказал и Кастрен. De Charency ("Journ. Asiat", V série, 1869, XVI, стр. 258--259) полагает, что ближе всего этот язык стоит к языку айно.}.

В этом, конечно, нельзя не видеть подтверждения той генетической связи между северными и южными племенами динлинов, которую мы вправе предполагать, ознакомившись с фактами, изложенными на предшедших страницах.

В виду приведенных здесь данных я считаю излишним касаться гипотез: Флоринскою ("Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни") о славянской и Ab. Rémusat ("Recherches sur les langues Tartares") германской национальности саянских динлинов. Только Radioff ("Aus Sibirien", II, стр. 99--100) дал. правильное освещение вопросу об енисейцах, выделявшихся среди прочих народов Алтайско-Саянского нагорья своей высшей культурой.

Эти факты дают также возможность придти к следующим выводам:

Белокурая раса, динлины китайцев, имела на заре китайской истории обширное распространение в Средней Азии.

Начавшееся с незапамятных времен, под давлением политических причин, переселение динлинов из области бассейна Желтой реки на север почти закончилось к концу V века до Р. Хр.

Из борьбы с тюркскими племенами, которую им пришлось выдержать в новом их отечестве, в северной Монголии и южной Сибири, динлины вышли и политически и морально побежденными, чему больше всего способствовала их неспособность, сплотиться в крепкое политическое целое.

Несколько семейств так называемых енисейских остяков, сумевших сохранить от чуждых влияний свой язык и отчасти расовые особенности, составляют в настоящее время все то, что осталось от некогда многочисленного динлинского племени, растворившегося в море короткоголовых и образовавшего в их среде несколько сильных народностей, давно уже впрочем также сошедших с мировой сцены.

Приближаясь по языку к народам индо-китайской группы, динлины по своим физическим признакам и психическим особенностям принадлежали к той же белокурой расе, которая некоторыми антропологами считается первобытной в Европе.

Этот последний вывод подтверждают как палеоэтнологические, так отчасти и археологические данные, к обзору коих я и перехожу ниже.

Можно считать доказанным, что человек населял Сибирь в эпоху пост-плиоцена, будучи здесь, как и в Европе, современником мамонта и носорога {Н. Ф. Кащенко -- "Скелет мамонта со следами употребления, некоторых частей тела этого животного в пищу современным ему человеком" в "Зап. И. Акад. Наук по физ.-мат. отд.", VIII сер., 1901, XI, No 7; idem -- "Ein von Menschen verzehrtes Mammuth" в "Correspondenz-Blatt der Deutschen Gesellschaft für Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte", 1896. С. К. Кузнецов -- "Находка скелета мамонта со следами человека близ г. Томска" в "Сибирск. Вестн.", 1896, NoNo 90 и 92. Примеч. к этой ст. Н. Ф. Кащенко там же, No 94. См. также "Сибирск. Живая Старина", 1924, вып. II, стр. 153-154.-- "Раскопки Г. П. Сосновского и Н. К. Ауэрбаха, где читаем: "обоим исследователям удалось обнаружить на склоне Афонтовой горы, у г. Красноярска, совместно с остатками технической деятельности человека обожженные и обработанные кости мамонта, что дает возможность с уверенностью говорить об одновременности существования человека с мамонтом на берегу Енисея". Это впрочем подтверждается и непосредственной находкой костей человека. Отчет Ауэрбаха и Сосновского -- "Остатки древнейшей культуры человека в Сибири" печатался в "Жизни Сибири", 1924, NoNo 5--6.

Распространено мнение, что мамонт и носорог вымерли в Сибири позднее, чем в Европе (см., например, Mortillet -- "La préhistorique antiquité de l'homme", 1885, стр. 326--327; цит. по Черскому -- "Описание коллекции послетретичных млекопитающих животных, собр. Ново-сибирской экспедицией 1885--1886^е). Черский не разделяет этого мнения (ibid., стр. 692 и 702); повидимому, однако, он не составил себе строго-определенного взгляда на этот предмет, так как в другом месте (ibid., стр. 672) он пишет: Elaphus primigenius и Rangifer tarandus встречаются в Европе в гораздо более древних горизонтах пост-плиоценовых отложений, чем в Сибири. Более позднее исчезновение мамонта в Сибири об'яснило-бы и иркутскую находку 1871 года грубых гончарных изделий, отнесенных к палеолиту по совместному нахождению их с костями мамонта (Гр. А. С. Уваров -- "Археология России. Каменный период", стр. 254).

Заборовский (Zaborowsky -- "La Russie préhistorique et les relations de l'Europe avec l'Asie par la Caspienne" в "Revue scientifique", Paris, 1895, II, p.p. 587--593) полагает, что палеолитический человек явился вместе с мамонтом в Азию из Европы лишь в конце ледникового периода.}. Его стоянки обнаружены в окрестностях Томска {Н. Кащенко, op. cit.} и Красноярска {Савенков -- "К разведочным материалам по археологии среднего течения Енисея" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XVII, No 3--4, стр. 34 и 96; Черский, op. cit., стр. 702. Оббитые орудия известны и из других Местностей Енисейской долины. См. Савенков -- "Каменный век в Минусинском крае", стр. 31.}, в Минусинском уезде {Г. П. Сосновский -- "Палеолитические находки в Минусинском крае" в "Сиб. Жив. Старине", 1924, вып. II, стр. 127 и след.} в Иркутской губ.-- близь г. Иркутска {Черский, op. cit., стр. 696; idem -- "Изв. Сибирск. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1872, III, No 3, стр. 167; гр. Уваров -- "Археология России и каменный век", 1881, I, стр. 237.} и в долине р. Унги, притока Ангары {Агапитов -- "Следы каменного века в басс. р. Куды и по р. Унге" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XII, No 4--5.}. Долина Унги была впрочем исследована довольно поверхностно {Г. Сосновский -- "К археологии Ангарского края" в "Сиб. Живой Старине", Иркутск, 1923, стр. 131, даже пишет, что Н. Агапитов допустил ошибку, отнеся всю коллекцию каменных орудий, найденных М. Н. Хангаловым на песках в низовье р. Унги к палеолитической эпохе.}, что же касается существования палеолитического человека близь г. Иркутска и в долине среднего Енисея, то оно удостоверяется не только типом найденных здесь орудий (Мустье, Ашёль), но и условиями залегания их в пост-плиоценовых толщах.

Мы не располагаем краниологическим материалом, который с уверенностью можно было-бы отнести к пост-плиоцену. Однако в бассейне нижней Селенги были найдены остеологические остатки, которые, повидимому, принадлежат древнейшим насельникам южной Сибири {Талько-Грынцевич -- "Протокол Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурского отдела И. Русск. Геогр. Общ." No 8, 1897, стр. 78--80; idem -- "Материалы к палеоэтнологии Забайкалья" в "Трудах" того же Общ., т. VI, вып. V стр. 23, вып. 2; idem -- "Древние аборигены Забайкалья в сравнении, с современными инородцами", там же, VIII, вып. 1, стр. 35 и след.}. Это доказывается как тем состоянием, в каком были найдены костяки, так и характером черепов, имеющих все признаки первобытности: неуклюжесть форм, некрасивое строение и предельность головных указателей. Эти древнейшие обитатели бассейна Селенги принадлежали к двум расам: крайней короткоголовой (головной указатель 93,6) и крайней длинноголовой (тот же указатель --68,0). Первая отличалась большой высотой черепного свода, необыкновенной шириной затылка и грубостью форм как нижней челюсти, так -и всех частей черепа, вторая -- значительной вертикальной сплющенностью черепа, сильным развитием надбровных дуг и длинным и плоским теменем.

Обе эти расы, как полагает Талько-Грынцевич, существуя в Забайкалье единовременно, находились на одном уровне культуры, причем длинноголовый тип преобладал среди женщин, а короткоголовый среди мужчин. Далее же он пишет: факт нахождения в уроч. Сухой ключ в одном и том же типе могил двух рас весьма замечателен и подтверждается раскопкой курганов в уроч. Аршан-Хундуй {"Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурск. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", VI, 1, стр. 23.}.

Но в этом последнем урочище, как равно и в урочище Сухой ключ, мы встречаемся с погребениями неолитической эпохи, в виду чего Талько-Грынцевич поступает едва-ли: правильно, об'единяя погребенных в этих урочищах с обнаруженными в иных условиях, например, при разработке выемки под полотно железной дороги в долине Хилка, на горном склоне, поросшем хвойным лесом, на глубине десяти футов (головной указатель 68) {"Протокол Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурск. отдела И. Русск. Геогр. Общ." No 8.}. Здесь не было найдено никаких следов погребения как равно и в тех случаях, когда костяки добывались из песчаных выдувов со значительных иногда глубин. Впрочем далее он признает отсутствие твердых данных для такового об'единения, так как пишет, что разнородность черепных типов каменного века заставляет рассматривать каждый из них отдельно {"Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурск. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", VIII, вып. 1, стр. 37.}.

Из вышеизложенного видно, что костяков, которые бесспорно можно было-бы отнести к диллювиальному человеку, в Сибири еще обнаружено не было, хотя очень вероятно, что таковым и окажется тот длинноголовый тип, который описан Талько-Грынцевичем по остеологическим остаткам, обнаруженным случайно на больших глубинах без каких либо признаков погребения.

Раз мы ничего определенного не знаем о человеке палеолитической эпохи Сибири, мы не можем конечно и установить, к какому времени должно быть отнесено начало смешения рас, правильнее -- начало поглощения Длинноголового элемента короткоголовым, которое обнаружилось в неолитическую эпоху уже повсеместно в Монголии и Сибири {R. Torii (R. et К. Torii -- "Populations primitives de la Mongolie orientale" в "Journal of the College of Science Imperial University of Tokyo", 1914, XXXVI, 4, стр. 38 и 97), ссылаясь на Laufer'а. ("Jade", "А study in Chinese Archeology and Religion", 1912) и собственные свои изыскания на всем протяжении от Инь-шаня до Кореи, высказывается в том смысле, что Восточная Азия не знала периода палеолита, и что первые ее насельники, явившиеся с запада, из Алтая или Восточного Туркестана, были уже в периоде неолитической культуры; найденные же им образцы грубо отбитых орудий каменного века по условиям их находки он отнес также к эпохе полированного камня.

Открыть несомненные остатки палеолитического человека настолько, однако, трудно, что беглые работы, произведенные супружеской четой Torii в Восточной Монголии, конечно, не могут служить базой для обоснованных выводов.}.

Приведенное выше замечание Талько-Грынцевича дает повод думать, что уже в начале неолита долину Селенги населил народ, отличавшийся крайней брахицефалией (93,6) и черепным типом, дающим повод относить его к первобытной расе. Здесь он встретил столь же первобытную длинноголовую расу, которую и покорил, полонив женщин, костяки которых мы и находим в могилах, однотипных с теми, которые заключают короткоголовых мужчин {Я не настаиваю на этом заключении, но не могу не отметить, что оно совпадает с мнением G. de Mortillet, полагавшего по отношению к Европе, что первобытное ее население было длинноголовым (каннштатская раса) и что массовое вторжение в нее короткоголовых произошло не ранее начала неолитической эпохи. Того же взгляда держался и Брока, да он и ныне остается неопровергнутым.}.

Какая судьба постигла эти расы -- нам неизвестно, так как последующие обитатели Забайкалья, к которым мы ниже вернемся, не могут быть генетически с ними связаны и в культурном отношении относятся к позднейшим периодам.

К западу, однако, от оз. Байкала, в бассейне Ангары, мы вновь встречаемся с человеком неолитической культуры, державшимся различных обрядов погребения {Витковский -- "Следы каменного века в долине р. Ангары" в "Изв. Восточно-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XX, No 1; idem -- "Отчет о раскопке могил каменного века в Иркутской губернии" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1880, XI, No 3--4, 1882. XIII, No 1--2. В последнее время неолитическая стоянка найдена была также и на самом берегу озера Байкала (см. Б. Петри -- "Вторая поездка в Предбайкалье летом 1913" в "Изв. Русск. Комит. для изучения Средней и Восточной Азии", etc., серия II, No 3, 1914; idem -- "Неолитические находки на берегу Байкала" в "Сборнике Музея Антроп. и Этногр. при И. Акад. Наук", 1916), а также по Ангаре в ближайших окрестностях города Иркутска (М. Я. Овчинников -- "Материалы для изучения памятников древностей в окрестностях г. Иркутска" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1904, XXXV, No 3).}. Но и здесь приходится отметить то же смешение этнических типов, что и в Забайкалье; несмотря на общность кладбищ и однотипность в этих случаях погребения, черепа, сохранившиеся в них, представляют такие различия, которые далеко выходят за пределы индивидуальных уклонений, встречаемых в одном племени. В общем однако можно сказать про племя, жившее в долине Китоя, да пожалуй и про племя, населявшее долину р. Ангары близ Иркутска, что, будучи смешанным, оно все же в главной своей массе состояло из длинноголовых и среднегодовых (71, 9--79), отличавшихся узколобым черепом с сильно развитой затылочной частью, коротким лицом и резко выраженным челюстным прогнатизмом {Последняя особенность характеризует, главным образом, черепа Китойского кладбища.}. Достигнув некоторого совершенства в умении обрабатывать (шлифовать) камень, племя это еще не умело сверлить его, да и гончарное искусство стояло у него на низкой ступени развития; домашних животных оно не имело и жило охотой и рыбной ловлей.

Кроме упомянутых, стоянки неолитического человека были найдены до настоящего времени на побережьи оз. Байкала, в долинах следующих рек южной Сибири между оз. Байкалом и Енисеем: Тунки, Куды, Уды, и Ангары (в окрестностях гор. Баланганска, на Антоновском острове, в 40 верстах ниже Падунского порога, и при устьях речек Малой Кежмы и Чадобца) и в следующих местах но Енисею и его притокам: у Абаканской управы, в окрестностях г. Минусинска и селений Адрихи, Анаша, Батеней, Байкалова, Бейского, Базаихи, Беллыка, Белого Яра, Караульного острога, Лепешкина, Теся на р. Тубе, Шунеры, Юдина, в вершинах речек Узун-жула и Часгола и на горе Цзых, составляющей западное продолжение Ойского хребта. Доставлены были Сафьяновым каменные орудия и из северо-западной Монголии без ближайшего однако указания местности {"Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурского отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1900, III, вып. 2-3, стр. 7.}, а также Минцловым из долины речки Уюк.

Длинноголовая раса, населявшая южную Сибирь в неолитическую эпоху, едва-ли имела какую-либо генетическую связь с племенами ди, т. е. динлинами, жившими, как мы уже знаем, с незапамятных времен в области бассейна Желтой реки. Скорее в ней можно видеть расу, остатки которой и до настоящего времени сохранились на дальнем востоке Азии (айно) {У айно сохранилось предание, что они пришли с запада, имея в качестве домашнего животного собаку. Выселиться на Сахалин и острова Японского архипелага они должны были еще в неолитическое время, т. е. до своего знакомства с металлами, и не позднее 2000 лет до Р. Хр., когда в Маньчжурию проникла бронзовая культура.

Этих айно Münsterberg ("Chinesische Kunstgeschichte", 1910, I, стр. 10--13) считает частью народа кавказской расы ("Kaukasoider Volkstamm"), которая примерно за 3000 лет до Р. Хр. проникла в Сибирь и явилась там носительницей домикенской культуры. Эту гипотезу он подкрепляет антропологическими выводами Gaupp'А. ("Zeitchrift für Ethnologie", 1909, V, стр. 730--734), обнаружившего у маньчжур, монголов и китайцев признаки значительной примеси крови белой расы. Вышеизложенное дает нам, однако, иное объяснение этой примеси. А. А. Ивановский ("Население земного шара" в "Труд. Антроп. отд. И. Общ. любит. Ест., Антр. и Этногр.", XXVII, стр. 1911, стр. 359), на основании работ проф. Koganei ("Kurze Mittheilungen über Untersuchungen an lebenden Aino" в "Archv f. Anthrop.", XXIV, и "Beiträge zur physischen Anthropologie der Aino", Tokyo, 1893) выделяет айно в отдельную антропологическую группу, не имеющую сродства с другими народными типами. Как-бы то ни было, имеющиеся у нас в настоящее время археологические данные не оправдывают гипотезы Münsterberg'А. о существовании в южной Сибири в неолитическую эпоху высокой культуры. Если же последняя была обнаружена в Маньчжурии, то единственное правдоподобное об'яснение этому факту я вижу в китайском влиянии, которое сказалось здесь раньше, чем к. западу от Байкала. Едва-ли также для об'яснения существования у айно фаллического культа необходимо оглядываться на запад. Культ этот существовал и существует у многих народов в самых различных стадиях развития от бушменов и жителей островов Суматры и Адмиралтейства до японцев включительно.}.

Китайцы свидетельствуют, что уже с глубокой древности динлины были знакомы с земледелием и вели полуохотничий, полуоседлый образ жизни, имели города (селения) и дома -- деревянные срубы, крытые древесной корой, камышом или бамбуком, были знакомы с литейным делом и сами себе изготовляли всякого рода оружие. Вообще же, покидая в V веке до Р. Хр. {"Часть инородцев ди, пишет Георгиевский ("Первый период китайской истории", стр. 247), выступила из Китая вследствие начавшихся с 463 года нападений со стороны князей Ханьского, Вэйского и Чжаоского", В другом своем сочинении -- "О корневом составе китайского языка в связи с вопросом о происхождении китайцев", стр. 68 и 79, Георгиевский прибавляет, что эти ди выселились на север. См. также Plath -- "Die fremden barbarischen Stämme im alten China", стр. 463.} долину Желтой реки и уходя на север, они должны были унести туда много культурных привычек и знаний, частью заимствованных у китайцев после многовековой почти совместной жизни с последними {О некоторых динлинских поколениях, оттесненных китайцами к югу, читаем: "Beaucoup d'entre eux connaissent la langue du Royaume du Milieu parce qu'ils ont résidé dans le Royaume du Milieu mêlés à la population" (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio", стр. 524).}. На севере они должны были явиться носителями высшей, по тому времени культуры и всего вероятнее тем народом, который оставил нам многочисленные памятники своего пребывания на юге Сибири и в северной Монголии в виде городищ, оросительных каналов, мощенных дорог, в особенности же могильных устройств, являющихся обыкновенно наиболее ярким и поучительным следом доисторической жизни человечества.

Уже в своей прародине, в бассейне Желтой реки, динлины должны были в значительной мере утратить свою расовую чистоту, частью смешавшись с тибетскими короткоголовыми племенами (цянами), частью с китайцами {Китайские анналы очень часто упоминают о ди совместно с жунами, племенем также, повидимому, смешанного происхождения, в котором видную роль играли цянский (тибетский) и динлинский элементы; так, под 636 г. до Р. Хр. в них говорится (Иакинф) -- "Собрание сведений о народ. Средн. Азии", I, стр. 6): "Вынь-гун, князь удела Цзинь, прогнал жун-ди, поселившихся в Хэ-си (т. е. к западу от изгиба Желтой реки) под именем чи-ди и бай-ди", т. е. тех именно отделов ди, которые позднее частью выселились на север. Отсюда видно, что жун-ди, т. е. жуны и ди образовали смешанные племена чи-ди и бай-ди. Действительно, в тех случаях, где у о. Иакинф а переведено "жун-ди", Георгиевский говорит или о жунах или о ди (ср., например, Иакинф), ibid., и Георгиевский -- "Первый период китайской истории", стр. 102). Plath ("Die fremden barbarischen Stämme im. alten China" в "Sitzungsber. d. philos. - philol. Cl. der Akademie d. Wiss.", 1874, стр. 457, 458 и 463) также пишет: "Als Tscheu Thaiwang (Tan-fu, у Иакинфа -- Шань-фу), 1328 v. Chr. in Pin (Бинь) wohnte, machten, nach Mengtseu, 1, 2, 15 I, die Ti-jin. (Männer) beständig Einfälle". "Der Sse-ki Tscheu pen-ki B. 4, f. 4, v. flg. lässt die "Jung" und "Ti" den alten Tan-fu angreifen. Nach f. 2 und 15 gab Pu-kho, der Nachkomme Heu-tsi's (der Ahn's der Dynastie Tscheu), dessen Amt auf und entfloh zwischen den "Jung" und "Ti". Der 2 Nachkomme Kung-lieu nahm, obwohl er mitten zwischen den "Jung" und "Ti" war Heu-tsi's Amt indess wieder auf, beackerte das Feld", etc. Жуны и ди, повидимому, столь мало отличались между собой, что китайцы их иногда смешивали; так, о некоторых родах ди Юй-хуань пишет: Эти диские племена в прежнее время назывались западными жунами (Chavannes, ibid.). См. также Васильев -- "Об отношениях китайского языка к среднеазиатским" в "Журнале Минист. Народн. Просвещ.", 1872, сентябрь, стр. 104, который писала "Если мы не можем определить ни точных границ, ни существенного различия между жунами и ди, облегавшими с запада и севера вновь образовавшееся (китайское) государство, то мы не можем точно также сказать, в чем состояло различие собственно китайских подданных от этих жунов и ди".

О случаях бегства китайцев к жунам и ди китайская летопись упоминает довольно часто. Привожу пример: "При упадке благоустройства в государстве Ся (2205--1766 до Р. Хр.), пишет Сы-ма Цяиь, Гун-лю лишен был должности главного попечителя земледелия и бежал к западным инородцам. Он построил там городок Бинь (находился в Шэнь-си; см. Biot -- "Études sur les anciens temps de" l'histoire Chinoise" в "Journ. Asiatique", 4 série, VII, стр. 407) и претворился, по выражению о. Иакинфа, в жуна. В те времена китайцы, селясь между инородцами, очень часто, принимали их образ жизни, одежду и проч. (см. Biot, op. cit., стр. 440); даже татуировались (Biot, ibid.).}. На севере, где они должны были столкнуться с тюркской народностью, расовые их особенности должны были еще более пострадать. Мы даже находим здесь 12--13 столетий спустя два народа -- хагясов и уйгуров, образовавшихся из динлинов и тюрков в различной степени смешения {О хагясах китайцы пишут как о смешанном с динлинами народе (Иакинф, op. cit, 1, 2, стр. 413). То же сообщается и об уйгурах: "Гаргюйцы (т. е. уйгуры) суть потомки древнего поколения чи-ди" (Иакинф, ibid., стр. 248).}. Таким образом, допуская, что первоначальный тип динлинов был длинноголовый, все, что мы можем ожидать от их потомков, переселившихся на север, это -- наклонности к долихоцефалии.

Серьезным доводом в пользу отождествления динлинов с теми племенами, которые оставили после себя в южной Сибири и Северной Монголии памятники высшей культуры, могло-бы служить установленное сходство их погребальных обрядов. В этом отношении мне удалось извлечь из сочинений об инородцах Китая следующие данныя:

Мяо оставляли покойника в гробу без погребения иногда несколько (до 12) лет; когда же в общине таких гробов накапливалось около сотни, то общими усилиями строили "зало демонов" (т. е. предков), куда их и сносили. Могилы для временного помещения покойников они обставляли досками или каменными плитами {Ивановский -- "Материалы для истории инородцев юго-западного Китая", 1, 2, стр. 96.}.

Сун-вайские мани также предавали земле тело покойника по истечении трех лет; до тех-же пор хранили его в деревянном, смазанном воском гробу, который закапывался по левую сторону жилища {Ивановский, op. cit., стр. 90.}.

Равным образом и лун-цзя в течение трех лет пеклись о покойнике, производя за это время три раза операцию соскабливания разлагающегося мяса с костей {Ивановский, op. cit., II, стр. 92.}.

Хагясы сжигали (обжигали) покойника; потом собирали его кости и, год спустя, предавали их земле {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 446; Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen", стр. 435.}.

Чун-цзя сжигали покойника по истечении года и только уже затем совершали похоронный обряд.

О мосо принц Генрих Орлеанский {Henri d'Orléans -- "Du Tonkin aux Indes", 1898 (цит. по Bacol -- "Les Mo-so", стр. 24).} пишет: мертвых они сжигают, но обряд этот никогда не совершается во время жатвы: трупы ждут конца этого периода, ради чего их нередко просаливают.

Бэ-жени, предав покойника земле, ставили над его могилой его изображение, высеченное из камня {Ивановский, op. cit., II, стр. 31.}.

Тот же обычай существовал и у цоньских маней {Ивановский, op. cit., II, стр. 5--6.} и майча, которые впрочем резали статую из дерева {Ивановский, op. cit., II, стр. 77.}.

Хэй-лоло сохранили и доныне обычай высекать изображения покойников на скалах {Devèria -- "La frontière Sino-annamite", стр. 150.}. О лоло, населяющих горы Лан-шань, миссионер Upcraft {"The Wild Men of Szechuan", цит. по Càrdler, op. cit., стр. 670.} сообщает: "мертвых сжигают, и если это глава семьи, то из костра отбирают слегка обуглившееся полено, полируют его и на образовавшейся гладкой поверхности рисуют изображение покойного, которое затем и помещают на видном месте. Нечто подобное замечено было и у мосо {Playfair в "China Review", V, стр. 99 (цит. по Bacot -- "Les Moso", стр. 24).} и некоторых других маньских племен {Madrolle -- "Quelques peuplades Lo-lo" в "T'oung Pao", II série, 1908, IX, стр. 540.}. У на-пу-лоло золу собирают в урны, которые и предают земле {"Известия Восточного Института", т. XIII, вып. I, стр. 260.}.

О большинстве динлинских родов говорится также, что у них в обычае наряжать покойника во все лучшее и ставить в могилы сосуды.

Сводя эти краткие известия о погребальных обычаях у некоторых племен динлинской расы, мы можем придти к тому заключению, что, несмотря на несущественные у каждого племени отклонения от общего типа погребения, последнее у большинства {Если только не у всех, так как при краткости приведенных выше известий о погребальном ритуале инородцев умолчание китайцев о тех предварительных операциях, каким, может быть, подвергался у бэ-женей, например, труп покойного до его погребения, нельзя, как мне кажется, трактовать как отрицание таковых операций.} сводилось к тому, что окончательно предавались земле не тела усопших, а их костяки, причем освобождение костей от мяса достигалось различными путями, не исключая и периодического соскабливания гниющего мяса с костей. Засим, у некоторых племен, эти костяки погребались порознь, у других в обширных могилах, и наконец, что у некоторых племен было в обычае ставить над могилой изваянное изображение погребенного.

Насколько же эти погребальные обряды об'ясняют то, что дает нам внутреннее содержание южно-сибирских курганов эпохи меди и бронзы {Утверждать, что динлины в V веке до Р. Хр. и позднее не знали железа, не имеется, конечно, оснований. С металлами и в том числе железом китайцы были знакомы уже в эпоху Фу - си (2852--2737 до Р. Хр.); так, в книге Гуй-цзян, например, мы читаем: "Гун-гун обложил народ податями и взыскивал их беспощадно; он выковал из железа" мечи и топоры, и народ, не имея поддержки, погиб самым жалким образом; он же предался всяким излишествам, и излишества его погубили" (Е. Simon -- "Exposé chronologique des principales découvertes d'après les anciens livres chinois" в "Revue d'anthropologie", 2 série, 1885, VIII, стр. 628). В VII веке до Р. Хр. в Китае установлена монополия на производство железных изделий. Позднее китайское железо получило большую известность в Азии и, по словам Плиния Старшею, доставлялось даже в пределы Римской империи, где его ценили очень высоко (см. Hirth -- "The Ancient History of China tothe end of the Chou dynastie", 1908, стр. 203--204). Железо же, как предмет вывоза из Средней Азии, упоминается и в Магабхарате. Однако, в эпоху заселения Алтайско-Саянскаго нагорья динлины все же, повидимому, не вышли еще из бронзового века и отдавали предпочтение меди пред плохим железом всюду, где добыча ее представлялась возможной. Я не знаю, на каком основании Münsterberg ("Chinesische Kunstgeschichte", I, стр. 31) пишет, что железо стало известно в Китае только в VII в. до Р. Хр., во всеобщее же употребление вошло не ранее V в.; даже в 119 г. оно, будто-бы, было еще столь редко, что правительство хотело вновь монополизировать его употребление. Оружие из бронзы выделывалось вплоть до III в. по Р. Хр. (ibid., стр. 77).}?

К числу могил этой эпохи откосятся во 1) плоские, иногда прикрытые каменными плитами могилы, обставленные каменными же, на ребро поставленными плитами, которые или высоко поднимаются над поверхностью почвы (так называемые "маяки") или едва из нее выступают, во 2) земляные или сложенные из небольших камней, то куполообразные, то очень плоские курганы, иногда обставленные на некотором расстоянии камнями, образующими вокруг насыпи прямоугольник или круг, иногда же с поставленными вертикально каменными плитами по углам квадрата, с погребением или в деревянных (лиственница, сосна) срубах или в гробницах, обставленных массивными плитами из песчаника или сланца.

Область распространения этих типов могил очень обширна и захватывает район между Енисеем и Иртышом {Radloff -- "Aus Sibirien", II, стр. 68--103; Попов -- "О чудских могилах Минусинского края" в "Изв. Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1876, VII, NO 2--3, стр. 70; Аористов -- "Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 году" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", XI, 1888, стр. 385 и след.; idem -- "Путешествие на Алтай и за Саяны" в "Зап. Зап.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", VIII, 2, стр. 9--55; idem -- "Доисторические могилы в окрестностях Минусинска" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ." 1883, XIX, стр. 246--251; Ядринцев -- "Описание сибирских курганов и древностей" в "Трудах И. Моск. Археол. Общ.", 1883, IX, 2--3, стр. 188, 192 и 195; Потанин -- "Памятники древности в сев.-зап. Монголии, замеченные во время поездки 1879 г." в "Трудах И. Моск. Археол. Общ.", X, 1885; Клеменц -- "Древности Минусинского Музея"; Флоренский -- "Топографические сведения о курганах Западной Сибири" в "Изв. И. Томского Укив.", 1888--1889; Granö -- "Archäologische Beobachtungen von meiner Reise in Südsibirien und der Nord-West-Mongolei im Jahre 1909", стр. 9--16.}, значительную часть Урянхайской территории {Адрианов -- "Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 году"; Granö -- "Archäologische Beobachtungen von meinen Reisen in den nördlichen grenzgegenden Chinas in den Jahren 1906 u. 1907"; Минцлов, рукоп. заметка.}, вероятно, большую часть Кобдинской Монголии {Северная часть Кобдинской Монголии и местами Хангайское нагорье изобилуют древними могильными насыпями, во всем сходными с урянхайскими, относимыми к медному (бронзовому) веку. Следует, однако, иметь в виду, что в области бассейна р. Селенги однотипные погребения, не заключающие никаких изделий, были отнесены Талька-Грынцевичем ("Древние аборигены Забайкалья в сравнении с современными инородцами" в "Труд. Троицкос.-Кяхт. отд. Приам. отдела И. Русск. Общ.", 1905, VIII, I, стр. 33--35) к неолитической эпохе. О распространении их в Монголии см. Потанин -- "Очерки сев.-зап. Монголии", 2, 1881, стр. 47--64; idem -- "Памятники древности в сев.-зап. Монголии, замеченные во время поездки 1879 г."; idem -- "Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", I, стр. 505, 506, 514-516, 520, 526, 528--530, 534 и 536; Radloff -- "Aus Sibirien", II, стр. 72--73, А. Позднеев -- "Монголия и монголы", I, стр. 201, 203, 217-219, 223, 225, 228--231, 359--361, 368, 386 и 424; Grand -- "Archäolog. Beob. von meiner Reise in Südsibirien und der N.-W. Mongolei im J. 1909; idem -- "Archäol. Beobacht. von meinen Reisen in den nördl. Grenzgeg. Chinas in den J. 1906 и 1907" в "Journ. de la Soc. Finno-Ougrienne", 1909, XXVI, 3; Клеменц -- "Краткий отчет о путешествии по Монголии за 1894 год" в "Изв. И. Акад. Наук", 1895, III, No 3.}, Хангай, бассейны средней и нижней Селенги {Здесь кроме медных найдены и железные изделия. Талько-Грынцевич -- "Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади" ("Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приамурск. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1898, 1, 2); idem -- "Материалы к палеоэтнологии Забайкалья" (там-же, 1, вып. 3, III, вып. 1--3, IV, вып. 2, VI, вып. 2; idem -- "Materyaty do paleoetnologii mogił Azyi wschodniej" в "Materyaîy antrop.-archeol. i etnogr. Akad. Umiejętnosci w Krakowie", III, Dz. I; А. Позднеев, op. cit., стр. 48, 49, 465; idem -- "Замечания на дневник О. Палладия по Монголии, веденный в 1847 году" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ. по общ. геогр.", XXII, I, стр. 198; Баллод -- "Древние могилы в вершинах притоков р. Хара, в Монголии" (рукопись). В одной из вскрытых здесь могил г. Баллод нашел волоса, цвет коих, первоначально очень светлый (белокурый), быстро затем потемнел; по этим волосам местные монголы признали в погребенном русского (точнее -- не монгола). Светлый цвет волос мог явиться, однако, и результатом долгого лежания их в земле (Шафгаузен; см. Д. Анучин -- "Племя Айнов" в "Изв. И. Общ. Люб. естествозн., антроп. и этногр.", XX, 1876, стр. 132).} и Керулюна {Клеменц -- "Отдельная экскурсия в Восточную Монголию" в "Изв. И. Акад. Наук", 1896, IV, No 1.}, т. е. земли, которые, согласно данным китайской истории, некогда занимали динлины и родственные им племена {Юй-хуань, автор "Вэй-лё", различает динлинов, живших к северу от Кангюя и к западу от усуней, т. е. в области бассейна Иртыша, и динлинов, населявших бассейн нижней Селенги (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio", стр. 560--561). Восточные динлины упоминаются под 200 г. до Р. Хр. (Иакинф, op. cit., I, стр. 17), когда они покорены I были хуннами, и в последний раз под 85 г. по Р. Хр. (Иакинф, op. cit., I, стр. 128); дальнейшая их судьба нам неизвестна, но можно предполагать, что отсюда они были частью вытеснены на запад, частью на восток, где и слились с тунгузскими племенами (белокурые кидане X века и маньчжуры XVIII). Бома (оло-чжз или би-цэ) населяли, повидимому, Алтайско-Саянское нагорье; их земли лежали к северу от занятых тюркскими племенами (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux", стр. 29). Киргизы занимали бассейн верхнего Енисея и, вероятно, часть бассейна р. Кобдо; в IX же веке власть их распространялась и на Хангай. Бассейном р. Селенги владели уйгурские поколения, как равно и бассейном Онона и Керулюна, где, повидимому, действительно и находятся могильные насыпи этого типа (см. А. Позднеев -- "Письмо к барону Ф. Р. Остен-Сакену" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ. по общей геогр.", 1892, XXII, I, стр. 198--199).}.

Если обратиться к внутреннему содержанию и устройству этих могил, то прежде всего надлежит отметить то обстоятельство, что некоторые из них служили общественными усыпальницами: или общий курган насыпался над несколькими гробницами {Адрианов -- "Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1883 году" (Зап. Зап.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1888, VIII, 2).}, или несколько костяков помещались в одном срубе или каменной гробнице {Адрианов, l. с; idem -- "Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 году" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1888, XI, стр. 388 и 393; Radloff -- "Aus Sibirien", II, стр.79; Горощенко -- "Гипсовые погребальные маски и особый вид трепанации в курганах Минусинского округа" ("Труды X археолог. с'езда в Риге 1896 г.", I, 1899, стр. 172--189).}. Неоднократно высказывавшееся предположение, что такие гробницы служили общей могилой павших в бою воинов, опровергается как присутствием среди мужских костяков детских и женских, так и нахождением в них выветрившихся костей. Адрианову удалось даже обнаружить в одном большом кургане, содержавшем множество скелетов, различную степень их выветрености, выражавшуюся между прочим в большей или меньшей их белизне {Горощенко, op. cit.}. Горощенко {Ibid.} дает очень правдоподобное об'яснение скоплению множества костяков в одной усыпальнице: или она должна была оставаться открытой месяцы и годы, или же курган устраивался после накопления скелетов в каком-нибудь другом месте. Это тот-же обряд перехоранивания, который описывался китайцами у мяо, сун-вай'ских маней и других родов южных динлинов. Но на среднем Енисее мы знакомимся и с погребальными обрядами, неизвестными, повидимому, у этих последних, а именно, с посмертной трепанацией черепов и погребальными масками. Но и эти обряды представляют с одной стороны лишь дальнейшее развитие усвоенных динлинами способов подготовки трупа к погребению, с другой -- ту же идею сохранения подобия умершего, которая у других динлинских родов вылилась в постановке статуй на могиле умерших.

Трепанация черепов в связи с последующею ролью последних -- служит каркасом для глиняного оригинала гипсовой маски, находит себе естественное об'яснение в желании скорейшего очищения его от гниющего содержимого {Египтяне добивались тех же результатов иначе, извлекая мозг частью через носовые отверстия, частью растворяя его при помощи особой жидкости. Цель, преследовавшаяся ими при этом, была впрочем совершенно иная.

По поводу погребальных гипсовых масок, найденных в могильниках Минусинского округа, С. Кузнецов ("Погребальные маски, их употребление и значение", Казань, 1906, стр. 15, отд. оттиск из "Изв. Общ. Археол., Истор. я Этногр. при И. Казанском Унив., 1906, XXII, стр. 75--118) ставит следующий вопрос:

"Гипсовые маски минусинских могильников до сих пор не встречают себе аналогии на европейском и азиатском материках. Является большой загадкой, каким образом маски появились столь далеко на севере Азии? Какому народу, какой эпохе принадлежат они? Одною эволюционной теорией, в данном случае ничего не объяснить: нужна известная стадия духовной, а, не материальной только культуры, нужны определенные воззрения на загробную жизнь и воскресение тела для новой жизни, словом нужно нечто такое, что чуждо монголо-тюркским племенам, населявшим долину верхнего и среднего Енисея в известные нам эпохи. Другое дело, если мы допустим, что на левом берегу Енисея существовал некогда, в пределах нынешнего Минусинского округа, оазис с высококультурным населением, ядро которого состояло из племени, передвинутого, силою исторических обстоятельств, на эту окраину из стран далекого юго-запада Азии".

С полным убеждением мы можем ныне сказать, что этот народ перешел в бассейн Енисея не с юго-запада, а с юго-востока Азии. Но это обстоятельство, конечно, не решает вопроса, так как на юго-востоке ему не у кого было заимствовать этот обычай.

Но следует ли вообще допускать такое заимствование?

В эпоху Чжоу, очевидно, под воздействием чжоуцев -- народа, в жилах которого текла динлинская кровь, в области духовно-нравственной жизни китайцев произошла настоящая революция и, выражаясь словами рецензии Darmesteter'а ("Rapport annuel" в "Journal Asiatique", 1882, стр. 130--131) на выше цитированную работу de Harlez'а. о религиях Китая (стр. 13--14), их религия "relativement pure et simple, s'altère sous la dynastie de Tcheous qui développent le culte des esprits, obscurcissent la personnalité de Schang-ti, introduisent dans la religion à la fois le naturalisme et l'apothéose des héros". При таких условиях трудно было-бы и ожидать заимствования динлинами обряда похоронных масок у китайцев.

De Harlez находил в обычаях у чжоуцев много общих черт с арийскими. Это можно понимать лишь в том смысле, что чжоуцы духовно были близки племенам, населявшим Европу -- гипотеза, которая подтверждается и антропологией динлинской расы.}, ибо для ваятеля, бравшего на себя задачу восстановить из глины по памяти лицо покойного, кратчайший срок отпрепарпровки костей черепа должен был иметь, конечно, большое значение.

Впрочем, обычай изготовлять гипсовые маски по черепу обнаружен был только в окрестностях Соляного озера, жители же Енисейской долины умели снимать маску с лица только что умершего, причем в этом искусстве достигли того совершенства, на котором оно стоит в настоящее время в Европе.

Это различие в приемах изготовления гипсовых масок, обнаруженное на пространстве едва в шестьдесят верст, и встречающиеся на том же пространстве самые разнообразные обряды погребения: в каменных ящиках или в деревянных срубах, порознь или в общих усыпальницах, в которых хоронились как костяки, так и трупы, притом, то в полусожженном виде, то неповрежденные, после всего того, что мы знаем о динлинах, не должно нас особенно удивлять. О разнообразии в деталях погребельного ритуала у южных динлинов сообщалось выше; нет причин предполагать, чтобы северные дин-лины в этом отношении отличались от южных.

Действительно, на северную окраину Гобийской пустыни динлины отходили на протяжении многих столетий, и та, в общем очень слабая политическая связь, которая существовала между многочисленными их поколениями на их прародине, в области бассейна Желтой реки, дожна была естественно здесь прекратиться. Об алтайско-саянских динлинах в "Тан-шу" говорится, что они делились на мелкие кланы и не имели общего начальника. Эта политическая рознь, в которой нельзя не видеть основной причины их быстрого поглощения тюркской народностью, и жизнь мелкой общиной, способствовавшая сохранению унаследованных обычаев, не могла, конечно, не отразиться и на погребальном ритуале, углубив различия, намечавшиеся, вероятно, еще в ту отдаленную эпоху, когда дин-лины жили рассеянно среди лесных пространств, покрывавших современные китайские провинции Чжилийскую, Шань-си, Шэнь-си и Гань-су.

Из вышеприведенных типов погребения особенно заслуживает быть отмеченным погребение в срубах. Если верно утверждение проф. Nilsson'а {"On the stone Age" (цит. по Дж. Лёббоку -- "Начало цивилизации", 1875, изд. журн. "Знание", стр. 261).}, что примитивные народы строили могилы по образцу своих жилищ, то погребение в срубах может быть отнесено только к полуоседлым динлинам, так как из числа племен, населявших южную Сибирь и Западную Монголию, только они одни, по словам китайцев, {Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux" стр. 29.} жили в домах, представлявших крытые древесной корой деревянные срубы {Горный инженер Leclère, посетивший юго-восточный Китай, сообщает, что у маней встречаются бревенчатые дома, срубленные по типу русской избы (см. Cordier -- "Les Lolos" в "T'oung Pao", série 2, VIII, 1907, стр. 673). В пределах Китая этот тип постройки сохранился еще только в восточном Нань-шане (Пржевальский -- "Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки", стр. 416) у местных тангутов, вероятных потомков дансянов, т. е. отибетившихся динлинов. В той китайской литературе, которая была мне доступна, я не встретил указаний на то, чтобы китайцы когда-либо пользовались в качестве жилищ бревенчатыми срубами. Таким образом сообщение Леклера получает значение и каклишний довод в пользу защищаемой мною гипотезы об общности происхождения северных динлинов и некоторых отделов южных инородцев Китая. Таким же доводом можно еще считать указание Потанина ("Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", I, стр. 314) на существование в Сы-чуани скал, покрытых рисунками, выбитыми "алтайским" точечным способом.}.

В связи с курганами и каменными могилами находятся и так называемые каменные бабы.

Полоса распространения этих своеобразных изваяний очень велика, захватывая степную часть России от Карпат до подножий Кавказа и переходя отсюда через Приволжские степи в Западную Сибирь, Алтайско-Саянское нагорье, Хангай и Центральный и Восточный Тянь-шань {Литература о каменных бабах очень велика и, как справедливо заметил Я. Веселовский ("Современное состояние вопроса о "каменных бабах" или "Балбалах" в "Зап. И. Одесского Общ. Истор. и Древн.", 1915, XXXII, стр. 408) во всем своем об'еме едва-ли кому известна.

Я пользовался следующими трудами, в которых или помещены рассуждения о значении и происхождении каменных баб или же только сведения об их местонахождении и их изображения; Адрианов -- "Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 г." в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1888, XI, стр. 393--407; Aspelin -- "Antiquités du Nord Finno-ougrien", стр. 72, 73 и 84; С. Бабаджановъ -- "О каменной бабе, найденной в Киргизской степи",-- в "Этнограф. Сборнике", 1864, вып. VI; Бартольд -- "Отчет о поездке" в Среднюю Азию с научною целью" в "Зап. И. Акад. Наук", 8 сер., 1897, I, No 4; А. Васенев -- "От Кобдо до Чугучака" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1883, XIX, вып. IV, стр. 305; Веселовский, op. cit., где указана важнейшая литература по этому предмету; Granö -- "Archäologische Beobachtungen von meinen Reisen in den nördlichen Grenzgegenden Chinas in den Jahren 1906 u. 1907"; idem -- "Ueberdie geographische Verbreitung und die Formen der Altertümer in der Nord-West-Mongolei", стр. 44-50; idem -- "Archäolog. Beobacht. von meiner Reise in Süd-Sibirien u. der Nord-West-Mongolei im Jahre 1909"; Грум-Гржимайло -- "Опис. путеш. в Зап. Китай", I, стр. 261; Добросмыслов, А.-- "Каменные бабы, найденные в Тургалском уезде Тургайской области в 1903 году" в "Изв. Общ. Археол., Истор. и Этногр. при И. Казанск. Унив.", 1904, XX, стр. 199; Зайковский -- "Каменные бабы в Саратовском Поволжье" в "Труд. Сарат. Учен. Арх. Ком.", 1908, вып. XXIV; Казнаков -- "Монголия и Кам", II, I, стр. 12--13; И. Кастанье -- "Древности Киргизской степи и Оренбургского края" в "Труд. Оренбургской Учен. Архивн. Комиссии", 1910, XXII; J. Castagne -- "Étude historique et comparative des statues "babas" des steppes Khirghizes et d& Russie en générale" в "Bullet, et Mémoires de la Société d'Anthropologie de Paris", 1910, fasc. 4--5 (приведена литература); Керцелли -- "Об историко-географических изысканиях Мочульского о курганах и каменных бабах Южной России" в "Изв. И. Общ. Люб. естествозн., антроп. и этногр., XX, стр. 45; Кинд -- "Алатау" (повидимому, отд. отт. из "Семиреч. Обл. Вед.", 1909, стр. 6--7); Klaproth -- "Sur quelques antiquités tronvées en Sibérie" в "Journ. Asiat.", 1823, II; Клеменц -- "Древности Минусинского Музея"; idem -- "Отчет о путешествии по Монголии за 1894 год" в "Изв. И. Акад. Наук", 1895, III, No 3; idem -- "Отдельная экскурсия в Восточную Монголию" в "Изв. И. Акад. Наук", 1896, IV, No 1; кн. Костров -- "Список каменным изваяниям, находящимся в Минус, окр. Енис. губ." в "Зап. Сибирск. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1864, VII, 2, стр. 77; Инн. Кузнецов -- "Древние могилы Минусинского округа", Томск, 1889; Минцлов -- "Памятники древности в Урянхайском крае" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1916, XXIII, стр. 299--301; И. Палибин -- "Предварительный отчет о поездке в восточную Монголию и застенные части Китая" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1901, XXXVII, вып. I, стр. 14; П. Орфеев -- "Предания о курганах у инородцев Минусинского округа" в "Енис. Епарх. Вед.", 1888, No 11; Pallas -- "Nordische Beiträge", V; Н. Пантусов -- "Из заметок о путешествии по Алтын-Эмельской волости" в "Изв. Общ. Археол., Истор. и Этнограф, при И. Казанск. Унив.", 1901, XVII, стр. 224; А. Позднеев -- "Монголия и монголы", 1, стр. 259; Н. И. Попов -- "О каменных бабах Минусинского края" в "Изв. Сибир. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1871, II, No 4; Поспелов -- "Поездка в Ташкент в 200 году" в "Вестн. И. Русск. Геогр. Общ.", 1851, I, I, стр. 19; Потанин "Очерки Сев.-Зап. Монголии", II, стр. 64--74; idem -- "Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", I, стр. 506; Radloff -- "Aus Sibirien", II, стр. 91--96; idem -- "Сибирские древности", 1, 2, стр. 41; 3, стр. 99. 143; Радзевич -- "Абакан. Краткое описание реки и ее бассейна", Спб., 1911; Рубрук (цитируется ниже); Д. Соколов -- "К вопросу о значении каменных баб" в "Трудах Оренбургской Ученой Архивной Комиссии", XXIII; Гр. Спасский -- "О достопримечательнейших памятниках сибирских древностей и сходстве некоторых из них с великорусскими" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1854, XII: К. Струве и Потанин -- "Путешествие на оз. Зайсан и в речную систему Черного Иртыша", etc., в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", I, стр. 485; А. Терещенко -- "О могильных насыпях и каменных бабах в Екатериной и Таврич. губерн." в "Чтениях в И. Общ. Истор. и Древн. Росс, при Моск. Унив.", 1866, IV; Е. П. Трефильев -- "Курганы с каменными бабами Кунахского у. Харьковской губ. ("Труды XII Археолог. с'езда в Харькове. 1902, I, стр. 141--144, М., 1905); гр. Уваров -- "Сведения о каменных бабах" ("Труды первого археол. с'езда в Москве 1869 г.", II, 1871, стр. 501--520; Флоринский -- "Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни", II, 1, стр. 36--56; Strahlenberg -- "Das Nord und Ostliche Thell von Europa und Asia", etc.; Э. И. Эйхвальд -- "О чудских копях" в "Труд. Вост. отд. И. Археол. Общ.", 1857, III, вып. I; Ядринцев -- "Описание сибирских курганов и древностей"; idem -- "Отчет о поездке в горный Алтай к Телецкому озеру и в вершины Катуни в 1880 году" в "Зап. Западно-Сиб. Отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1882, кн. IV.

В Алтае мне довелось встретить только одну каменную бабу, не отмеченную еще в литературе. Она венчала группу камней, так называемое "обо", на перевале из долины Чакпак-тас на плоскогорие Сепске и очевидно занесена была туда с этого плоскогория, изобилующего древними могилами. Лицо изображено на ней вдавленной линией и наполовину стерлось.}, т. е. простираясь на всю территорию, которая была когда-либо населена динлинской народностью и тюркскими племенами, о смешении коих с динлинами свидетельствует история.

Вильгельм Рубрук, первый из европейцев писавший о каменных бабах (1253 г.), имел случай лично наблюдать у половцев (команов) водружение статуи с сосудом в руках над могилой умершего {Bergeron -- "Le voyage de Guillaume de Rubruquis en diverses parties de l'Orient et principalement en Tartarie et à la Chine" в сборнике "Voyages faits principalement en Asie dans les XII, XIII, XIV et XV siècles", etc., I, 1735, стр. 19.

Подтверждением этого известия служит следующее место у поэта Низами, скончавшегося в 1203/4 году: "Вокруг них (каменных изваяний) целый лес деревянных стрел подобно траве (тростнику) на берегу воды... Все кипчакские воины, приходящие сюда, кланяются этому изображению; приходит-ли с дороги конный или пеший, все с благоговением поклоняются истукану. Всадник, проезжающий мимо, кладет стрелу из своего колчана в его колчан; пастух, прогоняющий здесь стадо, приносит пред ним в жертву барана; слетаются с небес орлы, не оставляют ни одного волоса от этого барана; из страха перед орлами, вооруженными сильными когтями, никто не подходит (?) к этим камням..." (Бартольд -- "Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью", стр. 20).}. Половцы -- народ, образовавшийся главным образом из кипчаков и канглов {"In hac solebant pascere Commani qui dicuntur Capchat". (Rubruck).}. Отношение же кипчаков к прочим турецким племенам остается невыясненным, но китайцы описывали их рыжеволосым и голубоглазым племенем, искусным в обработке металлов {Breischneider -- "Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources", II, стр. 72; Иакинф -- "История первых четырех ханов из дома Чингисова", стр. 274. Существование белокурого элемента среди кипчаков XIII века подтверждается известием, что один из мамелюкских вождей Шемс ад-Дин Сонкор, кипчак родом, был рыжеволосым (см. bar. liOhsson -- "Histoire des Mongols depuis Tchinguiz-k-han jusqu'à Timour bey ou Tamerlan", III, стр. 423. У G. Weigand'а. (извлечение из статьи "Der Ursprung der "s" -- Gemeinden" в заметке Munkacsi -- "Komanischer Ursprung der Moldauer Tschanga в "Keleti szemle", 1902, III, стр. 247--248) мы находим следующее указание: Команы были светловолосыми блондинами, и чанго (Tschango), их вероятные потомки, сохранившиеся в Молдавии и Венгрии, еще в столь слабей степени утратили эту особенность типа, что их антропологической характеристикой и до сих пор могут служить белокурые, иногда светлые как лен, иногда с рыжеватым оттенком, нередко вьющиеся волоса и голубые глаза, хотя светлый цвет волос не всегда сопутствует у них светлым глазам; суб'екты с карими глазами среди них вовсе не редкость (сводку данных, свидетельствующих о том, что команы и половцы -- название одного и того же народа, читатель найдет в книге Гомровского -- "Печенеги, торки и половцы до нашествия татар", 1884, II).

Если Weigernd прав (я не мог проверить его показания), и половцы были в XIII веке преимущественно белокурым народом, то этот факт свидетельствовал-бы, что под именем команов в Европу выселилось не смешанное тюрко-динлинское племя, а утратившие, подобно киргизам, свои язык северо-западные динлины, исторические известия о которых прекращаются в III веке нашей эры. Русское наименование "половцы" также, повидимому, указывает на то, что команы были белокурым народом. Миклошин в своем "Этимологическом словаре славянского языка", стр. 256, находит невозможным приводить в связь русское название народа половцы (половьцы) и чешское plovci с прилагательными -- церковно-славянским плав, русским половый (беловатый, соломенно-желтый) только потому, что, по его мнению, половцы не были белокурым народом, но акад. Соболевский ("Лингвистические и археологические наблюдения", I, 1910, стр. 84), у которого я заимствую эту ссылку на Миклошича, находит эту связь несомненной, хотя и думает, что дело не в том, было-ли в половцах что-либо "полового", а в названии их главной орды (?). Marquart, с обширным исследованием которого "Ueber das Volkstam der Komanen" в "Abhandl. der K. Ges. der Wiss, za Göttingen"' phil.-hist. Kl., n. Folge, 1914, XIII, я познакомился только по реферату и критике P. Pelliot -- "Apropos des Comans" в "Journ. Asiat", 1920, Avril-Juin, согласно тому, что пишет этот последний, всецело разделяет мнение ( Куника ("Печенеги, Торки, Половцы"), находившего этимологически более правильным производить русское "половцы" от "половый", а не от "полевой", т. е. степной, как это неоднократно указывалось. Засим у Pelliot читаем (стр. 134): "М. Marquart explique de même par "falben" le nom allemand des Comans--Valwen, les Valani de G. de Roubrouclz, les Falones d' Otto de Freising, les Phalagi de Guillaume de Viterbo,- qualifiés en laün de "pallidi et macrobii virides" par Adam de Brème, La solution me parait bonne. Mais elle entraîne certaines conséquences quant à l'apparence physique des Comans. Ces "faces pales" pour employer le langage de Fenimore Cooper, devaient différer des autres tribus d'envahisseurs turco-mongols, et se rattacher de quelque manière à ces populations blondes et à yeux bleus que dès le début de notre ère un certain nombre de textes signalent dans l'Asie centrale et orientale". Что касается первоначальной родины команов и их сродства с другими племенами Азии, то Marquart высказывает ряд гипотез, оспаривать которые здесь не место.

Географ XIV века Шихаб ад-Дин Яхия (Quatremère -- "Notices de l'ouvrage qui а pour titre: "Voyages des yeux dans les royaumes des différantes contrées"" в "Notices et extraits des manuscrits", etc., XIII, стр. 267) в следующих выражениях описывает половцев: "Тюрки кипчаки отличаются от других тюрков своей религиозностью, храбростью, быстротой движений, красотой фигуры, правильностью черт лица и благородством". Почти в тех же выражениях пишет о кипчаках и другой арабский географ Эломари (Тизенгаузен -- "Сборник материалов, относящихся к истории Золотой орды", I, стр. 232).

А. Харузин ("К вопр. о происх. кирг. нар." в "Этн. Об.", 1895, No 3, кн. XXVI, стр. 82), ссылаясь на Гаммера (Hammer-Purgstall), заимствовавшего известие о белокуром цвете волос кипчаков у китайцев, замечает, что очень трудно представить себе кипчаков блондинами и что легче допустить, что тут китайцами имелся в виду какой-либо иной народ, населявший Дешт-Кипчак. Харузин забывает, однако, что китайское известие относится к более ранней эпохе, к тому именно времени, когда часть кипчакского племени еще заселяла Алтай; а затем не следовало-бы ему упускать также из вида, что современный антропологический тип, как общее правило, не может служить решающим показателем того типа, какой имела данная народность в предшедшие времена; классическим примером в этом отношении всегда будут служить греки, весьма мало напоминающие своих златокудрых: предков, и персы, среди коих не осталось уже белокурых; да и он сам приводит далее свидетельство П. Назарова о преобладании белокурого элемента среди башкир отдела кипчак.

Впервые с наименованием "кипчак" мы сталкиваемся в надписи "Селенгинского камня". Если перевод Рамстедта ("Как был найден "Селенгинский камень"". Перевод надписи в "Трудах Троицкос.-Кяхт. отд. Приам. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1912, XV, вып. I, стр. 40) точен, то так должны были называться турки, возстановившие в восьмидесятых годах VII столетия турецкую державу, ибо в ней сказано: "Когда турки кипчаки властвовали над нами" и т. д. Время постановки Селенгинского камня -- 759 год.

Согласно "Юань-ши" (арх. Палладий -- "Примечания" к "Юань-чао-ми-ши" в "Труд, членов Росс. дух. миссии в Пекине", IV, стр. 247) кипчаки в прежнее время жили в Чжэ-лянь-чуань, т. е. в долине Чжэ-лянь -- название, напоминающее реку и горный кряж Джилян, в русском переводе -- Змеиную реку и Змеиную гору (откуда Змеиногорск) в Алтае. Эта местность некогда входила в состав земель, населенных динлинским племенем бо-ма.}, что указывает если не на то, что кипчаки были отуреченными динлинами, то во всяком случае на значительную в них примесь динлинской крови. По видному положению кости кипчак между алтайцами, где из среды ее имеется даже наследственный зайсан, Аристов {"Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", отд. отт., стр. 94.} заключает, что прародиной кипчаков было Алтайско-Саянское нагорье {Аристов пишет -- Алтайское, но так как он относит к внутреннему Алтаю (см., например, стр. 64) и долины Чуй и Чулышмана, то я считаю более правильным писать Алтайско-Саянское нагорье.}, еще в VII столетии служившее пристанищем и для различных динлинских поколений. Отсюда-то при своем следовании на запад они и могли унести обычай водружать каменные изваяния на могилах усопших.

Половцы появились в степях южной России во второй половине XI века. Большинству каменных баб ученые склонны, однако, давать большую давность, приписывая их то скифам; (Уваров, Терещенко, Бранденбург), то савроматам (Мочульский), то аланам (Флигье), то готам (Генцельман), то кельтам (Фабр), то сакам и гетам (Флоринский), то хуннам (Pallas, Klaproth), то наконец уйгурам и даже киданям (Ядринцев). Замечательно, однако, что ни римские {Благодаря неправильно понятому тексту, Klaproth, а за ним и другие ученые, ошибочно, как об'яснил это гр. Уваров ("Труды первого археологического с'езда в Москве", II, стр. 511), приписали антиохийцу Аммиану Марцеллину, писателю конца IV в., первое известие о понтийских каменных бабах.}, ни византийские историки ни словом не упоминают об этих изваяниях, как равно не упоминают о них китайцы, оставившие нам однако довольно подробные описания погребальных обрядов у тюркских племен, живших к северу от Гобийскои пустыни. Только о турках (тукюэ) говорится, что в здании, построенном при могиле, они ставили нарисованный портрет покойного с описанием битв, в которых он участвовал {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древ. вр.", 1, 2, стр. 270. Несомненно, что этот обычай не мог быть турецким, а установился (если только имеются основания считать его установившимся) под китайским влиянием.}. Неизбежный отсюда вывод тот, что народ, ставивший каменные изваяния людей на могилах, во-первых, населял Западную Монголию в ту эпоху, когда страна эта была еще недоступна непосредственным наблюдениям китайцев, во-вторых, появился на западе, в Придонских степях, позднее X века нашей эры, {Впервые о каменных бабах упоминается только в Новгородской летописи под 1398 годом.} и притом с востока, так как оставленные им в Азии изваяния отличаются наибольшей грубостью отделки. Это совпадает с вышеизложенным о половцах, часть коих в XIII веке выселялась в Галицию, а часть осела в Руси и у подножий Кавказа. По поводу же высказывавшихся соображений о значительно более раннем происхождении южно-русских каменных баб, находящих опору в факте нахождения последних на могилах скифского периода, надлежит заметить следующее.

Различаются два типа скифских курганов: более древний, бедный по содержанию, но с инвентарем своеобразной культуры, и позднейший, IV--III века до Р. Хр., заключающий в большом количестве произведения греческого искусства, указывающие на то, что погребенные в них находились под сильным влиянием эллинизма.

Каменные бабы, в которых, по словам гр. Уварова {Ibid.}, обнаруживается не только оригинальность, но и совершенное отсутствие подражание греческой скульптуре, были сняты именно с этих последних курганов. Еще большее сомнение в единовременности курганов и каменных баб порождает то обстоятельство, что изображенные на них люди, с косами и безбородые, вовсе не напоминают скифов, хотя-бы на известной чертолыцкой серебряной вазе или на золотом кульобском сосуде {При решении этого вопроса надлежит иметь в виду следующее замечание П. Савельева ("Монеты Джучидов, Джагатаидов и другие, обращавшиеся в Золотой орде в эпоху Тохтамыша" 1857, стр. 1): "Нередко один и тот же курган представляет в различных слоях своих остатки всех трех знаменитых эпох истории здешних степей -- скифской, монгольской и запорожской".}.

Гр. Уваров полагает, что каменные бабы от Карпат до Енисея и Селенги принадлежали одному народу, хотя и на разных степенях развития. Таким народом не могли быть скифы и относимые к ним племена, так как ни одно из них не заходило так далеко на восток. Тот же довод должен быть применен и к готам, аланам и гетам; что касается хуннов, то, во-первых, их владения не распространялись на земли, лежащие к северу от Саянской магистрали, а во-вторых, из китайских анналов мы знаем, что они не имели обычая воздвигать над могилами каменных изваяний {Иакинф, op. cit., I, стр. 16.}. Такой обычай существовал только у племен динлинской расы, {Нахожу у Бартольда ("Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью", стр. 19) следующие строки: "Обычай ставить на могилах такие фигуры (каменные бабы), как мне сообщил В. М. Успенский существовал в Китае еще в III веке до Р. Хр.; от китайцев его, повидимому, заимствовали кочевники. Находки, сделанные во время орхонской экспедиции, доказали до очевидности, что фигуры с мечом и чашей в руках ставились тюрками в VII и VIII вв. по Р. Хр., что эти фигуры назывались балбалами и должны были изображать не самих умерших, но лиц, принимавших выдающееся участие в похоронной процессии. К сожалению мы не имеем могильных памятников с надписями последующих народов, по которым мы могли-бы судить о постепенном видоизменении типа фигур у различных кочевых племен. Что обычай ставить каменные бабы существовал не только у тюрков VI--VIII в.в., но сохранялся еще несколько столетий после этого периода, об этом мы имеем самые определенные известия. Такие фигуры ставились карлуками, владевшими Семиречьем и восточной частью Сырь-дарьинской области в IX и X в.в.; по свидетельству АбуДулефа, путешественника X в., у них был храм, построенный из несгораемого дерева (?), в стенах которого стояли изображения их прежних царей. Каменные бабы стояли также на том кладбище, где были похоронены Чингиз-хан, его сын Тулуй и сыновья последнего (кроме Хубилая и Хулагу); по свидетельству Рашид-эд-Дина в этом месте, "сделав изображения их (ханов), постоянно сожигают благовонные вещества". Существовал-ли подобный обычай у калмыков, мы не знаем; заметим только, что в Верном мы видели каменную бабу с китайской косой, из чего видно, что бабы ставились также народами, более усвоившими начала китайской цивилизации".

Они вызывают следующие замечания:

В III в. до Р. Хр. в Китае еще царствовала инородческая династия Чжоу. К чжоуцам, под воздействием коих, как выше указывалось (стр. 53), преобразовалась религия китайцев и должно быть поэтому отнесено замечание Успенского, подтверждающееся данными, опубликованными Conrady в I т. (стр. 78) соч. Munsterberg'а -- "Chinesische Kunstgeschichte". Впрочем этот обычай пережил Чжоускую династию и с некоторыми изменениями сохранился до наших дней. Обычай устраивать перед семейными кладбищами знатных людей мощеные дороги, обставленные по сторонам каменными (преимущественно из белого мрамора) изваяниями воинов и животных (последних -- как символ жертвы), получивший особую популярность в XIV и XV веках, был, повидимому, в мельчайших подробностях осуществлен китайцами при погребении Кюльтегина и Бильге-хана (см. Радлов -- "Атлас древностей Монголии", а также Иаканф, op. cit, 1, 2, стр. 337), ибо близь их могил обнаружены были: каменная черепаха (символ долголетия) с ясными следами того, что на спине ее была утверждена надгробная плита, мраморные изваяния людей и животных и проч., и не была найдена только статуя, изображающая самого князя, хотя она существовала еще в XIII веке (см. Devina -- "La stèle funéraire de Kiuéh T'eghin" в "Toung Pao^a, 1891, II, стр. 231).

От предположения, что каменные бабы (балбалы) должны были изображать ле самих умерших, а лиц, принимавших выдающееся участие в похоронной процессии, Риалов, на которого делает ссылку Бартольд, впоследствии (см. Радлов и Мелиоранский -- "Древне-тюркские памятники в Кошо-Цайдаме", стр. 7 и 12), отказался, но и его новое предположение, разделяемое Мелиоражким (op. cit., стр. 20) и Веселовским (op. cit., passim), нельзя считать более обоснованным.

Обнаружив, что при могилах. Бильге-хана и Кюль-тегина во главе вереницы вертикально поставленных камней (балбалов), долженствующих, согласно свидетельству китайцев (Пакинф, op. cit., 1, 2, стр. 270), наглядно выражать число лично убитых покойным врагов, стояла каменная баба, Радлов пришел к заключению, что эта последняя служила изображением убитого врага.

Если так, то остаются необъяснимыми, во-первых, значительный процент среди них женских фигур, во-вторых, самая композиция изваяний, почти всегда изображающих человеческую фигуру со сложенными впереди руками, держащими, повидимому, погребальную урну; едва-ли таким образом турки изображали-бы своих поверженных врагов. Засим, мне неизвестно случаев, за исключением кошо-цайдамской находки, где-бы каменная баба находилась во главе или хотя-бы в ряду балбалов, воздвигнутых с вышеупомянутой целью; да и вообще, не будь этой находки, не имелось бы и основания утверждать, что турки-тукюэ воздвигали при могилах человеческие статуи. Невольно поэтому напрашивается мысль, не была-ли указанная выше баба взята с более древней могилы народа, населявшего бассейн Орхона, как уже готовый материал для балбала. Вопрос этот осложняется тем, что на этой каменной бабе сохранилась надпись: "каменный балбал в память шада толесов". По этому поводу Мелиоранский (op. cit., стр. 38) высказывает предположение, что шад тöлесов принимал участие в бунте, жертвой которого стал хан Мочжо, дядя Бильге, и что этот последний, вступив на престол, убил толеского князя, но подтверждающих эту гипотезу фактов мы не знаем. Если, однако, допустить, что турки ставили в качестве балбалов не каменные плиты, а каменные бабы, то странно, во-первых, как китайцы не сочли нужным об этом упомянуть, хотя именно в танскую эпоху у них существовал еще обычай ставить при могилах различные изваяния, напоминающие о деяниях покойного (так, например, Münsterberger, op. cit., II, стр. 67, приводит китайское известие, что при могиле Тай-цзуна, второго императора Танской династии, были выставлены изваянные из камня изображения 14 князей и полководцев, разбитых или взятых в плен императорскими войсками, и дает изображение сохранившихся еще при этой могиле барельефов боевых его коней; см. также Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 38), и, во-вторых, что турки, выставляя десятки балбалов на могиле своего хана, только одному из них нашли соответственным придать человеческую фигуру. Что мое предположение не заключает в себе ничего неправдоподобного, явствует хотя-бы из того факта, что даже в Туркестанской мечети Хазрет - султан мы видим над могилой известного киргиз - казацкаго хана Средней орды Аблая, скончавшегося в 1781 г., мраморный надгробный камень, взятый с другого кладбища и принадлежавший могиле Суюнчь-ходжи-хана, сына Абулхайра и Рабеги-бегим-султан, правнучки Тамерлана, о котором упоминается как в "Шейбани-намэ", так и в "Таварихи-падшахи-аджан" (см. "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1882, XVIII, вып. IV, стр. 263). Во всяком случае вопрос о "каменных бабах", вопреки мнению Веселовского, op. cit., passim, не может еще считаться окончательно разрешенным, тем более "в пользу турок", кочевников par excellence. Но, может быть, мирит все эти противоречия то обстоятельство, что турки, восстановившие турецкую державу в VII столетии, в главной своей массе состояли из кипчаков (см. выше стр. 59)?

Перехожу к дальнейшим строкам заметки Бартольда.

Карлуки в X веке, повидимому, исповедовали уже ислам и как мусульмане, конечно, не могли сохранить обычая ставить на могилах каменные изваяния людей, если-бы даже последний и существовал у них ранее. К тому же факт, сообщенный Абу-Дулефом, едва-ли мог находиться в какой-либо связи с этим обычаем.

По поводу известия Рашид-эд-Дина, приводимого Бартольдом в доказательство того, что и у монголов существовало обыкновение ставить над могилой каменное изваяние покойного, следует прежде всего отметить, что в точности неизвестно, ни где умер Чингис-хан (см. Bretschieider, op. cit, I, стр. 157--158; у Sigmund v. Fries -- "Abriss der Geschichte China's sert seiner Entstehung", 1884, стр. 238, имеется указание -- "при горе Лю-бань (Liu-Pan)", но где находится эта гора автору неизвестно), ни где и каким образом он был похоронен. Жамиарано ("Культ Чингиса в Ордосе", рукоп.) пишет: "Согласно Раишо-эд-Дину, он был погребен на горе Бурхан-Хая-дун, где-то в верховьях Онона или Толы, в священной роще, охрана которой лежит на урянхитах. У монголов находим противоречащие этому указания, клонящиеся, однако, к тому, что прах Чингис-хана предан земле на родине (Санан-Сэцэн, "Алтан-тобчи" и др.). В "Хронологической история монголов", списанной мною в Ордосе, говорится, что Чингис и его потомку великие ханы, похоронены в храме Чи-нань-ху. Где находится этот храм -- неизвестно. Согласно Иакинфу, Чингис и его потомки хоронились на родине по шаманскому обряду. Ордосские дархаты убеждены, что Чингис похоронен около горы Муна, лежащей в хошуне Урат, к северу от Хуан-хэ. В настоящее время поминки Чингиса происходят в Ордосе, в местности Баян-чонхук, в ставке Эджен-хоро. Здесь, однако, хранятся только реликвии его, но не останки. Кроме реликвий Чингиса (его волос, рубашка и проч.) в различных местах Ордоса хранятся реликвии четырех его жен, его младшего сына Тулуя и жены последнего Исе-хатун". Засим, у арх. Палладия (примеч. к "Юань-чао-ми-ши" в "Труд. член. Росс. Дух. Миссия в Пекине", IV, стр. 251--252) читаем: "Юань-ши", "Чэ-гэн-лу", "Цао-му-цзы" и др. сочинения говорят следующее о погребении монгольских владык: Когда хан умирал, то для гроба его употребляли два отрезка душистого дерева и, выдолбив их по росту тела покойника, полагали его в этот гроб; покойника одевали в меховое платье и меховую шапку; сапоги, чулки, пояс из выбеленной кожи (дополняли костюм); с ним также клали в гроб золотые сосуды: чайник, вазу, глубокую тарелку, мелкую тарелку, чарку, ложку и пару столовых палочек. Когда все было кончено, гроб сколачивался четырьмя золотыми обручами. Катафалк состоял (?) из белых войлоков и темных и зеленых нашиш (парчи или ковров); гроб накрывался также нашишем. На третий день по смерти гроб отправлялся на север, к месту погребения; перед гробом ехала шаманка верхом на коне, одетая в новое платье, и вела за собой лошадь с седлом, отделанным золотом, с уздой и поводьями из нашиша. Каждый день три раза покойнику приносили в жертву по барану. По прибытии на место погребения, гроб глубоко зарывали в землю; потом прогоняли по могильной насыпи несколько тысяч лошадей или уносили лишнюю землю в другое место. Когда всходила трава, все было кончено: могила представляла ровное место, где нельзя было ничего распознать". Далее у того же автора ("Пояснения на путешествие Марко-Поло по северному Китаю по китайским источникам" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1902, XXXVIII, вып. I, стр. 14) читаем: "Главное старание при погребении (монгольских ханов) было то, чтобы скрыть от ведома посторонних людей местонахождение могилы; для этого, по зарытии ее, прогоняли по ней табун лошадей, которые утаптывали и уравнивали землю на значительное пространство. "Цао-му-цзы", записки также времен Юань, прибавляют, что на уравненной (таким образом) могиле закалывали верблюженка (в глазах его матери), и когда впоследствии наступало время жертвоприношений на могиле, то пускали верблюдицу, мать убитого верблюженка, которая с ревом приходила на место его заклания,-- из чего и узнавали о месте могилы". Этого достаточно, чтобы отнестись с сомнением к сообщению Рашид эд-Дина, хотя время его жизни (1247--1318), его высокое общественное положение, обширное по тому времени образование и возможность черпать сведения из первоисточника и должны были-бы гарантировать точность его известий, относящихся к жизни и смерти величайшего из монголов. Но может быть Рашид эд-Дин писал не о каменных изваяниях, воздвигнутых над могилами великих монгольских властителей, а указывал лишь на монгольский погребальный обычай, о котором у Рубрука (ibid., стр. 56) читаем: у знатных татар было в обычае делать из войлока изображение покойного и, облачив эту куклу в парадные одежды, передавать жрецам для хранения в храме? Банзаров ("Черная вера", стр. 97--98) также пишет, что у монголов было в обыкновении в случае смерти любимого человека, сделав подобие его фигуры, хранить куклу в юрте и оказывать ей почитание. Тот же обычай почти без изменений продержался у киргизов до сороковых годов прошлого столетия (см. Левшин -- "Описание киргиз - кайсацких орд и степей", III, стр. 110; Харузин -- "Киргизы Букеевской орды", I, стр. 106); А. Ивановский ("Quelques données sur les questions... b) des statues en pierre", etc. в "Congrès intern, d'arch. préhist et d'anthrop.", Moscou, 1892, I, стр. 181--184) сообщает, что тарбагатайские торгоуты чтут в каменных бабах своих предков, и приводит легенду, объясняющую каким образом обычай ставить каменное изваяние сменился у них обычаем лепить изображение покойного из глины, смешанной с золой, полученной от сожжения его трупа. Главное действующее лицо этой легенды -- Меркит. Земля меркитов при Чингис-хане граничила с кочевьями ойратов. Некоторая их часть вошла впоследствии в состав торгоутского племени, другая слилась с различными турецкими племенами; в этническом отношении народ этот продолжает оставаться загадкой, как впрочем и все ойратские племена, общее имя которых, по мнению Рамстедта ("Этимология имени Ойрат" в "Сбор. в честь семидесятилетия Г. Н. Потанина"), представляет лишь монгольский вариант турецкого огуз (ср. Васильев -- "Об отношениях китайского языка к среднеазиатским* в "Журн. Мин. Нар. Просв.", CLXIII, стр. 118). При таких условиях и вопрос об их древних погребальных обрядах едва-ли может быть удовлетворительно разрешен.

В заключение не могу не сказать, что замечание Бартольда о китайской косе, как признаке усвоения начал китайской цивилизации, я считаю lapsus calami: коса введена была в Китае во второй половине XVII в. маньчжурами в знак подданства китайского населения. О северных динлинах известий нет, но южные носили косы (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio", стр. 524); указание Рубрука (ibid., стр. 15); "au côté du derrière de la tête ils laissent des cheveux, dont ils font des tresses, qu'ils laissent pendre jusques sur les oreilles" -- нельзя, кажется, отнести к половцам, так как в заголовке сказано: "De la chevelure des Tartares"; описываются, впрочем, татары, населявшие южно - русские степи. В. Анучин, loc cit., пишет об енисейских остяках: "Все мужчины носят длинные волосы и большинство заплетает их в косу -- обычай, которого нет ни у одного из племен, обитающих в Туруханском крае".} и, может быть, современные "о-ми-то-фо", каменные изваянные столбы с изображением человеческой головы на верхнем конце чествуемые как духи -- покровители дорог повсеместно еще в Сы-чуань'ской и Юнь-нань'ской (?) провинциях Китая {Потанин -- "Очерки путешествия в Сы-чуань и на восточную окраину Тибета в 1892--1893 годах" ("Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1899, XXXV, стр. 377).}, представляют лишь выродившиеся остатки этого древнего диндийского обычая {Насколько можно судить теперь по дошедшим до нас отрывочным известиям о религии динлинов, у них одновременно существовали вое три стадии религиозного мышления, а именно -- поклонение природе (тотемизм), шаманизм и, наконец, поклонение предкам, не развившееся в антропоморфизм, может быть, благодаря лишь тому обстоятельству, что динлинской общине были в то время чужды монархические принципы. Насколько у динлинов все общественные установления были связано с поклонением предкам, видно хотя-бы из того, что новобрачная, вступая в дом мужа, приносила жертву его предкам (см., например, Ивановский, ор. cit., II, стр. 13) -- обычай, который и до сего времени удержался в Китае.

Обычай ставить каменные бабы сохранился до настоящего времени кафиров, народности, не принадлежащей к динлинской племенной группе, но и по происхождению и по своим психическим особенностям, вероятно, очень ей близкой. Вот, что по этому поводу говорит Робертсон ("The Geographical Journal", 1894, IX): у кафиров имеются следы поклонения предкам, а именно, деревянные изображения последних или каменные плиты, стоймя водружаемые в их память, которые окропляются кровью жертвенных животных в случае болезни одного из членов семейства.}. Необходимо также иметь в виду, что некогда в Китае ставились на могилах усопших каменные изваяния людей (ши-жэн), вероятно изображавшие этих усопших, притом в той же условной форме со сложенными на груди руками, державшими сосуд (погребальную урну) или предмет, напоминающий светильник {См. изображение ши-жэн'а на стр. 124 книги А. Поздеева -- "Монголия и монголы", II.}, какая усвоена была и народом, перенесшим на север от Гобииской пустыни вместе с пластическим искусством и этот обычай.

Выше уже указывалось на то, что смешение динлинов с соседними племенами можно проследить до времен доисторических, т. е. предшествовавших выступлению на историческую сцену народа чжоу {См. выше стр. 14.}, давшего Серединному государству первую историческую династию (1122--225 до Р. Хр.). С переселением некоторых ветвей динлинов на север такое смешение должно было продолжаться, и в результате к началу нашей эры северные динлины должны были не только утратить однородность тина, но и дать значительные уклонения в сторону этнических элементов, с которыми им пришлось здесь столкнуться. Это в действительности мы и видим как на черепах, так и на масках, извлеченных из могил Минусинского округа, относимых к медному (бронзовому) веку.

Исследование этих черепов и обрядов погребения привело Горощенко к следующему, оправдываемому вышеизложенным, выводу {"Курганные черепа Минусинского округа", стр. 7, 31 и 32.}.

"Курганное население Минусинского округа представляло массу, однородную в антропологическом отношении, но состоявшую из некоторого, большего или меньшего, количества родов, живших еще до переселения своего в этот округ боже или менее самостоятельной жизнью, родов, все-таки близко связанных между собой в антропологическом отношении".

Второй его вывод не менее важен:

Головной их указатель показывает, "что между калмыками {Об'ектом сравнения служили торгоуты, измеренные А. Ивановским -- "Антропологический очерк торгоутов" ("Труды антроп. отд. И. Общ. Люб. Ест., Антроп. и Этногр.", 1891, XIII).} и киргизами {Харузин -- "Киргизы Букеевской орды", II, 1891.} с одной стороны и минусинским курганным народом бронзового века с другой не может быть никакой антропологической связи, заслуживающей внимания". Полученные средние цифры ставят этот народ в разряд субдолихоцефалов; однако, среди него были и группы, отличавшиеся почти чистой долихоцефалией. Засим Горощенко, ограничиваясь, впрочем, сравнением только головных указателей, пришел к заключению о существовании близкого сходства между курганным населением Московской губернии {А. Богданов -- "Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии", 1867.} и Минусинского округа, что впоследствии подтвердил ему и личный осмотр черепов московской коллекции; все же, однако, по преобладанию чистых долихоцефалов московская коллекция значительно превосходит минусинскую.

Черты лица некоторых представителей этой народности сохранили нам гипсовые маски. О них читаем у Клеменца {"Древности Минусинского Музея", стр. 28.}: "Рядом с скуластыми и плосколицыми нам попалась одна, женская, замечательной красоты, с чертами лица чисто европейскими". Адрианов {"Доисторические могилы в окрестностях Минусинска" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", XIX, стр. 250.} также замечает, что некоторые маски отличались необыкновенным изяществом и красотой типа. Наконец и Горощенко пишет о благородстве типа наиболее длинноголовых черепов.

Раскопки, произведенные Минцловым в Засаянском крае, по Улу-кему, показали, что древнейшее его население, жившее в эпоху бронзы, было поддлинноголовым {У И. Савенкова -- "О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее" ("Труды XIV археол. с'езда", т. I, стр. 207), также читаем, что изваяние на курганном камне в уроч. Ак-Июсс изображает женщину не монгольского и даже не тюркского типа, с продолговатым " лицом, длинным, сжатым с боков носом и длинным подбородком. Те же черты лица характеризуют и изваяния на Бейском надгробном памятнике и на камне в Уйбате.}.

Наконец, в бассейне Селенги народу, хоронившему своих покойников в срубах, можно дать следующую характеристику: при среднем (165 сан.) росте {Женщина, наоборот, имела небольшой рост (153 сант.) -- признак, свидетельствующий о значительной примеси монгольской крови.}, мужчины отличались сильным сложением и очень развитой мышечной системой, по признакам строения их черепов тип их был смешанным: преимущественно ортоцефалы, они по головному указателю принадлежали к среднеголовым (79) с значительными уклонениями в ту и другую сторону; они имели довольно узкий лоб, небольшой затылок, длинное лицо и сравнительно небольшой нос; в общем раса смешанная, но физически крепкая {Талько-Грынцевич -- "Древние аборигены Забайкалья в сравнении с современными инородцами", а также другие, цитированные выше, его работы по палеоэтнологии Забайкалья.}.

Эти антропологические данныя, как ранее археологические, вполне согласуются с выводами, к которым привела нас история. Значение их очевидно, так как лишь с установлением, как непреложного факта, существования в Средней Азии с незапамятных времен на ряду с короткоголовыми не только длинноголовой, но в то же время и светловолосой расы и выяснением ее былого распространения, ее психических особенностей и судеб можно считать естественно-историческую разработку человеческих племен в их вероятной колыбели поставленной на твердое основание.

Белокурые сыграли большую роль в Средней Азии. Уже основатель Чжоуской династии, князь Ву-ван, сам динлин по происхождению, силами своих единоплеменников совершил все свои завоевания между морем и Тибетским нагорьем. То же продолжалось и при последующих правителях Китая -- динлины всегда шли в авангарде императорских войск. Их репутация отважных воинов пережила тысячелетия, и мы видим их племена сражающимися за чуждые им интересы вплоть до XI века нашей эры. Еще в 1898 году, когда я только что приступил к изучению хода исторических событий в Средней Азии и развития культурно-социальных форм у населявших ее народов, я высказал следующее о племенах динлинской расы (гао-гюйцах, телэ, уйгурах) {"Описание путешествия в Западный Китай", II, стр. 47.}:

"В истории народов Средней Азии они играли фатальную роль. Их имя неразрывно связано с падением кочевых государств, могуществу коих они наносили первый, а иногда и последний удар. Но победами своими они успевали пользоваться лишь на самое короткое время. Их поколения, разбросанные на огромном пространстве от Тарбагатая до Большого Хингана, не были связаны общими интересами, каждое же в отдельности было не столь многочисленно, чтобы впитать в себя огромное наследие побежденного. Вот почему им приходилось всегда уступать свое место другим, более сплоченным народам, которые нередко с их же помощью, по меткому выражению китайского историка {Китайская летопись повествует: турки "их силами геройствовали в пустынях севера" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 373).} -- "геройствуя их силами", выполняли выпадавшую на их долю задачу об'единения разноплеменных кочевых масс".

Дальнейшее изучение истории старого континента лишь подтвердило такую их роль в процессе образования и разложения степных государств Востока, и я думаю, что к ним вполне подходила - бы характеристика, даваемая Моммсеном кельтам: "они поколебали все государства, с которыми их сводила судьба, но сами не сумели основать ни одного, которое отличалось - бы достаточной прочностью" {Васильевский -- "Вопрос о кельтах" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1882, CCXXIII, стр. 155--156).}.

Но на север, в среду тюрко-монгольских племен, динлины внесли не только активное начало; они явились туда и проводниками той культуры, которая выработалась в бассейне Желтой реки и которая вполне заслуженно носит название китайской.

Aspelin {"Antiquités du Nord Finno-Ougrien", стр. 45.} высказал, что южно-сибирская бронзовая культура, центром которой может считаться Минусинск, резко, отличается от культур европейских.

Флоринский {"Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни", II, стр. 108--109, 557.} также говорит, что, в виду оригинальности форм и украшений древнего сибирского оружия, особенно кельтов, секир и кинжалов, следует думать, что типы этих предметов развились и совершенствовались здесь же, в Сибири, культура которой настолько отличается от культуры классической, что нельзя сомневаться, что носительницей ее была народность, развивавшаяся на иных началах и при других условиях, чем народности запада. Центром этого древнего курганного царства должен был быть нынешний Минусинский округ, так как по характеру и изяществу бронзовых изделий минусинские древности стоят выше западно-сибирских.

Вопреки, однако, этому выводу, забывая, что соматические (физические) признаки далеко не всегда совпадают с лингвистическими, Флоринский хотел видеть в населении бронзового века южной Сибири непременно арийцев и именно первобытных славян, образовавших в пределах Алтайско-Саянского нагорья центр самобытной культуры, что находилось - бы в резком противоречии между прочим и с выводами лингвистов, доказывающих, что знакомство с металлами арийцы вынесли из своей прародины, почему и металлическая культура могла быть у них только общей.

Присваивая высокую по тому времени, самобытную культуру народу, имени которого, по его мнению, история нам не сохранила, Флоринский, вопреки исторической логике, совершенно обошел вопрос о том, какое влияние на эту культуру могли оказать китайцы, политическое, а стало быть и культурное воздействие коих на народы Средней Азии со времен глубокой древности не подлежит никакому сомнению. Эта односторонность привела его, однако, к необходимости распространить древне - славянское культурное влияние на восток до Толы и Орхона! {Не могу не остановить внимания читателя также на следующем выводе Ив. Савенкова -- "О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее" ("Труды XIV археол. с'езда", том I), стр. 59: "Китайское влияние на петроглифах и на изобразительном искусстве на Енисее не оставило существенных и ясно выраженных следов, хотя число памятников китайской древней культуры сравнительно там велико". Этот факт находил бы себе об'яснение в том, что китайское культурное воздействие пресеклось с уходом динлинов на север.}.

Изложенное на предшедших страницах подготовило нам ответы на все вопросы, которые могут быть поставлены в связи с тем, что дает нам археология бронзового века в южной Сибири.

Действительно, мы знаем в общих чертах как расовые особенности, так и немногосложную судьбу того народа, который оставил нам следы этой культуры.

Он частью растворился в турецком море, частью погиб в силу своей большей деятельности и отваги, давая тем самым большую возможность размножения элементам пассивным. Его судьба напоминает судьбы древних греков, славян и германцев, сменившихся другими типами арианизированных народностей. Что касается его культуры, то а priori она не может считаться самобытной: динлины должны были вынести ее из Китая, что, впрочем, доказывается и непосредственным сравнением типичных для южно - сибирской бронзовой культуры предметов с изделиями, относимыми к древне - китайским. В этой области сделано, однако, еще очень мало, так как научное исследование китайских древностей оставалось до настоящего времени в пренебрежении у европейских ученых; но и то, что сделано, подтверждает наш априорный вывод {Впрочем мысль о том, что для решения многих вопросов сибирской археологии придется обратиться к доисторическим памятникам Китая, была уже вскользь высказана И. Н. Смирнович в его рецензии на статью Ф. А. Теплоухова -- "Древности пермской чуди в виде баснословных людей и животных", напечатанную в сборнике "Пермский край", 1893, II ("Изв. Общ. Археол., Истор. и Этнограф. при И. Казанск. Унив.", 1893, XI, стр. 402).}. Так, у Reinecke {"Ueber einige Beziehungen Alterthümer China's zu denen des sky-thisch-sibirischen Völkerkreises" в "Zeitchrift für Ethnologie", 1897, V, стр. 141--163.}, например, сличавшего такие древне - китайские бронзовые и медные предметы, как зеркала {Martin -- "L'âge du bronze au musée de Minöussinsk", pl. 27, fig. 1--6, в особенности же изображенное под No 8, которое, по словам Reinecke, имеет на ушке, служившем, вероятно, для продевания шнурка, орнамент, чрезвычайно напоминающий китайский.}, жертвенные (?) чаши {Aspelin, op. cit., pi. 70, fig. 318; Клеменц -- "Древности Минусинского музея", атлас, табл. XIII, рис. 1, 3 и 4, табл. XIX, рис. 14.}, ножи {Клеменц -- ibid., табл. III, рис. 4--7, 9--12; Martin, ibid., pl. 11, 12 и отчасти 13--16; Aspelin, ibid., pl. 55, fig. 193, 194, 198, 199; pl. 56, fig. 204, 208, 209; Радлов -- "Сибирские древности", I, 1. Кривые медные ножи, у которых рукоятка загнута под углом к лезвию, в особенности же ножи с круглым отверстием на конце рукоятки, тождественны по форме с китайскими древними ножами-монетами: несомненно, однако, что эти последние выливались по образцу тех ножей, которые находились в употреблении в Китае в Чжоускую эпоху (Reinecke, ibid.). Подтверждением этому служит кривой нож, изображенный у Münsterberg'а (op. cit., I, стр. 29), который этот рисунок заимствовал из китайского сочинения, посвященного китайскому искусству.}, короткие мечи {Reinecke (ibid.) пишет о древне - китайском коротком бронзовом мече, приобретенном проф. Hirth'ом в Шанхае: "Wir haben es hier mit einem ausgesprochenen Kurzschwert zu thun, welches auffalend an gewisse sibirische Kurzschwerten von Bronze oder Kupfer erinnert", и далее: "jedenfalls steht das chinesiche Kurzschwert den sibirischen sehr nahe und verräth zu diesen viel mehr Beziehungen als etwa zu den in Vorderasien vorkommenden Kurzschwert-Typen".}, а также некоторые предметы неизвестного назначения, с южно-сибирскими, мы находим заключение о полном сходстве, а в некоторых случаях и тождестве их основных типов и орнамента {Примеры: рукоятки кинжалов, изображенных у Радлова -- "Сибирские древности", 1, 2, табл. IX, рис. 3 и 12; цельты у Martin, op. cit., pl. II, fig. 3, 5, 8, 10 и 11; ножи -- у Martin, ibid., pl. XV, fig. 26, pi. XX, fig. 1, 2; зеркала -- у Martin, ibid., pl. XXXVII, fig. 8. Ушко на зеркале в виде фигуры животного также несомненная имитация китайского образца.}.

Впрочем, если в чем и проявилась оригинальность динлинского искусства, то это -- в орнаменте. Китайский стиль у них существовал, повидимому, недолго и был вытеснен оригинальным, главным образом животным {Идея животного орнамента была заимствована впрочем также у китайцев, пользовавшихся им для украшения своих изделий еще в Чжоускую эпоху. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить столь характерные для южной Сибири кинжалы с звериными головками на рукоятке с китайским бронзовым ножем Чжоуской эпохи, изображенным у Münsterberg'а, op. cit., I, стр. 29.} и стилизированным растительным орнаментом на металлах и точечным и линейным на гончарных изделиях. Reinecke находит в орнаменте некоторых бронзовых минусинских изделий, служивших украшениями, {Клеменц, ibid., табл. VIII, фиг. 2--7; Martin, ibid., pl. XXIX, fig. 38--41, 43--45.} признаки греческого влияния, грубое подражание греческим образцам, расходясь в этом с Martin'ом, который в тех же орнаментах видит следы позднейшего китайского воздействия. О точки зрения исторической нельзя было-бы однако возражать против возможности заноса на Саяны греческих образцов, так как о существовании непосредственных торговых сношений между Енисейской долиной и городами Западного Туркестана нам известно из китайских анналов {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 445. Греко-бактрийское культурное влияние проникло в Китай при Ханях, хотя в эту эпоху китайские завоевания не простирались на запад далее Эрши, т. е. Ура-тюбе (см. Hirth -- "Ueber fremde Einflüsse in der chinesichen Kunst", 1898, стр. 21--22. Васильев -- "Об отношениях китайского языка к средне-азиатским" в "Журн. Мин. Нар. Просв.", CLXIII, стр. 89, предлагает читать не Эрши, а Ниши; город Нишапур лежит, однако, значительно далее к западу, в Хоросанской провинции Персии. Ту же мысль высказал и Terrien de Lacouperie ("Babylonian and Oriental Record", VII, стр. 84), но Chavannes ("Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", I, стр. LXXV) на основании китайских же данных опроверг эту гипотезу.}. Отрицать западное культурное воздействие на обитателей долины верхнего Енисея тем менее возможно, что оттуда проник к ним их алфавит, что, по мнению И. Савенкова {"О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее", стр. 57.}, могло произойти в V веке нашей эры, хотя начало заимствований по световому письму и должно быть отнесено к более раннему времени.

Хотя железо было в употреблении у китайцев, повидимому, задолго до Чжоуской эпохи, {См. выше стр. 48.} тем не менее бронза служила им материалом для изготовления не только украшений и утвари, но и оружия и орудий, еще много веков спустя, вероятно, даже до начала нашей эры; у динлинов же, как южных, так и северных, она удержалась еще дольше, {Reinecke, ibid. Проф. Анучин ("Материалы по археологии восточных губерний России", вып. I, 1893, стр. V) считает продолжительность медно-бронзовой культуры на Енисее, "едва-ли более древней, чем среднеазиатская", в 5 веков, между II веком до Р. Хр. и III после, Sophus M 52;ller -- "Urgeschichte Europas" (см. И. Савенков, op. cit., стр. 463) относит ее к более раннему времени и определяет ее продолжительность восемью веками, с X по II до Р. Хр. Того же мнения придерживается и Аспелин, определяющий ее давность тремя тысячелетиями. Откуда А. В. Адрианов ("Очерки Минусинского края" в "Сибирск.- Торг. Промыш. Календаре" на 1904 г., изд. Ф. П. Романовым в Томске) почерпнул известие, что уже у хуннов в употреблении было железное оружие, мне неизвестно, хотя факт этот сам по себе весьма вероятен (см. ниже стр. 75).} может быть до III века по Р. Хр., как это допускает Münsterberg в отношении китайского бронзового оружия {Op. cit., I, стр. 77. Почему-то он дает очень точную дату смене бронзового оружия на железное, а именно 291 г. по Р. Хр.}.

Китайские анналы указывают, что поводом к возникновению неприязненных отношений между турками и жеу-жанями послужила дерзкая выходка Анахуаня, который на предложение Бумын-кагана брачного союза дал следующий ответ: "Ты -- мой плавильщик. Как же осмеливаешься делать такое предложение?" К этому "Ган-му" добавляет: "Турки из поколения в поколение жили на южной стороне Алтая (?) и добывали железо для жеу-жаньского хана". {Иакинф, op. cit., I, стр. 266.}. Это пояснение устанавливает тот факт, что в начале VI века железо было уже во всеобщем употреблении в пределах северо-западной Монголии и, вероятно, южной Сибири и что стало быть к этому времени найдены были способы более дешевой добычи и обработки его, обеспечившие ему победу над медью, господствовавшею в области бассейна Енисея в течение почти тысячелетия. Продолжительность медного периода у енисейских динлинов подтверждается между прочим и наблюдающеюся только здесь эволюцией низших форм медных (бронзовых) изделий в высшие. Что касается Забайкалья, менее богатого медными рудами, чем Алтай {О сохранившихся следах древних медных рудников в Алтайских горах см. Э. И. Эйхвальд -- "О чудских копях" в "Трудах Восточного отд. И. Археол. Общ.", 1857, III, вып. I.}, то переход здесь к железу совершился, повидимому, быстрее и уже в инвентаре динлинских могил, вероятно, хуннской эпохи мы находим железо в количестве, превышающем медь {Еще быстрее он должен был совершиться в восточной Монголии, и действительно в отделе "Ухуань" китайской летописи мы читаем, что ухуань уже в начале нашей эры имели железное оружие собственной выделки. R. Torrii, op. cit., стр. 85, приходит даже к заключению, что у племен сяньбийской группы полированный камень сменился непосредственно железом -- вывод, с которым трудно согласиться, ибо народы этой расы вошли в общение с Китаем в эпоху переживания им бронзовой эры.}.

Динлины хотя и жили деревнями, окруженными пашнями {В южной Сибири, в частности в долине Енисея, очень редко попадаются архаические железные серпы, но бронзовые и медные встречаются чаще, чем где-либо. Этот факт находится, конечно, в связи с поглощением динлинского элемента турецким.}, но вели полуоседлый, полубродячий образ жизни, так как охота составляла всегда главнейший их промысел. При таких условиях, при жизни мелкими общинами, исключающей возможность накопления значительных богатств, из усвоенных ими еще на своей прародине технических знаний могли совершенствоваться лишь те, которые имели значение в их весьма ограниченном обиходе. Их народный гений помог им стать искусными литейщиками {Radloff ("Aus Sibirien", II, стр. 84) пишет: "Der Guss ist bei einzelnen besseren Stücken wunderbar schön. Die besseren Gegenstände wurden nach dem Gusse fein geschliffen und polirt, nur so lässt sich die feine und saubere Arbeit einzelner Zierathe erklären. Der Guss ist durchschnitlich sehr glatt und rein und zeigt von nicht geringer Geschicklichkeit des Giessers, da unter den vielen hundert Metallarbeiten, die mir zu Gesichte gekommen sind, nur zwei Gegenstände einen fehlerhaften Guss zeigten".}, так как хорошее оружие составляло не только гордость каждого {"Хагясы не расстаются с оружием, которого имеют при себе множество"... (Huth -- "Geschichte des Buddhismus in der Mongolei", II, стр. 33).}, но и залог успеха на охоте и бранном поле, на которое их постоянно влекла их искавшая опасных приключений натура {Тан-шу: "Они ведут частые войны с хагясами, которых напоминают лицом" (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue occidentaux" стр. 20).}, но они были очень посредственными гончарами {Керамические изделия их весьма несовершенны и очевидно, в виду незнакомства их с гончарным кругом, вылеплены руками (Radloff op. cit., II стр. 89). Употреблявшаяся ими горшечная масса отличалась неоднородностью. Глазирование было им неизвестно (Клеменц -- "Древности Минусинского музея", стр. 64. См. также Адрианов -- "Очерки Минусинского края" в "Сибирск. торгово-промышл. календаре" на 1904 г., изд. Ф. П. Романовым в Томске).} и плохими ваятелями, и только искусство снимать гипсовые маски с умерших, как указывалось выше, достигло у них совершенства.

Динлинам же следует приписать оросительные канавы и те небольшие городища, которые сохранились кое-где по Енисею, но так как все эти сооружения не выказывают народной индивидуальности и к тому же лишь вскользь отмечены литературой, то я не буду на них здесь останавливаться.

Сказанным исчерпывается все то, что я мог найти в литературе в целях выяснения той роли, которая выпала в Средней Азии на долю населявшей ее некогда светловолосой, голубоглазой и длинноголовой расы, вероятно, родственной европейской. Она сказалась не только в антропологии народов, выдвинутых политическими событиями далеко на запад, но и тех, которые распространились по принадлежавшей им некогда территории, не исключая китайцев {Будем надеяться, что соединенные усилия этнографов, антропологов и историков современем выяснят точнее этот почти исчезнувший с лица земли антропологический тип и укажут на его генетическое отношение к племенам, населявшим Европу.}. Несомненно также, что передача пассивным и консервативным элементам их психических черт в значительной степени способствовала возникновению на пространстве современной Монголии тех народных волнений, борьбы и междоусобий, которыми ознаменовалось первое тысячелетие нашей эры. Последним проявлением активного начала в степи было движение монгольских масс под предводительством рослого и бородатого Чингис-хана {По типу он не принадлежал, как и весь его род, к монгольской расе.}. После беспримерных побед и славы последующее ничтожество монголов принято об'яснять влиянием буддизма, но при этом упускают из вида, что у такого народа, каким нам история рисует динлинов, это учение не могло-бы пустить глубоких корней. Их кровь иссякла в Монголии, и население ее быстро опустилось до степени самой раболепной из провинций Китая. Что касается их культурной роли, то история обходит ее совершенным молчанием; но зато о ней свидетельствует археология, которая рассадником бронзовой культуры в Сибири и в северовосточной России считает долину среднего Енисея. Каким образом распространялась отсюда эта культура -- нам еще неизвестно, но яркий след ее течения в западном направлении виден на всем инвентаре народов, объединяемых под названием чуди. Этими строками я закончу настоящую главу, имевшую главнейшею целью выяснить, из каких антропологических элементов сложилось население Средней Азии, в частности Западной Монголии и Урянхайского края, на заре ее исторической жизни, и каковы могли быть их взаимные отношения. При этом наиболее важным мне казалось осветить спорный вопрос о светловолосой расе, который, начиная с 30-х годов прошлого столетия {Ab. Rémusat -- "Recherches sur les langues tartares", 1820, стр. XLIV--XLV.} поднимался неоднократно в литературе, но с надлежащей полнотой никем еще разработан не был. Главным препятствием к уяснению его во всем его об'еме было предвзятое, но прочно укоренившееся мнение, что "ди" по расе и языку были тюрко-монголами {Даже Terrien de Lacouperie держался этого взгляда ("Le Muséon", 1887, стр. 148, примечание); Георгиевский ("О корневом составе китайского языка в связи с вопросом о происхождении китайцев", стр. 79) очень уверенно высказался даже за их тунгузское происхождение.}. Оно разъединило две отрасли одного и того же племени, лишило почвы китайское указание на этнические особенности народа чжоу, сделало необ'яснимой примесь крови белой расы у инородческого населения Южного Китая и непонятным то место китайской надписи на орхонском памятнике, где говорится об южной окраине Гобийской пустыни как прародине динлинов. Ответив на поставленный еще Топинаром вопрос: что сталось с расой с зелеными глазами и рыжими волосами, обитавшей некогда в Центральной и Северной Азии, я считал засим излишним останавливаться сколько нибудь подробно на короткоголовых. Они пережили длинноголовых, нераздельно господствуют ныне в Монголии, и судьбы их составляют уже достояние истории, к которой мы и переходим.

ГЛАВА II.

Хуннский период.

(С начала III века до Р. Хр. до конца I века по Р. Хр.).

Первыми тюрками, с которыми нас знакомит история Средней Азии, были хунны {Chavannes ("Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", V, стр. 485--487) высказывает мысль, что до-китайские народности, населявшие современные провинции Шэн-си и (частью) Шань-си, принадлежали к тюркской расе. Он подтверждает эту мысль ссылкой на некоторые обычаи, существовавшие в княжествах Цинь и Чжао, которые, как он думает, могли быть заимствованы местными китайцами лишь у тюрков - аборигенов страны. Такими обычаями были -- самоубийство и даже насильственная смерть приближенных при похоронах знатного лица и употребление кубков из черепов убитых врагов. Оба эти обычая имели, однако, большое распространение и были присущи самым различным народам, почему едва-ли могут служить сильным доводом в пользу защищаемой им гипотезы. К этому вопросу я впрочем буду иметь еще случай вернуться.

К. Иностранцев в статье "Хун-ну и гунны" ("Живая Старина", 1900) дает; критический разбор главнейшей литературы о среднеазиатских хуннах и об отношении их к европейским гуннам. Бартольд ("Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XIII, стр. 112) указывает на один только существенный пропуск в собранной им литературе по хуннскому вопросу, а именно, на работу Томашека (Tamaschek -- "Kritik der ältesten Nachrichten über den skythischen Norden" в "Sitzungsber. der phil.-hist Classe der kais. Akad. der Wiss.", CXVI, 1888, стр. 759--761. Позднее были опубликованы: Hirth -- "Die Ahnentafel Attila's nach Johannes von Thurocz" в "Извест. И. Акад. Наук", 1900, XIII, 2; Shiratori -- "Ueber die Sprache der Hiungnu und der Tunghu--Stämme", там же, 1902, XVII, 2; Kaiman Nemäti -- "The historic -- geographical proofs of the Hiung-nu = Hun identity" в "Asiatic quarterly Review", 1910, Avril (перев. с венгерского); тоже исследование переведено было и на немецкий язык: Koloman Nèmati -- "Die historischgeographischen Beweise der Hiung-nu = Hun Identität", 1910; Панов -- "К истории народов Средней Азии. I. Сюн-ну (Хунну)", 1916; и капитальный, труд J. J. M. de Groot -- "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit. Chinesishe Urkunden zur Geschichte. Asiens", I, Berlin u. Leipzig, 1921. Затем можно упомянуть еще о статье В. Бернацкого -- "Скифы, геты, готы", (в газ. "Волынь", 1890, NoNo 20, 21), в которой автор сближает хунну с гуннами.}. У Сы-ма Цяня читаем: "еще до времен государей Тан (Яо) и Юй (Шунь) находились поколения хянь-юнь и хунь-юй"; Цзинь-чжо, комментируя это место "Ши-цзи", поясняет: "во времена государя Яо хунну назывались хунь-юй, при династии Чжоу-хянь-юнь" {Chavannes, op. cit., I, стр. 31, думает, что эти названия хотя и относились к одному и тому же народу, но принадлежали отдельным родам его, приобретавшим временное преобладание, Shiratori же пишет: "Nach meiner Ansicht sind drei Namen nur verschiedene Schreibungen ein und desselben Namens" (op. cit.). Серьезным, однако, доводом против гипотезы Shiratori служит факт одновременного существования двух государств -- Хун-ну и Хунь-юй, к чему я вернусь ниже, а также, что уже в "Шань-хай-гинь", сочинении, относящемся ко времени, предшествовавшему Чжоу-ской эпохе, а затем также и в истории Чжоуской династии на ряду с хунь-юй упоминаются и хун-ну (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи", примечания, стр. 324).}. Но впервые как народ, сумевший сплотиться в сильное государство, хунны вступили на историческое поприще только при Ханях, за два столетия до Р. Хр.

По мнению Топинара и других антропологов, первичный тюркский тип должен был приближаться к монгольскому. Если это так, то этот тип мог существовать в Азии только во времена доисторические, так как уже хунны были метисами. В этом убеждает нас следующее место китайской летописи: "Ши-минь {Узурпатор, достигший престола в 350 г. по Р. Хр.} издал повеление предать смерти до единого хунна в государстве, и при сем убийстве погибло множество китайцев с возвышенными носами" {Иакинф,-- "Статистическое описание Китайской империи", II, стр. 74--75.}. Возвышенный нос составлял таким образом настолько характерную черту физиономии хунна IV века, что ею решили руководствоваться исполнители бесчеловечного распоряжения Ши-миня.

История застает хуннов в южной Монголии и Ордосе, т. е. на землях, частью покинутых, частью еще остававшихся в пользовании динлинов. Сюда они могли продвинуться в V веке до Р. Хр. с востока {См. ниже. С этим предположением не вполне согласуется довольно темное известие о вторжении их еще в IX в. до Р. Хр. в бассейн р. Вэй-шуй. Возможно, однако, что уже в то отдаленное время хунны владели всей северной окраиной Гоби, откуда и предпринимали свои набеги на земли динлинов (о чем известия до нас дойти не могли) и лежащее южнее княжество Цинь.} после вынужденного отхода некоторых динлинских родов на север Гобийской пустыни; но заняв бывшую динлинскую территорию, они очутились в кольце динлинских стойбищ, а это не могло не способствовать сравнительно быстрому взаимному проникновению обоих народов. В результате -- исчезновение племенных черт у основной массы хуннов и образование на периферии занятой ими страны новых этических групп, в том числе и уйгуров, которых китайцы называли гаогюйскими динлинами, т. е. динлинами, имеющими телеги на высоких колесах {Иакинф -- "Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена", I, стр. 247--248.}.

Китайцы передают нам, что хунны хоронили своих покойников в гробах {Иакинф, op. cit., I, стр. 16.}, но не возводили над их могилами курганов {Chavannes, op. cit., I, стр. LXV.}. Талько-Грынцевичу удалось напасть в Забайкалье, на правом берегу р. Джиды, на обширное древнее кладбище с погребением в гробах, которое я потому только затрудняюсь признать хуннским, что у нас нет данных, которые указывали-бы на столь далекое к северу расселение этого народа. Большинство могил оказалось здесь разрушенным, но все же ему удалось собрать 12 костяков, принадлежавших преимущественно к крайне короткоголовому темноволосому {Волоса эти, однако, не были подвергнуты особому исследованию.} типу {Субдолихоцефалы только среди женщин.}. Роста ниже среднего (162 сант.) {Талько-Грынцевич, выводя средний рост мужчин и женщин (160 сант.), пишет: роста низкого. Согласно Топинару, который брал за основу своих исчислений только рост мужчин, цифра 160 сант., не говоря уже о 162 сант., указывает на рост ниже среднего, а не низкий. Как замечено было выше, хунны принимали видное участие в образовании уйгурского племени, а так как уйгуры характеризуются китайцами низкорослым народом, то следует думать, что и хунны не должны были отличаться высоким ростом.}, они должны были отличаться сильной мускулатурой. Они имели сравнительно небольшую голову, средней ширины затылок, довольно узкий лоб и длинное лицо с выдающимся носом. В общем это был тип смешанный, с преобладанием черт, свойственных монгольской расе,

У хуннов при погребении существовал обычай человеческих жертвоприношений. При похоронах хана предавались смерти его наложницы, слуги и приближенные лица, причем число таких жертв религиозного закона достигало иногда нескольких сот {De Groot -- "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit", 1921, I, стр. 60. Существование этого обычая у турецких племен можно проследить до второй половины VIII века; так, когда в 759 году скончался уйгурский каган Мо-янь-чжо, то его вдове, дочери китайского императора, предложено было сопутствовать ему в страну духов (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 393). У китайцев существовал тот же обычай. В "Исторических Записках" Сы-ма Цлнл читаем: князь Ву умер. Было предано смерти 66 человек, которые и последовали за ним в могилу (Chavannes, op. cit., II, стр. 22). По смерти князя Му число тех, которые сопутствовали ему в могилу, достигло ста семидесяти семи (Chavannes, op. cit., II, стр. 45). Когда гроб императора Ши-хуан внесен был в усыпальницу, император Эр-шэ повелел предать смерти всех его наложниц, не имевших от него сыновей. Число лиц, которые последовали за ним в загробный мир, было очень велико (Chavannes, op. cit., II, стр. 195). Сопогребение прекращено было в Китае лишь в 1464 году нашей эры (у Delamarre -- "Histoire de la dynastie des Ming", стр. 324, соответственный эдикт приводится под 1463 годом), но лишь оффициально, ибо понадобился новый эдикт императора Кан-си (в конце XVII века) для того, чтобы прекратить насильственное погребение живых с мертвыми; добровольное же продолжало существовать и позднее. Японская история ("Го-ши-лё") под 646 годом по Р. Хр. говорит, что в этом году воспрещено было в Японии "хоронить живых людей с мертвыми, и упрекает Китай в позднем прекращении этого обычая ("Комментарий архимандрита Палладия Кафарова на путешествие Марко Поло по северному Китаю", 1902, стр. 16). Следы последнего сохранились в Китае до наших дней в виде приношения духу усопшего таких эмблем, как сделанные из бумаги фигуры людей. Об этом последнем обычае, впрочем, упоминает уже Марко Поло (Минаев -- "Путешествие Марко Поло", стр. 75).

Этот обычай, как говорилось выше, Chavannes, а раньше его Biot, считал не китайским, а заимствованным у тюрков. Действительно, у Менандра (Дестунис -- "Византийские историки", стр. 422) мы находим рассказ о том, как турецкий (тукю) князь Турксанф в один из дней сетования принес в жертву духу умершего отца четырех пленных хуннов вместе с конями их; вообще однако у тюркских племен, как общее правило, этого обычая, по видимому, не существовало: они отправляли с умершим в страну духов только его верховых лошадей и скот, но не рабов и наложниц. Хунны в этом отношении составляли исключение, почему не менее вероятно предположение, что и у них человеческие жертвы при погребениях являлись результатом чуждого воздействия. У о. Иакинфа в его "Истории Тибету, и Хухунора", I, стр. 219, читаем: "Это могилы знаменитых туфаньцев, отличавшихся на войне... Соумиравшие погребены подле их могил", что указывает на то, что и у цянов похороны знатных людей сопровождались человеческими жертвоприношениями (см. также стр. 129 того же сочинения). Последние были в обычае также у киданей (см. Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 160; H. Conon von der Gabelentz -- "Geschichte der Grossen Liao", 1877, стр 30, 85) и монголов; вот, например, что мы читаем у Марко Поло (loc. cit., стр. 87): "И вот еще какая диковина: когда тела великих ханов несут к той горе, всякого, кого повстречают, провожатые при теле убивают мечом да приговаривают: "Иди на тот свет служить нашему государю". Они воистину верят, что убитый пойдет на тот свет служить их государю. Когда умер Монгу-хан, так знайте, более 20,000 человек, встреченных на дороге, по которой везли его хоронить, было убито". Совершенно определенное указание на этот счет находим мы и у d'Ohssorib ("Histoire des Mongols", etc., II, стр. 12--13), который пишет: "Угэдей приказал выбрать в семьях нойонов и высших чинов государства наиболее красивых девушек в числе сорока; их заставили облечься в лучшие одежды и драгоценные украшения и, по выражению Рашид эд-Дина, "отправили в загробный мир служить Чингис хану. "Одновременно были принесены в жертву и лучшие лошади". Наконец, о том же обычае у монголов упоминает и армянский историк Киракос (Dulaurier -- "Les Mongols d'après les historiens arméniens" в "Journ. Asiat", V série, 1858, XI, стр. 250; Патканов -- "История монголов по армянским источникам", вып. 2 -- "Из истории Киракоса Гандзакеци", стр. 47). У якутов он удержался до XIX ст. (Припузов -- "Сведения для изучения шаманства у якутов Якутского округа" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XV, вып. 3--4, стр. 65). Этот кровавый обычай имел в прежние времена обширное распространение. Луциан, описывая греческие погребальные церемонии, упоминает о жертвоприношениях лошадей, невольниц и слуг. О существовании того же обычая у скифов свидетельствует Геродот. Маврикий и Ибн-Фоцлан наблюдали его у руссов, болгар, сербов и других славянских племен. Существовал он также у древних германцев; так, известно, например, что у геруллов жена сжигалась на костре вместе с прахом своего мужа (см. Нидерле -- "Человечество в доисторические времена", стр. 428, 429, 533; Klaproth -- "Description du Caucase", etc., traduit de l'arabe de Massoudi в "Magasin Asiatique", 1825, I, стр. 267--268). Согласно ливонскому сказанию, он продолжал существовать в Литве еще в XIV столетии (Grimm -- "Verbrennen der Leichen", цитир. по Тэйлору -- "Первобытная культура", I, 2, стр. 51). Наконец, Saint-Foix ("Essais historiques sur Paris", цитир. по Тэйлору, op. cit, стр. 52) приводит доказательство того, что он существовал и во Франции при погребении до-христианских королей, как вероятное наследие старой Галлии, о кельтском населении которой говорится, что у него было в обычае добровольно сожигать себя на одном костре с прахом умершего (см, Васильевский -- "Вопрос о кельтах"в "Журн. Мин. Народн. Просв.", 1882, CCXXIII, стр. 179). Обычай этот и до сих пор еще удержался у кафиров (отчет Робертсона в "The Geographical Journal", 1894, IX), у туземцев некоторых островов Зондского архипелага (Rosenberg -- "Der Malayische Archipel", стр. 158; цитир. у В. К Михайловского -- "Шаманство", вып. I, в "Труд Антроп. отд. И. Общ. Любит. Ест., Антроп. и Этногр.", 1892, XII, стр. 9) и др. племен.}. Следов этого обычая в долине Джигды обнаружено не было; равным образом не было найдено и каких-либо указаний на образ жизни здесь погребенных: инвентарь могил оказался очень бедным и состоял из мало характерных украшений, остатков ткани и утвари. Самыми интересными находками были: две медные литые пластинки с изображением животных, тожественные по рисунку и работе с найденными в долине р. Енисея, китайские монеты, выпущенные в Срединной империи в 118 году до Р. Хр., и в изобилии бусы из цветного стекла {В "Бэй-шы" (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Средн. Азии в древн. врем.", III, стр. 172) содержится следующее указание под 424 годом: юэчжи, производившие торговлю в Дай'е, об'явили, что они умеют из камней плавить различные цветные стекла и показали это на деле. Полученные ими стекла блеском превзошли даже стекла, доставлявшиеся из западных стран. Сто человек поступило к ним в обучение, и с этого времени стекло подешевело в Срединном государстве, перестав быть редкостью.

Если основываться на этом известии, то кладбище на р. Джиде не может быть отнесено к более раннему времени и следовательно принадлежать хуннам. Но конечно эти бусы могли достаться хуннам и при их набегах на культурные государства бассейна Сыр-дарьи и Тарима, где стекольное производство утвердилось задолго до Р. Хр.}.

Своей родиной хунны считали земли в истоках рек Ляо-хэ и Да-лин-хэ {В китайской летописи сохранилось известие, что таким образом погиб взятый в плен хуннами знаменитый китайский полководец Ли-Гуаниш, князь Эршиский (Иакинф, op. cit., 1, стр. 55; Mayriac de Mailla -- "Histoire - générale de la Chine", III, стр. 90; De Groot -- "Die Hunnen der vorchristliche Zeit", I, стр. 186). У инородцев Южного Китая этот обычай сохранился fis. XIII века, как о том свидетельствует китайский документ, опубликованный П. Поповым ("О запрещении приношения людей в жертву духам" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1907, XVII, стр. 149).}, куда ежегодно в пятом месяце и с'езжались их князья для совершения жертвоприношений, не исключая и человеческих {Сы-ма Цянь утверждает, что в эпоху Шуня хунны носили название шань-жун, горных жунов. Не потому-ли, что они населяли в то время восточные склоны Большого Хингана? Wylie -- "History of the Heung-noo щ their relations with China" в "The Journal of the Antropological Institute of Gr. Britain and Ireland", 1874, January, No 9, стр. 401) помещает их (Неш-yuh -- хунь-юй) несколько южнее, между современными городами Пекином, Цзи-чжоу (Ke-chow) и Ми-юнь (Meih-yun). Ср. Chavannes, op. cit., I, стр. LXIII.}, в память предков {Этот обычай имел большое распространение в древние времена. Наблюдался он, между прочим, также и у турок (см. Лестунис -- "Византийские историки -- Дексипп, Эвнапий и др.", 1860, стр. 422). В Китае, где конфуцианство ограничилось строго определенным ритуалом культа предков, жертвоприношения умершим удержались до настоящего времени. Продолжают они также существовать у коренных племен Индии, у кафров, у индонезийцев, по словам Палласа и Эрмана существовали у остяков и т. д. (см. Лёббок -- "Начало цивилизации", 1875, стр. 247--248).}. Местом с'езда служило урочище, в котором впоследствии Ханьское правительство выстроило городок Лю-чэн, назначив его местопребыванием инородческому приставу {Иакинф, op. cit., географ, указ., стр. 46. Вероятно, здесь же находились и уничтоженные в 77 г. до Р. Хр. ухуаньцами могилы хуннских князей (Иакинф, op. cit., I, стр. 59).

В 341 г. сяньбийский князь Муюн-хуан выстроил рядом с Лю-чэн'ом город Лун-чэн, который и украсил храмом предков. Это известие требует объяснения.

Уже выше говорилось, что Сыма Цянь (Chavannes, op. cit, I, стр. 31) отождествляет хуннов с шань-жунами. На сродство этих двух племен указывает и "Цянь-Хань-шу" (см. Wylie, loa cit.; Иакинф, op. cit., I, стр. 1). На ряду однако с этим мы имеем следующее показание Ши-пу: "Поколения шань жунов и дун-ху были предками ухуаньцев и сянь-би" (Иакинф, ор. cit., I, стр. 7). Из сего следует, что сянь-би должны считаться народом смешанного происхождения, образовавшимся из двух этнических элементов: хуннов и дун-ху. Таким образом их князья имели основание считать местность Лю-чэн родиной своих предков. В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 12, говорится: земли, при поздней Ханьской династии принадлежавшие сянь-би (ныне Харачинский аймак), в период Чунь-цю (722--480 г. до Р. Хр.) заняты были горными жунами.}.

Шаманизм хуннов проявлялся не только в культе предков. Они поклонялись небу, солнцу, луне, земле и бесчисленным духам, наполняющим мир. Среди храмов, посвященных одухотворенным силам природы, наибольшей известностью пользовался храм небу в уроч. Лун-цы, на левом берегу Желтой реки, к северу от Ордоса {Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 45.}. Сюда также с'езжались их князья в определенные дни для совершения общих жертвоприношений. Другой такой же храм находился в местности Юнь-ян, у горы Гань-цюань-шань {К западу от г. Шо-пин-фу?}. При династии Цинь, когда эта местность отошла к Китаю, он перемещен был на запад, за гору Янь-чжи-шань {Вероятно, в долину Чагрын-гола, в восточном Нань-шане. Gp. Chavannes, op. cit., I, стр. LXVII; de Groof -- "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit", 1921, I, стр. 41--42.}, но и здесь оставался лишь до 121 года до Р. Хр., когда был разрушен китайцами, похитившими и находившийся в нем золотой идол {Chavannes, ibid.; Иакинф, op. cit., I, стр. 38; de Groot, op. cit., I, стр. 120 и след.}.

Основные черты государственного управления у хуннов характеризуются следующими словами, приписываемыми китайцу. Юэ: законы их легки и удобоисполнимы. Государь с чинами обращается просто и управляет государством, как одним человеком. Отсутствие церемониальных обрядов исключает возможность взаимных неудовольствий между низшими и высшими, общественные работы не истощают сил народа. Последний не имеет поползновений к роскоши, его питает и одевает разводимый им скот. Свой досуг он делит между воинскими упражнениями, забавами и охотой {Иакинф, ibid., стр. 28.}.

Китайцы упоминают, однако, о странном обряде, установленном для представления хану (шань-юй'ю) {Ханы хуннов носили титул, который в китайской передаче, согласно китайскому толкованию значения иероглифов, читался шань-юй. De Groot, op. cit., I, стр. 54 и 283, не соглашается с таким чтением и пишет дань-ху (tan-hu).} в его юрте: "Ву, как уроженец области Бэй-ди, хорошо знал обычаи хуннов. Он оставил бунчук, разрисовал себе лицо тушью и был принят в ханской юрте". {Иакинф, ibid., стр. 44.} Ratio -- in obscura.

Нравы хуннов были суровы, суд короток и строг. По свидетельству китайских анналов, народная преступность выражалась у них едва несколькими десятками узников на целое государство. Физическая сила и воинская доблесть ценились у них очень высоко; слабое и хилое только терпелось, и дожившим до старости приходилось пить горькую чашу. Несмотря на это и на обычай многоженства {Китайцы сообщают, что хунны допускали браки между кровными родственниками, по смерти отца или брата брали за себя их жен и не останавливались перед тем, чтобы вступать в брак с несколькими девушками из одной семьи, хотя-бы они были по матери и отцу родными сестрами. Те же брачные обычаи существовали некогда и у китайцев. Так, у Сыма Цяня читаем: Яо отдал в жены Шуню своих двух дочерей (Chavannes, ор, cit., I, стр. 53). Сян, брат Шуня, производя раздел имущества последнего, его жен, дочерей императора Яо, взял за себя (Chavannes, ibid., стр. 75). Император Сяо-хуй женился на своей родной племяннице, княжне Юань Лу (Chavannes, ibid., II, стр. 413). Марко Поло (Минаев -- "Путешествие Марко Поло", стр. 88) утверждает, что обычай брать за себя вдов отца и братьев существовал и у монголов. См. также Quatremère -- "Histoire des Mongols de la Perse", I, стр. 92--93.}, женщина не занимала у них приниженного положения. Даже суровый и властный Модэ допускал свою жену к обсуждению государственных дел, чем и об'ясняется, что император Гао-ди решился на подкуп последней. Известны также случаи непосредственного влияния женщин на выборы престолонаследника {Иакинф, op. cit., I, стр. 56 и 67.}.

Имущество убитого на войне поступало в собственность победителя, как равно и все захваченные им в плен неприятели, которые становились его рабами -- обстоятельство очень важное, об'ясняющее незаконченность большинства военных предприятий хуннов: награбленное влекло их назад, в родные кочевья {У Риттера ("Землеведение Азии", I, стр. 623) читаем: "Воин, выносивший из битвы труп своего падшего товарища, становился его наследником". Я не знаю, откуда заимствовал Риттер это известие.}.

Оружие и военные доспехи хуннов состояли из лука {Турки имели роговые луки (Иакинф, op. cit., I, 2, стр. 269), из какого-же материала выделывали их хунны -- неизвестно.}, копья, короткого меча и лат {Латы хуннов, вероятно, не отличались от китайских, т. е. походили на русский куяк, отчасти же на западно-европейскую бригантину.}; о щите китайские анналы не упоминают, но так как в ханьское время они были во всеобщем употреблении в Средней Азии {См. Chavannes, op. cit., I, стр. 230, 244, 252; II, стр. 28). Под 107 г. нашей эры в китайской летописи говорится: "Копьями у них (т. е. восставших цянов) служили бамбуковые шесты, щитами--кухонные доски и медные зеркала* (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 38).}, то нет причин предполагать, что одни хунны составляли в этом отношении исключение.

Знаком княжеского достоинства служил,у них, повидимому, чекан.

При войсках всегда следовал и шанцевый инструмент. Это видно из следующего: "Ночью, читаем мы в китайской летописи {Иакинф -- "Собр. свед. о народах, обит, в Средн. Азии в древние времена" VI, стр. 54; de Groot, op. cit, I, стр. 180.}, хунны вырыли перед китайским фронтом ров, глубиной в несколько футов, а затем стремительно атаковали с тыла. Китайское войско пришло в большое замешательство, и Ли Гуан-ли покорился". Еще сказано: "Хунны для обеспечения своего тыла построили мост через реку {Иакинф, op. cit., I, стр. 58.}". Эти два факта указывают на то, что хунны подчиняли свои военные действия строго обдуманному плану, а не "устремлялись подобно стае птиц на добычу, завидев только неприятеля {Иакинф, op. cit., I, стр. 17.}". Впрочем возможно, что, приводя такое сравнение, китайский историк хотел лишь отметить излюбленную тактику хуннов: стремительный налет в сомкнутом конном строю и быстрое отступление в рассыпную при встрече сильного отпора -- "подобно черепице рассыпаются, подобно облакам рассеиваются"...

Одеждой рядовым хуннам служили меха, кожи и грубая шерстяная ткань, более состоятельным и князьям -- китайская парча и китайские цветные, преимущественно тёмнокрасные и зеленые, хлопчатобумажные и шелковые материи. Из того факта, что китайское правительство отправляло хуннам в числе даров значительные количества хлопчатобумажной ваты, следует заключить, что у хуннов на холодное время года платье подвачивалось. Они также были знакомы и с нижним бельем. Верхняя часть их одежды, имевшая, повидимому, покрой халата, Стягивалась кожаным поясом с металлическим набором и пряжкой; так толкую я выражение: "пояс, золотом оправленный {Иакинф, op. cit, I, стр. 25.}. Ни форма, ни материал, шедший на изготовление их головных уборов, нам неизвестны. Неизвестен также и способ ношения ими волос; что, однако, они их не сбривали и не заплетали в косы, явствует из того, что в числе китайских даров упоминаются и металлические венчики для волос. О характере их обуви китайцы также не упоминают.

Жилищем служили им войлочные {Chavannes, op. cit., I, стр. LXIII.} юрты. Инвентарь этих юрт, как, может быть, и самое юрты, перевозился с места на место гужом, на телегах. Когда китайцы потребовали у хуннов уступки горы Хэ-ли-шань, то им в этом было отказано под предлогом, что на склонах этой последней рос лес, шедший на изготовление юрт и телег {Иакинф, op. cit., I, стр. 89. Мне не удалось установить современного названия горы Хэ-ли-шань. Вероятно, однако, это Лун-ту-шань. У de Groot, op. cit., I, стр. 108, впрочем читаем: "...Huli, Dieser Name muss wohl derselbe sein, der noch heutzutage die grosse Bergkette trägt, welche sich nordwestlich vom Bezirke Kan-tshou erstreckt. Auf den modernen chinesischen Karten steht diese Kette zumeist als Ho'-li verzeichnet".}. Телеги были в обиходе и у некоторых других кочевников того времени; уйгуры получили даже свое китайское прозвище "гао-гюй" от употреблявшихся ими телег на высоких колесах.

В необходимости пользоваться телегой при перекочевках следует видеть основную причину того, что хунны избегали гор, углубляясь в них лишь постольку, поскольку они были доступны для гужевого движения. Только учитывая это обстоятельство, становится понятным, почему шаньюй Чжичжи, угрожаемый южными хуннами, бросил область Кобдо и откочевал со своим народом на запад, в бассейн Иртыша {О сем см. ниже.}. Он боялся за свой тыл, где высились недоступные для телег горные громады Саян и Алтая.

В телеги впрягались волы, но также и лошади. Под 176 г. у до Р. Хр. в китайской летописи говорится: Модэ подвел китайскому императору двух верховых и восемь упряжных лошадей {Иакинф, op. cit., I, стр. 24.}. Упряжные лошади входили также нередко в число тех даров, которые посылались китайским правительством хуннам.

Хунны, как типичные кочевники, сами земледелием не занимались, но они охотно принимали к себе беглых китайцев и туркестанцев, которые и заводили на их землях пашни. Понуждались, вероятно, к этому и рабы. На существование земледельческих колоний у хуннов указывает, между прочим, следующее место китайской летописи: "Шаньюй вступил на престол малолетним, а мать его была сомнительного поведения. В царствующем доме произошли несогласия, и всегда опасались внезапного нападения со стороны Китая, почему Вэй-Люй подал совет выкопать колодцы,-- построить город, и двух-этажные, магазины для хранения хлеба, хранение же поручить китайцам династии Цинь {Китайская эмиграция особенно усилилась во время сурового правления циньского императора Ши-хуан-ди (246--209 г. до Р. Хр.), почему все китайцы, поселившиеся среди хуннов, получили название циньцев.}. Тогда, хотя и придут китайские войска, но ничего сделать не смогут..." {Иакинф, op. cit., I, стр. 57. Под 66 г. до Р. Хр. в китайской летописи говорится: Хунны отправили войска "для заведения земледелия в Западной стране, чтобы впоследствии стеснить Усунь и Западный край". (Иакинф, ibid., стр. 66). О зерновых хранилищах у хуннов см. de Groot, op. cit., I, стр. 160--161.}. Совет этот не был выполнен до конца только из боязни, что хунны не сумеют защитить города, и собранные в нем хлебные запасы сделаются добычей китайцев.

Этим исчерпывается тот небольшой этнографический материал, относящийся к хуннам, который можно было извлечь из китайских исторических книг.

Хунны уже в IX веке до Р. Хр. вторгались в пределы Китая, достигая в своих набегах бассейна реки Вэй-шуй {Иакинф, op. cit., I, стр. 10; Георгиевский -- "Первый период китайской истории" стр. 79.}. Засим, если верно отождествление хуннов с шань-жунамя, они в последующие времена грабили пограничные уделы Ци и Янь неоднократно; но к этим набегам Чжоуские князья, по образному выражению полководца Янь-ю, относились, как к укусу комара: довольствовались тем, что сгоняли их с своей территории. Так продолжалось до воцарения Ши-хуан-ди, который отбросил их к северу и отгородился от них Великой стеной (Чан-чэн). Это событие относится к 214 г. до Р. Хр. Но уже несколько лет спустя хунны выступили в роли мировых завоевателей.

Со смертью Ши-хуан-ди (в 209 г. до Р. Хр.) нейтральная власть оказалась в руках, недостаточно сильных, чтобы сдержать партикуляристические тенденции составных частей государства, и Серединная империя впала в такую же анархию, какой ознаменовался период ее истории, известный под именем "чжань-го" -- борьбы царств. Северная ее окраина предоставлена была своей участи.

В этот именно момент во главе об'единенных им хуннских поколений встал энергичный и даровитый шаньюй Мо-дэ {Hirth ("Die Ahnentafel Attila's nach J. v. Thurocz") доказывает, что китайские иероглифы в современном чтении -- Мо-дэ в прежнее время должны были читаться Мак-тук или Бак - тук, и что таким образом имя этого властителя было Бакдур, Багатур. Parker находит возможным читать Мехдер (Meghder), Franke -- Модук, de Groot--Мортур или Бортур, Marquait -- Вок-tut.}, родившийся в 209 году {Этот год нельзя считать установленным (см. К. Schiratori -- "Ueber d. Wu-sun-Stamm in Centr. As." в "Kel. Szemle", 1902, III, стр. 113).} и скончавшийся в 174 году {Согласно Chavannes ("Épitaphesdes deux princesses turques de l'époque des Tang" в сборнике "Festschrift für Wilh. Thomsen", 1912, стр. 79) Мо-дэ скончался в 175 году. De Groot дает 174 г. с знаком вопроса.} до Р. Хр.

Земли хуннов граничили на востоке с территорией дун-ху {Дун-ху Георгиевский ("О корневом составе китайского языка в связи с вопросом о происхождении китайцев", стр. 79) считает остатками тех диских родов, которые в V веке до Р. Хр. были вытеснены из Китая на север. Это предположение находит себе некоторое подтверждение в том, что и динлинов китайцы относили к дун-ху (Klaproth -- "Mémoires relatifs à l'Asie", I, стр. 111). Несомненно однако, что как дун-ху, так и родственные им ухуань и сянь-би, были народом смешанного происхождения, причем, как это было мною уже выяснено ранее (см. "Материалы по этнологии Амдо и области Куку-нора", в "Извест. И. Русск. Географ. Общ.", 1903, XXXIX, стр. 441-483, и "Описание путешествия в Западный Китай", III, гл. II, а также ниже, гл. III) среди них должен был преобладать не динлинский, а монгольский элемент. К. Shiratori ("Ueber die Sprache der Hiungnu und der Tunghu-Stämme") приходит к аналогичному выводу. "Дун-ху" в переводе означает "восточные ху". Фу-цянь, китайский писатель, Живший во II веке до Р, Хр., замечает: "Они жили к востоку от хуннов, почему и названы восточными "ху" (Franke -- "Beiträge aus chinesischen Quellen zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 7). Ху, как полагает Васильев (Миньчжул хутукта -- "География Тибета", стр. 5), это -- хор -- название, издавна служившее в Тибете для обозначения монгольских племен (см. ниже главу III).}, на юго-западе с владениями юэ-чжи {De Groot, op. cit., стр. 47, транскрибирует Goat-si. Franke, возвращаясь в своей статье "Einige Bemerkungen zu F. W. Müllers Toχri und Kuischan" в "Ostasiatische Zeitschrift", 6 Jahrgang, стр. 83--86 (цит. у 5. Feist -- "Der gegenwartige Stand der Tocharerproblems" в "Festschrift für Friedrich Hirth zu seinem 75 Geburstag", 1920, стр. 81) к вопросу о правильной транскрипции китайских иероглифов, в современном пекинском произношении читаемых юэ-чжи, приходит к заключению, что в Ханьскую эпоху они с возможной точностью передавали слово арси -- народное имя, в котором можно узнать ασιοι Страбона и асианов Трот Помпея. Как показали последние исследования Е. Sieg'а. ("Ein einheimischer Name für Tofri" в "Sitzungsber. der Berl. Akad. der Wiss.", 1918, стр. 560 и след., цит. у S. Feist'а, op. cit), ар си было действительно настоящим народным именем юэчжи. Китайцы считают гуйшуан'ских царей -- юэчжисцами. Гуй-шуан это арабское кушан. (См. Specht -- "Études sur l'Asie Centrale d'après les historiens chinois" в Journal Asiatique", 8 série, II, 1883, стр. 325; см. также bar. А. von Staël-Rohtein -- "Kopano und Yüeh-shih" в "Sitzungsber. d. Kön. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1914, XXI, стр. 645--646; Sten Konow -- "Beitrag zur Kenntnis der Indoskythen" в "Festschrift für Fr. Hirth zu seinem 75 Geburstag", стр. 220--237, pass.

Вопрос о национальности юэчжи вызвал обширную литературу. Vivien de Saint-Martin посвятил этому вопросу целую книгу -- "Les Huns blancs ou Ephthalites des historiens byzantins", 1849, в которой, взвесив критически относящиеся к этому народу исторические свидетельства (опираясь на китайских историков, он не различает однако юэчжи-кушанов от еда-эфталитов), высказался за их тибетское происхождение (см. также его "Mémoire analytique sur la carte de l'Asie Centrale et de l'Inde", стр. 35). Yule ("Notes on Hwen Thsang's account of the principalities of Tokharistan in which some previous geographical identifications ore reconsidered" в "the Journal of the Royal Asiatic Society of Gr. Britain and Ireland", new séries, 1873, VI, стр. 95) держится того же взгляда. Примкнули к нему также Richthofen ("China", I, стр. 439--441), v. Gutschmid ("Geschichte Irans und seiner Nachbarländer von Alexander dem Grossen bis zum Untergang der Arsaciden", 1888, стр. 59) и Аристов ("Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", отд. отт., стр. 17). Но другие исследователи этого вопроса приписывали им иное происхождение; так, Visdelou ("Histoire de la Tartarie" в "Supplément de la Bibliothèque orientale", стр. 19) считал их отраслью восточных монголов, кочевавших в Нью-лане (Нурхане), в Маньчжурии (повидимому, он опирался при этом на "У-дай-ши цзи Чжу", где среди племен, населявших некогда современную Маньчжурию, названы и юэчжи; Klaproth ("Tableaux historiques de l'Asie", стр. 132) высказался первоначально за тибетское их происхождение, но в дополнительной заметке к тому же сочинению, на стр. 287, отказался от этой гипотезы, причислив и их к народам белокурой расы. В виду этого Риттер юэчжи принял уже за отрасль германского племени гетов. Franke первоначально также сопоставлял китайское юэчжи, которое он читал ют или гет, с именем гетов или по крайней мере массагетов Геродота; ср. Marquart -- "Eranschahr nach der Geographie der Ps. Moses Xorenaci" в "Abhandl. d. Gesellsch. d. Wiss. zu Göttingen", phil.-hist. Klasse, n. F., III, No 2, 1901, стр. 206. Cunningham ("Journ. of the Asiat. Soc. of Bengal", XXXII), не соглашаясь ни с одной из этих гипотез, настаивал на принадлежности юэчжи к народам тюркской крови. Того же взгляда держались: Иакинф ("Статистическое описание Китайской империи", II, стр. 71; idem -- "История Тибета и Хухонора", I, стр. 17), Вамбери ("История Бохары", 1873, т. I, стр. 10), Girard de Rialle ("Mémoire sur l'Asie Centrale", 2 изд., 1875, стр. 36) и Hirth ("Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 48), Наконец, в последнее время, благодаря главным образом открытиям древних рукописей в Восточном Туркестане, явилась возможность с достаточной точностью установить, что юэчжийским языком был один из распространенных в Восточном Туркестане иранских диалектов (диалект А, "хо-тани"?), что народное имя юэ-чжи действительно было арси и что они составляли отличный от тохаров народ (см. между прочим Stem Konow, op. cit., который заключает свою статью словами: "Das Wichtigste bleibt, dass wir kein Recht haben die Yüetschi mit den Tocharen zu identifizieren") -- вывод, к которому я пришел еще в 1898 году (см. Г. Е. Грум-Гржимайло -- "Историческое прошлое Бэй-шаня в связи с историей Средней Азии", стр. 5). К тохарскому вопросу (об юэчжи и тохарах, см., между прочим, исследование Franke -- "Beiträge aus chinesischen Quellen zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 28 и след.) я буду иметь случай еще раз вернуться в VIII главе настоящего тома, теперь же к изложенному добавлю, что китайские известия об этнографических особенностях юэ-чжи очень скудны и сводятся к следующему: они носили одеяние, сходное с цяньским (тибетским); брили голову; их характер был суровый, обычаи--также; вместе с тем они были мужественны и воинственны; вели кочевой образ жизни, который не оставили даже тогда, когда поселились в Бактрии среди тохаров. К этому можно было-бы добавить, если считать эфталитов отраслью юэчжи, что у них господствовала полиандрия, причем дети, рождавшиеся при такой форме брака, считались принадлежащими старшему из мужей (братьев), и что язык их не имел ничего общего с языками варварских племен, населявших Внутреннюю Азию [см. Abel Rémusat -- "Sur quelques peuples du Tibet et de la Boukharie" в "Nouveaux mélanges asiatiques", 1829, I, стр. 224, 240--242; Иакинф -- "Собрание свед. о народ., обит, в Ср. Аз. в древн. вр.", III, стр. 178 (еда)].

В "Истории Тибета и Хухунора", loc. cit., Иакинф так определяет границы юэчжийских кочевий: "От Дунь-хуана на север, от Великой стены при Ордосе -- на северо-запад до Хами". В "Собр. свед. о нар., обит. в ср. Азии в древн. вр." мы находим следующее указание по тому же предмету: "Дом Юэчжи первоначально занимал страну между Дунь-хуаном и хребтом Ци-лянь-шань", т. е. центральным Нань-шанем (т. III, стр. 6). "За четыре века до Р. Хр. вся страна Хэ-си находилась под народом юэчжи" (т. III, геогр. указ., стр. 85). "Чжан-е есть название области (ныне г. Гань-чжоу-фу), открытой в III г. до Р. Хр. на землях, которые в период "Брани царств", т. е. с 480 по 223 г., находились под домом Юэчжи" (ibid., стр. 96 -- 97). Те же или почти те же пределы, не доводя их впрочем до Хами, дают Юэчжийскому владению и другие орьенталисты, писавшие по этому вопросу: Abel Rémusat -- "Histoire de la ville de Khptan", стр. 75--76; idem -- "Noveaux mélanges asiatiques", I, стр. 221; Visàelou, ibid.; Gaubil -- "Abrégé de l'histoire chinoise de la grande dynastie Tang" в "Mémoires concernant l'histoire, etc., des Chinois", XV, стр. 451; Brasset -- "Relation du pays de Ta-ouan" в "Nouveau journal Asiatique", 1828, II, стр. 424; Lassen -- "Indische Alterthumskunde", II, стр. 368; Richthofen -- "China", I, стр. 49 и 440; К. Sbiratori -- "Ueber den Wusun-Stamm in Centralasien" в "Keleti Szemle", 1902, III, стр. 111--113;Beal -- "Buddhist record of the Western World" ("Si-yu-ki"); de Groot, op. cit., I, стр. 47. Из этих данных с несомненностью вытекает, что в V веке до Р. Хр. юэчжи владели Бэй-шанем и Нань-шаньским нагорьем; но вопрос -- когда и откуда прикочевал сюда этот народ, остается невыясненным (см. Успенский -- "Страна Кукэ-нор или Цин-хай" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ." (по отд. этногр.), 1880, VI, стр. 107).}. В короткий срок Mo-де сумел покорить и тех и других и, обеспечив себя таким образом с флангов, обратился на юг, где прежде всего овладел Хэ-нань'ю (Ордосом) и территориями варварских владений Лэу-фань и Бай-ян {Иакинф ("Собр. свед. о народ., обитавш. в Ср. Аз. в др. вр.", I, стр. 13) переводит: "На юге покорил ордосских владетелей Леу-фань и Бай-ян". Это не совсем точно. Леуфань -- имя не князя, а наименование варварского владения, занимавшего, как поясняет Chavannes -- "Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", V, стр. 71 и 89, территорию современной области Тай-юань в Шан-си. Shiratori, op. cit., стр. 114, переводит это место "Ши-цзи" следующим образом: "Darauf kam er zurück, schlug und vertrieb die Yue-tschi im Westen, unterwarf sich die Könige der Länder Leu-fang, Pe-yang und Ho-nan und machte Einfälle in Yen und Tai". Хэ-нань -- название современного Ордоса, из чего видно, что о. Иакинф недостаточно уяснил себе текст "Ши-цзи". Впрочем выше, на стр. 9, он говорит о поколении Лэу-фань. De Groot, op. cit., I, стр. 52, также пишет: "König von Péjang".}. Засим он вторгся в земли, отнятые у его отца Мын-тяном, полководцем Ши-хуан-ди {Георгиевский -- "Первый период китайской истории", стр. 183; Chavannes, op. cit., II, стр. 228--229.}, и, пройдя их от запада к востоку, обрушился на уделы Янь и Дай {Ныне части Шаньсийской и Чжилийской провинций.}, повторив это нападение и в следующем году.

Этим завоевания его, однако, не ограничились. На севере он покорил владения Хунь-юй {В "Истории периода трех государств" сказано, что владение Хунь-юй лежало к северу от хуннских кочевий (см. Д. Позднеев, op. cit., стр. 9). De Groot, op. cit., I, стр. 61, ищет это владение в бассейне р. Орхона, причем даже в имени Хунь-юй (Hun-u) видит лишь искажение имени Орхон (Hun-u = Hon-o = On-ho = Or-ho).}, Дин-лин {Здесь идет речь о динлинах, живших в области бассейна нижней Селенги. Китайские известия об этих динлинах восходят к глубокой древности, так как о них упоминается уже в сочинении "Шань-хай-цзин*. De Groot, op. cit., I, стр. 62, ссылаясь на "Сань-го-чжи", помещает этих динлинов на западе, к северу от владения Кангюй. "Сань-го-чжи" говорит, однако, о другом динлинском владении, о чем будет говориться ниже.}, Гэ-гунь {Вероятно, Гянь-гунь, которое писалось китайцами очень разнообразно. Гянь-гунь -- древнее название владения, жители которого, смешавшись с динлинами, образовали народ хагас. Оно занимало территорию бассейна верхнего Енисея.}, Кю (Цю)-ё-шэ (Цюй-шэ) {Согласно "Сань-го-чжи", это владение находилось к северу от хуннских кочевий (Д. Позднеев, ibid.). De Groot, op. cit., I, стр. 62, полагает, что это -- Куча; это одно из самых неудачных географических его определений.} и Цай-ли (Кай-ли, K'ai-li) {Указаний на местоположение этого владения мне не удалось найти в бывшей мне доступной китайской географической литературе. De Groot, ibid., транскрибирует Синь-ли (Sin-li) и Лун-синь-ли (Lung-sin-li).}. В 201 году Мо-дэ в третий раз напал на удел Дай, взял город Ma-и и принудил князя Хань-Синь покориться. Усилившись его войсками, он двинулся к югу в направлении к Тай - юань-фу. но перегородившие ему путь китайские войска заставили его отступить в направлении к Да-тун-фу. Император Гао-ди, увлекшись преследованием, попал здесь в засаду, был окружен превосходными силами хуннов и принужден был просить мира на условиях "хо-цин", состоявших в том, что китайский двор, отправляя в жены победителю девицу императорской крови, обязывался ежегодно высылать на ее содержание условленное количество даров {Версия о том, что Мо-дэ освободил Гао-ди по совету одной из своих жен, подкупленной, будто-бы, китайцами, и отступил на север, не выговорив предварительно мирных условий, которые были предложены ему лишь впоследствии, кажется мне неправдоподобной.}. Договор этот, вошедший в силу в 198 г., был тем унизительнее для самолюбия китайцев, что в нем император Гао-ди обязался считать Мо-дэ братом, т. е. себе равным, -- обязательство весьма редко повторявшееся в истории Китая и то лишь в периоды крайнего упадка этого государства {Какое значение в таких договорах придавали китайцы выражению "брат", явствует из того, что вынужденные в 822 году заключить с тибетцами договор на правах равенства, они все же воспользовались случайным родством между китайским императором и тибетским царем, приходившимся ему по матери племянником, и включили это родство, устанавливавшее старшинство императора в договор, начинавшийся следующими вступительными словами: "Просвещенный, воинственный и отцепочтительный император великого Танского государства и премудрый и божественный кяньбу великого Тибетского государства, дядя ц племянник, желая связать две державы дружбой, постановили следующее"...}.

В течение последующих 20-ти лет столкновения между хуннами и китайцами носили лишь пограничный характер, и даже отклонение вдовствовавшей императрицей Гао-хэу предложения брачного союза, путем которого Мо-дэ думал об'единить под одной властью оба государства, не вызвало с его стороны репрессий. Очевидно, он довольствовался создавшимся положением, позволявшим ему вести завоевательную политику на западе, и не хотел давать повода китайцам нарушить почетный для него договор 198 г. Это видно, между прочим, и из его письма к императору Вынь-ди, написанного в 176 г. по возвращении из победоносного похода на запад, в котором он предлагал последнему "забыть прошедшее" и не нарушать договора из-за мелких пограничных столкновений, виновники коих уже понесли наказание. Это письмо имело желанный результат, и военные приготовления, начатые китайцами, были приостановлены.

О политике, которую вел Мо-дэ в отношении государств, лежавших к северу и западу от его владений, нам почти ничего неизвестно; особенно же темен период между 201 и 177 годами, когда он предпринял свой поход на западные владения, закончившийся покорением Хэ-си {Так называлась страна, лежащая к западу от Хуан-хэ.} и восточного Притяншанья {Иакинф в "Записках о Монголии", II, стр. 11, категорически утверждает, что Модэ покорил в 177 году все земли на запад до берегов Каспийского моря; то-же повторяет он и в "Собр. свед. о народах, обит, в Ср. Азии в древн. времена", I, стр. 23, но не указывает при этом на источник, из которого он почерпнул это известие, возбуждающее тем большее сомнение, что один год -- срок слишком малый для того, чтобы пройти походным порядком от берегов Желтой реки до Каспийского моря, не говоря уже об обратном пути. На распространение до Каспия или по крайней мере до Аральского моря западных пределов Хуннской державы указывают и авторы некоторых других сочинений, трактующих о хуннах, не исключая позднейших; см., например, Koloman Némati, op. cit. стр. 6. Fr. Hirth -- "The ancient history of China to the end of the Chöu dynasty", 1908, New York, стр. 185; но Паркер -- "Китай, его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней", пер. Грулева, Спб., 1903, стр. 213, ограничивает западные пределы Хуннской державы Памиром. В "Мэн-гу-ю-му-цзи" (пер. Полова, стр. 148 и 464) мы читаем, что в Ханьское время западная граница Хуннских владений упиралась в Тарбагатай. Так оно, вероятно, и было, и то место "Хань-шу", которое, повидимому, имел в виду о. Иакинф и где говорится, что "прежде (?) все владения Западного края были под властью хуннов", едва-ли правильно было понято как названным синологом, так Visdelou и др. Хуннский пристав жил близ Карашара, вероятно, в долине р. Хайдык-гол, и конечно не мог управлять отсюда странами, лежавшими в бассейне Сыр-дарьи и еще далее к западу. К тому же Модэ писал о 29 им покоренных владениях, включая сюда и земли кочевников (Усунь, Xy-ci), между тем как в одном Восточном Туркестане таких владений насчитывалось тогда 36, Что же это были за владения?

В 1896 году ("Опис. путеш. в Западный Китай", I, стр. 303 и след.) я высказал мысль, что культура восточно-туркестанских владений принесена была с запада, из Ирана, а не с востока; последующие исследования подтвердили эту гипотезу в отношении языка населения (рукописи, найденные Griinwedel'zvi, v. Le Coq'ом Stein'ом и Березовским), который на юге оказался восточно-иранским, на севере -- индо-европейским (см. bar. А. von Staël-Hoktein -- "Tocharisch und die Sprache II", idem -- "Tocharisch und die Sprache I" в "Извест. И. Акад. Наук", 1908, стр. 1367 и след.; Миронов -- "Из рукописных материалов экспедиции M. M. Березовского в Кучу" в "Извест. И. Акад. Наук", 1909, стр. 547 и след.), архитектуры (греко-бактрийский стиль) и орнамента, носящего явные следы греко-бактрийского и иранского влияний (Grenard, Grürnuedel, v. Le Coq, Stein, Pelliot). Таким образом хотя трудно доказать, что владения греко-бактрийских государей, простираясь на Согдиану и Маргиану, в то-же время когда-либо распространялись и на восток от Памира, захватывая часть Восточного Туркестана (см., однако, Григорьев -- "Греко-Бактрийское царство", стр. 29; Klaproth -- "Tableaux historiques de l'Asie", стр. V), тем не менее едва-ли в настоящее время подлежит сомнению, что не только свою культуру, но и весь строй государственной и общественной жизни этот последний заимствовал с запада, из древней Бактрианы, с которой его связывали при сходственном племенном составе населения как общие верования, так и торговые интересы. О государственном же строе Бактрианы нам известно следующее.

"Царство, основанное в Туркестане Диодотом I, пишет Григорьев, ор. cit., стр. 27--28, было не монархия, а скорее союз государств, в котором одно из них, именно занимавшее Бактриану, собственно первенствовало перед прочими по силе и богатству и признавалось ими главенствующим. Страны, заключающиеся в бассейнах Сыра и Аму, почти постоянно являются в истории разделенными на несколько более или менее значительных владений, слабейшие из которых подчиняются в известной мере сильнейшим. Разливается на эти страны какой-либо завоевательный поток извне, помянутые единицы потопляются им и как-бы исчезают; но лишь только силы завоевателей начинают слабеть, и падает их могущество, тотчас же восприемлется краем прежний политический его строй, и опять всплывают наверх те же мелкие государства с двумя, тремя преобладающими над ними. Такой порядок вещей, есть основание думать, существовал в означенных странах и до обращения их, в области Персидского царства при Ахеменидах. При преемниках Александра персидских сатрапов заменили здесь греческие". Они не преминули воспользоваться первыми затруднениями Селевкидов, чтобы завоевать себе независимость. "Но независимость греческих эпархов приняла здесь местную форму; слабейшие из них признали себя подручниками сильнейшего".

Изложенное находит себе подтверждение как у арабских, так и у китайских историков.

"Сильной монархической власти, читаем мы у Бартольда ("Несколько слов об арийской культуре в Средней Азии" в "Среднеаз. Вестн.", июнь, 1896), которая сдерживала-бы произвол поземельной аристократии, в Мавераннагре не было. Вопреки словам некоторых персидских историков, власть Сассанидов, восстановивших Персидскую монархию, никогда не простиралась на Мавераннагр. Что касается местных владетелей, то они были только первыми из дворян. Подобно своим подданным, они назывались дихканами и, вообще, более напоминали древнегреческих базилевсов, чем азиатских деспотов. О владетеле Бухары, носившем титул бухар-худата, т. е. господина Бухары, Неришхи говорит следующее: "Среди дворян был знатный дихкан, которого называли бухар - худатом, так как он происходил из древнего дихканского рода, владел обширными землями, и большая часть народа состояла из его крепостных и слуг". Дихканами называли даже самых сильных местных владетелей, царей ферганского и самаркандского. Размеры отдельных владений были большею частью очень невелики; так, в долине Зеравшана мы находим целый ряд таких государств. Дих-каны, подобно средневековым рыцарям, жили в укрепленных замках; даже в эпоху Саманидов замок считали еще необходимой принадлежностью каждого поместья. Иногда под властью таких дихканов об'единялось несколько владений, даже обширные области, например, Фергана, Согд, Шаш (Ташкент); но как непрочна была власть таких царей, видно из того, что в каждой из трех названных областей были периоды, когда царей вовсе не было, и власть находилась в руках аристократов".

В "Хань-шу" говорится: в Бактриане (Дахя) верховного главы нет, но каждый город управляется самостоятельно (Иакинф -- "Собр. свед. о народ., обит, в Ср. Аз. в древн. времена", III, стр. 8; Ab. Rémusat -- "Nouveaux mélanges asiatiques", I, стр. 220).

Сказанное о Западном Туркестане применимо и к Восточному, где к тому же и физические условия страны благоприятствовали удержанию долее, чем на западе, древнего арийского строя общественной, и государственной жизни, изменившегося под влиянием Китая только в отношении усиления монархического принципа. Последний получил здесь заметное развитие в особенности с тех пор, как китайское правительство наделило восточно-туркестанских властителей титулами князей различных степеней, в зависимости от богатства и обширности их владений. Китайский двор, читаем мы у Иакинфа, op. cit., III, стр. 37, по покорении Восточного Туркестана и большие и малые владения в знак взаимной их независимости назвал "го", т. е. царствами, а их владетелей наделил различными княжескими титулами. Различие в степенях между ними состояло только в неравном числе княжеских чиновников, утверждаемых императором.

Действительно, следует отметить этот факт: владетели Западного края до знакомства своего с Китаем хотя и имели титулы (карашарский титуловался "лун", кучаский -- "бай" и т. д.), тем не менее в дальнейшем в их политике по отношению к этой державе стало не последнюю роль играть стремление добиться и грамоты на китайский титул. Впрочем, я забегаю вперед.}. Первые враги, с силами которых он при этом столкнулся, были восставшие юэчжи. Они были разбиты, их государство вновь покорено, а войска присоединены к армии победителя {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древ, врем.", I, стр. 23.}. Подобная же участь постигла Усупь {Китайцы считают их одним из отделов народа сэ, т. е. саков. О физических особенностях их типа см. выше стр. 6.

Китайские историки указывают весьма глухо на ту территорию, которую следует считать древней усуньской землей. По расспросным сведениям Чжан-Цяня, последняя лежала между Дунь-хуаном и Ци-лянь-шанем, но так как тот же путешественник помещает сюда же и юэчжи, то К. Shiratori ("Ueber den Wu-sun Stamm in Oentralasien", ibid.), разобравший этот вопрос полнее других исследователей китайской старины, справедливо указывая на то, что два самоуправляющихся народа не могли жить смешанно на одной территории (это допускал, однако, Klaproth -- "Tableaux historiques de l'Asie", стр. 132 и 163), разделил ее по речным бассейнам и отвел долину р. Булунгира под кочевья усуней. Рихтгофен ("China", I, стр. 49) поместил этих последних еще далее к западу, в котловине Лоб-нора, но, повидимому, не удовлетворился таким решением вопроса, и ниже, на стр. 447, а также на карте, приложенной к главам I, VI, VII и X, перевел их на нижнее течение Эцзин-гола и в самую дикую и бесплодную часть Гобийокой пустыни, между этой рекой и Ала-шанем. Действительно, оба бассейна Булунгира и Зцзин гола -- площадь слишком ограниченная для двух таких сильных кочевых государств, какими были Усуньское и Юэчжиское. Это сознавал, повидимому, и Lassen ("Indische Alterthumskunde", II, стр. 368), присоединивший к владениям юэчжи и область верховий Желтой реки. Еще дальше пошел автор "Да-цзинь-и-тун-чжи" (К. Shiratori, loc. cit.), отодвинувший юэчжи в долину р. Вэй-шуй (Сиань-фу), т. е. в коренные земли удела Цинь.

Устанавливая факт бегства усуней из долины Дань-хз в конце III в. до Р. Хр" "Ши-цзи" присовокупляет, что долина эта вслед затем занята была юэчжи, которые таким образом и должны считаться виновниками этого бегства (см. Sylv. Lévi -- "Notes sur les Indo-Scythes" в "Journ. Asiat", IX série, 1897, IX, стр. 13). Но куда бежали усуни? В тех же "Исторических Записках" мы находим такое указание: владение Усунь находилось на западной границе хуннских земель [Иакинф, op. cit., III, стр. 12). Усуни были покорены хуннами, их князь (гуньмо) убит, малолетний же сын последнего пленен. Впоследствии шаньюй возвратил молодому князю, отличившемуся в нескольких войнах, его народ и поручил охрану границы при Западной стене (Гао-кюе-сай -- горное ущелье, искусственно укрепленные ворота в горах, выходящие к тому месту Желтой реки, где последняя изменяет свое северное течение на восточное). В "Биографии Чжан-Цяня" (Shinttori, ibid.) эти события скомканы и изложены с той разницей, что разгром владений усуньского гуньмо и его смерть приписаны не хуннам, а юэчжи, что не согласуется с письмом Модэ.

Так как Усуньское владение было покорено Модэ вслед за государством Юэчжи, то западную границу хуннских земель до похода 177 года следует искать к северу и востоку от последнего, всего вероятнее в долине Орхона, к западу от которого с 206 г. и должны были кочевать усуни, переведенные затем, вероятно, незадолго до смерти Лао - шан-шаньюй'я, на юго-восток, к Желтой реке. Отзвуком этого пребывания усуней в пределах Кобдинской Монголии, может быть, служит то место "Си-ши-цзи", в котором говорится о местности к западу от Каракорума, как усуньской земле. (Ab. Rémusat -- "Recherches sur la ville de Kara-Koroum" в "Mémoires sur plusieurs questions relatives à la géographie de l'Asie Centrale", стр. 38; Bretschneider -- "Mediaeval researches from East. As. Sources", I, стр. 122--123; см. также "Мзн-гу-ю-му-цзи", примеч., стр. 382, где говорится о городе Чи-шань-чэн, в Хангае, былой резиденции усуней. Заслуживает также внимания гипотеза Н. А. Аристова -- "Заметки, об этническом составе тюркских племен и народностей", отд. отт., стр. 17, а также "Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах по древним, преимущественно китайским, историческим известиям" в "Русск. Антропол. Журн.% 1904, NoNo 1 и 2, стр. 7--8, помещающего усуней, впрочем без твердых к этому данных, по обе стороны Монгольского Алтая. К этому вопросу я буду иметь еще случай вернуться в III гл.

Переселение усуней из западного Ин'ь-шаня (по consensus omnium -- из бассейнов Эцзин-гола и Булунгира) в долину р. Или К. Shiratori, ibid., относит ко времени, предшествовавшему смерти Лао-шан-шаньюй'я, которая, якобы, последовала в 158 году, Рихтгофен же к 144--145 г. ("China", I, стр. 448; карта). Мне кажется, что переселение совершилось много позднее, и вот по каким основаниям.

Переселению усуней в Или предшествовала перекочевка туда же юэчжи. Это последнее событие, вызванное полным разгромом их стойбищ хуннами, Klaproth, ibid., Chavannes, op. cit., I, стр. LXX, и 5. Lévi -- "Notes sur les Indo-Scythes" в "Journ. Asiat", IX série, 1897, IX, стр. 13, относят к 165 году. Этот год мне кажется более вероятным, чем 157, приводимый Рихтгофенол ("China", I, стр. 439), или 160, принимаемый А. von Gutschmid'ом ("Geschichte Irans u. seiner Nachbarländer", стр. 61) и Томашеком (цит. у Аристова, op. cit.), так как Ляо-шан-шаньюй скончался в 161 году (Иакинф, op. cit., I, стр. 32; Chtivannes, op. cit., I, стр. LXXL Ср. однако, IL А. Аристов, op. cit., стр. 4. у которого читаем: "Так как в сведениях "Шы-цзи" и "Цянь-Хан-шу" о царствовании Лао шан-шаньюй'я (Иакинф -- "Собр. свед.", I, стр. 27--32; Wylie -- "Journ. of Anthropol. Institute", 1874, III, стр. 417--421), бывшего государем с 174 до 161 года до Р. Хр., нет никакого упоминания о походе его на юэчжей, то следует, думаю я, полагать, что убиение юэчжийского царя совершено было Лао-шаном в 176 году, когда он мог участвовать в походе своего отца на юэчжей". Когда в 139 году (по поводу этой даты см. соображения И. А. Аристова в цит. выше соч., стр. 8--9) Чжан - Цянь выступил из Китая, юэчжи еще владели Илийским краем, но десять лет спустя он нашел эту местность уже занятой усунями, а юэчжей дальше на юго-запад, между Зеравшаном и Аму-дарьей. Из этого следует, что занятие Илийского бассейна усунями могло произойти между 139 и 128 годами до Р. Хр. Страбоном время падения греко-бактрийского государства отнесено к 128 году. (Richthofen, op. cit., I, стр. 439, и А. Saint-Martin -- "Fragments d'une histoire des Arsacides", II, стр. 68, считают более точным 129 год; см. по поводу и этой даты соображения Н. А. Аристова там же, стр. 9), причем, вероятно, два события: набег саков и последующее вторжение в Бактрию юэчжи были им об'единены в одно нашествие скифов.

Чем было вызвано переселение усуней на запад, нам неизвестно. В "Биографии Чжан-цяня" говорится, что молодой гуньмо, испросив разрешение у шаньюй'я отомстить юэчжисцам за поражение и смерть отца, вторгся в Или и прогнал их оттуда на запад. Эта версия не заслуживает доверия, так как отец гуньмо, как мы видели, погиб в борьбе с хуннами, а не с юэчжисцами. К тому же совершенно невероятно, чтобы усуни могли предпринять свыше чем двухтысячеверстный переход всем народом, движимые лишь одной жаждой мщения. Такое переселение должно было быть вызвано более серьезными причинами, и я склонен их искать в возобновившихся войнах между хуннами и китайцами, в которых, как вассалы, усуни должны были принять деятельное участие на стороне хуннов.

В Тянь-шане их территория охватывала бассейны рек Нарына, Чу, Или и Бороталы и на севере упиралась в Тарбагатайский хребет. В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 148, говорится: при династии Хань в урочище Хобок-сари сходились западная граница хуннских владений и северная усуней. То-же повторено и в "Записках о Синь-цзяне" (op. cit., стр. 464). Здесь они просуществовали до V века, когда под напором жеу-жан'ей должны были откочевать к югу, на Памир. Засим, столетие спустя, они окончательно сходят с исторической сцены. Franke ("Zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 17) говорит однако, что в последний раз китайская летопись упоминает об усунях под 437 годом.} и двадцать восемь других владений как в пределах Монголии, так и бассейна Тарима, и в том числе Лэу-лань {Kingsmill ("The Intercouse of China wilh Eastern Turkestan and the adjacent contries in the second Century В. С." в "The Journal of the Royal Asiatic Society of Gr. Britain and Ireland", new séries, XIV, стр. 79) полагает, что первоначальное название Лэу-лани было Дардань.

Лэу-лань, с 77 года до Р. Хр. -- Шань-шань -- владение, территория которого занимала Лобнорскую котловину и долину между западным Бзй-шанем и Алтын-тагом (см. Грум- Гржимайло -- "Описание путешествия в Зап. Китай", II, стр. 15, 16; Cbavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung Pao", série 2, VI, 1905, стр. 531--533, 537; Herrmann -- "Die alten Seidenstrassen zwischen China und Syrien", стр. 56 и след., где приведена литература, касающаяся вопроса о местонахождении столицы этого княжества) Границ Шань-шани, как и прочих мелких владений Восточного Туркестана, установить невозможно; к тому же они и не могли быть устойчивыми, так как эти владения очень часто взаимно поглощали друг друга. Так было, вероятно, и с владением Лэу-лань, объединившимся после китайского погрома (в 77 г. до Р. Хр.) с Шань-шанью, коренные земли которой лежали западнее, в долине Черченьской реки. Впоследствии Шань-шань не раз меняла свои границы; усилившись же в сороковых годах первого столетия по Р. Хр., она значительно раздвинула свои пределы на счет соседних владений. К этому времени должно быть отнесено и основание шань-шаньцами городка На-чжи (ныне оазис Кара-тюбе) на юго-западной окраине Хамийского оазиса (Иакинф, op. cit., III, геогр. указ., стр. 52; о На-чжи см. также Успенский -- "Несколько слов об округе Хами" в "Изв. И. Рус. Геогр. Общ.", 1873, IX,. стр. 2). По этому городу и все владение Шань-шань стало, повидимому, именоваться у хамийцев На-чжи.}, впоследствии Шань-шань, и Ху-се (Hu-hsieh, Hou-sie) {Так назывался, согласно "Суй-шу", один из телэских, т. е. уйгурских, родов, в VI и VII веках кочевавший в долине р. Ду-ло-хэ, т. е. Толы. См. Д. Позднеев, ор. cit., стр. 38, 49 и 63; Cbavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 87.}, В этот момент хунны достигли апогея могущества. При сыне Мо-де, Лао-шане (174--161 г.) {Лао-шан было прозвищем, имя же -- Ги-юй, в переводе Franke -- Kiyuk, de Groot -- Ki-ok, согласно же Hirth'у -- Минги. Согласно A. Wylie -- "History of the Heung-noo in their relations with China" в "Journ. of the Anthropological Institute", III, стр. 421, Лао-шан скончался в 160 году до Р. Хр.

Об этом хуннском государе говорится: Лао-шан поразил царя юэчжисцев и сделал из его черепа чашу для питья (Иакинф, op. cit., III, стр. 55). Это единственное указание на существование у хуннов обычая, имевшего некогда большое распространение как в Азии, так и в Европе. Отсылая читателя к ст. Л. Ф. Воеводского -- "Чаши из человеческих черепов и тому подобные примеры утилизации трупа" в "Зап. И. Новороссийского Университета", 1878, XXIV, я ограничусь здесь приведением лишь следующих свидетельств истории:

Геродот (IV, 64): "С головами своих злейших врагов они (скифы) поступают следующим образом: отпилив прочь все, что ниже бровей, (верхнюю часть черепа) очищают... (после чего) бедные пользуются этой частью (черепа), обтянувши лишь ее сыромятной кожей, богатые же (сверх того) и золотят ее изнутри и в таком виде употребляют вместо чаши".

Тит Ливий (XXII, 24): Бойи (кельты) после победы над римлянами оправили очищенный череп Постумия, по обычаю, в золото, чтобы совершать из него возлияния и чтобы вместе с тем этот череп служил бокалом для жреца и заведующих храмом.

Сицилии Италик (XIII, 482) упоминает также об обычае кельтов пить за столом из черепов, оправленных в золото.

Павел Диакон ("De gestis Longobardorum", I, 27 и II, 28) рассказывает, что он сам видел в руках лонгобардского короля Рахиса ту знаменитую чащу из черепа убитого Кунимунда, из которой Альбоин заставлял пить вино свою жену Розамунду, дочь Кунимунда. В доказательство того, что пример Альбоина не должен считаться исключением, J. Grimm ("Geschichte der deutschen Sprache", 1848, стр. 101) приводит из "Германских древностей" Авентина (Avenünus -- "Antiquitates Germanicae") следующее место: "Черепа убиваемых в сражении неприятельских вождей и знати они (германцы) украшали оправою и давали из них пить в праздничные дни тем, кто убил в открытом бою неприятеля. Это считалось великой милостью и честью"... Гримм же приводит из Simrock -- "Die Edda", 1855, стр. 145, следующее место: Вёлундр, сын финнского короля, из мести против шведского короля Нидода, убил обоих сыновей последнего и сделал из их черепов чаши, которые и оправил в серебро.

Jirecek (Иречек) -- "Geschichte der Bulgaren", 1876, стр. 114, передает, что болгарский царь Крум, поразив императора Никифора, велел оправить его череп в серебро и пил из него здравицу на пиршествах с славянскими боярами/

Летопись по Ипатскому списку, изд. Археограф. Комиссией, 1871, стр. 48: "В лето 6.480... и нападе на ня Куря, князь Печеннежьскый и убиша Святослава. И взяша голову его и во лбе его зделаша чашю, оковавше лобъ его золотом"...

Наконец, в одной русской песне, приводимой Воеводским, op. cit., стр. 52, поется:

"Из (его) буйной головы (я) яндову скую"...

В заключение считаю необходимым еще указать, что при взятии Пекина был найден череп, оправленный в золото в виде чащи, который китайцы почему-то считали черепом Конфуция (Bastian -- "Die Völker des östlichen Asien", I, 1866, стр. 153).

Этот обычай ведет свое начало, повидимому, со времен глубокой древности, так как человеческие черепа в виде чаш найдены были при раскопках как в Рейнской провинции, так и в свайных постройках Швейцарии. См. между прочим, Virchow в "Zeitschr. für Ethnologie", 1877, IX, Hft. 6, "Verhandl. der Berl. Gesellsch. für Anthropol., Ethnol. und Urgeschichte", Sitz. v. 17 März., стр. 131 и след.}, оно оставалось непоколеблемым. Хуннам удалось даже в это время совершенно вытеснить юэчжисцев из Принаньшанья {В Нань-шане осталась только незначительная часть этого племени. По китайским летописям (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 33, 43, 56, 66 и 72) мы можем проследить существование юэчжи в местности Хуан-чжун, между реками Синин-хэ и Хуан-хэ (см. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западный Китай", III, стр. 28), а также к югу от Гань-чжоу (Franke -- "Beiträge aus chinesischen Quellen zur Kentniss der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 27), до конца второго века по Р. Хр.; но, вероятно, сохраняя свою внутреннюю самостоятельность, они продолжали существовать как здесь, так и далее к западу, и в позднейшие времена, так как в "Вэй-лё" мы читаем: "К югу от Дунь-хуана и Западных владений, от кочевий жо-цянов (населяли Алтын-таг) до Памира, на протяжении многих тысяч ли бродят разрозненные поколения юэ-чжи, цянов цзун-цзи, бома и цянов хуан-ню. Ни размер занятых ими территорий, ни расстояния, отделяющие эти последние от границ Серединной империи, неизвестны (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après JeWei-lio" в "Toung-Pao", 1905, стр. 527--528). Затем в реляции Гао-цюн-хой'я (939 г.) упоминается о племени чжун-юн, ведшем, будто-бы, свое происхождение от юэчжей и кочевавшем в пустыне Ху-лю (вероятно--Сыртын), и говорится о местопребывании начальника юэчжиского округа в степи к западу от Желтой реки (Ab. Rémusat -- "Histoire de la ville de Khotan", стр. 77--79).} и совершить несколько удачных набегов вглубь Серединной империи, но уже при его внуке, Гюнь-чане {См. S. von Fries -- "Abriss der Geschichte China's seit seiner Entstehung", 1884, стр. 87, где перечисляются походы против хуннов.}, счастье им изменило: китайцы нанесли им ряд поражений, отбросили их за Желтую реку, отняли у них Ордос и в 127 г. восстановили границы империи в пределах, существовавших при Циньской династии. Последующие годы оказались еще менее благоприятными для хуннов {De Groot, op. cit, I, стр. 90, транскрибирует -- Kun-sin (Гунь-синь). Он царствовал с 160 до 126 г. до Р. Хр.}: китайские полководцы в преследованиях их войск {Возможность таких преследований явилась последствием перемены тактических приемов борьбы с хуннами. Еще в циньские времена главную силу китайской армии составляли пехота и отряды колесниц, которые не всегда могли быть пущены в дело там, где свободно оперировали конные части хуннов. Уже Ву-лин, князь удела Чжао, понял преимущества кавалерии в местах диких и лишенных дорог, почему, по примеру хуннов, и завел конные отряды лучников (конец IV века). Но это нововведение привилось в Китае, повидимому, не сразу, так что даже у Гао-ди главная масса войск состояла еще из пехотных частей.} доходили с одной стороны до р. Тао-лай (Си-хэ), где в 121 г. и было построено первое укреплении в Хэ-си {Иакинф ("Записки о Монголии", III, стр. 14) ошибается, говоря, что Хо-цюй-бин проник в 121 г. только до Гань-чжоу.

Одновременно с Су-чжоу основан был и город Вэй-цюань или Ву-вэй, ныне Лян-чжоу, (основание этих городов Chavanues ("Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", I, стр. LXXXVII, относит к 115 году). Что касается остальных городов провинции Хэ-си--Чжан-гюнь (Гань-чжоу-фу), Мин-ань (Ан-си), Дунь-хуан-цзюнь и крепости Юй-мынь-гуань, то их основание относится к 111 году, когда хунны были окончательно вытеснены из Хэ-си на север. Лань-чжоу основан был гораздо позднее, а именно, в VIII веке, хотя его округ под именем Гинь-чэн и существует с 81 г. до Р. Хр.} -- крепость Цзю-цюань, впоследствии Су-чжоу, с другой -- до Xань-хая (119 г.) {У Иакинфа ("Собр. сведений о народ., обитавш. в Ср. Азии в древн. времена", I, стр. 41) мы находим следующее примечание: Жу-шунь пишет: Хань-хай -- название северного моря. По китайскому же словарю оно обозначает только озеро Байкал. Однако, китайские ученые под этим именем разумеют нередко Монгольскую песчаную степь.

Выписываю следующие места китайских сочинений, где говорится о Хань-хае.

"Гоби -- другое, монгольское, название Хань-хая ("Дорожник Ма-сы-ха, веденный в походе на север" перев. Васильева).

"Хань-хай лежит на северо-запад от Гуй-хуа-чэна. В этой пустыне иногда на протяжении 700--800 ли (т. е. 350--400 верст) не встречается ни воды, ни травы. Для войск это опасный путь". ("Хоу-чу-сай-лу", цитир. в 441 примеч. к "Мэн-гу-ю-му-цзи").

"Аймак Мао-мингань на северо-западе, севере и северо-востоке соприкасается с Хань-хаем" ("Мэн-гу-ю-му-цзи" в перев. Л. Попова, стр. 44).

"В 1664 г. Гомбо-ильдень перешел через Хань-хай (из Халхи) и вступил в подданство Китая" ("Мэ-гу-ю-му-цзи", стр. 30).

"В начале царствования Кань-си Цэрэн-мэргзн перешел Хань-хай и приблизился к внутреннему кордону"... ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 40).

"Аймак Абага лежит в 590 ли (в 300 верстах) на северо-восток от Калгана, гранича на севере с Хань-хаем" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 38).

"Простираясь далее на восток, Алтай пересекает Хань-хай на протяжении 500 ли и достигает Инь-шань'ских гор, идущих по северной окраине Ордоса" ("И-тун-чжи", цитир. в 534 примечании к "Мзн-гу-ю-му-цзи", стр. 441).

"Границей Тушэтуханского аймака на юге служит Хань-хай, на юго-востоке же его граница вступает в Хань-хай" ("Мзн-гу-ю-му-цзи", стр. 56).

"Эцигэ-ноян, убегая от чахар, перекочевал на север от Хань-хая, на Кэрулэн" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 39).

"Дети Даян-Сэцэн-хана переселились из Хань-хая (Хориньского округа?) на юг и, расположившись вдоль границы, положили основание девяти знаменам внутренних чжасаков" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 54).

"В местности Бишбылык (к западу от Гучзна, в южной Джунгарии) в Танскую эпоху учреждено было военное управление Хань-хай" ("Си-юй-лу", цитир. у Bretschneider'а, op. cit., I. стр. 15).

"Северной границей земель западных турок служил Хань-хай" ("Цзю-Тан-шу", цитир. у Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 20).

"В стране хуй-хэ (в бассейне Селенги) учреждено было Ханьхайское ду-ду-фу, т. е. губернское управление ("Тан-шу" под 630 г., цитир. у Bretschneider'а., op. cit., I, стр. 15; см. также Д. Позднеев, op. cit., стр. 62; Chavannes, op. cit., стр. 91; Иакинф, о. cit., I, стр. 375, переводит: "Байкальское губернаторство").

"Гулигань живут на севере Хань-хая, к северу от них есть озеро; из всех уйгурских племен они наиболее удалены от столицы" ("Тан-шу", цитир. у Chavannes, op. cit., стр. 88).

"Гора, при которой Чингис-хан разбил войска найманов, называется Хан-хай ("Су-хун-цзянь-лу"; Ab. Rémusat -- "Recherches sur la ville de Kara-Koroum", стр. 42, полагает, что в этом случае мы имеем дело с очевидной опиской: Хан-хай вместо Хань-хай; однако, как это будет указано ниже, автор "Шен-у-цзи" различает иероглифами горы от пустыни и первые пишет Хан-хай, а вторую -- Хань-хай).

"Чон-дэ, оставивший в феврале 1259 г. город Кара-Корум, проехав земли, принадлежавшие когда-то усуням, вступил в страну Хань-хай, представляющую местность высокую и холодную, покрытую скалистыми, поросшими хвойным лесом горами, вершины которых достигают линии вечного снега. Этою горною страною он поехал в юго-западном направлении в течение 7 дней до р. Хунь-мурен. Переправившись через нее на лодке, он несколько дней спустя достиг р. Урунгу" ("Си-ши-цзи", цитир. у Bretschneider'а, op. cit., I, стр. 122--124; Ab. Rémusat, ibid., стр. 38).

"Ань, покинув (в 1395 г.) Хами, вступил в Хань-хай и, пройдя 1300 ли, достиг древнего Гаочана ("Си-юй-шэн-лань-ши", цитир. у Bretschneider'а, op. cit., II, стр. 144).

"Лукчун расположен на краю песчаной, бесплодной и безводной пустыни, проходя по которой лошади и скот гибнут от бескормицы. В ней поднимаются иногда сильные вихри, засыпающие песком и людей и животных. Целыми днями пристают там к путникам злые духи и воздушные демоны. Страна эта называется Хань-хай" ("Мин-ши", цитир. у Klaproth'а -- "Abhandlung über die Uiguren", стр. 51).

Этих выписок совершенно достаточно, чтобы установить, что китайцы приурочивали наименование Хань-хай к различным географическим элементам: каменистым и песчаным пустыням, равнинам и всхолмленным пространствам, горным странам и альпам и, наконец, даже озерам. Об'яснение этому факту мы находим в "Мин И-тун-чжи": Хань-хай не китайское, а туземное слово (Bretschneider, op. cit., I, стр. 15). Недостаточно хорошо понятое, оно применялось ко всем малодоступным пространствам и перемещалось по мере знакомства китайцев с Внутренней Азией с юга на север и запад. С этой точки зрения и озеро Байкал, окруженное малодоступными горами, могло быть для китайцев Хань-хаем.

Хань-хай вовсе не значит "высохшее озеро" (Bretscheider, op. cit., стр. 15; de Groot, op. cit., I, стр. 141; В. Алексеев мне пишет: Китайское значение иероглифов -- "широкие, необ'ятные массы воды По словарю императора Кань-си Хань-хай есть "название северного моря", при этом указывается, что у Сы-ма Цяня (в главе о Хо-Пяс-ци) знак "хань" пишется без ключа "воды"), как думал это Richthofen, op. cit., I, стр. 25; а если так, то хвала китайской проницательности становится необоснованной.

Когда китайцы впервые проникли так далеко на север, в страны, остававшиеся им дотоле неведомыми, тогда впервые (Brefschneider, ibid.) появляется у них и этот географический термин, столь напоминающий слово "хангай", которое, по об'яснению Тимковского ("Путешествие в Китай через Монголию", III, стр. 47), противопоставляется "гоби" и означает местность, покрытую лесом и пастбищами ("Си-ши-цзи" даже слово Хан-гай передает иероглифами "хань-хай"). Хангай был крайним пунктом, до которого в 119 г. до Р. Хр. доходили китайцы. В их представлении это, может быть, был край вселенной, а еще в "Шань-хай-цзин'е" упоминается о северном славном море где-то на краю вселенной (нечто вроде Геродотовского Гиперборейского моря), и весьма возможно, что это обстоятельство сыграло известную роль при передаче туземного слова Хангай иероглифами, обозначающими необ'ятные массы воды. Отсюда перенесение этого названия на оз. Байкал, ставшее, вероятно, известным китайцам de visu много позднее, становится естественным и понятным. В позднейшей литературе Хангайские горы отличаются иероглифами от названия пустыни. Так, в "Шэн-у-цзи" (перев. Васильева, прил. к кн. Потанина -- "Очерки сев.-зап. Монг.", III, стр. 318) читаем: "Середина отдаленной страны Хань-хай простирается на несколько тысяч ли. Природа провела здесь естественную границу для разделения внутренних монголов от внешних. Во времена расцвета военного могущества Ханьской и Танской династий, если и удавалось иногда овладевать югом Шамо, то никогда не успевали присоединить и север. Только Юаньская династия, возникшая в Хорине, и кончилась в Хорине. Хоринь на севере великой Шамо, на юге от гор Хан-хай, на северо-западе от р. Орхонь был древним пунктом местопребывания хуй-хэ (уйгуров).

В заключение приведу следующие слова Вэй-юан'я, автора "Шэн-у-цзи" (loc. cit., стр. 328), имеющие отношение к затронутому здесь вопросу: "Юй, разделив империю на девять провинций, простер ее до четырех морей, и просвещение обняло и юг Шамо. Говорят, север простирается только до великой Шамо, и просвещение не может перейти далее. Так, упоминаемые в "Чжоу-ли", в статье о пограничных делах, четыре рода вассалов -- мань, и, чжэнь и фань находятся в числе девяти подвластных стран, и границы их близки от Фынь и Цзинь провинции Шань-си. Как же не заключить из этого, что запад оканчивался Лю-ша (сыпучими песками) и что под именем моря тогда разумелся Хань-хай!".

Владимирцов мне сообщает, что ему не доводилось слышать слово Хангай в произношении Ханхай, но это вполне допустимо, так как во многих современных монгольских наречиях звук г, соответствующий тому же звуку старого языка, изменяется в х.}.

Эти поражения внесли деморализацию в среду хуннов, ослабили центральную власть и подготовили таким образом почву для последующих междоусобиц. Уже сын Гюнь-чэня должен был спасаться бегством в Китай; пример оказался заразительным, и в 120 году князь, владевший Принаньшаньем, в свою очередь передался китайцам со всем своим народом, всего в количестве 40.000 душ "под названием ста тысяч" {Иакинф, op. cit., I, стр. 39. Какая цель таких преувеличений -- сказать трудно, но мы очень часто наталкиваемся на них в китайских реляциях и летописях; см., например, Chavannes -- "Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", II, стр. 355, где читаем: "En ce moment les soldats de Hiang-Yu étaient au nombre de 400.000 et nominalement on les estimait à un million; les soldats du gouverneur de P'ei étaient au mombre de 100.000 et nominalement on les estimait А 200.000; les forces n'étaient pas égales".}.

Особенно серьезные последствия для хуннов имела эта последняя измена, давшая китайцам возможность прочно обосноваться в Хэ-си -- событие большого значения для всей Средней Азии, ибо, заняв эту область, китайцы не только лишали хуннов возможности сообщаться с кочевниками Тибетского нагорья {Стратегическое значение этой области было хорошо понято китайцами, что видно хотя-бы из следующих слов министра Чэнь-чжуна: "В стремлении к прочному будущему открыли в Хэ-си четыре области. Благодаря сему, отрезали цянов на юг, приобрели Западный край и отсекли правую, руку у хуннов, ибо, лишившись базы на юге, последние должны были уклониться далеко к северу".}, но и получали доступ на запад, в бассейн Тарима {Поход Му-вана (1001--946 г. до Р. Хр.), если только верно указание "Юань-хо-чжи" (Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 76), что он доходил до Гунь-ву (Хами), и Бамбуковой летописи (Legge -- "The Chinese classics", III, стр. 150) до хребта Кунь-лунь, был не более как блестящий эпизод китайской истории. В ту отдаленную эпоху раздробленный Китай не был готов к колонизаторской деятельности. К тому же поход этот подвергается справедливому сомнению даже в том случае, если ограничить его указанными пунктами (ср. Chavannes, op. cit., II, стр. 6--8).}. Их движение туда, ставшее вскоре стихийным, определило всю дальнейшую историческую судьбу этой страны, соседней Джунгарии и Алтая; более того: если вникнуть глубже в ход последующих событий, то окажется, что и все главнейшие моменты из жизни народов, населявших современный Синь-цзян, находятся в причинной связи с этим движением.

Первые сношения китайцев с западными владениями были дипломатические. Китайские послы достигали р. Чу. Ура-тюбэ и Самарканда, всюду ощупывая почву и стараясь склонить местных правителей к союзу против хуннов. Этого им не удалось, однако, достигнуть: юэчжй отказались от чести сражаться за китайские интересы, усуни же колебались. Зато эти посольства успели в другом отношении: рассказами о богатствах Запада и о легкой возможности овладеть им они разожгли завоевательные инстинкты императора Ву-ди.

Уже в 108 г. состоялась первая военная экспедиция в Западный край; а затем в промежуток времени с 104 по 100 г. полководец Ли Гуан-ли совершил свои два знаменитых похода на Давань (Ура-тюбе), покорив по пути все малые и большие владения Восточного Туркестана.

Завоевав Восточный Туркестан, китайцы, в обеспечение сообщения с Западным краем, вытянули ряд сторожевых башен до Лоб-нора {Иакинф, op. cit., III, стр. 35.} и к северу от Су-чжоу построили крепости Гюй-янь и Хю-чжюй {Иакинф, op. cit., III, стр. 26. Название Гюй-янь (Ki-jen у de Grooi) носила в то время, по словам "Хань-шу" (см. de Groot, op. cit., I, стр. 47), вся страна к северу от Чжан-е, т. е. Ганьчжоуского округа.}. Это представлялось тем более необходимым, что к этому времени хунны настолько оправились от понесенных поражений, что стали вновь появляться в Бэй-шане и долине Эцзин-гола {После того, как хунны были оттеснены к северу за Инь-шань, ставка князя восточной стороны перемещена была из местности, лежавшей к северу от современного Калгана, на запад -- к северу от современного Гуй-хуа-чзна, ставка же князя западной стороны из северного Ордоса (кажется, здесь она была очень недолгое время и затем перемещена была на земли, принадлежащие ныне монголам Урат), повидимому, в Баркульскую долину, где князя, носившего этот титул, застал в 99 г. Ли Гуан-ли. По крайней мере так я понимаю следующее место "Ши-цзи": "войска (?) западной стороны расположены были прямо против областей Дунь-хуан и Цзю-цюань" (Иакинф, op. cit., I стр. 46). Я не думаю, чтобы низовье Эцзин-гола могло служить местом такого расположения, так как и тогда, вероятно, как теперь, долина этой реки представляла мало привлекательного даже для невзыскательного номада; да к тому-же на нее должна была распространяться власть Китая, что видно из постройки при устье р. Тао-лай (Chavannes, op. cit., I, стр. XXXVII) крепости Гюй-янь, иначе называвшейся -- Чжэ-лу-чжан, что значит -- оплот против разбойников, т. е. хуннов. ("Мэн-гу-ю-му-цзи", примеч., стр. 473, где также сказано, что крепость эта построена была не при устье р. Тао-лай, а близ озера Гюй-янь-хай).

Ставка шаньюй'я находилась, вероятно, в восточном Хангае, в долине Орхона ("Шэн-у-цзи", перев. Васильева, прилож. к кн. Потанина -- "Очерки сев.-зап. Монголии", III, стр. 319).}. В 103 г. они нанесли решительное поражение китайцам, которые по уговору с хуннскими изменниками вторглись в их владения со стороны Ордоса (от города Шо-фан) {Основан в 127 г. до Р. Хр. в западном Ордосе на берегу р. Хуан-хэ.}. Предательство это было своевременно обнаружено, виновный князь восточной стороны казнен, китайский же экспедиционный корпус, численностью в 20.000 человек, окружен в безводной пустыне и уничтожен. В 105 г. они отважились произвести нападение на Хэ-си, причем особенно пострадали окрестности Гань-чжоу и Су-чжоу, в 101 же году выслать отряд против возвращавшегося из победоносного похода на Давань Ли Гуан-ли; но на этот раз они были разбиты. Зато в 99 г. поход того же Ли Гуан-ли против хуннов на север, поперек Бэй-шаня, до Небесных гор и долины Баркуля окончился для него неудачно: он был окружен превосходными силами неприятеля и едва спасся бегством, потеряв до 7.000 человек одними убитыми {Ли Гуан-ли выступил из г. Су-чжоу и шел, вероятно, дорогою которая к северу от Мыншуя сворачивает к Баркулю, пересекая при этом восточный конец Карлык-тага (см. Грум-Гржимайло -- "Опис. путеш. в Зап. Китай", III, 2-й лист карты). Согласно тексту китайской летописи, приводимому de Groot, op. cit., I, стр. 162, поражение китайцев было в этом случае более значительным, так как "sechs bis sieben Zehntel der Streitmacht von Han werden debei zu Boden gestreckt". Еще худшая судьба постигла другого китайского полководца того времени Ли Лина, внука Ли Гуан-ли, выступившего из Гюй-ян'я (Цзюй-ян'я) во главе 5.000 человек пехоты в целях поддержки операций Ли Гуан-ли. Его отряд был почти полностью уничтожен, сам же он попал в плен. Судьба Ли Лина тем интересна, что он явился основателем династии, правившей хагясами в течение многих столетий. Это был храбрый воин, и как и его дед Ли Гуан-ли, знаменитый стрелок из лука. Вынужденный отступить перед превосходными силами неприятеля, он мужественно отбивался от их атак в течение нескольких дней до полного израсходования стрел и сдался только тогда, когда всякая надежда на помощь была потеряна. Он бежал, как и все те из его солдат, которые могли это сделать, но был тотчас-же настигнут и обезоружен. Чтя в нем отважного воина, шаньюй принял его с почетом, женил на своей дочери и, возведя в княжеское достоинство, отдал ему в удел земли хагясов. Его биографию дает Pfizmaier -- "Die Heerführer Li-khuang und Li-ling" в "Sitzungsber. d. phil.--histor. Cl. d. K. Akad. d. Wiss. zu Wien, XLIV, 1863, стр. 529--544; см. также Cbavannes, op. cit., I, стр. XXXVII--XXXIX; M. de Mailla -- "Histoire générale de la Chine", III, стр. 79; Иакинф, op. cit., I, стр. 50--51.

Ли Лин был окружен хуннами в Бэй-шане, в горах Ихэ Ма-цзун-шань (см. Г. Е. Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", III, стр. 180). De Groot, op. cit., I. стр. 166 и 172, который ведет Ли Лина от крепостцы Гюй-янь к северо-востоку, к р. Онгиин (Liong-lik), А не к северо-западу, что, казалось-бы, более соответствовало задаче этого полководца--поддержать военную экспедицию Ли Гуан-ли, и который в соответствии с этим ищет гор Цзун-кэ, до которых доходил Ли Лин, в том же северо-восточном направлении, пишет, что ничто не говорит за то, что надпись на одной из скал Ихэ Ма-цзун-шан'я выбита была самим Ли Лином: "Warscheinlich fand sich der Name des gewaltigen Recken dort zur Abwehr böser Geister oder um Verehrt und angerufen zu werden, wie es in China überall (?) mit Namen von Helden und Heiligen zu tun üblich ist". Предположение это было высказано de Groot'ом, чтобы доказать правильность своих географических определений.}. Еще печальнее закончились его походы в 97 и 90 г.г.

В 97 г. он выступил из Ордоса с большими силами и, благополучно перейдя пустыню, достиг Селенги {У китайцев эта река была известна под многими названиями: Лин-кэ-хэ, Сянь-э-хэ, С-в-ву-шуй, Со-лин, Ов-лин-кэ, Об-лянь-ге, Си-лань-хэ, Сянь-э, указывающими на то, что со времен хуннов ее название не изменилось.}; но здесь он был окружен хуннами и, поставленный в необходимость принять бой, в течение десяти дней отбивал все их атаки. Последующее, однако, отступление его через пустыню совершалось, вероятно, при очень тяжелых условиях, так как обратно из этого похода вернулись немногие: едва два человека из тысячи {Иакинф, op. cit., I, стр. 51.

Сы-ма Цянь делает странную ошибку,, указывая на то, что этот поход закончился пленением Ли Гуан-ли, который, получив известие о казни всех членов своего рода, уличенных, будто-бы, в колдовстве, в страхе передался на сторону хуннов. Это последнее событие произошло не в 97, а в 90 году, притом едва-ли под впечатлением помянутого известия.}.

Поход 90 года вызван был новым вторжением хуниов в Хэ-си. Ли Гуан-ли был поставлен во главе корпуса {В целях разделения сил противника и в виду невозможности обеспечить снабжение большой армии жизненными припасами на путях через бесплодную Гобийскую пустыню, китайцы все свои войны с хуннами, начиная с конца II века до Р. Хр., вели на широком фронте, отправляя одновременно в глубь монгольских степей по различным путям несколько армий, которые и оперировали самостоятельно, по возможности поддерживая связь между собою (заключаю это, между прочим, из факта обвинения Ли Гуан-ли в неподаче своевременной помощи корпусу Ли Лина). Впрочем эта задача была едва-ли выполнимой в тех случаях, когда китайские войска оперировали одновременно в таких отдаленных один от другого районах, как Восточный Тянь-шань и Хангай, что имело, например, место в 90 году. Одна из таких армий, задачей которой было нанести главный удар хуннам, и была поручена Ли Гуан-ли. Такими же армиями командовал он и в 99 и 97 годах.}, который должен был поразить "разбойников" (хуннов) в Ханганских горах. Выступив из Ву-юань, местности, составляющей ныне территорию Уратского знамени, Ли Гуан-ли достиг этих гор, нанес здесь несколько серьезных поражений хуннам, но в конце концов, благодаря огромной потере в людях, должен был отступить и у горы Янь-жань, системы Хангая {Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 78. В "И-тун-чжи" сказано: "Предполагают, что Янь-жань -- древнее название Хангайских гор". Согласно "Бэй-шы", Янь-жань-шань находится к северу от р. Ту-юань-шуй (Дм. Позднеев -- "Исторический очерк уйгуров", стр. 62), которая, как говорится в "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 289, протекает по землям сунитов. Васильев (см. Потанин -- "Очерки сев.-зап. Монголии", III, стр. 262) высказывает предположение, не есть-ли Янь-жань изменение слова Онгинь? Chavannes ("Docum. sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 35) посвящает местности Янь-жань следующие строки: "Административный центр протектората Янь-жань находился в северной части провинции Шань-си, между Да-тун-фу и Шо-пин-фу. Хирт ("Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 113) установил, что Янь-жань находилась на месте древнего уроч. Шань-юй-тай в 100 ли к северо-западу от г. Да-тун-фу. С другой стороны географическое сочинение "Юй-ди-яо-лань" помещает Янь-жань на территории древнего округа Сюань-дэ, лежавшего к северо-востоку от Шо-пин-фу. Таким образом оба предположения сходятся: Янь-жань, собственно говоря, есть название горы. У этой горы в 90 г. до Р. Хр. полководец Ли Гуан-ли был разбит хуннами и передался неприятелю".

Шаванн в данном случае, как мне кажется, впал в ошибку.

Янь-жань'ское губернаторство образовано было в 647 году из территории телэского племени до-лань-гэ, которое "Тан-шу" помещает к востоку от се-янь-то (см. ниже, главу IV), т. е. где-то к северу от Гобийской пустыни, Одновременно из других телэских земель было образовано пять губернаторств и семь округов, общее же управление ими сосредоточено в руках Ли-со, получившего титул Яньжаньского наместника и поселенного в городке Шаньюй-чэн, находившемся к западу от современного Гуй-хуа-чэна, близь вала, носившего название Шаньюй'евой насыпи, откуда и наименование городу. (Иакинф, op. cit., I, 2, стр. 375, 376, геогр. указ., стр. 102). Из сего следует, что местности к югу от Гобийской пустыни, а тем более в ближайших окрестностях Да-тун-фу, которая носила-бы название Янь-жань, не существовало. Не могли также и хунны в 90 году нанести поражение Ли Гуан-ли близь Да-тун-фу, ибо все крупные столкновения их с китайцами происходили в эту эпоху далеко за пределами Внутреннего Китая. Вышеизложенному, конечно, не противоречит то обстоятельство, что в 70 ли к северо-западу от г. Тай-юань-фу, в Шань-си, существовал некогда уездный город с тем же названием -- Янь-жань-сянь (Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 113). De Groot, op. cit., I, стр. 182--184, приведя выдержки из некоторых китайских сочинений, в которых говорится о горах Янь-жань-сянь, приходит к заключению, что так называлась если не горная цепь Хамар-дабан к югу от оз. Байкала, то северо-восточная часть горной системы Хангая.}, положить оружие. К этому вынудила его тактика хуннов, которые стремительной атакой с тыла отбросили его войска на глубокую канаву, проведенную ими ночью впереди китайского фронта. Это неожиданное препятствие внесло в китайские ряды замешательство, которым и воспользовались хунны, чтобы довершить разгром неприятеля,

Поход 90 года был последней попыткой императора Ву-ди восстановить сильно пошатнувшуюся славу китайского оружия. Лишившись лучших своих полководцев и потеряв несколько армий, империя могла помышлять только о мире. Но хунны не сумели воспользоваться выгодами своего положения. Не предпринимая ничего решительного, они ограничивались только небольшими, к тому же далеко не всегда сопровождавшимися успехом, грабительскими набегами на китайские области. Впрочем, уже в это время у них стали возникать несогласия с ухуаньцами {Уже выше (стр. 91) говорилось, что Георгиевский считает дун-ху потомками переселившихся на север динлинов. По словам китайцев (Иакинф, op. cit., I, стр. 151), остатки дун-ху, княжество коих уничтожено было Мо-дэ в 208 году, осевшие при Ухуаньских горах, получили название ухуань. Горы У-хуань-шань китайские географы помещают в сев.-зап. пределах Ару-Хорчинского аймака (Иакинф, геогр. указ., стр. 72; "Мэн-гу-ю-му-цзи", примеч., стр. 212). Имеются-ли к сему основания, мне неизвестно; следует, однако, отметить, что к северу от пограничного пункта Хорчинского аймака в уроч. Цаган-обо, там, где Большой Хинган переходит в горную страну сложного характера (Путята -- "Предварительный отчет об экспедиции на Хинган в 1891 году" в "Изв. И. Русс. Геогр. Общ.", 1892, XXVIII, стр. 162), от него ответвляются к востоку два мощных отрога: Чолоту (Чи-шань?) и Ухана ("Мэн-гу-ю-му-цзи", примеч., стр. 174); о реке Чо-ло, Яо-ло, упоминается в "Хань-шу", в отделе о сянь-би (К. Shiratori -- "Ueber die Sprache der Hiungnu und der Tunghu-Siämme", стр. 8, кажется, ошибочно считает р. Чо-ло вершиной р. Шира-мурень), название же Ухана имеет только поверхностное сходство с Ухуань. Предположение Георгиевскою имеет некоторое подтверждение в психических особенностях народа ухуань, говорившего, повидимому, на одном из монгольских диалектов, но в антропологическом отношении стоявшего, может быть, ближе к динлинам. Так, они отличались запальчивостью, и убийство при ссорах было у них обычным явлением. К женщинам они относились с необыкновенным уважением и "в каждом деле следовали мнению жен; одни лишь военные дела сами решали". Подобно динлинам, они имели выборных старшин, но звание старшины не выделяло избранного из числа его сородичей: они были лишь первыми из равных, и так как у ухуаньцев не было ни слуг, ни господ, то старшинам приходилось иногда самим пасти свой скот. В их брачных обрядах наблюдалась также полная аналогия с брачными обрядами динлинов (см. Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западный Китай", II, стр. 272--273). Весьма интересна также та роль, которая у ухуаньцев отводилась собаке: последней поручалась охрана души умершего в пути до места успокоения ее на горе Чи-шань (Чолоту?). Только у динлинов среди всех народов восточной половины Средней Азии собака пользовалась особым значением. Она ценилась у них даже столь высоко, что сын, убивший в ссоре отца, мог расчитывать заслужить у матери прощение, если приводил ей собаку. Динлины жили преимущественно охотой и этим можно об'яснить ту первостепенную роль, которую у них играла собака. Однако, нельзя-ли тут видеть отголоска далекого прошлого, когда светловолосые племена жили еще в стране, где 10 месяцев в году господствовала зима (Авеста) и откуда динлины, подобно древним иранцам, могли вынести привязанность и то преклонение перед собакой, которое выразилось в словах Авесты: "вселенная держится разумом собаки". Для древнего иранца, как и для динлина, собака была "en quelque sorte sacré et n'était rangé que j bien peu en dessous de l'homme". (Geiger -- "Le pays du peuple de l'Avesta dans ses conditions physiques" в "Le Muséon", II, 1883, стр. 54 и след.).} и усунями.

В 72 г. до Р. Хр. усуни и китайцы с двух сторон напали на хуннов. Китайцы выставили пять армий, которые несколькими путями выступили из Хэ-си через пустыню. Поход этот не имел, однако, существенных результатов. Хунны успели своевременно отступить, и китайцам пришлось удовольствоваться пленением отсталых и самой скромной добычей. К тому же китайская колонна, выступившая из Су-чжоу и долженствовавшая соединиться в Баркульской долине с вспомогательным корпусом у су ней, не могла прибыть сюда к условленному времени, что и вынудило последних, после нескольких успешных дел с хуннами, к отступлению. Столь неудачные операции союзников ободрили хуннов, которые, по удалении китайских войск, не замедлили перейти в наступление. Их зимний поход против усуней закончился, однако, для них неудачно. На обратном пути, в Джунгарии, выпал снег глубиной свыше сажени, сопровождавшийся столь необычайной стужей, что от нее и бескормицы погибли все экспедиционные лошади и почти девять десятых людей {Одновременно огромные снега выпали и на всем пространстве западной Гоби.}. Не счастием этим не преминули воспользоваться вассалы хуннов -- динлины, которые вместе с ухуаньцами и усунями с трех сторон вторглись в их земли {Здесь говорится о динлинах, населявших бассейн нижней Селенги.}. Таким образом 72 г. до Р. Хр. оказался роковым для хуннов: от холода, голода и меча неприятеля погибла почти половина всего населения и такое множество лошадей и скота, что с этих пор "хуниы надолго пришли в крайнее бессилие" {Иакинф, op. cit., I, стр. 64.}. Четыре же года спустя голод повторился и от него вновь погибло свыше половины скота и народа.

Но, несмотря на это новое бедствие, хунны решились всеми силами воспротивиться водворению китайцев в Чеши {Княжество, занимавшее центральную часть Турфанской котловины. Будучи сильнее других владений той же котловины, оно нередко подчиняло их своей власти и распространяло свое влияние далеко за пределы современного Турфанского округа.}. "По тучности чешиских земель, говорит китайская летопись, и по близости их к хунтам, шаньюй и вельможи решились не допускать китайцев овладеть ими" {Иакинф, op. cit., III, стр. 91; St. Julien "Oigours" в "Journal Asiatique", 1847, Mars, стр. 192.}.

Действительно, в то время княжество Чеши имело важное стратегическое значение. Это был крайний к востоку культурный центр Притяньшанья, способный прокормить много народа. В нем сходились главные пути в северную Джунгарию (Северное Чеши), Китай и Западные владения. Так что, укрепись здесь китайцы, это не только вынудило-бы хуннов покинуть степи юго-восточной Джунгарии, но и создало-бы для них в будущем крайне трудные условия борьбы с Небесной империей.

Война из-за Чеши окончилась в 63 году до Р. Хр. победой хуннов, но китайцы, покидая эту страну, не оставили в ней камня на камне, население же увели за собой в оазис Кюйли {Владение, лежавшее по Тариму западнее Корли (Курли). В "Шуй-цзин-чжу" сказано: "Река владения Янь-ци, по выходе из Сихай'я (Баграш-куля) проходит через владение Юй-ли-го и, выйдя на западе из ущелья Т-е-гуань-чу в Песчаных горах (Ша-шань), течет на юго-запад; затем она проходит у города Лянь-чэн (древнее название современного города Корли), где из нее отводят арыки для орошения полей; отсюда она, извиваясь, протекает на юг, проходит на запад владения Цюй-ли (Кюй-ли) и, повернув на юго-восток, проходит у столицы владения Цюй-ли, после чего, направляясь на юг, впадает в реку (Тарим) ("Мэн-гу-ю-му-цзи"), примеч., стр. 459).}.

В течение 63--61 годов динлины неоднократно предпринимали набеги на хуннские пределы, но, повидимому, хунны не придавали им большого значения, так как это обстоятельство не мешало им подготовлять большой поход против Китая. Поход этот, впрочем, не состоялся в виду смерти Хрэй-люй-Цюань-кюй-шаньюй'я, а затем в истории хуннов наступил бурный период, ознаменовавшийся убийствами и смутами, которые повели к распадению государства и добровольному засим подчинению Серединной империи сперва восточной, а затем и западной его половин. Это важное историческое событие должно быть отнесено к 53 году, хотя церемония приема Ху-хань-э-шаньюй'я {De Groot, op. cit., I, стр. 207 и след., пишет это имя Хо-хань-я и Хо-хань-ша (Ho-han-ja и Ho-han-scha).} императором и провозглашения его китайским вассалом и последовало лишь в следующем году.

Что хунны давали себе ясный отчет в важном для них значении этого акта, явствует из дошедшего до нас в китайской передаче следующего постановления их старейшин: Издревле хунны ценят силу и презирают рабство. Наше имя вселяет страх в сердца окрестных племен, так как наш народ признает только жизнь воина на коне, и его не страшит смерть в бою; такая смерть -- участь воина. Теперь два брата {Чжи-чжи и Ху-хань-э, который был младшим братом Чжи-чжи.} оспаривают власть друг у друга, Но если мы даже и умрем, то слава о нашей доблести переживет нас, а наши дети и дети детей наших сохранят власть над народами. Если же теперь сделаемся вассалами дома Хань, то хотя и приобретем спокойствие, но навеки утратим это господство. Как ни могуществен Китай, он тем не менее не в состоянии поглотить всех владений хуннов. Ради чего же в таком случае нарушать уложения предков, унижать память покойных шаньюй'ев и навлекать на себя позор и насмешки соседних народов?

Тем не менее Ху-хань-э-шаньюй склонился к доводу тех, которые говорили: Могущество имеет также конец. В течение последних пятидесяти лет все попытки хуннов вернуть прежнее величие не привели ни к чему: силы государства продолжали падать, и ныне спасти его и восстановить в нем спокойствие может только подчинение дому Хань, находящемуся на верху могущества и принявшему уже иод свою державную руку Усунь и Западные владения.

Китайское правительство могло быть удовлетворено: народ, оспаривавший у него власть над Внутренней Азией и в продолжении 150 лет не перестававший наносить тяжкие удары Серединной империи, был, наконец, доведен до состояния, которое подсказало ему невозможность дальнейшего самостоятельного существования. Празднуя свою победу, оно оказалось поэтому великодушным и допустило хуннов вновь заселить земли, некогда у них отнятые ж лежавшие к северу от Великой стены {Иакинф, op. cit., I, стр. 88.}. Но в Хэ-си положение границ осталось прежним, хотя Ху-хань-э под предлогом охраны китайской границы от Шан-гу {Область, занимавшая земли, входящие в настоящее время в состав Чжилийской провинции (Сюань-хуа-фу).} до Дунь-хуана и пытался добиться добровольной отдачи ему северного Принаньшанья {Иакинф, op. cit., I, стр. 81.}.

Ху-хань-э оставался на землях нынешнего Уратского знамени лишь до тех пор, пока мог опасаться неприязненных действий со стороны Чжи-чжи-шаньюй'я {De Groot, op. cit., I, стр. 212 и след., пишет что имя Tsit-ki.}; когда же эта опасность миновала, он перенес свою ставку на север, к подножию Хангая (в 42 году), где быстро усилился, об'единив под своею властью те части хуннского народа, которые, находясь на периферии хуннских земель, не принимали непосредственного участия в борьбе своих родовичей из-за престола.

В течение последующих шестидесяти лет мир между восточными хуннами и китайцами не прерывался; во внутренней их жизни также не произошло событий, которые стоило-бы занести на страницы этой книги. Что касается западной половины государства, то краткая летопись ее кончается со смертью Чжи-чжи.

Чжи-чжи после решительной победы над Ху-хань-э (в 54 году), некоторое время удерживался в Хангае, йо затем, убедившись, что Ху-хань-э пользуется сильной поддержкой китайского правительства, нашел свое пребывание здесь недостаточно обеспеченным и откочевал на запад, где и подчинил себе хуныские поколения, во главе которых находился младший брат его И-ли-му-шаньюй, покончивший жизнь самоубийством после неудавшейся ему попытки остановить его наступление. Затем Чжи-чжи разбил выступивших против него усуней и покорил отложившиеся тем временем от хун-нов владения У-rt (У-цзэ) {Это владение Иакинф ("Записки о Монголии", III, стр. 29) помещает в Тарбагатайском округе. Согласно "Ши-цзи-чжэн-юй" (Franke -- "Beitr. aus chin. Quellen zur Kenntn. d. Türkvölker und Skythen Zentralas"., стр. 14), у-цзэ некогда жили к северо-зададу от Гуа-чжоу (ныне Ань-си, в провинции Гань-су), гранича с усунями, т. е. или в Восточном Тянь-шане или еще далее на север, в бассейне Черного Иртыша (см. ниже гл. VI). Hirlh ("lieber Wolga-Hunnen u. Hiung-nu", стр. 270) читает это название U-k'it, т. е. Ugir, и хочет видеть в них уйгуров. De Groot, op. cit., I, пишущий O-k'ut, Ho-k'ut, также считает возможным видеть в этом нас китайскую передачу имени уйгур. Но тогда древность последнего должна восходить до эпохи Мо-дэ (см. de Groot, op. cit., I, стр. 79), который в числе прочих народностей северо-запада покорил и этих O-k'ut.}, Динлин {Вероятно, динлинов, населявших область бассейна р. Иртыша (см. выше стр. 94).} и Гянь-гунь {Сын Ли Лина, правивший в это время хагясами, принимал деятельное участие в распрях, доведших хуннов до потери независимости, но его интриги не имели особого успеха, и поставленный им шаньюй был схвачен и казнен Ху-хань-э.}. На территорию этого последнего владения он и перенес затем свою ставку {Hirth, op. cit., стр. 270--272, описывая бегство Чжи-чжи на запад как уход "храбрейших и неукротимейших из хуннов" от угрожавшего им китайского ига и в связи с этим давая неверное освящение всем последующим событиям, далее говорит, что, согласно свидетельству китайцев, Давань и далекое Аланское царство покорились Чжи-чжи. То же известие находим мы и у de Groot, op. cit., I, стр. 229.}.

Но и здесь, будучи окружен чуждыми ему племенами, он не чувствовал себя и свой народ в большей безопасности, чем в долине Орхона. Поэтому он охотно принял в 45 году предложение кангюйского владетеля временно переселиться в Кангюй {Границы этого владения, в ту эпоху слабо населенного, определить очень трудно. Вероятно, кангюйцы или канглы, как думает Аристов ("Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", отд. отт., стр. 18), кочевали между Иртышем и Сырдарьей, но власть их временами распространялась и за эти пределы.} и затем соединенными силами напасть на У сунь и завоевать это государство. Делая такое предложение, кангюйский князь расчитывал с одной стороны положить конец непрекращавшимся набегам усуней, с другой -- отклонить от себя перспективу столкновения с хуинами, так как хорошо понимал, что пребывание Чжи-чжи среди хагясов могло иметь лишь временный характер. Но план этот не удался, так как хотя Чжи-чжи в течение последующих лет и успел нанести усуням ряд поражений и даже проник в их земли до города Чи-гу {Местоположение этого города далеко не выяснено. Иакинф в "Зап. о Монг.", III, стр. 30, пишет, что город Чи-гу находился к северо-западу от юго-западного конца оз. Иссык-куля, в геогр. указ. же, приложенном к "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. времена", стр. 100. К юго-востоку от этого озера; судя, однако, по маршруту, приводимому в "Кан-шу" (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 9; Hlnh -- "Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 72), не здесь и не там, а между истоками р. Нарына и перевалом Бедель, т. е. к юго-востоку от озера. В маршруте хотя этот город и назван Дунь-до, но тут же пояснено, что это прежняя столица усуней. Richthofen, op. cit., I, стр. 462, помещает его на восточном конце Иссык-куля; то же делает Herrmann -- "Die alten Seidenstrassen zwischen China und Syrien", 1910, стр. 44, однако, без особо веских к сему оснований. См. также Аристов -- "Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности", отд. отт., стр. 26. De Groot, op. cit., I, стр. 229, пишет Чжик кок (Ts'ik kok) и помещает этот город южнее оз. Иссык-куля, в долине р. Нарына.}, но помощь, оказанная усуням китайцами, изменила весь ход последующих событий: китайский наместник Гань-янь-птэу не только оттеснил хуннов на север, но и окружил Чжи-чжи в одном из кангюйских городков, где он и погиб, но одной версии во время осады, но другой -- от руки китайского палача. Это случилось в 36 году {De Groot, op. cit., I, стр. 230 и след., очень подробно, на основании новых китайских материалов, излагает ход этого крупного события в истории борьбы китайцев с хуннами, причем выясняет, что этот город находился в долине р. Таласа (То-лай, стр. 229), был построен самим шаньюй'ем Чжи-чжи, и что китайские войска, состоявшие, главным образом, из частей вассальных владений Восточного Туркестана, достигли его, следуя двумя путями: южным, через Фергану, и северным, вдоль северных подножий Александровского хребта. Чжи-чжи был ранен в бою, попался в плен и обезглавлен.}.

Какая засим судьба постигла хуннов, поселившихся в Кангюй'е -- неизвестно, но что поражение их китайцами не отразилось на отношениях, установившихся между Кангю'ем и Небесной империей, явствует из следующего доклада наместника: Кангюйский владетель горд, дерзок и не хочет себя признавать вассалом Китая. Послов китайских сажает ниже послов усуньских и во время трапез велит их обносить блюдами после своих вельмож. Из этих его действий легко вывести заключение, что его посольства в Китай не имеют иных целей кроме торговых. Кангюй в прежнее время находился в вассальных отношениях к Хуннской державе: поэтому шаньюй, видя то пренебрежение, с каким кангюйский князь относится ныне к Китаю, может считать себя очень униженным... {Иакинф -- "Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана", стр. 33--34.}.

Характерно, что это представление оставлено было китайским правительством без последствий.

Уже до потери хуннами своей самостоятельности китайцы могли считать себя полновластными хозяевами в Восточном Туркестане. Их положение там еще более упрочилось после распадения Хуннской державы {Уже в составе войск Ли Гуан-ли, оперировавших против хуннов в Хангае, находились вспомогательные отряды вассальных князей Восточного Туркестана. Позднее эта повинность стала довольно обычным явлением, и контингентам войск западных владений приходилось неоднократно выступать защитниками имперской политики Китая. Так было и в 36 году, когда китайский наместник повел против хуннов Чжи-чжи войска, набранные в этих владениях.}. Даже в области Хэнти {состав этой области входят округа: Турфанский, Урумчиский и Баркульский.}, ранее столь сильно оспаривавшейся хуннами, они успели завести военное поселение Гаочан {Гаочан -- название китайского укрепления, построенного в 46 г. до -- Р. Хр. в нынешней Турфанской области. В 327 г. укрепление это было преобразовано в окружной город; в 442 г., когда страной овладели выходцы из Хэ-си -- князья У-хой и Ань-чжоу и стали править ею из Гаочана, имя этого последнего дало название всему государству -- Гао-чан-го. В 640 г., по завоевании этого владения китайцами, Гаочан был переименован в Си-чжоу.

В виду той значительной политической роли, которая выпала на долю Гаочана, выяснение его местоположения явилось задачей многих исследований.

Исходя из совершенно определенных китайских указаний, что Гаочан был построен несколько восточнее Гяо-хэ-чэна, резиденции чешиского владетеля (в "Хэу Хань-шу" даже сказано: на территории княжества Чеши; см. Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Heou Han-chou" в "T'oung Pao", 2 série, 1907, VIII, стр. 158), и в 345 г. переименован был в Гяо-хэ-цзюнь, я вопреки общепринятому мнению (Klaprot'а, Риттера, Бретшнейдера и др.) еще в 1896 г. (Грум-Гржимайло -- "Описание путешествия в Западный Китай", I, стр. 22) находил невозможным искать его в местности Кара-ходжа и приурочил к окрестностям Турфана, где по соображении всех имевшихся у меня тогда данных должна была находиться и резиденция чешиского князя. Последующее открытие Клеменцом ("Turfan und seine Alterthümer") в 6 верстах к западу от Турфана развалин Гяо-хэ-чэна (Яр-хото) -- города, который, согласно "Хэу Хань-щу"(см. Chavannes, op. cit., стр. 211), был расположен на острове, образованном рукавами реки (ныне р. Яр), в полной мере подтвердило эту догадку и заставило Шаванна ("Documents sur les Tou-kiue Occidentaux"; ср. стр. 8, И и 18 с послед., а также 305) отказаться от отождествления Гаочана с развалинами в местности Кара-ходжа. Соответственно этому толковалось и следующее место "Тан-шу": "Le roi (государства Гао-чан) А sa capitale dans la ville de Kiao-ho qui n'est autre que la cour royale antérieure du pays de Kiu-che (Че-ши) à l'époque des Han" (Chavannes -- "Documents", etc., стр. 101).

Появившееся в 1907 г. исследование Franke -- "Eine chinesische Tempelinschrift'aus Idikutschahri bei Turfan" в "Abhandlungen d. k. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1907, дало нам однако факты, находящиеся в противоречии с вышеизложенным и позволяющие, как будто, установить, что развалины в местности Кара-ходжа некогда были стольным городом Гаочанского княжества.

В 1903 г. археологом Грюнведелем была приобретена у туземцев каменная плита с выбитой на ней китайской надписью, вырытая в Идикут-шари, что подтвердилось и найденными на указанном ими месте обломками той же плиты. Прочтенная Franke, надпись, относящаяся, повидимому, к 469 году, оказалась посвященной памяти гаочанского князя Ань-чжоу, что в связи с тем, что дает нам история, приводит нас к выводу, что город Идикут-шари существовал уже в V веке и что так как князь Ань-чжоу был его правителем, то именно к этому городу и должно быть отнесено название Гаочан. Franke подкрепляет этот вывод подробной исторической справкой и ссылкой на Grünwedel'я, который в своем отчете -- "Bericht über archäologische Arbeiten in Idikutschari und Umgebung im Winter 1902-1903" в "Abhandlungen der k. Bayer. Akad. d. Wiss.", I Kl., XXIV, I, отд. Ott., стр. 5, высказал, что господствующее положение Идикут-шари в Турфанской котловине бросается в глаза при первом же с ней знакомстве. Что это не так, доказывает история: до захвата власти в Турфан ской котловине князьями Хэ-си, т. е. до V века, правители княжества Чеши, одного из самых сильных владений Притяньшанья, сидели не в местности Кара-ходжа, а в Гяо-хэ-чэне, да сюда же, в Турфан, перенесли свою резиденцию в XV веке и могулистанские ханы. Что касается исторических справок, то они равным образом не увеличивают доказательной силы надписи, оставляя ряд вопросов без разрешения, и в их числе: 1) переименование в 345 г. Гао-чана в Гяо-хэ-цзюнь; 2) указание Ван Янь-де на то, а) что Гаочан окружен был двумя рукавами реки, и б) что, отправляясь на север, в Бзй-тин, он проехал округом Гяо-хэ, что не должно было-бы случиться, если-бы он выехал из Кара-ходжа; 3) вышеприведенное указание "Тан-шу" и т. д. Эти вопросы Franke или обходит молчанием или отбрасывает как, по его мнению, порожденные явной ошибкой. Но допуская ошибки в более ранних китайских географических сочинениях, он придает особую веру "Ду-ши фан-юй цзи-яо", сочинению, содержащему, как сообщает мне Котвич, обзор изменений географических названий, происшедших в Китае с древнейших времен до XVII столетия, имевшему целью служить руководством при чтении династийных историй и составленному, как думает Wylie, в 1667 г. Почти 1500-летний период, отделяющий Гу-цзу-юи, автора этого сочинения, от того времени, когда наростало значение Гао-чана, заставляет нас с особой осторожностью относиться к его компиляции, в особенности же к делаемым им отождествлениям. О "древнем административном центре Гао-чан-сянь" он пишет: "Это -- современный Хо-чжоу. Его первоначальное название было Тянь-ди-чэн. Согласно "Юй-ди-чжи", в 327 г. по Р. Хр. князь Чжан-Гюнь образовал там (?) округ Гао-чан и уезд Тянь-ди-сянь. Ли-Яп-тоу (живший в VII веке) говорит: Страна Гао-чан имеет 46 населенных пунктов (местечек), Тянь-ди-чэн один из них. Кюй-гя, овладев Гаочаном (в 497 г.), назначил губернатора в Тянь-ди или Тянь-чзн, округ которого обнимал территорию, на которой в Ханьское время имел свою резиденцию у-цзи-сяо-вэй (титул китайского военного начальника)". Если Гу-ту-юй не имел в своем распоряжении иных материалов, кроме приводимых им цитат, то из них можно сделать вывод лишь обратный тому, который им сделан, т. е. что Тянь-ди не Гаочан, ибо Кюй-гя, правившему из Гаочана, незачем было назначать губернатора в Тянь-ди, если Тянь-ди только второе имя Гао-чана. В отождествлении же обоих с Хо-чжоу, наиболее значительным городом Турфанской области в Минскую эпоху, я нахожу лишь столь часто встречающуюся у китайских писателей тенденцию приурочивать к таким городам не принадлежащее им прошлое ("Юань-ши" не отождествляет впрочем Гао-чана с Хо-чжоу и помещает его в перечне городов. Уйгурии отдельно от последнего); классический пример в этом отношении представляет Бэй-тин или Бишбалык, который китайские географы приурочили к Урумчи. Не более убедителен и следующий довод Franke: Неправдоподобие отождествления Тян-ди с Лукчуном, говорит он, явствует из указания "Цзэ-чи-тун-цзянь", что Кюй-гя назначил своих двух сыновей герцогами Гяо-хэ-чэна и Тянь-ди-чэна, ибо было-бы странным, если-бы столь важная местность, как Кара-ходжа, осталась при этом без внимания". "Более важной" местность Кара-ходжа явилась, однако, лишь в воображении археолога Грютеделя, в действительности же местность эта даже в настоящее время заселена слабее, чем Лукчун и окрестности Турфана. На этом закончу свое пояснение, оставляя без анализа дальнейшую аргументацию Franke; замечу лишь, что и после его исследования вопрос о былом местоположении Гаочана нельзя считать ликвидированным окончательно. К изложенному считаю необходимым добавить, что Pelliot ("Као-tch'ang, Qotcho, Houo-tcheou et Kara-khodja" в "Journ. Asiat.", 1912, Mai-Juin, стр. 583 seqq.) также высказывается за тождество городов Гаочан, Хо-чжоу и Кара-ходжа, но в своих рассуждениях он исходит из положения, что названия Ходжо и Гаочан относились в Танское время к одному и тому же городу (стр. 587, 590), хотя и не доказывает этого.}. Но последующие пятьдесят лет мира, не усилив китайской власти в Западном крае, сделали ее лишь более нетерпимой, так что малейшего повода было достаточно для того, чтобы вызвать общее восстание туземных князей. Этот повод и дало открытие в 3 (2?) году по Р. Хр. прямой дороги из Хэ-си в Гао-чан {В "Цянь-хань-шу" (Wylte -- "Notes on the Western Régions" в "The Journal of the Anthropological Institute of Gr. Britain and Ireland", 1881, XI, No 1--2, стр. 109) сообщается, что дорога, открытая китайцами в период Юань-шэ (1--5 г. по Р. Хр.), вела из владения князя заднего, т. е. северного, Чеши через уроч. У-чуань (Иакинф, op. cit., III, стр. 93, переводит: У-гун) в Юй-мынь-гуань и что преимущества ее заключались в том, что, будучи кратчайшей, она в то же время обходила крайне опасные пески Бо-лун-дуй ("white dragon mound"). О той-же дороге в Вэй-лё (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "Toung-Pao", 1905, стр. 533) говорится: направляясь из Юй-мынь-гуан'я на северо-запад, она минует Хзн-кэн, обходит пески Сань-лун и Лун-дуй и, достигнув северной окраины уроч. У-чуань, вступает в Гаочан.

Уроч. У-чуань остается нам неизвестным. Несомненно, однако, что оно должно было находиться где-то между Чоль-тагом и Курук-тагом, и я подозреваю, что это -- богатое ключами уроч. Палуан-булак (см. Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", 1, стр. 385, 442), откуда тропа шла уже прямо в Юй-мын-гуань, согласно данным Стейна (А. Stein -- "Geographische und archäologische Forschungsreisen in Zentralasien 1906--1908" в "Mitteilungen der K. K. Geographischen Gesellschaft in Wien", 1909, LII, стр. 304-305), лежавший в 125 верстах к западу от Дунь-хуана, т. е. значительно западнее того места, которое обычно отводилось этой крепости.}.

В то время владельцы земель, через которые проходила дорога, обязаны были снабжать китайских чиновников и послов подводами и лошадьми, а также жизненными припасами безвозмездно {Эта натуральная повинность и поныне сохранилась во всех китайских областях Серединной империи, населенных кочевниками. В Монголии содержание почтового сообщения распределяется между всеми княжествами, в виду чего к отбыванию этой повинности привлекаются не только те княжества, по землям которых проходит тракт, но и все остальные, обязанные или высылать на станцию потребное число юрт, людей и животных или внести тому князю, который согласится нести эту повинность, соответственную сумму деньгами, не превышающую в Халхе 350 ланов в год. Подробнее см. Баранов -- "Словарь монгольских терминов" в "Материалах по Маньчжурии и Монголии", 1911, XXXVI, стр. 261.}. А так как раз'езды этих лиц совершались" часто и притом в сопровождении большого числа прислуги, то естественно, что эта повинность возбуждала немалые неудовольствия среди туземного населения. И чешисцам перспектива подобных поборов ни мало не улыбалась; они надумали уклониться от них, помешав осуществлению проэкта китайцев, но плохо расчитали свои силы и были жестоко наказаны: их князь Гэугу был схвачен и обезглавлен. Тогда народ бежал на восток и вызвал на сцену хуннов, у которых также накопилось не мало поводов быть недовольными китайским правительством. Прежде всего -- эта казнь князя Гэугу и другого князя, Танду, вся вина которого заключалась лишь в том, что, не найдя у китайцев защиты от набегов тибетцев, он вздумал искать ее у хуннов. За обоих просил шаньюй, но эта просьба не только не била уважена, но даже, наоборот, китайцы воспользовались этим случаем, чтобы показать вызванным для присутствия при казни князьям Притяньшанья как мало значения придает император ходатайству повелителя хуннов. Одновременно же хуннско-китайский договор был дополнен новым постановлением, запрещавшим хуннам принимать к себе беглых, чиновников Западного края, усуней и ухуаньцев, хотя последних хунны не переставали считать своими вассалами. Принятие хуннами этого постановления выдвигало ухуаньский вопрос, так как китайцы не замедлили внушить ухуаньцам, что этим актом хунны освобождали их от зависимости, а стало быть и от необходимости платить подати. Столь же неблаговидным способом китайцы подменили шаньюйскую царскую печать обыкновенной, выдававшейся удельным князьям. Наконец, Ван Ман, правивший в то время Китайской империей (9--23 г.), в стремлении ослабить нароставшее могущество хуннов стал приводить в исполнение задуманный им план разделения Хуннской державы на 15 независимых одно от другого владений, ради чего призвал некоторых из сыновей и внуков шаньюй'я Ху-хань-э и об'явил их шаньюй'ями. Этот поступок Ван Ман'а преисполнил негодованием хуннов, и шаньюй У-чжу-лю отдал приказ -- обрушиться на Китай по всей линии. Событие это относится к 11 г. нашей эры.

С этого времени, несмотря на непрекращавшиеся дипломатические сношения между правительствами обеих держав, не проходило года, чтобы северные пределы Китая не подвергались набегам хуннов, и "не видавшие в течение нескольких поколений (80 лет) тревог от маячных огней" {Т. е. огней сторожевых башен, возведенных на расстоянии пяти ли одна от другой вдоль Великой стены (см. Stein -- "Geographische und archäologische Forschungsreisen in Zentralasien 1906--1908" в "Mitteilungen der K. K. Geographischen Gesellchaft in Wien", 1909, LII, стр. 304--305; Bonin -- Voyage de Pékin au Turkestan russe" в "La Géographie", 1901, III, стр. 172--173).}, успевшие заселиться и разбогатеть, они подверглись полному разорению: население их частью было перебито, частью уведено в плен, города и селения разрушены, "кости воинов оставались непогребенными" {Иакинф, op. cit., I, стр. 104.}. Одновременно китайцы вынуждены были покинуть сначала Турфан, а затем, в 20 году, преследуемые восставшими князьями Притяньшанья, и остальные земли Восточного Туркестана.

Нельзя сказать, чтобы за весь этот период времени Ван Ман не делал попыток остановить набеги хуннов, но в его действиях проявлялась нерешительность, и исполнение не соответствовало обширности поставленной им себе задачи -- "загнать хуннов в земли динлинов" {Иакинф, op. cit., I, стр. 100.}. Огромные силы были двинуты в пограничные области, но с трудом собранные здесь 12 корпусов долгое время бездействовали, а затем, когда дезорганизация коснулась армии, ее пришлось частью распустить, частью дать ей иное назначение, так как быстро изменившееся положение дел в империи потребовало от Ван Мана концентрации всех ее сил на защиту престола.

Внутренние затруднения сломили надменность китайцев в их внешних сношениях, и последние посольства Ван Мана несли хуннам вместо угроз дорогие подарки. То-же продолжалось и после переворота 23 года, когда Ван Ман был казнен, и престол заняли сперва Гэн-ши, а засим, когда он его не смог удержать, Гуан Ву-ди, основатель младшей Ханьской династии (25--57 г.).

Оставаясь безнаказанными, хуцны так возгордились своими успехами, что когда к ним в 24 году прибыл китайский посол, шаньюй встретил его высокомерно и при этом сказал: "Хунны и китайцы в прежние времена были братьями. Но у хуннов случились междоусобия, и Ху-хань-э-шаньюй из уважения к дому Хань стал именоваться вассалом. Ныне в свою очередь империя волнуется, и если император Гэн-ши вступил на прародительский престол, то единственно благодаря моей помощи {Говоря таким образом, шаньюй был неправ. К этому заключению он пришел путем следующих посылок: Ван Ман был могуществен; разорив северные пределы его государства, нанеся поражение его войскам, хунны ослабили его могущество; следовательно, только благодаря их силам, дому Хань удалось снова овладеть наследием своих предков.}. Таким образом, роли наши переменились, и дом Хань должен отныне высказывать уважение дому Хуннов" {Иакинф, op. cit., I, стр. 109 и 112.}. Китайский посол пытался протестовать против такого взгляда на положение дел, но безуспешно.

В 25 г. таньюй, "возмечтав поставить государя в Китае" {Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 35.}, принял сторону авантюриста Лу-фаы, уроженца провинции Гань-су, присвоившего себе титул си-пин-вана и выдававшего себя за правнука императора Ву-ди. Ли-фан, однако, не имел успеха, и все, чего достигли хунны в течение последующих 12 лет, было прочное занятие северной части провинций Чжи-ли и Шань-си, откуда они выселили китайцев и где расположились своими кочевьями. Впрочем, враждебные выступления их против Китая после этого не прекратились, и в последующие годы они последовательно опустошали южную часть Шань-си, соседнюю Шэн-си, восточную часть Гань-су и западную Чжилийской провинции. "Ни одного года, по словам китайского летописца, не проходило", чтобы какая-либо часть северной границы не подвергалась опустошительным их набегам, так что к 45 году весь северный Китай представлял из себя уже сплошную пустыню.

В 44 г. Лу - фан скончался, а в 46 г. среди хуннов возникли междоусобия, которые в 48 г. привели к вторичному распадению их государства на части: северную и южную, и к подчинению южных хуннов Китаю {Иакинф -- "Собр. сведений о нар., обитавш. в Ср. Азии в древн. времена", I, стр. 116; de Mailla, op. cit., III, стр. 337, относит это событие к 46 году.

Первое время, в зависимости от хода борьбы с северными хуннами, ставка шаньюй'я южных хуннов перемещалась из местности Ву-юань, к западу от Ордоса, в Юнь-чжун, между Куку-хото и р. Хуан-хэ; засим отсюда в Ордос, в уроч. Мзй-ги, и наконец, вновь в Си-хэ, к западу от Ордоса.}. Что касается северных хуннов, то свои дипломатические сношения с правительством Серединной империи они пытались возобновить, начиная с 51 г.; однако, их посольства хотя и льстили самолюбию китайского двора, но успеха не имели, вызвав даже следующее замечание одного из китайских сановников: "Большое количество их даров, как мне кажется, доказывает лишь их большую бедность, а настойчиво выражаемое желание сблизиться -- их страх и нужду в Китае" {Иакинф, op. cit., I, стр. 122.}. Сдержанность в своих оффициальных сношениях с северными хуннами, подсказывавшуюся желанием не раздражать южных их сородичей, китайцы довели даже до того, что предложили им пользоваться в дальнейшем почтой, а не снаряжать особых курьеров. Тогда северные хунны, действительно поставленные в тяжелое положение разрывом торговых сношений с Китаем, решили добиться своего помощью оружия и в 62 г. вторглись в Си-хэ. В 63 г. они повторили свой набег с еще большими силами, и так как одновременно китайцами перехвачена была переписка, свидетельствовавшая о ведшейся среди южных хуннов пропаганде об'единения обеих частей Хуннского государства, то решено было, во первых, возобновить" торг с северными хуннами, а во-вторых, усилить надзор за южными хуннами.

Но было уже поздно, так как удачный исход набега 63 г. показал северным хуннам возможность безнаказанно грабить Китай, даже имея против себя своих сородичей в качестве его "охранителей".

К концу 60-х годов набеги эти до такой степени участились, что в Хэ-си вынуждены были даже днем держать ворота городов запертыми. Конечно, такое положение дел не могло быть долго терпимо; но четыре армии, высланные в 73 г. против хуннов и прошедшие Гобийскую степь по четырем различным дорогам {В извлечении из "Хэу-Хань-шу", приводимом Шаванном ("Dix inscriptions chinoises de l'Asie Centrale" в "Mémoires présentés par divers savants à l'Académie des Inscriptions et Belles-lettres", XI, 2, 1904, стр. 211), говорится, что в 73 г. против северных хуннов выступили три колонны китайских войск: из Су-чжоу, из креп. Гюй-янь (см. выше стр. 109) и из Да-тун-фу, четвертая-же из Дунь-хуана лишь в следующем году.}, не нашли их в их обычных кочевьях и принуждены были из-под Тянь-шаня вернуться обратно. Впрочем, для Притяньшанья экспедиция эта не прошла совершенно бесследно. Китайцы овладели Ивулу (Хами), завели здесь военное поселение и вновь таким образом "открыли сообщение с Западным краем" {Иакинф, op. cit., III, стр. 102.}. Чеши, Билу {Согласно "Си-юй-тун-вэнь-чжи" (см. Wylie -- "Notes on the Western Regions" в "The Journ. of the Anthrop. Instit. of Gr. Brit. А. Irel.", XL, стр. 102), географическому словарю, изданному в 1772 г., Сынгим занимает территорию княжества Билу Ханьских времен. Сынгимом в настоящее время называется культурная полоса земли вдоль северного склона горной гряды Туз-тау от верховий р. Туок до верховий р. Кара-ходжа, а также ущелье этой последней, носящее название Сынгим-аузе, т. е. ворот Сын-гима (акад. С. Ольденбург -- "Русская Туркестанская экспедиция 1909--1910 года", passim, пишет -- Сенгим-агыз). Я помещаю в Сынгиме заднее Билу, переднее же в Кара-ходжа (см. Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", II, стр. 8).}, Янь-ци {Янь-ци принято отождествлять с современным Карашаром; я же полагаю (см. Грум-Гржимайло, op. cit., II, стр. 11--12), что он лежал западнее последнего, у оз. Ваграш-куля, где Певцовым ("Труды Тибетской экспедиции", I, стр. 337) действительно и найдены были развалины обширного города.} и другие владения покорились. Оба Чеши, северное и южное, представляли в это время уже значительные владения: северное, объединив все земли на запад от Баркульской долины до усуньских кочевий, простиралось на всю южную Джунгарию {Иакинф, op. cit., III, стр. 133.}; южное же владело всей территорией, входящей ныне в состав трех западных волостей Турфанского приставства и частью Карашарского округа {В "Хэу Хань-шу" говорится, что княжество Чегши овладело Юйли, Дань-хуань, Хуху и Утаньцыли (Иакинф, op. cit., III, стр. 102). Очевидно, что составитель имел при этом в виду оба княжества Чеши -- северное и южное, ибо перечисленные здесь владения находились: одни (Юйли и Хуху) по южную, другие (Дань-хуань и Утаньцыли) по северную сторону Тянь-шаня.

Об Юйли я имел уже случай говорить выше, на стр. 116. В "Си-юй-тун-вэнь-чжи" (Wylie, ibid.) говорится, что это -- Халга-амань.

Дань-хуань тот же китайский источник отождествляет с Сайн-тара. D'Anville местность с этим именем показывает к северо-востоку от Урумчи, что отвечает оазису Фоу-кан. На северном же склоне Тянь-шаня помещает это владение и автор "Вэй-лё" (Chavannes, op. cit., стр. 557). По соображениям, изложенным ниже (см. Утаньцыли), я нахожу более правильным поместить его к востоку от Фоу-кана, в оазисе Оань-тай. Хуху "Си-юй-тун-вэнь-чжи" (Wylie, ibid.) отождествляет с Пичаном. Уже Григорьев ("Восточный или Китайский Туркестан", стр. 35) высказал, что Хуху должен соответствовать Токсуну. Это мнение Григорьева было принято мною в 1899 г. (op. cit., II, стр. 8). Позднее ту же мысль высказал Grenard в Dutreuil de Rhins -- "Mission scientifique dans la Haute Asie", II, стр. 61.

Утаньцыли -- транскрипция о. Иакинфа, op. cit., III, стр. 86; Попов ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 436), Chavannes (op. cit., стр. 557) и Wylie (op. cit.) пишут Утаньцзыли. "Си-юй-тун-взнь-чжи" отождествляет это владение с Тэнэгэром. Под этим именем, говорится в примечаниях к "Мзн-гу-ю-му-цзи", стр. 485, известен был уезд Фоу-кан. Если так, и Утаньцыли занимало Фоуканский оазис, то Дань-хуань, граничивший с Утаньцыли на западе, должен быть отодвинут к востоку, в оазис Сань-тай.

Cbavamies, ibid., высказывает предположение, что владение Утаньцыли лежало западнее, между Манасом и оз. Эби-нором. В противоречии с этим предположением находится, однако, следующее китайское указание: В древности на землях уезда Гинь-мань находились владения Дань-хуань и Утаньцыли; в настоящее время эти земли составляют уезд Фоу-кан (Иакинф, op. cit., геогр. указ., стр. 21). Возможность появления гипотезы Шаванна свидетельствует лишь о том, что вопрос о местоположении как здесь упомянутых, так и других небольших Притяньшаньских владений Ханьской эпохи требует пересмотра и специального исследования, которому я отдаться на страницах настоящего сочинения, однако, не могу, так как оно вывело бы меня слишком далеко за его рамки.}. Усилилось также и владение Шань-шань, присоединив княжества Дзюймо, Сяовань, Цзингюэ и Жунлу {Иакинф, op. cit., III, стр. 102.

Благодаря изысканиям, главным образом фон-Стейна в настоящее время имеется возможность с большой долей вероятия отождествить: Цзюймо с оазисом Черчень, Сяовань с Далай-курганом, Жунлу с Талканлыком -- местностями, лежащими у подошвы хр. Алтын-таг, и Цзингюэ с местностью Ромок, в низовьях р. Нии.}. Чувствуя себя достаточно сильными, князья Западного края если и из'явили покорность китайскому императору, то только в надежде найти в нем доброго опекуна, который освободил-бы их от хуннского ига. Но когда их расчеты не оправдались и когда, взамен того, китайский император распорядился послать к ним своего наместника, то они восстали как один человек и при помощи хуннов по частям уничтожили китайское войско. И хотя вслед за этим су-чжоу'ский комендант, явившийся на выручку наместника, и нанес чешисцам поражение под стенами Гяо-хэ-чэна. однако, победа эта не поправила китайских дел в Притяньшанье, и в 77 г. они вынуждены были очистить даже Хами.

Впрочем, торжество северных хуннов было непродолжительным. Несогласия, возникшие среди их родовичей, а засим и постигшие их земли стихийные бедствия (засуха, саранча, сильнейший падеж скота и проч.) привели сначала к отпадению 73 поколений {Это событие китайцы относят к 85 году; два же года позднее, когда на северных хуннов поднялись враги отовсюду, 58 других поколений прикочевало в Шо-фан, Ву-юань и Бэй-ди и передалось здесь китайцам.}, а затем, в 85--93 годах, и к полному разгрому их государства соединенными силами китайцев, южных хуннов {Шаньюй южных хуннов, стремясь об'единить под своей властью всех хуннов, хотел использовать бедствия, выпавшие на долю северной части государства, и побудил китайцев мобилизировать сначала, в 89 г., небольшой корпус, а затем, в следующем году, целую армию, которая двумя дорогами и выступила в Халху. В обоих случаях китайцы в соединении с южными хуннами нанесли поражения северным хуннам, но из указаний "Хань-шу" невозможно восстановить ни их путей через Гобийскую степь, ни районов их столкновений с хуннами. У Hirth'а. ("Ueber Wolga-Hunnen und Hiung-nu", стр. 273) мы находим, однако, следующие указания: 1) в 90 г. (а не в 89 г., как мы читаем у Иакинфа, op. cit., I, стр. 131) северные хунны потерпели поражение у горы Ци-ло-шань (неизвестное место), после чего в преследовании их полководец Дзу-хянь далеко углубился в их земли (отошел 3.000 ли от Великой стены), и 2) в 91 г. (в 90 г. у Иакинфа, ibid.) им нанесено было жестокое поражение у гор Гинь-взй-шань, т. е. Тарбагатайских. То-же известие находим мы и у de Mailla -- "Histoire générale de la Chine", III, стр. 395.}, сяньбийцев {Сяньби нанесли северным хуннам жестокое поражение еще в 87 году. При этом пал их шаньюй Юлю, с которого торжествующие враги не замедлили содрать кожу.}, динлинов и князей Западного края, причем только небольшая часть хуннов успела спастись, откочевав, по словам китайской летописи, "неизвестно куда" {Иакинфа op. cit., I, стр. 132; Hirth, ibid. Ср. Deguignes -- "Histoire générale des Huns, des Turcs, des Mogols et des autres Tartares Occidentaux", etc. 1, 2, стр. 278--279. В "Тун-дянь" (Hirth, ibid.) говорится, что хунны бежали на территорию усуней.} на запад, вся же Халха стала добычей частью сяньбийцев {"Cette époque est le commencement de la grandeur de Sien-pi qui se rendirent redoutables" (de Mailla, op. cit., III, стр. 397).}, частью южных хуннов.

Это момент чрезвычайной важности для истории Европы и Азии.

Потеряв свои земли в Монголии и Бэй - шане, хунны устремились на запад и в последующее за сим время успели подчинить себе огромную территорию от границ Джунгарии, которую им удалось сохранить за собой, до моря Каспийского (или Аральского? -- Цинь-хай) {Иакинф, op. cit., III, стр. 104.

Так далеко к западу хунны проникли, повидимому, много позднее. Древнейшее упоминание имени хуннов у европейских писателей относится к концу I или к началу II века нашей эры. Именно, у Дионисия Ливийца передается в виде слуха, что к востоку от прикаспийских скифов, т. е. в степях, лежащих на северо-запад от Аральского моря, живет народ, именуемый οὗννοι. Согласно сему, китайский Цинь-хай может быть лишь Аральским морем. Только уже в III в. хунны стали продвигаться далее на запад и появились между Волгой и Доном (Моисей Корейский, Зонара). Однако, вероятно, их завоевания к западу от Волги были не прочны, так как только в 376 году, по свидетельству византийского историка Эвнаиил (Дестунис -- "Византийские историки", стр. 125), хуннам удалось окончательно сломить могущество скифов и утвердиться в южно-русских степях.}, населенную частью тюркскими, частью финскими, частью же племенами арийской группы языков, которым они и дали свое имя подобно тому, как сяньби дали свое имя оставшимся в Халхе хуннам {Иакинф, op. cit., I, стр. 163, de Mailla, op. cit., III, стр. 397.}. Но, переместивши центр тяжести своих интересов так далеко на запад, они перестали играть видную роль в дальнейших судьбах Средней Азии, и с этой точки зрения Иакинф был нрав, утверждая, что после поражений 85--93 годов Хуннская держава, как таковая, перестала существовать для Китая.

Как-бы то ни было, но победы китайцев, в столь сильной степени ослабившие могущество хуннов, значительно подняли их престиж в глазах азиатских народов: по отзыву китайского летописца, не только все 50 владений Западного края добровольно подчинились тогда Китаю {За исключением, однако, Яныци. (Иакинф, op. cit., III, стр. 103).}, но даже и более отдаленные государства поспешили "представить дары" императору. Впрочем, китайцы властвовали и на этот раз в Притяньшанье недолго. Уже в 105 году многие князья от них отложились, а в 107 г. этим краем вновь овладели хунны, которые затем вместе с чешисцами перешли в наступление и в течение нескольких последующих лет безнаказанно хозяйничали в Хэ-си {Этому способствовало смутное положение дел в Хэ-си.

В начале 107 г., для войны с хуннами в Притяньшанье, из провинции Лун-си (восточной части нынешней Ганьсуйской провинции) отправлено было цянское ополчение. Цяны, дойдя до г. Су-чжоу, отказались следовать далее и вернулись на родину. В отместку за это их селения были разорены. Но эта жестокость повела лишь к общему восстанию цянов Лун-си. Восстание сопровождалось жестокостями с обоих сторон. По словам китайской летописи, цяны, давно не воевавшие, не имевшие ни лат, ни оружия, шли в бой, вооружившись палками и имея вместо щитов металлические зеркала и кухонные доски. Тем не менее, одушевление их было столь велико, что они наносили китайцам поражение за поражением и вскоре овладели всей восточной половиной Гань-су. Их вожди об'явили себя даже императорами. Восстановить сообщение с городами Су-чжоу и Дунь-хуан китайцам удалось лишь в 115 г., окончательно же подавить восстание в 126 году (И. Бичурин -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 38--51. Об этих событиях подробнее будет сказано ниже).}.

Тем временем в среде хуннов, покорившихся Китаю, волнения не прекращались, и открывшиеся среди них беспорядки закончились наконец тем, что наиболее беспокойные элементы, избрав шаньюй'ем некоего Фын-хоу, откочевали обратно на север. Здесь они продержались, однако, лишь до 117 г., когда атаковавшие их сяньбийны заставили их бежать: Фын-хоу с немногими его сторонниками в Шо-фан, под защиту китайцев, остальных на запад, к северным хуннам.

Вообще, однако, события, следовавшие за 93 годом, описаны в китайской истории очень смутно и иногда настолько неправдоподобно, что приходится думать, что пропуски в анналах были только уже впоследствии, при составлении династийных историй, заполнены без особой критики подобранными легендами.

Одной из таких легенд я считаю и китайский рассказ об образовании в 93 г. государства Юебань {Hirth, loc. cit., читает Ot-pan.} из "малосильных", которые не могли, будто-бы, следовать за остальными хуннами в Кангюй и остались кочевать в южной Джунгарии к северу от Кучи {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древ. времена", III, стр. 163.}.

Klaproth {"Tableaux historiques de l'Asie", стр. 242.}, аргументируя против отождествления среднеазиатских хунну с европейскими гуннами, выдвинул вопрос о народе юебань. в котором он хотел видеть последние остатки некогда столь могущественного хуннского народа, переменившего свое племенное имя. Естественно, что все последующие исследователи хуннского вопроса касались и народа юебань и хотя и доказали ошибочность мнения этого ориенталиста, но оставили без внимания противоречивые китайские известия об этом народе.

Интересны следующие места этих известий.

"Обычаи юебаньцев напоминают обычаи гаогюйцев (уйгуров), но они более опрятны. Моются три раза в сутки; только умывшись, приступают к еде. Волосы стригут подобно населению Западного края, брови подравнивают и смазывают их веществом, придающим им блестящий вид".

"Однажды владетель решился навестить жеужаньского князя, но едва вступил на землю последнего, как заметил, что жители платья не моют, не связывают волос, не умываются, женщины сверх того языком облизывают посуду. Он обратился тогда к свите и сказал: "Вы, конечно, высмеиваете меня теперь за явившуюся у меня фантазию посетить это собачье царство!" и тут же поскакал обратно в свои владения".

Не является-ли такая брезгливость странной для хунна, из поколения в поколение--номада, жившего в обстановке, которая исключала возможность воспитать в себе потребность к той опрятности, о которой свидетельствуют китайцы, и не является-ли это свидетельство доказательством того, что юебаньцы не были не только хуннами, но и кочевниками par excellance?

В "Хэу Хань-шу" содержится указание, что население целого ряда владений, лежавших по северную сторону восточного Тянь-шаня (Пулэй, Цзюйми и др.), вело полукочевой образ жизни, так как основу его благосостояния составляло не земледелие, а скотоводство и коневодство. Служа яблоком раздора между хуннами и китайцами, все эти владения не могли развиваться нормально и, без сомнения, должны были давать большое число эмигрантов. Встория упоминает также и о подневольных массовых переселениях жителей этих владений. Так, когда хунны овладели Западным краем {Более точного указания на время этого переселения в китайской истории не имеется.}, шаньюй выселил пулейских жителей в местность Хаву, положив начало княжеству Хаву {Иакинф, op. cit., III, стр. 131.}. Местность эта находилась на западной периферии хуннских владений, к северу от Чеши, вероятно, не севернее одной из долин в бассейне Черного Иртыша {В "Хэу Хань-шу" говорится, что страна Хаву находилась в 90 днях конной езды к северу от Чешиских владений. Известие это следует, однако, считать ошибочным, так как хуннские владения так далеко к северу не простирались.}. Далее под 10 годом значится: "Сюйличжи, один из чешиских князей, по прибытии к наместнику, был схвачен и позорно лишен головы; тогда старший его брат Хуланьчжи, собрав его подданных, всего до двух тысяч человек, забрав скот и имущество, ушел к хуннам" {Иакинф, op. cit., III, стр. 95.}. Где поселился этот чешиский князь -- неизвестно, но, вероятно, в пределах той же Джунгарии. Наконец, еще один, зарегистрированный историей, случай: "Более 2.000 человек мужчин и женщин Чэн Лян силою принудил уйти из Притяньшанья к хуннам" {Иакинф, op. cit., III, стр. 96.}. Какая судьба постигла как этих, так и других переселенцев -- нам неизвестно: но можно поставить вопрос, не их-ли потомки четыре столетия спустя составили ядро того народа, который китайцам стал иззвестен под именем юебань и связь которого с оседлым населением Притяньшанья проявлялась не только в некоторых сохранившихся у него культурных привычках, но даже и в таких мелочах, как способ ношения волос, подравнивания бровей и проч.

Что же сообщают нам китайцы о возникновении государства Юебань?

"Это был аймак {Можно сожалеть, что о. Иакинф в своих переводах употреблял термины, которые не могли быть известны китайцам той отдаленной эпохи. Аймак -- древне-монгольское название княжеского удела, иногда же нескольких княжеств, об'единенных одной наследственной властью. В данном случае идет речь об отдельном княжестве, вроде княжества Хаву.}, прежде принадлежавший шаньюй'ю северных хуннов, прогнанному китайским полководцем Дэу-хянь. Северный шаньюй, перейдя Гинь-вэй-шань (Тарбагатай), ушел на запад, в Кангюй, малосильные же, лишенные возможности следовать за ним, остались по северную сторону Кучи. Они заняли тут несколько тысяч ли пространства, и число их достигло 200.000 душ. В южной части их владений находится большая гора. Камни по бокам этой горы от жара расплавляются, и жидкость, стекая с горы, в нескольких десятках ли от ее подошвы густеет и отвердевает". Засим из последующего об Юебани видно, что владение это находилось в сношениях с Китаем и жеужанями {О них см. ниже.}, воевало с последними, но покорено ими не было.

Здесь все неясно. Владение Юебань составляло в прежнее время отдельное княжество. Что же, когда оседали по пути малосильные, то в числе их оказались и все юебаньцы? Если обратиться к истории, то в ней мы найдем ясные указания на то, что северные хунны даже в период своих неудач не переставали оставаться господами Джунгарии {См., например, Иакинф, op. cit., I, стр. 132--133, где говорится, что когда шаньюй северных хуннов, имени которого история нам не сохранила, бежал в Кангюй, то оставшиеся в Джунгарии хунны избрали своим главой его младшего брата Юйчугяня, признанного вскоре затем шаньюй'ем и китайским правительством. Юйчугянь был впоследствии изменнически убит китайцами за то, что пытался бежать от навязанного ему пристава, и хотя преемника ему назначено не было, но это, конечно, не значит, что его и в действительности не было, и хунны остались в Джунгарии без государя, что таковой существовал, в этом вскоре должен был убедиться правитель Дунь-хуана, который в 123 г. доносил китайскому правительству, что Хоянь, князь северных хуннов (это не личное имя, а имя династии хуннских князей, владевших Баркульской долиной), владея всей страной между оз. Баркулем и Цинь-хаем, полновластно управляет в Западном крае (Иакинф, op. cit., III, стр. 104--105). Но еще в более ранее время, а именно под 104 г., в китайских анналах говорится о посольстве, прибывшем в Китай от шаньюй'я северных хуннов (Иакинф, op. cit., I, стр. 138; см. также Chavannes -- "Dix inscriptions chinoises de l'Asie Centrale" в "Mémoires prés, par divers savants à l'Acad. des Inscript, et Belles-lettres", 1904, XI, 2, стр. 214.}, пятнадцать же лет спустя вновь настолько окрепли, что перешли в наступление и не только овладели всем Притяньшаньем, но даже отважились напасть на Китай {Иакинф, op. cit., III, стр. 104.}. При таких условиях версия об отсталых, осевших, будто-бы, в Джунгарии, должна быть оставлена, сохранена же та часть известия, которая говорит, что Юебань было отдельным княжеством, находившимся в подчинении у хуннов. Самостоятельности оно достигло, вероятно, не ближе конца II столетия, так как до этого времени китайская история не перестает упоминать о военных столкновениях между хуннами и китайцами с исходом далеко не всегда благоприятным для этих последних.

Неясно также, где находилось это владение.

У о. Иакинфа сказано, что оседание малосильных произошло к северу от Кучи, чему соответствует и описание находящейся там горы (Вай-шаня). Однако, в столь точно указанном месте юебаньцы не могли осесть, что видно из следующего: 1) при своих нападениях на у су ней, о чем будет сказано ниже, жеужане не проходили юебаньских земель; 2) владение Юебань находилось по тем же известиям к северо-западу от владения У сунь, занимавшего в ту эпоху все земли между Шихо, Чугучаком и Иссык-кулем, и 3) владение Юебань простиралось в длину на несколько тысяч ли, т. е. занимало такую площадь, какой, если исключить усуньские земли, нельзя найти в пределах горной страны к северу от Кучи; если же юебаньцы занимали сверх того и Джунгарию, откуда, однако, предварительно им следовало еще вытеснить усу ней, то они не могли не иметь столкновений с сяньбийцами, чешисцами и теми же уеунями, о чем, между тем, история совершенно умалчивает.

Дегинь {Op. cit., V, 2, стр. LXXVII.} не упоминает о Куче, а говорит только, что на южной границе государства находилась гора, "on l'on trouve une sorte de pierre, etc.", и которая называлась Шэ-ли-хуань. Он помещал Юебань в нынешней Башкирии -- мнение, которое разделял и Neumann {"Die Völker des südlichen Russlands in ihrer geschichtlichen Entwickelung", стр. 34--35.

Это предположение, находящееся в противоречии с позднее опубликованными историческими фактами, имеет в настоящее время интерес только для истории вопроса о народе юебань.}. Klaproth отводит этому владению место в Тянь-шане к северу от Кучи, хотя и допускает, что впоследствии оно должно было переместиться на запад, в степь, расположенную по обе стороны гор Улуг-тау и Алгин-тау. Наконец, Аристов {"Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", отд. отт., стр. 77.} находит, что китайское известие не оставляет сомнений в том, что областью кочевий юебаньцев были степи южной Джунгарии. Базируясь, однако, на китайских известиях, пришлось-бы и хагясов, живших, как известно, но верхнему Енисею, поселить в южной Джунгарии, так как страну Гянь-гунь они помещали на западе от Хами и к северу от Карашара.

Не соглашаясь ни с одним из вышеприведенных мнений по соображениям, изложенным выше, я нахожу, что юебаньцы должны были жить, во-первых, в местности, пригодной для земледелия, а во-вторых, к северу от усуней, т. е. на южных и северных склонах Тарбагатая и в бассейне Иртыша, откуда в V веке они, конечно, могли распространиться и далее к западу {Ср. с тем, что сообщает de Mailla, op. cit., III, стр. 395, о бегстве хуннов. Согласно его передачи китайских сказаний, юебаньцы должны были осесть не к востоку, а к западу от хр. Гинь-вэй-шань (Тарбагатайского). По "Тай-цин-и-тун-чжи" (St. Julien -- "Notices sur les pays et les peuples étrangers" в "Journal Asiatique", 1846, VIII, стр. 388) долина Или (низовье ее?) в период дин. Взй принадлежала частью гаогюйцам, частью юебаньцам. Parker ("А thousand years of the Tartars", стр. 168) равным образом помещает владение Юебань в долине р. Или. Находя, что юебань то-же, что збань, эвар, он считает этот народ отраслью эфталитов ("Китай, его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней", стр. 219). Об эфталитах см. ниже. Эта гипотеза, мне кажется, заслуживает внимания.}.

Народ юебань не играл большой политической роли, тем не менее, в качестве форпоста арийской расы {Арийский (иранский ?) тип оказался до такой степени устойчивым, что и до настоящего времени он еще ясно выражен даже в Хами и Турфане, хотя примесь турецкой (хунны, различные турецкие поколения), а впоследствии и монгольской (ойраты) крови именно здесь, в пределах Восточного Тянь-шаня, была всегда очень большой. См. фотографические снимки, приложенные к моему соч. "Описание путешествия в Западный Китай".} его пребывание в долине р. Иртыша не могло не отразиться на антропологии края. В этом его значение и причина, почему я нашел нужным осветить вопрос об его происхождении прежде, чем продолжать повествование о событиях, разыгравшихся в Средней Азии вслед за разгромом Хуннской державы. В этот именно политический момент стало, повидимому, слагаться княжество Юебань, обособившееся в отдельный политический организм лишь позднее, с перемещением главной массы хуннского народа далее на запад, в Тургайскую область.

В 127 году китайцы вновь утвердились в Восточном Туркестане {У de Mailla, op. cit., III, стр. 420, читаем: "Бань-юн с ополчением, набранным в трех княжествах, наголову разбил хуннов, после чего, овладев северным Чеши, поселился в главном городе этого княжества". Вскоре засим Бань-юн овладел и остальными княжествами Западного края, число коих сократилось к тому времени до 17 (Иакинф, op. cit., III, стр. 104--108).} и даже построили в Иву (Хами) укрепление, но, повидимому, с большим трудом удерживали там главенствующее положение {Впрочем это была не первая их попытка после 107 г. восстановить свою власть в Притяньшанье. История младшего дома Хань говорит следующее: "В 112 г. Со-бань отправлен в Иву с гарнизоном из 1000 человек для успокоения края, почему владетели шаньшаньский и южно-чешиский покорились; но через несколько месяцев северные хунны в союзе с владетелем северного Чеши вновь вторглись в Иву, Со-бань был разбит и погиб со всем гарнизоном, владетель же южного Чеши спасся бегством... После сего северные хунны совместно с чешисцами неоднократно производили набеги на область Хэ-си". (Иакинф, ibid.).}. Это ясно видно из того, что уже в 132 году они оказались бессильными предотвратить возникновение в крае междоусобия. Престиж их падал, и в 152 году они должны были открыто признать, что князья Западного края стали относиться к ним с нескрываемыми "холодностью и неуважением" {Иакинф, loc. cit.}. Однако, в течение некоторого времени они продолжали еще держать там наместников, что видно из следующего места китайской летописи: "В 168 г. кашгарский владетель на охоте с китайским великим дуюй был убит Хода, об'явившим себя князем, в виду чего правитель области Лян-чжоу, присоединив к своему отряду ополчения из Яньци. Кучи и обоих Чеши, напал на Ходэ {Иакинф, op. cit., III, стр. 129.}". Но засим всякая связь между Китаем и Западными владениями прекратилась.

Одновременно угасала и власть северных хуннов в Джунгарии. Последней вспышкой их предприимчивости был набег их князя Хоянь на Иву и уничтожение высланной против него небольшой части китайского гарнизона этого города. С подходом, однако, китайского подкрепления, направленного из Дунь-хуана и других городов Хэ-еи, он принужден был отступить за Тянь-шань и даже, повидимому, бежать из Баркуль-ской долины. Это событие относится к 151 году {Chavannes -- "Dix inscriptions chinoises de l'Asie Centrale" в "Mém. prés. pardiv. sav. à l'Acad. d. Inscript. et B.-lettres", 1904, XI, стр. 215--216.}, а засим китайские анналы перестают упоминать о северных хуннах.

Что касается южных хуннов, то, "нечувствительно умножившись", они стали "опасными для Китая", вследствие чего, когда шаньюй в 215 году явился в Ло-ян {Гор. Ло-ян (близь г. Хэ-нань-фу) был в то время столицей государства.}, китайский двор удержал его при себе, для управления же ханством поставил наместника {Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 44.}. Этот порядок управления удержался до 304 года, когда один из таких наместников, родственник шаньюй'я, князь Лю Юань, получивший воспитание при китайском дворе и отличавшийся исполинским ростом и силой, решился воспользоваться смутным положением дел в Китае и провозгласил себя императором {Этот интересный момент китайской истории подробно изложен у de Mailla, op. cit., IV, стр. 239 и след.}. Хуннские князья властвовали над северо-западным Китаем под именем династий Хань (дом Ли) и Чжао (дом Ши) с 304 по 350 год, когда последний из них, император Ши Цзянь, был казнен узурпатором Ши Минь, китайцем по происхождению, провозгласившим себя вслед засим императором {О бесчеловечном указе его -- "предать смерти до единого хунна в государстве" говорилось выше на стр. 15.

В 352 году Ши Минь был в свою очередь казнен Муюн Цзюнем.}. С этого времени китайская история не упоминает больше об южных хуннах {Как кажется, хунны продолжали, однако, еще некоторое время властвовать в Ордосе, что видно из следующего места китайской летописи: "Сяньбийский князь Тоба Шиигянь покорил в 361 году хуннского князя Лю Взй-чэн'я", и далее: "Лю Вэй-чэн'ю поручено управление Ордосом и Заордосом" (Иакинф, op. cit., III, стр. 74--75). Последний хунн, о котором говорится в китайской истории, Ань-Ду-шань, жил в VIII веке.}.

Им на смену явились сяньбийцы, жеужани, различные уйгурские племена и, наконец, турки, о чем -- в последующих главах.

ГЛАВА III.
Сяньбийский период.
(С начала II до половины VI века).

Сянь-би -- название не этнографическое, а географическое {Народы сяньбийской расы называют себя по имени тех гор и долин, в которых живут ("Шань-си-тун-чжи", цитир. у Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 56).}. По словам китайцев, так стали именоваться дун-ху, поселившиеся у гор Сянь-би-шань, в долине Жао-ло-шуй, ныне Шара-мурэни {"Шуй-цзин-чжу", цитир. в "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 167, 269. Впрочем это отождествление оспаривается, и в "Географии области Чэн-дэ", а также в некоторых других китайских сочинениях (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 193, 201, 269 и 270), так называется не Шара-мурэнь, а Ин-цзинь-хэ, левый значительный приток Ляо-хэ.}, после разгрома их государства хуннами (в 208 г. до Р. Хр.).

В китайских анналах сянь-би, как народное имя, стало появляться лишь с 49 г. нашей эры, когда сяньбийский старшина Вянь-хэ, воспользовавшись междоусобиями среди хуннов, предложил Китаю свои услуги по истреблению этих последних. Предложение было принято, и с тех пор, говорит китайская летопись, Бянь-хэ ежегодно являлся в Ляо-дун с головами убитых хуннов для получения условленной платы {Иакинф -- "Собран. свед. о нар., обит. в Средн. Аз. в древн. вр.", I, стр. 162.}. Позднее тот же Бянь-хэ воевал за плату и против своих сородичей ухуаньцев.

С 58 г. известия о сяньби прекращаются, но 30 лет спустя они вновь заявили о себе жестоким поступком: разбив в 87 г. северных хуннов и захватив в плен их шаньюй'я, они замучили его самым варварским образом -- содрав с него кожу {Китайцы не говорят, с мертвого или с еще живого шаньюй'я была содрана кожа. Если с мертвого, то с какою целью?}.

Засим в 93 г. они овладели почти всей Халхой и выступили на историческую сцену преемниками могущества хуннов.

Выше уже говорилось {См. стр. 91.}, что сяньбийцы и родственные им дунху и ухуань были народами смешанного происхождения, сложившимися из динлинского, тюркского и монгольского элементов, и в антропологическом отношении хотя и стояли ближе к динлинам, но говорили на одном из монгольских диалектов. В виду, однако, того большого значения, какое имеет для истории и этнологии Средней Азии вопрос о принадлежности этого народа к той или иной этнической группе, я нахожу необходимым не ограничиваться сказанным, а осветить его возможно полнее {Дальнейшее взято главным образом из моего исследования -- "К этнологии Амдо и области Куку-нора", вошедшего двумя главами (II и III) в т. III моего сочинения -- "Описание путешествия в Западный Китай".}.

В "Географии Тибета" Миньчжул хутукты мы находим такое указание: "От монастыря Го-ман-гонь (Го-ман-сы) на восток, перейдя одну гору, находится монастырь Чувзан (Чейбсен); отсюда на юго-восток в полдня слишком пути находится монастырь Гонь-лун... к северу от этого последнего удел Амдо-Балри... Ниже этого удела -- удел Хор или Долдо... (Живущие здесь) гья-хоры (чжа-хоры) владели прежде восточной и северной частью Амдо'ских земель, но при Танах китайские войска, соединившись с тибетскими, вторглись в их земли, и они подпали под китайское владычество, но земли их в большей части достались тибетцам, и говорят, что это есть начало поселения тибетцев в Домад'е. История о бывших в древнее время у этих чжахоров царях Хор-Трба, владевших половиной Китая, находится в летописях Серединной империи" {Стр. 53--55.}.

Хотя указание это и грешит несколько против истории, тем не менее из него явствует, что амдоские монголы суть потомки сяньбийцев, выселившихся сюда из восточной Монголии в начале IV века нашей эры {О сем см. ниже.}. Этим последним обстоятельством обгоняется и замечание А. О. Ивановского, что в фонетическом отношении язык этих монголов "очень напоминает дахурский, причем некоторые слова, сохранившиеся только в дахурском языке, существуют и в нем" {См. Потанин -- "Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", II, стр. 412.

Дахуры ближе к маньчжурам, чем к монголам; язык их представляет, однако, нечто среднее между монгольским и маньчжурским (Васильев -- "История и древности восточной части Средней Азии", стр. 30 и 130).}.

Откуда почерпнул Миньчжул хутукта вышеприведенное известие, мне, конечно, неизвестно; однако чрезвычайная точность сообщаемых им данных по географии Тибета и обнаруживаемая им при этом значительная эрудиция заставляют относиться к его сообщениям с особым доверием; к тому же самый факт принадлежности чжахоров к потомкам сянь-бийцев не представляет ничего невероятного и уже возбуждался в печати {Потанин, op. cit., I, стр. 347.}.

По словам Потанина, амдоские монголы "называют себя просто монголами"; между тем слуга Гюка, Сантан-джимба, сопровождавший и Потанина в его путешествии, как видно из "воспоминаний" упомянутого миссионера, именовал себя "чжа-хором". Впрочем последнее название осталось небезызвестным и Потанину, но он полагает, что так зовут амдоских монголов тангуты, причем повторяет замечание Рокхилля, что слово "чжахор" происходит от сочетания двух слов: rgya (произносится jya) -- Китай и hor -- хор (название тибетской народности) {"В страну лам", русск. пер., стр. 34. "Rgya" или "дуа" Котвил переводит через "чжя", а не "чжа" (см. Сарат Чандра Дас -- "Путешествие в Тибет", стр. 69 и 103, где Gyarong переведено Чжярон).}; таким образом по Рокхиллю, чжахор значит -- тибето-китаец, а по Потанину, подозревавшему, что хор "имя какого-то кочевого племени, населяющего (населявшего?) северный Тибет, не тибетского происхождения, а может быть, монгольского" {Op. cit., I, стр. 343.} -- монголо-китаец {Grenard (в Dutreuil de Rhins -- "Mission scientifique dans la Haute Asie", II, стр. 455) полагает, что наименование чжахор (rgya-hor), означающее "китайские хоры", дано было одному из живущих в Сининской области оседлых тибетских племен их современниками в отличие от хоров Наг-чу и лишь впоследствии перешло на далдов. Позднее (op. cit., III, стр. 228) тот же исследователь переносит название "хор" на кашгарцев и яркендцев и говорит, что жители Ладака и Рутока под именем страны Хор разумеют Кашгарию. Не под влиянием ли книги Hodgson'а, о чем ниже, были написаны эти строки? Ошибочным считаю также предположение Grcnard'а, что озеро Хор-ба-цо получило это название лишь потому, что лежит на большой дороге в Восточный Туркестан.

Долдо или далдо у Миньчжул хутукты название географическое и потому едва-ли правильно перенесено на чжахоров. Впрочем, может быть, это и не так, ибо, повидимому, народ далда существовал некогда в Маньчжурии, откуда и мог быть увлечен в Сининскую область тогонами; см. Васильеву op. cit., стр. 139, где говорится о бо-далда и шуй-далда, живших еще в XIII в. в Маньчжурии. Далда, по мнению проф. Васильева, то-же, что татар.

Пржевальский ("Третье путешествие в Центральной Азии", стр. 343) чжахорами называет оседлых тангутов Амдо.}.

Неестественность этого словопроизводства совершенно очевидна. Правда, у китайских историков мы часто встречаем подобные сочетания для обозначения народностей смешанного происхождения, как, например, жун-мань, ди-жун и т. д., соответствующие европейским -- англо-саксы, угро-финны, но то ведь историки, а не народ, которому, конечно, будет всегда чуждо сочинительство подобных комбинированных этнических наименований. К тому же происхождение слова чжа-хор может быть об'яснено гораздо проще: "чжа", по свидетельству китайцев, на местном (?) языке означает "белый" {Успенский -- "Страна Кукэ-нор или Цин-хай", стр. 83; "Мзн-гу-ю-му-цзи", стр. 429.}; таким образом наименованию чжа-хор будет соответствовать "цаган -- монгол", под каковым именем в действительности чжахоры и известны у прочих монголов {Пржевальский, op. cit., стр. 330; Потанин, op. cit., I, стр. 342.

Значение определительного "белый", прилагаемого к родовым названиям, в точности не выяснено; однако оно встречается у кочевых племен с древнейших времен. У сянь-би также существовало поколение, которое именовалось "белым" (Иакинф, op. cit., I, стр. 190). Во-далда значит "белые далда".}.

"Хор" -- этническое наименование едва-ли тибетского происхождения. Миньчжул хутукта пишет {Op. cit., стр. 32.}, что это слово испорчено китайцами в "ху", что подтверждает и проф. Васильев {"География Тибета", стр. 5 (примечание).}, с "ху" же или "хорами" китайцы познакомились задолго до Р. Хр. {Иакинф, op. cit., I, стр. 9. У Schotte ("Zur Uigurenfrage"в "Abhandl. der. k. Akad. d. Wiss. zu Berlin", philos-histor. Kl., 1875, стр. 35) читаем: "Unter Hu verstand man in alter Zeit gewisse Nomadenstämme nördlich von China, genauer -- Tung-hu und Lin-hu (Hu in Wäldern), angebliche verwandte der Hiung-nu, und öfter die Hiung-nu selbst".}. После разгрома восточных хоров хуннами, народ этот утрачивает на страницах китайской истории свое племенное название, которое заменяется, как это замечено было выше, географическими -- сянь-би и ухуань. Засим в последующую эпоху и эти наименования исчезают, уступив место наименованиям особо усилившихся сяньбийских родов -- мужунь и тоба. Все эти перемены едва-ли, однако, могли заставить хоров позабыть свое древнее племенное название, и мне кажется несомненным, что тогонцы {О них см. ниже.} вступили на территорию Тибета носителями этого названия. Они заняли всю северную его часть, и весьма естественно, что у тибетцев, сложившихся в государственный организм в долине Цзамбо, именно эта часть Тибета получила название страны хоров -- Хор-ба. Ныне хоров в названной стране уж нет {Oratio della Penna в одном из своих писем, помеченных 1730 годом, пишет о хорах следующее: "Между Татарией и провинциями Чанг и Нгари проживает народ хор, умственно мало развитой, заплетающий волосы в косу и носящий платье татарского покроя; они сохранили свой родной язык, но говорят и по тибетски" (Markham -- "Narratives of the Mission of G. Bogie to Tibet", стр. 313). Ныне эти хоры утратили свою народность и слились с тибетцами, что доказывается существованием среди кукунорских панака поколений чжахор (Rjyäkor) и тоба (Тора) (Rockhill -- "Diary of А Journey through Mongolia and Tibet", стр. 114). Поколение тоба (ванчи тоба) имеется и среди голыков (Потанин -- "Распросные сведения о восточном Тибете" в "Извест. И. Русск. Геогр. Общ.", 1887, стр. 515). Что хоров нет более в центральном Тибете, это доказывается тем обстоятельством, что никто из современных путешественников (Найн-Синг, Ботало,Рокхилль, Бауэр (Bower) и Thorold, Литльдель, М. S. Wellby и N. Malcolm, Дютрейль де-Рэн, Н. Deasy и С. Гедин) их там не встретил.}, но раз данное ей название не только продолжает жить в народной памяти, но и перенесено на кочующие там {Т. е. к северу от Вуй (Уй) и Цзана.} тибетские поколения -- наг-цан, нам-ру, наг-чу и янба-чжань {Про эти поколения у Миньчжул хутукты, op. cit., стр. 32, говорится: "поколения наг-цан, нам-ру, наг-чу и янба-чжань хотя и называют хорами, но они суть тибетцы".}, каковое обстоятельство вполне раз'ясняет ошибку Рокхилля, утверждавшего, что чжахоры -- тибетцы, а не монголы {"В страну лам", стр. 34. По словам Grenard'а. (op. cit., II, стр. 322) наименование "хор" получило у современных тибетцев значение, равнозначущее словам "иноземец", "варвар".}.

Что наименование Хор-ба связано с появлением сяньбийцев в северном Тибете, а не монголов, овладевших им в XVII веке, явствует из того, что осевшие тут остатки этих последних носят у тибетцев наименование "сок", а не "хор", занятая же ими территория, включая область Куку-нор,-- Сок-иёл, т. е. страны, занятой кочевьями народа сок {Hodgson -- "Essays on the languages, literature and religion of Nepal and Tibet"; Markham -- "Narratives of the Mission of G. Bogie to Tibet", стр. XXIV; Montgomerie -- "Narrative of an Exploration of the Namcho, or Tengri Nur Lake, in Great Tibet, made by а Native Explorer (Кишэн-Синг), during 1871-1872" (в "The Journal of the Roy. Geograph. Soc", 1875, XLV, стр. 323); Grenard, op. cit., II, стр. 322; Рокхилль, op. cit., стр. 97, говорит, что тибетцы восточных монголов называют "мар-сок"; Jigs-med nammk'а (Huth -- "Geschichte des Buddhismus in der Mongolei", II, стр. 33) называет их однако "сок".

О монголах соках или, как он их называет, дамсук монголах, упоминает и Пржевальским ("Монголия и страна тангутов", I, стр. 287), причем передает легенду о том, что эти монголы--осевшая в Тибете часть войск Гуши-хана хошоутского. Рокхилль в "Diary of А Journey through Mongolia and Tibet", стр. 157, пишет об этих монголах подробнее; по его словам, старики этого племени говорят еще по монгольски, но по одежде и обычаям совершенно напоминают тибетцев. Вероятно, о тех же монголах пишет и Гюк ("Путешествие через Монголию в Тибет к столице Тале-ламы", стр. 228--229). В заметке о путешествии дурбэтского хамболамы Монкочжеева от Напчу до Сачжацзуна в 1892 году ("Известия И. Русск. Геогр. Общ.", 1895, стр. 570) мы находим объяснение слова "дамсук": оно означает монголов (соков), кочующих на р. Дам. О дам-монголах упоминает и Gutèlaff ("Tibet and Sefan" в "The Journal of the Roy. Geogr. Soc. of London", 1851, XX, стр. 209 и 221). О местности Дам, лежащей к юго-востоку от Тэнгри-нора и населенной монголами (хошоутами армии Гуши-хана), см. также Günther Schulcmann -- "Die Geschichte der Dalailamas ", 1911, стр. 139 и 169.

Moorcroft называет ойратов, вторгшихся в Тибет, сок-ба (см. Abel Rémusat-- "Nouveaux mélanges asiatiques", II, 1829, стр. 342).

Давность наименования Хор-ба для северной части Тибета подтверждается также и передаваемой Наин-Сингом (Trotter -- "Account of the Pandit's Journey in Great Tibet from Leh in Ladak to Lhasa" в "Journ. Roy-Geogr. Soc.", 1877, XLVII, стр. 107) легендой, связывающей это наименование с именем некоего царя Лимура, правившего, будто-бы, этой страной 2.000 лет назад. Засим заслуживает внимания следующее место "Боди-мура" (соч. конца XV века): Сронцзан гамбо поручил управление государством 16 министрам; из них шесть, называвшиеся важнейшими, заведывали сношениями с китайцами и минаками на востоке, с хорами на севере, с Индустаном на юге и с бальбо (непальцами) на западе (Schmidt-- "Geschichte der Ost-Mongolen und ihres Fürstenhauses", стр. 328). Как известно, к северу от Тибета никаких монголов кроме тогонов в эпоху образования Тибетского государства не жило. Наконец, у Миньчжул хутукты, op. cit., стр. 56, читаем: "Уже в глубочайшей древности встречаем мы среди тибетских царей, вельмож и лоцзав (переводчиков) лиц, носящих фамилии китайские и хорские, из чего явствует, что нельзя говорить с уверенностью об единстве происхождения народа тибетского..."}.

Венгерский ученый А. Чома де Köpöc (Csoma de Koros), а вслед за ним и другие орьенталисты причисляли хоров к народам тюркского племени и языка; но факты, на которых базируется эта гипотеза, не кажутся мне достаточно убедительными.

Howorth в "History of the Mongols from the 9-th to the 19-th Century" {Том I, стр. 695.} пишет, что после исследований Hodgson'а не остается сомнений в том, что под именем "хор" тибетцы всегда разумели уйгуров, монголов же называли "сок". Очевидно, Howorth имел в виду статью "On the tribes of Northern Tibet" {Статья эта помещена в цитир. выше сборнике "Essays on the languages, literature und religion of Nepal and Tibet".}, в коей Hodgson действительно говорит, что хоры -- уйгуры. При этом, однако, он причисляет к хорам и магометан (кашмирских выходцев), известных в Лхассе под именем хачи. В хачи (Khachhen) он видит китайское Као-tse, А Kao-tse это -- уйгуры. В уровень с этим заключением я могу поставить лишь не менее удивительное и принадлежащее равным образом Hodgson'у сопоставление имен Сок и Согдиана! {Таких странных сопоставлений, впрочем, не мало в литературе, посвященной Востоку; укажу, например, на сопоставление слов "ди" и "тюрк" (Edkins в "Journ." China Br. Roy. As. Soc.", XXII, стр. 228), "тубала" (наименование племени, упоминаемого пророком Иезекиилем) и "Тобол" (река Сибири) (de Rougemont, Флоринский, op. cit., II, стр. 395; впервые, однако, это странное сближение появилось в "Толковой Библии", изданной в 1724 году в Париже; см. Герард Миллер -- "Описание Сибирского царства", 1750, стр. 2), "Organum" Рубрука, очевидно, территории, находившейся в управлении регентши Эргэнэ, т. е. Джагатайского улуса, и Эргэнэ-хон, долины, считающейся родиной монголов (Howorth -- "History of the Mongols from the 9-th to the 19-th Century", I, стр. 34); всего более таких странных сопоставлений и еще более парадоксальных гипотез заключает книга V. Erdmamiz -- "Temudschin der Unerschütterliche", где, между прочим, находим следующие сближения имен: "Германии" и персидской провинции "Керман" (Кирман), "тукуз" в "тукуз-уйгур" и "тунгуз" (стр. 70, 96--97) и т. д. К этой же категории гипотез следует отнести и догадку Howorth'а, op. cit., I, стр. 31, что наименование жуань-жуань, напоминая название, принятое монголами для своей династии--Юань, позволяет считать их предками ойратов (?!).}

Но в книге Hodgson'а мы находим и нечто положительное, а именно--исследование наречия жителей области в восточном Тибете, носящей также название Хор-ба. Hodgson приходит к заключению, что quasi-арийская внешность (sic!) суб'екта, с которым он имел дело, и который, конечно, и дал ему материал для словаря, а равно особенности языка свидетельствуют о тюркском происхождении народа, населяющего названную страну.

Кроме пундита Кишэн-Синга (А-К) область Нья-рон или Хор-ба посетили американец Рокхилль и полковник Козлов, но ни один из этих путешественников не говорит ничего об особенностях тибетского языка, на котором, судя по исследованию Hodgson'а, изменяются ныне уроженцы этой страны. Проходит обстоятельство это молчанием и Миньч-жул хутукта, который страну Хор-ба называет Хор-хог -- областью Хор {Козлов ("Монголия и Кам", 1, 2, стр. 523) называет эту страну Хор-карн'а-шог.}.

Миньчжул хутукта, Рокхилль и Козлов согласно показывают, что владение это распадается на пять уделов (родов): Хан-cap (Кангзар или Ганзе у Рокхилля, Кансар у Козлова), Мази (Мазур, Мансар), Враг-го (Чан-го, Дза-хог), Бери (Вэрим, Бэрэ) и Дрео (Дра-мон или Чуво, Дэву), но и эти наименования не дают оснований для каких-либо сближений с тюркскими родовыми прозваниями.

Как-бы то ни было, филологические изыскания Hodg-son'а не могут не иметь серьезного значения для этнологии и истории земель, входящих ныне в состав западной Сы-чуани, так как ими затрагивается весьма интересный, но пока, при современном уровне наших знаний исторических судеб этой страны, неразрешимый вопрос--как и в какую эпоху проникли тюрки так далеко на юг. Во всяком случае не им страна Хор-хог обязана своим названием.

Тогонские владения граничили на юге с территорией дансянов, занимавших в начале VII века нынешние земли голо-ков. Тибетцы, овладевшие в 663 г. царством Тогон, вызвали значительное передвижение народных масс в области верхнего течения Желтой реки, в котором главное участие приняли дансяны и тогонцы. Часть этих племен выселилась на северо-восток, в Алашань и Ордосские степи {См. выше стр. 25--26.}. часть осталась на месте {Один из голокских родов носит название ванчи, напоминающее дансянский родванли [Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 238). В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 433, род этот (голокский) назван ван-ши. Среди кукунорских панака Рокхилль также называет поколение Wangsht'ah'а (op. cit., стр. 114). Гренар, op. cit., II, стр. 330, высказывает предположение, что голоки прямые потомки дансянов, но, к сожалению, не подкрепляет его фактами.}, а часть была вытеснена на юг, где мы действительно и находим в настоящее время минягов (дансянов). Что тогонцы также и в этом отношении разделили участь дансянов, видно из того факта, что Шан - Сыло, противник узурпатора Шан-Кунжо, собрал в 843 году в Сун-пане корпус в 80.000 человек, состоявший исключительно из тогонских и яншунских ополченцев {Иакинф, op. cit., I, стр. 227. Тогонцы продолжали существовать, не смешиваясь с другими племенами, до XIII века. Последнее упоминание о них я нашел у Иакинфа в его книге "История первых четырех ханов из дома Чингисова", стр. 146.}. Сун-пан был, конечно, лишь местом сбора тогонских сил, поэтому весьма вероятно, что уже в то время хоры заселяли долину Ниарон. В 861 году Тибетское государство распалось на отдельные владения, а при таких условиях Хор-хог могла получить некоторую самостоятельность, которую и удержала до наших дней. Я замечу еще, что население этой страны заплетает волосы в косу, тогда как жители соседних владений кос не носят {Потанин -- "Распросные сведения о восточном Тибете" в "Извест. И. Русск. Геогр. Общ.", 1887, стр. 510.},-- факт, говорящий во всяком случае за их хорское (сяньбийское) {См. ниже.}, а не тюркское происхождение.

За принадлежность хоров к монголам высказался и Клапрот, но при этом впал в другую ошибку. Тибетцы, говорит он {"Asia polyglotta", стр. 269.}, хорами называют лишь тех монголов, которые кочуют между Тибетом и Малой Бухарией (Восточным Туркестаном) и сами себя именуют сирайголами или шарайголами. Таким образом Потанин, вводя для амдоских монголов наименование "широнгол", только повторяет Клапрота.

Отождествление чжахоров с шарайголами едва-ли можно считать правильным, и вот по каким основаниям.

Пржевальский передает легенду, что некогда всей страной к северу от оз. Куку-нора владели ёгуры, которые были частью истреблены, частью вытеснены в северо-западную часть провинции Гань-су Гуши-ханом ойратским {"Монголия и страна тангутов", I, стр. 287.}. Этих-то ёгуров за 80 лет перед сим, т. е. в 1559 году, поразил Аньда или Алтан-хан, о котором в монгольской хронике "Алтан-тобчи" говорится, что он "покорил шарэгольцев-амдосцев, обитающих между Тибетом и Тангутом" {"Записки И., Археол. Общ.", 1858, XIV, стр. 80 (перев. Галсан Гамбоева).}. Что здесь идет речь именно о шира-ёгурах (сары-уйгурах) {Сведения о сары-уйгурах читатель найдет ниже.}, явствует из того, что юго-западная Гань-су оставалась в то время во власти китайцев. Именно, Алтан-хан несколько лет спустя объяснял китайскому правительству, что грабежи китайских областей, которые позволяют себе кукунорские подданные его сына Бин-ту, вызываются крайней необходимостью и отсутствием средств к жизни, так как вблизи, в Гань-су, для них нет открытых рынков, ходить же в г. Нин-ся и далеко и неудобно. И хотя, снисходя к сему, кукунорцам и разрешен был торг в Гань-су, но этим все же беспокойства на границе устранены не были; чаще же всего от хищнических набегов кочевников страдала Сининская область {Успенский, op. cit., стр. 162.}, т. е. именно тот район, в котором расположены самые западные из селений амдоских монголов. Впрочем Санан-Сэцен совершенно определенно указывает на то, что Алтан-хан поразил шира-уйгуров {Привожу это место: "Im 1573 zog Altan-Chaghan gegen die Chara-Tübet zu Felde, unterwarf sich die beiden Abtheilungen der obern und untern Schira-Uigur und nahm die drei Fürsten der untern Abtheilung nebst vielen des Volkes gefangen". Schmidt, op. cit., стр. 211.}.

В одном из приложений к Санан-Сецену академик Шмидт приводит нижеследующую выдержку из "Водимура": "Сронцзан Гамбо (Лунцзан и Нунцзан китайских авторов) отправил к китайскому императору послов, поручив им высватать ему дочь императора; последний вернул, однако, послов с отказом, после чего послы донесли царю, что император с охотой отдал-бы за него свою дочь, если-бы не помешали шара-шарайгол-тулу-хуньцы (несомненно -- тугухунь), восстановившие его против тибетцев и побудившие его отвечать отказом. Взбешенный царь собрал тогда огромное войско и лично повел его в страну Dsongdschio (?); полководца же Jatong'а послал против тулу-хуньцев, чтобы опустошить их царство. Этот полководец поразил тулухуньцев и преследовал далеко по ту сторону Куку-нора, последствием чего был захват тибетцами тулухуньских земель с оставшимся там населением" {Op. cit., стр. 359.}. Эта выдержка представляет почти дословную передачу китайских известий о тех же событиях, что явствует из сопоставления ее с нижеследующим местом китайской летописи: "Лунцзан отправил в Китай посла с дарами и предложением о браке. Император отказал; но посланный по возвращении ложно донес кяньбе, что принят был императором благосклонно и скоро получил-бы царевну; но только что приехал тогонский король, то китайский двор уменьшил вежливость и отказал в браке, чему причиною полагал он неприязненные внушения тогонского короля. Лунцзан рассердился и с яншунскими цянами совершил нападение. Тогонцы не могли устоять и уклонились на северную сторону Куку-нора, а Лунцзан забрал все их имущество и их скот" {Иакинф.-- "Ист. Тиб. и Хухун.", I, стр. 131.}.

Отождествляя тугухуньцев с шара-шарайголами, тибетский автор впадает в очевидную, как мне кажется, ошибку.

Тогон, а отсюда и тугухунь, что, вероятно, означало "тогонские люди"--"того(н) осунь" {Владимирцов сообщает мне, однако, что "хунь" -- слово более нового образования. Следует также отметить, что Chavannes ("Documents-sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 372), находя чтение ту-гу-хунь неправильным, заменяет его ту-юй-хунь и пишет, что о племени туй или ту-хунь, отождествляемом им с ту-юй-хунь, говорится в маршруте Стой Кан-цзуна, китайского посла, отправленного ко двору цзиньского императора в 1125 году (Chavannes -- "Voyageurs chinois chez les Khitan et les Joutchen" в "Journ. Asiat.", 1898, стр. 420), в письме императора У-цзуна к уйгурскому хану У-цзэ, относящемуся к началу 842 года (Chavannes и Pelliot -- "Un traité manichéen retrouvé en Chine" в "Journ. Asiat", 1913, стр. 252), и в Киданьской истории (v. der Gahelentz -- "Geschichte der Grossen Liao", стр. 25, 187).}, имя династии, а не народа, в качестве же такового оно едва-ли могло удержаться в народной памяти в течение восьми слишком веков; и вот, мне думается, что составитель "Бодимура", найдя в китайской летописи имя неизвестного ему народа тугухунь, властвовавшего когда-то в области Куку-нора, где в его время (в конце XV века) преобладающую, чуждую тибетцам, народность составляли сары-уйгуры, слил обе эти народности в одну, дав ей фантастическое название шара-шарайгол-тулухунь.

Такая ошибка со стороны составителя "Бодимура" тем извинительнее, что уйгуры были действительно давние насельники области Куку-нор, куда они переселились в 1028 году, после захвата Гань-чжоу тангутским королем Юань-хао {В "Мин-ши" говорится, что первоначально Цайдам назывался "Страной сары-уйгуров" (Klaproth -- "Fragmens historiques sur les Ouigours", в "Mémoires relatifs à l'Asie", II, стр. 345).}. Для изустных преданий четыре столетия -- огромный период. А так как и уйгуры были некогда могущественны, то этого, конечно, было вполне достаточно для отождествления обоих имен.

Козлов {Op. cit., стр. 420 и 492.} передает, однако, легенду, производящую население уделов Лхадо и Лин-гузе, в бассейнах рек Меконг и Я-лун-цзян, от монголов-шарайголов, поселившихся, будто-бы, в этой стране уже в эпоху царствования "монгола" Орон-цзан-гамбо. Сюда они явились под предводительством шарай-гола Эрхэ-тайчжи, печать которого, как реликвия, сохраняется у них и до настоящего времени.

У Миньчжул хутукты мы не находим названных выше княжеств {Козлов как будто не уверен в том, что княжество Лхадо называется так в действительности. Лхадо он переводит: лха -- бурхан, дог -- верх; но это название может обозначать и "девять гор" -- Ла-д(г)у.}, но у него сказано, что на востоке от Чамдо лежит местность Мар-Хамс_; население которой, отличаясь грубостью и свирепостью, говорит сходно с минягамп, и далее, что в ней имеются храм и кумиры, воздвигнутые еще при царе веры Срон-цзан-гамбо {Op. cit., стр. 44.}. Подводя засим итог сказанному о нескольких последующих мелких владениях, он добавляет, что население их не настоящие тибетцы и что к юго-востоку от них находятся кочевья сок (сог), ариг и других номадов {Op. cit., стр. 46. Миньчжул хутукта пишет араг, но я думаю, что это ариг, сары-уйгурский род, о котором будет говориться ниже.}.

Из этого ясно, что в легенде, передаваемой Козловым, нашли отражение предания как древнейшие, так и более новые, и что население княжества Лхадо, первоначально, может быть, только минягское, смешалось сравнительно уже в позднейшее время с пришлыми сюда ордами монголов {В Амдо и область оз. Куку-нора монголы стали проникать лишь с начала XVI века, притом первоначально не с севера, а с востока, из Ордоса. Именно, в десятых годах этого столетия сюда бежал с ордосцами Ибура-тайши, который в очень короткий срок (к 1512 г.) овладел всей страной между г. Гань-чжоу-фу и Сун-пан'ом, между долиной р. Хуан-хэ и уроч. Гас. Засим в 1559 г. вторгся в эти земли ордосский князь Алтан-хан, который и посадил одного из своих сыновей княжить на Куку-норе, а другого в Сун-пан'е, к югу от р. Хуан-хэ. Одновременно с Алтан-ханом откочевали на запад и другие роды восточных монголов (Чэчень-тайджи), занявшие под свои кочевья Юй-гу, т. е. "Ильмовые долины". Возможно, что отсюда они продвинулись и в пров. Кам, и среди них именно те, за которыми установилось название широ-монголов. О широ-монголах, живших на южной окраине Гоби, упоминает в своем показании сибирский казак Ив. Петлин (см. донесение Тобольского воеводы, помещ. в стат. списке под 1618 г. в дел. монг. архива мин. ин. д.-- John F. Baddeley -- "Russia, Mongolia, China, being some Record of the Relations between them from the beginning of the XVII-th Century to the Death of the Tsar Alexei Mikhailovich А. D. 1602--1676", etc., in fol, London, 1919, vol. II, p. 71); по поводу этой же части показания Ив. Петлина у арх. Палладия ("Заметки о путешествии в Китай казака Петлина" в "Зап. вост. отд. И. Р. Археол. Общ.", 1892, VI, вып. I--IV, стр. 307) читаем, что это название, хотя и редко, в эпоху Минов прилагалось к урянхам, населявшим юго-восточную Монголию.} и сары-уйгуров. Последнее подсказывается существованием к юго-востоку от этого княжества кочевий соков и фактом большого распространения здесь рода ариг, несомненно уйгурского {Кость арык имеется у киргиз-казаков (см. А. Тцлло --"Первая народная перепись в Киргизской степи", etc., в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1873, IX, стр. 83); вероятно, это тюркизованное арин (Аристов -- "Опыт выяснения этнологического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов" в "Живой Старине", 1894, вып. III и IV, стр. 452). Среди трех уйгурских князей, плененных Алтан-ханом, один, Сагарджайба, был из рода арик (Schmidt, op. cit., стр. 211). Среди кукунорских панака род арик принадлежит к числу наиболее многочисленных.}. Об этом роде пишет Миньчжул хутукта. о нем же упоминает и Козлов, называя среди хошунов, на которые распадается княжество Дза-чю-кава, и хошун Арик {Op. cit., стр. 554.}.

Потанин полагает, что под именем широнголов могли быть известны оба народа -- чжахоры и шира-ёгуры {Op. cit., стр. 345.}, но так как это предположение он не подкрепляет фактами, то я ограничусь указанием, что оно находится в противоречии с тем обстоятельством, что китайцы и тангуты присваивают обоим народам различные наименования: чжахоров китайцы называют ту-жень {В "Иллюстрированном отчете о данниках Империи" ("Хуан-цин-чжи-гун-ту"), изданном в конце XVIII столетия, говорится, между прочим, что в округе Нянь-бзй (Нянь-бо) живет монгольское племя дун-гу, управляемое родовыми старшинами, носящими фамилию Ли и ведущими свое происхождение от Ли-ко-юн'а, тюрка-шато, знаменитого полководца Танской эпохи (Рокхилль -- "В страну лам", стр. 34). Потанин, говоря об амдоских монголах, также пишет, что их старшины или князья носят фамилию Ли и ведут свое происхождение от сановника Танской эпохи Ли-чжина. Ли-ко-юн и Ли-чжин--одно и то-же лицо. А тогда приходится заключить, что еще в XVIII веке китайцы называли чжахоров--дун-гу, что, может быть, следует поставить в связь с более древним дун-ху. Вопрос о происхождении Ли-ко-юн'а не играет в данном случае существенной роли, так как история Средней Азии знает не мало примеров призвания на княжение лиц чуждой национальности, и ниже читатель найдет тому доказательство; к тому же предание говорит, что Ли-ко-юн женился на монголке, очевидно, княжеской династии.}, а шира-ёгуров--хуан-фань. В "Географии Тибета" Миньчжул хутукты мы читаем также: "На север от Цо-нгонь-бо (озера Куку-нор) в смежности с Бари находятся удел Шара-ю-гу, жители коего составляют отрасль уйгуров; большая часть их старшин происходит от чжурчженьских царей, из рода Вань-янь".

Мне кажется, что все вышеприведенные факты устанавливают с несомненностью, что к амдоским монголам не может быть приурочено наименование широнгол и что за ними должно быть оставлено их древнее племенное название хор или чжа-хор, которое, вопреки заявлению Потанина, ими еще не забыто. Об этом свидетельствует миссионер Гюк, это видно и из книги того же Потанина, где читаем, что сами себя амдоские монголы называют чахарами {Op. cit., I, стр. 342.}, в каковом названии следует, конечно, видеть лишь испорченное (может быть не совсем точной записью?) "чжахор".

На основании изложенного я считаю, что тогоны, а стало быть и сянь-би, принадлежали по языку к монгольской группе народов {Этот вывод подтверждается и исследованием К. Shiratori -- "Ueber die Sprache der Hiungnu und der Tunghu-Stämme", в котором автор на основании дошедших до нас остатков их языка пришел к заключению, что народы сяньбийской группы по языку были монголами. В этом он резко разошелся с большинством орьенталистов, которые относили и относят их к тунгузской ветви монгольского племени. Наконец, укажу еще на один довод в пользу монголизма тогонов.

В 1280 году Хубилай отправил для исследования вершин Желтой реки известного китайского математика Лу-ши. Приведенные в обстоятельном рапорте этого последнего (de Mailla -- "Histoire générale de la Chine", IX, стр. 404--405) туземные собственные названия--монгольские: Ходунь-нор (ныне Одонь-тала), соответствующее китайскому Син-су-хай, т. е. звездному морю, долине (тала), испещренной множеством небольших водоемов, Ала (Алак)-нор, Еличи (Элици) и Холань (Хулань, Улань?). Если тогоны не были монголами, то кто другой мог занести в места их кочевий столь рано эти монгольские имена?}; что же касается их антропологического тина, то выяснить последний тем труднее, что сянь-би вступили на историческую сцену не цельной, а уже смешанной народностью, что доказывается хотя-бы разнообразием их причесок: только сяньбийцев-тоба китайцы причисляли к "со-тоу", т. е. к плетущим косу, о муюнах же они этого не говорят, вероятно, потому, что те или брили голову подобно западным сяньбийцам и ухуаньцам или оставляли пук волос на темени подобно восточным сяньбийцам (юй-вынь) {Klaproth -- "Tableaux historiques de l'Asie", стр. 96; Иакинф -- "Собр. свел, о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 240. У Иакинфа сказано, однако, что язык юй-вынь'цев "нарочито разнился от сяньбийского".}.

В сочинениях, трактующих о сяньбийской группе народов, не содержится указаний на физические особенности их типа, и все, что я мог в этом отношении извлечь из китайских анналов, ограничивается заключением китайского сановника Цай-юна, охарактеризовавшего сяньбийцев в следующих словах: "они известны крепостью телесных сил; у них оружие острее, а лошади быстрее, чем у хуннов" {Иакинф, op. cit., I, стр. 173.}, т. е., что они отважнее в бою и сильнее последних. Если сопоставить это замечание с указанием китайской летописи на рослое племя чан-ди, еще в VI веке до Р. Хр. жившее в Хинганских горах {Plath -- "Die fremden barbarischen Stämme in alten China" в "Sitzungsber. d. philos.-philol. Cl. d. Akad. d. Wiss.", 1874, I, стр. 469, 471.}, то невольно напрашивается вопрос, не этим-ли чан-ди сяньбийцы обязаны были своей "крепостью телесных сил" и, вероятно, высоким ростом? {Достойно внимания, что и до сих пор еще уроженцы северовосточного Китая отличаются своим высоким ростом от всех остальных китайцев. При среднем росте китайцев 1,63 (а южных даже 1,62), средний рост уроженцев Чифу и Ляо-дуна, по данным Hager'а. и Welssbach'а, равен 1,68. См. А. А. Ивановский -- "Население земного шара", стр. 63.}. Если так, то сяньбийцы должны были иметь и черты лица, мало напоминающие современный монгольский тип. Было-ли это в действительности, так, видно из следующего.

По словам Рокхилля {"В страну лам", стр. 159.}, население Хор-ба отличается от кочевников Тибета (друпа) менее резкими и грубыми чертами лица, прекрасными большими глазами, почти всегда орлиным носом, и нередко вьющимися волосами; особенной же миловидностью и даже красотой выделяются в Хор-ба женщины.

Ноdgsоn {"Essays of the languages, literature and religion of Nepal and Tibet", II, стр. 78.} дает более детальное описание уроженца страны Хор-ба. Находя, что чертами лица и всей своей изящной фигурой означенный суб'ект напоминал арийца, он в то же время очерчивает его внешность в следующих выражениях: "рост высокий (1,71), но сложение далеко не сильное; руки несколько длиннее, а ноги короче, чем у европейца; голова небольшая (54 сант. в окружности); форма черепа продолговатая (головной указатель 79,9); лицо довольно длинное, овальной формы; лоб узкий и довольно низкий, но не покатый назад; лобные бугры и надбровные дуги мало заметные; скулы тоже не выступающие вперед; глаза довольно большие, карие, с веками, прикрывающими слезные бугорки {Такая форма век -- отличительный признак монгольской расы.}; нос прямой, не слишком выдающийся; ноздри продолговатые, овальные; переносье широкое: рот красивой формы; губы полные, но не вывороченные; зубы ортогнатичны, хорошо поставленные, но не прочные; челюсти небольшие; подбородок округлый, неуходящий назад; цвет кожи очень смуглый, без румянца на щеках; волосы на голове черные, густые, прямые и довольно жесткие, усы небольшие; бакенбарды густые; бороды, а равно волос на груди и на конечностях не имеется.

Дополнением к этому описанию уроженца Хор-ба может служить следующее замечание Козлова {Op. cit., стр. 272.}: уроженцы Кама ростом крупнее кочевников Тибета, значительно их благообразнее и опрятнее; в особенности замечание это должно относиться к достаточному классу населения, где можно встретить грациозных, стройных, румяных девушек; еще более интересными представляются дети с их живыми, блестящими, черными глазенками и густыми, часто вьющимися волосами. Глядя иногда на группу резвящихся детей, я невольно задавал себе вопрос -- на кого они "походили-бы, будучи одеты в соответственный возрасту европейский костюм? И, не задумываясь, отвечал -- на южных европейцев или цыган.

Что же касается той части чжахоров, которая населяет Сининский округ, то хотя о них писали многие, но только у Пржевальского мы находим указание на их тип. Мужчины, говорит он {"Третье путешествие в Центральной Азии", стр. 330.}, несут на себе все признаки разностороннего скрещивания, и "только у женщин сохранился здесь тип, свидетельствующий о том, что они принадлежат скорее к арийской, нежели к монгольской расе".

Свидетельство Пржевальского тем ценнее, что только здесь, в северной части Амдо, тогоны должны были избегнуть скрещивания с дансянами {См. выше стр. 149.}, влиянию коих до некоторой степени можно приписать современный тип камских хор-ба; если, несмотря на окружающее их монгольское море, они все же удержали некоторые характерные особенности европейского типа, то это должно служить доказательством, что в IV веке, когда муюны (тогоны) явились в Амдо и в бассейн оз. Куку-нора, тип сяньбийцев напоминал европейский.

Вывод из вышеизложенного находится в противоречии с установившимся взглядом на природу сяньбийской группы народов: ни с антропологической точки зрения, ни в отношении языка {Когда уже эти строки сданы были в печать, P. Pelliot сообщил мне, что в "Бэй Ци" имеется список некоторых слов тоба'ского языка, который указывает на то, что по всей вероятности тоба'ский язык был турецким.

Выражая здесь искреннюю признательность академику П. К. Пеллио за это сообщение, я все же позволяю себе заметить, что не могу придать ему значение факта, в корне подрывающего изложенную мною здесь гипотезу о монголизме хоров, во-первых, потому, что тоба отличались от остальных хоров некоторыми особенностями, отмеченными уже китайцами, и, во-вторых, потому, что эти "некоторые слова" не подвергались еще специальному анализу и могут оказаться из числа тех, которые искони были общи турецко-татарскому и монгольскому языкам по единству их корней; припомним, что согласно тому, что пишет Ши-гу (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Средн. Аз. в древн. вр.", I, стр. 7), "поколения шань-жунов и дун-ху были предками сянь-би", шань-жунов же Сы-ма Цянъ (Chavannes -- "Les mém. hist. de Se-ma Ts'ien", I, стр. 31) отождествляет с хуннами. Если так, то в языке тоба могли удержаться турецкие слова подобно тому, как в джагатайском -- монгольские. См. выше стр. 85, сн. 1.} она не является такой, какой ее себе представляли со времен Ab. Rémusat до наших дней [Васильев, Franke, Chavannes, Parker {Ни один из этих орьенталистов не предпринимал, впрочем, специального исследования сяньбийского вопроса. Отнесение сяньби к тунгузской народности принималось ими за факт, не возбуждавший сомнений, и только Devéria (см. Dutreuil de Rhins - "Mission scientifique dans la Haute Asie", III, стр. 137) и позднее К. Shiratori рискнули высказаться за их принадлежность к монгольскому племени.}], а именно -- тунгузской ветвью монгольского племени. Этот вывод большого значения, и он вполне оправдывает то длинное отступление, которое пришлось для него сделать. А засим я возвращаюсь к изложению исторических судеб сяньбийцев в связи с историей Западной Монголии.

Последовавший за падением Хуннской державы шестидесятилетний период ознаменовался мелкими стычками и борьбой сяньбийцев с Китаем, южными хуннами, ухуаньцами и даже между собой {Так, в 127 году, пристав Гын-е с сяньбийскими войсками князя Шуай-чжун'а нанес жестокое поражение сяньбийцам, вторгшимся в Ляо-дун.}, причем сяньбийцы то покорялись китайцам, посылая им заложников {В 110 году таких заложников в Китае собралось около 120 человек, но и после того сяньбийцы "то покорялись, то вновь отлагались" (Иакинф, op. cit., I, стр. 164).}, то вновь отлагались и производили набеги за укрепленную линию {Эти набеги сяньбийцев простирались до области Шо-фан.}. Сяньбийцы в эту эпоху распадались на множество родов, не об'единенных между собой и преследовавших каждый свою собственную политику; тем труднее было китайцам добиться спокойствия на границе. Впрочем, они старались бороться с ними силами пограничных варваров--хуннов и ухуаньцев, поощряя к тому последних щедрой раздачей громких титулов и подарков, и только в исключительных случаях посылали отряды своих стрельцов и латников; так' было, например, в 118 году, когда сяньбийцы в больших силах вторглись в Чжилийскую провинцию, предавая огню и мечу города и селения. В общем, однако, хотя из этих пограничных столкновений китайцы и выходили в большинстве случаев победителями, но что значило для них разбить силы одного, двух, даже десяти князей, когда таких князей, всегда Зотовых взяться за оружие, насчитывалось у сяньбийцев свыше 120! Чувствовалась необходимость решительных действий в более широком масштабе, разгром всей массы сяньбийцев, но к этому Китай не был готов: все его внимание поглощала в это время западная граница, где китайские полководцы в борьбе с восставшими цянами {См. выше стр. 132--133.} терпели поражение за поражением.

Лун-си {Ныне округа Лян-чжоу-фу, Лань-чжоу-фу и Гун-чан-фу.} и Бэй-ди {Ныне область Цин-ян-фу.} были потеряны, смежная часть провинции Шэнь-си разорена, "народ пришел в ужас и бежал на юг, за Желтую реку" {Иакинф -- "История Тибета и Хухэнора", I, стр. 41.}, даже область Хэ-нэй {Округ Хуай-цин-фу в провинции Хэ-нань.} оказалась в опасности. При таких условиях растерявшееся правительство не нашло ничего лучшего, как, отозвав главнокомандующего китайскими силами на западном фронте, подвергнуть его унизительному привозу в столицу {Г. Ло-ян близь г. Хэ-нань-фу, провинции Хэ-нань.} в клетке и заключить в тюрьму. Второй мерой было распоряжение -- перейти к обороне и построить новую укрепленную линию в составе 616 небольших крепостей.

Но и эта мера оказалась мало действительной: правительственные войска продолжали отступать, и пламя восстания охватывало все новые и новые округа.

Спасли положение баньшуньские мани (южные динлины) {См. выше стр. 16.}, прозванные за их ратные подвиги в эту войну "божественным войском". К ним, как победителям, тотчас же примкнули населявшие Сининский округ юэчжи {Небольшая ветвь юэчжиского племени, оставшаяся в Нань-шаньских горах и засим выселившаяся в бассейн Сининской реки.} и некоторые цянские роды, а засим восстание пошло быстро на убыль. Однако, еще в 115 году положение дел на западной границе было настолько серьезным, что министр Юй-юй определил его в следующих выражениях: На границе сосредоточено ныне свыше 200 тысяч войска, но и эти силы еще не обеспечивают успеха. А между тем страна разорена, и сельское население, несущее все тяготы казенной службы по снабжению войск, не видя себе защиты, бросило и земли и промыслы. При таких условиях трудно предвидеть вероятные последствия нового поражения императорских войск, а между тем оно возможно, так как военные власти действуют, не принимая во внимание условий борьбы с противником, который "наступает подобно туче, а отходит подобно опущенной тетиве". Преследовать их, имея в своем распоряжении лишь пехоту,-- бесполезно. И о победе можно будет мечтать лишь тогда, когда собранные на границе пехотные части будут заменены легкой конницей.

Потушено было это восстание только в 126 году, но ликвидировать его удалось не скоро, так как цяны, отвыкнув за истекший двадцатилетний период от китайского гнета, не легко снова ему подчинялись. В 140 году понадобилось даже вновь построить около трехсот крепостей и снарядить огромную армию, и хотя на этот раз с мятежниками удалось справиться сравнительно довольно скоро, но войска все же не распускались до 145 г., несмотря на то. что содержание их истощало последние ресурсы казны. По произведенному тогда подсчету война с цянами поглотила свыше 34 миллионов лан серебра -- сумму баснословную для того времени, и понятно, что при таких условиях предпринимать одновременно какие-либо крупные операции против сяньбийцев было-бы для империи непосильно.

В начале второй половины II столетия нашей эры среди сяньбийских князей выдвинулся некто Таньшихай (Тань-ши-хуай), которому легендой приписывалось сверх'естественное происхождение. Он сумел объединить под своей властью весь сяньбийский народ и в очень короткое время овладел прежней территорией Хуннской державы от Тарбагатанских гор до побережья Великого океана: на юге он опустошил китайские пограничные земли, на севере и востоке отразил нападения динлинов {Это, насколько мне известно, последнее упоминание китайской летописи о северных динлинах, живших в бассейне р. Селенги. Впрочем у Иакинфа ("Записки о Монголии", III, стр. 81) говорится о каких-то динлинах, покоренных императором Тоба Дао в 429 г. Я не имел возможности проверить это указание.} и государства Фу-юй {У корейцев -- Пу-ю. Оно владело территорией между средней Сунгари и хребтом Чан-бо-шань и было завоевано Муюном Хой в 285 году.}, на западе поразил усуней. Сталкивался-ли он при этом с северными хуннами -- неизвестно; но так как после вторжения сяньбийцев в Джунгарию китайская история не упоминает более об этом народе {См. выше стр. 139.}, то возможно, что сяньбийцы положили конец их господству в этой стране, заставив последние их остатки выселиться на запад {Не тогда-ли члены хуннской княжеской фамилии Хоянь, владевшей Баркульской долиной, были уведены на восток, где засим они и утратили свою национальность. Янь Ши-гу, писатель VIII века, говорит о фамилии Хоянь как сяньбийской (см. Devéria в Dutreuil de Rhins -- "Miss, scient, dans la Н. As.", III, стр. 137)}.

Начиная с 156 года, редкие годы проходили без того, чтобы сяньбийцы не вторгались в пределы Китая. Северные его окраины были до тла разорены, огромное число китайцев перебито, очень многие уведены в плен. Императорское правительство не знало, что предпринять и как усмирить лютость Таньшихая, который отказывался и от титулов и от каких-либо договоров на основе "мира и родства". Особо отмечен в китайской истории 16S год, когда сяньбийцы проникли далеко внутрь страны и когда пострадали три новых обширных района Серединной империи -- Ю-чжоу {Шунь-тянь-фу, Пекин.}, Бин-чжоу {Ныне -- Тай-юань-фу.} и только что ставшая оправляться после восстания цянов область Хэ-си. Но засим Таньшихай приостановил на некоторое время свои вторжения в Китай, будучи, вероятно, занят военными делами на севере, где им были присоединены обширные территории, входящие ныне в состав южных частей Иркутской и Томской губерний {Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 53. Говорю предположительно, так как не могу указать времени, когда эти завоевания, если только они действительно имели место (Иакинф не сообщает источника своих сведений), были произведены.}. Они возобновились в 174 году, когда опустошена была область Бэй-ди.

Под 177 г. в китайской летописи говорится: с весны этого года сянь-би произвели более тридцати набегов, причем три высланные против них армии хотя и проникли далеко внутрь неприятельской территории, но были там почти уничтожены Таньшихаем, который захватил их обозы и бунчуки {Иакинф -- "Собр. сведен, о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", I, стр. 170 и 174.}. Выгнав из своих владений китайцев, Таньшихай той же осенью вторгся в Ляо-си {В настоящее время область Юн~пин-фу.}, после чего перебросился на крайний запад и в 178 году напал на Су-чжоу.

Это вторжение сяньбийцев в Хэ-си было последним при жизни Таньшихая. Он скончался в 381 году, а несколько лет спустя распалось и созданное им государство.

До 235 года, пока власть над значительной частью наследства Таньшихая удерживалась еще в слабых руках его преемников, последние, пользуясь смутным положением дел в Серединной империи {Эпоха троецарствия (221--265 г.), характеризующаяся борьбой трех царств -- Вэй, У и Хань, на которые распалась тогда Китайская империя.}, предпринимали иногда набега на ее северные пределы, но засим и в среде сяньбийцев, как во всей остальной Восточной Азии, настал период безначалия и волнений, направивших избыток народной энергии на внутреннюю борьбу за власть, вместе с чем прекратилась и запись о событиях в Монголии в китайских анналах. Имя сянь-би исчезло со страниц истории, пятьдесят же лет спустя, одновременно с об'единением всего Китая под властью Сы-ма-яня, основателя Цзиньской династии, в восточной Монголии народилось сильное сяньбийское государство Муюнов (Мужун).

В смутную эпоху, последовавшую за 235 годом, один из сяньбийских родовичей Мохоба овладел округом Ляо-си и здесь поселился. Его внук Муюн Шегуй переместился далее на север, к реке Ляо-хэ. Он уже настолько усилился, что китайский двор вынужден был согласиться на принятие им титула шаньюй. Это обстоятельство не помешало ему, однако, овладеть Чан-ли, одним из китайских городов в Ляо-си {Вероятно, Мохоба овладел лишь частью Ляо-си; далее говорится, что Муюн Хой разорял Ляо-си.}. Его сын Муюн Хой начал свою военную деятельность с почти ежегодных вторжений в Китай. Его купили, дав ему громкий титул сяньбийского главноначальствующего. В 285 г. {Иакниф, op. cit., II, стр. 18. Вероятно, однако, несколько позднее, так как в 285 г. он лишь принял в управление наследие отца; см. Иакинф, op. cit., I, стр. 176.} Муюн Хой овладел царством Фу-юй. В 289 г. он перенес свою резиденцию из города Цзинь-чжоу-фу в Ги-чэн (Да Ги-чэн), лежавший к северо-западу от г. И-чжоу. Здесь он был в 302 г. окружен сяньбийцами юй-вынь {Это племя, которое китайцы, может быть, совершенно правильно относят к сяньбийской группе народов, населяло горную область к востоку от верхнего течения Ляо-хэ. Позднее они получили у китайцев название хи. Турки называли их татаби.}, но без труда заставил их отступить. Юй-вынь претендовали на первенство среди восточных сянь-бийцев, и это было уже не первое их выступление против муюнов, но в борьбе с последними они терпели неудачу за неудачей. Так было и в 319 г., когда Муюн Хань нанес им решительное поражение, так было и позднее, до полного их разгрома в 343 г., когда последний из их правителей должен был бежать в Гао-ли (Ко-рио, Корею), а народ был расселен среди муюнов {Иакинф, op. cit., I, стр. 186; ниже, 1, 2, стр. 243, ошибочно сказано в 333 г.}. В 311 г. Муюн Хой покорил сяньбийские поколения су-хи и му-вань, кочевавшие к югу от Мукдена, в 313 г. нанес поражение владению Ду-ань {Иакинф, op. cit., I, стр. 186; ниже, 1, 2, стр. 243, ошибочно сказано в 333 г.}, у которого отнял древний город Ту-хэ {Он лежал к северо-западу от города Цзинь-чжоу-фу.}, в 319 г. вышел победителем из трудной борьбы с коалицией трех государств--Юй-вынь, Ду-ань и Гао-гюи-ли {По корейски -- Ко-гу-рио. Первоначально гаогюйли жили в долине верхнего Ялу-цзяна, но засим постепенно овладели Северной Кореей и восточной частью Ляо-дуна.}, организованной и поддержанной китайцами, и после сего приобрел такое могущество, что китайский двор "поспешил" наградить его титулами: северного полководца, ляодунского князя и пинчжоуского {Пин-чжоу -- ныне Юн-пин-фу.} губернатора; однако еще ранее он присвоил себе титул великого шаньюй'я {Такой титул стал необходим в виду того, что многие из сяньбийских князей стали именоваться шаньюй'ями и утверждались в этом звании китайским правительством. Впрочем и князей, титуловавшихся великими шаньюй'ями, одновременно было несколько.}, который в 318 году и вынуждены были признать за ним китайцы. Он скончался в 333 году.

Среди его преемников возникли междоусобия, в которых приняли участие дуаньцы и ляодунцы. Благородный поступок Муюн Ханя, из любви к отечеству ограничившегося лишь отражением войск Муюн Хуана и не допустившего своих союзников дуаньцев развить их успех, предотвратил, однако, катастрофу.

Возвратив в 336 г. отнятый у него Муюн Же нем Ляо-дун, Муюн Хуан провозгласил себя ваном (царем), а династии дал имя Янь.

Предпринятый им вслед засим в союзе с царством Чжао {Об этом царстве, основанном хуннским полководцем Ши Лэ, провозгласившим себя ваном, а в 330 г. императором, см. выше стр. 140.} поход против владения Ду-ань хотя и увенчался успехом, но послужил поводом к ссоре с Ши-Ху. государем Чжао. и к воине между прежними союзниками. В этой далеко не равной борьбе {Если верить китайской летописи, Ши Ху двинул против муюнов полумиллионную армию и флот из 10.000 судов.} двух царств победили муюны, но блестящий исход борьбы с могущественны мхуннскнм императором, законченной в 340 году, не удовлетворил честолюбивого Муюн Хуана, и в 342 г. он предпринял свой победоносный поход на Северную Корею (Гао-гюй-ли), который и закончился полным разгромом и покорением этого царства. В 344 г. им было уничтожено владение Юй-вынь -- последний член той коалиции государств, которая поставила себе задачей уничтожить мую-нов. В 348 г. он скончался.

Его преемник Муюн Цзюнь овладел царством Чжао, казнил узурпатора Ши Минь и в 352 году принял титул императора.

История этой империи представляет почти непрерывный перечень интриг и убийств в среде императорской фамилии, и, как следствие, быструю смену правителей, что, конечно, не могло не отразиться на прочности и долговечности государства: в 370 г. оно было завоевано циньским государем Фу Цзянем II, в 384 г. восстановлено, в 398 г. распалось на два царства -- Северное и Южное Янь, а в 410 г. оба эти царства были уничтожены, все же представители императорской фамилии Муюн, а также лица, имевшие с ними родственные или служебные связи, в общем около 13.000 человек, казнены.

Та легкость, с какой в Восточной Азии в описываемую эпоху создавались и рушились обширнейшие монархии, всего очевиднее доказывается историей возникновения и падения Циньской империи.

Ее основателем был диский (динлинский) князь Фу Хун из окрестностей города Лё-яна. В 347 году он встал во главе всякого сброда, которого было не мало в то безначальное время повсеместно в Китае, и, располагая силами около ста тысяч человек, сумел так повлиять на чжаоское правительство, что император поспешил признать его главнокомандующим в Гуан-чжуне (Си-ань-фу). В 350 г. он разбил войска имперского министра Яо И-чжуна, такого же, как сам, авантюриста, и принял титул шаньюй'я, но затем был убит одним из своих полководцев. В том же году его сын Фу Цзянь отнял столицу империи Чан-ань (Си-ань-фу) у захватившего ее незадолго перед тем авантюриста Ду-хун и, воспользовавшись беспорядками, вызванными в государстве полководцем Ши Минь {См. выше стр. 140.}, об'явил себя императором царства Цинь.

В 357 г. на престол вступил Фу Цзянь II. Покончив в 367 г. со смутами в своем государстве, он в 370 г. одним мощным ударом овладел империей Муюнов, после чего до 40.000 сяньбийских семейств было выселено в долину Вэй-хэ; затем в 373 г. он покорил Шу (Сы-чуань) и в 376 г. княжество Лян {У китайских историков более известное под именем Цянь Лян. Оно создано было в 313 г. китайцем Чжан-гуй на землях, входящих ныне в состав областей Лян-чжоу-фу и Си-нин-фу (см. Franke -- "Eine chinesische Tempelinschrift aus Idikutschahri bei Turfan", стр. 9; Devéria -- "Stèle Si-hia de Leang-tcheou", 1898, стр. 9).} и царство Дай {Царство сяньбийцев - тоба; о нем ниже.}. Об'единив таким образом под своею властью огромную территорию от Кореи до окраин Тибета и Куку-нора {У Иакинфа ("История Тибета и Хухунора", I, стр. 119) читаем даже, что он владел южной Монголией, областью Куку-нора и Восточным Туркестаном, но подтверждения сему я не нахожу в исторической литературе, посвященной этому периоду. Впрочем, у того же автора имеется указание, что в 381 г. к Фу Цзяню на поклон явились послы 62 иностранных владений; среди них должны были находиться и послы князей Восточного Туркестана.}, он решился наконец. и на борьбу с Южным Китаем. Туда он направил огромные силы. Едва, однако, он вступил на территорию Цзиньской империи, как в тылу у него возникли серьезные беспорядки, приведшие к восстановлению монархии муюнов и отторжению провинции Бэи-ди, где Яо Чан, сын упоминавшегося выше авантюриста Яо И-чжуна, провозгласил себя ваном, дав своей династии наименование Младшей Цинь. Фу Цзянь II поспешил вернуться обратно, но в нервом же столкновении с муюнами был разбит, бежал, в горах Ву-цзян схвачен Яо Чаном и тут же казнен. Это событие отнесено китайской летописью к 385 году, а десять лет спустя рушилась и обширная Циньская империя, просуществовавшая едва 44 года и раздробившаяся на части, о которых придется сказать несколько слов ниже.

Пока эта трагедия разыгрывалась в пределах Северного Китая, в южной Монголии назревали события, которые в дальнейшем своем течении обняли и те территории, которые входят в состав Западной Монголии.

Полагают, что сяньбийцы тоба выселились на север, в бассейн Онона {"Мэн-гу-ю-му-цзи", прим., стр. 360; Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", I, стр. 188. Подтверждением сему служит следующее место "Вэй-шу": в 443 г. ко двору Тоба Дао прибыло посольство из страны У-ло-ху. Послы сообщили императору, что к северо-западу от их родины сохранилась гробница его предков, представляющая каменное сооружение, имеющее 70 фут. высоты, 70 шагов от сев. к югу и 40 шагов от востока к западу (Hirth -- "Die Kaiser-Gräber in Centralasien" в "Ver-handl. d. Berl. anthropol. Gesellsch.", 1890, стр. 52--55; "Мэн-гу-ю-му-цзи", прим., стр. 361). Hirth полагает, что владение У-ло-ху находилось в долине Кэрулюн. Приводимые в "Мэн-гу-ю-му-цзи" расстояния не оправдывают этой гипотезы, но едва-ли им следует придавать решающее значение.}, за несколько десятков лет до Р. Хр. Оставаясь в зависимости от хуннов, они не могли, конечно, играть политической роли, но в конце I столетия ио Р. Хр. причина их вынужденной пассивности перестала существовать, и они исподволь подчинили себе окрестные земли, образовав под главенством единой ханской власти союз 39 уделов. В III веке началось их движение к югу. Они заняли земли севернее Долон-нора с центром у оз. Далай-нор, т. е. земли, входящие ныне в состав монгольских княжеств Абага и Абаганар {В "И-тун-чжи" (Иакинф, loc. cit.) говорится, что земли княжества Абага и Абаганар были под властью сяньбийцев тоба при династии Цзинь. Что, однако, эти земли были заняты ими несколько ранее, доказывается тем обстоятельством, что они, согласно "Ган-му", уже в 261 г., т. е. за четыре года до возникновения Цзиньской империи, проникли в Чзн-ло (Гуй-хуа-чэн), которым и овладели.}, засим, раздвигая пределы своих кочевий, к 261 году распространились на юг до Юй-чжоу и Сюань-хуа-фу и на запад до Ордоса.

В 295 г. хан Ито перешел на северную окраину Гобийской пустыни и, пройдя далеко на запад, покорил более тридцати владений. Что это были за владения и где они находились -- нам неизвестно, но судя по тому, что пишет Ab. Rémusat {"Remarques sur l'extension de l'empire Chinois du côté de l'Occident"в "Mémoires sur plusieurs questions relatives à la géographie de l'Asie Centrale", стр. 107, где говорится: "Les princes de cette dynastie (Wei, Topa), originaires de la Sibérie, avoient conservé des relations avec toutes les tribus qui habitaient au-delà du lac Baikal jusqu'à l'Obi et jusqu'aux contrées voisines de la mer Glacial".}, можно думать, что здесь идет речь о тех же государствах, которые были некогда завоеваны Таньши-хаем {См. выше стр. 161.} и засим, по распадении Сяньбийской державы, отложились.

Тоба Илу, избранный в 307 году ханом, продавая свои услуги Цзиньской империи в ее борьбе с царством Хань, добился от нее значительных территориальных уступок и титулов: сначала великого шаньюй'я и князя Дай, а затем в 315 г. и царского; но последним ему не суждено было долго пользоваться, так как в том же году он был убит своим сыном.

Это убийство вызвало междоусобия, закончившиеся с восшествием на престол Юй-люй'я, который "на западе завоевал древние усуньские земли {Выражение "древние усуньские земли" является неопределенным указанием на ту территорию, которая присоединена была Юй-люй'ем к Тобаским владениям. Что, делая такое указание, китайцы не имели в виду долины р. Или, как то полагает о. Иакинф ("Записки о Монголии", III, стр. 73), это -- очевидно, так как Илийский бассейн был последней из занимавшихся усунями территорий. Что ими не могли быть также и земли в бассейне Булунгира, явствует из того, что в восточном Принаньшанье в это время существовало уже княжество Лян (см. выше стр. 166), которое должно было служить Юй-люй'ю помехой для овладения названным бассейном. Таким образом остается предположить, что под "древними усуньскими землями" китайцы разумели территорию в области Хангайских гор (см. выше стр. 99). Но тогда должен представиться еще более темным вопрос о тридцати владениях, покоренных в 295 году ханом Ито, лежавших на северной окраине Гобийской пустыни и к западу от Онона, ибо едва-ли тоба могли пускаться на завоевание южной Сибири, не обеспечив себе обладания бассейном Селенги.}, на востоке покорил все, лежавшее от Уги {Владение У-ги (У-цзи) находилось в Маньчжурии к северу от Гао-гюй-ли ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 361; Schott -- "Aelteste Nachrichten von Mongolen und Tataren", стр. 7). У-цзи -- потомки су-шэней. О су-шэнь упоминается уже в так называемой бамбуковой летописи ("Чжу шу-цзи-нянь"), где они под именем си-шэнь или цзи-шэнь названы в числе тех инородцев, которые в 2225 г. до Р. Хр. из'явили покорность императору Шунь. Следующую, более достоверную, дату приводит "Тун-цзянь Ган-му", где говорится, что послы названного племени явились с данью ко двору У-вана в 1103 году до Р. Хр.; наконец, в "Хзу Хань-шу" встречается указание, что су-шэнь'ские послы приходили и ко двору Кан-зана. В "Хэу Хань-шу", в "Цзинь-шу" и в "Минь-чжоу-юань-лю-као" говорится, что они жили к северу от Бу-сянь-шань (ныне -- Чан-бо-шань) и к востоку от племени мань-го; в Ханьскую же эпоху, как это видно из китайского исторического атласа "Я-си-я-ли-ши-ди-ту", они занимали долину среднего и нижнего течения р. Сунгари. Позднее, в эпоху Хэу Хань их имя исчезает, изменяясь в и-лоу, и еще позднее, при северной Вэйской династии, в у-цзи. При Сунской династии наименование у-цзи удерживает только одно из племен бывшей су-шэнь'ской племенной группы, вся же масса последней получает собирательное имя мо-хэ. Впрочем "Тун-чжи" сближает у-цзи и мо-хэ фонетически, причем указывает, что мо-хэ есть испорченное слово от звукового комплекса у-цзи. Всего долее наименование мо-хэ удержалась у населения Амурской долины ниже устья Сунгари, где оно было известно под именем хэй-шуй мо-хэ, т. е. мо-хэ Черной реки. Во-хай, получившие в VII столетии первенство в Маньчжурии, происходили, по словам Ма-дуань-линя, из отдела мо-хэ, известного под именем сун-мо или су-мо мо-хэ (Гребенщиков -- "Маньчжуры, их язык и письменность"в "Изв. Восточн. Института", 1912, XLV, вып. I; Горский -- "Начало и первые дела Маньчжурского дома" в "Трудах членов Росс, духовной миссии в Пекине", 1; Иакинф -- "Собр. свед. о народ., обит, в Средн. Аз. в древн. врем." II; J. Dyer Ball -- "Things Chinese or notes connected with China"; Parker -- "А thousand years or the Tartars", 1895; Wylle -- "Chinese researches", 1897, IV, стр. 241; С. de Harle -- "Histoire de l'Empire de Kin", стр. 1--3; архим. Палладий -- "Дорожные заметки на пути от Пекина до Благовещенска через Маньчжурию", 1870). Имя у-цзи удержалось в Маньчжурии до конца XVI столетия (Рудаков -- "Материалы по истории китайской культуры в Гириньской провинции", I, стр. 7; Гребенщиков, op. cit., стр. 12).} на запад" {Иакинф -- "Собр. свед. о народ., обит, в Ср. Аз. в древн. вр.", I, стр. 193.}. В 321 г. и этот хан был убит, после чего в государстве Тоба наступил смутный период, ознаменовавшийся частой сменой ханской власти и попытками претендентов укрепиться на тобаском престоле при содействии соседних владетелей -- сяньбийцев (Янь и Юн-вынь) и хуннов (Чжао). Единодержавие удалось восстановить только Тоба Шиигяню, возведенному на престол тобаскими старшинами в 388 году.

"Вэй-шу", наделяя этого государя качествами хорошего правителя и полководца, говорит, что ему удалось не только сохранить "наследие предков", но и раздвинуть пределы государства "с востока от Сумо {Река Сунгари.} на запад до Полона {Владение, находившееся в восточной части Ферганы.

Столь далекое распространение на запад владений Шиигяня возбуждает, однако, большие сомнения; во всяком случае известие это не подтверждается другими китайскими историческими сочинениями, трактующими о том же предмете.}, с юга от Инь-шаня на север до песчаной степи" {Иакинф, op. cit., I, стр. 194.}. Эти границы, однако, не точны, так как уже в 340 году Шиигянь перенес свою резиденцию в Дай, т. е. далеко на юг от Иньшаньских гор; с другой же стороны нельзя было говорить и о сохранении "наследия предков", когда все завоевания тобаских ханов к северу от Гобийской пустыни оказались утраченными.

В 376 году он был убит одним из своих сыновей, что вызвало смуту в ханской семье и способствовало быстрому занятию столицы войсками Циньской империи. Фу Цзянь II, овладев царством Дай, разделил его на две части: восточную, от Желтой реки на восток, он оставил за шиигяневым внуком Тоба Гуем, поручив ее управление до совершеннолетия последнего князю Лю Кужиню, над западной же поставил ордосского князя Лю Вэй-чэня {См. выше стр. 140.}, главного виновника тех событий, которые довели царство Дай до столкновения с могущественной Цпньской империей.

Тоба Гун принял в свои руки управление государством в 386 году, т. е. в момент распадения Циньской монархии. Но этот момент не мог быть им в полной мере использован, так как за истекший десятилетний период царство Дай не только успело переменить сюзерена, но и внутри его определились тенденции сепаратизма, которые необходимо было прежде всего подавить.

Первой жертвой предприимчивости Тоба Гуя был Лю Оянь, сын Лю Кужиня, успевший приобрести большое значение и силу в южной Монголии. Тоба Гуй сумел привлечь на свою сторону Муюн Чуя, и соединенные их войска очень быстро покончили с этим владетелем. Следующим противником, с которым Тоба Гун также скоро расправился, был Выньгэди, князь жеужаньский {Об этой народности см. ниже. Васильев ("Приведение монголов в покорность при начале Дайцинской династии", при л. к III т. книги Потанина -- "Очерки сев.-зап. Монголии", стр. 306) полагает, что жеу-жань можно читать и ю-жань.}. Жеужани были с давних пор данниками тоба, с разделением же царства Дай на две половины, их кочевья отошли к Лю Вэй-чэшо. Тоба Гун напал на Выньгэди, когда же жеужани бежали на север, догнал их и, вернув обратно, силой принудил их поселиться к востоку от Желтой реки. Лю Вэй-чэнь выслал войска на защиту жеу-жаней, но в первом же столкновении с тоба они были разбиты, после чего Тоба Гуй вторгся в Ордос и быстро овладел всем этим краем. Бежавший Лю Вэй-чэнь был убит своими же спутниками, а его наследник и с ним до 5.000 родовичей были казнены по приказанию Тоба Гуя.

Видя такие успехи своего вассала. Муюн Чуй решил остановить их силой оружия: но значительная армия, посланная им в 395 г. в Ордос. была почти уничтожена Тоба Гуем, так как даже пленные, всего в количестве до 50.000 человек, были преданы смерти. Начатая столь бесчеловечным актом {Мне приходилось отмечать, что сяньбийцы отличались особой жестокостью. Эта черта их национального характера проходит красной нитью по всей их истории, где случаи одновременных казней тысяч людей и убийств ближайших родственников, не исключая отца (так погиб, как мы ниже увидим, и император Тоба Гуй), составляют обычное явление. Вместе с тем, однако, не было в Средней Азии народа, среди которого история отметила-бы столько примеров доблести, самоотвержения и незлобивости, как у сяньбийцев. Очевидно, темперамент этого народа совмещал крайности.} война между муюнами и тоба продолжалась два года и закончилась в исходе 397 г. в пользу последних завоеванием ими всей той территории, которая принадлежала муюнам к югу от Великой стены. Не дожидаясь, однако, исхода ее, Тоба Гуй счел своевременным подчеркнуть свою независимость принятием императорского титула. Своей династии он дал имя Вэй, в 496 г. измененное в Юань-вэй.

В 899 году он нанес решительное поражение гаогюйцам, населявшим степи к северо-западу от современного Гуй-хуа-чэна, и, забрав большое число пленных, перевел их на северные склоны хребта Инь-гаань, к северу от города Дай {Согласно Иакинф, ("Зап. о Монг.", III, стр. 79), в том же году Тоба Гуй завоевал Тарбагатай. Если даже он и действительно посылал войска так далеко на запад, то это завоевание не было прочным, ибо уже в 402 г. Джунгария ему больше не принадлежала.}.

В 401 г. он вступил в борьбу с царством Цинь {См. выше стр. 166--167.

Это царство (на некоторое время даже империя), возникшее в 385 г. на землях, входящих ныне в состав Шэньсийской провинции и юго-восточной Гань-су, было уничтожено Цзиньской империей в 417 г. Его основатель Яо Чан был потомок Шаоданов, т. е. цян по происхождению.}, принявшим сторону бунтовавших жеужаней, но должен был вскоре ликвидировать эту войну, удовольствовавшись самыми ничтожными ее результатами, в виду тех серьезных последствий для государства, к каким грозил привести бунт жеужаней.

Среди этих последних выделился князь Шелунь, которого китайская летопись аттестует находчивым, злым и лукавым {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 208.}; по несомненно, что он был также смел, решителен и талантлив. Потерпев неудачу в своих первых столкновениях с императорскими войсками, он сумел, однако, поднять и увлечь за собой на север и запад весь жеужаньский народ, силами которого и завоевал северную Монголию от Чао-сяни {По корейски -- Цзо-сион -- государство, владевшее территориями северной Кореи и юго-восточной Маньчжурии.} до Яньци (Карашара) {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 209; Parker, op. cit., стр. 161; Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 221.

Указание "Вэй-шы" на Карашар, как на предел завоеваний Шелуня на западе, кажется мне странным. Хотя южное Притяньшанье и находилось в это время в зависимости от гаогюйцев, но Шелунь, вторгаясь в их владения во главе конных полчищ, не мог, конечно, избрать для этого путь вдоль лишенных растительности южных склонов Тянь-шаня; он несомненно шел южной Джунгарией, причем так как китайская летопись на этот раз ничего не говорит об его столкновении с усунями, то я из этого заключаю, что на запад он овладел территорией Джунгарии до границ усуньскнх владений, т. е. до р. Куйтун. Если в дальнейшем границы жеужаньских владений и были продвинуты на запад, то лишь за счет усуньских земель; ошибочно поэтому Gaubil ("Mémoires concernant l'histoire etc., des Chinois, par les missionnaires de Pékin", XV, 1791, стр. 418, 419) пишет: "ils se fesaient payer tribut par les princes du nord des Indes, par ceux du pays Balk et par ceux qui régnaient dans la Transoxane. Ils occupaient tous les pays entre les fleuves Selinga, Orgoun, Irtis, Oby et les vastes pays au nord du fleuve Si-hian (Tche, см. стр. 403), jusqu'au nord de la mer Caspienne. C'est sans doute la puissance de jeou-gen qui obligea les Alains et beaucoup de hordes des Huns à passer les fleuves jaick et Volga pour aller s'établir ailleurs". Gankil, очевидно приписал жеужаням завоевания, совершенные другим народом -- эфталитами. Впрочем в "Вэй-шу" (Specht -- "Etudes sur l'Asie Centrale d'après les historiens chinois* в "Journ. Asiat", 8-ème série, 1883, II, стр. 328) говорится: "Юэчжи, владения коих на севере соприкасались с владениями жеужаней, терпя от набегов последних, вынуждены были удалиться в Боло -- местность, как думает Specht, лежавшую на запад от Бамиана (ср. J. Marquart -- "Ueber das Volkstum der Komanen" в "Abhandlungen d. kön. Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen", philol.-hist. Klasse, n. Folge, 1914, XIII, I, стр. 70, где читаем: ..."nach der Stadt Baichan (gr. βαλαἅμ) am Busen von Krasnowodsk verdrängt worden waren"). Затем далее (ibid., стр. 348) Specht резюмирует китайские известия так: "В начале V века жеужани изгнали Ци-до-ло, царя кушанов, на запад и вынудили его перейти на южную сторону большого горного хребта, где ему покорилось пять княжеств, лежавших к северу от Канда-хара". В "Бэй-шы" (Иакинф, op. cit., III, стр. 172) те же факты излагаются, однако, иначе: во 1) говорится, что набеги жеужаней вызвали лишь перенесение столицы государства в Боло, а не передвижение туда всего народа кушанского; во 2) что они не имели последствием бегство Ци-до-ло на запад, и 3) что поход последнего в северную Индию не находился в какой либо связи с враждебными выступлениями жеужаней. Весь ход исторических событий указывает, однако, на то, что и перенесение кушанской столицы в Боло не могло быть вызвано набегами жеужаней на Тохарестан, так как так далеко на юг эти последние не проникали. Самое большее, что можно в этом направлении допустить, это набег их грабительских шаек на Фергану после того, как усуни были уже вытеснены из центрального Тянь-шаня за Алайский хребет. Такие набеги совершали они и на оазисы Восточного Туркестана.}. Покорив на своем победоносном пути гаогюйские поколения, "он сделался столь сильным и страшным" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 208.}, что заставил даже Тоба Гуя, этого дальновидного правителя и смелого полководца помириться с потерей огромной территории к северу от Гобийской пустыни.

Таким образом почти внезапно возникло мощное жеужаньское государство, опиравшееся, главным образом, на силы гао-гюйцев, многочисленные, но разрозненные поколения коих разбросанно кочевали на огромном пространстве между Джунгарским Ала-тау, Хангайской горной страной и Инь-шанем.

Что же это были за племена -- эти жеужани и гаогюйцы, столь неожиданно выступившие на историческую сцену в первых ролях? О гаогюйцах мне приходилось уже упоминать выше {Стр. 18, 69.}; их значение в истории Средней Азии будет выясняться постепенно при изложении последующих событий, подробно же я остановлюсь на них в тот момент, когда к ним перейдет активная роль; что касается жеужаней. то наши сведения о них сводятся к следующему.

В "Ган-му" под 521 г. говорится, что родиной жеужаней была "великая песчаная степь" -- Да-цзи {Иакинф, op. cit., III, геогр. указ., стр. 14; idem -- "Записки о Монголии", III, стр. 101.}. В этом указании нельзя видеть противоречия с тем местом "Бэй-шы", где говорится, что жеужани платили дань тобаским ханам куницами и соболями, так как в той же "Бэй-шы" далее говорится, что сюда, в Гобийскую степь, жеужани перекочевывали лишь на зиму, лето же проводили на северной ее стороне, т. е. очевидно в Хангайских горах.

Основателем жеужаньского княжества китайская летопись считает некоего Мугулюя, по прямой линии от которого в шестом колене и происходил тот князь Выньгэди, о котором говорилось выше. Из этого следует, что в Да-цзи жеужани поселились лишь в III веке по Р. Хр.. в то время, когда и тоба двинулись к югу от бассейна Онона. Впрочем на этот счет имеется прямое указание китайской летописи, поясняющей, что Мугулюй был современником хана Гефыня.

О Мугулюе говорится, что волосы у него были наравне с бровями. Этот гориллоподобный морфологический признак, являясь индивидуальной, а не расовой особенностью, не может иметь значения при решении вопроса о принадлежности жеужаньского народа к той или иной этнической группе. Не разрешается этот вопрос и данными китайской истории, так как "Вэй-шу" видит в нем ветвь дун-ху {Анахуань, хан жеужаньский, также считал, что род императоров Юань-вэй одного происхождения с его родом (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 226).}, "Сун-шу", "Лян-шу" и "Нань-шы" {K. Shiratori -- "Ueber die Sprache der Hiungnu und der Tunghu-Stämme", стр. 18, 19.} считают его племенем, родственным хуннам, и, наконец, "Бэй-шы" (?) приписывает Мугулюю гаогюйское происхождение {Иакинф -- "Зап. о Монг.", III, стр. 101.}. Может быть доля правды содержится в каждом из этих источников, так как "жеужань" не племенное прозвание, а наименование того княжества, которое удалось образовать Челуху, сыну Мугулюя, из всякого сброда {Всего поэтому правильнее видеть в жеужанях конгломерат осколков различных народностей, первых "казаков", союз под главенством хана всяких беглых элементов, какие и в последующие эпохи не раз слагали в Средней Азии государства.}.

Последующие 130 лет вассальной зависимости могли усилить его лишь за счет естественного прироста населения, но и к 390 г. оно все еще оставалось ничтожным владением, распадаясь на два удела, с которыми легко справлялись даже небольшие отряды войск, посылавшиеся Тоба Гуем.

Это следует иметь в особенности в виду при дальнейшем ознакомлении с судьбой Жеужаньской державы, ибо вся ее мощь построена была на умелой эксплоатации сил многочисленных гаогюйских поколений, не доросших еще в то время до сознания племенного своего единства.

Жеужаньское государство существовало в течение 150 лет, но уже в 506 году император Сюань-ву (Тоба-Ко) приказал ответить жеужаньскому послу следующее: "Шелунь был отложившийся подданный дома Вэй. В то время, в виду особо трудных обстоятельств, допущено было сношение посольствами. Ныне, однако, жеужаньский дом находится накануне утраты всех своих владений. В виду сего, если Тохань желает соблюсти долг пограничного вассала, то должен доказать искренность своего подданства более осязательным образом, чем присылкой послов с предложением мира". Таким языком китайский двор {Употребляю это выражение, так как к этому времени тобаские императоры успели вполне окитаиться. Уже Тоба Хун, окружив себя китайцами и переняв все обычаи китайского двора, издал указ, воспрещавший ношение хорского (т. е. сяньбийского) одеяния и употребление при дворе хорского языка, его же преемники, мечтавшие овладеть всем Китаем, были еще большими гонителями всего родного, дабы заставить китайцев позабыть их иностранное происхождение.} мог говорить только с представителем государства, материальные силы которого были ничтожны. Трудно указать момент, когда Жеужаньское государство достигло апогея своей мощи: преемники Шелуня увеличили несколько захваченную им территорию, но с другой стороны терпели такие поражения, что только отсутствию у них серьезных противников можно приписать то обстоятельство, что им удалось сохранить обладание северной Монголией в течение сравнительно долгого периода времени. Характерно в этом отношении то место указа императора Сюань-ву, где говорится, что он единственно потому "не простирает еще своих видов на север, что страна Гян-нань, т. е. южный Китай, остается не покоренной". Именно честолюбивая мысль--объединить под своей властью весь Китай, ставшая заветом императоров Юань-вэйской династии, спасала Жеужаньское государство от их решительного удара.

Еще Klaproth высказывал предположение, что жеу-жани {De Groot -- "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit", I, стр. 181, название этого народа пишет Dsu-dsu (Dsut-dsut, Dsurdsut). Marquart -- "Ober das Volkstum der Komanen", стр. 88, 89, 96, пишет, что в "Сун-шу" тотже народ именуется да-дань или дань-дань -- название, которое, может быть, следовало-бы поставить в связь с позднейшим да-да.} -- авары, оттесненные в Европу турками {"Tableaux historiques de l'Asie", стр. 116. До Клапрота ту же мысль, хотя и не особенно решительно, высказали Deguignes и, как это пишет Parker (см. Koloman Némäti -- "Die historisch-geographischen Beweise der Hiung-nu=Bun Identität", стр. 28), Gibbon. Сам Паркер относится, однако, вполне отрицательно к этой гипотезе.}. Klaproth упустил, однако, из виду свидетельство византийского историка Феофилакта Симоката, указывавшего на то, что авары, вторгшиеся в 558 году в Европу {Что эти авары вышли из Западной Монголии, явствует из факта существования и до настоящего времени в бассейне р. Тельгир-морина хошуна, носящего название Уар-гуни (Потанин -- "Очерки сев.-зап. Монголии", II, стр. 23), т. е. то именно название, которое давали себе и некоторые отделы аваров, производившие его от имен двух своих ханов -- Уара и Хуни (Saint-Martin, прибавл. к IX т. Lebeau -- "Histoire du Bas-Empire", стр. 361 и 373). Аристов -- "Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", etc., в "Жив. Стар.", 1896, вып. III и IV, стр. 310, высказывает довольно обоснованное предположение, что авары, бежавшие в Европу, были частью тургешского племени. См. т. III, гл. V, настоящего сочинения.}, не имели ничего общего с теми аварами, царство коих было уничтожено турками и остатки которых бежали под защиту китайцев {"Таугаст", правильнее -- "Таугач", "Табгач". Под этим именем у турок и у византийских историков (Феофгиакта Самоката) известны были китайцы. См. Klaproth -- "Noms de la Chine", стр. 213 (цит. по Richtgofen -- "China", I, стр. 551); Yule -- "Cathay and the Way Thither", I, стр. LII, LIII; Chavannes, op. cit., стр. 230; Radloff -- "Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", III, 1895, стр. 428; Thomsen -- "Inscriptions de l'Orkhon" в "Mémoires de la Société Finno-Ougrienne", 1896, V, стр. 139; Marquart -- "Eranschahr nach der Geographie des Pseudo-Moses-Xorenac'i" в "Abhandi. d. kön. Gesell, d. Wiss. zu Göttingen", phil-hist. Cl., n. Folge, 1901, III, стр. 317; Hirth -- "Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 35. Pelliot ("L'origine du nom de "Chine"" в "Toung Pao", VIII, стр. 731--732) связывает это наименование с народным названием "тоба", в древнекитайском произношении -- "так-бат".} и народа мукри {Этот народ отождествляется Шаванном (ibid.) с му-ги, впоследствии мо-хо, Marquart'ом ("Eranschahr", etc., стр. 54) с меркитами.}. Этих-то последних аваров Sаint-Mаrtin {Прибавл. к IX т. Lebeau -- "Histoire du Bas Empire", стр. 361.}, Marquait {"Eranschahr", etc., стр. 53, 54.}, Chavannes {Op. cit., стр. 230, 246--247.} и Franke {"Eine chinesische Tempelinschrift aus Idikutschahri bei Turfan", стр. 15.} и отождествляют с жеужанями, что, нисколько не подвигая нас вперед в раз'яснении вопроса об этнических особенностях этого народа, создает, однако, странную теорию о существовании двух различных народов, носивших одно и то-же название. Не менее странно также и то обстоятельство, что об имени народа, сложившегося в политический организм на границе Китая и там же лишившегося своего политического бытия, мы узнаем от византийца и притом историка, далеко не всегда находившегося на высоте понимания излагавшихся им событии и известного равнодушием к истине {Равным образом попытка Шаванна, op. cit., стр. 232, сопоставить народное имя Кермихион, как составное из "керм" (иранское - червь) и "хианас" (Hyanas) -- этнического названия, встречаемого в Авесте, с именем "жуань-жуань" кажется мне неудачной хотя-бы уже потому, что последнее наименование, повидимому, не народное имя и даже не наименование государства, а кличка, по созвучию данная жеужаням императором Тоба Дао, который хотел ею сказать, что в качестве соседей жеужани столь же неприятны и беспокойны, как насекомые жуань-жуань. Впрочем, слово "насекомое" играет, может быть, здесь роль, как и в происхождении слова "башкир" (у Ратид эд-Дина, Идриси и нек. др. писателей--башкурт; см. Березин -- "Нашествие Батыя на Россию" в "Журн. Мин. Народн. Просв.", 1855, V, отд. отт., стр. 7) -- наименования народа, пришлого, вероятно, с востока. Рашид упоминает о племени куркут, жившем в Монголии, и Березин, ibid., полагает, что баш-курты, где "курт" может означать насекомое, составляли лишь главный отдел этого племени. У киргизов и до сего времени сохранился род кызым-курт.}.

С отвлечением интересов Юань-вэйской монархии к югу и захватом жеужанями власти в Халхе и восточной Джунгарии, история этих последних приобретает для нас первенствующее значение. Однако, для понимания той политической обстановки, среди которой жила Средняя Азия в период, предшествовавший появлению турок в роли ее завоевателей, необходимо вернуться к сяньбийцам и их деятельности в качестве восстановителей единодержавия в северной половине Китая.

В 409 г. император Тоба Гун был убит одним из своих сыновей. На престол вступил Тоба Ци, который, казнив преступника, сумел быстро подавить те волнения, которые готовы были охватить молодую империю. Будучи миролюбивым по натуре, он вынужден был, однако, вести внешние войны с южным Китаем и жеужанями. Первая окончилась присоединением провинции Хэ-нань, вторая--бегством жеужаньского кагана {Этот титул впервые появляется у жеужаней. Parker, op. cit., стр. 139, считает его более древним, но едва-ли правильно. Ср. Маг quart, op. cit., стр. 53.} Датаня, покушавшегося было на империю, на северную окраину Гобийской пустыни. Тоба Ци скончался в 424 г., еще при жизни передав управление государством сыну своему Тоба Дао.

Подобно своему деду Тоба Гую, император Тоба Дао был не только хорошим и просвещенным правителем государства, но и талантливым и отважным полководцем, ведшим свои войска от победы к победе. Окруженный враждебными государствами, неоднократно действовавшими в союзе между собою, он громил их армии на юге, западе и далеком севере, но, придав таким образом особый блеск своему царствованию, он в своей семейной жизни оказался очень несчастным; в 451 г. он был даже вынужден, поборов в себе отцовские чувства, казнить своего старшего сына и наследника. И самая его смерть была неестественной: в 452 г. он был убит сторонником казненного сына, евнухом Цзун-ай.

Из веденных им войн наибольшего нашего внимания заслуживают его войны с жеужанями.

Какой же территорией владели жеужани?

Шелунь после разгрома гаогюйских кочевий поселился. говорит китайская летопись {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 208.}, в долине Жао-ло-шуи (Жо-ло) {Ныне Ин-цзинь-хэ.}, т. е. на восточном склоне Хинганских гор, где его земли должны были примыкать к территории царства Янь. Но как-далеко отсюда простирались они на запад и юг, и где проходила граница между его владениями и владениями Юань-вяйской империи, нам неизвестно. Можно лпшь предполагать, что она совпадала с северным водоразделом р. Дуань-хэ и затем вдоль гребня Большого Хингана выходила на северную окраину Гобийской пустыни, огибая таким образом ту часть степного пространства с озером Далай-нор в центре, которая была занята сяньбийцами-тоба еще в начале III века {Такая близость коренных тобаских земель была вероятной причиной последующего переноса ханской ставки к южному подножию Хангайских гор.}.

Северная граница Шелуньских владений еще менее нам известна, чем восточная. На северо-западе она должна была соприкасаться с владением Юебань {См. выше стр. 133 и след.}, что явствует из следующего места "Вэй-шы": "Юебаньский владетель находился в дружеских сношениях с Датанем. Желая навестить его, он в сопровождении конвоя из нескольких тысяч человек вступил в его земли, но затем, убедившись в варварстве жеужаней, возвратился обратно" {Иакинф, op. cit., III, стр. 163--164.}. Этот поступок, показавшийся оскорбительным Датаню, дал повод к войне между обоими государствами, закончившейся, вероятно, не в пользу жеужаней, так как далее в той же "Бэй-шы" говорится, что юебаньский владетель вступил в 429 г. в соглашение с Табо Дао об одновременном нападении на жеужаней с востока и запада, что и было, как мы ниже увидим, осуществлено. К этому летопись добавляет, что обмен посольствами между союзниками после сего не прекращался -- свидетельство очень важное, в полное мере опровергающее указание "Мэн-гу-ю-му-цзи" {Стр. 151.} на поглощение Юебаньского владения жеужанями.

В "Бэй-шы" мы встречаем еще одно указание на северный участок границы Жеужаньского ханства. Именно, в ней говорится, что к северо-западу от этого последнего находилось сильное и богатое владение потомков хуннов, уничтоженное Шелунем после упорных и кровопролитных боев.

Где находилось это владение?

К северо-западу от Шелуньских владений, как мы уже видели, лежала Юебань; далее же к востоку шли земли турок. Таким образом, руководствуясь указанием китайской летописи, мы не найдем территории, которую можно было-бы выделить иод сказанное владение. Однако, китайским определениям стран света, в особенности того времени, не следует придавать преувеличенного значения, так как направления обыкновенно брались от главного административного центра государства, будь-то город или ханская ставка, в даннохМ случае, вероятно, от р. Жао-ло-шуй, притом по отходящим от него путям, в виду чего, говоря о Селенге, например, китайская летопись могла-бы сказать, что эта река протекает вдоль северо-западной границы государства. Нечто подобное, надо думать, имело место и в данном случае, и о. Иакинф, руководствуясь вышеизложенным и созвучием, как он говорит {Op. cit., 1, 2, стр. 209.}, слов "фгынь" -- названия реки, в долине которой произошла первая схватка между противниками, окончившаяся не в пользу Шелуня, и "Онгин", мог, конечно, поместить сказанное владение в восточном Хангае. Но при этом он не принял во внимание того обстоятельства, что жеужани, искони населявшие северную окраину Да-цзи, т. е. южное подгорье восточного Хангая, должны были владеть также и долиной реки Онгин. Если, однако, не здесь, то севернее это владение действительно могло находиться, и тогда становится возможным другое отождествление, а именно, реки фгынь с рекой Эгинь, левым значительным притоком Селенги, вытекающим из южного конка оз. Косогола. Что это отождествление верно, явствует из того, что далее {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 217.} та же река пишется уже своим настоящим именем -- Эгынь. Она служила северным предельным пунктом. до которого доходили полководцы императора Тоба Дао в своих преследованиях жеужаней.

Переходя к западной и южной границам жеужапьеких владений, надлежит заметить, что в этом направлении преемники Шелуня сумели несколько раздвинуть пределы государства за счет усуньских земель, ибо в "Бэй-шы" {Иакинф, op. cit., III, стр. 162.} говорится: "Жеужаньцы несколько раз производили набеги на усуней, что и вынудило последних откочевать далее к югу и поселиться в Цун-лине" {Памир. В последний раз китайская летопись ("Вэй-шу") упоминает об усунях под 437 г. (см. Franke -- "Zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 17).}.

На оседлые владения Восточного Туркестана власть жеужаней не распространялась, и только Гаочан {Об этом владении говорилось уже выше; см. стр. 121 и след.} в 460 году, и то на короткое время, принужден был им покориться {Впрочем, в одном из своих набегов на Восточный Туркестан (467 г.) они доходили даже до г. Хотана, но им не удалось закрепить его за собой (см. Ab. Rémusal -- "Histoire de la ville de Khotan", стр. 25).}.

Восточный Бэн-шань, вероятно, и после захвата императором Тоба Дао княжества Хэ-си {См. ниже стр. 184--185.} остался во власти жеужаней.

Таким образом в состав территории их государства кроме Да-цзи входили следующие земли: бассейн верховий Или, Джунгария за исключением Тарбагатайского округа, степная часть хр. Алтаин-нуру, Хангай, бассейн верховий Селенги, восточная Халха, оба склона Большого Хингана к северу от истока р. Ин-цзинь-хэ, бассейн верхнего и среднего течения р. Ляо-хэ и, может быть, степная область между Сунгари и этой последней.

Армии Тоба Дао доходили до внешних пределов почти всех этих земель, но все же не смогли окончательно сломить силу сопротивления Жеужаньского государства. Как мы ниже увидим, этого, однако, легко достигли турки после того, как "взбалмошные и грубые", по словам "Гу-цзиньту-шу-цзи-чэн" {Л. Позднеев -- "Исторический очерк уйгуров", стр. 21.}, гаогюйцы стали в явно враждебные отношения к жеужаням и заставили даже одного из последних их ханов спасаться бегством в Китай.

Первые серьезные военные действия Тоба Дао против жеужаней, вызванные набегом последних на северную границу империи, относятся к 425 году, когда имперские армии выступили тремя дорогами через пески Хэй-ша {Хэй-ша в переводе -- черные пески. Так называлась местность, лежавшая к северу от нынешнего города Гуй-хуа-чэна; вероятно, пески на нижнем течении р. Шара-мурень.} вглубь Гобийской пустыни. Этот поход не имел, однако, иных последствий кроме бегства жеужаней на север.

В 429 г. {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 213, повидимому, ошибочно относит это событие к 430 году.} в виду предстоявшей войны с южным Китаем, Тоба Дао, желая обеспечить себя с тыла, предпринял новый поход против жеужаней и, как и в 425 г., выступил по пути из Чэн-ло {Название древнего города, лежавшего близь Гуй-хуа-чэна и служившего с 260 по 310 г. резиденцией тобаским князьям.} на Хэй-шань {Хэй-шань -- горы системы Инь-шаня близь г. Гуй-хуа-чэна. Другое их название -- Ша-ху-шань.}. Перед переходом пустыни армия была разделена на два корпуса: при восточном остался император, западный же был поручен князю Чан - сунь Ханю, который очень скоро оправдал доверие своего повелителя. Нагнав подкрепления, которые вел отцу сын Датаня, Пило, он нанес ему жестокое поражение и тем до такой степени устрашил Датаня, что тот, не выждав приближения неприятеля, сжег свою ставку и бежал на запад в сопровождении лишь немногих родовичей; остальные после сего рассеялись в разные стороны, оставив на произвол судьбы свои стада и имущество: "скот бродил по степи, говорится в "Бэй-шы", и не было никого, кто-бы смотрел за ним" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 214.}.

Достигнув р. Ту-юань {Вероятно -- река, известная ныне под названием Туин-гол.}, Тоба-Дао в целях преследования врага выделил из своей армии несколько сильных отрядов, которые на восток (северо-восток?) доходили до Хань-хан, на юг до р. Чжан-е {Эцзин-гол. На юг из долины Туин-гола и в настоящее время имеется прямая дорога в бассейн Эцзин-гола. Ею в 1886 г. прошла экспедиция Г. Н. Потанина.}, на север до хребта Янь-жань {Системы Хангая; см. выше стр. 112.}.

Гаогюицы, воспользовавшись паникой, охватившей жеужаней, нападали на их стойбища и предательски их убивали. При таких условиях "датаневы люди" стали в массах отдаваться на милость победителей, и вскоре число таких "добровольно покорившихся", кроме взятых в плен, достигло огромной для того времени цифры -- 300.000 человек {Все цифры, приводимые в данном случае в "Бэй-шы", страдают, повидимому, большим преувеличением. Эти пленные были поселены на южной окраине Гобийской пустыни, на пространстве 3.000 ли между Ву-юань, т. е. местностью на левом берегу Желтой реки, к северу от г. Нин-ся-фу, и Жу-юань -- урочищем, лежавшим где-то в восточной части чахарских земель, с разделением всей территории на шесть военных округов (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи", ст. 302; также Deguignes, op. cit., II, стр. 3; de Mailla, op. cit., V, стр. 27).}. Вместе с тем и число захваченных лошадей и рогатого скота возросло до миллиона голов. Это был полный разгром Жеужаньского ханства. Но Тоба Дао этим не удовольствовался, и зная, что жеужаньские ханы черпают свои силы среди гаогюнцев, решил надолго обезопасить себя и с этой стороны. Поэтому, несмотря на то, что в этой войне они заявили себя на его стороне, он все же выслал против них войска, которые с полным успехом и выполнили возложенное на них поручение {Иакинф ("Зап. с Монг.", III, стр. 81) пишет, что Тоба Дао, опустошив всю Халху, коснулся Тарбагатая. Этого ни откуда, однако, не видно. Не знаю также, где почерпнул о. Иакинф известие, что и владение Динлин ему покорилось. Кажется, в это время Динлинского государства уже не существовало более.}.

В 430 г. Тоба Дао вел одновременно войну с Сунской империей из-за провинции Хэ-нань и царством Ся, унаследовавшим земли царства Цинь {Царство Ся основано было в самом начале V века Хэлянь-бобо. Обосновавшись в г. Тунь-вань-чэне, лежавшем в восточном Ордосе, к северо-западу от Великой стены, он воспользовался смутным положением дел в царстве Цинь (386-417) и овладел (ок. 410 г.) большею частью его земель в Шэнь-си и восточной Гань-су.}. Она закончилась в следующем году полной победой над противниками и присоединением к Вэйской (Юань-вэйской) империи территории царства Ся.

Засим в военной деятельности Тоба Дао наступает перерыв, длившийся до 489 г., когда император решил наказать жеужаньского хана Уди за учиненный им набег на укрепленную линию. Но этот поход был неудачен, так как Уди успел своевременно откочевать далеко внутрь страны, погнавшиеся же за ним императорские войска, благодаря чрезвычайной засухе, понесли значительные {Лишились около половины своего состава (Franke -- "Eine chinesische Tempelinschrift aus Idikutschahri bei Turfan", стр. 15).} потери в людях и лошадях {Корпус, во главе которого находился император, достиг при этом Восточного Тянь-шаня и, нигде не встретив неприятеля, возвратился.}.

Весть об этих потерях, благодаря эмиссарам хана Уди, дошла до правительств соседних держав в значительно искаженном виде, возбудив в них преувеличенные надежды на возможность сбросить с себя тяготившую их зависимость от Юань-вэйского дома. "Уди {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит в Ср. Аз. в древн. вр.", III, стр. 139,-- Уту.}, говорится в "Вэй-шы", оповестил владетелей Западного края, что дом Юаыъ-вэй пришел в упадок, и что, наоборот, он, Уди, сделался сильным в поднебесной". Действительность, однако, очень скоро опровергла эту похвальбу Уди, и Цзюй-цюй {Наследственный титул, получивший с годами значение фамилии. Этот титул носили старшины одного из отделов хуннов (?) См. de Groot -- "Die Hunnen der vorchristlichen Zeit", I, стр. 56--57.} Мугянь, князь Хэ-си {Воспользовавшись убийством Фу Цзяня II (386 г.) и начавшимися вслед за сим смутами в Циньской империи, Люй Гуан, динлин по происхождению, восстановил княжество Лян под именем Хоу Лян. Десять лет позднее в этом княжестве начались волнения, приведшие к тому, что Дуань-е, губернатор Цзянь-кана, отделился и об'явил себя князем Бзй-Ляна (397 г.). В исходе 400 г. он был схвачен хунном Цзюй-цюй'ем Мэн-сунем и обезглавлен. Мзн-сунь был одним из губернаторов княжества Хоу Лян, но, овладев Бзй Ляном, он остался в нем княжить, перенеся лишь столицу из Цзянь-кана, города, лежавшего верстах в 20 к югу-западу от г. Гао-тая, в находившийся и ранее в его управлении г. Гань-чжоу. Этот момент китаец Ли-хао, бэй-лян'ский губернатор в Ань-си и Дунь-хуане, счел благоприятным для того, чтобы в свою очередь отделиться от Бэй-Ляна и основать новое княжество -- Си-Лян. Но еще ранее, именно в том же 397 г., когда от Хоу Ляна отделилось княжество Вэй Лян, отделились от него и округа Лань-чжоу'ский и Сининский, где воцарился сяньбиец Ту-фа У-гу, давший своему княжеству наименование Нань Лян. Таким образом на территории западной Гань-су почти одновременно возникли четыре княжества: Си (Западный), Бзй (Северный), Хоу (Поздний) и Нань (Южный) Лян. Они были объединены цзюй-цюй'ем Мэн-сунем в такой последовательности: в 403 г. пал Хоу Лян, в 412 г. (?) Нань Лян и в 421 г. Си Лян, одновременно с чем Мэн-суню подчинилось и владение Гаочан. Овладев Нань Ляном, Мэн-сунь провозгласил себя князем Хз-си. Он умер в 433 г., передав престол сыну Мугяню (Visdelou -- "Histoire de la Tartarie" в "Supplement de la Bibliothèque Orientale", стр. 24; Degu'ignes -- "Histoire générale des Huns, des Turcs, des Mogols et des autres Tartares Occidentaux", etc., I, 1, стр. 117, 118 и 223; Franke, op. cit., стр. 9--14). Мугянь был в 440 г. уведен пленником в Дай, где и окончил жизнь, окруженный почетом в качестве зятя императора, его же братья Ухой и Ань-чжоу бежали на запад, в Дунь-хуан, где и пытались некоторое время отстаивать свою независимость.}, не сумевший угадать правду и в расчете на помощь жеужаней переставший "исполнять волю северного государя" {Иакинф, ibid.}, уже в следующем году поплатился потерей всех своих владений в Гань-су.

Этот исторический момент особо важен для этнографии Внутренней Азии, так как с присоединением к владениям Байской империи территории княжества Хэ-си земли сяньбийцев-тоба примкнули к землям сяньбийцев-муюнов, эмигрировавших на запад еще в 310 году и в 312 году образовавших в Амдо и в области Куку-нора сильное Тогонское царство {Муюны, пользуясь смутным положением дел в Китае, прошли в провинцию Лун-си и, обойдя Лань-чжоу, утвердились в Бао-хань (Хэ-чжоу), которая стала базой их дальнейших завоеваний.}. Сложилась огромная непрерывная территория от р. Сунгари до оз. Гас и истоков Желтой реки, где хорская речь и хорские обычаи и установления должны были получить естественное преобладание, а на западе, сверх того, и вызвать утрату самобытности у тех остатков жунов, цянов, ди и юэчжи, которые еще продолжали удерживать здесь некоторую долю своей политической самостоятельности. С этого именно момента их имена исчезают со страниц китайской истории, заменяясь именем тогонского народа, который не переставал господствовать в Амдо и на Куку - норе вплоть до второй половины VII столетия, когда его сменили тибетцы, быстро и глубоко изменившие этнографическую карту Западного Китая.

Как более слабое, Тогонское царство принуждено было встать в вассальные отношения к Юань-вэйской державе, но, как мы ниже увидим, это добровольное подчинение не спасло его государей от необходимости с оружием в руках отстаивать свою внутреннюю автономию.

В то время, как войска Тоба Дао занимали княжество Хэ-си, союзник Цзюй-цюй'я Мугяня, хан Уди, обойдя выставленную против него заставу, вторгся в северный Китай и подступил к г. Да-тун-фу. Этот успех ему не удалось, однако, развить в решительную победу, так как подоспевшими императорскими войсками та часть его армии, которая оставалась еще по северную сторону Инь-шань'ских гор, была уничтожена. Лишившись таким образом резервов, он должен был отступить, и в сознании крушения своих планов и невозможности собственными силами отклонить последствия своего набега на империю, он воскликнул: "Цзюй-цюй, своей трусостью ты меня погубил!" Благодаря, однако, возникшим в Тогонском царстве волнениям, потребовавшим вооруженного вмешательства Тоба Дао, час возмездия жеужаням наступил только в 444 году, когда имперская армия выступила четырьмя путями на север. Уди бежал далеко внутрь страны, но был настигнут в долине р. Эгинь {См. выше стр. 180--181.} и разбит. Отсюда Тоба Дао вернулся обратно, избрав путь на верховья Орхона {В "Бэй-шы" сказано: "потом дошел до р. Ши-шуй и возвратился" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 217). В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 367, мы находим следующее указание: "Тот участок Орхона, который находится выше устья Хара, носит название Ши-хэ, т. е. каменистой реки (Чилуту), так как течет по ущелью". Следует, однако, иметь в виду, что в восточном Хангае очень многие реки, пробиваясь через базальты, бегут в отвесных каменных берегах и могут быть названы Ши-шуй (см. Клеменц -- "Заметки к маршруту Чань-чуня" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ. по отд. этнографии", XXXIV, 1909). Один из истоков реки Селенги также носит название Чулуту (см. т. I, passim).}.

В следующем году тобаские войска преследовали жеужаней на южной окраине Гобийской пустыни, но и тут Уди сумел уклониться от решительных столкновений. Впрочем в это время Тоба Дао не мог уже уделить должного внимания северному театру войны, так как более важные дела призвали его на запад, где он решил положить конец враждебным выступлениям того некого государя Муляня. Он послал против него полководца На. Преследуемый по пятам, Мулянь бежал через Цайдам на запад, в Хотан, которым и овладел после кровопролитного боя {У Иакинфа ("История Тибета и Хухунора", I, стр. 82) сказано; "Итак Мулянь ушел в Хотан, убил тамошнего короля и побил несколько десятков тысяч человек, после чего начал войну с государством Лобинь (Бадахшаном?); в следующем же году возвратился на прежние земли". Известие о походе на Бадахшан в виду краткости срока возбуждает вполне справедливые сомнения.}. Здесь, однако, он оставался до тех только пор, пока имперские войска занимали тогонскую территорию, а затем вернулся в родные кочевья.

Одновременно на крайнем западе Вэйской империя имели место следующие события.

Цзюй-цюй Ухой, брат Мугяня, не мирясь с положением почетного узника, бежал на запад, выгнал из Цзю-цюаня (Су-чжоу) императорского комиссара, овладел после кровопролитного боя Дунь-хуаном и, решив обратить его в оплот против дальнейшего наступления императорской армии, начал стягивать в него отряды своих приверженцев. В попытке овладеть городом Гань-чжоу он потерпел, однако, неудачу, а засим лишился и г. Су-чжоу, вынужденного к сдаче голодом. Поставленный этой потерей в безвыходное положение, он решился принять предложение Тоба Дао -- прекратить непосильную для него борьбу и занять пост лянчжоуского губернатора с титулом цзюцюаньского князя (443 г.) {Franke, op. cit., стр. 16, 17.}. Честолюбие Ухоя не было, однако, удовлетворено скромною должностью губернатора. Он задумал образовать новое государство из соседних владений и, собрав отряд силой в 5.000 человек, послал его под начальством младшего своего брата Ань-чжоу на запад против Шань-шан'и {Об этом владении см. выше стр. 101--102.}.

Ань-чжоу оказался плохим полководцем, и его действия в этой стране были в общем неудачными; тем не менее шань-шаньский владетель, сознавая бесполезность дальнейшего сопротивления, в порыве отчаяния решился на поступок, редкий в истории Востока: уходя с большей половиной своего народа на запад, в Цзюймо {См. выше стр. 130.}, он, дабы "затруднить сообщение" {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", III, стр. 141.} и тем обеспечить себе путь отступления, приказал опустошить свои собственные владения. Впоследствии впрочем он вернул себе снова Шань-шань.

После вторжения Ань-чжоу в Шань-шань, Ухой не мог уже оставаться в Лян-чжоу и бежал к брату. Там он застал посла гаочанского правителя, китайца Гань Шуаня, прибывшего в Шань-шань просить помощи против ивуского (хамийского) князя Тан-ки. Момент показался Ухою благоприятным. С небольшим отрядом он проник через Яньци в Гаочан, занял его и, выгнав Гань Шуаня, об'явил себя его правителем (442 г.) {Franke, op. cit., стр. 21; Иакинф, op. cit., III, стр. 150, ошибочно относит это событие к 446 году.}. Тем временем корпус императорских войск, высланный против обоих Цзюй-цюй'ев, перешел пески и вторгся в Шань-шань. Не имея мужества принять бой, Ань-чжоу отступил в Гаочан, правителем которого и остался по смерти Ухоя, последовавшей в 444 году.

Для того, чтобы более не возвращаться к нему, я замечу, что в 460 г,, при вторжении жеужаней в Гаочанское княжество, он был ими схвачен и казнен, после чего был истреблен и весь хуннский род Цзюй-цюй'ев, оставивший глубокий след в истории Средней Азии {Жеужаньские каганы были в очень длительном союзе с Цзюй-цюй'ями, и только при их поддержке удалось Цзюй-цюй'ю Ань-чжоу овладеть Чеши и таким образом установить единовластие в Турфанской котловине. Что было причиной внезапного разрыва этого союза и последующего истребления рода Цзюй-цюй'ев -- нам неизвестно.}. У ученых буддистов он заслужил наименование "бриллианта северных стран" не только потому, что из поколения в поколение был насадителем и защитником буддизма в Принаньшанье, а впоследствии и в Турфанском оазисе {По свидетельству "Бэй-шы", в V веке буддизм не был еще господствующей религией в Гаочане. Franke, op. cit., стр. 27, полагает, что ему приходилось выдерживать здесь борьбу с манихейством, что вполне вероятно, так как Грюнведелю ("Bericht über archäologische Arbeiten in Idikutchari und Umgebung im Winter 1902--1903", стр. 58, 59, 173, 177) удалось найти несомненные следы существования в Турфанском оазисе этого религиозно-философского учения.}, но также и потому, что виднейшие его члены являлись покровителями науки во всех ее отраслях. О Мэн-суне говорилось даже, что он обладал не только неестественным для человека умом, но и глубокими познаниями в области истории и астрономии. Резиденция Цзюй-цюй'ев, куда-бы их ни забрасывала судьба, всегда становилась центром умственной жизни обширного района Азии, и город Лян-чжоу во времена господства Цзюй-цюй'ев в Хэ-си составлял в этом отношении конкурренцию Цзянь-кан'у (Нанькину) -- столице Цзиньской, а потом и Сунской империй.

Известно, что Тоба Дао был убежденнейшим врагом буддизма {В 446 году он издал указ об избиении буддийских монахов на всем пространстве империи, а равно об уничтожении их книг и храмов. Казнь грозила каждому, открыто исповедовавшему эту религию.}. Не это ли обстоятельство явилось причиной той исключительной ненависти, которую питали к нему члены семьи Мэн-суня, которые стали даже вассалами Оунов в надежде с их помощью порвать свои вассальные отношения к Северному двору. Как бы то ни было, их образ действий был настолько вызывающим, что не мог остаться безнаказанным. Как мы видели выше, Тоба Дао послал в Шань-шань полководца Вань Ду-гуй'я, поручив ему ликвидировать цзюй-цюйское дело. В преследовании Ань-чжоу Вань-Ду-гуй доходил до Яньци и, наказав попутно строптивых князей, кучаского и карашарского, возвратился {Странно, однако, что главный об'ект преследования -- Цзюй-цюй Ухой избег при этом столкновения с императорскими войсками. Тоба Дао очевидно пренебрег возможностью раздавить своего врага, к которому впрочем он и прежде относился с непонятною для нас сейчас снисходительностью.}.

В 447 году, пишет о. Иакинф {"Записки о Монголии", III, стр. 83.}, император Тоба Дао "покорил Восточный Туркестан и произвел такое опустошение в жеужаньских землях, что жители их долго не могли помышлять о набегах на северные пределы Китая".

В действительности, как мы уже знаем, из всех владений Восточного Туркестана Тоба Дао подчинил своей власти только Шань-шань, Яньци и Гуйцы; что касается разгрома жеужаньских владений, то и в этом случае о. Иакинф не совсем точен, так как в "Ган-му" это событие отнесено к 449 году, в "Бэй-шы" же -- к 450 году.

Вернувшись из похода на северную окраину Гобийской степи {Маршрут этого похода не может быть в точности восстановлен.}, Тоба Дао обратил свое оружие против Сунской империи, в подстрекательствах которой он видел главную причину тех политических осложнении, которые не переставали возникать на северной и западной границах его владений. Первые действия высланных им отрядов оказались, однако, неудачными, и ему пришлось не только отступить перед многочисленными войсками Сунов, но и очистить вслед за сим значительную часть северного Китая. Положение спасла сянь-бийская конница. Направленная в обход наступающего противника, она блестяще исполнила свою задачу и внесла такую панику в ряды последнего, которую не в силах были подавить полководцы Южной империи. Их стремительное отступление перешло вскоре в бегство, и окончательный их разгром был-бы неизбежен, если-бы семейные дела Тоба Дао не потребовали его немедленного возвращения в Пин-чэн, где вскоре затем он и был убит евнухом Цзун-ай (452 г.). Так печально закончил свою жизнь величайший из сяньбийских монархов.

Со смертью Тоба Дао во Внутренней Азии наступает период успокоения, чему в значительной мере способствовала отмена указа 446 года и дозволение свободной пропаганды буддизма на всем пространстве северного Китая. Впрочем история отмечает ряд войн, которые пришлось вести Юань-вэйской империи даже в этот сравнительно мирный период ее истории. Так, в 458 г. по не вполне ясной причине император Тоба Сюнь сам повел свои войска на север против жеужаней, причем "знамена", говорит китайская летопись, "простерлись на 1.000 ли". Главная масса жеужаней успела, однако, своевременно откочевать на север, и императору пришлось удовольствоваться захватом лишь нескольких тысяч пленных и хвалебной надписью о подвигах этого похода, выбитой по его же приказанию на попутной скале. Засим возникли военные столкновения с тогонцами, вызванные желанием царя Шеиня сложить с себя обязанности вассала. Конец же этого периода ознаменовался двухлетней войной с Сунской империей, завершившейся миром 468 года, по которому Оуны уступили Тоба южную часть современной провинции Хэ-нань.

Начиная с 470 г. возобновились нападения кочевников на пределы Юань-вэйской империи. В этом году несколько сяньбийских корпусов под личным водительством императора Тоба Хуна I выступило на север, следуя, повидимому. обычным путем от современного Гуй-хуа-чэна через Онгиин-даба и долину р. Онгин в Хангайские горы. Тоба Хун настиг жеужаней, вероятно, еще на южной окраине Гобийской пустыни, где и нанес им решительное поражение. Взяв при этом в плен до 10.000 человек и получив в добычу несметное количество оружия и лошадей, он продолжал преследование неприятельской армии на протяжении 3.000 ли {В "Бэй-шы" (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", 1, 2, стр. 219) сказано: "В продолжении 19 дней в передний и обратный путь прошли около 6.000 ли" -- цифра несомненно очень преувеличенная. С такой быстротой не ходит даже курьерская почта в Китае.}, после чего возвратился. Эта экспедиция, однако, не устрашила жеужаней, и в дальнейшем их набеги на укрепленную линию не прекращались, хотя велись и небольшими отрядами.

В 472 году пришлось вновь усмирять тогонов, которые не переставали грабить область Жао-хэ {Эта область обнимала бассейн Синннской реки. Город Жао-хэ находился в верховьях последней.}. Шеинь был при этом разбит, просил мира и послал заложником сына.

В следующем году Тоба Хун вынужден был вмешаться во внутренние дела динлинского (диского) царства Ву-ду {В эпоху наибольшего своего могущества царство это владело территорией, простиравшейся на север до Цинь-чжоу и Ци-шань (ныне округ Фын-сян-фу), на восток до Хань-чжун-фу и на юг до г. Лянь-чжоу. Его центром было плоскогорье Чэу-чи (Лун-мынь-шань), столицей -- город Лё-ян.

Наименование Ву-ду очень давнего происхождения. Диское племя ба владело плоскогорьем Чэу-чи с незапамятных времен; их князья принадлежали к фамилии Ли. При князе Ли Тэ ба-ди овладели Лянь-чжоу и Чэн-ду-фу. Преемник Ли Тэ -- Ли Сюн в 306 году об'явил себя императором, но уже 40 лет спустя это царство пало (d'Hervey de Saint-Denys -- "Ethnographie des peuples étrangers de Matouan-lin" ("Atsume Gusa"), II, стр. 51--53; А. О. Ивановский -- "Материалы для истории инородцев юго-западного Китая", 1, 1, стр. 15--16) и на смену ему стало возвышаться царство другого динлинского племени -- бома, во главе которого стояли князья, принадлежавшие к фамилии Ян. На плоскогорий Чэу-чи бома поселились, повидимому, в начале II века по Р. Хр., но политическое значение получили лишь в 322 г., когда Ян Нань-ди возведен был в сан царя Ву-ду чжаоским государем Лю Ю. Как разграничивались при этом царства дин-линов "ба" и "бома", китайская летопись не сообщает, но, вероятно, уже к 322 г. "ба" утратили свою самостоятельность, став данниками "бома". То "княжество", то "царство", Вуду, беспрестанно меняя сюзеренов, коими были попеременно или одновременно государи династий Чжао, Цзинь, Цинь, Сун, Юань-вэй и, наконец, Ци, и служа при этом нередко яблоком раздора между более сильными соседями, просуществовало до 506 г., когда, наконец, пало, истощенное непосильной борьбой с империей Юань-вэй, причем было переименовано в область Дун-и-чжоу. (Иакинф -- "История Тибета и Хуху-нора", I, стр. 99--109).}, которое хотя с 427 г. и числилось среди вассальных владений Юань-вэйской империи, но более тяготело к южному Китаю, на стороне которого и выступало почти во всех его войнах с Северной империей. Последствием этого вмешательства было восстановление прежних вассальных отношений дома Ян к дому Тоба, что, однако, не помешало царю Ян Вынь-ду уже в 477 году напасть на город Чэу-чи, находившийся с 443 г. под властью Тоба, и занять его своими войсками. Удержать его за собой ему, однако, не удалось, а засим он был схвачен вэйским полководцем Цзя-лу и обезглавлен.

В 479 году киданьский князь Мохэ Фэугань признал себя вассалом дома Юань-вэй {Это первый случай упоминания в китайских летописях народа кидань. См. Иакинф -- "Зап. о Монг.", III, стр. 85. Васильев -- "История и древности восточной части Средней Азии", стр. 8, пишет, однако, что уже в 471 г. и притом все киданьские поколения поддались Вэйской династии. См. также Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", II, стр. 89--90.}.

В 487 году начались волнения среди гаогюйцев фуфуло {В тексте древне-тюркской надписи в Хушо-цайдаме упоминается народ парпурум, представители коего в числе других явились почтить память усопшего Бумын-кагана. Радлов ("Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", III, 1895, стр. 429) считает фуфуло китайской транскрипцией этого наименования, которое должно было принадлежать народу нетюркского происхождения. Так как гаогюйские племена были очень пестрыми по своему составу, то это предположение вполне допустимо. Vambéry ("Noten zu den alttürkischen Inschriften der Mongolei und Sibiriens" в "Mém. de la Soc. Finno-Ougr.", 1899, XII, отд. отт., стр. 30) полагает, что Par-Purum есть турецкая передача наименования Tagfur, Tagfur же "ist mit China identisch und möglicherweise ist unter diesem Worte ein Theil letzterwähnten Reiches zu verstehen". Эта гипотеза уже потому не приемлема, что в надписи наряду с парпурумами упомянуты и китайцы (табгач).}, закончившиеся их бунтом и уходом на запад. "Бэй-шы", об'ясняя причину этого бунта их нежеланием принимать участик в набеге жеуясанец на северные пределы Бай-вейекои империи, умалчивает о том, откуда они бежали и где поселились. Сопоставление некоторых исторических событии дает нам, однако, возможность осветить этот вопрос.

Китайцы считают гаогюйцев потомками чи-ди, т. е. дин-линов. до V века до Р. Хр. занимавших горные районы современных провинций Чжи-ли и Шань-си. После разгрома чи-ди уделом Цзинь они частью продвинулись отсюда на запад {Plath -- "Die fremden barbarischen Stämme im alten China", стр. 457--471, говорит об истреблении (Vernichtung) красных ди, что находится в противоречии с последующими историческими фактами.} и, находясь здесь в течение веков под зависимостью хуынов, переняли от последних их язык и обычаи.

Уже в жилах чи-ди текло не мало чуждой, в особенности китайской крови; хунны были также не однородным народом: в течение же последующих восьми столетий, когда из этих двух народностей слагались гаогюйские племена, в их состав должны были войти сначала цянский, а затем и сяньбийский элементы. Несмотря, однако, на значительную примесь крови пассивных рас, гаогюйцы продолжали оставаться и в IV веке, когда о них впервые заговорила история, массой весьма беспокойной {"Грубой и взбалмошной" по отзыву китайцев (Д. Позднеев -- "Исторический очерк уйгуров", стр. 21). Китайцы характеризовали гаогюйцев также "гордыми и неистовыми" (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 87).}, не знающей подчинения {"Не желавшей присылать постоянных посольств с данью" (Д. Позднеев, loc. cit.).} и дисциплины и неспособной сложиться в крепкий политический организм. Дробясь на мелкие самоуправляющиеся общины, разбросанные среди более сплоченных и потому более сильных народов, они были их вечными слугами и отдавали им, выражаясь словами хушоцайдамской надписи, "свою душу и силу".

Под именем гаогюйцев {Наименование "гао-гюй" лишь позднейшее китайское прозвище народа, который сам себя называл дили, телэ, чилэ (Chavannes, op. cit., стр. 87, замечает: "les Tölös étaient appelés Kao-kiu à l'époque des Yuen Wei"; в "Бэй-шы" сказано: "первоначально гаогюйцы назывались дили; уже на севере они получили прозвание гаогюйских динлинов", т. е. динлинов, употреблявших телеги на высоких колесах; J. Marquart -- "Über das Volkstum der Komanen", стр. 78 и 169, пишет: "Ko-kü-Ting-ling -- Tingling mit hohen Wagen"). "Телэ" Parker считает простым изменением слова "анилин". Наименование телэ держалось в Китае, повидимому, очень долго. В "Си-ся-шу-ши" и в "Юань-ши" (см. А. Иванов--"Документы из города Хара-хото" в "Изв. И. Акад. Наук", 1913, стр. 813) говорится: "Двинув вперед войско, монгольский Сюань-фу-ши Ван Чжи прошел пески и, войдя в Хэ-си, ударил на племена са-ли, тэлэ и чи-минь". Это известие относится к эпохе Чингис-хана.} они впервые выступают на историческую сцену в 390 г., когда Тоба Гуй должен был снарядить армию для того, чтобы подавить вспыхнувшие между ними волнения. Место действия этой армии нам неизвестно, но в следующем году тобаские войска оперировали уже к западу от р. Жао-ло-гауй, в местности Лу-хунь-хай {Согласно "Бэй-шы", Лу-хунь-хай, искони служившая местопребыванием гаогюйцам юань-хэ, находилась к западу от р. Жао-ло-шуй (см. выше стр. 141) и к северо-западу от города Пин-чэн (Да-тун-фу). См. Д. Поздяеев, op. cit., стр. 14.}, где и нанесли жестокое поражение сильнейшему из гаогюйских племен -- юань-хэ {Д. Позднеев, op. cit., стр. 15--16.}. Другое столкновение их с гаогюйцами. окончившееся также не в пользу последних, произошло при горе Лан-шань {Д. Позднеев, ibid.

Под этим именем у китайцев было известно несколько горных местностей, а именно: 1) горы, возвышающиеся на границе найманских и барун-туметских кочевий; современное их название -- Чоноту-шань; 2) горы левого берега р. Хацир в центральной части Большого Хингана, носящие ныне название Чолоту (в "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 266,-- Чоноту-хара), и 3) горная группа, находящаяся к северо-западу от г. Гуй-хуа-чэна, на границе уратских и муминганских кочевий; ее современное название -- Чоно-тологой. Здесь может итти речь или о горах Чолоту или о горной местности Чоно-тологой.}, т. е. также на юго-восточной окраине Гобийской пустыни. Наконец, в 399 г. {Д. Позднеев, loc. cit. У Иакинфа ("Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в др. врем., геогр. указ., стр. 95) в 400 г.} войска Тоба Гуя громили те из их кочевий, которые занимали степные пространства к северо-западу от современного города Гуй-хуа-чэна {Д. Позднеев, op. cit., стр. 17--18. Об упоминаемых здесь городе Чан-чуань-чэн, горе Бо-шань и местности Ню-чуань см. Накинф, op. cit., геогр. указ., стр. 9, 54 и 95.}.

Все эти факты с несомненностью устанавливают пребывание гаогюйских племен в Мо-нань, т. е. к югу от Гобийской пустыни, до конца IV века, и таким образом указание о. Иакинфа {Op. cit., 1, 2, стр. 248.}, что гаогюйцы ушли на север, в бассейн р. Селенги, в конце IV века, должно быть отнесено только к части этих племен и в том числе к племени юань-хэ, которое тобаские войска нашли в 403 г. уже к северу от Ша-мо.

Впрочем, это выселение гаогюйцев из области Мо-нань было, вероятно, не первым, ибо у Дегиня читаем: "После того как хунны изгнаны были из Северного Китая, большая их часть откочевала на север, а остальные, носившие название тилэ или телэ, заняли степные пространства на запад до Каспия" {Op. cit., 1, 2, стр. 325. Радлов ("К вопросу об уйгурах", стр. 108 и 113) приходит также к заключению, что "значительную часть хуннов, вторгшихся в южно-русские степи, составляли восточно-тюркские племена, получившие приблизительно с начала нашей эры (?) наименование уйгуров". Равным образом он полагает, что и "византийцы смотрели на уйгуров как на часть прежнего хуннского политического тела". Переселение уйгуров (гаогюйцев, телэ) на север должно быть отнесено к еще более раннему времени, если только племя хусь правильно включено китайцами в число телэских (гаогюйских) племен; см. выше стр. 102.}.

Присутствие телэских родов в той группе кочевников, которая была отброшена к западу в момент крушения Хуннской державы, представляется тем более вероятным, что их коренные земли служили с незапамятных времен яблоком раздора между кочевыми государствами и Китайской империей.

Как бы то ни было, нам приходится считаться с тем фактом, что парпурумы (фуфуло) были не первыми гаогюйцами, переселившимися на запад и, между прочим, в степи южной Джунгарии {Это доказывается, между прочим, тем, что жеужани нашли ее в 401 г. уже занятой гаогюйскими племенами. Китайцы пишут об Урумчи: "при Северной Взйской династии земля эта принадлежала гаогюйцам, после чего перешла к жеужаням" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 465); о владении Пулэй Хэу-го: "при династии Юань-вэй землями этого княжества владели сначала гаогюйцы, затем жеужани" (Иакинф, op. cit., III, геогр. ук., стр. 56); о владении Утаньцыли: "при династии Юань-вэй землями этого княжества владели сначала гаогюйцы, затем жеужани, наконец, турки" (Иакинф, loc. cit., стр. 72).

Что гаогюйцы не только жили в южной Джунгарии, но и властно распоряжались в Восточном Притяншанье до прихода туда парпурумов, явствует из следующего места "Бэй-шы": "В 482 г. гаогюйский владетель Кэчжило убил Гань Шеу-гуя и его брата и некоего Чжан Мын-мина, уроженца Дунь-хуана, поставил владетелем" (Иакинф, op. cit., III, стр. 151).}.

Для разрешения вопроса о той территории, какую они могли тут занять, надлежит иметь в виду нижеследующее.

В первой половине V века {У Specht'а. ("Études sur l'Asie Centrale d'après les historiens chinois" в "Journ. Asiat.", 8-ème série, 1883, II, стр. 349), однако, читаем: "Sous le règne de Wen-tch'ing-ti des seconds Wei (452--465) ce peuple descendit du nord de la grande muraille de la Chine en passant à l'ouest de Khotan, et fonda un grand empire". Это хотя-бы потому неверно, что к 425 г. эфталиты уже владели бассейнами Сыра и Аму-дарьи (см. Drouin -- "Mémoire sur les Huns Ephthalites dans leurs rapports avec les rois perses Sassanides" в "Le Muséon", 1895, XIV, стр. 143 и 153).} в историю Азии вступило в роли завоевателей племя хуа {Specht, op. cit., стр. 335; Drouin, op. cit., стр. 75; Chavannes, op. cit., стр. 222. Аристов ("Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах по древним, преимущественно китайским, историческим известиям" в "Русск. Антроп. Журн.", 1904, NoNo 3 и 4, стр. 140 и след.) высказывает, мне кажется, основательные сомнения в том, чтобы это имя можно было распространить на весь народ, известный у китайцев под именем еда.}, которое очень быстро объединило под своею властью огромную территорию между Алтаем и Хотаном на востоке {Franke -- "Zur Kenntnis der Türkvölker und Skythen Zentralasiens", стр. 46; S. Beat -- "Travels of Fah-hian and Sung-jun", 1869, стр. 185; Specht, op. cit., стр. 337; Drouin, loc. cit.; Marquart -- "Eranschahr nach der Geographie des Ps.-Moses Xorenac'i", стр. 216.}, Каспийским морем и верховьями Инда на западе {Chavannes, op. cit., стр. 223--226; Specht, loc. cit., Drouiv, op. cit., стр. 145 и след.; Marquart, ibid.}. Хуа -- это эфталиты византийских историков, названные так по имени их кагана Ашунвара Эфталана, победившего Сассанида Пероза в 484 году. Вероятной их родиной были Алтайские горы {Вышеприведенное указание Spechte (стр. 349) на то, что хуа, будучи вассалами жеужаней, жили к северу от Великой стены, возбуждает сомнения и игнорируется Drouin и Шаванном. В "Бэй-шы" (см. Иакинф, op. cit., III., стр. 177) говорится лишь, что еда об'явились за северной границей и засим поясняется, где именно: "к югу от Алтайских гор и к западу от Хотана". По мнению Паркера, эфталиты то-же, что юебань; см. выше стр. 138.}, где они одно время числились среди вассалов жеужаней, происхождение -- очень темное и тем менее определимое, что по языку они не имели ничего общего с прочими народами Внутренней Азии {Иакинф, op. cit., III, стр. 178.}. Византийцы называли их белыми хуннами по белому цвету их кожи, резко отличавшему их от прочих кочевников {За исключением, однако, белокурых аланов.}, проникавших в Европу из Азии; китайцы, присвоившие им впоследствии также имя эфталит, искаженное в еда и идань {"Yetha -- abréviation de Ye-ta-i-li-to" (Specht, op. cit., стр. 334). "Il est probable que les Hoa prononèaient ce nom Hyetha ou Hyeptha i-li-to avec une légère aspiration initiale (tombée en chinois) et l'aspiration du th;, au moment de leurs premiers rapports avec la Perse et Byzance, ainsi qu'en font foi la forme arabe et la transcription grecque" [Drouin, op. cit., стр. 75). Едва-ли так, ибо среди кипчакских родов Руки ад-Дин Бейбарс Эльмашури (Тизенгаузен -- "Сборник материалов, относящихся к истории Золотой орды", I, стр. 540, 541) называет род иета (у Ибн-Халдуна -- сета) -- вероятный осколок этого племени.}, очень нерешительно указывали на их родство с юэчжийцами {"Владетельный дом еда происходит от одного рода с Юэчжи; другие сказывают, что еда есть отрасль гаогюйского племени" (Иакинф, op. cit., III, стр. 177).}. Но это указание не разрешает вопроса, так как и национальность юэчжи остается до настоящего времени еще недостаточно выясненной {См. выше стр. 91 и след.}.

Если верно предположение, что они спустились с Алтая {Мне кажется, что это единственно приемлемая гипотеза. Нет действительно ничего невероятного в том, что под напором усуней одна ветвь юэчжи отделилась на север, перешла Иртыш и проникла в Алтайские горы, где, очутившись среди динлинских родов, частью с ними смешалась. Отсюда их более светлый цвет кожи. Я не знаю, почему Н. Веселовский -- "Несколько новых соображений по поводу "пересмотра" вопроса о происхождении Гуннов" в "Журн. Мин. Нар. Просв.", 1882, сент., стр. 100, считает вопрос о происхождении эфталитов уже разрешенным в смысле принадлежности их к арийской группе народов. Blochet, последний, насколько помнится, писавший об эфталитах (см. его "Introduction à l'histoire des Mongols de F. А. Rashid ed-Din", 1910, стр. 211), считает их тюрками, но Pelliot ("L'origine de T'ou-kiue, nom chinois des Turcs" в "T'oung Pao", 1915, p. 688), и совершенно, как мне кажется, правильно, пишет: "...les Hephtha-lites qu'il n'y а aucune raison de tenir pour une tribu spécifiquement turque".}, то первой их жертвой должно было стать владение Юебань, известия о котором действительно прекращаются одновременно с их появлением на исторической сцене. Усилившись в Тар-багатайском округе, они двинулись в бассейны Или, Сыра и Аму-дарьи и только уже отсюда, а не из Джунгарии, остававшейся во власти жеужаней, проникли в Восточный Туркестан, что доказывается тем обстоятельством, что Гаочан, который в противном случае лежал-бы им на пути, избег их нашествия. Таким образом можно считать, что к концу V века восточною гранью империи эфталитов служил хребет Ала-тау, а так как при своем переселении на запад парпурумы не нарушили этой грани, то оседание их могло произойти только в Джунгарии {Что парпурумы проникли в Джунгарию, явствует из следующего места китайской летописи (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 221): "Жеужаньский князь Нагай погнался (за парпурумами) от Золотых гор", т. е., очевидно, Алтая.} и притом даже не в лучших ее частях, уже отошедших под кочевья ранее поселившихся там гаогюйцев, а на севере и востоке, в бассейнах рек Урунгу, Черного Иртыша и в Баркульской долине, разделенных широким рукавом Гобийской пустыни. В последовавшем засим разделении парпурумов на два административных отдела -- южный и северный {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 252.}, вызванном, без сомнения, указанной географической особенностью занятой ими страны, я вижу лучшее подтверждение этой гипотезы, другим же ее подтверждением могут служить бои в Баркульской долине и разгром эфталитами того из их отделов, который поселился на юге.

Ответить на вопрос--откуда пришли в Джунгарию парпурумы, гораздо труднее. Одно несомненно: их кочевья должны были находиться к северу от Гобийской пустыни, в Мо-бэй, так как к югу от нее, в Мо-нани, к концу V века уже не оставалось номадов, которые не признавали-бы над собою власти Тоба.

В борьбе с парпурумами жеужани обнаружили чрезвычайную слабость. Каган Дэулунь, пытавшийся остановить беглецов, был разбит ими наголову и бросил преследование, князь Нагай хотя н вышел победителем из нескольких с ними стычек, но не достиг главного, допустив их перебраться с обозами через такой трудный барьер, каким должен считаться Гобийский Алтай. Не более успешными оказались и позднейшие их столкновения с парпурумами; особенно же неудачно окончился для них поход кагана Футу, предпринятый по настоянию императора Тоба Ко: Футу был не только разбит парпурумами у Варкульского озера, но и пал в этом бою.

В конце V века против парпурумов на стороне жеужаней выступили эфталиты. Они нанесли им решительное поражение, уничтожив их южный отдел, а затем силой поставили князя Мивоту правителем их северного отдела. Как бы мы ни смотрели на это вмешательство эфталитов в дела Жеужаньского ханства, оно не свидетельствует о внутренней его мощи. Ханство явно стало клониться к упадку, и только переход власти в руки энергичного кагана Чоуну на короткое время вернул ему его прежнюю славу и могущество. Чоуну разбил во многих боях гаогюйцев, "всех их покорил своей власти" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 223.}, в 516 году предал жестокой казни князя Мивоту {"Он привязал его обеими ногами к спине клячи и убил тряскою; покрыл головной его череп лаком и употреблял вместо сосуда для питья" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 252).}, и "царство его сделалось сильным". Но уже в 520 году парпурумам удалось нанести поражение этому кагану. Он бежал в свою ставку, где и был убит князьями в сообществе с его матерью. Ему наследовал Анахуань, последний из государей жеужаньских.

Волнения, распространившиеся в 487 году среди гаогюйских племен, подвластных жеужаням, передались и гаогюй-ским родам, заселявшим еще со времен Тоба Дао северную окраину Юань-вэйской империи. Ближайшим поводом к этим волнениям послужило требование императора Тоба Хуна II принять участие в затевавшийся им войне с Южным Китаем. Подобно нариурумам, гаогюйцы не пожелали проливать своей крови в защиту чуждых им интересов и подняли бунт, который, хотя в 493 году и был подавлен имперскими войсками, тем не менее вынудил Дайское правительство пересмотреть свои отношения к непокорным вассалам.

По этому поводу пристав (ду-ду), посланный на север для приведения в порядок местных дел, доносил: гаогюйцы не считаются с велениями законов и легкомысленно относятся к условиям общественной жизни; применяемые к ним меры строгости, не убеждая их в необходимости нести государственные повинности, ведут лить к возмущениям; тем не менее, управлять ими возможно, но для этого нужен человек, который сумел-бы завладеть их доверием: действуя одним лишь убеждением и справедливостью, он мог-бы достичь очень многого {Д. Позднеев, op. cit., стр. 28. Здесь приводится не текст донесения пристава, а лишь содержание той его части, которая знакомит нас с психологией народа, игравшего видную роль в истории Средней Азии.}. Доклад этот, заслушанный советом высших чинов государства, получил их одобрение {Совет положил следующую резолюцию: "ду-ду идет верной стопой". (Д. Позднеев, op. cit., стр. 29).}, и новая тенденция в управлении инородцами, проведенная в жизнь, не замедлила дать самые лучшие результаты: бежавшие к жеужаням гаогюйские поколения вернулись обратно и выслали депутацию с из'явлением покорности и ходатайством о помиловании. Император пошел им навстречу и "с радостью издал указ, в котором внял их просьбам {Д. Позднеев, loc. cit.}".

В 495 году в северном Китае совершились события большой важности: столица государства перенесена была из Пин-чэна в До-ян {Этот город находился близь г. Хз-нань-фу.} и одновременно издан был указ, воспрещавший ношение хорского (хуского), т. е. сяньбийского, одеяния и употребление хорского языка при дворе и в правительственных установлениях. Эта реформа, сопровождавшаяся замещением ответственных должностей китайцами, не замедлила вызвать опасное брожение в государстве. Во главе заговорщиков встал наследник престола князь Тоба Сюнь; но заговор своевременно был открыт, Тоба Сюнь был отдан под суд и в числе прочих князей осужден и казнен (497 г.).

В 499 году Тоба Хун новел свои войска против империи Ци. Он разбил высланную против него китайскую армию, но не успел довести своего плана покорения Южного Китая до конца, так как скоропостижно скончался. Война продолжалась впрочем и после его смерти и закончилась в исходе 500 года миром, по которому Северная империя приобретала территорию между реками Хуай и Ян-цзы.

Это был момент наивысшего могущества Тобаской державы, а затем она стала быстро клониться к упадку.

Тоба Хун II был последним из императоров, интересовавшимся ратным делом. Последующие государи замкнулись в сфере дворцовых интересов и погрязли в интригах и всевозможных пороках, которые очень скоро свили себе прочное гнездо при дворе. Это были все ничтожные правители и правительницы, царство любимцев, лицемерия и ханжества {На почве буддизма, к этому времени сделавшего огромные завоевания в Северном Китае. В одном Ло-яне число индийских монахов, находившихся на иждивении двора, достигало при императоре Тоба Ко 3.000 человек.}, в которое не было доступа тем, кто стремился направить управление империей в прежнее русло.

Огромные расходы двора {Между прочим огромные суммы поглощали в это время содержание монахов и постройка многочисленных буддийских храмов.}, потребовавшие новых налогов, лихоимство и всевозможные злоупотребления очень скоро расшатали организм этого сильного государства. Страна пришла в волнение, которое выразилось, наконец, в 524 году открытым бунтом всех шести северных инспекций, населенных главным образом гаогюйцами {Точнее -- в исходе 523 г. Восстание поднял в крепости Во-е (к западу от крепости Ву-чуань-чжэнь, лежавшей к северо-западу от г. Гуй-хуа-чэна) некий Ба-лин. В 525 г. он был разбит вспомогательным отрядом жеужаней.}. В следующем году беспорядки перекинулись на запад, в Хэ-си, где мятежники в короткое время успели овладеть всеми главнейшими опорными пунктами провинции, не исключая и Лян-чжоу. Здесь выделился некий Мо-ци Чоу-ну, поспешивший об'явить себя императором. На востоке дела приняли также опасный для империи оборот: тут во главе партии недовольных встал популярный Гэ-жун, успевший собрать и организовать огромную армию. Наконец и на юге не все обстояло благополучно: сюда вступили Лян-ские войска, успевшие без большого напряжения сил занять 50 городов.

Спасителем положения дел в империи явился полководец Эр-чжу Жун. Он занял Ло-ян, приказал утопить несовершеннолетнего императора и его мать-правительницу, доведшую страну до анархии, об'явил императором князя Тоба Цзи-ю, одним мощным ударом уничтожил армию Гэ-жуна, которого захватил в плен и казнил, умиротворил север и запад и остановил успехи южных китайцев и передавшегося им князя Тоба Ин, поднявшего, пользуясь его отсутствием, знамя восстания в столице и выгнавшего из нее слабого и бездеятельного Тоба Цзи-ю.

Лавры, выпавшие на долю Эр-чжу, и приобретенное им исключительное влияние на государственные дела восстановили, однако, против него дворцовую партию и императора, который встал во главе заговорщиков. Эр-чжу Жун был убит в тронной во время императорского приема.

Весть об этом убийстве произвела возмущение в армии. Родственник Эр-чжу Жуна Эр-чжу Ши-лун вступил в столицу, казнил Тоба Цзи-ю и возвел на императорский престол князя Тоба Хуа (в 531 г.), но затем, найдя его мало подходящим для предназначенной ему роли, заменил его князем Тоба Гун.

Отав фактически правителем государства, Ши - лун, не отличавшийся дарованиями, очень скоро восстановил против себя вельмож и народ и дал повод Гао Хуаню собрать армию во имя защиты попранной императорской власти. Высланный против него Эр-чжу Чжао был разбит, и Гао Хуань занял столицу. Но захватив власть, он не только не встал на защиту короны, но еще более ее принизил, повторив игру Ши-луна с императорским титулом: заточив Тоба Гуна в монастырь, он возвел на престол Тоба Лана, а затем почти тотчас же сместил его, пригласив на амплуа императора более податливого Тоба Сю (в 532 г.).

Этот последний, повидимому, очень дорожил своей призрачной властью, так как, едва вступив на престол, поспешил казнить всех трех остававшихся еще в живых ех-императоров: Лана, Гуна и Хуа.

О своей стороны и Гао Хуань принял меры к истреблению фамилии Эр-чжу, последний из представителей коей погиб в 533 году.

Засим повторилось то-же, что случилось при смещении Ши-луна. В лице Юй-вынь Тай'я нашелся подражатель Гао Хуаня, выставивший подобно последнему своим девизом: "спасение попавшего в плен императора". Поверив его искренности, Тоба Сю бежал в его лагерь (534 г.) {Находился под Си-ань-фу (близь г. Чан-ань).}, но когда не смутившийся этим обстоятельством Гао Хуань об'явил его низложенным и возвел на престол князя Тоба Шань-цзянь, перенеся одновременно столицу из Ло-яна в Хуай-цин-фу {Ныне областной город той же провинций Хэ-нань.}, то и Юй-вынь Тай не счел нужным оказывать ему дальнейшее покровительство; даже больше того: он поспешил от него отделаться обычным в то время способом--при помощи яда. Преследуя те же цели, что и Гао Хуань, Юй-вынь Тай хотел иметь императором лицо, единственно ему обязанное своим высоким постом, и, остановив свой выбор на князе Тоба Бао-цзюй, провозгласил его императором. После сего Юань-вэйская империя разделилась на две части: западную, Юйвынь Тай'я, и восточную, Гао Хуаня.

Последующие 15 лет прошли в борьбе между собой этих генералов, причем состоявшие при них императоры играли самую жалкую роль {"С Тоба Шань-цзянь обращались грубо и нагло" (Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 98).}. В 547 г. Гао Хуань скончался, передав свою власть сыновьям. Старший из них Гао Чэн был убит в 549 году, младший Гао Лян, устранив Тоба Шань-цзянь, сам воссел на престол, дав своей династии наименование Ци {Бэй Ци в отличие от династии Ци, царствовавшей в южном Китае с 479 по 502 г.}. Семь лет спустя та же участь постигла западную половину империи, где Юй-вынь Цзю, сын Юй-вынь Тай'я, положил основание династии Чжоу.

Так бесславно закончила свое существование одна из величайших инородческих династий Китая.

Не лучше обстояло дело и в соседнем Жеужаньском ханстве.

Едва Анахуань {Так транскрибирует наименование этого государя о. Иакинф в "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 225; в "Зап. о Монг.", III, стр. 107, он называет его Аногуй; Попов ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 473) переводит Анагуй; Chavannes ("Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 222) -- А-на-гуай; St. Julien ("Documents historiques sur les Tou-kioue" в "Journ. Asiat.", VI série, III, стр. 329) -- А-на-гуй. В "Ган-му"Анахуань назван Тубин-ханом.} принял бразды правления, как в ханстве возникли междоусобия. Анахуань был разбит наголову и едва спасся бегством в Китай, где и нашел приют при дворе императора Тоба Сюй (520 г.)

К этому последнему, преклонив колена, он обратился со следующей речью:

"Предки вассала одного происхождения с великим домом Вэй. Сначала они кочевали в Мо-нань, затем переселились в Мо-бэй. Если они не всегда имели возможность засвидетельствовать свою преданность престолу, то причиной тому были гаогюйцы. находившиеся в постоянном брожении. Та же причина помешала исполнить долг вассала и моему покойному брату. Руководимый искренним желанием благоговейно исполнить этот долг, Чэуну каган снарядил уже посольство к великому дому Вэй, когда вспыхнуло восстание гаогюйцев. Вслед за тем составился заговор, и он был убит злонамеренными людьми. Ныне же, полагаясь на беспредельное милосердие государя, вассал прибегает к подножию трона". И, поясняя свое ходатайство, он продолжал: "Вассал приехал пасть пред вратами дворца, дабы умолять государя о военной помощи, без которой у него нет возможности ни собрать рассеявшихся, ни наказать взбунтовавшихся".

Эта речь принята была благосклонно, но едва вспомогательный корпус достиг границы, как получено было известие, что в степи нормальный порядок уже восстановлен, и Поломынь об'явлен каганом (521 г.). Анахуаню ничего иного не оставалось, как вернуться обратно в Ло-ян, что он и сделал, но оставался в нем и на этот раз недолго, так как в том же 521 году Поломынь, по выражению летописца, был уже "изгнан" парпурумами и бежал в Хэ-си, оставив жеужаньский престол снова вакантным.

В степи возникли серьезные беспорядки: Жеужаньское государство распалось на отдельные княжества, которые вступили в борьбу между собой за первенство {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1,2, стр. 231.}. Некоторые родовита, и в их числе старший брат Анахуаня, Синифа, бежали в Китай, где униженно просили о помощи в восстановлении ханской власти, но в этом им было отказано, взамен же решено: Поломыня с десятью оставшимися ему верными аймаками поселить в местности Си-хай-цзюнь {Принимая Си-хай за озеро Куку-нор, Иакинф ("Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 233; "Записки о Монголии", III, стр. 106) пишет, что Поломынь был поселен между Дунь-хуаном и оз. Куку-нор. Однако в данном случае имеется в виду не область последнего, а низовья р. Эцзин-гол. В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 473, читаем: "Поломынь поселен был в Си-хай-цзюнь, в 1200 ли на северо-запад от Чжан-Тэ (Гань-чжоу-фу) и в 1000 ли от Цзинь-шань (Гобийского Алтая)". А. И. Иванов дал мне следующую справку о местоположении Си-хай-цзюня: В "Обозрении административного деления при дин. Цзинь" сказано: "В 7 году правления Тай-ши (в 271 г.) был учрежден округ Си-хай-цзюнь". В "Географическом обозрении дин. Юань" говорится: "И-цзи-най (лу) находится к северу от Гань-чжоу в 1500 ли; к северо-востоку от города есть большое озеро, которое на севере и западе ограничено песками; это и есть древний город Цзюй-янь, округа Си-хай-цзюнь, времен дин. Хань". Наконец, в "Шуй-цзин-чжу" читаем: "К югу от Си-хай на границе сыпучих песков позади красной воды и впереди черной находится гора Кунь-лунь".

В области Куку-нора уже потому нельзя было поселить Поломыня, что там продолжали еще господствовать тогонцы.}, а Анахуаня к востоку от Ву-юань {Иакинф ("Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. врем.", 1, 2, стр. 232) дает ошибочный перевод соответственного места "Бэй-шы". Вместо фразы: "ключ Тужоси от Дунь-хуана на севере и Си-хай-гюнь суть два укрепленных места династий Хань и Цзинь; там земли обширные, ровные, повсюду тучные, то полагаем Анахуаня поместить при Тужоси, Поломыня в Си-хай-гюнь" -- следует, согласно переводу А. И. Иванова, читать: "ключ Тужоси и Си-хай-цзюнь, лежащий на север от Дунь-хуана, суть два укрепленных места династий Хань и Цзинь" и т. д. Си-хай-цзюнь действительно, как мы видели выше, лежит если не к северу, то к северо-востоку от Дунь-хуана; что касается Тужоси, то указание на Хуай-шо-чжэнь, крепость, составлявшую опорный пункт одной из шести инспекций и находившуюся в округе Шо-чжоу, т. е. на территории Уратского знамени, дает нам возможность искать его там же. Что Анахуань поселен был на землях Уратского знамени, явствует, между прочим, из следующего:

1) свидание китайских послов с Анахуанем, состоявшееся после переселения последнего на отведенные ему земли, произошло между крепостями Хуай-шо-чжзнь и Хуай-хуан-чжэнь;

2) необходимое ему довольствие он получал из г. Шо-чжоу, и

3) в 523 г. Анахуань ограбил северную окраину Китая на юг до Да-тун-фу, чего он не мог-бы сделать, если-бы его кочевья находились к северу от Дунь-хуана.

В "Зап. о Монг.", III, стр. 106, Иакинф, впрочем, прямо говорит, что Аногуй поселен был в Чахаре.}, т. е. на той территории, которая в 429 году была отведена пленным жеужаням.

Оба хана остались таким решением дела недовольны и бежали. Поломынь был настигнут и, водворен обратно, Анахуань же, ограбив предварительно всю страну на юг до Пин-чэна (523 г.), успел отбиться от высланной за ним погони, преследовавшей его до Хань-хая {Иакинф ("Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в др. вр.", 1, стр. 234) переводит: "до Байкала". Географический термин этот, как мы уже знаем, крайне неопределенный, но едва-ли здесь может идти речь об озере Байкал.}, и достичь своих родных кочевий, где и утвердился на прародительском престоле.

Вскоре затем роли императора и кагана жеужаней переменились. В северном Китае вспыхнули беспорядки, и Анахуань вступил в его пределы в роли защитника трона. Оба Вэйские двора, восточный и западный, стали искать его дружбы, но Анахуань держал себя в сношениях с ними надменно и даже не всегда отвечал на посольства посольством.

Эта надменность в обращении с обоими соперниками, истощавшими ресурсы империи в междоусобной войне, служила, однако, мерилом глубины падения престижа императорской власти, а не свидетельствовала о возросшей силе Жеужаньского ханства. Даже наоборот, в том обстоятельстве, что и при столь благоприятных для него условиях Анахуань отваживался только на небольшие грабительские набеги на сопредельные части Китая, следует видеть ясное указание на переживавшийся этим государством внутренний кризис. Он в полной мере сказался несколько лет спустя, о чем будет говориться в следующей главе; здесь же, заканчивая обзор политического положения Средней Азии в эпоху, предшествовавшую выступлению турок, мне остается указать лишь на то, что и третье значительное государство Внутренней Азии -- Тогонское царство переживало одновременно эпоху бессилия. Тогондьц приняли участие в ликвидации беспорядков, охвативших Юань-вэйскую империю, но вмешательство это было несущественным и имело единственным результатом свержение сюзеренной власти Тобаского дома. Событие это должно быть отнесено к 525 году.

ГЛАВА IV.

Турецкий период.

(С половины VI века до 745 года).

В "Вэй-шу" приведено следующее предание о происхождении турецкого народа {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 258; St. Julien -- "Documents historiques sur les Tou-kioue" в "Journal Asiatique", 6-ème série, III, 1864, стр. 327--328.}.

Предок турок был родом из владения Со, лежавшего к северу от хуннских пределов. Его потомок Ичжи Нишиду, отличавшийся сверх'естественною способностью производить ветер и дождь, имел четырех сыновей, из коих один обратился в лебедя, другой царствовал под именем Ци-гу между реками А-бу {У Иакинфа, ibid., А-фу.} и Гяяь, третий со своими подданными поселился на берегах реки Чу-си {У St Julien, ibid., Чу-чжэ.} и, наконец, четвертый, старший, прозывавшийся На-ду-лу, ушел в горы Басы Чу-си-ши {У St Julien, ibid., Цзянь-сы Чу-чжэ-ши.}. Этого последнего кочевавшее здесь поколение избрало правителем с титулом ша под именем Тугю. Ему наследовал его младший сын Ашина, названный так, согласно обычаю, по фамилии матери. При потомке Ашина -- Тумыне владения Тугю значительно разрослись, и государство это вступило в сношения с Китаем.

Анализируя эту легенду, Аристов пишет {"Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и сведения об их численности" в "Живой старине", III, 1896, отд. оттиск, стр. 5.}: Владение Со, лежавшее на севере от страны хуннов, т. е. от нынешней Монголии, должно было находиться на северной стороне Алтая, ибо южные его склоны входили в состав земель хуннов. В настоящее время один из двух родов, из которых состоит Верхне-кумандинская волость, на р. Бии, около впадения в нее реки Лебеди, носит имя с о, а другой -- кубанды или куманды {Radloff, "Aus Sibirien", I, стр. 211, 212.}. Отсюда можно с достаточною вероятностью заключить, что легендарный праотец турок происходил из племени со, обитавшего на севере от Алтая, и что род со является остатком этого, вероятно, в доисторические времена не совсем малочисленного племени. Даже тюркское слово ку значит "лебедь". Живущие на р. Лебеди тюрки и теперь зовут себя ку-кши, т. е. "людьми (р.) Лебеди" {Radloff loc cit.}. Из этого не трудно вывести, что китайские историки напрасно заставили сына Ичжи Нишиду превращаться в лебедя: он подобно остальным трем братьям, поселившимся в известных местностях и основавшим там царства (племена), водворился на реке Ку (Лебеди) и был родоначальником племени ку, остатки которого и поныне обитают на реке Лебеди и в волостях Верхне- и Нижне-кумандинских. Засим Ки-ко (Ци-гу) есть одна из китайских транскрипций имени кыргыз {Высказывая эту догадку, Аристов опирается на Летня ("Histoire générale des Huns", etc., 1, 2, стр. 379), y которого встречается китайская передача имени киргиз в форме Ki-ko и Kie-ko. Повидимому, это, однако, не так; см. главу V (поход хана Мо-чжо на киргизов).}, река А-бу -- вероятно р. Абакан, одно из киргизских становищ, а река Гянь или Кянь--несомненно Кем, туземное название Енисея. Река Чу-си должна быть р. Чу (Чуя у русских), приток Кату ни, служащая ы ныне местом кочевок чуйских тюрков (чу-кши). Наконец, Басы-чу в переводе с тюркского может значить "вершина Чу".

Таким образом из географических и этнических данных легенды следует, что турки, точнее -- ханский их род, происходят от обитавшего к северу от Алтая племени со и что после переселения их в Алтай они разделились на четыре ветви: одна утвердилась на северном склоне Алтая, получив имя ку, вторая основалась на Енисее и Абакане с именем кыргыз, третья осталась кочевать внутри Алтая на р. Чу, а четвертая образовала племя, принявшее имя турк.

Комментарии Аристова обращают это предание в историческое свидетельство большого "значения, и только отождествление Ци-гу, в переводе St. Julien -- Ги-гэ (Ki-ko), с именем киргиз может вызвать некоторые сомнения, так как, повидимому, турки не считали хагясов народом, находящимся с ними в ближайшем сродстве {См. Radloff -- "Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", III Lief., 1895, стр. 425.}.

По иной, однако, версии {Иакинф, loc. cit.; St. Julien, op. cit., стр. 348; Н. С. von d. Gabelent -- "Ober den Namen: Türken" в "Zeitschrift für die Kunde der Morgenlandes", 1839, II, стр. 70--71.}, заслуживающей внимания уже потому, что она не заключает в себе ничего легендарного, турецкий народ, во главе которого находился владетельный род Ашина, образовался из соединения различных этнических элементов, кочевавших в восточной Гань-су, в округе Пин-лян, откуда Ашина вслед за падением в 439 году княжества Хэ-си и пленением Цзюй-щой Мугяня бежал в сопровождении 500 кибиток на север, в Алтайские горы. Такие народные перемещения--явление обычное в Средней Азии, повторяющееся и в наши дни {Так Bonin ("Voyage de Pékin au Turkestan russe" в "La Géographie", 1901, III, стр. 178--179) встретил в Тянь-шане, в долине р. Алигур (Алгой) 200 юрт киргизов, выселившихся из Тарбагатая. Это была передовая их партия, за которой следовали еще 2.000 юрт.}; как последствие же падения последнего хуннского княжества, оно указывает на то, что и первоначальное переселение владетельной фамилии Ашина на юг, несомненно в качестве кыштымов хуннских Цзюй-цюй'ев, доследовало в эпоху образования Хуннской державы {В "Вэй-лё" (Chavannes -- "Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в "T'oung Pao", 2 série, 1905, VI, стр. 525--526) говорится, что хунны обратили в рабство и переселили на юг (вероятно, после бегства юэчжи на запад), в бассейны рек Хэй-шуй (Зцзин-гола) и Си-хэ (западной протоки Желтой реки?) и в округа Лань-чжоу, Лян-чжоу и Су-чжоу, большое число покоренных ими кочевников, в том числе да-ху (?), динлинов и др. Весь этот сброд и осколки отдельных племен, распространившиеся впоследствии на обширную территорию, граничившую на юго-востоке с уездом Цинь-ань (округа Цинь-чжоу, пров. Гань-су), составляли предмет больших забот китайской пограничной администрации. Они находились в постоянном брожении и то отлагались, то вновь подчинялись Китаю. В III веке среди этих племен особо выделилось набегами на границы империи племя, во главе которого стоял некий Ту-гюй (Chavannes читает Ту-гуай, но А. И. Иванов сообщает мне, что и чтение Ту-гюй не менее возможно). Это самое раннее упоминание в китайской исторической литературе о племени тугю.}.

Сопоставляя вышеприведенную легенду с этим историческим свидетельством, можно восстановить прошлое турок до момента выступления их в роли мировых завоевателей.

Колыбелью турок {Значение этого имени остается не выясненным.} была Бараба {Юго-восточная ее часть; остальная же Бараба, повидимому, в ту же эпоху была заселена высокорослым, преимущественно длинноголовым племенем не монгольского типа, находившимся в переходной стадии культуры от меди к железу (см. Чугунов -- "Материалы для антропологии Сибири" в "Извест. Томского Университета", 1900, XVI, стр. 66--67), очевидно--одним из племен динлинской расы.}. Отсюда в до-хуннский период они переместились на юго-восток, в Алтайско-Саянское нагорье, где и заняли части бассейнов Катуни, Бии и западных притоков Енисея, Абакана и Кемчика. Войдя здесь в соприкосновение с динлинами и частью поработив их, частью с ними смешавшись {См. о сем ниже.}, они перешли Сайлюгем и заняли Кобдоский бассейн. В этот момент они подпали под власть хуннов, и часть их с князьями Ашина во главе была переселена на юг, в восточный Нань-шань, где и оставалась до изгнания из края Цзюй-щой'ев. По возвращении на север Ашина не могли избежать подчинения жеужаням, но, повидимому, эта зависимость не помешала им в течение последующего столетия постепенно об'единить под своей властью родственные поколения, продолжавшие населять бассейн верхней Оби. Так сложилась та сила, которая на развалинах Жеужаньской державы образовала государство, могуществом и размерами своей территории далеко превосходившее империю хуннов.

Физический тип древних турок нам неизвестен {Нет также надежды, что он когда-либо будет обнаружен, так как трупы умерших, как мы ниже увидим, ими сжигались. Это обстоятельство следует иметь всегда в виду при разрешении вопросов о принадлежности древних погребений в Монголии той или иной из населявших ее народностей.}. Китайцы, если не весь турецкий народ, то ту его ветвь, которая переселена была хуннами в Хэ-си, именовали "цза-ху", т. е. варварами смешанного происхождения {St. Julien, op. cit., стр. 348.}, и хотя это выражение определяло лишь политический, а не расовый состав племени, тем не менее едва-ли можно сомневаться в том, что и с антропологической точки зрения турки не были цельным народом. На примесь, например, динлинской крови указывает факт нахождения в их среде голубоглазых субъектов; таким рисуют китайцы и их ханов Му-ханя {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 267, переводит -- "стеклянные глаза"; St. Julien, op. cit., стр. 331, пишет, однако, что тот же иероглиф может означать и "голубые глаза".} и Чу-ло-хоу {О нем говорится: имел длинный подбородок и светлые глаза (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 282).}.

Турки носили длинные волосы, одевались в меха и халаты из грубой шерстяной ткани, подпоясываясь кушаком с металлическими рельефными украшениями {St. Julien, op. cit., стр. 333.}. Их сапоги, повидимому, не отличались от тех, которые и ныне еще в употреблении у инородцев Алтая {Радлов и Мелиоранский -- "Древне-тюркские памятники в Кошо-Цайдаме", стр. 9.}. Их оружие и военные доспехи состояли из лат {Имеется указание, что они защищали голову особым наголовьем, которое St. Julien (op. cit., стр. 547) называет "casque", вероятно нечто, напоминавшее позднейший шишак. Лицевая защита явилась позднее и введена была в Средней Азии, повидимому, во второй половине VII века тибетцами. В "Истории Тибета и Хуху-нора", I, стр. 125, читаем; "Шлемы и латы их (тибетцев) чисты и светлы и покрывают все тело кроме глаз. Ни тугой лук, ни острая сабля не могут наносить им тяжелых ран".}, рогового лука, копья и меча или сабли. Луком, подобно всем кочевникам того времени, они владели в совершенстве, но, повидимому, почти всегда доводили бой до рукопашной схватки, видя в ней возможность проявить личное мужество и заслужить репутацию бесстрашного воина {Это можно заключить из следующих мест древне-тюркских надписей в Хушо-Цайдаме: "Кюль-тегин с копьем в руках врезался в ряды неприятелей"... "Кюль-тегин бросился на врагов и, будучи окружен ими, шесть человек заколол, а седьмого зарубил мечом"... "В битве с огузами Кюль-тегин бросился на врагов и, заколов одного, последующих девять человек опрокинул"... "Их войско мы перекололи"... и т. д.}. Сильный пользовался у них почетом, слабый -- презирался, и их старики доживали свой век в тяжелых условиях, как люди, уклонившиеся от славной участи каждого воина -- пасть смертью храбрых на бранном поле {Впоследствии, под влиянием политических событий, в взглядах турок на задачи жизни совершилась, повидимому, заметная эволюция, и о тесте Бильге-хана, семидесятилетнем старце Тоньюкуке, китайцы писали как о человеке, пользовавшемся огромным влиянием и уважением среди турецкого народа. Впрочем "мудрый" Тоньюкук был действительно, как кажется, исключительной личностью и к тому же принадлежал к правящему классу.}.

К воинскому званию турки готовились поголовно с малых лет, развивая в себе силу мышц и ловкость в владении копьем и луком постоянными упражнениями. В соответствии с такой жизненной подготовкой народное правосознание турок вылилось в преклонении перед силой, которая была путеводной нитью и в их управлении. Нравы их были суровы, законы жестоки. Смертная казнь полагалась за возбуждение волнений в народе, измену, убийство, похищение стреноженной лошади. Виновный за изнасилование замужней женщины подвергался сначала кастрации, а затем рассечению пополам {St Julien, op. cit., стр. 352.}. Растлитель девушки покрывал свое преступление немедленным браком и большой пеней. За увечье в драке потерпевший вознаграждался за счет имущества виновного, причем в этих случаях шли так далеко, что отбирали у него даже его жен и дочерей. Наконец, за кражу присуждалась десятикратная стоимость похищенного.

У турок существовало сословное деление -- белая и черная кости, чего не замечалось у хуннов. Все управительские должности были у них наследственными и могли заниматься лишь лицами привиллегированного дворянского сословия. Брак между простолюдином и женщиной этого сословия считался недопустимым {St. Julien, op. cit., стр. 335.}.

Похоронный обряд отличался у них большой сложностью.

Тело покойника полагалось в палатке {Несомненно, что этому предшествовало бальзамирование трупа, так как китайцы пишут, что умершие осенью -- погребались весной, а скончавшиеся весной -- ближайшею осенью (Иакинф, 1, 2, стр. 270). Это известие подтверждается надписью на памятнике Кюльтегину, который умер в марте, а похоронен был в октябре (см. Thomsen -- "Inscriptions de l'Orkhon" в "Mémoires de la Société Finno-Ougrienne", 1896, V, стр. 119--120).}, после чего ближайшие из его родственников закапывали перед ней лошадей и овец и, об'ехав ее семь раз верхом, собирались толпой у ее входа для выражения своей скорби царапанием лица до крови {К этому принуждались и сторонние лица. Менандр (Дестунис -- "Византийские историки", стр. 421) приводит следующую речь турецкого князя Турксанфа: "Так как, приехав сюда, вы нашли меня в глубокой скорби, ибо недавно умер отец мой Дилзивул, то должно вам, римляне, царапать себе лицо ножом, следуя существующему у нас по усопшим обычаю". Повидимому, тот же обычай выражать свою скорбь по усопшему надрезами на лице существовал и у хуннов. На это указывает историк Iordanes (Иорнанд); см. Иловайский -- "Пересмотр вопроса о гуннах" ("Русская Старина", 1882, стр. 718).}, плачем и причитаниями. Эти громогласные проявления печали повторялись ежедневно в течение последующей недели. Затем в избранный по указанию шамана счастливый день труп сажали на любимейшую из лошадей покойного {St. Julien, op. cit., стр. 352.}, убивали ее и при жалобных воплях собравшейся толпы сжигали вместе с трупом покойного и вещами, которыми тот любил пользоваться {В эпоху Цзе-ли хана (в 20-х годах VII в.) обычай сжигать трупы умерших стал, повидимому, сменяться обычаем хоронить их в гробах, возводя над ними курганы (см. St Julien -- "Documents hist. sur les Tou-kioue"в "Journ. As.", 6 série, 1864, IV, стр. 225).}. По предании земле золы этого костра {Китайцы не пишут, собиралась-ли эта зола в погребальные урны или хоронилась иным способом.} похороны оканчивались, но над могилами именитых людей воздвигались иногда здания, в которых помещались нарисованный портрет покойного и каменная плита с описанием тех сражений, в которых он принимал участие {Это -- обычай, едва-ли не заимствованный у китайцев. "Когда известие о кончине Кюэ-Дэлэ (Кюль-тегина), читаем мы в "Тан-шу", достигло Китая, император повелел вырезать надпись на каменной плите, построить храм над его могилой, стены храма разрисовать видами сражений и поставить в нем изображение покойного, для чего и послать шесть лучших художников". "Сего ранее, замечает далее китайская летопись, в Турецком государстве не делалось". Ср. Thomsen -- "Inscriptions de I'Orkhon" в "Mémoires de la Société Finno-Ougrienne", 1896, V, стр. 60.}. Было также в обычае обозначать число врагов, убитых покойным, обломками каменных плит, которые у некоторых особо прославившихся воителей тянулись длинным рядом на восток от могилы. Во главе, такого ряда балбалов ставился балбал сильнейшего из поверженных покойным врагов {На памятнике в честь Кюль-тегина имеются такие строки: "В честь моего отца-кагана во главе (балбалов) поставили балбал Баз-кагана"... "(В честь моего дяди-кагана) я поставил во главе (балбалов) балбал кыргызского кагана"...}, что, вероятно, и обозначалось выбитой на камне тамгой.

Китайцы, рассказывая столь подробно о похоронном обряде турок, не упоминают о человеческих жертвах, из чего мы вправе заключить, что, как общее правило, их у них не существовало. Они, однако, не противоречили их представлению о загробной жизни, и в некоторых исключительных случаях, как о том свидетельствует византийский посол Валентин, несомненно приносились: "В один из дней сетования, пишет с его слов Менандр {Дестунис, op. cit., стр. 422.}, четверо скованных военнопленных уннов приведены были к Турксанфу для принесения в жертву вместе с их конями умершему отцу его Дилзивулу. Турксанф приказал им, перейдя в другой мир, передать Дилзивулу"... {На этом оригинал прерывается.}. Это, быть может, было последним случаем подобного жертвоприношения, совершенного у турок.

Буддизм стал проникать в среду шаманистов-турок при Тобо-хане (572--581 г.), который был его ревностным последователем, но, вероятно, особого успеха у них не имел, так как поднятый Бильге-ханом 150 лет спустя вопрос о постройке при ханской ставке храмов Будде и Лао-цзы был решен отрицательно из опасения как-бы эти учения, делающие людей человеколюбивыми и слабыми, не умерили воинственности и силы турецкого народа {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 332--333.}.

Турки вносили дань в казну жеужаньских каганов металлическими изделиями. Не они, однако, при их взглядах на назначение мужчины быть только воином занимались тяжким трудом рудокопа и выплавкой металла, а, вероятно, те из их кыштымов -- мелких племен динлинской расы, которые населяли бассейны среднего Енисея и Оби, как известно, издавна служившие центром распространения медных и железных изделий {У Менандра (Дестунис, op. cit., стр. 377--379) мы находим следующие строки:

Хаган Дизавул находился внутри шатра и сидел на золотом седалище о двух колесах, которое, когда нужно было, тащила одна лошадь... Шатер был сделан из шелковых цветных и узорчатых тканей... Во время приема подавалось вино, но не виноградное, а какое-то варварское... (Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 237, высказывает предположение, что здесь речь шла о кумысной водке, но мне кажется, что было-бы правдоподобнее допустить, что у Дизавула подавалась послам не арака, не имеющая даже отдаленного сходства с вином, а китайская рисовая водка, хорошие сорта которой действительно несколько напоминают своим желтым цветом, прозрачностью и сладковатым вкусом виноградное вино)... На другой день византийские послы были приняты в другом шатре, также украшенном шелковыми цветными материями. Здесь стояли и кумиры, различные видом. Дизавул сидел на ложе из золота. Середину помещения занимали сосуды, кропильницы (?), бочки (?), все это из того же материала... На третий день послов приняли в третьем помещении, где деревянные столбы были покрыты золотом (позолочены) и где стояло вызолоченное ложе, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. Перед этим помещением были расставлены в ряд телеги, наполненные серебром, разной утварью и серебряными же изображениями животных, не уступающими по работе изделиям византийских мастеров.

Очевидно, что все это, несомненно награбленное, имущество, было с намерением выставлено для того, чтобы демонстрировать византийским послам богатства кагана. Chavannes держится, однако, другого мнения и пишет (op. cit., стр. 238) по поводу этой выставки следующее: "Ces Turcs, que nous sommes habitués à considérer comme de vrais barbares, n'étaient donc pas aussi grossiers qu'on le croit; leur art, qui ne s'exerèait que sur des métaux précieux, А produit des objets que leur valeur même exposait à être détruits et transformés en monnaie; c'est sans doute la raison pour laquelle il А presque entièrement disparu. Il est fort probable cependant qu'on en peut trouver la trace dans quelques uns de ces ornements en or repoussé qui ont été découverts dans le sud de la Sibérie et qui sont actuellement au musée de l'Ermitage". На неосновательность такого вывода указал уже впрочем Бартольд ("Зап. вост. отд. И. Русск. Археолог. Общ.", XV, стр. 181), который, между прочим, заметил: "С таким же правом мы на основании оставленного путешественниками XIII в. описания монгольских ханских ставок могли-бы говорить о высоком развитии того же искусства у монголов".}.

По меткому выражению Viollet le Duc, относившемуся впрочем к другим тюркским племенам, представители этой расы были всегда "трутнями человечества", пользовавшимися только чужими изобретениями и трудами и не создавшими ни одного собственного оригинального памятника. И если орхонская письменность и свидетельствует о довольно высокой культуре турок VIII века {См. Мелиоранский -- "Об орхонских и енисейских надгробных памятниках с надписями" в "Журн. Мин. Нар. Просв.", 1898, CCCXVII, июнь, стр. 277--278. Donner ("Sur l'origine de l'alphabet turc du Nord de l'Asie" в "Journal de la Société Finno-ougrienne", 1896, XIV, стр. 14) дает интересное указание, что в своих дипломатических сношениях турки первоначально пользовались китайским языком даже в тех случаях, когда им приходилось вести переписку с правительствами западных стран, и что только уже впоследствии они заменили его турецким языком и алфавитом орхонских надписей (что впрочем пока только вероятная гипотеза; см. стр. 43). А так как этот последний носит несомненные следы долгого развития, то вывод отсюда может быть только один: что он был ими заимствован у народа, говорившего на одном из тюркских наречий. Аристов ("Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов" и т. д. в "Жив. Стар.", 1894, III--IV, стр. 419) полагает, что тюрко-орхонским алфавитом турки стали пользоваться не ранее второй половины VII века. Такую дату он выводит из двух кажущихся на первый взгляд противоречивыми китайских известий о письменности у турок: по одному они "письмен не имеют" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 269), по другому же--"буквы их письма походят на буквы народа ху" (ibid., стр. 271). Противоречие это, по его мнению, об'ясняется разновременностью этих известий, и так как первое заимствовано из "Суй-шу", которая составлялась между 627 и 643 годами, то имеется полное основание притти к вышеприведенному заключению.

Ив. Савенков ["О древних памятниках изобразительного искусства" ("Труды XIV Археолог. С'езда", т. I), стр. 335] приходит к заключению, что енисейский алфавит значительно древнее турецкого, что он был заимствован с запада на несколько сот лет раньше последнего, и что даже непосредственная эволюционная связь между обоими настолько сомнительна, что приходится допустить, что оба алфавита являются самостоятельными ветвями и притом различного возраста.}, то не следует забывать, что к этому времени не малое их число успело уже подпасть китайскому влиянию и приобщиться китайской культуре. Об этом говорит нам и следующее обращение Вильге-хана к народу:

"Только тогда, когда в Утукенской черни {Под именем Утукен-иыш у турок известны были северные склоны Хангая к западу от р. Орхона (см. Hirth -- "Nachworte zur Inschrift des Ton-jukuk", стр. 33). В орхонских надписях эта богатая лесом и пастбищами горная страна выставляется центром Турецкого ханства и резиденциею хана турок. См. также Thomsen, op. cit., стр. 152. У китайцев эти горы были известны под следующими названиями: Юй ду-гунь (цзюнь), У-дэ-цзянь и Ду-взй-цзянь. Об их местоположении в "Ду-ши-фан-юй-цзи-яо"читаем: л а восток до мо-хэ, на запад до западных турок, на юг до великой степи, на север до р. Цзюй-лунь (Идзр?). В Танском календаре говорится: горы эти лежат на запад от ставки хана хой-хэ, на северо-восток от Гань-чжоу; на запад и восток от них текут реки: Вэнь-гунь (Орхон ?) и Дуло (Тола), направляясь на северо-восток, где и сливаются. (Д. Лозднеев, ор. cit., стр. 59). Эти указания несколько разнятся от показаний "Тан-шу", приведенных у Хирта.} находится турецкий каган, не зараженный (китайским) образованием, (но имеющий истинную мудрость), народ может считать себя обеспеченным"... {См. Мелиоранский -- "Памятник в честь Кюль-тегина" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Арх. Общ.", XII, 2--3, стр. 60, 83, 84.}.

И далее:

Китайцы, снабжающие нас золотом, серебром, крепкими напитками и шелком и ведущие обыкновенно сладкие речи, одаряют предметами, приучающими нас к роскоши. Этим они привлекают к себе даже самые отдаленные народы. Усвоившие, однако, их культуру обыкновенно гибнут, ибо только твердые характером, мудрые люди в состоянии противостоять соблазну, остальные же навсегда порывают с родиной. Не устоял и ты, турецкий народ! Ты дал себя прельстить сладкими речами и богатыми дарами и жестоко поплатился за это. Ты внял уговорам: "кто живет далеко, тот получает плохие дары, кто живет близко, тот получает хорошие дары", и переселился на китайские земли, послужившие могилой столь многим... Внемли же мне, турецкий народ! Только в Утукенской стране, где нет богатств, но нет и китайской опеки, ты можешь сохранить свою самостоятельность; переступая же порог китайской земли, ты становишься на край пропасти... {Приведенный текст хотя и в точности передает содержание соответственного места малой надписи, но не представляет буквального его перевода.}.

Если нужно было обращаться с подобным воззванием к туркам, то были стало быть тому и причины. Это был призыв к остаткам таявшего в лучах китайской культуры народа степных богатырей, завоевавших когда-то пол-Азии, призыв, однако, уже запоздалый, так как под китайским влиянием правящий класс турок перестал считать бранные подвиги главной задачей человеческой жизни. Ильтерэсу, Мочжо и Кюль-тегину не нашлось среди них преемников, и Турецкая держава, которой эти вожди сумели вернуть прежние могущество и пределы, пала под ударами уйгуров в 764 году {Все дальнейшее, что можно было-бы еще извлечь из орхонских надписей и исторических известий о религии, политическом устройстве и быте турецкого народа, читатель найдет в цитированной уже выше статье П. Мелиоранского -- "Об орхонских и енисейских надгробных памятниках с надписями".}.

Перехожу к истории образования этого ханства.

Усиление турок, как впрочем и многих других кочевых народов, было быстрым и неожиданным.

Первым их ханом был Бумын-каган {Отождествление этого имени с Тумыном китайских летописей вызвало довольно оживленную полемику, которая прекратилась, когда выяснилось, что китайцы с возможной для них точностью передают имя его брата Истэми и что И-си или И-си-ги не китайская передача имени Истэми, а второе имя хана Коло.

Отождествлением Che-tien-mi (Hirth, Pelliot; Deguignes и Chavannes транскрибируют Che-tie-mi, Visdelou -- Se-ti-mii) с Истэми мы обязаны Аристову, op. cit., стр. 9, и Marquart'y ("Historische Glossen zu den alttürkischen Inschriften" в "Wiener Zeitschrift für die Kunde des Morgenlandes", XII, стр. 185), так как хотя Tbomsen, op. cit.," стр. 135, и высказал ту же мысль раньше, но, повидимому, с большой неуверенностью. Это колебание казалось мне тем менее понятным, что текст надписи, совпадавший с известиями китайских и византийсках историков об основателях Турецкой державы, не давал оснований к тому, чтобы считать Бумына и Истэми лицами легендарными, как то стремились доказать Риалов, Бартольд и Мелиоранский, об'единявшие их даже в одно лицо. Моя заметка по этому поводу ("Историческое прошлое Бэй-шаня в связи с историей Средней Азии", 1898, стр. 38) вызвала, однако, со стороны Бартольда ("Зап. вост. отд. И. Русск. Арх. Общ.", XI, стр. 358) и Мелиоранскою ("Зап. вост. отд. И. Русск. Арх. Общ.", XII, 2--3, стр. 94) резкие возражения. Первый нашел, что для меня "не существует филологических затруднений", второй -- "фонетических трудностей" -- замечание, которое, как-будто, не вязалось с тем, что было этим ученым уже высказано по тому же поводу, когда по адресу Томсена он писал: "В. Томсен в Бумыне и Истеми видит двух лиц, которых он склонен сближать с двумя первыми историческими турецкими ханами, о которых говорят китайские источники, а именно, с Тумын'ом и Иси-ги. Хотя такое толкование грамматически и возможно и даже по некоторым соображениям вероятно, но весь дальнейший рассказ об этих ханах поневоле заставляет думать, что дело идет об одном лице"... Тщетно доказывал я, что филология в этом случае непричем, и что письменные памятники не застрахованы от ошибок (см. "Описание путешествия в Западный Китай", II, стр. 406, 407), я не мог поколебать позицию в этом вопросе, занятую Бартольдом (см. его ответ в "Изв. И. Русск. Геогр Общ.", XXXV, стр. 707), а ныне, вероятно, и он найдет, что полемика эта в лучшем случае была лишней.

Parker ("Progress in Old Turkish Discoveries" в "The Ohina Review", 1899, XXV, Aug.-Sept., стр. 37) полагает, что Бумын есть китайское слово pu-ming (бу-мин), обозначающее почетное право не употреблять личного имени.}. Воспользовавшись войной между телэ и жеужанями, он напал на первых, разбил их и присоединил их кочевья к своим владениям (546 г.) {Китайская летопись не говорит нам, какой отдел телэ (в "Тан-шу" это наименование уйгурского племени вытесняет "гаогюй" Юань-вэйской эпохи) был покорен турками; но мне кажется, что здесь идет речь о парпурумах, судьба которых после их победы над Поломынем в 521 году (см. выше стр. 204) была следующей.

В 522 году их правитель И-фу ходатайствовал о присылке ему красной колясочки, вееров, зонтиков, литавр и труб, что и было императорским правительством предписано исполнить. Занятый, повидимому, устройством своего "двора", И-фу проглядел военные приготовления жеужаней и был разбит ими на голову. Китайцы пишут, что такой исход столкновения вызвал ропот в народе, чем и воспользовался Юэ-цзюй, который занял престол, убив своего брата. Но и его действия против жеужаней не отличались большей удачей, что побудило сына И-фу, Би-ши, устранить его от престола и самому занять его место. В 549 году Би-ши был, однако, в свою очередь разбит жеужанями. Тогда некоторая часть народа бежала к границам Китая, остальная же с Би-ши во главе присмирела, ища случая отплатить жеужаням за неоднократные поражения. Турки помешали осуществлению этих надежд, положив конец их самостоятельному существованию. Во всяком случае после 545 года известия о них прекращаются, и только в орхонских надписях их имя упоминается в числе имен тех народов, которые прислали своих представителей на похороны Бумын-кагана.}. Засим он обратил свое оружие и против жеужаней. Поражение, которое он нанес в 552 году Анахуаню {Под впечатлением этого поражения Анахуань покончил с собой.}, было столь решительным, что с этого момента Жеужаньская держава, как таковая, перестала существовать, и в последующие годы турки уже только добивали остатки жеужаньских скопищ там, где они успевали собраться {Китайская история отмечает, что разбитым турками жеужаням Вынь-сюань, государь царства Ци, оказал серьезную поддержку, поселив их на пустовавших землях в Шо-пин-фу и снабдив одеждой и хлебом; но жеужане отплатили ему за это тем, что разграбили область Тай-юань-фу. Эта дикая неблагодарность вынудила Вынь-сюань-ди выгнать жеужаней из пределов своего царства на север, где они и были добиты турками.}, пока, наконец, их родовичи, бежавшие в числе свыше 3.000 человек в Чан-ань, но требованию турецкого посла не были ему выданы и тут же, за восточными воротами города, перебиты. Этот позорный акт Чжоуского правительства, подчеркивавший то значение, какое в глазах китайцев приобрели в то время турки, произошел в 556 году.

Бумын-каган не дождался крушения Жеужаньской державы, так как умер в марте месяце 553 года {Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue Occidentaux", стр. 220, относит кончину Бумын кагана к 552 году.}. Но его дело продолжали его воинственные и талантливые преемники: младший брат Истэми {Chavannes, op. cit., стр. 219; Hirth, цитир. Марквартом в его "Historische Glossen zu den alttürkischen Inschriften", стр. 196. У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 267, и St. Julien, op. cit. в "Journ. As.", 6 série, 1864, III, стр. 330, сказано, что наименование Исиги хана (Истэми хана) принял сын Бумына-Коло, скончавшийся в 553 году. Это свидетельство китайской летописи, однако, ошибочно уже потому, что Истэми, если верно отождествление его с Дизавулом, Дилзивулом и Сильзивулом Менандра и Синджибу Табарн (см. Marquart -- "Eranschahr nach der Geographie des Ps. Moses Xorenac'i", стр. 216; Chavannes, loc. cit.) скончался в 576 году, на четыре года пережив Тобо, третьего из сыновей Бумына, занимавших турецкий престол (см. Chavannes, op. cit., стр. 227, 242).}, почти самостоятельный правитель десяти западных родов, и его сыновья -- Коло (553 г.) и Му-хань (553--572 г.) {Chavannes, op. cit., стр. 220; Hirth, op. cit., стр. 88. Варьянты того же имени: Му-гань (Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 110) и Мо-хань (St. Julien, op. cit., стр. 331). У Иакинфа в "Сбор. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. врем.", 1, 2, стр. 267,-- Муюй-хан-Кигинь.}, последовательно занимавшие ханский престол.

Китайская летопись приписывает Му-хань хану все дальнейшие завоевания турок, а именно уничтожение империи эфталитов на западе и присоединение царства Ци-гу {Ци-гу (у Deguignes и St. Julien -- Ги-гэ) принято считать одной из китайских транскрипций слова кыргыз. Китайские комментаторы не об'единяют, однако, эту транскрипцию с позднейшей ха-кянь-сы (хагас, хагяс). Несомненно, что киргизы были покорены турками, но вопрос -- их-ли имел в виду составитель истории Юань-вэйской династии, остается открытым. См. ниже главу V (поход Мо-чжо хана на киргизов).} и киданьских земель на севере и востоке. Орхонские надписи в этом отношении с нею расходятся и говорят, что уже при Вумын-кагане и Истэмн-кагане владения турок простирались от Темпр - Капыга, т. е. Железных ворот {Вопрос о том, что считать "Железными воротами" орхонских надписей, а также, какая из рек Средней Азии именовалась у турок Йенчу (жемчуг), вызвал полемику. Ныне, однако, последняя имеет лишь исторический интерес, так как обе защищавшиеся мною гипотезы: Томсена, отождествлявшая Темир-Капыга надписей с известным проходом Бузгала, находящимся между Гузаром и Шир-абадом, и моя об Йенчу -- Сыр-дарье, должны считаться общепринятыми.}, на западе до Кадырканских лесов {Thomsen, op. cit., стр. 136, полагает, что Кадыркан -- турецкое название Большого Хингана. Так как западный его склон только в северной своей части изобилует лесом, то, может быть, так называлась вообще лесная площадь северной Маньчжурии в бассейне р. Сунгари?} на востоке. Это разногласие, однако, устраняется, если допустить, что китайцы приписали Му-ханю, как верховному вождю всего турецкого народа, то, что совершено было силами главным образом западных турок под предводительством Истэми {Chavannes, op. cit., стр. 227.}. Действительно, Менандр {У этого историка (Дестунис, op. cit., стр. 328) между прочим читаем: "Владетель турок Сильзивул говорил так: "Авары не птицы, чтобы летая по воздуху, избегнуть мечей туркских; они и не рыбы, чтобы, нырнув в воду, исчезнуть в глубине морской пучины; они блуждают на поверхности земли. Когда покончу войну с эфталитами, нападу на аваров, и они не в состоянии будут уклониться от моих войск"".

И далее (стр. 371):

"Турки в то время (в 568 г.) достигли великой степени могущества. Согдаиты, которые перед тем были подданными эфталитов, сделавшись подданными турок, просили своего царя отправить посольство к персам для исходатайствования им позволения ездить в Персию и продавать там шелк. Дизавул дал на это согласие".} и Та-бари {Nöldeke -- "Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sasaniden", 1879, стр. 158.} согласно показывают, что завоевателем западной половины Средней Азии, в частности царства эфталитов, был Cильзивул (Cынджибу) {Впрочем и в "Цзю Тан-шу" (Chavannes, op. cit., стр. 38) говорится, что Истэми, находясь во главе статысячной армии, покорил многие страны запада.}. Что касается присоединения к турецким владениям государства Ци-гу на севере и киданьской территории на востоке, то не следует забывать, что как кидане {Этому не противоречило-бы то обстоятельство, что в 479 году киданьский князь Мохэ Фзугань признал себя вассалом юань-вэйского императора как потому, что в ту эпоху вассальная зависимость от двух сильных владетелей была явлением довольно обычным, так и потому, что в то время Юань-вэйская держава, как таковая, перестала существовать, распавшись на две империи -- Бэй Ци и Бэй Чжоу.}, так, вероятно, и правители Ци-гу были данниками жеужаней, что делало их преемственно вассалами турок эпохи Бумына; а это давало право Бильге-хану приписать Бумын-кагалу завоевания, которые потребовали только дополнительных действий от доследующих турецких властителей.

О времени покорения государства Ци-гу нам ничего неизвестно. Кочевья киданей были присоединены к турецким владениям, вероятно, не ранее 560 года {См. Васильев -- "История и древности восточной части Средней Азии", стр. 8.}, и тогда же (между 563 и 567 годами) {Chavannes, op. cit., стр. 229.} под ударами турок {Решительная битва между эфталитами и турками произошла при городе Несефе (Saint-Martin в Lebeau -- "Histoire du Bas-Empire", X, стр. 63; цит. у Chavannes, op. cit., стр. 229). Современное название Несефа (Нахшеба) -- Карши (см. Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 135).} и персов пала и империя эфталитов, разделенная между союзниками {Союз между турками и персами продержался до тех пор, пока это было нужно Хозрою Ануширвану, а засим он перешел в явную вражду, что и побудило турок в 568 году искать сближения с Византией.} по р. Аму-дарье, хотя и не на всем ее протяжении {Nöldeke, op. cit., стр. 156: Chavannes, op. cit., стр. 228--229, где указывается также и на противоречащие сему свидетельства арабских историков; то-же у Nöldeke, op. cit., стр. 167. У Динавери (Nöldeke, op. cit., стр. 159) имеется указание, что Чаганиан, т. е. страна к северу от Аму-дарьи и к востоку от Железных Ворот (см. Бартольд -- рец. в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XV, стр. 182), при разделе империи эфталитов достался Хозрою, Синджибу же захватил Шаш (ныне Ташкентский уезд; см. Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 169), Фергану, Самарканд, Кеш (Шахрисябз; см. Бартольд, op. cit., II, стр. 134) и Несеф на запад до Бухары (?).}.

Огромная территория Средней Азии, уже давно остававшаяся без сильного хозяина и потому так легко доставшаяся туркам, не утолила их жажды к завоеваниям, и мы видим их войска на протяжении последующих двадцати лет одинаково успешно сражающимися как на востоке, на равнинах Китая, так и на дальнем западе, под стенами Босфора (576 г.) {Менандр, op. cit., стр. 422--423. Босфор, столица Босфорского царства, находился близь современного города Керчи. Турецкий отряд, высланный под начальством Бохана, имел целью подкрепить утигуров Апагея, которые осаждали этот город.}. Впрочем, их военные действия в Придонских и Прикаспийских степях нам очень мало известны; что касается востока, то непрекращавшиеся раздоры между обеими частями бывшей Юань-вэйской империи позволили им занять очень выгодную позицию и эксплоатировать в одинаковой степени оба правительства: от Бэй Ци они добились получения значительной ежегодной ренты за свой отказ от грабежей, от Бэй Чжоу -- платы за "союз" и за готовность производить грабительские набеги на враждебные ему государства. Таких набегов в китайской истории зарегистрировано три: первый в 556 году на царство Тогон, когда ими была взята находившаяся близь оз. Куку-нора резиденция тогонского царя Куалюй'я -- городок Шу-дунь {Иакинф -- "История Тибета и Хухунора"; idem -- "Статистическое описание Китайской империи", II, стр. 317.}, и два последующих, в 564 и 565 годах, на империю Ци. Хотя из этих набегов турки вернулись отягощенными добычей, но все же это не избавило чжоуцев от взноса им очередной платы в 100.000 кусков шелковых тканей. Еще большую повинность несла империя Ци, которая незадолго до своего падения в 577 году была совершенно раззорена налогами в пользу турок. "Тобо хан, замечает по этому поводу китайская летопись, был очень доволен таким положением дел и неоднократно говаривал своим приближенным: лишь-бы не нарушался установившийся порядок вещей, а тогда мы обеспечены от бедности".

Но надолго удержать его туркам не удалось, так как Китай, объединенный Ян-цзянем {Основателем Суйской династии.} в 581 году, в очень короткое время достиг такого могущества, перед которым должны были склониться даже и турки. В 583 году имперские войска нанесли им первое поражение, а в следующем их хан Шаболио признал уже себя вассалом Суйского императора. Впрочем, такое быстрое падение Турецкой державы было вызвано не силой китайского оружия, а возникшими в государстве междоусобиями.

Строгого порядка преемства престола у турок не существовало. Из слов хана Тобо {Иакинф -- "Сбор. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. зр.", 1, 2, стр. 276.}: "мой старший брат оставил управление государством мне, а не сыну" -можно было-бы вывести заключение, что престол переходил у них по завещанию; в действительности же престолонаследие находилось в зависимости от воли родовичей, ограниченных, однако, в свободе выбора пределами царствующей династии. Конечно, и при таких условиях желание покойного монарха должно было играть существенную роль, но вообще эта система выборов могла проходить гладко только в героическую эпоху завоеваний, когда честолюбие находило себе выход на бранном поле и когда кроме преимуществ рождения только ратные подвиги и воинская доблесть могли обеспечить избрание {В конце VII века и в начале VIII турки вновь переживали такой же период, и вот, что мы читаем в китайских анналах: сознавая, что он не по личным заслугам возведен на престол, Бигя-хан (Вильге-хан) хотел передать его своему младшему брату Кюль-тегину, но тот сему решительно воспротивился.}, с переходом же государства на более мирный жизненный путь, когда другие инстинкты получили преобладание, открылось и широкое поле для интриг честолюбцев. Неудовлетворенные самолюбия мелочных, себялюбивых натур при существовавшей у турок децентрализации власти явились тем ферментом, который, произведя брожение в государстве, довел его до разложения и подчинения Китаю. Этому историческому моменту Вильге-хан посвятил следующие сильные строки надписи:

"После того сели на царство неразумные каганы, трусливые каганы, и все их буюруки {Слово это не может быть передано соответственным русским. Thomsen, op. cit., стр. 99, переводит его "officiers", что может означать начальствующих лиц как гражданского, так и военного ведомств. Того же взгляда придерживается и Мелиоранский ("Памятник в честь Кюль-тегина", стр. 99). Наоборот, Бартольд ("Die historische Bedeutung d. alttürk. Inschr.", стр. 6--7) полагает, что здесь может идти речь только о высших чинах военной иерархии.} были неразумны, были трусливы".

"Вследствие неверности каганам их бегов и народа, вследствие интриг китайцев, доведших до ссоры младших братьев со старшими и до вооруженных столкновений бегов и народ, турецкий народ привел в расстройство свой племенной союз и довел до гибели своего кагана. Со своими благородными сыновьями и чистыми дочерьми он стал рабом китайского народа. Турецкие беги сложили с себя турецкие титулы и, приняв китайские, стали слугами китайского императора".

"Пятьдесят лет отдавали они ему свои труды и силы и в интересах китайского народа вели свои войны, доходя на запад до Темир-Капыга, на восток до Бокли-Кагана. Так отдавали они над собою власть китайскому императору"...

Шаболио, иначе -- Шэ-ту {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 276, называет его Нету.}, занял в 581 году престол при необычных условиях. Он был сыном хана Коло {Chavannes, op. cit., стр. 48, 220.}, и не его, а его двоюродного брата Янь-ло, сына Тобо-хана (572--581) {Последнего из трех сыновей Бумын-кагана, последовательно, в течение почти тридцати лет, занимавших турецкий престол.}, родовичи избрали на царство. Но когда Далобянь, сын Мухань-хана, оскорбленный предпочтением, оказанным князю младшей линии, стал поносить Янь-ло и вымещать на нем крушение своих честолюбивых мечтаний {Иакинф, ibid., St. Julien, op. cit., стр. 354--355, и Chavannes, op. cit., стр. 48, передают различно события, предшествовавшие избранию Янь-ло. У первого читаем: "Народ хотел избрать Далобяня, но собрание государственных чинов сему воспротивилось, так как Далобянь по матери был низкого происхождения". St Julien же переводит: "Les grands de la nation voulurent placer Ta-lo-pien sur le trône; mais comme sa mère était d'une famille obscure, le peuple ne voulait point se soumettre à lui". У Шаванна это место китайской летописи ("Тан-шу") передано так: "Les gens du pays, considérant que la mère de ce dernier était de basse extraction, ne voulurent pas lui (Ta-lo-pien) donner le pouvoir"... Из этих выдержек мы можем впрочем извлечь одно важное указание, а именно, что у турок происхождению по матери придавалось большое значение.}, то последний, не отваживаясь обуздать Далобяня, отказался от престола, передав его с одобрения родовичей энергичному, хотя и необузданному Шэ-ту.

Во всеподданнейшей записке китайского сановника Чжан-сунь Шэна {Так транскрибирует Шаванн; у Жюльена же читаем -- Чжан-сунь-чжэн.}, долго прожившего среди турок и пользовавшегося особым расположением хана Шэ-ту, были в следующих выражениях охарактеризованы отношения между членами царствующей турецкой династии в момент воцарения последнего {St. Julien, op. cit., стр. 359.}.

"Да-тоу {Сын Истэми, в 576 году наследовавший вместе с титулом ябгу власть над западной половиной турецких владений. Его принято отождествлять с Тарду Менандра. См. Chavannes, op. cit., стр. 241. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 278, пишет Дату.} сильнее Шэ-ту, но занимает подчиненное положение. Оба стараются показать, что их связывают узы дружбы, в действительности же они ненавидят друг друга, и эта вражда успела уже достаточно проявиться. Следует только умело возбудить их страсти, и тогда война между ними явится неизбежной. Чу-ло-хоу, младший брат Шэ-ту, хотя и не имеет большого значения в государстве, но хитер и в настоящее время всеми способами стремится овладеть сердцами князей и народа. Шэ-ту явно его опасается и потому ненавидит; он старается это скрыть, но несомненно, что загадочное поведение брата его беспокоит и огорчает. А-бо (Далобянь) обнаруживает в своих поступках полную нерешительность. Он очень боится Шэ-ту и вполне ему подчиняется. Преклоняясь всегда перед более сильным {Эта китайская характеристика не вполне согласуется с той позицией, которую занял Далобянь после выбора Янь-ло. Или, может быть, он верно учел крайнее миролюбие последнего?}, он не может иметь и собственного плана действий".

В заключение же Шэном намечалась следующая программа китайской политики:

В зависимости от вышеизложенного наши действия могли бы быть направлены к тому, чтобы, втягивая в союз с нами дальние отделы Турецкой империи, давить на ближайшие, сеять раздор между сильными и об'единять между собой более слабых. В частности надлежало-бы побудить Да-тоу соединиться с А-бо (Далобянем) и внушить Чу-ло-хоу заключить союз с племенами севера и востока {Чжан-сунь Шэн называет эти племена хи и си. Хи, которых китайцы относили к сяньбийской группе народов, жили на прежних сянь-бийских землях к северу от р. Лао-ха-хэ (Бай-лан-хэ), си, составлявшие, вероятно, один из отделов хи, к северу от этих последних. По "Удай-хой-яо" (Васильев -- "История и древности восточной части Средней Азии", стр. 34) хи были по происхождению тюрками, что, однако, очень сомнительно. Согласно реляции Сун-хуаня [Chavannes -- "Voyageurs chinois chez les Khitan ef les Joutchen" в "Journ. Asiat, IX série, 1897, IX, стр. 438), хи были одного происхождения с киданями, но язык их и обычаи разнились от языка и обычаев этих последних.}. Это вызвало-бы разделение сил Шэ-ту, создало-бы атмосферу подозрений и озлобления и повело-бы к взаимному их отчуждению. Десять лет такой работы привели-бы к тому, что и одного удара против сильнейшей стороны было-бы достаточно, чтобы уничтожить все Турецкое государство.

Эта программа была принята китайским правительством, искусно осуществлена, и результаты ее сказались даже скорее, чем то предполагал Чжан-сунь Шэн.

В конце 581 года Шэ-ту собрал огромную армию и наводнил ею Китай. Это нашествие, которое велось широким фронтом, оффициально обгонялось помощью свергнутой династии Чжоу {St. Julien, op. cit., стр. 357.}, действительной же его причиной, вероятно, было желание помешать росту могущества Китайской империи. Первые шаги турецких полчищ в Китае {О последствиях этого нашествия в "Тан-шу" говорится: "в области Ву-вэй (Лян-чжоу), Гинь-чзн (Лань-чжоу), Тянь-шуй (Цинь-чжоу), Ань-дин (Цзин-чжоу), Хун-хуа (Цин-ян-фу), Шан-цзюнь (Суй-дэ-чжоу) и Янь-ань (Янь-ань-фу) не осталось ни одной головы из домашнего скота (см. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 277; St. Julien, op. cit., стр. 491).} в общем были успешными {Китайцы отмечают, впрочем, несколько удачных для себя дел к северу от Желтой реки, на землях Уратского знамени, и при Ма-и, к западу от Да-тун-фу.}: китайские отряды, игравшие роль заслонов, в Лань-чжоу, Линь-тао {Ныне Минь-чжоу на р. Тао-хз, в юго-восточной Гань-су.}, Ю-чжоу {Округ в Чжилийской провинции, ныне -- Пекин.}, И-чжоу {Неизвестно, какой из округов, носивших это имя, имелся здесь в виду китайским автором. Такое указание мог-бы дать только синолог.} и других пунктах были разбиты и отступили в полном беспорядке, обнажив северную границу империи. Насколько, однако, упорно было сопротивление китайцев, видно из императорского указа, в коем прославлялись подвиги Чжан-жу и его отряда, защищавшего подступы в восточную часть Гань-су.

Не взирая на превосходные силы турок, наступавших под предводительством хана Шэ-ту, Чжан-жу решил противупоставить им свои слабые отряды, которые удачным маневром ему и удалось собрать в один корпус. Решительное сражение длилось трое суток и перешло, наконец, в рукопашную схватку, в которой китайцы бились отчаянно, и если засим и уступили поле битвы врагу, то лишь под давлением его численности: Чжан-жу получил пять ран, из его же войск уцелела едва одна пятая часть {См. St. Julien, op. cit., стр. 361--364.}. Последующее отступление Шэ-ту китайцы приписали исходу этой битвы, которая должна была, по их мнению, охладить его воинственный ныл. В действительности, однако, причины тому были иные, ибо вот, что мы читаем далее у китайцев {Китайские известия о вторжении турок в Китай в 581--583 годах и о последующих, относящихся к туркам, событиях очень сбивчивы и во многом противоречивы; поэтому я не уверен, что излагаю дальнейший ход этих событий в полном соответствии с тем, что действительно происходило.}.

Когда Шэ-ту отдал приказ дальнейшего наступления, Дянь-гюе (Да-тоу) {См. Chavannes, op. cit., стр. 3 и 49; St. Julien, op. cit., стр. 493.} сему воспротивился и не только отступил, но и вывел свои войска из Китая {St. Julien, op. cit., стр. 365. Этот поступок Да-тоу об'ясняется тем, что китайцы успели уже к этому времени, осуществляя программу Чжан-сунь Шэна, заключить с ним не только сепаратный мир, но и союз. Однако, более вероятной причиной его возвращения на запад следует считать вспыхнувшее там восстание, о чем говорится в одном из указов Суйского императора: "в то время, как Да-тоу напал на Цзю-цюань, три государства -- Юй-тянь (Хотан), Бо-сы (Персия) и е-да (царство эфталитов) восстали против него" (Chavannes, op. cit., стр. 49).}. Одновременно Чжан-сунь Шэн послал Шэ-ту гонца с ложным сообщением, что телэские поколения восстали и, соединившись с другими племенами, двигаются на его ставку {St. Julien, op. cit., стр. 365.}.

Под давлением этих известий Шэ-ту стал очищать китайскую территорию, но, вероятно, отступление турецких войск шло не одновременно по всему фронту, чем и воспользовались китайцы, потеснив те их части, которые еще задержались в Китае, причем ряд боев, которые должны были выдержать турки войск А-бо хана и Тан-хань хана {Нам неизвестно, в каких родственных отношениях находился Тан-хань к хану Шэ-ту.}, окончились не в их пользу {Вообще это отступление велось, повидимому, при условиях, неблагоприятных для турок. См. St. Julien, op. cit., стр. 490 и 493.}. Этой случайностью поспешил воспользоваться Чжан-сунь Шэн, который через подосланное к Шэ-ту хану доверенное лицо инсинуировал ему следующее: "Не странно-ли, что когда во главе турецких войск стоите вы, их всегда ожидает победа, когда же руководство боем переходит в руки А-бо хана, то их поражение неизбежно? А между тем численность войск, которыми располагаете вы и А-бо в сущности одинакова. Ведь этот турецкий позор покрывает стыдом и вашу особу. И что же теперь, когда вы, нанося ежедневные поражения врагу, находитесь в ореоле славы, а А-бо, ведя дело к проигрышу компании, покрывает турок бесславием, вы попрежнему полагаете возможным ограничиться одними лишь замечаниями? Когда-то вы мечтали уничтожить северное ханство {Т. е. удел Далобяня.}... Но дерзнете-ли вы это сделать теперь?" {St Julien, op. cit., стр. 365.}

В то-же время Чжан-сунь Шэн внушал А-бо хану: "Так как Да-тоу заключил союз с домом Суй, то Шэ-ту не в состоянии будет удержать за собой верховную власть над турецким народом. Не лучше-ли было-бы вам поэтому своевременно примкнуть к этому союзу и стать под покровительство императора? Это дало-бы вам большую силу и было-бы благоразумнее избранного вами пути -- терять свои войска, исполняя волю Шэ-ту, и точно преступник сносить его оскорбления" {St. Julien, op. cit., стр. 366.}.

Не был оставлен китайцами без внимания и Чу-ло-хоу. Чжан-сунь Шэн отправился к нему с большой помпой, предшествуемый знаменем с желтым драконом. Проезжая землями хи, си и киданей, он задаривал их шелковыми тканями, когда же прибыл в ханскую ставку, то показал такое внимание Чу-ло-хоу, что тот, очарованный его обращением, легко пошел на все его предложения, не исключая даже признания себя вассалом Суйского дома {Китайцы не указывают времени заключения этого соглашения; так как. однако, Чу-ло-хоу (Шэ-ху) принимал участие в походе на Китай (582 г.), то это могло случиться не ранее возвращения его из этого похода, т. е. в 583 году.}.

Вся эта интрига достигла своей цели.

Явная измена Да-тоу {Если только версия о заключенном им сепаратном мире с китайцами верна.} и Чу-ло-хоу и слухи о готовности Далобяня последовать их примеру побудили Шэ-ту к действиям, подсказанным ему Чжан-сунь Шэном, все неразумие которых сказалось тотчас-же.

Он вторгся в кочевья Далобяня, напал на его ставку н, повинуясь своей необузданной натуре н гневу против мнимого, а, может быть, и действительного изменника {См. St Julien, op. cit., стр. 366.}, допустил в ней резню, в которой между прочими погибла и мать последнего. Затем он обратил свое оружие против Тан-ханя и выгнал его из его владений. Этими поступками он восстановил против себя не только пострадавших князей, которые бежали на запад, во владения Да-тоу, но и тех, кто был, повидимому, далек от всякой политики. Из числа последних китайская летопись называет некоего Ди-гинь-ча {У Иакинфа -- Дилэча.}, двоюродного брата Шэ-ту, который, приняв сторону Далобяня, со всем своим народом удалился на запад, где и присоединился к коалиции князей, выступивших против Шэ-ту.

При таковых условиях совершилось в 584 году {Chavannes, op. cit., стр. 13, делает странную ошибку, относя начало столкновений между западными и восточными турками к 581 году; к этому времени, если не к началу 582 года, должен быть отнесен только увод ханом Да-тоу своих войск из Китая, что, может быть, и предвещало разрыв, но не являлось еще началом столкновений.} окончательное распадение Турецкой державы на две половины: западную и восточную, что оффициально выразилось принятием Да-тоу титула кагана.

Готовясь к войне, оба кагана сделали попытку заручиться поддержкой китайцев, но император Гао-цзу отклонил эти просьбы; равным образом он не счел своевременным и предложение князя Гуана -- пользуясь раздором среди турок, перенести военные действия в степь.

Положение, в котором вскоре очутился Шэ-ту, благодаря успехам Да-тоу и крайне подозрительному поведению киданей, оказалось настолько тяжелым, что когда в том же 584 году к нему явилось ответное посольство китайцев, он принял рескрипт Гао-цзу, преклонив колена, и согласился признать себя его вассалом.

Разгром Шэ-ту, очевидно, не входил в рассчеты китайцев, так как они не только разрешили ему перевести подвластных ему турок в местность Бай-дао {Т. е. к Гуй-хуа-чэну, на земли западного Тумета.}, снабдив его при этом жизненными припасами и одеждой {Это переселение вызывалось, вероятно, засухой в северной Халхе, породившей болезни и голод.}, но и выслали вспомогательный отряд, который, повидимому, в значительной мере содействовал восстановлению его пошатнувшегося положения. Ему, между прочим, обязан Шэ-ту и своей победой над войсками западных турок, наступавших на него под предводительством Далобяня. Тот же китайский отряд разбил засим и тйлэсцев аба {St. Julien, op. cit., стр. 499. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 281, переводит это место иначе, но едва-ли правильно. Что аба были отделом телэ, а не турками Абова, т. е. Далобянева, аймака, явствует из того, что они упоминаются в числе тех гвлэсцев, которые в 603 году отложились от Да-тоу кагана.}, которые, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, напали на ставку Далобяня, предали ее разграблению и увели его жену и детей.

Все это было китайцами отбито и передано Шэ-ту.

Китайские анналы ничего не говорят нам ни о самом ходе борьбы между западной и восточной половинами Турецкой империи, ни о конечном ее результате. Повидимому, однако, она велась очень нерешительно с обеих сторон, и едва-ли не самым выдающимся ее эпизодом было пленение Далобяня, что случилось в 587 году, уже после смерти хана Шэ-ту. Засим из событий политической жизни Турецкой державы за тот же период времени следует отметить факт принятия турецким правительством китайского календаря, что являлось в то время внешним признаком сюзеренитета Китая {Причины, побудившие и Да-тоу признать себя в 584 году вассалом императора Гао-цзу (Chavannes, op. cit., стр. 49; St. Julien, op. cit., стр. 493 (?)], нам неизвестны.}, и переход в китайское подданство турецкого племени су-ни, которое вынуждено было к этому голодом и чумой, свирепствовавшими в 584 году в степи {St. Julien, ibid. Это следует об'яснить себе так, что су-ни переселились в пределы Китайской империи. Су-ни, вероятно, сохранилось в современном Сунит -- названии монгольского княжества, входящего в состав Силингольского сейма. К туркам относил сунитов и Рашид эд-Дия ("История монголов" в "Зап. И. Археол. Общ.", 1858, XIV, стр. 7). Поэтому едва-ли верно следующее место "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 36: " Через одно поколение от Туру-болота, потомка Чингис-хана в 16 колене, земля перешла к тайцзи Хукцзиту-мэргэну, давшему своему племени название Сунит".}.

После смерти Шэ-ту (587 г.) на престол вступил его младший брат Чу-ло-хоу, но был вскоре убит в одной из экспедиций против западных турок. Тогда был избран каганом сын Шэ-ту--Юн-юй-люй (Ду-лань хан), при котором военные действия на западе, не дававшие явного перевеса ни одной из сторон, были прекращены миром, заключенным, повидимому, на условиях statu quo (593 г.) {St Julien, op. cit., стр. 511; Chavannes, op. cit., стр. 50. У Иакинфа, op. cit., стр. 285, ошибочно сказано, что мир заключен был не между Да-тоу и Ду-лань ханом, а между последним и его двоюродным братом Жань-ганем Тули ханом, сыном Чу-ло-хоу.}.

Не в интересах китайцев, однако, было долговременное спокойствие в турецкой среде, и Чжан-сунь Шэн представил императору новый проект возбуждения волнений на севере.

"Юн-юй-люй, докладывал он {St. Julien, op. cit., стр. 512.}, непостоянен и вероломен. Одна лишь вражда к Да-тоу заставляет его в настоящее время искать поддержки империи. Но коль скоро просьба его о браке с особой императорской крови будет удовлетворена, то он неизбежно восстанет и, опираясь на то значение, которое в глазах турок придаст ему высокий союз, победит Да-тоу и Жань-ганя. Победив же этих последних, он станет настолько могуществен, что от него можно будет всего ожидать. С другой стороны Жань-гань успел доказать свою искренность. Он также просил о браке, и эту просьбу было-бы предпочтительнее удовлетворить. А так как силы, которыми он располагает, сравнительно невелики, то его следовало-бы переселить на юг, ближе к государственной границе, и обратить в заслон против Юн-юй-люй'я".

Этот план был не только одобрен императором, искавшим лишь случая вселить рознь между турками {St. Julien, op. cit., стр. 514; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 285.}, но и проведен с таким расчетом, чтобы возбудить сильнейшее негодование Ду-лань хана {Иакинф, ibid.}. Именно: послы Жань-ганя были встречены с особым почетом и осыпаны подарками; богатейшие же подарки были посланы самому хану; в состав китайского посольства, назначенного сопровождать невесту в ханскую ставку, были избраны сановники высокого ранга и т. д. Во всем этом чувствовалось такое желание императорского двора подчеркнуть предпочтение, оказываемое им Жань-ганю, что одновременно посланный Ду-лань хану отказ получил значение намеренно нанесенного ему оскорбления.

Он так это и понял и, порвав вассальные отношения к Суйскому дому, вступил в союз с Да-тоу, замышлявшим в это время поход против Китая.

Что побудило Да-тоу объявить войну Суйской империи, нам неизвестно, но вероятно и в западной половине Турецкого государства не обошлось без китайских интриг, так как мы видим и здесь возникновение двоевластия: в 587 году на ряду с каганом Да-тоу в бассейне Или {Местоположение ханской ставки нельзя указать с достоверностью; Chavimnes, op. cit., стр. 237, полагает, однако, что первоначально она могла находиться в долине Текеса. Где-либо в бассейне Или, если только не в Чуйской долине, должна была находиться и ставка Нили-хана. Об его сыне Чуло (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 340) говорится, что он не имел постоянного местопребывания, но жил преимущественно на прежних Усуньских землях.} об'явился новый каган в лице некоего Нили-хана, внука Да-тоу.

О совместных действиях Да-тоу и Ду-лань хана против Китая китайские летописи говорят очень кратко; тем не менее сообщенного вполне достаточно для того, чтобы установить, что после первых неудач {В 598 г. передовые отряды турок, столкнувшиеся на землях нынешнего Уратского знамени, отведенных Жань-ганю, с китайской армией князя Сю, были ею отброшены и, повидимому, понесли даже серьезное поражение (St. Julien, op. cit., стр. 515). Засим и в следующем году соединившимся китайским армиям, высланным из Су-чжоу, Лин-чжоу и Ю-чжоу, удалось нанести туркам тяжкое поражение (St. Julien, op. cit., стр. 516). Что, однако, и в этом случае речь могла идти только о передовых отрядах турок, это следует из того обстоятельства, что все эти китайские победы не смогли остановить обоих ханов в их поступательном движении в пределах империи.} в столкновениях с китайскими войсками, оба хана в 599--601 годах достигли значительных результатов {См. St. Julien, op. cit., стр. 518, где читаем: Император приказал выступить шести армиям, которые и столкнулись с главными силами турок у Великой стены. Жань-гань потерпел здесь жестокое поражение и был свидетелем гибели своих братьев, сыновей и внуков; его войско рассеялось, и сам он едва спасся, ускакав с поля сражения всего лишь во главе пяти всадников.} и успели проникнуть вглубь страны, где под стенами Чань-ани и нанесли жестокое поражение китайскому полководцу Хань Хуну (в 601 г.). Здесь, впрочем, оперировал уже только один Да-тоу, так как Ду-дань хан незадолго пред тем был убит какими-то турками (в 600 г.) {Китайцы пишут -- возмутившимися войсками; но в "Биографии Чжан-сунь Шзна" сказано, что этот китайский сановник незадолго перед смертью Юн-юй-люй'я подослал к нему несколько человек из числа принявших китайское подданство турок для тайных над ним наблюдений. Какого рода должны были быть эти наблюдения, об этом не говорится, но из полученных им от них донесений он, будто-бы, узнал, что шатер Ду-лань хана посещают частые и неожиданные несчастья, что по ночам его преследуют видения, наводящие на него ужас: то красная радуга, озаряющая кровавым светом пространство в несколько сот ли, то созвездие Арго, низвергающее кровяной дождь, и т. д., что в течение трех дней под ряд в его лагерь падали аэролиты с громовым шумом к что вообще он проводит очень тревожные ночи, ожидая нападения войск Суйского императора (St. Julien, op. cit., стр. 519--520).}.

Эта внезапная смерть остановила наступление турок, не потому, однако, что умер талантливый вождь, а в виду возникших волнений в степи, где создалось тем более неопределенное положение, что Жань-гань, наиболее серьезный кандидат на ханский престол, находился во вражеском лагере.

Да-тоу нашел момент подходящим и, об'явив себя каганом обеих частей Турецкой империи {При этом он принял имя Бугя-хана.}, быстро отступил к северу, дабы силою оружия подавить возможный протест.

Этот отход турецкой армии, который был впрочем далеко не полным {В целях преградить Жань-ганю доступ на север Да-тоу оставил на границе Ордоса обсервационный корпус, который, однако, не исполнил своего назначения, так как, теснимый превосходными силами неприятеля, должен был отступить в степь.}, китайцы приписали своим удачным действиям и злой выдумке пресловутого Чжан-сунь Шэна отравить водные источники на пути следования турок. Что в действительности, однако, операция этого, отхода прошла в полном порядке, это доказывается ничтожной цифрой потерь, понесенных войсками Да-тоу: сотня пленных, тысяча убитых и несколько тысяч отбитого скота -- вот все то, что мог выставить Шэн в своем активе, но и этого было достаточно, чтобы преисполнить радости императора, который в воздаяние его высоких заслуг пригласил его к собственному столу {St. Julien, op. cit., стр. 525.}.

О дальнейших действиях Да-тоу нам ничего неизвестно, но что и в далекой, степи его преследовали китайцы если не ратной силой, то интригами, явствует из того, что по приказанию джан сунь Шэна Жань-гань послал на север особых агентов, которым поручено было проникнуть к телэсцам и другим подвластным Да-тоу племенам и склонить их к восстанию {St. Julien, op. cit., стр. 528.}.

Этот план удался, и 603 год застал уже всю страну к северу от Гобийской степи в полном брожении. Восстали телэские поколения {Из числа десяти телэских племен, восставших против власти Да-тоу в "Биографии Чжан-сунь Шэна" упоминаются: сы-цзе, фу-ли, хунь, си-са, а-ба и бу-гу (St. Julien, op. cit., стр. 529; Chavannes, op. cit., стр. 50). Из них сы-цзе (у Д. Позднеева -- "Истор. очерк уйгуров", стр. 38,-- сы-цзи, у Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 373, сы-пи), фу-ли (у Позднеева -- фу-ло), хунь и бу-гу (у Иакинфа и Позднеева -- пу-гу), согласно "Суй-шу", жили к северу от р. Ду-ло-хэ, т. е. Толы; хунь -- южнее других (Chavannes, op. cit., стр. 88). Вместо чтения си-са Chavannes (op. cit., стр. 358) предлагает читать ху-си; это последнее также упоминается "Суй-шу" в числе телэских племен, живших к северу от Толы. О племени а-ба (аба) говорилось выше (стр. 232), но где находились его кочевья -- нам неизвестно. Что, однако, в 602--603 г.г. восстали телэские племена не только бассейна р. Селенги, но и жившие далее к западу, это явствует из факта одновременного нападения каких-то телэсцев на упоминавшегося выше (стр. 234) Нили-хана, который и был ими разбит (St. Julien, op. cit., стр. 527).}, возникли серьезные беспорядки и среди самих турок {Это доказывается переходом некоторых их родов в китайское подданство (см. St. Julien, op. cit., стр. 525--526).}. С этим движением Да-тоу очевидно не мог справиться {Восстание телэских племен застало его где-то в восточной Халхе, так как далее китайцы пишут, что он бежал на запад. С ним вместе бежали на Куку-нор и некоторые поколения хи.} и бежал в Нань-шаньские горы, где и нашел приют у тогонов. В дальнейшем история о нем больше не упоминает.

Бегство Да-тоу облегчило китайцам задачу провести на восточно-турецкий престол Жань-ганя {При этом он принял имя Ки-жинь хана (Ки-минь хана).}, но этот ничтожный, раболепствовавший перед китайцами государь {В "Биографии Чжан-сунь Шэна" (St. Julien, op. cit., стр. 537) читаем: Когда в 607 году император Ян-ди об'явил о своем желании посетить Жань-ганя в его ставке, то последний вызвал к себе князей хи, си, ши-вэй и других ему подвластных народов, дабы ими увеличить состав своей свиты. Когда князья собрались, то Чжан-сунь Шэн, присланный в ханскую ставку об'явить эту высочайшую милость, счел момент подходящим, чтобы показать этим варварам всю силу своей власти, и, указывая Жань-ганю на торчавшую кое-где траву около своей юрты, потребовал, чтобы тот лично ее уничтожил, и Жань-гань покорился этому беспримерному требованию: обнажил меч и собственноручно при помощи высших своих офицеров очистил от травы указанный ему Шэном участок земли... Когда же Ян-ди прибыл в его ставку, он, став на колени, предложил ему чашу вина; Ян-ди был восхищен такой встречей... (St. Julien, op. cit., стр. 536). Засим Жань-гань ходатайствовал о дозволении ему в его государстве переменить турецкое одеяние на китайское, юрты на каменные дома, но в этом неразумном желании ему было отказано... (St. Julien, op. cit., стр. 533, 534).}, из недоверия к своим новым подданным не покидавший Ордоса, где он находился под охраной китайских солдат, не мог, конечно, удержать за собой власть над всей Турецкой империей, и последняя вновь распалась на две части, причем Таримский бассейн и вся Джунгария до Гобийского, Алтая окончательно отошли под скипетр западно-турецких ханов {Истэми-каган не владел Центральным Тянь-шанем. Эта территория (земли усуней) отнята была у восточных турок его сыном Да-тоу (Chavannes, op. cit., стр. 47), вероятно, еще при жизни кагана Шэ-ту. Но что Восточный Туркестан и при Ду-лань хане целиком или частью входил в состав земель, подчиненных ханам восточных турок, это явствует из следующего места китайской летописи: "В 593 году Ду-лань хан послал своего дядю Жо-даня в Хотан для вручения местному владетелю княжеского жезла" (St. Julien, op. cit., стр. 509).}, которые и стали назначать сюда своих наместников с титулом малого хана {Резиденция этих последних находилась в долине Ин-со, к северу от Кучи. Принято считать, что это--Юлдус. В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 145, говорится: "Юлдус при династии Чжоу (557--581) принадлежал тукюзсцам; при Суй (581--619) -- западным тукюзсцам; при Тан здесь было воеводство Ин-со, образованное в 654 году из тукюэского племени шуниши". В Суй-ское время здесь кочевали не турки, а телэсцы киби. См. о сем ниже.}.

Наследником Да-тоу в Западно-Турецком ханстве после смерти Нили-хана, последовавшей, вероятно, в 604 году {Chavannes, op. cit., стр. 51.}, явился сын последнего Дамань Чуло-хан -- человек без способностей, в полной мере оправдывавший на себе характеристику каганов этого периода, данную Бильге-ханом: так как потомки не были подобны предкам, то и "сели на царство неразумные каганы, сели на царство трусливые каганы"...

Едва Чуло-хан вступил на престол, как ему пришлось усмирять восстание телэ. Ход этой борьбы нам неизвестен, но конечным ее результатом было об'единение под властью двух ханов--Гэ-лэна {Иакинф, ibid, 1, 2, стр. 426. Гэлэн был князем тэлэского племени киби (циби), кочевавшего в долине Ин-со (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 436). При воцарении он принял имя Мохэ-хана.} и И-ши-бо {Иакинф, ibid. И-ши-бо стоял во главе племени сь-янь-то, кочевавшего на южных склонах хр. Алтаин-нуру (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 427; Д. Позднеев, op. cit., стр. 39). Китайское "се-янь-то" Hirth ("Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 129), а за ним Радлов и Шаванн считают искажением наименования сиртардуш, но Бартольд ("Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XV, стр. 172) находит эту гипотезу лингвистически и исторически недостаточно обоснованной.} телэских племен, кочевавших в Джунгарии и Восточном Тянь-шане, и поражение, нанесенное засим Мохэ-ханом Гэ-лэном кагану Чуло (в 606 году) {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 341; Д. Позднеев, op. cit., стр. 45.}. Толчком к крайне опасным для турок союзам между телэскими племенами {По выражению китайской летописи, "их силами турки геройствовали в пустынях севера" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 373); но это представлялось возможным лишь до тех пор, пока телэ оставались необ'единенными между собой.} послужил зверский поступок самого Чуло-хана, который, воспользовавшись первым же выпавшим на его долю успехом, наложил на тэлэсцев тяжелую контрибуцию и, собрав затем их старейшин в числе нескольких сот человек, велел их обезглавить {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 374.}.

Он думал таким путем ослабить телэ и надолго отучить их от попыток к восстаниям, но при этом не принял в расчет психологии этого мужественного народа, который нельзя было устрашить подобными актами. И действительно, избиение их старшин произвело на телэ впечатление, обратное тому, на которое рассчитывал Чуло-хан, и заставило их соединиться вокруг уцелевших вождей, дабы свергнуть турецкое иго, ставшее им особенно нестерпимым при таких правителях, каким был Чуло-хан. Это им удалось, а затем в Джунгарии и Восточном Тянь-шане создалось положение, подобное тому, какое существовало уже там в конце V века; только место парпурумов заступили другие телэские племена, а место жеужаней их победители -- турки.

Решительное поражение, нанесенное Чуло-хану, настолько подняло значение Мохэ-хана Гэ-лэна, что ближайшие к его кочевьям владения, и в их числе Яньци (Карашар), Гаочан (Турфан) и Иву (Хами), поспешили ему покориться {Д. Позднеев, op. cit., стр. 45. Что, однако, одновременно владетели Восточного Туркестана решили заручиться покровительством и Суйской империи, это видно из следующего места "Тун-цзянь-ган-му" (de Moyriac de Ma Hin -- "Histoire générale de la Chine", V, стр. 513--514): "En arrivant à la montagne de Yen-tchi-chan (Янь-чжи-шань) sur les confins du pays des Y-ou (И-ву) il (император Ян-ди) trouva Kiu-pé-ya (Гюй-Боя), roi de Kao-tchang (Гаочана), et le Tou-tunché (ду-дуньшэ; титул?) des Y-ou avec les envoyés de 27 autres royaumes du Si-yu (Си-юй, Западного края) qui étaient venus pour le recevoir et s'étaient rangés sur deux lignes des deux côtés du chemin.... l'empereur les accepta avec satisfaction, et détermina que les pays de Si-hai (Куку-нора), de Ho-yuen (Хэ-юань; по мнению Grosier -- страна истоков Хуан-хэ; в 677 г. основана была в долине Сининской реки крепость, носившая то же наименование), de Chen-chen (Шань-шань), de Tsie-mou (Цзе-му; Цзюй-мо? ныне Черчен) et autres seraient dorénavant au nombre des départements de l'empire et qu'on y enverrait en exil les malfaiteurs pour servir dans les garnisons". Событие это произошло в 609 году.}.

Из китайских анналов не видно, чтобы Чуло-хан так или иначе реагировал на отпадение от его владений восточной Джунгарии и всего почти Восточного Притяньшанья; а между тем 608 год застает его уже в войне с Тогонским царством, предпринятой по китайскому наущению {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 343; idem -- "История Тибета и Хуху-нора", I, стр. 88.}. Как мог Чуло-хан решиться на такую авантюру, имея в своем тылу два враждебных ему телэских государства, и каким путем провел он в Хэ-си свою армию, избегнув столкновений с войсками этих владений, этого китайские историки нам тоже не поясняют; но едва-лп я ошибусь, приписав китайскому воздействию установление некоторого modus vivendi между турками и телэсцами {Что китайское влияние в то время было очень велико в Восточном Притяньшанье, в этом убеждает нас, между прочим, следующий факт: когда Чуло-хан бежал в горы Шэломань [пишут также Чэломань (Иакинф -- "Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана", стр. XXXII) и Чжэломань (St. Julien -- "Notices sur les pays et les peuples étrangers" в "Journ. Asiat.", 4 série, 1846, VIII, стр. 240); ныне -- Карлык-таг, то гаочанский владетель Кюй Боя поспешил известить о сем китайцев (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в др. вр.", 1, 2, стр. 345).}.

Угрожая войной, китайцы добились от Чуло-хана не только посылки вспомогательной армии за Нань-шань, к озеру Куку-нору, но и принятия императорской граматы на коленях. Но этого показалось им недостаточно, и когда Чуло-хан под благовидным предлогом уклонился от встречи с императором Ян-ди, то последний решил его покарать внесением смуты в его государство. Орудием своей мести он избрал Шэгуя, внука Да-тоу, давно уже стремившегося к ханской власти. Он об'явил его каганом {Тот факт, что императорская инвеститура получила значение в глазах турок, очень интересен, ибо указывает, что к этому времени у турок как восточных (в "Суй-шу" говорится: когда Ки-жинь (Ки-минь)-хан скончался, император назначил его сына До-ги-ши (Дуги) с титулом Ши-би-хан его преемником), так и западных, выбор преемника самими турками утратил уже значение необходимого условия для получения престола.}, а засим одного обещания китайской поддержки оказалось достаточным, чтобы создать последнему партию настолько сильную, что в последовавших столкновениях Чуло-хан был разбит pi оттеснен в Восточный Тянь-шань, после чего ему не оставалось иного выхода из создавшегося положения, как бежать в Китай и униженно просить императора о помощи, что он и сделал в 610 году.

Ян-ди встретил его милостиво, но удержал при дворе. Годом же позднее Чуло принял участие в китайском походе в Корею; сопровождал императора и в следующих двух походах (в 613--614 годах), а засим принимал участие в охвативших Китай беспорядках. В 618 г. он принужден был бежать и укрылся в столице. Но когда его головы потребовал посол Тун Шеху-хана {Об этом правителе западных турок см. ниже.}, то он был ему выдан после попойки на женской половине дворца и там же убит. По другой однако версии он был убит по требованию Шиби-хана, что -- вероятнее {Ср. Chavannes, op. cit., стр. 22 и 52; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 346 и 347.}.

Шиби-хан был сыном Жань-ганя, скончавшегося в конце 609 года {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 291.}.

Мирные отношения между китайцами и восточными турками, установившиеся при его отце, при нем были нарушены, к чему повод дали сами китайцы. Обеспокоенные быстрым ростом благосостояния, а следовательно и могущества своих северных соседей, они решили их ослабить испытанным неоднократно путем и в целях разделения верховной власти в степи предложили Чжи-ги-шэ, младшему сыну Жань-ганя, в жены княжну императорской крови и титул кагана. Турок отказался, однако, от этого предложения и немедленно донес о нем брату.

Возмущенный таким коварством китайцев, Шиби решил мстить и, собрав значительные силы, вторгся с ними в Китай, где и обложил г. Яй-мынь {Ныне Дай-чжоу в пров. Шань-си. У Шатнна, op. cit., стр. 261,-- Янь-мынь (Шо-пин-фу).}, в котором укрепился Ян-ди. Однако он не сумел взять этого города до подхода китайских подкреплений, а засим благоразумие заставило его снять осаду и отступить. Тем не менее его враждебное отношение к Суйскому дому сыграло значительную роль в падении этой династии. Се Гюй, Дэу Гянь-дэ, Ван Ши-чун, Лю Ву-чжоу, Ли Гуй и другие мятежники нашли у него сильную поддержку, Ли Юань, основатель Танской династии, только благодаря его помощи {Вступая в Китай в роли союзников, турки поступали с его населением как завоеватели; их грабительские набеги в эту эпоху простирались до стен китайской столицы Цзинь-ян, ныне Тай-гоань-сянь.}, достиг в 618 году престола.

Китайские анналы говорят, что у китайских честолюбцев, добивавшихся престола, не было ничего кроме присвоенных ими себе громких титулов, фактическим же повелителем Небесной империи являлся в этот момент каган Шиби, который располагал армией, насчитывавшей миллион воинов {Китайские анналы нам сообщают, что во время беспорядков, охвативших Китай в конце суйской эпохи, огромное число китайцев искало защиты у турок и что одновременно кагану восточных турок подчинились кидане, шивэй, тогоны и гаочанцы (St. Julien -- "Docum. hist. sur les Tou-kioue" в "Journ. Asiat.", 1864, IV, стр. 202). Относительно тогонов известие это сомнительно; ср. Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 89.}. Никогда, ни прежде, ни потом, турки не достигали такого могущества. Это был полный их реванш за те унижения, которые заставляли их испытывать китайцы суйской эпохи, и они давали это им теперь чувствовать своим надменным с ними обращением. Выдающаяся роль, которую они в это время играли в Китае, подчеркивается следующим характерным эпизодом, занесенным в китайскую летопись: посол кагана Шиби вступил в тронную при звуках полного оркестра и занял место на престоле рядом с Гао-цзу, тем императором, о котором одновременно говорится: овладев столицей, он настолько возгордился достигнутым успехом, что стал относиться к послам соседних владений сурово и высокомерно {St. Julien, ibid.}.

Шиби-хан скончался в 619 году, и на престол под именем Чуло-хана вступил его брат Сы-ли-фо-шэ, продолжавший политику вмешательства в китайские дела, сводившуюся к поддержке претендентов на китайский престол; так, он сделал попытку восстановить Суйскую династию, но в то же время послал и вспомогательный отряд мятежнику Лю Ву-чжоу, разбитому на голову Ли Ши-минем, младшим сыном и сподвижником Ли Юаня (Гао-цзу). Этот турецкий отряд помог Лю Ву-чжоу овладеть Бин-чжоу {Собственно Цзинь-яном, столицей Суйской империи, ныне Тай-юань-сянем.}, но, исполнив эту задачу, предался грабежу и увел за собой в степь огромное число женщин и девиц. 620-ый год застал Чуло-хана за новыми приготовлениями к походу на Бин-чжоу (Цзинь-ян), который он хотел утвердить за суйским царем Чжэн-дао, но преждевременная смерть (620 г.) положила конец этим приготовлениям {У Шаванна, op. cit., стр. 174, сказано, что Чуло-хан скончался в 620 году; так оно следует и из последующего.}. В то время, как эти события происходили на востоке Западно-Турецкое ханство также переживало блестящую пору своего существования.

В 618 году {Chavannes, op. cit., стр. 263.} престол этого ханства занял Тун-Шэху, младший брат Шэгуй-хана, которого китайцы характеризуют храбрым воином и искусным полководцем. Покорив оба телэские княжества, Се-янь-то и Киби {Chavannes, op. cit., стр. 24, 52, 263; Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Средн. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 346. Ниже у того же автора читаем, однако: "когда усилился дулгаский (т. е. турецкий) Шегуй-хан, то оба поколения сложили титул ханов и об'явили себя вассалами его" (стр. 426). Ср., однако, de Mailla, op. cit., VI, стр. 4, у которого находится указание, что Восточный Туркестан был вновь присоединен к турецким владениям лишь в 619 году.}, и тем восстановив былые пределы государства, он обратил свое оружие против Тохарестана и легко овладел всей этой страной на запад до Мерва {Chavannes, op. cit., стр. 264.}, на юг до Гибини {Владения, лежавшего на южном склоне Гиндукушского хребта, к востоку от Бамиана. Повидимому, оно также некоторое время признавало над собой власть западных турок.}. Оасанидская Персия, занятая в это время (622--626 г.г.) трудной борьбой с византийским императором Гераклием, который успел после ряда блестящих побед отвоевать у Хозроя II Парвеза Египет и большую часть Передней Азии, утраченных Византией в предшедшие годы, не только не могла оказать должной поддержки владетелям Тохарестана, но и в свою очередь, если верить "Тан-шу" {Chavannes, op. cit., стр. 171.}, подверглась нашествию турок. В "Тан-шу" приводятся и другие известия, которые находятся в соответствии с вышеизложенным, а именно, что Хозрой Парвез был убит турками, и что последние до воцарения И-да-чжэ (Ардешира III, в сентябре 628 г.) вмешивались в дела управления государством. Но уже в "Суй-шу" {Chavannes, loc. cit.} говорится, что турки не вступали в пределы Персии, а арабский историк Табари совершенно определенно указывает, что Хозрой II был убит 25 (29) февраля 628 г. {Nöldeke, op. cit., стр. 382 и 435.} по наущению своего сына Кавада II Широэ {Nöldeke, op. cit., стр. 379.}. Очевидно, что западным туркам китайцы приписали то, что было делом хазар, которые действительно в союзе с византийцами в 626 году вторглись в Закавказье и Северную Персию {Chavannes, op. cit., стр. 253.}.

Конец царствования Тун Шэху-кагана был омрачен смутами, среди которых он и погиб в 630 г. {Chavannes, op. cit., стр. 95, 175, 265.}, убитый своим родственником Мохэду, вступившим на престол под именем Цюй-ли Сы-пи хана {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 348, переводит Сы-би хан.}. В дальнейшем Западно-Турецкое ханство стало быстро клониться к упадку и то-же следует сказать и о государстве восточных турок, для которых 630 год оказался не менее роковым.

В начале 620 года хана восточных турок Чуло сменил на престоле его брат Ду-би, принявший имя Цзе-ли. Первые годы его правления не внесли никаких изменений в установившиеся отношения между турками и Танской империей. Гао-цзу продолжал считаться вассалом кагана и для того, чтобы предотвратить его нашествия, выплачивал ему огромные суммы, Цзе-ли под предлогом поддержки претендентов на императорский престол удерживал в своей власти некоторые укрепленные пункты северного Китая {Из числа таких пунктов китайцы называют Ма-и в области Шо-пин-фу, в губ. Шань-си.} и предпринимал опустошительные набеги на пограничные его области. Эти набеги приводили в отчаянье Гао-цзу, и в 624 году, когда китайские войска не смогли остановить турок в их победоносном движении на Чан-ань, он в порыве малодушия решил даже сжечь этот город и перенести столицу далее на юго-восток, за реку Ян-цзы. Остановил его в этом намерении Ли Ши-минь, энергии и военным дарованиям которого Танская династия обязана своим торжеством над противниками и упрочением своей власти в империи. Его дарования восстановили однако против него его старшего брата Гянь-чэна, который сделал даже попытку его отравить. Ши-минь давно уже, повидимому, лелеял план отстранить отца и старшего брата от власти, которая была им явно не по плечу, и самому стать во главе гибнувшего государства; неудавшееся преступление брата развязало ему в этом отношении руки, и 2-го июля 626 года Гянь-чэн был убит, а 4-го сентября Гао-цзу добровольно уступил ему свой престол.

Его первым дебютом было заключение мирного договора с Цзй-ли ханом в совершенно исключительной даже и для того времени обстановке.

23-го сентября Цзе-ли хан во главе стотысячной армии подступил к Чан-ани. Тай-цзун {Ши-минь. Тай-цзун -- имя, присвоенное ему по годам правления. {} "Взял лошадь Хелиеву (Цзе-ли) за повод... (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 302; St. Julien, op. cit., стр. 220).} решил принять бой, и когда его войска выступили из города и выстроились впереди его стен в боевом порядке, он в сопровождении всего лишь нескольких человек под'ехал к реке Вэй и стал громко упрекать кагана в его вероломстве. Пренебрегая явной опасностью, он переправился засим на неприятельский берег реки и вплотную приблизился к Цзе-ли хану {}, на мольбу же свиты -- беречь свою особу, ответил: "Турки вымели наши земли своими набегами. Но они шли сюда, предполагая, что внутренние затруднения, которые выпали на мою долю, заставят меня затвориться в городе и лишь издали взирать на творимые ими бесчинства. Они ошиблись в расчете, и моя цель в настоящее время именно и заключается в том, чтобы доказать им это с полною для них очевидностью: они не предполагали встретить сопротивление -- пусть видят теперь мои войска, вполне готовые к бою, пусть видят, что и я их не боюсь. Они зашли так далеко вглубь нашей страны, надеясь на безнаказанность. Отпор, который они здесь встречают, не может не заставить их оглянуться назад, на свой необеспеченный тыл, и не породить сомнений в благоприятном исходе компании; всякое же колебание должно отразиться неблагоприятно на исходе борьбы. Если победа останется за нами, твердый мир будет обеспечен; но если они без боя согласятся на мир, то и в этом случае мой теперешний поступок сделает меня господином положения" {Э. Паркер -- "Китай, его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней", перев. Грулева, 1903, СПБ., стр. 52, дает следующую характеристику Ли Ши-миня: "Истинным основателем династии Тан следует считать Ли Ши-миня, сына Ли Юаня, который является номинальным основателем этой династии. Ли Ши-минь представляет собой единственный пример в истории Китая -- как государь, которого с европейской точки зрения следует признать человеком благородным и одновременно храбрым, во всем искусным и ко всем сострадательным. Он был чужд всякой чванливости и ханжества. В первый раз в истории Китая мы видим, что китайский император фактически является покорителем и господином всех трех государств, бывших тогда на Корейском полуострове"; равным же образом "он лично покорил племена турецкие и тунгузские, так что татары в течение полстолетия были в непосредственной зависимости от Китая на всем пространстве от Кореи до границ Персии".}.

Тай-цзун не ошибся в своих предположениях. Турки при виде бесстрашно выехавшего к ним императора поспешили сойти с коней и приветствовали его глубоким поклоном, а засим Ду-би Цзе-ли хан предложил мир на условиях, оказавшихся приемлемыми для китайцев.

Обеспечив спокойствие на северной границе империи, Тай-цзун очень скоро покончил с внутренними непорядками и уже в 630 году привел государство в такое состояние, которое позволяет считать этот год началом наиболее блестящей эпохи существования Китайской державы.

В значительной мере этому способствовал и неблагоприятный для турок оборот, какой приняли события, разыгравшиеся в Мо-бэй в 627--629 г.г.

Зима 627 года на северной окраине Гобийской пустыни была многоснежной: скот и лошади пали в огромном числе и вызвали голод, который подготовил благоприятную почву для народных волнений. Они разразились, когда Цзе-ли хан, следуя советам китайца Чжао-дэ-янь, не считаясь с моментом, увеличил налоги и стал собирать войска для отражения ожидавшегося вторжения китайцев {Действительно, в Китае нашлись сановники, которые советовали Тай-цзуну, воспользовавшись бедствиями, постигшими северных варваров, разгромить их кочевья, но Тай-цзун на это ответил: "Даже частное лицо должно быть верно своему слову, тем более -- государь. Я только что заключил с. Цзе-ли ханом клятвенный договор и потому могу-ли искать его погибели, пользуясь выпавшим на его долю несчастьем? Нет, я двину против него свои войска только тогда, когда он сам подаст к сему повод" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 304; St. Julien, op. cit., стр. 223).}. Первыми поднялись се-янь-то {Се-янь-то, кочевавшие, как замечено было выше (стр. 238), в Гобийском Алтае, состояли вассалами западно-турецких каганов, но когда среди западных турок возникли волнения, когда в Тарбагатае восстали карлуки (о них см. ниже), и Цзе-ли хан выслал войска в Джунгарию (Chavannes, op. cit., стр. 265), то се-янь-то'ский князь И-нань нашел момент подходящим для того, чтобы передаться восточным туркам. Вероятно, все это произошло до зимы 627 года, но "Тан-шу" содержит в части, относящейся к последним годам царствования Тун Шэху-кагана, значительные хронологические неточности, и восстановить последовательный ход событий в степи в эту эпоху в настоящее время едва-ли возможно.}, князь коих И-нань об'явил себя ханом: к ним тотчас-же примкнули два других телэских племени -- юань-хэ {Т. е. уйгуры собственно; о них см. ниже.} и ба-е-гу {Указать даже приблизительно точно места обитания телэских племен в виду сбивчивых и неопределенных данных, содержащихся на этот счет в китайских исторических и географических сочинениях, в настоящее время очень трудно; к тому же приводимые китайцами суйской и танской эпох географические названия являются для нас в большинстве случаев уже мертвыми, а их определения географического положения мест кочевий далеко не всегда заслуживающими доверия; наконец, нельзя не отметить также и того обстоятельства, что китайские указания на расселение телэских племен носят явно сборный характер и, как записанные разновременно и сведенные без должной критики, при подвижности кочевых государств, заключают противоречия, не устранимые при том историческом тумане, который окутывает Мо-бэй. Тем не менее, мне кажется, можно было-бы дать уже и теперь следующую картину расселения телэских племен в восточной половине Средней Азии.

Ки-бы (не тождественны-ли они с одним из древнейших гаогюйских родов цзе-би?). Все китайские показания сходятся на том, что в суйское время они населяли Восточный Тянь-шань и что ставка их князя находилась в долине Юлдус (см. выше, стр. 238). В 632 г. под давлением западных турок они перекочевали в Хэ-си, где и были поселены между Гань-чжоу и Лян-чжоу; далее известно, что они принимали деятельное участие в китайских походах 633 г. против тогонцев и 653 г. против западных турок и что в 827 г. они еще занимали уступленную им китайскую территорию, но засим после 842 г. всякие сведения о них прекращаются (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 422, 436; idem -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 90; Chavannes, op. cit., стр. 87--88). Не потомки-ли этого племени сохранились до настоящего времени среди черневых татар на Мрасе, где одна из их костей (родов) носит название киби или киви?

Си-янь-то (сир-тардуши, Hirth). Суйское время застает их в Гобийском Алтае (до этого они, повидимому, кочевали в бассейне верхней Селенги; см. ниже). В 629 г. И-нань переместил свою ставку в горы Юй-ду-гюнь, т. е. Утукен орхонских надписей (см. выше, стр. 217); засим, после пленения Цз-в-ли хана китайцами, И-нань передвинулся еще далее на восток, в долину Ду-ло (Толы). В 645--646 г.г. это ханство было уничтожено соединенными силами уйгуров и китайцев, причем часть народа, хотя и несколько позднее (при императоре Гао-цзуне), переселена была в Ордос (?), где из отведенных им земель и образован был округ Си-тань. Что сталось с остальным народом--неизвестно, но вероятно что он слился с другими телэскими племенами, утратив при этом свое народное имя; впрочем в 681 г. мы еще встречаемся с какой-то отраслью се-янь-то, кочевавшей в Хэй-ша, в Гобийской пустыне, где она была застигнута китайцами, выселившими ее оттуда на юг, к Великой стене (St. Julien, op. cit., стр. 408; Hirth -- "Nachworte zur Inschrift des Ton-jukuk", стр. 132).

Цо-лань-гэ (теленгиты, Радлов, Аристову Schlegel; не тождественны-ли они с одним из основных гаогюйских родов -- да-лянь?). "Тан-шу" помещает их к востоку от се-янь-то, на Тун-ло, которую я склонен отождествить с р. Цзабханом по следующим основаниям: 1) среди гблэсских племен, живших к востоку от Утукенской черни, до-лань-гэ не упоминаются, и 2) в 647 г. из их земель в виду их обширности образовано было Янь-жань'ское, т. е. Хангайское губернаторство, из чего явствует, что до-лань-гэ населяли ту часть Хангая, которая лежала к западу от верховий Орхона; здесь же можно назвать только две крупные водные артерии -- Цзаб-хан и Идэр; но на Идэре должно было жить другое телэсское племя, а именно

Ху-се, которое показано к северу от до-лань-гэ. Ху-се упоминаются среди народов севера, покоренных Модэ (см. выше стр. 102), и потому должны быть отнесены к числу самых ранних ветвей, отделившихся от телэского племени. В суйскую эпоху они населяли бассейн Селенги.

Тун-ло (тонгра орхонских надписей, Hirth; Thomscn вводит это отождествление менее решительно). Согласно "Тан-шу", тун-ло жили от до-лань-гэ на восток, от се-янь-то на север; тот же источник называет их среди телэских племен, живших на восток от Утукена (Юй-ду-гюнь). Эти показания взаимно исключают одно другое; но они получают значение, если допустить, что были записаны уже после того, как се-янь-то переместились в Утукенскую чернь. Что тун-ло действительно кочевали где-то между Орхоном и Селенгой, это подтверждается и показанием "Суй-шу", которая отводила им территорию к северу от р. Толы.

Пу-гу (бугу, Schlegel, Аристов) жили севернее других телэских племен и смежно с тун-ло, что дает возможность с большой долей вероятия поместить их в низовьях Орхона и в долине нижней Селенги, откуда позднее они вероятно передвинулись к востоку, так как упоминаются среди племен, покоренных в начале X века киданями (v. der Gabelent -- "Gesch. d. Gross. Liao", стр. 11). Здесь же где-то жило и племя

Си-цзе (хи-ге), которое "Тан-шу" помещает к северу от тун-ло и стало быть к западу от пу-гу, так как к востоку от него, согласно данным того же источника, как мы ниже увидим, кочевало племя бае-гу. В VII веке (между 630 и 680 г.г.) оно перекочевало в Хэ-си (Hirth, ibid).

Сы-цзе (сы-ге). О них говорится, что они кочевали на бывшей се-янь-то'ской земле, что говорит нам очень мало, так как мы не знаем, откуда се-янь-то переселились в Гобийский Алтай на прежние земли парпурумов; но так как в "Тан-шу" сказано, что сы-цзе и си-цзе имели в совокупности около 20.000 войска (Иакинф -- "Собр. свед.", 1, 2, стр. 441), то можно думать, что кочевья этих двух племен были смежными и находились в бассейне верхней Селенги. Если на этих землях и жили когда-либо се-янь-то, то все же заселены они были ими не раньше начала V века (см. выше стр. 195), так как мы имеем твердые основания утверждать, что се-янь-то покорились Муюн Цзюню (348-360 г.г.) и тогда же были переселены из Гобийской степи ближе к Великой стене (Hirth, op. cit., стр. 134), где и оставались до разгрома их кочевий тобаскими войсками Тоба Гуя. Это -- самое раннее упоминание о се-янь-то, доказывающее, что об'единение двух племен сб и янь-то, о чем говорит "Тан-шу", должно было произойти еще в Мо-нань, т. е. на юге Гобийской степи. Ба-е-гу (байырку орхонских надписей, Hirth; Thomsen высказывается за это отождествление менее уверенно). Их земли были обширны и простирались от Гентзя на восток до кочевий мохэ, т. е. до бассейна р. Сунгари, не переходя, повидимому, на юг за р. Керулюн; что касается северной границы их земель, то, вероятно, она достигала горной тайги, ибо в "Тан-шу" говорится, что, будучи страстными охотниками, они на лыжах гонялись зимой за оленями (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 433). Нельзя-ли видеть потомков ба-е-гу в костях байга у камасинцев и байгул у чулымских татар?

Гу-ли-гань -- курыкан орхонских надписей, занимали земли к западу от оз. Байкала. Согласно "Юань-ши" (Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen" в "Abh. d. k. Akad. d. Wiss. zu Berlin", 1864, стр. 436, 455), их язык был отличен от языка киргизского, из чего следует, может быть, заключить, что они не принадлежали к телэской народной группе. Ван-си кочевали в северной Халхе южнее байырку. Так как на западе их земли соприкасались с владениями тун-ло и пу-гу, то можно считать, что они обнимали верховья Толы и Керулюна. Впоследствии, когда се-янь-то продвинулись до Толы, они откочевали к востоку и заняли долину р. Юэ-чжи (Юэ-си?), на северной границе киданьских владений. Область Юэ-си лежала между Чан-ту-фу и Мукденом. Упоминаются в последний раз под 660 годом. Юань-хэ (вэй-хэ, хой-хэ, у-ху, у-гэ, уйгуры). История застает их в местности Лу-хунь-хай, к западу от р. Жао-ло-шуй (см. выше стр. 194), где Тоба Гуй в 391 г. нанес им жестокое поражение. В 403 г. они переселились на север, в Халху, где и заняли территорию между реками Тола и Орхоном (китайцы характеризуют почву их новых владений солончаковой и каменистой). В 629 г. уйгуры (юань-хэ) в числе других телэских племен вошли в состав государства, во главе которого встал се-янь-то'ский князь И-нань. Когда этот последний продвинулся на восток и занял страну от Утукенской черни до Толы, то уйгуры должны были отойти на север, к р. Селенге. К этому, вероятно, времени относится и китайское указание, что земли уйгуров находятся к северу от владений се-янь-то. Позднее они находились в числе тех телэских племен, которые откочевали в Хэ-си и поселились между Гань-чжоу и Лян-чжоу и даже, повидимому, далее на восток (Hirth, op. cit., стр. 132). Хунь в суйское время кочевало к северу от р. Толы (Д. Поздеев, op. cit., стр. 31), затем, повидимому, переместилось на южные склоны Хангая; в "Тан-шу" сказано, что их кочевья находились южнее кочевий других телэских племен (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 435). Позднее они переселились в Хэ-си (Hirth, ibid.), в округ Лань-чжоу, и район их кочевий получил название Гаоланьского округа. Здесь сни слили свои интересы с интересами Китайской империи и неоднократно принимали участие на ее стороне в ее войнах с тибетцами.

А-де (эдизы орхонских надписей, Hirth). Место их кочевий нам неизвестно; судя, однако, по тому, что в 647 году их земли переименованы были в округ Ги-тянь-чжоу, приурочиваемый к области Нин-ся (Chavannes, op. cit., стр. 88), можно думать, что в начале Танской эпохи они жили в Ала-шань'ских горах. Не об этом-ли племени под именем а-дунь упоминает китайский посол Ван Янь-дэ, проехавший в 982 году через Бэй-шань в Уйгурию и встретивший его кочевья в Хэ-си, повидимому, к востоку от Эцзин-гола (см. St. Julien -- "Relation dun voyage dans le pays des ouigours" в "Journ. Asiat.", IV série, 1847, IX, стр. 541. Среди телэских племен "Тан-шу" называет еще племя ду-бо (туба, Риалов, Аристову Hirth), жившее на восток от хагясов, между верховьями Енисея и озером Косогол (Chavannes, op. cit., стр. 88; Hirth, op. cit., стр. 133; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 373, 439); однако, в той же "Тан-шу" говорится далее (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 447), что ду-бо, как и жившие в соседстве с ними -- ми-ли-гз (меркиты) и э-чжи (кочевавшие у Косогола), по происхождению турки, а не телэ.}.

Цзе-ли поручил своему племяннику Ту-ли хану усмирить их, но последний действовал неудачно и, проиграв решительное сражение, едва спасся бегством во главе небольшого отряда легкой конницы {Это поражение было не единственным. Другую турецкую армию под начальством Юй-гу шэ (шада Юй-гу), сына Цзе-ли хана, постигла такая же участь, так как она была не только разбита в 628 году уйгуром Пу-са у гор Ма-цзун-шань, но и уничтожена во время преследования у Небесных гор (Иакинф), op. cit., 1, 2, стр. 374), несмотря на помощь, оказанную ей Ашина Шор, младшим братом Цзе-ли (Chavannes, op. cit., стр. 174--175).

С остатками своего войска Ашина Шор задержался в южной Джунгарии и засим, воспользовавшись беспорядками, охватившими западные турецкие владения в конце царствования Тун Шзху, овладел некоторою частью этих последних. Усилившись таким образом, он решил отплатить телэсцам за свое поражение, но был вновь разбит ими и бежал в Гаочан. Не имея засим возможности держаться против западных турок, он покинул южную Джунгарию и откочевал на восток под защиту Китая. Впоследствии он принимал деятельное участие в китайских походах на Гаочан (640) и в роли главнокомандующего на Кучу (647). Когда Тай-цзун скончался, Ашина Шор хотел предать себя смерти, дабы и в загробной жизни служить своему императору, но Гао-цзун не допустил этого. Он скончался в 655 году.

Хребет Ма-цзун-шань не раз упоминается в истории Средней Азии. Это и относительно и абсолютно наивысший пункт Бэй-шаня. О нем см. Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", III, стр. 174 и след.}. Это поражение в такой степени раздражило Цзе-ли хана, что он велел схватить Ту-ли и заключить его под стражу {У Иакинфа ("Зап. о Монг.", стр. 118) даже сказано: "наказал его телесно"; см. также idem -- "Собр. свед. о народ., обит, в Ср. Аз. в др. врем.", 1, 2, стр. 311, и St. Julien, op. cit., стр. 230.}.

Ту-ли хан не стерпел этого оскорбления и поднял восстание; одновременно же, чтобы обеспечить себе китайскую поддержку, признал себя вассалом Тай-цзуна.

Этот момент решил дальнейшую судьбу Турецкой державы.

Цзе-ли хан, очутившись перед сильной коалицией китайцев, турок Ту-ли хана и телэсцев, руководимых таким талантливым вождем, каким показал себя Тай-цзун, собрал все, что мог и бросил огромные силы в Китай и против изменника Ту-ли хана. Первые его действия были удачны: он разбил войска Ту-ли хана и взял китайский город Ма-и, но засим начался его отход через пустыню на север под давлением шести китайских армий, которые наступали фронтом от р. Луань-хэ до Бинь-чжоу {Китайские армии, под общим начальством Ли-цзина выступившие в Мо-бэй, имели следующие отправные пункты, начиная с востока: долину р. Луань-хэ, Да-тун-фу, долину Гинь-хз (ныне Тургын-гол) южнее Гуй-хуа-чэна, крепость Да-тун, находившуюся к северу от Хуан-хэ, у северной подошвы хр. Хара-Нарин-ула, юго-западный Ордос и округ Чжан-ву в восточной Гань-су.}. Ряд понесенных им при этом поражений и измена малодушных настолько истощили его силы, что в начале 630 года он должен был наконец сознаться в невозможности и бесцельности дальнейшего сопротивления. Против всяких ожиданий Тай-цзун ответил посольством на посольство, но главнокомандующий Ли-цзин не допустил заключения мирного договора и, воспользовавшись ослаблением бдительности турок, убаюканных ведшимися переговорами; предательски напал на их лагерь и тем принудил их положить оружие. Хотя Цзе-ли хан и успел при этом бежать, но был вскоре схвачен и узником доставлен в Чан-ань.

Пленение Цзе-ли хана {Он умер в 634 г. Китайцы отмечают, что хотя он и окружен был заботами императора, но до конца дней своих не мог помириться с совершившимся.} существенно изменило политическое положение Средней Азии, ибо, завершив крушение Турецкого государства, тем самым вновь вернуло Китаю утраченное им положение могущественнейшей державы Востока. И эту перемену не замедлили признать мелкие средне-азиатские властители, поспешившие преклониться пред победителем. Среди князей, признавших сюзеренитет Китая в том же 630 году, китайские анналы называют младшего брата Жань-ганя--Су-ни-ши Ша-бо-ло хана, младшего брата Цзе-ли -- Юй-гу-шэ, князя И-ву (Хами), владение коего тотчас-же переименовано было в Си И-чжо), князей хиского и ейского, старейшин телэских племен бу-гу, тун-ло и байырку. Все это льстило китайцам, подчеркивая вновь приобретенное ими большое политическое значение, но нисколько не устраивало дел в турецких владениях, где после пленения Цзе-ли водворилось полное безначалие. Китайцы не только не были в состоянии упорядочить этих дел, но даже не знали как поступить с массой передавшихся им турок {Впрочем они и не стремились к такому упорядочению, ибо, как писал Тай-цзун в одном из своих указов, об'являя войну Цзе-ли хану, китайцы не руководствовались желанием овладеть его землями и подданными (St. Julien, op. cit., в "Journ. As.", 1864, IV, стр. 392).}. Этим моментом умело воспользовался се-янь-то'ский хан И-нань, который, захватив львиную долю наследства Цзе-ли, от хр. Алтаин-нуру до Большого Хингана, от озера Байкала до Гобийской пустыни, сильный поддержкой телэских племен, достиг вскоре такого могущества, которое стало беспокоить и китайские власти {Иакинфу op. cit., 1, 2, стр. 428.}; в особенности же он усилился после того, как ему подчинилось значительное большинство турок. Тогда Тай-цзун решил противопоставить ему тех турок, которые в числе 190 тыс. душ передались Китаю и были им расселены частью в Ордосе, частью на северных склонах Инь-шаня. Вверив управление ими Ашина Сы-мо, он об'явил их земли ханством, а Сы-мо дал титул кагана, причислив его в то-же время к императорской фамилии Ли {Сы-мо был любимцем Тай-цзуна. Это видно хотя-бы из того факта, что, когда Сы-мо был ранен стрелой в присутствии императора, то последний лично стал высасывать кровь из его раны (St. Julien, op. cit., стр. 395).

Сы-мо был дальним родственником Цзе-ли, но носил лишь титул дэлэ (тегин, см. Chavannes, op. cit., стр. 367), а не шэ, так как лицом напоминал жителя западных стран, а не природного турка, и потому думали, что он не принадлежит к роду Ашина (т. е. подозревали в нем незаконнорожденного). За свой характер и ум он был любим ханами Ши-би и Чу-ло, при которых ему приходилось служить; любил его и император Гао-цзу за его искренность. Он был столь мало честолюбив, что охотно передал ханскую власть Жань-ганю, когда тот перекочевал на север, и остался верен Цзе-ли до конца.}.

И-нань проник в замыслы Тай-цзуна и, боясь перехода своих новых подданных к Сы-мо {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 315; St. Julien, op. cit., стр. 393.}, решил при первой же возможности уничтожить вновь народившееся царство южных турок, сильное не своей численностью, а той явной поддержкой, которую ему оказывали китайцы.

Эта возможность представилась ему в 641 году, когда пограничные китайские гарнизоны были сняты и высланы на восток. Сы-мо хан успел, однако, заблаговременно откочевать к югу, в окрестности Ша-чжоу, перед се-янь-то же неожиданно для них об'явилось несколько на-скоро собранных китайских отрядов, которые и нанесли им тем более жестокое поражение, что при последующем спешном их отступлении через пустыню им пришлось сильно пострадать от выпавших в степи глубоких снегов и жестоких морозов.

Тай-цзун удовольствовался одержанной победой и не преследовал И-наня по северную сторону Гобийской пустыни, так как не решался втягиваться в серьезную войну, находя, что империя еще недостаточно окрепла после испытанных потрясений {Иакинф, op. cit., IV, стр. 129.}; не поощряло его к этой войне и общее положение дел на обеих китайских окраинах -- восточной и западной. В северной Корее (Ко-гу-рио, Гао-ли) в 641 году совершился государственный переворот, угрожавший серьезными осложнениями {Они действительно имели место и вынудили Тай-цзуна в 645 году после долгих колебаний об'явить войну этому государству.}, в тогонских владениях смутное положение дел принимало затяжной характер и вынуждало китайское правительство содержать там крупные военные силы; наконец, неспокойно было и в Притяньшанье, куда Тай-цзун, несмотря на все свое миролюбие, принужден был выслать с карательной целью войска.

Эта экспедиция, завершившаяся покорением Гаочана (в 640 г.), положила начало последующему завоеванию не только Восточного Туркестана, но и владений западных турок {Мы не знаем, однако, как далеко на запад заходили при этом танские полководцы (см. Ab. Rémusat -- "Remarques sur l'extension de l'Empire Chinois du côté de l'Occident" в "Mémoires de l'Institut Royal de France", 1827, VIII, стр. 80--107, pass.); не подлежит, однако, сомнению, что слава об их победах достигла с одной стороны до народов, живших у Каспийского моря, с другой--до народов Индостана. Возможно., что при этом, как это сообщает нам Бильге-хан, летучие отряды турок, шедшие в авангарде китайских войск, доходили и до Темир-капыга (см. Ab. Rémusat, op. cit., стр. 103).}, чему в значительной мере благоприятствовало то состояние анархии, которое переживали последние после смерти Тун Шэху-хана, последовавшей в 630 году.

При восшествии на престол Цюй-ли Сы-пи-хана, ну-ши-би {Происхождение и значение слова ну-ши-би не выяснено. Аристов, op. cit., отд. отт., стр. 24, хочет видеть в них потомков усуней и предков современных кара-киргизов.}, населявшие Тянь-шань к западу от р. Чу, отложились и провозгласили своим ханом сына Тун Шэху -- Ши-ли Дэ-лэ {Де-ли тегин в переводе Шаванна (op. cit., стр. 26).}. Оба хана, желая заручиться если не материальной, то нравственной поддержкой китайского императора, отправили в Чан-ань послов просить о браке, но в этом им было отказано под тем предлогом, что раз между ними ведется борьба за престол, и неизвестно еще, кому из них он достанется, то несвоевременно думать о браке с княжной императорской крови.

Вскоре затем положение дел в Западно-Турецком ханстве еще более осложнилось, так как восстали те из телэских племен, которые кочевали между Тянь-шанем и Алтайским нагорьем {Это -- согласно "Цзю Тан-шу" (Chavannes, op. cit., стр. 26); в "Тан-шу" же говорится не о телэских племенах, восставших против кагана Сы-пи, а об отпадении западных государств, т. е. Самарканда, Тохарестана и др. (Chavannes, op. cit., стр. 54; Иакинф, op. cit., стр. 349). Странно, что Шаванн не попытался разъяснить это противоречие китайских источников. Я придаю больше веры свидетельству "Цзю Тан-шу" по следующим основаниям: 1) в обоих источниках далее говорится, что последствием этого было полное раззорение государства, чего не могло-бы случиться, если-бы дело касалось только отпадения западных владений; 2) известно, что телэское племя ки-би под давлением западных турок должно было в 632 году покинуть привольные Тяньшаньские сырты и перекочевать в Хэ-си (см. выше стр. 247), и 3) около 640 года в числе владений западных турок еще находились как Ташкент и Самарканд, так и Тохарестан (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 352), из чего, казалось-бы, следует заключить, что в 631 году их вассальные отношения к турецким ханам не прерывались.

"Суй-шу" перечисляет свыше десятка телэских племен, населявших Тянь-шань (Д. Позднеев, op. cit., стр. 39); в "Тан-шу" упоминаются только ки-би, янь-мань (янь-мтэ) и ба-си-ми, которых Thomsen, op. cit., стр. 178, отождествляет с басмалами орхонских надписей. Ба-си-ми, как и кар-луки (гэ-ло-лу), только принадлежали к уйгурскому союзу, не будучи телэсцами по своему происхождению (см. Chavannes, op. cit., стр. 86). Аристов, op. cit., отд. отт., стр. 91, высказывает предположение, что басмал то-же, что позднейшее аргын и что оба имени имеют одно и то-же значение -- помесь, а потому и смешанное племя. У Марко Поло в описании страны Тандюк говорится, что в ней господствуют христиане, которых называют аргонами, что значит гасмюль. По этому поводу Pauthier замечает, что у Ducange в его "Glossarium ad scriptores mediae et infimae graecitatis" пояснено, что под именем басмул у византийцев известны были метисы французов и греков. Наименование это Аристов считает заимствованным у турок, а так как аргын в XIII веке имело в Монголии то-же значение, то отсюда ясно, что аргыны могут считаться потомками басмалов. Эта гипотеза о смешанном происхождении басмалов подтверждается еще и тем обстоятельством, что тогда как уйгурский народ слагали девять, а карлукский -- три рода, басмалы насчитывали у себя сорок родов. Далее, однако, он сам колеблет эту гипотезу ссылкой на китайскую историю, где говорится о гаогюйском роде а-лунь или аргын, существовавшем еще в V веке. Согласно "Си-юй-тун-вэнь-чжэ" (Chavannes, op. cit., стр. 305), они первоначально населяли долину р. Кобук в восточном Тарбагатае, т. е. жили к юго-западу от карлуков, откуда очевидно и передвинулись на юг, к подножиям Восточного Тянь-Шаня. Время этого переселения, однако, нам неизвестно.}. При этом вся страна подверглась полному раззорению и обращена была почти что в пустыню. Турки обессилили. Тогда князья решили восстановить единодержавие и избрали Ши-ли дэ-лэ верховным каганом. Сы-пи бежал в Алтайские горы, где и был убит, Ши-ли же вступил на престол под именем Сы Шэ-ху-хана.

Этот избранник не оправдал, однако, возлагавшихся на него надежд. Он оказался недоверчивым, жестоким и неспособным правителем и не только не дал мира стране, втянув ее в бесславную войну с се-янь-то, но и во внутренних делах проявил себя самым недостойным образом, чем очень скоро восстановил против себя родовичей и народ. Вынужденный в 633 году бежать от восставших князей, он укрылся в Кангюе, где и закончил свои дни в тоске по утраченной власти {По другой версии он умер при осаде Балха (см. Chavannes op. cit., стр. 265).}.

Его сменил на турецком престоле Ду-лу-хан Ни-шу, процарствовавший не более года. После его смерти (в 634 г.) на престол вступил его брат Ша-бо-ло Хи-ли-ши-хан. Он ввел некоторые административные реформы, но вместе с тем не сумел поладить с князьями и вскоре бежал от них в Еарашар (Янь-ци). При выборе ему преемника родовичи разошлись в мнениях, и это разногласие привело к восстановлению двоевластия в государстве со всеми вытекающими из него последствиями. Восточные княжества избрали ханом шада (шэ) Юй-гу, при воцарении принявшего имя И-пи Ду-лу-хана {Титул шада указывает на принадлежность этого князя к царствовавшей династии, но ближайшим образом родство его остается не выясненым.}, западные же вернули к себе Ша-бо-ло {В "Цзю-Тан-шу" и в повторяющей ее в этом месте "Тан-шу"(Chavannes, op. cit., стр. 28 и 56; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 351) говорится обратное, а именно, что не Ша-бо-ло, а Ду-лу-хан получил земли на запад от реки Или. На эту ошибку обратил внимание уже Шатни (ib.), который указывает на следующие факты, противоречащие этому китайскому показанию: 1) территория к востоку от реки Или составляла северо-восточную часть государства западных турок, территория к западу от нее -- юго-западную; между тем ставка Ду-лу-хана называлась северным двором, ставка Ша-бо-ло -- южным; 2) между племенами, признавшими Ду-лу своим ханом, "Цзю Тан-шу" называет басмалов, бо-ма, киргизов и чу-му-гунь, живших к северу и к северо-востоку от западных турок; 3) Шэ-ху-каган, преемник Ша-бо-ло, считал восточной границей своих владений реку Или, из чего следует, что его земли находились к западу от нее, и 4) турки, над которыми властвовали Ша-бо-ло и Шэ-ху, "составляли отдел ну-ши-би, населявший, как мы уже знаем, Западный Тянь-шань. Я нахожу эти доводы достаточно убедительными.}. Борьба за власть, возникшая вслед затем между обоими ханами, оказалась настолько кровопролитной, что обстоятельство это было отмечено даже в китайских анналах. Она завершилась миром в 638 году, но которому река Или проведена была границей между обоими государствами.

Ша-бо-ло и на этот раз не долго оставался на престоле. Узнав об интригах Ду-лу-хана и о составившемся против него заговоре, в котором приняли участие и некоторые из подвластных ему князей, он бежал в 639 году в Бо-хань-на (Фергану), где и умер.

Ему наследовал его племянник Бо-хэ-ду, принявший имя И-пи Ша-бо-ло Шэ-ху-хана {Ср. Chavannes, op. cit., стр. 3, 30 и 57; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 352, повидимому, в этом случае дал ошибочный перевод.}.

Первые шаги этого хана направлены были к тому, чтобы укрепить свою власть во владениях Восточного Туркестана, в Ши {Шаш -- владение, занимавшее долину р. Чирчика; ныне -- часть Ташкентского уезда.}, Кан {Ныне -- Самарканд.}, Хэ {Владение в долине р. Зеравшана (Marquart -- "Die Chronologie der alttürkischen Inschriften", стр. 59).}, Шы {Кеш, ныне Шахрисябз (Marquart, op. cit., стр. 57 и 59).}, Му {Marquart, op. cit., стр. 64, предполагает, что это -- Амуй или Амуль (откуда Аму-дарья), ныне -- Чарджуй.} и Тохарестане, но, повидимому, он не в полной мере успел в этом намерении, так как был схвачен правителем Шаша и отправлен в ставку Ду-лу хапа, который и приказал его умертвить. Все же был, повидимому, момент, когда можно было думать, что к западным туркам возвращается их прежняя мощь. Это и побудило правителя Гаочана, Вынь-тая, искать в них опоры против попыток китайцев навязать Притяньшаньским государствам свой протекторат. Особенное же негодование гаочанцев вызвало распоряжение Тай-цзуна восстановить южную дорогу на запад через Кум-таг, бывшую очевидно к этому времени настолько заброшенной, что торговые караваны и посольства, отправлявшиеся в пределы Китая, всегда избирали более обеспеченный северный путь через оазис Иву (Хами). Насколько гао-чанцы дорожили этим транзитом, видно из того, что они решились об'явить войну владетелю Янь-ци, инициатору проекта, и отняли у него пять городов. Сверх того гаочанцев. раздосадовал также поступок ивуского князя, их данника {Заключаю это из нижеследующего места мемуаров Сюань Цзана: "En apprenant cette nouvelle, Khio Wen-t'ai (Кюй Вынь-тай), roi de Kao-tch'ang, dépêcha des messagers au roi d'i-gou (И-ву) pour lui ordonner d'envoyer immédiatement le maître de la loi" (St. Julien "Histoire de la vie de Hiouen-Thsang", стр. 32).}, в 630 году передавшегося, китайцам {См. выше стр. 253.}. Они решили силой оружия принудить это небольшое владение к покорности и вторглись туда в союзе с ханом Шэ-ху {Иакинф, op. cit., III, стр. 210.}. Этот момент и был избран китайцами для об'явления войны Гаочану. (в 640 г.), о чем говорилось выше.

К этому времени (641 г.) Ду-лу-хэн, успевший наложить свою тяжелую руку на басмалов, цзюй-юэ-шэ {Chavannes, op. cit., стр. 29, считает это имя народным, но вместе с тем приглашает читателя отнестись к нему с осторожностью, так как он его более нигде не встречал. Между тем среди северных народов, покоренных хуннами, упоминается несомненно это племя, хотя "Хань-шу" (Иакинф, op. cit., 1, стр. 17) и передает его название несколько иначе, а именно -- кю-ё-шэ; вероятно, то-же племя в "Сань-го-чжи" (Д. Позднеев, op. cit., стр. 9) названо цюй-шэ.}, бо-ма {Другое их имя было о-ло-чжэ (в французской передаче ngo-lo-tche), что очень напоминает иголок -- название племени, живущего в верховьях Желтой реки. Нголоков (голыков) Гренар, op. cit., II, стр. 330, считает потомками дансянов, народа, как я думаю, смешанного происхождения, с преобладанием динлинского элемента (Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", III т., стр. 36).}, ге-гу {Одна из китайских передач имени киргиз.}, хо-синь {Об этом племени я не могу дать никаких сведений.} и чу-му-гунь {Это турецкое племя, входившее в союз дулу, кочевало к юго-западу от карлуков (Ср. Chavanncs, op. cit., стр. 65 и 270). Так как кар-луки населяли бассейн Ч. Иртыша, то чу-му-гунь должны были жить в Тарбагатае и к югу от него, т. е. в районе современного Чугучака, как то думает и Шаванн, опирающийся в этом случае на показание "Си-юй-тун-вэнь-чжэ". На стр. 29 и 34 Шаванн делает описку, помещая чу-му-гунь к востоку от карлуков.}, был уже настолько силен, что без труда овладел наследством убитого им Шэ-ху. Засим на юге он опустошил Тохарестан, на востоке Иву (Хами). Здесь, однако, его войска, состоявшие из чуюе {Согласно "Си-юй-ту-чжэ" (Chavannes, op. cit., стр. 31), чуюэ в Танскую эпоху занимали округ Цзинь (Гинь)-мань, т. е. Бэй-лу между Фоу-каном и Ци-таем. О последующем переселении этого племени на запад см. ниже.} и чуми {Тот же источник (Chavannes, ibid.) говорит, что одновременно чуми населяли долину р. Манас. В 657 г. они переселились на запад.}, встретили китайцев, которые и нанесли им несколько последовательных поражений {Впрочем, судя по силе китайского отряда -- всего 2.000 человек, столкновения эти едва-ли имели серьезный характер.}. Как отнесся к этому Ду-лу-хан-- неизвестно, но вслед затем мы видим его уже воюющим в Кангюе, где неожиданно вспыхнувшее, хотя и давно подготовлявшееся против него восстание поставило его в крайне тяжелое положение. Некоторые из его сторонников советовали ему тотчас же вернуться в свои родные кочевья, но он пренебрег этим советом и заперся в городе Бай-туй-ху (642 г.) {Chavannes, op. cit., стр. 195, полагает, что так назывался город, известный у арабских писателей под именем Исфиджаб. Последний находился несколько восточнее современного Чимкента (Бартольд -- "Туркестан во время монгольского нашествия", стр. 176--177).},который и не замедлил осадить избранный на его место каганом И-пи Шэ-гуй-хан {Он был внуком Ща-бо-ло Хи-ли-ши-кагана.}. Но этот хан оказался плохим полководцем, и собранные им значительные силы, состоявшие главным образом из контингентов ну-ши-би, были наголову разбиты Ду-лу. Однако эта победа не улучшила положения последнего, и он принужден был бежать с немногими из своих приверженцев в Тохарестан, где, вероятно, и дожил свой век {В "Цзю Тан-шу" говорится, что Ду-лу-хан скончался в 653 году, но не указывается где именно.}.

После бегства Ду-лу Шэ-гуй сравнительно спокойно управлял своими обширными владениями в течение нескольких лет; для того же, чтобы еще более укрепить за собой престол, он отправил в Чан-ань послов с просьбой о браке (в 648 г.). Император не встретил к сему препятствий, но поставил условием передачу ему Кю-цзэ (Кучи), Юй-тяня (Хотана), Су-лэ (Кашгара) {У китайцев уже в это время название Су-лэ (Шаванн транскрибирует Су-лей) стало заменяться Ка-ша (Иакинф, op. cit., III, стр. 224), из чего следует, что современное название этого города -- Кашгар восходит по крайней мере к первой половине VII века.}, Чжу-цзюй-паня {Владение, лежавшее к юго-западу от Каргалыка. Пишут также Чжу-цзюй-по.} и Цун-лина {Так назывался Памир. Chavannes полагает, что в данном случае речь идет о Сарыколе.}, иными словами всего Восточного Туркестана. Требование это, свидетельствующее о том, что в 648 году западные турки все еще являлись фактическими обладателями бассейна Тарима, было отклонено, сватовство не состоялось, но в то-же время этот отказ задел самолюбие Тай-цзуна, который решил действовать силой и, воспользовавшись ничтожным предлогом, отправил на запад под начальством князей: турецкого -- Агаина Шор {У Иакинфа, op. cit., III, стр. 219,-- Ашина Шэ-ни. О нем см. выше стр. 252.} и телэского (ки-би) -- Хэ-ли, стотысячную армию, составленную исключительно из войск, выставленных телэскими поколениями. В Иву к этой армии присоединился отряд из тысячи всадников под начальством самого ивуского князя {Иакинф, op. cit., III, стр. 219.}.

Таким силам правители притяньшаньских земель, не поддержанные Шэ-гуем, не могли оказать серьезного сопротивления, и с падением Кучи (648 г.) весь Восточный Туркестан должен был подчиниться Китаю {См. Chavannes, op. cit., стр. 177, и Иакинф, op. cit., III, стр. 226-- 227, где описано, как легко подчинился Китаю Хотан. Кашгар и Чжу-цзюй-пань (Кок-яр (?) к юго-западу от Каргалыка) составили впрочем в этом отношении исключение и, повидимому, вошли в состав земель Танской державы несколько позднее, а именно в 659 году (см. Chavannes, op. cit., стр. 268).}.

С этого момента, став на значительном участке границы непосредственными соседями западных турок, китайцы начали усиленно стремиться к вмешательству в их внутренние дела, что было и не особенно трудно, так как брожение среди них не прекращалось.

В 648 году, спасаясь от преследования хана Шэ-гуя, к северной окраине гаочанских владений прикочевал Агаина Хэ-лу. Согласно его просьбе, он был принят в китайское подданство, назначен главнокомандующим в Яо-чэ и поселен в городе Мо-хэ {О былом местоположении этого города в "Си-юй-шуай-дао-цзи" (см. Грум-Гржимайло -- "Опис. пут. в Зап. Китай", т. III, стр. 278) говорится: "В 190 ли на восток от города Фоукана минуют Ша-бо, военный лагерь Танской эпохи. Ша-бо -- это городок Мо-хэ, служивший резиденцией Ашина Хэ-лу. Об этом городке читаем в "Цзы-чжэ-тун-цзян" следующее: в шестидесяти ли к западу от города Си Янь, ведомства Тин-чжоу, находится военный пост Ша-бо; на его месте стоял прежде город Мо-хэ. Согласно же "Юань-хо-цзюнь-сянь-чжо", военный пост Ша-бо находился в пятидесяти ли к западу от Тин-чжоу. Это последнее указание более достоверно".

Из этих данных следует, что между Фоу-каном и Тин-чжоу считалось 240 ли. Ныне между этими пунктами по пути, уклоняющемуся к югу, на Джимысар, считается 253 ли. В виду точности расстояний, приведенных в "Си-юй-шуай-дао-цзи", можно считать, что городок Мо-хэ находился в оазисе Сань-тай, где имеются развалины, известные ныне под названием Ло-тай. Оазис Сань-тай в Ханьскую эпоху составлял, повидимому, владение Дань-хуань (см. выше стр. 129).} округа Тин-чжоу {В 702 году был переименован в Бэй-тин (Бишбалык). О местоположении Вэй-тина см. Грум-Гржимайло, op. cit., т. I, стр. 221--229, т. II, стр. 42, 43, т. III, стр. 274, 287; Chavannes, op. cit., стр. 11. Долбежев -- "В поисках развалин Бишбалыка" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1915, XXIII, стр. 77--121.

Развалины города Вэй-тина, в течение нескольких столетий служившего административным центром всего Восточного Притяньшанья, ныне найдены. Город этот находился в 35 верстах к западу от Гу-чэна и в 8 верстах к северу от Джимысара, на р. Да-лун-коу, вдоль которой идет дорога на перевал через Тянь-шань.

Моя роль в поисках его местонахождения выясняется из следующих строк Бартольда ("Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XV, стр. 174 175), Котвича ("Зал. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XXIII, стр. 97) и Милови ("Сутра золотого блеска" в "Bibliotheca Buddhica", 1913, XVII, стр. IV).

Бартольд: "Из сделанных Шаваняом правильных замечаний можно признать новым в западно-европейской литературе, если не ошибаемся, только одно, именно указание (стр. 11) на "vue très neuve de l'auteur du "Si-yu-choei-tao-ki", что город Бишбалык или Бэй-тин находился не около Урумчи, как полагали "Клапрот и все европейские синологи", а в урочище Цзинму-са, к западу от Гучена. Это открытие, к которому автор возвращается несколько раз (напр. стр. 272: Bichbalik doit donc être placé à Tsi-mou-sa et non à Ouroumtsi, comme on l'a dit trop longtemps), для русского читателя уже не ново; оно составляет бесспорную заслугу Г. В. Грум-Гржимайло".

Котвич: "Случайная неудача (я прошел в версте от его развалин) не помешала затем Г. Е. Грум-Гржимайло, уже по возвращении из путешествия, отказаться от существовавшего ранее взгляда на местоположение Бишба-лыка и впервые выяснить таковое на основании литературных данных почти с полною точностью".

С. Малов: "Г. Е. Грум-Гржимайло первый указал на истинное местоположение Бишбалыка".

Я тем более благодарен за эти строки названным ученым, что Долобжев сделал с своей стороны все возможное, чтобы затушевать значение моей работы, забывая, что и самая поездка его вызвана была этой работой. Я считаю также уместным отметить, что еще Gaubil ("Histoire de Gentchiscan et de toute la dynastie des Mangous", 1739, стр. 35) совершенно верно указал местоположение Бишбалыка "к северу от Турфана". Впоследствии это указание было настолько забыто, что в позднейшей исторической литературе я уже не нашел ссылок на этого автора.

Когда Бишбалык был разрушен -- неизвестно, но в "Си-юй-вын-цзян-лу" (Тимковский -- "Путешествие в Китай", I, стр. 258 seqq.) говорится, что в 1758 году один из киргизских биев получил титул судьи города Бишбалыка.}. Вся занятая его кочевьями территория об'явлена была под китайским протекторатом, а засим вскоре вошла и в состав территории Китайской империи.

При Тай-цзуне была, повидимому, выработана, при его же преемниках стала последовательно проводиться в жизнь система постепенного инкорпорирования инородческих территорий по следующей программе: иностранный владетель склонялся "ласкою" {У китайцев выработался для этого даже особый термин "цзи-ми" -- склонять ласкою.} принять китайский протекторат, после чего его владение переименовывалось в "привлеченную" область, округ или уезд, а самому ему давался титул, соответствовавший его новой должности правителя, с чем вместе он вводился в состав китайских чиновников сперва номинально, а засим и более действительным образом, с подчинением китайскому должностному лицу более высокого ранга; в течение нескольких поколений -- наследственная, такая должность становилась при первом же удобном случае должностью по назначению {Эта ступень впрочем далеко не всегда соблюдалась, в особенности при последующих династиях.}, хотя кандидатами на нее все еще некоторое время являлись лица туземной родовой аристократии, но в последующей стадии и эта видимость туземного самоуправления уничтожалась, и "привлеченная" область становилась рядовой китайской областью с китайской администрацией во главе.

Южная Джунгария прежде, чем получить китайское управление, не прошла всех этих стадий, но это потому, что в ней оказалось слишком много горючего материала, тушить который пришлось не мирными средствами, а кровью.

В 649 году Тай-цзун скончался. Этим моментом хотел воспользоваться Ашина Хэ-лу, чтобы овладеть Тин-чжоу и Гаочаном (Си-чжоу), но сын его Де-юнь {У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 355,-- Хи-юнь.}, находившийся, повидимому, под китайским влиянием, отговорил его от этого намерения и указал на запад, представлявший более достойную и легче достижимую цель, ибо Шэ-гуй не пользовался популярностью среди западных турок. Хэ-лу последовал этому совету и очень скоро подчинил себе территорию союзов ду-лу и ну-ши-би и некоторые западные владения {Chavannes, op. cit., стр. 34.}, а засим об'явил себя каганом, принял имя Ша-бо-ло и переместил свою ставку на запад, в местность Цянь-цюань (651 г.) {Эта местность находилась к северу от Шаша (Ташкента), в 150 ли к востоку от города Таласа (Тараза), который или тождествен с Аулие-ата или находился несколько южнее этого последнего (см. Бартольд -- "Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью", стр. 16).}. Как каган, он не мог уже мириться с мыслью, что коренные земли чуюэ, которые еще со времен Ду-лу-хана находились в его управлении {Chavannes, op. cit., стр. 33, 59.}, перешли в ведение китайских чиновников, и вернулся к своему первоначальному проекту овладеть городом Тин-чжоу. Это ему удалось; но вместе с тем ему пришлось столкнуться и с Китайской империей, правительство коей, располагая огромными контингентами восточно-турецкой и телэской конниц, не замедлило принять вызов и перенести борьбу вглубь джунгарских степей. Впрочем, несмотря на то, что среди западных турок об'явились у китайцев союзники {Так, "Тан-шу" упоминает о Чжан-чжу, сыне Ду-лу-хана, который в 653 году предложил китайскому правительству свои услуги в борьбе против Хэ-лу. Они были приняты, но посланная было грамота на титул кагана не была вручена этому хану, так как силы его оказались ничтожными.}, первые действия их были очень нерешительны, и в (353 году они ограничились лишь восстановлением Тин-чжоу, изгнанием из пределов Яо-чэ сторонников хана Хэ-лу и некоторыми административными мерами, в том числе учреждением округа Цзинь-мань взамен упраздненного протектората Яо-чэ. Засим, в 659 году {Хронология этих военных действий очень шаткая; см. ChnvanneSy op. cit., стр. 63. На стр. 267 того же сочинения Шавани относит к 562 году события, которые происходили, повидимому, позднее.} их отряды продвинулись далее на север и запад н громили карлу ков, чуюэ и чу-му-гунь {В удостоверение своей победы над последними китайский полководец Чжоу Чжи-ду выслал в Чан-ань 30.000 ушей -- варварский обычай, перешедший к китайцам, как кажется, от сянь-би и удержавшийся в Средней Азии, как видно из этого факта, до второй половины VII века.}, в следующем же поразили шу-ни-ти, один из пяти отделов ду-лу, ради чего проникли вглубь Тяяь-шаня, в центр их кочевий--долину Ин-со (Юлдус). Но все эти действия велись, повидимому, китайцами без определенного плана и носили скорее характер набегов, удача коих зависела главным образом от их внезапности, а не серьезной войны культурного государства против такого врага, каким оказался Хэ-лу, который тем временем успел сосредоточить большие силы на путях в долину Или. Вести об этих приготовлениях и побудили императора Гао-цзуна серьезно взглянуть на создавшееся в Джунгарии положение дел и не только сменить командный состав, в среду коего успела проникнуть даже дезорганизация {Так, генерал Ван Вынь-ду, прибыв в добровольно покорившийся китайцам город Хынь-ду (?), не только вопреки приказу главнокомандующего истребил его жителей и присвоил себе его богатства, но и в дальнейшем поступал совершенно самостоятельно.}, но и послать туда значительные подкрепления (656 г.).

С этими свежими войсками главнокомандующий Су Дин-фан предпринял наступление тремя колоннами. Северная колонна, под начальством Агаина Ми-тэ, шла от Алтая, повидимому, вдоль западных склонов Джунгарского Ала-тау {В "Биографии Су Дин-фана" сказано, что этим путем наступал не Ашина Ми-шэ, а главные силы китайцев под начальством самого Су Дин-фана и что чу-му-гунь были покорены этим последним. Возможно конечно, что я излагаю не вполне точно ход этой войны; но виноваты в этом составители "Цзю Тан-шу" и "Тан-шу", которые дали крайне неумелую сводку имевшегося в их распоряжении материала. Все-таки думаю, что главные китайские силы должны были двигаться к р. Или не каким-то кружным путем от Алтая, а вдоль северного подножия Тянь-шаня, прикрывая свою базу в Тин-чжоу, и что биограф Су Дин-фана впал в данном случае в ошибку.}, вторая, во главе которой находился другой турецкий князь Адпина Бу-чжзнь, двигалась от Алтая же, но к востоку от упомянутых гор, и, наконец, главные силы Су Дин-фана наступали вдоль Бэй-лу. Кроме этих трех колонн был еще выделен и четвертый отряд, на который возложена была задача с юга проникнуть в кочевья Хэ-лу, но о действиях этого отряда, бывшего иод начальством помощника яньжаньского наместника Сяо Цы-е и уйгурского князя Пу-жэнь, "Тан-шу" сообщает еще более сбивчивые сведения, чем об операциях главных сил.

Повидимому, Ашина Ми-шэ очень быстро справился с своей задачей, и, достигнув р. Или, повернул отсюда на восток и вышел в долину Бороталы {В то время эта река носила название Шуан-хэ (Chavannes, op. cit., стр. 34, 270): несколько позднее это наименование присвоено было всей местности на восток до р. Кур-хэ (Куйтуна). См. Иакинф, op. cit., III, геогр. указ., стр. 105.}, где сошелся с Бу-чжэ-нем и совместно с последним нанес решительное поражение той части войск Хэ-лу, которая должна была прикрывать отступление главных турецких сил, уже достаточно потерпевших от Су Дин-фана, настигшего их у реки Е-де {Какая из рек Джунгарии так называлась, сейчас определить невозможно. В транскрипции о. Иакинфа -- Или.}. После поражения у Е-Де Ашина Хэ-лу бежал на запад, с трудом переправился через Или, где потерял много людей и лошадей, и, укрепившись на р. Чу {В "Тан-шу"--Суй-е; называлась также Си-е-чуань.}, стал стягивать сюда подкрепления. Но здесь настиг его Су Дин-фан, успевший к этому времени соединиться с войсками обоих турецких князей, и нанес ему новое поражение (657 г.), которое было столь полцым, что решило судьбу компании. Ашина Хэ-лу бежал в Шагд, был здесь схвачен его владетелем и передан помощнику яньжаньского наместника Сяо Цы-е, который, не давая Хэ-лу возможности собраться с силами, преследовал его до этого пункта (658 г.) {Заключаю это из того факта, что Ашина Хэ-лу вступил в пределы Шаша исключительно ради смены своих усталых лошадей.}. Препровожденный в Чаы-ань. он был приговорен к смерти, но в последний момент помилован императором. Он умер в 659 году.

С пленением Апгана Хэ-лу, его владения стали достоянием Китайской империи. Что, однако, западные турки с большим неудовольствием подчинились этой необходимости, это видно из тех попыток к восстановлению утраченной независимости, которые были сделаны, хотя и неудачно, в 658 году Чжань-чжу, сыном Ду-лу {См. выше стр. 264, сноску 5.}, и в 659 году одним из князей ну-ши-би. Первый был на-голову разбит Ашина Ми-шэ в долине Боро-толы, схвачен и казнен, второй был пойман Су Дин-фаном в 660 году. Этот эпизод был последним в истории Западно-Турецкого ханства как независимого владения.

ГЛАВА V.

Турецкий период.

(с половины VI века до 745 года).

(Продолжение).

Присоединив в 658--659 годах западные турецкие владения, китайское правительство разделило их в административном отношении на два наместничества: северное, с центром в Бэй-тине {В то время -- Тин-чжоу.}, обнимавшее земли, населенные кочевниками, и южное, управлявшееся из Кучи (Ань-си), в состав которого вошли территории оседлых владений бассейнов Тарима, Сыра и Аму-дарьи.

В свою очередь северное наместничество было разделено по р. Чу на две военные области: земли ну-ши-би {За исключением племени ба-сай-гань, жившего на землях ведомства Ашина Ми-шз. У Шаванна, op. cit., стр. 73, читаем: "Parmi les hordes soumises à Mi-cheles Chou-ni-che et les Pa-sai-kan se révoltèrent et s'enfuirent". Ср., однако, Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 362.} переданы были в управление Ашина Бу-чжэню, земли ду-лу--Ашина Ми-шэ {Ашина Ми-шэ и Ашина Бу-чжэнь были двоюродными братьями и наследственно управляли племенами союза ду-лу. Не поладив с И-пи Ду-лу-ханом, они бежали в Китай. О ду-лу читаем у Аристова ("Опыт выяснения сост. кирг.-каз. Больш. орды", etc., в "Живой Стар.", 1894, III--IV, стр. 400): На основании данных Именика болгарских князей и других данных можно полагать, что ду-лу (т. е. дуглаты) существовали уже до Р. Хр., ибо часть их во II столетии после христианской эры укочевала вместе с хуннами от пределов Китая в киргизскую степь и затем разделяла судьбы хуннов; после же распадения царства Аттилы вожди ду-лу стали во главе той части болгар, которая основала Болгарское царство за Дунаем. В V веке оставшаяся в Джунгарии часть тех же ду-лу упоминается китайскими историками в числе гаогюйских поколений под именем тулу. Так как в VII в. занимавшие ту же часть Джунгарии пять аймаков, переданных китайцами в управление Ашина Ми-шэ, именовались аймаками ду-лу, то надо думать, что гаогюйский род ду-лу первенствовал между кочевниками, населявшими эту часть Средней Азии.}. Но кроме пяти племен союза ду-лу управлению последнего подчинены были и земли остальных кочевников, живших между Большим Алтаем и хр. Алтаин-нуру на севере и северо-востоке и Восточным Тянь-шанем, Кокшал-тау, Иссык-кулем и р. Чу на юге и западе, а именно: карлуков (гэ-ло-лу). басмалов (ба-си-ми), группы чуйских племен {Это название предлагает Аристов -- "Заметки об этн. сост. тюркск. плем. и народн.", стр. 23.} за исключением чу-му-гунь, вошедших в союз ду-лу, т. е. чу-юэ, чу-ми и та-то, телэсцев янь-мань и других, еще менее известных, племен.

Все эти племена управлялись своими родовыми князьями и в административном отношении составляли военные округа, которых в одном только ведомстве Ашина Ми-шэ насчитывалось 23. Из числа последних шесть остаются нам известными только по имени, остальные же 17 занимали следующие районы:

Ин-со обнимал бассейн р. Хапдык-гола в Центральном Тянь-шане, населенный турецким племенем глу-ни-ши {Пользуюсь случаем, чтобы исправить ошибку Шаванна, op. cit., стр. 271, который пишет, что шу-ни-ши жили здесь по соседству с телэсцами ки-би. Последние под натиском турок шу-ни-ши выселились отсюда в Гань-су еще в 632 году; см. выше стр. 247--278.};

Ву-лоу {Chavannes, op. cit., стр. 271; у Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 360,-- Вынь-лу.} занимал верхнюю часть Илийской долины, заселенную тургешскими (ту-ки-пга) {Среди черневых татар, кочующих между р. Катунь и Телецким озером, сохранился отдел, носящий название тиргеш, что доказывает, что тургеши выселились в Тянь-шань из Алтайских гор (см. Радлов -- "Aus Sibirien", I, стр. 213).} родами со-гэ и мо-хэ, и бассейн р. Цзин-хэ {Если только верно мое отождествление Ву-лоу с Пулад (Була, Бола); см. ниже гл. VIII.};

Ге-шань лежал к западу от р. Или (в долине Капа с прилегающими высотами?), где жили тургеши а-ли-шэ;

Шуан-хи находился в юго-западной Джунгарии (бассейны Вороталы и Кур-хэ), населенной неизвестным нам племенем шэ-шо-ти {У Иакинфа, ibid.,-- не-шэ-ти.};

Инь-бо распространялся, повидимому, на весь бассейн р. Манаса и на земли к востоку отсюда до р. Архоту {"Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 467.}; здесь кочевали ху-лоу-ву {У Иакинфа, loc. cit.,-- ху-лу-ши.}, переселившиеся на эти места, вероятно, после ухода отсюда чу-ми, увлеченных на запад Ашина Хэ-лу;

Фу-янь -- на землях чу-му-гунь, т. е. в Тарбагатае.

Эти шесть военных округов, на которые распадалась территория союза ду-лу, составляли наследственные земли Ашина Ми-ша; но ему же были подчинены:

1) четыре округа карлу ков в бассейнах Черного Иртыша и Урунгу {Хэ-цю-тао. ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 458) пишет, что местность Чжайр (нагорье Джаир и местность между р. Орху и низовьем р. Манаса) при Танах занята была племенем сань~га-ло-лу, т. е. очевидно тремя поколениями карлуков (гэ-ло-лу).}, а именно:

Инь-шань на землях рода мэу-ло:

Сюань-чэ " " " та-ши-ли;

Да-мо {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 437.}, Гинь-фу {Впрочем этот округ был выделен из округа Да-мо уже впоследствии, после смерти Ашина Ми-шэ (см. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 437--438).} " " " чжи-сы, иначе по-фу {Н. Аристов ("Опыт выяснения сост. кирг.-каз. Больш. орды", etc., стр. 407) видит в по-фу современное бапа--наименование костей у каракиргизов и дулатов и абданов Большой орды.};

2) шесть округов в восточной части южной Джунгарии на бывших землях чу-юэ, где в это время кочевали только ша-то (один из отделов чу-юэ), отказавшиеся следовать за Ашина Хэ-лу, а с начала VIII в. {Впрочем время переселения ба-си-ми в юго-восточную Джунгарию нам в точности неизвестно.} и ба-си-ми, прикочевавшие сюда из долины р. Кобук; эти округа были следующие:

Лунь-тан {Согласно "Си-юй-шуай-дао-цзи", Лунь-тай находился немного восточнее г. Ди-хуа-чжоу (Урумчи), точнее было-бы сказать -- северо-северо-восточнее, так как именно в этом направлении большая дорога отходит от Урумчи на Фоу-кан и Гу-чэн. Лунь-тай посетили Чан-чунь ("Труды членов российской духовной миссии в Пекине", IV, стр. 301) и Елюй Чу-цай (Bretschneider -- "Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources", I, стр. 16); оба определяют, однако, расстояние этого города от Бишбалыка (Бэй-тина) разно: первый в 300 ли слишком, второй в 200 ли. Первое расстояние приводит нас в современный городок Гу-ми-ди, второе -- в Фоу-кан, точнее -- в его оазис. Так как и из Фоу-кана и из Гу-ми-ди отходят прямые пути на Ху-ту-би (в прежнее время большая дорога не имела сворота на Урумчи), то вопрос о том, к какому из этих двух оазисов следует отнести название Лунь-тай, этими маршрутами не разрешается. В пользу Гу-ми-ди говорит, однако, приведенный в "Тан-шу" маршрут по Бэй-лу (Chaviinnes, op. cit., стр. 12), определяющий расстояние между Лунь-таем и военным постом Фын-ло, находившимся, вероятно, близь городка Мо-хэ, в 260 ли, что соответствует расстоянию между Гу-ми-ди и оазисом Сань-тай (265 ли), где находился в Танскую эпоху г. Мо-хэ и, вероятно, Фын-ло.} с центром в городке, известном в настоящее время под именем Гумцды (Гу-ми-дн);

Фын-ло в оазисе Сань-тай {Chavannes, op. cit., стр. 272, ссылаясь на "маршрут, приведенный в "Тан-шу", пишет: "Fong-lo était à peu près à mi-chemin entre Goutchen et Ouroumtsi". Из маршрута такого заключения вывести, однако, нельзя, так как, не давая расстояния между городком Ша-бо и военным постом Фын-ло, он тем самым, как мне кажется, указывает на их непосредственную близость: вероятно, оба находились в пределах того же оазиса Сань-тай.};

Гинь-мань в оазисе Джимысар;

Си-Янь к востоку от Бэй-тина (Бишбалыка), вероятно, на месте современного Гу-чэна {В "Цзи-чжэ-тун-цзян" сказано, что город Си-Янь, ведомства Тин-чжоу, находился в 60 ли к востоку от городка Мо-хэ, а так как, согласно "Юань-хо-цзюнь-сянь-чжо", городок Мо-хэ находился в 50 ли к западу от города Тин-чжоу, то выходило-бы, что Си-Янь лежал в 10 ли к востоку от города Тин-чжоу. Автор "Си-юй-шуай-дао-цзи" сомневается, однако, в точности расстояний, даваемых "Цзи-чжэ-тун-цзян"; если так, то это сомнение должно лечь на те десять ли, которые отделяли город Тин-чжоу от городка Си-Янь (см. Грум-Гржимайло, op. cit., III, стр. 278).};

Дун-Янь к востоку от Гу-чэна; может быть -- современный Ци-тай, оседлый пункт со времен глубокой древности {Си-Янь в переводе значит Западный Янь, Дун-Янь -- Восточный Янь. Если Си-Янь находился на Бэй-лу восточнее Бэй-тина, то естественно допустить, что и Дун-Янь находился там же, но еще далее на восток.

Шаванн, loc. cit., называет Си-Янь и Дун-Янь среди военных округов, местоположение коих ему неизвестно.}; Ша-го в Баркульской долине {Chavannes, op. cit., стр. 97.};

и 3) следующие семь округов, лежавших вне современной Джунгарии, к западу от Джунгарского Ала-тау:

Янь-мянь, Янь-лоу, Гэ-си, Гу-шу {Об этом округе, который почему-то называется городом, см. Pelliot -- "Као-tch'ang, Qotcho, Houo-tcheou et Qara-khodja" в "Journ. Asiat", 1912, Mai-Juin, стр. 583 seqq.}, Чэлэ, Цзя-шэ и Да-лань.

Из числа этих последних Шаванн {Op. cit., стр. 272.} определяет местоположение лишь военного округа Янь-мянь, названного так по имени одного из телэских племен, жившего между озерами Ала-куль и Балхаш {Chavannes, op. cit., стр. 123.}. История сохранила нам названия и других племен ведомства Ашина Ми-шэ, живших в эту эпоху на Иртыше, в бассейне озера Балхаша и в Центральном Тянь-шане, каковы, например, че-би, о которых говорится, что они соседили с карлуками {Иакинф, op. cit., стр. 1, 2, стр. 437.}, гун-юэ, кочевавшие в Центральном Тянь-шане, близь озера Иссык-куля {Думаю, что так, ибо тургешский хан У-чжи-лэ (о нем см. ниже), перекочевав к озеру Иссык-кулю, дал своей ставке название Гун-юэ (см. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 366).}, и ба-сай-гань {Одно из племен союза ну-ши-би; о том, что оно находилось в ведомстве Ашина Ми-шэ, говорилось выше стр. 268.}, но нам пока неизвестно {Я не сомневаюсь, что это удастся восстановить при последующем внимательном изучении китайских источников, которые, к сожалению, далеко еще не все переведены на европейские языки и надлежаще исследованы.

За истекшие 35 лет моего изучения прошлого Средней Азии по переведенным на европейские языки китайским географическим и историческим сочинениям наши сведения об этом прошлом шагнули так далеко вперед, что можно надеяться, что и то, что остается в нем еще темным, получит наконец свое раз'яснение.}, какие из вышеприведенных названий военных округов должны быть отнесены к территориям их кочевий, а какие к территориям чу-юэ и чу-ми, которые, выселившись на запад, заняли, повидимому, земли в бассейнах Каратала и Ленсы {В "Тан-шу" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 452, Chavannes, op. cit., стр. 96) говорится: "Когда турки разделились на восточных и западных, западные осели на землях, принадлежавших некогда усуням, где и жили смешано с чу-юэ и чу-ми". Так как владения усуней не простирались на восток далее р. Кур-хэ, то естественный вывод отсюда тот, что чу-юз и чу-ми первоначально жили в бассейне оз. Балхаша и только уже впоследствии передвинулись на восток, в южную Джунгарию, где их и застала история. Таким образом наступление китайцев на владения западных турок заставило их лишь вернуться на места их прежних кочевий, находившихся, вероятно, в смежности с кочевьями родственного им племени чу-му-гунь.}.

Не вдаваясь засим в исследование административного деления зачуиской части Бэй-тин'ского наместничества, а равно вновь приобретенных Китаем оседлых владений Западного и Восточного Туркестанов, что вывело бы нас далеко за пределы той территории, которая составляет непосредственный предмет нашего изучения, я возвращаюсь к тому моменту истории Западной Монголии и Халхи, когда се-янь-то, разбитые китайскими войсками, должны были отказаться от надежды подчинить себе южных турок.

После смерти И-наня, последовавшей в 645 году, созданное им государство просуществовало не более года и пало под ударами восставших союзных князей, которые об'единились, чтобы уничтожить гегемонию се-янь-то.

Повод к этому бунту додал преемник И-наня, Ба-чжо, который, начав свое правление убийством брата, продолжал его казнями наиболее влиятельных и заслуженных родовичей. "Тан-шу" поясняет, что поводом к этим казням послужило желание Ба-чжо иметь на ответственных местах своих ставленников. Но Ба-чжо упустил из вида, что созданное его отцом государство не было политическим телом, спаянным железом и кровью, а нечто среднее между гегемонией и союзом племен, при этом без общей организации и тесной внутренней связи, и что сам он был лишь первым из равных и хотя и владел престолом по наследству, но как сын и преемник того главы союза, который сумел завоевать его членам самостоятельность и никогда не предпринимал ничего такого, что могло бы быть истолковано, как посягательство на их права. Вот почему, когда казненных им выборных правителей он стал заменять своими ставленниками, когда таким образом его стремление превысить приобретенные его отцом нрава вполне определилось, и когда и его внешняя политика приняла оборот, явно опасный для дальнейшей самостоятельности телэсцев {Так, он предпринял набег на Китай, крайне опасный по своим возможным последствиям. Мы видели выше, что и И-нань не избег военного конфликта с Китаем, но во 1) И-нань нападал не на самый Китай, а на его турецких вассалов, во 2) он преследовал при этом серьезную политическую цель и в 3) он опирался на весь телэский союз, что и дало ему возможность выставить огромную армию. То-же, что затеял Ба-чжо, было лишь обычным грабительским набегом, который при Тай-цзуне не мог пройти безнаказанным.}, союз последних распался, и сам он пал жертвой своего недомыслия и стремления к абсолютизму.

Уйгуры (юань-хэ), ставшие во главе восставших {После се-янь-то это племя было, повидимому, сильнейшим. О нем в "Тан-шу" сказано: "взаимно подкрепляя друг друга, уйгуры (хуй-хэ) и се-янь-то достигли большого могущества". Первый и притом самый жестокий удар хану Цзе-ли нанесли уйгуры; их князь Пу-са, находясь во главе сравнительно небольших сил, совершенно уничтожил в 628 году одну из его армий и нанес поражение вспомогательному корпусу Ашина Шор, и "слава этих побед, по словам "Тан-шу", потрясла северные страны" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 374).}, не ограничились убийством Ба-чжо; они истребили весь его род и внесли такое расстройство в ряды се-янь-то, что те бежали на юг, думая найти защиту у китайцев. Но Тай-цзун, возмущенный предшествовавшим их бегству дерзким набегом Ба-чжо на пределы империи, предписал своим полководцам потребовать от них безусловной покорности, в противном же случае открыть против них военные действия. Попытки се-янь-то силой занять китайские земли не увенчались успехом. Они были дважды разбиты китайцами и потеряли при этом такое огромное количество пленных, что с этого момента, перестав существовать как отдельная народность {Часть се-янь-то уже впоследствии, при Гао-цзуне, была поселена, как кажется, в северной части Ордоса, причем из их земель образован был округ Си-тань (Д. Пазднеев, op. cit., стр. 61--62). Отводя им ордосские пастбища, император, между прочим, сказал их послам: "Вы пришли ко мне как мыши получить норы и как рыбы приплыли приобрести источники, и вот я дал их вам--глубокие и широкие. У инородцев империи я никогда не видел мира. Успокаивая вас ныне, я радуюсь не за себя, а за вас".}, утратили всякое политическое значение {В последний раз "Тан-шу" упоминает о се-янь-то под 681 годом.}. Но уничтожив се-янь-то, Тай-цзун решил покончить и с остальными телэскими племенами, так как водворившееся в степи безначалие готовило империи ряд беспокойных лет, чего в особенности следовало избегнуть, так как война против Кореи грозила затянуться на долго.

В виду серьезности предстоявших военных действий Тай-цзун сохранил за собой общее руководство ими, ради чего и переселился в Лин-ву {С 758 года гор. Лин-чжоу; подмывался Желтой рекой в 1393 и 1428 г.г. настолько, что его приходилось переносить на новое место; современный город находится в 90 ли к юго-востоку от г. Нин-ся-фу.}. Но телэские племена не довели дела до столкновений и в 646 году добровольно ему покорились. Их земли в 647 году разделены были на военные области и округа, и хотя им и оставлено было самоуправление, но вместе с тем родовые их правители были низведены до степени рядовых китайских чиновников, подначальных китайскому наместнику, имевшему пребывание в городке Шань-юй-тай {См. выше стр. 112.}, к югу от Гобийской пустыни; иными словами в пределах телэских земель установлен был тот же порядок управления, какой введен был несколько позднее на землях западных турок.

Военные области и округа, на которые распались при этом телэские земли, разместить в Мо-бэй'е тем легче, что они совпадают с районами кочевий отдельных племен.

Всего в Мо-бэй'е учреждено было шесть военных областей и четыре военных округа, которые обнимали следующие территории:

область Янь-жань -- кочевья племени до-лань-гэ в Хангайских горах, между р. Цзабхан на западе и истоками Орхона на востоке;

" Лу-шань -- верховья р. Селенги, занятые кочевьями племени сы-цзе;

" Гуй-линь -- земли племени тун-ло между реками Селенгой и Орхоном, к северо-востоку от области Лу-шань;

областьЦзинь-вэй {У Шаванна, op. cit., стр. 91,-- Цзинь-хуй.} -- низовья рек Селенги и Орхона, к северу от области Гуй-линь; здесь кочевали пу-гу;

" Хань-хак -- степные пространства между реками Тола и Орхон, находившиеся во владении хуй-хэ (уйгуров); эта область простиралась вероятно и на левый берег Толы, занятый уйгурами после уничтожения се-янь-то;

" Ю-лин -- местность к северу от р. Керулюн между Гентэем и Хинганским хребтом, населенную байырку (ба-е-гу);

" округ Гао-цзюэ {У Шаванна, ibid.,-- Гао-цю.} -- долину р. Илэр, к северу от области Янь-жань; кочевья племени ху-се;

" Цзя-лу -- земли в бассейне р. Селенги, к западу от области Цзинь-вэй, заселенные си-цзе;

" Дянь-янь {У Шаванна, ibid.,-- Чжань-янь.} -- кочевья племени бай-си к югу от области Ю-лин;

" Юань-дзюэ -- земли племени гу-ли-гань в нынешней Забайкальской области. Одновременно учреждены были следующие три военных округа в Мо-нань (в Ала-шане и в районах к северу от большой дороги из Лань-чжоу-фу в Су-чжоу):

Гао-лань -- на землях племени хунь;

Юй-ци -- на территории, отведенной китайцами племени ки-би; и

Цзи-тянь -- в Алашаньских горах, где вероятнее всего кочевали а-де {См. выше стр. 251.}.

"Тан-шу" к этому перечню присоединяет еще две, несколько позднее и при иных условиях учрежденные, административные единицы--область (фу) и округ (чжоу), населенные нетелэскими племенами: Гянь-гунь (фу) и Чжо-лун (чжоу). Область Гянь-гунь образована была в 648 году {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 448.} из киргизских (ге-гу) земель в бассейне верхнего Енисея, округ же Чжо-лун из территории неизвестного нам племени цзюй-ло-бо, жившего где-то на северо-востоке от р. Керулюн {Заключаю это из следующего места "Тан-шу" [Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 376): "от них (т. е. от бай-си или всех вообще телэских племен?) на северо-восток княжество гюй-ло-бо (цзюй-ло-бо) превращено было в округ Чжо-лун.}.

Но это не все.

Когда И-нань овладел значительной частью территории Цзе-ли хана, его сын Чэ-би {Заключаю это из следующих слов Гао-цзуна: "Quand Kie-li (Цзе-ли) fut vaincu, vous ne l'avez pas secouru; c'est manquer d'affection pour ses parents"... (St. Julien -- "Docum. hist. sur les Tou-kioue" в "Journ. As.", 6 série, 1864, IV, стр. 399).} бежал на запад и обосновался в Алтайских горах между Киргизским царством и землями карлуков, т. е., вероятно, в бассейне Коодо. Вслед затем он покорил не только оба эти владения, но, повидимому, и племя чу-му-гунь. Усилившись таким образом, он решил закрепить свое положение путем договора с Китаем: но обмен посольствами привел его к конфликту с китайским двором и последующей войне, которая кончилась его пленом. Засим подвластные ему турки были переведены в восточный Хангай, в Утукенскую чернь, остававшуюся свободной после уничтожения се-янь-то, где в 650 году и поселены с переименованием их территории в область Синь-ли. {Я думаю, что эти события я изложил правильно, хотя оба источника, которыми я при этом пользовался -- Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 317--319, и St. Julien, op. cit., стр. 397--400, содержат несомненные ошибки; так, например, St. Julien переводит: "Quand il (Kao-tsong) eut vu Tchao-ling, il le nomma général des gardes de la gauche, lui donna une maison pour demeure et installa ses sujets sur le mont Yo-to-kiun-chan"; согласно же Иакинфу, все это должно быть отнесено к Чэ-би хану; Чжао-лин же есть наименование могилы императора Тай-цзуна. Непонятны у Жюльена и следующие два периода, которые отсутствуют у Иакинфа.}

Такое административное деление существовало однако не долго, так как уже в 664 году Гао-цзун разделил всю территорию Монголии на два наместничества: северное, которое получило название Хань-хайского {Очень скоро переименованное в Янь-жаньское.}, обнимало все подвластные Китаю земли в Мо-бэй {Согласно "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 300, резиденция этого наместничества менялась очень часто.} и делилось на семь областей {Шесть прежних и седьмая -- Синь-ли.} и восемь округов {Из них вероятно четыре телэских.}, и южное, Юнь-чжунское {Это наместничество получило свое название от древнего, существовавшего еще во времена Ханьской династии, окружного города Юнь-чжун, находившегося к югу-западу от г. Гуй-хуа-чэна и к востоку от поворота Желтой реки на юг.}, позднее -- Шань-юйское, распадавшееся на три области и 24 округа и обнимавшее преимущественно турецкие кочевья в Мо-нань.

Таким образом к 665 году вся огромная территория турецких владений за исключением крайнего востока оказалась административно приобщенной к Китайской империи; насколько при этом прочно--это покажет дальнейшее, но что в первые годы но реорганизации степного управления родовые правители беспрекословно подчинялись императорским указам и добросовестно несли возлагавшиеся на них обязанности, это доказывает тот факт, что все свои войны на западе, а частью и на востоке, в Ляо-дуне, китайцы вели в этот период своей истории главным образом силами кочевников, избирая из их же среды и высший командный состав. В этом случае значительную роль должен был впрочем сыграть тот престиж, которым пользовались у турок и телэсцев император Тай-цзун, обладавший в высшей степени способностью привязывать к себе инородцев, и преемственно, некоторое время его сын Гао-цзун. Но Гао-цзун (650--688 г.) очень скоро утратил то, чего с таким трудом добился Тай-цзун, сменив в своих сношениях с ними полные взаимного доверия {Слова Тай-цзуна: "Царствующий не должен никого подозревать" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 317).} отношения традиционным высокомерием. Следуя внешним образом степной политике своего отца, он по существу вернул ее в старое русло, и последствия этой ошибки сказались тотчас же.

Первые волнения в степи обнаружились уже в 661--663 г.г., когда во главе восставших уйгуров, тонгра (тун-ло) и бугу (пу-гу) встала Би-су-ду, младшая сестра уйгурского князя Пу-жуня, оказавшего большие услуги Китаю и принимавшего деятельное участие как в покорении западно-турецких владений, так и в войнах против Кореи {"P'o-juen mourut. Sa soeur cadette, la reine Pi-sou-tou, se mettant à la tête des Hoei-ho, ainsi que des Tong-lo et des Pou-kou, viola la frontière. Kaotsong ordonna à Tcheng Jen-t'ai de combattre et de soumettre les Pou-kou et les autres; Pi-sou-tou fut vaincue et se retira" (Chavannes, op. cit., стр. 93). Случай беспримерный в истории кочевых племен востока.}. Это восстание было легко подавлено. Засим беспорядки перекинулись на запад и охватили в 671 году округ Фу-янь {См. выше стр. 270.}, позднее же, а именно в 677 году, и весь Центральный Тянь-шань, где во главе турок с 671 года находился Ашина Ду-чжи {Ду-чжы у Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 362.

Ашина Ми-шэ по навету Ашина Бу-чжэня был казнен в 662 году полководцем Су Хай-чжэн'ом, которого он сопровождал в его походе против Кучи. Эта явно несправедливая казнь, сопровождавшаяся массовым убийством злонамеренно примешанных к этому делу лиц, вызвала крупные беспорядки среди племен союза ду-лу и их обращение к тибетцам за помощью. При таких условиях Бу-чжэню не удалось принять в управление наследства Ашина Ми-шэ. В 666 или 667 году Бу-чжэнь умер, но и ему китайцы почему-то медлили назначить преемника (Иакинф -- "Зап. о Монг.", III, стр. 130, пишет: "десять родов, не имея над собой государя, поддались тибетцам"). Наконец, Ашина Ду-чжэ, с 671 года правитель округа Фу-янь, самовольно, повидимому, захватил в Центральном Тянь-шане власть в свои руки.}, присвоивший себе титул хана десяти родов {Chavannes, op. cit., стр. 74.}. Не расчитывая добиться китайской инвеституры, он стал искать опоры в тибетцах {Тибетцы лишь незадолго пред сим появились на исторической сцене Внутренней Азии.

Первоначальная история образования их государства в точности неизвестна. Повидимому, до 440 года они кочевали в Наньшаньских горах, платя дань Цзюй-цюй'ю Мугяню; с падением же княжества Хэ-си (см. выше стр. 185), тибетцы (ту-фань) откочевали на юг и поселились на Тибетском плоскогорий. Здесь, не заявляя о себе, они просуществовали до 635 года, когда, усилившись, впервые напали на тогонов. Оттеснив их к северу, за озеро Куку-нор, они ограбили их владения, и ободренные этим первым успехом, вторглись в Китай. Решительная борьба между Тогонским и Тибетским царствами возгорелась в 663 году. Тогонцы, несмотря на китайскую поддержку, были разбиты, их армия потерпела решительное поражение при реке Бухаин-голе, земли же их присоединены к владениям Тибетской державы; только небольшая часть народа успела заблаговременно откочевать в Хэ-си, где оставалась до завоевания тибетцами округа Лян-чжоу (в 765 году), после чего, с согласия китайского правительства, переселилась в Нин-ся.} и в союзе с ними напал в 677 (678?) году на Кучу {В "Истории Тибета и Хухунора", стр. 138, читаем: "Ту-фань покорили 18 областей в Западном крае и, соединившись с хотанцами, в 670 году разрушили стены города Кучи. Сим образом китайский двор потерял четыре инспекции в Восточном Туркестане". У de Mailla, op. cit., VI, стр. 147, эти события изложены так же, как и в "Истории Тибета и Хухунора", с тою однако разницей, что de Mailla заставляет в 669 году тибетцев в союзе с хотанцами брать не Ань-си (Кучу), а город Бо-хуань-чзн, лежавший в Кучаском княжестве. То-же делает и Gaubil -- "Abrégé de l'histoire chinoise de la grande dynastie Tang", стр. 479, но только не в 669 г., а в 670 г. Из "Истории Хотана" однако не видно, чтобы хотанцы когда либо дружили с тибетцами. Там говорится только: "663, au printemps, les koung-youei (гун-юэ, повидимому, турецкое племя, населявшее Центральный Тянь-шань в области бассейнов рек Каша и Кунгеса) de Kaschgar et les tibétains attaquèrent le commandant de Ju-thian (Хотан) et de Si-tcheou". И далее: "Comme le prince avait rendu des services dans les expéditions contre les tibétains", etc. (Ab. Rémusat -- "Hist. de la ville de Khotan", стр. 69--70). Как бы то ни было, но завоевание это было не прочным, так как в конце 70-х годов мы вновь видим тибетцев, на этот раз в союзе с западными турками, под стенами Кучи. В "Ист. Тиб. и Хухун.", стр. 141, под 678 годом говорится: "Ту-фань, соединясь с западными тулга (турками), произвели нападение на Ань-си", почему китайцы двинули против них войска из Сы-чуани и "открыли военные действия в Лун-чжи (т. е. в долине Сининской реки)". Засим в "Тан-шу" (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", III, стр. 222) также сказано: "В сие время (678 г.) тибетцы напали на Янь-ци и завоевали четыре инспекции". И еще: в 678 г. хан Ду-чжи "заключил союз с Тибетом и произвел набег на Ань-си" (Иакинф, op. cit., 1, стр. 362).}. Но и ато восстание было в 679 году ликвидировано китайцами, сумевшими арестовать Ду-чжэ, не вступая даже в борьбу с коалицией тибетцев и турок. Наконец, в том же 679 году вспыхнули, и на этот раз уже более серьезные, беспорядки в Мо-нань, где к восстанию примкнули все 24 военных округа Шань-юй'ского наместничества.

Восставшие поставили ханом князя Ашина Ни-то-фу {St Julien, op. cit., стр. 402; у Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 320,-- Ни-шу-фу.}, который вначале имел некоторый успех и нанес даже войскам наместника серьезное поражение, но в следующем году китайцы выставили в ноле огромные силы, и дела турок сразу же приняли иной оборот. Проигранное при Хэй-шане {К западу от современного Гуй-хуа-чэна.} сражение поставило их в настолько тяжелое положение, что наиболее малодушные решили пожертвовать своим ханом и ценой его головы приостановить китайское наступление. К чести турок следует, однако, отметить, что предательство это было делом сравнительно немногих, большинство же удалилось в горы Лан-шань {Ныне горы Чоно-Тологой, см. выше гл. III, стр. 194.}, откуда и стало предпринимать набеги в Китай {При этом в 681 году им удалось даже нанести поражение одному из направленных против них китайских отрядов (см. St. Julien, op. cit., стр. 408).}. Во главе этой части инсургентов стояли князья Ашина Фу-нянь, потомок Цзе-ли-хана, избранный ханом взамен убитого Ни-шо-фу, и Вэнь-бо {У Иакинфа, loc. cit.,-- Вынь-фу.}. К сожалению для обоих и турецкого дела они взаимно не доверяли друг другу, чем и воспользовались китайцы, добившись вскоре того, что Фу-нянь арестовал Вэнь-бо и представил его лично китайцам. Впрочем это лишь одна из версий; согласно другой -- доведенный до крайности {Повидимому, Фу-няню пришлось бороться на два фронта, так как он имел против себя еще и уйгуров (St. Julien, op. cit., стр. 406).} Фу-нянь должен был сдаться вместе с Вэнь-бо на милость победителя. Но этой милости им оказано не было: отправленные в Чан-ань, они были там казнены на одной из городских площадей.

На смену Ашина Фу-няня, казненного в 681 году, явился другой потомок Цзе-ли-хана, Ашина Гу-ду-лу (Кутлуг), впоследствии принявший имя Ильтэрэс-кагана.

Бильге-хан этот момент турецкой истории описывает в таких выражениях:

"Весь черный турецкий народ (т. е. народные массы, а не главари турецких родов) сказал так: "Некогда мы составляли племенной союз. Где же теперь этот племенной союз, и для кого завоевываем мы другие племенные союзы? Некогда у нас был каган. Где же теперь этот каган, и какому кагану мы в настоящее время служим?" и говоря так, он стал врагом китайскому императору ".

"Став врагом китайцам, турецкий народ откочевал назад {Назад, т. е. на запад от места кочевий турок Кутлуга. В "Тан-шу" говорится, что после гибели Фу-няня бежавшие турки осели в горах Цзун-цай-шань, где и построили городок Хэй-ша-чзн. Какие горы именовались в Танское время Цзун-цай-шанем, мне неизвестно, но "Хэй-ша", т. е. "Черными песками" назывался у китайцев того времени участок степи, который лежал к северо-северо-западу от Гуй-хуа-чэна по северную сторону Иньшаньских гор. Вероятно, тут же Кутлуг устроил и свою резиденцию. Hirth ("Nachworte zur Inschrift des Tonjukuk", стр. 31) полагает, что горы Цзун-цай могут быть отождествлены с Чугай-кузи надписи в честь Тон'юкука.}, в страну, где питал надежду устроиться и жить независимо. Так как он не помышлял более служить китайцам, то китайцы решили истребить его. Но боги не пожелали гибели турецкого народа, и небо поставило над ним отца моего Ильтэрэс-кагана и мать мою Ильбильге-катун".

"Мой отец каган выступил с семнадцатью витязями. Когда распространилась весть, что он скитается за границей, то жители городов вышли из городов, жители гор спустились с гор {Vambery -- "Noten zu den alttürkischen Inschriften der Mongolei und Sibiriens", стр. 37.} и, примкнув к нему, образовали отряд в семьдесят витязей. Так как небо даровало им силу, то войско моего отца было подобно волку, а враги его были подобны овцам. Переходя то на восток, то на запад, он собирал восставших, и таким образом их стало уже семьсот мужей {Томсен, op. cit., стр. 146, полагает, что эти цифры, где фигурирует священное для турок число семь, имеют условное значение и совершенно не соответствуют действительному числу партизанов Кутлуга.}.

"Когда стало семьсот, то он привел в порядок народ, утративший свой племенной союз и своего кагана, народ, порабощенный китайцами, народ, забывший свои древние установления. Восстановив эти последние, он сделал его воинственным"...

Таким образом, желая еще более оттенить действительно выдающуюся роль своего отца в деле восстановления Турецкой монархии, Бильге-хан не счел нужным упомянуть об его менее счастливых предшественниках, сложивших голову за свое стремление вернуть турецкому народу его державные права; но, конечно, от надгробной надписи, имевшей целью увековечить подвиги почившего Кюль-тегина и его предков, нельзя и ожидать объективности в изложении событий. Тем не менее, и эта надпись, как исторический документ, имеет первостепенное значение, пополняя довольно скудные китайские известия, относящиеся к эпохе образования нового Турецкого ханства.

В последующих строках надписи сказано: "Он (Иль-тэрэс-каган) дал устройство {Vambery, op. cit., стр. 38, переводит: "привел в порядок", что я понимаю в значении "подчинил".} племенам тол ее {По мнению Томсена, Хирта и Шаванна это -- телэ или тэлэ китайских анналов. Бартольд ("Die histor. Bedeutung der alttürk. Inschr.", стр. 9) в этом сомневается и пишет: "Die Töles möchten wir nicht, wie Tbomsen, mit den Thie-le, sondern mit den Tu-li der Chinesen zusammenbringen. Die Bezeichnung Thie-le hat bekanntlich bei den Chinesen einen viel weiteren Sinn, während die Tu-li, wie die Töles unserer Inschriften als einzelner Unterstamm (?) erwähnt werden". Мелиоранский ("Памятник в честь Кюль-Тегина" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археолог. Общ.", 1899, XII, 2 и 3, стр. 109) всецело присоединяется к этому мнению Бартольда. Повидимому, того же мнения держится и Аристов (op. cit., отд. отт., стр. 67), так как пишет, что "телес есть имя племени особого от теле", остатками коего являются ныне теленгиты или телеуты, тогда как телес сохранилось и доныне в том же произношении, в каком оно встречается в орхонских надписях.

Твердых данных в защиту этой гипотезы, однако, мы не имеем, но с другой стороны и ученые, отождествляющие телэ и толесов, считают этот вопрос, повидимому, столь очевидным, что не затрудняют себя приведением каких либо подтверждающих фактов, и вот мы стоим в настоящее время перед дилеммой: если считать телэ за толесов и отнести к ним то место "Тан-шу", где говорится, что Кутлуг "ограбил девять родов и, разбогатев лошадьми, об'явил себя ханом^и, то за кого же мы примем токуз-огузов Баз-кагана, с которыми Кутлугу пришлось далее вести войну?

Лично я склоняюсь, к тому, что толес, это--то-ли или ту-ли китайской летописи, коренное турецкое племя, кочевья которого до 630 года находились в восточной Халхе. Имена племен, вошедших в состав турецкого союза и распространившихся из-за Саян и Алтая по монгольским степям, нам неизвестны; о некоторых из них, как, например, су-ни, то-ли, китайская история упоминает случайно, так сказать -- мимоходом, большинство же совершенно игнорирует, вероятно, потому, что ни одно из них, утратив при вступлении в союз свою родовую знать (кажется, во главе всех таких племен находились члены княжеской фамилии Ашина), не обособилось в самостоятельный политический организм. О то-ли мы находим в китайских исторических сочинениях следующие указания. Когда Восточно-Турецкое государство пало, и Халхой завладели телэ, племя то-ли оказалось единственным, которое не помирилось с своей участью. Имея во главе Ашина Чэ-би, оно откочевало на запад, в Алтай, вероятно, в бассейн р. Кобдо, откуда и распространило свою власть с одной стороны на киргизские, с другой--на карлукские земли. Но новое государство это просуществовало недолго. Воспользовавшись первым представившимся к тому случаем, Тай-цзун его уничтожил, а Гао-цзун перевел в 650 году турок то-ли на восток, в Утукенскую чернь, где и поселил на землях, пустовавших со времен разгрома Се-янь-то'ской державы. Чэ-би-хан уведен был в Чан-ань, а земли то-ли обращены в округ Синь-ли (см. выше стр. 277) с подчинением его главноначальствующему у гор Цзянь-лан (?). Кутлугу всего естественнее было прежде всего попытаться стать во главе ратных сил этого коренного турецкого племени, в котором не заглохло еще стремление к независимости, и уже потом мечтать о борьбе с таким сильным противником, каким должен был считаться враждебный туркам союз телэских племен.

Мне кажется, что вышеизложенное дает нам основание считать гипотезу Бартольда более вероятной. Подтверждает ее и дальнейший ход событий.} и тардуш {Вопрос о том, какой народ носил у турок название тардуш, не может считаться окончательно разрешенным, хотя гипотеза Hirth'а , op. cit., стр. 129 и след., видевшего в се-янь-то китайскую транскрипцию имен "сир" и "тардуш" и весьма вероятна. Бартольд ("Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XV, стр. 172) справедливо замечает, что в пользу этого мнения нет пока ни лингвистических, ни вполне ясных исторических доказательств; тем не менее, нельзя сказать, чтобы оно было совершенно беспочвенным. Это видно из следующего.

Уже в "Тан-шу" сказано, что племя et (несомненно "сиры" надписи в честь Тон'юкука), покорив племя янь-то и слившись с ним, стало называться се-янь-то (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 426). Когда ев, стоявшие во главе телэского союза, были побеждены китайцами и бежали в Мо-нань, скрываясь в самых глухих ее частях, что подтверждается неожиданным для китайцев столкновением с ними в песках Хэй-ша в 681 году, то естественно предположить, что входившие в их состав роды распались и даже утратили прежнюю связь между собой. И вот, когда Кутлуг "переходя то на восток, то на запад, собирал восставших, сиры "les plus vaillants parmi les diverses tribus T'ie-le", могли добровольно примкнуть к нему и образовать вместе с турецкими элементами ту основную массу новых турок, о которой надпись в честь Тон'юкука говорит "турк сир будун" -- термин, который иначе не имел бы об'яснения. Что касается тардушей (янь-то), то над ними надо было употребить некоторое насилие, дабы заставить их войти в союз.

Можно поставить еще вопрос: если тардуши не янь-то, то кто же они? Конечно, это племя могло быть и одной из отраслей восточных турок, но для такой гипотезы у нас нет даже той почвы, которая, хотя и будучи зыбкой, все же чувствуется под гипотезой Хирта. И засим, если сиры примкнули к туркам, то что же сталось с янь-то? Мне кажется, что ориенталисты придают несколько преувеличенное значение лингвистической стороне этого вопроса. Се и янь-то принадлежат к числу тех телэских племен, которые попали на страницы истории уже в IV веке, когда они соседили с сянь-би и китайцами в Мо-нань. Почему китайцы (может быть через посредство сянь-би?) присвоили тардушам в то отдаленное время название янь-то, доискиваться столь же бесполезно, как и делать изыскания о происхождении таких племенных названий, как дансян, калмык и проч. Если, однако, мы допускаем, что ми-хоу тождественны с дансянами китайцев, то почему не допустить, что и тардуши были известны у китайцев под именем янь-то?} и назначил тогда же ябгу и шада". Только усилившись таким образом, Кутлуг в стремлении обеспечить перед предстоящей борьбой с Китаем свой тыл, обратил оружие против уйгуров {Выше уже указывалось, что в этой борьбе турок с китайцами уйгуры находились на стороне последних.}. Последнее подтверждается и "Тан-шу", где читаем: "ограбив девять родов {Что выражение "девять родов" должно быть отнесено к уйгурам, это явствует из последующего.} и разбогатев лошадьми, об'явил себя ханом" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 322.}. Ограбить не значит покорить, и действательно мы видим, что Ханьхайская область, правителями коей состояли величавшие себя каганами {Шаванн, op. cit., стр. 91.} уйгурские ханы, продолжала существовать до эпохи Мо-чжо.

Набег Кутлуга на уйгурские земли едва-ли улучшил его крайне тяжелое положение, несмотря даже на то. что именно в это время он получил в лице "мудрого" Тон'юкука {Другое его имя было А-ши-дэ Юань-чжэнь. Об этом государственном деятеле подробно рассказывается у Hirth'а -- "Nachw. zur Inschr. des Tonjukuk".}, сумевшего привлечь на его сторону многие турецкие роды, сильного и преданного союзника. Действительно, если у уйгуров и оставались еще некоторые колебания в выборе той политики, которой им следовало держаться в конфликте между турками и китайцами, то этот набег на их земли должен был продиктовать им их дальнейшее поведение. В надписи в честь Тон'юкука говорится: "Каган токуз-огузов {Томсеи, op. cit., стр. 147, признавший в телесах -- телэ, в токуз-огузах видит уйгуров, т. е. тех же телэ. Риалов (см. Нirth, op. cit., стр. 44) высказывается менее определенно: "Тождественны-ли токуз-огузы с токуз-уйгурами -- вопрос спорный. Возможны три предположения: или мы имеем здесь дело с простым случаем, что оба народа состояли каждый из девяти родов, или, что наименование огуз не имя собственное какого либо народа, а нарицательное, соответствующее слову "род", или же, наконец, что один родовой союз образовался в полном соответствии с другим. Против второго предположения говорят выражения: "беги огузов" и "племя огуз". Во всяком случае выражения токуз-огуз и токуз-уйгур указывают на крупные родовые союзы, причем возможно, что в токуз-огузский союз входили уйгуры и что в позднейшем токуз-уйгурском союзе находились и элементы распавшегося токуз-огузского союза. Наконец, не исключена возможность, что в обоих союзах и огузам и уйгурам принадлежала лишь руководящая роль". Из сего следует, что Риалов не отождествлял уйгуров с огузами. Бартольд ("Die histor. Bedeutung d. alttürk. Inschr.", стр. 19) считает огузов турецким племенем по происхождению, ибо пишет, что Кутлугу пришлось защищаться против враждебной ему части огузов Баз-кагана, несколько же выше, op. cit., стр. 8, высказывается еще определеннее: "без сомнения, огузы принадлежали к числу тех племен, которые образовали Турецкое государство и приняли имя тюрк". Тардушей и толесов он относит также к огузам, считая их лишь отделениями этого народа. Того же мнения держится и Мелноранскищ op. cit., стр. 109. У Маркварта ("Die Chronologie der alttürkischen Inschriften", стр. 23) читаем: "Сравнение обеих надписей с известиями китайцев приводит нас к несомненному выводу, что к огузам должны быть также причислены тонгра, байырку, хунь, сы-цзе (сукит), си-цзе (сап), эдизы и наконец настоящие уйгуры, которые образуют политический центр--девять родов или девять огузов (токуз-огуз). Огромное значение, которое приписывается этому народу, покоится очевидно на том, что он задолго до появления на сцену турок был уже политически организован и играл некоторую роль. Только покорив те-лэ, т. е. уйгуров, турки в 546 г. получили политическое значение. В каких политических и этнических отношениях находились они к древним хуннам, потомками коих считаются, это еще не достаточно выяснено. К имени огуз причастны были также и десять родов западных турок, но не настоящие турки, которые во вновь образованном Кутлугом ханстве были представлены лишь родами толес и тардуш. Хранитель печати тургешского хана, властителя западных турок, носил титул "мудрого хранителя печати народа огуз". Каган западных турок имел титул кагана десяти родов (племен). Вероятно, эти десять родов именовали себя "десятью огузами" (он-огуз) подобно тому как девять родов -- "девятью огузами" (токуз-огуз). Таким образом об'ясняется, наконец, сказание о двух отделах уйгуров -- он-уйгурах и токуз-уйгурах Рашид эд-Дина и Абуль-гази". Об огузах у Аристова, op. cit., отд. отт., стр. 22, говорится: "Имя уйгуров принял около 606 г. союз из четырех племен теле -- пу-гу, тун-ло, ба-е-гу и вэй-гэ, иначе у-ху, из которых главным было последнее, т. е. угуз. Союз этот существовал очень недолго, но стоявшая во главе его огузская княжеская фамилия и оставшаяся приверженной ей часть племени огузов, прежний род юань-гэ, сохранила за собой имя уйгуров. Уйгуры продолжали обитать на Селенге, не пользуясь особым преобладанием над другими племенами гълэ и родами огузов до третьей четверти VII века. В 682 году Кутлуг восстановил Тюркское ханство, что начал с того, что ограбил девять родов, т. е. конечно тогуз-огузов и в их составе уйгуров. С этого времени огузы и уйгуры сделались снова подвластными туркам". Из этого видно, что Аристов считает огузами одно из телэских племен, носившее у китайцев название у-ху, а уйгурами часть этого племени.

Как видит читатель -- quot capita, tot sensus.

Разбираясь критически в этих суждениях и гипотезех, я прежде всего остановлюсь на вопросе об он-огузах (он-уйгурах) в той его постановке, какую дает ему Маркварт.

Рашид эд-Дин, на которого он ссылается, говорит об он-уйгурах следующее: "В древние дни жилища уйгурских племен находились в двух бассейнах, горах и степях; тех, которые находились в десятиречьи, называли ун-уйгур, а тех, которые были в девятиречьи -- тукуз-уйгур, и затем далее: "Те десять рек называются Ун-Орхон". ("История Монголов", перев. Березина, стр. 125; тот же рассказ у Абцль-гам, см. Радлов -- "Об уйгурах", стр. 54). Не останавливаясь на вопросе о том, насколько сообщаемая легендой географическая основа деления уйгурского народа оправдывается фактами, нельзя, однако, не указать, что она имела в виду определенную группу племен, живших в долине Орхона, а отнюдь не союзы ну-ши-би и ду-лу, со времен по крайней мере Истэми-кагана населявшие Западный и Центральный Тянь-шань. Нигде также у Рашид яд-Дина не говорится и об он-огузах. Отождествление он-уйгуров с десятью родами западных турок, присвоение им имени он-огуз, это -- гипотезы Marquart'a, базирующегося впрочем на следующих словах Бартольда: "Von Türgesch-Chan, dem Beherrscher des westlichen Türkenreiches erscheint ein Siegelbewahrer, der weise Siegelbewahrer des ganzen Volks der Oguz". Ho Mnrquaify незачем было ссылаться на Бартольда, так как этот последний лишь повторяет данный Радловым перевод надписи в честь Кюль-тегина, который уже потому ошибочен, что в числе чинов двора тургешского хана не мог находиться хранитель печати "народа огуз", тем более "всего" как это пишет Бартольд. Мелиоранский (см. также Thomsen -- "Turcica". "Études concernant l'interprétation des inscriptions Turques de la Mongolie et de la Sibérie" в "Mémoires de la Soc. Finno-Ougrienne", XXXVII, 1916, стр. 14) действительно и переводит это место иначе: "от любезного сына моего, кагана тургешского, пришли Макрач, хранитель печати, и хранитель печати Огуз-Бильге" (см. также Vambéry, op. cit., стр. 68, который переводит это место: "und der weise Siegelbewahrer Oguz"). Таким образом из сказанного Marquar'ом должно отпасть: 1) что союзы ну-ши-би и ду-лу принадлежали к той группе племен, которым присваивалось наименование огуз, 2) что существовал союз племен, носивший название он-огуз и 3) что тургеши были уйгурами.

Мне кажется, что и утверждение Бартольда, что имя огуз носили коренные турецкие племена, покоилось главным образом на цитированном выше неудачном месте перевода Радлова, а также на некоторых других местах орхонских надписей, из коих в переводе того же ученого наибольшее значение должна была иметь фраза: "Ihr Fürsten und Volk der türkischen Ogus, höret!". Эту фразу Мели ори некий передает иначе и конечно вернее: "О вы, турецкие (и) огузские беги и народ, слушайте!" (Fambéry, op. cit., стр. 44, переводит: "Nun höret, ihr Bege und Volk der Türk-Oguzen!)". Во всяком случае в бывшей мне доступной литературе я не нашел ни одного свидетельства в защиту положения, что коренные турки носили когда-либо имя огуз. Да это было-бы и в высшей степени странно, чтобы турки сами себя называли и турками и огузами. Наоборот, если уж опираться на Рашид эд-Дина, то приходится допустить, что с именем огуз связываются имена племен, несомненно не родственных туркам, а именно уйгуров, карлуков и, может быть, канклов, каладжей и агачери (агач-ери -- "лесные люди"),

Что касается, наконец, предположений Аристова, то они представляют компромис трех названий для одного и того же народа. Телэ он считает истинным народным названием гаогюйцев (ibid., стр. 67), что следовало-бы еще доказать. Под именем т'влэ народы уйгурской группы известны были только у китайцев, которые, если и не изобрели этого названия, то во всяком случае дали ему не свойственное ему толкование. В "Тан-шу" содержится следующее указание "C'est alors (в 661 году) qu'on fit de ce qui était la tribu proprement dite des Tie-le la sous-préfecture de Tien-chan", (Chavannes, op. cit., стр. 93). Из сего явствует, что с именем телэ произошло то-же, что позднее с именем öлёт -- э-лю-тэ у китайцев, которое стало прилагаться последними к целой группе племен, родственных öлётам. Что касается имени уйгур, то оно имело более раннее происхождение, чем то указывается Аристовым, ибо об уйгурах и их отделе сары-уйгурах византийские историки упоминают уже в V веке.

Таким образом мы, кажется, можем придти к следующим выводам:

1) Китайское телэ, прилагавшееся к очень большой группе родственных между собой племен, населявших не только Азию, но и восточную Европу, по об'ему своему не отвечает наименованиям огуз и уйгур эпохи конца VII и начала VIII века.

2) Под именем токуз-огузов у турок известно было одно из племен телэской группы, само себя называвшее уйгур. Рашид эд-Дин передал нам сказание о происхождении народа уйгур и об его разделении со слов самих уйгуров, которые к тому времени уже многое забыли из своего прошлого забыли и то, что их прародиной были степи Южной Монголии; однако память об Огуз-хане, их баснословном предке у них сохранилась, и это заставляет предполагать, 1) что огуз, как этническое имя, древнее имени уйгур (см. Thomsen, op. cit., стр. 148), и 2) что об'ем этого имени больше об'ема имени уйгур; мы не имеем, однако, никаких данных считать, что под именем токуз-огузов надписей разумелся иной народ, кроме уйгуров собственно. Впрочем следует оговориться: в надписи "Селенгинского камня", если только верен перевод Рамстедта ("Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приам, отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1912, XV, вып. I, стр. 40), уйгуры не отождествляются с токуз-огузами, ибо там сказано: "(турки?) властвовали над десятью уйгурами и девятью, огузами сто лет". Что, однако, основателями Уйгурского ханства были токуз-огузы, т. е. то племя, которое, согласно китайским источникам, мы называем уйгурами, это явствует из дальнейшего, где уйгурскому хану приписываются следующие слова: "я собрал и соединил мой собственный народ токуз-огузов"... Schlegel ("Die chinesische Inschrift auf dem uigurischen Denkmal in Kara-Balgassun" в ,Mém. de la Soc. Finno-Ougrienne, 1896, IX, стр. 1) удостоверяет, что уйгуры были известны китайцам также и под именем огу.

3) Распадение уйгуров на отделы состоялось, вероятно, еще в хуннскую эпоху, когда часть этого народа увлечена была хуннами на запад. Это доказывается тем, что остатки сары-уйгуров, о которых упоминает Приск, удержались в Средней Азии до настоящего времени.

4) Факт упоминания в надписи в честь Бильге-хана имени уйгур не имеет пока об'яснения. Однако следует иметь в виду, что под именем огузов у турок известны были, повидимому, не только уйгуры, но и родственные им племена, не вошедшие в союз токуз-огузов, например, карлуки, которых та же надпись в одном месте называет "уч-огузами", "тремя огузами", по числу родов, на которые они распадались (Radloff -- "Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", neue Folge, 1897, стр. 141; см. также Hirth, op. cit., стр. 44; Thomsen, op. cit., стр. 125, переводит, однако, это место иначе: "trois armées oguz vinrent nous attaquer"). Если так, если турки для обозначения всего карлукского племени, т. е. всех трех его подразделений, употребили название уч-огуз, то то-же могло конечно произойти и в отношении уйгуров.

Если исключить курыканов, которые едва-ли правильно причислены к тЬлзской группе народов, то в описываемую нами эпоху Мо-бэй населяли следующие девять телэских племен: до-лань-гэ, сы-цзе, тун-ло, пу-гу, хуй-хэ, ба-Ъ-гу, ху-св, си-цзъ и бай-си. Однако союз не этих племен носил название токуз-огузов, а те девять родов, на которые распадалось уйгурское племя. В "Тан-шу" сказано: названия девяти родов следующие: ио-ло-гэ, ио-ву-гэ, ху-ду-гэ, кюй-лоу (у Hirth'а -- ху-ло-ву), гэ-са, ха-се-ву (у Hirth'а -- си-сь-ву), мо-ке-си-ге, ху-вынь-ю (у Hirth'а -- ху-су-ву) и а-у-чжай (у Hirth'а -- а-у-цзэ); они родственны тун-ло, хунь, ба-е-гу, сы-цзе и ки-би, но этих последних варвары не причисляют к "девяти родам", так как они составляют, подобно самим уйгурам, отдельные племена, а не роды (Иакинф) op. cit., 1, 2, стр. 383; Hirlh, op. cit., стр. 36).} послал к китайцам и киданям послов, поручив им сказать: "Силы турок невелики, но их каган храбр, а его советник мудр. До тех пор, пока эти два человека будут у власти, они не перестанут посягать на жизнь и достояние китайцев, киданей и огузов. Поэтому вы, китайцы, нападите на них с юга, вы, кидане, с востока, я же нападу на них с севера. В стране турок и сиров самостоятельного правителя не должно быть. Пусть же будет он уничтожен" ". Если так, то этот набег создал туркам в лице уйгуров злейших врагов, и нет ничего удивительного, что балбал их кагана был поставлен первым на могиле Кутлуга.

Китайцы описывают только свои столкновения с войсками Кутлуга, но что последнему пришлось выдержать тяжелую борьбу и с окрестными племенами, это видно из следующих строк орхонской надписи: "На юге китайский народ был ему врагом, на севере народ токуз-огузов Баз кагана {Согласно "Тан-шу", уже Ту-ми-ду (был убит в 648 г.), первый из ханьхайских областных начальников, не удовольствовавшись китайским титулом, провозгласил себя каганом, и, в подражание туркам, установил при своем дворе существовавшую у этих последних иерархию чиновников (Chtwiuines, op. cit., стр. 91). Его преемники не внесли в этом отношении изменений, и таким образом ханьхайский областной правитель, уйгурский князь, был единственным лицом в степи, которого турки могли величать каганом. Что касается имени, то отождествление Баз-кагана с каганом Фу-ди-фу (ср., однако, Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 380), согласно "Тан-шу", управлявшим в то время Ханьхайской областью, с филологической точки зрения представляется невозможным; но этому обстоятельству не следует придавать большого значения, так как турки могли называть кагана по имени, данному ему при рождении, китайские же анналы по принятому при восшествии на престол.} был ему врагом, киргизы, курыканы, отуз-татары {О них см. ниже гл. VI.}, кытаи {Т. е. кидане.} и татабийцы {Повидимому, кумохи или хи китайских анналов. Это--потомки племени юй-вынь или юй-вэнь; см. выше стр. 156.}, все были ему врагами. Мой отец, каган, сорок семь раз предпринимал походы и предводительствовал в двадцати сражениях. По милости неба он отнял племенные союзы у имевших племенные союзы, отнял каганов у имевших каганов; врагов он принудил к миру, имевших колени он заставил преклонить колени, имевших головы -- склонить головы".

Не следует думать, что Кутлуг воевал со всеми этими племенами на их собственной территории. Если это еще и допустимо в отношении токуз-огузов, отуз-татар и даже киданей, то трудно предположить, чтобы он рискнул бросать значительные силы в отдаленное Забайкалье против курыкан и в бассейн Верхнего Енисея против киргиз {Впрочем в нагробной надписи Тон'юкука описывается поход против киргизов по трудно доступной горной местности, закончившийся порабощением этого народа и убийством их хана. Не нет-ли тут анахронизма? Я вернусь к этому вопросу ниже.}, оставляя в тылу непокоренные земли. Всего вероятнее, что все эти племена на призыв токуз-огузов выслали им в помощь свои контингента, которые и дрались с турками в составе войск Баз-кагана. В ту эпоху туркам было не до дальних завоеваний, так как не проходило года без серьезных их столкновении с китайцами, которые, повидимому, не легко мирились с мыслью утраты застенных владений.

В 683 году мы видим турок, грабящих округа Бин-чжоу {В области Тай-юань, пров. Шань-си.} и Лань-чжоу {К северу от современного Лань-сяня, в области Тай-юань, пров. Шань-си (см. Hirth, op. cit., стр. 56).}; но отсюда они были скоро изгнаны известным полководцем времен Тай-цзуна, Се Жэнь-гуй. В следующем году они свирепствовали в Гуй-чжоу {Округ, обнимавший современные уезды Сюань-хуа и Хуай-лай Чжилийской провинции.} и удачно дрались с войсками ханьхайского наместника. Засим они вновь вторглись в Чжи-ли, где нанесли серьезное поражение сосредоточенным против них китайским войскам.

Тактика Кутлуга, повидимому, заключалась в том, чтобы избегать решительных сражений с китайскими войсками, появляясь-же в различных пунктах границы и попутно терроризируя и грабя мирное население, утомлять их длинными переходами и разбивать их по частям. Китайцы, не имея выработанного плана борьбы с своим талантливым противником и посылая против него преимущественно администраторов, а не полководцев, выпустили инициативу из своих рук и невольно подчинились этой системе борьбы; но гоняясь за неуловимым Кутлугом и растягивая при этом свои части, они терпели поражение за поражением и тем лишали энергии сопротивления пограничные гарнизоны, которые, прячась за стены, допускали турок безнаказанно грабить страну, уводить пленных и скот.

Впрочем в 684 году китайцы перекинули свои войска за Инь-тань и продвинулись далеко к западу от современного Гуй-хуа-чэна, но в это время Кутлуг неожиданно оказался у них в тылу и, проникнув вглубь провинции Шань-си, ограбил Дай-чжоу и Шо-чжоу. Экспедиция кончилась ничем. Засим в 685 (686?) году решено было поразить врага в его гнезде, и большая китайская армия направлена была в степь к горам Цзун-цай-тань {См. выше стр. 282.}, но Кутлуг предупредил это намерение и, вторгшись в Шань-си, дал сражение китайцам близь города Синь-чжоу. Китайцы дрались, повидимому, с большим упорством, но все-же были разбиты, оставив на поле сражения свыше 5 тысяч человек одними убитыми. Последствием этой победы было дальнейшее продвижение турок на восток, и 687 год застал их уже перед городом Юй-чжоу. Отсюда они были, однако, отброшены полководцем Чан-чжи {Корейцем по происхождению. Выделялся атлетическим сложением, огромными ростом и силой, большой храбростью и стратегическими способностями. Он в особенности выдвинулся на войне с тибетцами.} и должны были отступить к горам Хуан-гуа-дуй {Ныне Хуан-хуа-шань в области Да-тун-фу.}, где вновь были разбиты. Кутлуг ушел за Инь-шань, куда за ним последовали и китайцы; но желание некоего Цуань Бао-би отличиться дало возможность кагану восстановить свою пошатнувшуюся военную репутацию: корпус Бао-би был уничтожен, сам же он едва спасся бегством {Это событие относится к концу 687 года.}. Тем не менее турки покинули пределы империи при условиях, которые на некоторое время лишили их возможности предпринять что-либо серьезное против Китая; с другой, однако, стороны и китайское правительство не сделало ничего, чтобы использовать свою победу, и покончить с турецким восстанием.

Тут мы подходим к тому месту надписи Тон'юкука, которое, будучи неверно понято ак. Радловым, давало повод думать, что непосредственно перед своей кончиной, последовавшей между 690 и 693 годами {Hirth, op. cit., стр. 66; Marquart -- "Die Chronologie der alttürkischen Inschriften", стр. 52, определяет время смерти Кутлуга 691--692 г.}, Кутлуг имел военное столкновение с западными турками (тургешами).

Мы оставили западных турок в тот момент, когда восстание, организованное в Тянь-шане ханом Ду-чжэ {См. выше стр. 279.}, было ликвидировано китайцами, сумевшими в 679 году арестовать этого последнего, не вступая в вооруженный конфликт с кочевниками. "С этого момента, говорится в "Тан-шу", "десять родов", лишившись об'единявшей их ханской власти, утратили свое политическое влияние" {Chavannes, op. cit., стр. 74--75.}. В виду, однако, того значения, какое к этому времени приобрели тибетцы, успевшие уже утвердиться в некоторых частях Восточного Туркестана, такое положение дел не отвечало более интересам Китая, который не мог не стремиться к организации надежной силы в тылу своих новых предприимчивых и сильных противников {Слабый отпор, который встретил Кутлуг со стороны китайцев, до некоторой степени об'ясняется тяжелой борьбой, которую одновременно должен был вести Китай на западной своей окраине с тибетцами, доспехи и оружие коих оказались надежнее и лучше китайских. Положение, в каком очутилась империя вследствие поражений, испытанных ее войсками на западном фронте, оказалось даже настолько опасным, что вынудило императора Гао-цзуна созвать совет из высших чинов государства, которых он встретил такими словами: "Я никогда не надевал лат и не участвовал в походах. Я очень раскаиваюсь в том, что вел войну с Гао-ли. Но ныне обстоятельства иные, ибо тибетцы посягают уже на нашу территорию, и я жду вашего совета". Но определенного решения этот с'езд высших государственных чинов не вынес, хотя большинство, в виду полного истощения сил государства, и настаивало на мире во что бы то ни стало (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", 1, стр. 142--143).}, почему в 675 году и были назначены сыновья Ашина Миша и Ашина Ву-чжэня {См. выше стр. 268.} правителями десяти западных турецких родов с дозволением им титуловаться по примеру своих отцов ханами.

Повидимому, однако, эти ставленники Китая были лишь фиктивными правителями страны, так как в "Тан-шу" далее говорится, что тургешский хан У-чжи-лэ хотя и был подчинен Ху-сэ-ло {У Шаванна, op. cit., стр. 43 -- Ху-шэ-ло, у Хирта, op. cit., стр. 68, и Иакинфа -- "Собр. свед. о народ., обит. в Средн. Азии в древн. вр.", 1, 2, стр. 366. -- Ху-сэ-ло.}, сыну Бу-чжэня, но в действительности пользовался независимостью и вскоре даже настолько усилился, что овладел всей территорией, отданной китайцами в управление последнему. Так как при этом У-чжи-лэ подчинил себе на востоке все земли до границ турецких владений, то с ним очевидно и мог-бы только незадолго до своей смерти столкнуться Кутлуг.

Вот это место надписи Тон'юкука в переводе акад. Радлова: "...Тогда пришли лазутчики... и держали такую речь: "Так сказал тургешский каган: "Против того, кто, подобно мне, является верховным каганом {С титулом каган к концу VII века очевидно случилось то же, что ранее произошло с титулом шань-юй, когда таким образом стали величать себя владетели ничтожнейших государств. Естественно, что те монархи, которым такие шаньюй и были подчинены, стали стремиться отмежеваться от них титулом более высокого ранга. Так появились "великие шань-юй'и", так должны были появиться и великие или верховные каганы,}, я пойду войной, ибо, если мы останемся раз'единенными и не выступим против него, то будем им истреблены, так как он. каган, великий воин, а его советник отличается мудростью". Так он сказал. Ныне тургешский каган уже выступил, весь подчиненный ему народ также выступил, присовокупили они, и есть слух, что выступило и китайское войско". Когда мой каган это выслушал, то сказал: "Я полагаюсь на моих бегов; скончалась ханьша, и я хочу распорядиться ее похоронами". Так он сказал (и засим): "Выслушай, мое войско!" сказал он. "Укрепись в (горах) Алтын-иыш!" {Здесь говорится о трех каганах, заключивших союз против восточных турок, китайском, киргизском и тургешском. Союз этот осуществился лишь в начале VIII столетия, т. е. уже после смерти Кутлуга, что согласуется с надписью Тон'юкука лишь в том случае, если принять перевод ее, предложенный Томсеном, о чем см. ниже.}, сказал он. "Пусть вождем будет мой младший брат, каган, шад тардушей", сказал он. А затем, обратившись ко мне, мудрому Тон'юкуку, сказал: "иди и ты с этим войском".

Радлов предполагал {Т. е. в Алтайских горах.}, что в данном случае турецким каганом не мог быть никто другой, кроме Кутлуга, в виду чего и во главе войск, направленных против киргизов и тургешей, должен был стоять Мо-чжо, единственный брат Кутлуга, тогда шад тардушей. С своей стороны Хирт {Op. cit., стр. 66.} в предположение акад. Радлова внес лишь ту поправку, что Кутлугом отправлено было тогда не одно, а два войска: одно под начальством Мо-чжо в Китай, другое под начальством Тон'юкука против киргизов и тургешей.

Томсен {"Turcica". "Études concernant l'interprétation des inscriptions turques de la Mongolie et de la Sibérie" в "Mémoires de la Société Finno-Ougrienne", 1916, XXXVII, стр. 98.} предложил, однако другой перевод последней части вышеприведенного периода надписи Тон'юкука, который совершенно меняет ее содержание, устанавливая с несомненностью, что лицами, поставленными во главе турецких сил, направленных на запад, были младший сын Мо-чжо, Иниль-каган, у китайцев -- Ини-каган, и шад тардушей Могилянь, впоследствии хан Бильге, в виду чего и самое событие отодвигается к позднейшему времени, к последним годам правления кагана Мо-чжо, а именно к 710--711 году. Перевод Томсе на совершенно устраняет и то противоречие, которое существовало между ходом событий в изложении Тон'юкука согласно тому переводу, который дан был акад. Радловым, и свидетельством истории, ибо не У-чжи-лэ был разбит восточными турками и пал жертвой турецко-тургешской распри, а его сын Со-гэ, который наследовал престол отца в 706 году. К этому событию мы подойдем ниже, теперь же нам остается заметить, что если между турками Кутлуга и тургешами в действительности и произошло столкновение на ратном иоле {В этом, кажется, нельзя сомневаться, так как в "Тун-дянь" (см. Hirth, op. cit., стр. 19) сказано, что "Юань-чжэнь (т. е. Тон'юкук) повел войско против тургешей" по поручению Кутлуга -- факт, о котором Тон'юкук мог и не упоминать в своем авто-некрологе в виду, может быть, не вполне удачного исхода порученной ему экспедиции. Следует, однако, заметить, что все то, что касается деятельности Тон'юкука в Монголии, передается в китайских исторических сочинениях весьма сбивчиво; равным образом не удовлетворительно излагается в них и весь ход событий, относящихся к эпохе образования нового Турецкого государства, в виду чего нам приходится строить историю этой эпохи, придерживаясь главным образом данных, содержащихся в турецких надписях.}, то оно едва-ли окончилось поражением последних, ибо могущество У-чжи-лэ и после 690 года оставалось непоколебленным.

Из изложенных данных не видно, как велика была территория владений Кутлуга, и какие племена признали над собой его власть. Вероятно, однако, что, владея в Мо-нань землями, занятыми в настоящее время туметами, чахарами и монголами Улан-цабского и Силин-гольского сеймов, он на севере успел закрепить за собой лишь Хангай и Гобийский Алтай {При хане У-чжи-лэ, как сказано выше, земли тургешей примкнули к турецким, что могло иметь место только в Алтае.}. Но скромные размеры этих завоеваний не могут считаться мерилом его военных дарований, так как все его царствование ушло на борьбу за независимость с могущественнейшей азиатской державой. Добившись ее своими победами, он сумел в то же время воскресить в турецком народе угасший у него воинский дух, вернуть его к великим традициям прошлого и воспитать в подраставшем поколении стремление к ратным подвигам. Эта сторона его деятельности отмечена и орхонской надписью {Турецкий народ "он привел по установлениям предков в порядок и сделал его воинственным"...}. Но воспользоваться плодами этой работы довелось уже не ему, а его талантливым преемникам.

Ему наследовал Мо-чжо, турецкое (?) имя которого было Копаган-каган {Радлову op. cit., стр. IX; Chavannes -- "Notes additionnelles sur les Tou-kiue (Turcs) occidentaux" в "T'oung Pao", 1904, отд. отт., passim. Едва-ли однако это не турецкая передача китайского титула "го-бао-гун кэ-хань", данного императрицей Ву-хоу в 695 г. кагану Мо-чжо в знак благодарности за выраженную им готовность содействовать подавлению бунта киданей. Chavannes и Pelliot ("Un traité manichéen retrouvé en Chine" в "Journ. Asiat", 1913, стр. 249), полагают, что так как китайцы иероглифом чжо передавали турецкий слог чур, то и в данном случае следует читать не Мо-чжо, а Мо-чур.}. Этот воинственный хан не вкладывал меча в ножны в течение почти четверти века и, по словам орхонской надписи, прочно устроил Турецкое государство, "неимущих сделав богатыми {Настолько богатыми, что рабы турок стали в свою очередь рабовладельцами, а рабыни -- рабовладелицами...}, немногочисленных -- многочисленными". "На восток его войска доходили до Шандунской равнины {Наименование Шань-дун, что в переводе значит -- "к востоку от гор", давалось различным местностям Китая. В VII веке так называлась Пекинская долина (см. Hirth, op. cit., стр. 16--19, 89).}, на запад -- до Темир-Капыга, на север, перейдя Когменскую чернь {Когменский хребет упоминается в китайском сочинении VIII века "Ю-ян-цзи-цзу" (Хирш, op. cit., стр. 41), где говорится, что северные склоны хребта Цюй-мань (в кантонском произношении -- Кук-мань) служили приютом предков киргизского народа. Упоминается это название и у Гардизи (Бартольд - "Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью", стр. 110), писавшего, что для того, чтобы проехать в ставку киргизского хакана, следовало пройти высокий хребет Когмен по узкой тропинке. Это последнее показание находит полное подтверждение в следующих словах надписи Тон'юкука: "Так как я слышал, что в горах Когмен существует один только проход и что в это позднее время он уже закрылся, то я сказал, что этим путем идти не следует. Когда я искал знающего страну, то нашелся человек из степи Аз, который сказал: "Моя родина -- страна Аз. Я знаю дорогу через Когменский хребет. Она единственная. Но на ней имеется место, годное для остановки. Воспользовавшись этим местом для остановки, можно провести далее лошадей по одной". Тогда я подумал: будет хорошо, если мы отправимся этим путем. Доложив об этом кагану, я приказал войскам идти вперед; достигнув же Ак Тэрмэля (по мнению Радлова -- реки), пустил вперед огузов доказывать свою верность. Через глубокий снег, достигавший уровня лица всадника, пробил я тропу. Лошадей криками гнали вверх люди, снабженные лыжами. Пока тянулся этот под'ем, люди, шедшие впереди, должны были идти вперед до полной потери сил. С такими же трудностями пришлось и спускаться с хребта. Одиннадцать дней ехали мы карнизами (бомами) горных склонов вслед за туземцами, которые разыскивали лучшие места для проезда; испытывая такие муки (мы утешались мыслью), что поддерживаем своего хана (этот поход имел целью разбить по частям коалицию трех каганов). Достигнув реки, пошли вниз по ее течению"... Если считать установленным, что ставка киргизского кагана находилась в долине р. Абакана, то Когменским хребтом может быть только западная часть Саянского хребта, отличающаяся своей недоступностью (см. т. I, стр. 86 и след.). Племени, прошедший через перевал Шабин-даба зимой, утверждает, что ему пришлось испытать здесь все те трудности, о которых повествует Тон'юкук (см. Раолов, op. cit., стр. 55--56). Тем страннее, что акад. Радлов (l. с.) выводит восточных турок на р. Амыл и таким образом переносит название Когмен далеко на восток.}, до киргизских земель". Он восстановил былые пределы Турецкой державы и довел численность своих войск до размеров, какие имели восточные турки лишь в эпоху хана Цзе-ли.

Ни одна из турецких надписей не говорит нам о деятельности Мо-чжо в первые годы его царствования. Проходят этот период молчанием и китайские историографы, и только мимоходом в "Тан-шу" говорится о бегстве уйгуров, сы-цзе, хунь и ки-би {Это -- ошибка, так как известно, что ки-би еще в 632 г. переселились в Хэ-си, притом с запада, из Тянь-шаня, а не из современной Халхи.} на юг, в Хэ-си, и об одновременном занятии телэских земель турецкими войсками кагана Мо-чжо.

Исход борьбы, которую вел Кутлуг с уйгурами (токуз-огузами), был, повидимому, довольно неопределенным. Овладев Хангаем, турки подчинили себе вероятно и населявшие его телэские племена {Этим объясняется фраза Тон'юкука: для того, чтобы испытать верноподданнические чувства огузов, я послал их вперед.}, но главная масса телэсцев во главе с уйгурским союзом продолжала оставаться, хотя и номинально, в китайском подданстве, образуя Хань-хайское наместничество. Терпеть далее такое положение вещей было для турок равносильно испытанию судьбы, ибо, находясь между молотом и наковальней, между телэсцами и китайцами, они могли поддерживать независимое свое существование до тех только пор, пока в Китае продолжала властвовать партия царедворцев и всевозможных авантюристов. Этого не могли не сознавать Кутлуг и Мо-чжо (Капаган), а еще более "мудрый" Тон'юкук, но Кутлуг, ведя борьбу на всех фронтах, имея перед собой то одну, то другую враждебную коалицию {Нам известны две коалиции, с которыми пришлось бороться Кутлугу: первую составляли токуз-огузы, китайцы и кидани, вторую -- тургеши, киргизы и, вероятно, те же токуз-огузы, к которым, повидимому, должны были примкнуть и китайцы.}, физически не имел возможности уничтожить в своем тылу такого опасного соседа, каким были политически независимые, пылкие и отважные телэсцы {В виду такого положения вещей я не допускаю возможности, чтобы уже при Кутлуге мог состояться поход восточных турок за Сыр-дарью, о чем повествует в своем авто-некрологе Тон'юкук.}. Эту задачу взял на себя Мо-чжо и очевидно выполнил ее с полным успехом, так как вынудил уйгуров бежать в Хэ-си под защиту китайцев {Год завоевания уйгурских земель нам неизвестен. У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 380, лишь сказано: "в царствование императрицы Ву-хоу". Последняя правила Китаем с 684 до 704 года; следовательно событие это могло иметь место между 691--692 и 704 г. или даже 700 г., так как с этого времени орхонские надписи дают перечисление войн, в которых принимали участие братья Бильге-хан и Кюль-тегин, и невероятно, чтобы завоевание Халхи обошлось без их участия. Аристов, op. cit., отд. отт., стр. 22, полагает, что это событие произошло в конце VII века; я думаю, что оно должно было произойти вслед за вступлением Мо-чжо на престол и во всяком случае до 694 г., когда его войска впервые вторглись в Китай. При Кутлуге все военные действия восточных турок вызывались необходимостью самообороны; Мо-чжо взял инициативу в свои руки, и при таких условиях нельзя допустить, чтобы он пошел войной против китайцев, не обеспечив себя от вторжений телэсцев. Вопрос этот осложняется еще тем обстоятельством, что телэские племена в начале VIII столетия неоднократно переходили из Мо-бэй в Мо-нань и обратно, что в высшей степени затрудняет правильное понимание относящихся к этим переселениям китайских известий.}.

Заняв большую часть Халхи, он перенес туда и свою резиденцию {Иакинф -- "Записки о Монголии", III, стр. 123.}. А засим начались его набеги на Китай, доведшие наконец правительство империи до решения об'явить огромную премию за его голову: титул князя первой степени (царя) с наименованием "чжан-чжо", т. е. "убивший Мо-чжо".

В 694 г. Мо-чжо вторгся в Китай и ограбил округ Лин-чжоу {Окружной город; лежал на правом берегу Желтой реки против г. Нин-ся-фу.}, захватив множество пленных. Он был изгнан отсюда полководцем Ли-до-цзу, носившим пышный титул "нападающего подобно кречету" {St. Julien -- "Docum. sur les Tou-kioue" в "Journ. Asiat.", 6 série, 1864, IV, стр. 413.}. Последствием этого вторжения было решение китайского правительства уничтожить Турецкое государство; но высланные за границу укрепленной линии огромные силы в составе восемнадцати корпусов вернулись обратно, не видав неприятеля. В 695 году, когда восстает киданьский князь Цзинь-чжун, нанесший ряд жестоких поражений императорским войскам -- Мо-чжо вызвался наказать строптивого князя и ограбил область Сун-мо {Так называлась военная область, образованная в 629 году из киданьских земель; она распадалась на десять военных округов и тогда управлялась наследственным князем Ку-гз, носившим звание военного губернатора и причисленным к императорской фамилии Ли. Цзинь-чжун был внуком Ку-гэ.}. Так как при этом был убит и князь Цзинь-чжун, то императрица Ву-хоу в воздаяние его заслуг перед престолом возвела его в сан великого шаньюй'я. Не успело, однако, китайское посольство с грамотой на этот титул и бунчуком прибыть в ставку Мо-чжо, как получено было известие, что турки вновь грабят Лин-чжоу и что другой их отряд вторгся в Шэн-чжоу {Округ Шэн-чжоу составлял северо-восточную часть Ордоса. Окружной город лежал в 5 верстах от поворота Желтой реки на юг.}. Хотя оба эти отряда были вскоре изгнаны ив Ордоса, но это не помешало Мо-чжо предъявить китайцам требование возвратить ему тех турок, которые еще при императоре Тай-цзуне были расселены в Хэ-тао, т. е. Ордосе {Отведенная им здесь территория была впоследствии разделена на шесть военных округов, вошедших в состав Шань-юйского наместничества.}. Не без колебаний, но все же это дерзкое требование государя, которого китайский двор продолжал еще считать в числе своих вассалов, было в 697 году исполнено, хотя в Чан-ани не могли не сознавать, что, усиливая таким образом своего врага, правительство императрицы не только расписывается в своей слабости, но и готовит стране в будущем тяжелые испытания. Одновременно исполнено было и другое требование Мо-чжо: ему было выдано 100.000 ху {Ху равнялось приблизительно пятидесяти гарнцам.} проса для посева, 3.000 земледельческих орудий и несколько десятков тысяч джинов {Джин равен 1 фт. 14 ¹/₄ лот.} железа.

Получив требуемое, хан Мо-чжо стал "низко думать о Серединном государстве" {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. вр.", 1, 2, стр. 328.} и, об'явив, что выступает на защиту попранных прав наследников тайского престола {Императрица Ву-хоу истребила весь род императора Гао-цзу, оставив в живых только двух его правнуков. Мо-чжо имел намерение, женив их на своих дочерях, возвести одного из них на китайский престол (см. Deguignes, op. cit., II, стр. 451).}, двинул огромную армию в пределы Китая.

Он последовательно разбил три китайских корпуса и обложил Гуй-тань (?) {Я не могу сказать ничего определенного об этом городе.}. Императрица выставила против него три армии, насчитывавшие каждая около 100.000 человек, а засим отдала приказ о созыве четвертой в качестве общего резерва {Общая численность этого резерва должна была составлять 150.000 человек. Все эти цыфры несомненно сильно преувеличены.}. Эти армии не помешали, однако, Мо-чжо взять приступом город Дин-чжоу {Окружной город провинции Чжи-ли.} и раззорить округа Чжа-чжоу {Окружной город в Чжи-ли.} и Сян-Чжоу {Город, лежавший к юго-западу от г. Чжа-чжоу.}. Тогда, чтобы отнять у Мо-чжо повод к продолжению военных действии в защиту князей династии Таy, чан-аньским правительством был возвращен из ссылки старшин из сыновей Гао-цзуна Чжун-цзун, восстановлен в своих правах и поставлен во главе императорских войск, действовавших против турок (в 698 г.).

Конечно, нельзя было ожидать от Екун-цзуна энергичных действий против того, кому он обязан был своим возвращением из ссылки, но с другой стороны и положение Мо-чжо стало ложным: он должен был или спустить флаг, под которым вел компанию, или, сочтя цель достигнутой, вывести свои войска из пределов империи. Он решился на последнее, но, раздраженный ловким ходом имперской политики, велел предать смерти всех китайских пленников, захваченных в этом походе, всего около 80.000 душ обоего пола, и обратить в пустыню все местности, лежавшие на пути отхода его войск. Китайские анналы добавляют, что все эти неистовства совершались на глазах императорских армий, которые "не смели" остановить грабителей, и только уже после того, как те вышли за укрепленную линию, Ди Жень-цзе, советник (начальник штаба) Чжун-цзуна, для видимости бросился их преследовать, но, конечно, вернулся ни с чем.

Засим, в следующем году турки совершили несколько набегов на северные пределы империи, но эти выступления не имели уже военного значения и предпринимались исключительно в грабительских целях.

Согласно надписи на памятнике Бильге-хана, этот хан, тогда еще шад тардушей, будучи поставлен на семнадцатом году своей жизни во главе снаряженной ханом Мо-чжо экспедиции против тангутов, покорил этот народ и, забрав "их сыновей, их рабов, их скот и имущество", возвратился. Событие это должно быть отнесено к 700 году {Marquarl -- "Die Chronologie der alttürkischen Inschriften", стр. 52.}, и о нем китайцы говорят проще: "в исходе 700 года турки ограбили Лун-ю, уведя около 10.000 лошадей" {St. Julien, op. cit., стр. 423; Иакинф, op. cit., I, 2, стр. 328.}. Лун-ю это--Лун-си, т. е., восточная часть современной провинции Гань-су, где в 660 году китайским правительством расселены были дансяны, бежавшие от преследований тибетцев {Их административный центр находился в г. Цин-ян-фу.}. Дансяны, т. е. тангуты {О сем см. ниже.}, в это время не играли еще политической роли, и китайцы зарегистрировали это вторжение восточных турок как набег с целью грабежа в пределы империи. Таким по существу он и был. и только в глазах юного Бильге получил значение "покорения" народа тангут. Такой характер изложения событий дает основание относиться с некоторой осторожностью и к последующим строкам той же надписи {По замечанию Цянь-да-синя, "китайские надписи на могильных памятниках (шэнь-дао-бэй) обыкновенно украшаются вымыслами и наполняются небывалыми фактами для вящего прославления усопшего". Турецкие надписи очевидно не составляли в этом отношении исключения.}.

701 год переносит нас опять на запад, где мы уже не застаем ни Ху-сэ-ло, удалившегося в 699 году с немногими сторонниками в Китай {Он вскоре затем умер в Чан-ани, состоя в свите императрицы. В "Цзю Тан-шу" говорится: "начиная с эпохи Чоу-гун (685--688), "десять родов" подвергались беспрестанным нашествиям и грабежам турок Мо-чжо (?); они были ими частью перебиты, частью рассеяны и почти совершенно уничтожены; затем, оставшись в числе не более 60--70 тысяч, они вместе с Ху-сэ-ло эмигрировали в Китай, где и поселились" (Hirth, op. cit., стр. 74; Chavannes -- "Documents sur les Tou-kiue (Turcs) occidentaux", стр. 42--43). Это известие не подтверждается ни данными турецких надписей, ни позднейшими событиями в Илийском бассейне (см. ниже).}, ни Юань-цина, сына Ми-шэ, который еще в 693 году был казнен китайцами, ложно обвиненный в сочувствии к сосланному Чжун-цзуну {По приказу императрицы он был перерублен в пояснице; его сын Сянь был сослан в Чжань-чжоу.}. Большей частью страны владел здесь тургешский хан У-чжи-лэ, но на ряду с ним китайские анналы называют и другого хана, Ашина Суй-Цзе {Он был вторым сыном казненного Юань-цина.}, который, став в 694 году во главе союза ду-лу, принял участие в китайско-тибетской войне на стороне тибетцев и вторгся в Хэ-си.

На западе эта война возгорелась с новой силой после того, как полководец Ван-сяо-цзе нанес в 692 году ряд поражений тибетцам, отвоевав у них все четыре инспекции и утвердив китайскую власть в Восточном Туркестане и Тянь-шаньских горах настолько прочно {Военные силы, которыми при этом располагал Ван-сяо-цзе, состояли главным образом из турецких войск, приведенных князем Ашина Чжан-цзе. Вероятно, это были ордосские турки.}, что все последующие их попытки укрепиться в бассейне р. Тарима, несмотря на поддержку западных турок, уже не имели успеха. Борьба велась одновременно в Хэ-си и в Тянь-шане, где Хань Сы-чжун, начальник крепостного района Суй-е {Chavannes -- "Docum. sur les Tou-kiue", стр. 77, полагает, что здесь идет речь о городе Суй-е (Суй-шэ, Суябе мусульманских авторов), находившемся в Чуйской долине, близь современного г. Токмака. Мы не имеем, однако, никаких оснований помещать китайскую крепость в той же местности, где находилась и одна из ставок тургешского хана У-чжи-лэ. Скорее всего она должна была находиться в пределах Восточного Туркестана, ибо так называлась одна из четырех инспекций (прочие три: Кучаская (Ань-си), Кашгарская и Хотанская), на которые разделен был Таримский бассейн. Но, в виду разноречивости данных, связанных с наименованием Суй-е, утверждать это с уверенностью также нельзя.

Маршрут, приводимый Шаванном (op. cit., стр. 10; см также Hirth, op. cit., стр. 71--73) ясно указывает на то, что город, носивший название Суй-е, находился в долине р. Чу--Си-е того времени (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи"₅стр. 445; Иакинф, op. cit., III, стр. 244; не в этом-ли сходстве имен следует искать причину допущенной маршрутом ошибки, если только здесь следует видеть ошибку?). С другой, однако, стороны в географическом отделе Танской истории (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 408) говорится, что город Суй-е находился к югу от оз. Суй-е-шуй, т. е. Иссык-куля, с чем согласуется и другое китайское показание (Иакинф, op. cit., III, геогр. указ., стр. 63), гласящее, что крепость Суй-е-чэн расположена была в трех днях пути к югу от "снежного моря" (вероятно, так называлась ледниковая группа горного массива Ак-Шийряк), где и летом постоянно выпадают снега, в местности, орошенной реками, текущими на юг, в пределы Серединного государства. "Тан-шу" ясно различает обе реки, стекающие с Центрального Тянь-шаня на север и юг: первую (Чу) она называет Си-е, хотя часто и Суй-е, а также Су-е, вторую (Ак-су) -- Суй-е. Таким образом, если придавать веру обоим показаниям, то выходит, что наименование Суй-е прилагалось 1) к городу на р. Чу и 2) к крепости в долине Джанарта, причем то же название носила и водная система Ак-су. Что касается инспекции Суй-е, то ее административный центр находился в Янь-ци ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 454; Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 149, почему то помещает его в Куче). Мне кажется, что Chavannes, (op. cit., passim, особенно же стр. 113--114) не раз'яснил, а еще более затемнил вопрос о Суй-е даже в той его части, которая касается инспекции Суй-е. Забывая, что земли от р. Чу на восток отошли в управление Ашина Ми-шэ, а на запад -- Ашина Бу-чжэня, он туда же, на реку Чу, помещает и инспекцию Суй--в и, согласно с этим, комментирует все китайские известия, относящиеся к этой последней. Хотя при этом он и приводит противоречащее этому взгляду утверждение "Тун-цзянь-цзи-лань" (изданное в 1768 году сокращение "Тун-цзянь-ган-му", важное в том отношении, что в нем большинство древних географических пунктов отождествлено с современными), что административными центрами четырех инспекций служили в буо году города Карашар, Куча, Кашгар и Хотан, но сопровождает его замечанием "nous ne pouvons contrôler l'exactitude de cette assertion", не делающим его предположение более приемлемым. В заключение остается упомянуть, что, согласно "Си-юй-ту-чжэ" (S. Lévi et Ed. Chavannes -- "L'itinéraire d'Ou-k'ong" в "Journ. Asiat.", IX série, 1895, VI, стр. 346), инспекция Дзуй-е или Су--е находилась к востоку (переведено: "à l'extrémité orientale du lac Issyk--kul") от оз. Иссык-куля.}, разбил ну-ши-би и тургешей в нескольких стычках. Наконец, после многих неудач тибетцам в 696 году удалось взять приступом город Ву-вэй (Дян-чжоу). Опираясь на этот успех, они предложили китайцам мир под условием уступки им четырех инспекций и земель ну-ши-би. В свою очередь китайцы соглашались лишь на обмен территории кочевий ну-ши-би на куку-норские земли. Соглашения при таких условиях не состоялось; но с другой стороны и военных действий тибетцы не возобновили, а вскоре затем возникшие у них смуты отвлекли их внимание от Западного края.

К этому политическому моменту относятся следующие строки орхонской надписи:

"На восемнадцатом году {T. е. в 701 году; см. Marquart, op. cit., стр. 53; Мелиоранский -- "Памятник в честь Кюльтегина", стр. 140.} я (Бильге) двинулся против согдаков шести Чубов {Marquart, op. cit., стр. 71.}; их народ мы победили. Тогда подступило пятидесятитысячное китайское войско под предводительством Ояг-тутука. При Ыдук-баш я сразился с ними. Это войско я там истребил"...

Mar quart {Op. cit., стр. 5 и 72. Ср., однако, Barthold -- "Die alttürk. Inschr. u. die arab. Quellen", стр. 16--17.} раз'ясняет загадочное "Чуб" именем династии Чжаову или Чауву, к которой принадлежали князья шести согдийских владений -- Каы {Самарканд.}, Ми {По мнению Ab. Rémusat (см. Marquart, op. cit., стр. 59) -- Маймург арабских географов.}, Шы {Кеш арабских географов, ныне Шахрисябз (Marquart, ibid.).}, Хэ {Кушания, к северо-западу от Самарканда (см. Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 98. Отождествление -- Ab. Rémusat; см. Marquart, loc. cit.).}, Цао {Осрушна и Иштихан, местность между Самаркандом и Ура-тюбе; см. Marquart, op. cit., 60.}, и На-со-бо {Нахшеб или Несеф арабов.}, завоеванных, если верить надписи, восточными турками в 701 году. Некоторое подтверждение этому факту Marquart {Op. cit., стр. 15.} находит у Табари, который писал, что в 701 году согдийцы в своей борьбе с хорасанским эмиром Мухаллабом б. Абу-Суфра встретили поддержку у турок.

Эта поддержка могла быть, однако, оказана согдийцам и помимо восточных турок, так как со времени Истеми-кагана Согдиана не выходила из под турецкой зависимости. К тому же, застав в Согдиане арабов {Арабы сражались под Кешем еще в 699 году.}, восточные турки едва-ли могли вменять себе в обязанность защищать народ, который стремились себе подчинить. Могло ли, однако, у Мо-чжо уже в 701 году явиться это стремление?

Что Тянь-шань не находился еще в ту эпоху в его власти, это явствует как из китайско-тибетских переговоров, устанавливающих с полной несомненностью тот факт, что действительными владельцами этой части Средней Азии были китайцы, так и из действий китайского правительства и его агентов, о чем будет сказано ниже.

При таких условиях и при той вражде, которая существовала между восточными и западными турками, мог-ли Мо-чжо отважиться отправить свои войска через земли последних, вверив к тому же управление ими двум юношам--Бильге 18 и Кюль-тегину 16 лет? И для чего? Чтобы ограбить (о прочном завоевании конечно не могло быть и речи) за тридевять земель в тридесятом царстве живших согдийцев. Отрицательный ответ на этот вопрос находит себе подтверждение и в приведенных выше строках орхонской надписи.

Онг-тутук, в сражении с которым приняли участие оба брата, это -- китайский полководец Сян Ван, имевший титул ань-бей да-ду-хо {Cahun -- "Introduction à l'histoire de l'Asie. Turcs et Mongols des origines à 1405", стр. 90, полагает, что здесь идет речь о вожде онгутов, которых XIII век застает кочующими у Великой стены--гипотеза, которая требует серьезных доказательств, так как имя онгут появилось впервые в киданьскую эпоху, да и самый народ сложился, повидимому, тогда же; о сем см. главу VI, также Бартольд -- "Die histor. Bedeutung der alttürk. Inschr.", стр. 23--24.} "Мо-чжо, говорится в "Тан-шу" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 328.}, в 702 году вторгся в Китай, ограбил Янь-чжоу {На правом берегу Желтой реки, к востоку от Нин-ся-фу и Лин чжоу.} и Ся-чжоу {Лежал восточнее Янь-чжоу.} и угнал отсюда 100.000 голов лошадей; затем обложил Бин-чжоу {Находился в восточной Гань-су, к северо-западу от Си-ань-фу.} и выслал войска предать огню и мечу округа Синь-чжоу {Город провинции Шань-си.} и Дай-чжоу {Находится в провинции Шань-си.}. Ван (да-ду-хо) медлил выступить против него; в следующем же году возникли переговоры о браке между дочерью Мо-чжо и сыном Чжун-цзуна", и турки оставили пределы империи. О каких-либо серьезных столкновениях с китайцами, которые окончились-бы поражением войск Вана да-ду-хо (Онг-тутука), при этом не говорится {Бильге приписывает себе уничтожение китайской армии численностью в 50 тысяч человек. Так как во главе турецких войск, вторгшихся в пределы Китайской империи в 702 году, находился Мо-чжо, что подтверждается и орхонской надписью ("Кюль-тегин... с оружием в руках представил его кагану"), то заявление это кажется мне неправдоподобным: Мо-чжо едва-ли устранился-бы от командования войсками в серьезной битве на неприятельской территории, передав его юному Бильге. Всего поэтому вероятнее, что Бильге, точнее -- Йоллуг-тегин, автор надписи, раздул обыкновенную стычку с неприятелем, настолько ничтожную, что о ней не сочли даже нужным упомянуть китайские историографы, в крупное военное дело.}, но не это разноречие в данном случае останавливает на себе наше внимание, а участие обоих братьев в походе, подтверждающееся и следующими словами надписи: "Кюль-тегин пеший бросился в атаку, схватил (йорыча?) Онг-тутука вооруженною рукой и с оружием в руках представил его кагану". Могли-ли бы они, однако, принять участие в этом походе, если бы в 701 году действительно сражались в Согдиане с арабами? Огромное расстояние, отделяющее оба эти района действий, решает этот вопрос отрицательно, ибо для прохода походным порядком 8.000 верст с верховий Орхона до Шахрисябза и обратно в Китай годовой срок недостаточен даже в том случае, если-бы туркам не встретилось никаких задержек в пути, если-бы выбор дороги всецело зависел от них, если-бы сменные лошади были всегда к их услугам, если-бы не нужно было сообразоваться с состоянием подножных кормов и все их завоевания велись-бы, так сказать, мимоходом, не требуя ни остановок, ни уклонений в стороны. Засим еще одно замечание. В надписи в честь Кюль-тегина Бильге-хан, перечисляя походы, в которых принимал участие этот выдающийся воин, старательно подчеркивает и все его подвиги личного мужества в столкновениях с неприятелем. Поход 701 года в Согдиану составляет в этом отношении исключение, он только упоминается, а между тем во всей боевой деятельности обоих братьев не было-бы ничего славнее такого набега, если-бы он действительно имел место. Наконец, в надписях ничего не говорится и о битвах с арабами.

Таким образом политическая кон'юнктура, вся совокупность внешних условий исключала возможность турецкого похода 701 года на Согдиану, и орхонские надписи, помимо воли их авторов, дают тому подтверждение.

Дальнейшие строки орхонской надписи возбуждают также вопросы, не находящие ясного ответа в китайских анналах. В них говорится:

"Ыдыкут басмалов был мой угуш (вассал?), был мой подданный. Когда мне исполнилось двадцать лет {В 703--704 г.г.}, я выступил против него (с войском), так как он стал пренебрегать высылкой дани"...

Если басмалы (ба-си-ми китайцев) уже в 703 году считались вассалами восточных турок, то когда же они ими стали, и где находились в то время их стойбища?

Опираясь на "Цзэ-чжэ-тун-цзянь", где говорится, что в 699 году хан Мо-чжо об'явил своего сына Фу-цзюй малым каганом, и что этот последний управлял чу-му-гунь и другими племенами западных турок, Шаванн {Op. cit., стр. 282--283.} высказывает предположение, что в 699 году восточные турки овладели Джунгарией и Тянь-шанем и стали господами союзов ну-ши-би и ду-лу {Если-бы это оказалось верным, то стал-бы более возможным и набег Бильге на Согдиану в 701 году; в действительности, однако, дело обстояло не так, о чем -- ниже.}.

Чу-му-гунь действительно входили в состав союза ду-лу, но тогда как их земли находились в Тарбагатае, остальные члены этого союза кочевали в Тянь-шане, где в 703 году, как мы видели выше, властвовал китайский вассал У-чжи-лэ, в том же 699 году снарядивший посольство в Чан-ань. Едва-ли это могло-бы случиться, если-бы Мо-чжо к этому времени подчинил его своей власти.

Что китайцы продолжали властвовать в Тянь-шане и после прервавшихся в 697 году переговоров с Тибетом, это явствует из следующего.

После того как Ху-сэ-ло, теснимый У-чжи-лэ, покинул Тянь-шань и переселился в Чан-ань (в 699 г.), китайское правительство признало необходимым найти ему более энергичного заместителя и в своем выборе остановилось на Ашина Сянь, старшем сыне безвинно казненного Юань-цина. Возвращенный из ссылки, он был восстановлен во всех титулах своего деда Ашина Ми-шэ и назначен наместником в Бэй-тин с званием "великого попечителя десяти родов". К месту своего служения он прибыл в 703 году и вскоре имел случай доказать, что, посылая его на запад, в нем не ошиблись: когда Ду-дань, один из князей ну-ши-би, восстал против китайцев, то он немедленно погнался за ним, настиг его к западу от г. Суй-й и, нанеся ему здесь жестокое поражение, отрубил ему голову, его же сторонников заставил вернуться в покинутые кочевья. В следующем году он был сделан главноуправляющим на запад от Да-цзи, т. е. великой песчаной пустыни, а каганом десяти родов об'явлен Ашина Хуай-дао, сын Ху-сэ-ло. Наконец, несколько ранее, а именно в 702 году, в должности главноуправляющего Гинь-маньским округом утвержден был шатоский князь Гиньшань. Все эти действия китайского правительства и его агентов вполне определенно указывают на то, что до 705 года власть восточных турок на Южную Джунгарию и Тяиь-шань еще не распространялась, и что если в "Цзю Тан-шу" и говорится {Chavannes, op. cit., стр. 41.}, что "варварами, находившимися преемственно в управлении Ашина Сяня и составлявшими его собственный народ, стали постепенно овладевать с одной стороны Мо-чжо-каган, с другой -- тургешский хан У-чжи-лэ", то это отнюдь не может служить подтверждением гипотезы Шаванна, доказывая лишь то, что и на дальнем западе китайское правительство, не сообразуясь с изменившимися условиями, продолжало держаться своей традиционной системы управления завоеванной территорией, основанной на престиже императорской власти, а не на материальной мощи полномочного агента, которому предоставлялось почерпать ее в местных рессурсах; коррективом к сему со времен Тай-цзуна служило возложение административных обязанностей на лиц из местной высшей родовой знати, чем одновременно рассчитывалось направить и личные средства последних на служение интересам империи, но далеко не всегда такая система оправдывалась: живой тому пример -- Ху-сэ-ло, который предпочел удалиться на покой, чем играть недостойную роль высшего администратора края без возможности отстоять даже личное свое имущество и права. Ашина Сянь очутился в таких же условиях, причем значительно померкший престиж императорской власти не помог ему отстоять свои наследственные владетельные права ни на юге, где ему пришлось иметь дело с У-чжи-лэ, ни на севере, в Тарбагатае и по Черному Иртышу, где Мо-чжо постепенно захватывал власть над населявшими их кочевниками; так, вероятно, покорено было племя чу-му-гунь, так, вероятно, стал вассалом восточных турок и ыдыкут басмалов {Но как, будучи отведены вместе со своими соседями чу-му-гунь в удел князю Фу-цзюй, басмалы могли одновременно оказаться и вассалами Бильге, шада тардушей, это -- вопрос, который не легко об'яснить, отказавшись от мысли, что Йоллуг-тегин приписал Бильге действия, которых тот вовсе не совершал.}. Что касается времени, когда это должно было случиться, то указание "Цзэ-чжэ-тун-цзянь" дает нам возможность отнести его к концу VII века, чему не противоречит вышеприведенное замечание "Цзю Тан-шу" об утрате Ашина Сянем части своих наследственных владений, так как такая утрата всего легче могла произойти в то время, когда он находился в опале.

В 706 году Мо-чжо вторгся в Китай и, переправившись через Желтую реку, напал на Мин-ша {Chavannes, op. cit., стр. 181, 289, полагает, что здесь идет речь о песках Мин-ша, лежащих в округе Ша-чжоу (Дунь-хуан). Это -- несомненная ошибка, так как так далеко к западу незачем было забираться Мо-чжо. Местность Мин-ша, о которой здесь говорится, находилась в северовосточной части Гань-су, на правом берегу Желтой реки. Здесь был городок Мин-ша-чэн, а южнее его лежала долина Мин-ша-чуань, где, вероятно, и произошло столкновение восточных турок с китайцами. См. также St. Julien, op. cit., стр. 426, где говорится о крепости, а не о песках Мин-ша. Впрочем правильность моего приурочения доказывается как тем обстоятельством, что против вторгнувшихся турок выступили войска из Лин-ву, так и тем, что опустошены были турками китайские земли не западной, а в восточной Гань-су.}. Выступивший против него из Лин-ву {С 607 года так назывался город Лин-чжоу.} китайский полководец Ша-ча Чжун-и потерпел полное поражение и не мог помешать ему опустошить восточную часть Гань-су {Особенно при этом пострадал округ Юань-чжоу, к северо-востоку от г. Пин-лян-фу.}. Тогда император издал новый указ, обещавший тому, кто убьет Мо-чжо, царский титул и должность главнокомандующего всей императорской гвардией.

В этом набеге приняли участие и оба брата, Бильге и Кюль-тегин. Подвиги этого последнего в сражении при Мин-ша Бильге-хан велел увековечить в следующих строках:

"Когда ему (Кюль-тегину) наступил 21 год {Соответствует 706 году.}, мы сразились с Чача Сенгуном. Кюль-тегин повел атаку, сев на своего светло-серого коня Тадык Чура; этот конь там пал. Он пересел на светло-серого коня Ышбара Ямтар; и этот конь там пал. В третий раз он вскочил на уступленного ему оседланного гнедого коня Иегин-силиг бега и вновь бросился в атаку, но и этот конь там пал. В его латы попало более ста стрел... О! его атаки вы хорошо знаете, турецкие беги! То войско мы там уничтожили"...

Себе же Бильге приписал всю честь поражения китайской армии {Слова надписи:

"На двадцать втором году я пошел против китайцев и сразился с восьмидесятитысячным войском Чача Сенгуна. Его войско я там совершенно разбил"...}, что едва-ли правильно, так как не он, а Мо-чжо находился во главе турецких сил, вторгнувшихся в пределы Лун-ю.

Повидимому, в том же 706 году подавлено было турками и вспыхнувшее у них в тылу восстание телэсцев Ёер-байырку, которые были ими на голову разбиты при озере Турги-Яргун {Всего вероятнее, что это -- озеро Торей, лежащее между Керулюном и Ононом.}.

В 708 году каган Мо-чжо совершил свой последний набег на Китай, а засим он стал направлять все свои силы на запад, где последовательно были покорены: в 709--711 годах чики {Мне кажется, что это то племя, имя которого передается в китайской транскрипции словом Ци-гу, у французских авторов Ki-ко, Kie-ко, считающимся одной из транскрипций китайского "киргиз". Если так, то племя чик следует считать коренным турецким, ибо вышеприведенная (стр. 208) легенда о происхождении турецкого народа говорит нам, что второй из сыновей Ичжи Нишиду носил имя Ци-гу. Гипотеза эта устраняет также необходимость считать киргизов племенем, родственным туркам, что с антропологической точки зрения недопустимо. Засим, она вполне удовлетворительно об'ясняет и преобладание короткоголового элемента в абаканских погребениях медного века. О народе чик упоминается также и в надписи "Селенгинского камня" (см. "Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приам. отдела И. Русск. Географ. Общ.", 1912, XV, I, стр. 43).} и киргизы, в 711--712 годах тургеши и карлуки {Marquarty op. cit., стр. 53, пишет, что в 711--712 годах было подавлено лишь восстание карлуков. По общему ходу событий карлуки действительно должны были стать вассалами восточных турок несколько ранее 711 года, может быть даже в конце VII века, но подтверждения этому в исторической литературе мы не находим.} и в 712--713 годах согдийцы и кара-тургеши. Весь этот боевой период выясняется главным образом из турецких надписей, которые, выдвигая на первый план ратные подвиги Бильге-кагана, Кюль-тегина и Тон'юкука, говорят одновременно и о самом ходе завоеваний.

Автонекролог Тон'юкука довольно подробно знакомит нас с ходом военной экспедиции восточных турок против чиков и киргизов {См. выше, стр. 297.}, в орхонских же надписях б том же походе говорится:

"Когда мне было 26 лет {Т. е. в 709--710 г.}, народы чик и кыргыз стали нам врагами. Переправившись через Кем {Так издревле назывался Енисей.}, я двинулся против чиков, сражался при Орпене и разбил их войска... Азов... {Может быть, одно из динлинских племен, живших в пределах Саянского нагорья, в степи, носившей то-же название. Так как Абаканская степь была занята киргизскими кочевьями, то под именем степи Аз могла быть известна только та часть левобережной Енисейской равнины, которая орошается реками Кокса и Ерба (не Орпен-ли?), т. е. Качинская степь. Fambéry, op. cit., стр. 43, повидимому, полагает, что азы составляли один из отделов киргизского племени.} я прогнал на запад... На 27-ом году я выступил против кыргызов. Пролагая дорогу в снегах глубиной свыше копья, я поднялся на Когменскую чернь и врасплох напал на кыргызов. С их каганом я сразился в черни Сунга. Я убил там кагана {Не лично, так как во второй надписи говорится: "кагана киргизов мы убили и покорили его народ"...} и покорил его народ"...

К этому надпись в честь Кюль-тегина добавляет, что во время этой битвы "Кюль-тегин атаковал врагов, имея под собой белого жеребца Байырку. Первого же, отважившегося с ним сразиться, он сбросил с седла, после чего ринулся с копьем на ряды неприятеля и пробился к своим. Он надсадил, однако, при этом своего коня, белого жеребца Байырку"..,

"В том же году, говорит нам далее надпись, я (Бильге) двинулся против тургешей"...

Таким образом, согласно всем трем, цитируемым выше, турецким надписям, турки позднею осенью или зимой перешли через Шабин-дабага, нанесли поражение киргизам, убили их хана и, покорив их, двинулись против тургешей. Переправившись через Иртыш, они, как мы ниже увидим, достигли уроч. Болчу {Согласно надписи "Селенгинского камня" (ibid.), Болчу -- река.

В своем автонекрологе Тон'юкук пишет, что турки столкнулись с тургешами, перейдя р. Болчу, в долине Ярыш. Радлов ("Die alttürkischen Inschriften der Mongolei", 2-te Folge, 1899, стр. 66) полагает, что восточные турки, перейдя вброд р. Иртыш, должны были выйти в степь, лежащую к северо-западу от хр. Тарбагатая, в Сергиопольском округе, где таким образом и следует искать долину Ярыш. Такой маршрут мне тжется совершенно невероятным, так как ни тургешам, выступившим против восточных турок, не было никакой нужды идти из центрального Тянь-шаня на Сергиополь, ни этим последним избирать кружную дорогу через горные дебри на Большой Алтай и Иртыш. Для того, чтобы оправдать гипотезу Радлова, Тон'юкуку следовало обогнуть горные массы Табын-Богдо-ола и с плоскогория Укок спуститься трудно-доступным ушельем р. Бухтармы, между тем как в его распоряжении находились значительно более короткие и легкие пути через Алтаин-нуру и Черный Иртыш, служившие обычным путем сообщения Приалтайских стран с центральным Тянь-шанем. Поэтому мне кажется, что долину Ярыш следует искать в области восточного Тарбагатая или даже еще восточнее. Бартольд ("Die alttürk. Inschr. und die arab. Quellen", стр. 17) ищет ее южнее, к северу от р. Или, но такое ее положение не соответствовало-бы словам автонекролога Тон'юкука: "Я перешел Алтунскую чернь без дороги, переправился через Иртыш вне брода (т. е. вне обычного места переправы), шел всю ночь и на рассвете достиг Болчу". Лазутчики донесли, что войско тургешей расположилось в долине Ярыш. "Тогда мы напали на них и обратили в бегство". Отсюда ясно, что долина Ярыш не могла находиться особенно далеко от (р.?) Болчу и Иртыша, точнее же -- Черного Иртыша.}, где и встретили тургешское войско. Тургеши дрались с ожесточением, их шад и ябгу иали в бою, но тем не менее они были разбиты наголову и должны были покориться кагану Мо-чжо. Засим восточные турки, преследуя кара-тургешей, проникли в Согдггану.

Надпись в честь Бильге-хана сообщает нам следующее о походе против тургешей.

"Поднявшись на Алтунскую чернь {На хребет Алтаин-нуру?}, переправившись через реку Иртыш и продвинувшись до ... я напал на тургешей врасплох.... Войско тургешского хана наступало подобно огню и буре {"Нападение в расплох" и "наступление подобно буре" связать трудно, но надпись Тон'юкука поясняет нам оказавшийся здесь пробел. В этой надписи говорится: "На рассвете достигли мы Болчу... Тогда мы напали на них, и они разбежались. (Когда мы с ними столкнулись) во второй раз, они наступали огромными массами подобно (гонимому ветром) степному пожару, но тем не менее мы их разбили"...}. Мы сражались при Болчу. Кагана, его ябгу и гаада я там убил {В автонекрологе Тон'юкука сказано: "кагана мы взяли в плен", что согласно и с китайскими сведениями.} и его народ покорил".

На этом Бильге-каган обрывает повествование о походе на запад, но мы находим его продолжение в надписи в честь Кюль-тегина, где говорится:

Когда, после покорения тургешей, "весь кара-тургешский народ {В "Тан-шу" говорится, что тургеши делились на желтые и черные роды. Так как эпитет "черный" применяется тюрками Средней Азии для обозначения младшей, подчиненной части народа, то и в данном случае следует думать, что кара-тургешами называлась часть тургешского племени, управлявшаяся князьями младшей линии.} откочевал внутрь страны" {За реку Йенчу (Сыр-дарью), где, по словам Тон'юкука, они овладели землей кенгересов, которых Маг quart, op. cit., стр. 10, отождествляет с печенегами -- каггарами Константина Багрянородного. Подтверждением этой гипотезы служит то обстоятельство, что у арабов и китайцев река Сыр-дарья носила название Кангар. "Если возможно сближение, пишет проф. П. Голубовский ("Печенеги, торки и половцы до нашествия татар", стр. 55) названия каггар (кангар), даваемого печенегам Константином Багрянородным, ("οἱ δὲ Πατζινακῖται (так греки называли печенегов) οἱ πρότερον Καγγαρ ἐπονομαζόμενοι"... "καὶ τῶν Πατζινακῖται τῶν τηνὶκαῦτα Κάγγαρ ἐπονομαζομένων"... Conslanllnus Porphyrogeniius в "Corpus Scriptorum Historiae Byzantinae", 1840, VIII, стр. 169) с именем кангит Плано-Картши, то мы вправе видеть в канкли (канглы) то племя, из которого вышли печенеги". Хотя едва-ли можно сомневаться, что в состав печенегов входили канглы, но из этик сближений следовало-бы, что турки называли канглов кенгересами, что уже совершенно невероятно.}, турки снарядили за ними в погоню отряд, который, выполнив свое назначение и вернув беглецов обратно в Центральный Тянь-тань, продолжил свои завоевания и дальше и овладел Оогдианой на юг до Темир-Капыга {"Чтобы устроить народ согдак", говорит хан Бильге. "Ради красного шелка, золота, серебра и драгоценных камней", поясняет с своей стороны Тон'юкук.}.

Обратный путь из этой страны турки совершили при тяжелых условиях. Надпись указывает на отощавших лошадей, бескормицу, отсутствие провианта и упоминает о малодушии, обуявшем некоторые части их войск, о раскаянии в предпринятой с ничтожными силами экспедиции, о нападениях неприятелей... Последними были очевидно западные турки -- ну-ши-би и кара-тургеши, так как именно против них был выслан Кюль-тегин, чтобы прикрыть отступление главных сил. Его победы спасли положение. О них повествуется так:

"Сев на белого коня Али-шалчи, он атаковал кара-тургешей, довел их до крайности и покорил... Затем пошел обратно... напал на Кошу-тутука {"Кошу" -- название одного из пяти племен союза ну-ши-би (см. Иакинф, op. cit., стр. 356; Chavannes, op. cit., стр. 35, 68).}, перебил его воинов и захватил его стойбища и имущество"...

Китайские известия, в общем подтверждая эту турецкую версию походов Мо-чжо на запад, дополняют ее существенными подробностями.

У-чжи-лэ скончался в 706 году. Ему наследовал его старший сын Со-гэ, при котором в Тургешском ханстве возникли смуты, сопровождавшиеся вмешательством китайцев и турок и повлекшие за собой падение государства.

В 708 году восстал против Со-гэ один из подвластных ему князей Ашпиа Чжун-цзе {Этот князь, будучи противником Ашина Суй-цзе, принял в 692 г. участие в войне с тибетцами и их союзниками, западными турками, на стороне китайцев, чем, вероятно, и об'ясняется поддержка, оказанная ему Китаем в его конфликте с каганом Со-гз. Захваченный в плен отрядом тургешей, он был, повидимому, вскоре же затем ими убит. Подробнее см. Chavannes, op. cit., стр. 184--185.}. Чжун-цзе стал искать поддержки у китайцев, но Со-гэ успел перехватить переписку и, убедившись в организованном против пего заговоре, решил предупредить своих недругов и напал на Апь-ен (Кучу). Выступивший против него наместник Ню Ши-цзян пал в бою, после чего его отряд был почти уничтожен. Но это столкновение не имело дальнейших последствий, так как китайское правительство решило игнорировать проступок своего могущественного вассала, Со-гэ же было не до внешних войн {Впрочем, как это видно из его письма, адресованного Го Юань-чжаню (Chavannes, op. cit., стр. 190), он и не искал ссоры с Китаем.}: против него в это время вел компанию его младший брат Чжэн, призвавший на помощь восточных турок.

Эта помощь оказалась роковой и для Чжэна, так как Мо-чжо, захватив в плен Со-гэ, предал смерти обоих братьев, а их земли присоединил к своим владениям (в 711 году). На казнь он проводил их следующей сентенцией: "Будучи родными братьями, вы не могли жить в мире между собой. Можете-ли вы быть мне верными слугами?" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 368.}.

Некоторая часть тургешского народа (кара-тургеши) {В "Тан-шу" сказано, что подданные Су-лу состояли из черных родов (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 370).} не пожелала подчиниться Мо-чжо и, откочевав внутрь страны, избрала своим каганом Чэ-би Ши-чжо Су-лу, князя отдела цзюи-би-шэ. С ним то, вероятно, и пришлось иметь дело Кюль-тегину.

О турецком набеге на Согдиану китайские анналы не упоминают, но в "Истории" Якуби {Бартольд, op. cit., стр. 11.} рассказывается о нем следующее:

"Кутейба {Кутейба б. Мусли -- арабский завоеватель Мавераннагра.} оставил правителем Самарканда своего брата Абдеррахмана. Когда (осенью 712 года) он отбыл из города, население последнего нарушило договор. Ему в помощь прибыл каган, государь турок. Абдеррахман донес о сем брату, но тот, выждав время до конца зимы, только тогда выступил нротив турок, поразил их и привел страну снова в порядок".

Из сего следует, что отступление турок ранней весною, до появления в степи свежей растительности, было вынужденным и что оно должно было совершаться действительно в весьма тяжелых условиях. Вполне естественно, что надпись в честь Кюль-тегина умолчала об испытанном турками поражении, но может быть, как догадывается Бартольд, его в действительности и не было, и только сознание невозможности отразить арабов и неблагоприятные известия о настроении кара-тургегаей и ну-ши-би заставили восточных турок поторопиться своим отходом на север.

Одновременно с этими военными предприятиями кагану Мо-чжо пришлось вести две войны: на крайнем востоке против кпдаией и татаби (хи) {В 710--711 годах. См. St. Julien, op. cit., стр. 455; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 331.}, закончившуюся покорением последних, и на западе против восставших карлуков.

По выражению орхонской надписи, карлуки уже в 712 году "стали врагами" восточных турок. В чем выражалась эта вражда--нам неизвестно, но из того обстоятельства, что только в 714 году, после возвращения Кюль-тегина из его тянь-шаньской экспедиции, борьба между турками и карлуками приняла решительный характер, мы, кажется, в праве вывести заключение, что эти последние, выказав неповиновение Мо-чжо хану {Наиболее частым поводом к конфликтам между сюзереном и вассалами служил отказ последних от высылки вспомогательных военных отрядов. Вероятно, на этой же почте возникли недоразумения и с карлуками.}, в дальнейшем уже держались выжидательного образа действий. Но это не спасло их от турецкого возмездия, и Бпльге из под Бишбалыка, Кюль-тегин с р. Чу, соединив свои отряды, разбили их на голову при священной горе Тамага {Так как активная роль в этой борьбе принадлежала восточным туркам, то эту гору следует, как мне кажется, искать на землях карлуков, т. е. в пределах восточного Тарбагатая или даже в области бассейна реки Дям (Намын-гола).}.

Бильге приписал эту победу себе. Победителем он считал себя и перед воротами Бишбалыка, который, будто-бы, потому только не был им взят, что добровольно ему покорился. Китайцы, однако, об этом рассказывают иначе и говорят, что бэйтинский наместник Го Цзянь-гуань {У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 330,-- Го Цзянь-хуань.} нанес здесь туркам жестокое поражение {В 714 году (см. St Julien, op. cit., стр. 453).}. Что это так и должно было быть, доказывается той спешкой, с какой хан Мо-чжо послал под начальством своего сына И-ни-хана и полководцев Тун-во и Хо-ба новое войско к стенам Бэй-тина. Но и это войско постигла та же участь: оно было разбито (в 715 году), Тун-во захвачен в плен и обезглавлен, Хо-ба же бежал, но страшась вернуться к Мо-чжо без войска, скрылся с семьей в Китай, где был обласкан, богато одарен и возведен в княжеское достоинство {Иакинф, ibid.; St. Julien, op. cit., стр. 454.}.

Между тем как эти события происходили в южной Джунгарии, князья-братья продолжали свои подвиги на севере: в 715 году они покорили азов, разбив их на голову при Кара-коле {С азами турки столкнулись впервые при покорении киргизов. Они бежали тогда на запад (см. выше стр. 312).

Под именем Кара-коль ныне известно узкое моренное озеро в бассейне Алаша, но едва-ли азы владели когда-либо этой землей.}.

715-й год оказался кульминационным в развитии могущества нового турецкого государства, а затем оно быстро пошло по пути разложения. Этот процесс нашел отражение в следующих словах орхонской надписи:

"О вы, турецкие и огузские беги и народ, слушайте! В то время, как небо не давило на тебя сверху, земля не разверзалась у тебя под ногами, о турецкий народ! кто погубил твое государство? Покайся! ибо ты сам был тому причиной, низко поступив с мудрым каганом, который возвысил тебя, опираясь на твою прежнюю верность, и (разорвав) свой славный деяниями племенной союз. (Скажи:) явились разве откуда нибудь войска, рассеявшие тебя? явились разве копейщики, погнавшие тебя? (Нет,) ты сам, о народ священной Утукенскои черни, ушел... (Покинув кагана), ты бродил между востоком и западом я всюду оставлял реки крови и горы костей. Твои крепкие сыновья (вновь) стали рабами, твои чистые дочери стали рабынями... вследствие твоего непонимания собственного блага, вследствие твоей низости мой дядя каган погиб"...

Об этом периоде турецкой истории в "Тан-шу" говорится: С годами Мо-чжо стал с большой жестокостью управлять государством. Тогда народ возроптал и начал от него отлагаться. Ну-ши-би и ду-лу, в частности ху-ву {Несомненно ху-у-лу, ху-лу, одно из пяти племен союза ду-лу. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 331, ошибочно переводит: "хувушу и ниши" вместо "ху-ву и шу-ни-ши". Такие ошибки, к сожалению, не редки у синологов, что крайне затрудняет пользование китайскими источниками. Д. Позднеев, указывает, например, на подобную же ошибку у Doolittle, который соединил в "А vocabulary and handbook of the Chinese language", VII, стр. 205, наименования

} и ту-ни-ши, просили принять их в китайское подданство; Чжу-сы {Вероятно, как этот, так и следующий,-- турецкие князья, носившие китайский титул.}, главнокомандующий в Да-мо {В переводе -- "великая пустыня"; вероятно, так назывался Ала-шаньский округ.}, Му-ло-фу-ги, главнокомандующий в Юань-чжи {В транскрипции о. Иакинфа -- Сюань-чи; вероятно, один из округов Шань-юй'ского наместничества.}, прикочевали со своими подданными к границам Китая и отдались под покровительство императора {Было приказано расселить их в Алтайских горах; но едва-ли это распоряжение в то время могло быть исполнено.}; гэ-ло-лу (карлуки) последовали примеру "десяти родов" и просили о помощи; на западе Муюи Дао-ну, повелитель народа ту-гу-хунь, на северо-востоке вожди корейских племен ё-шэ-ши и гао-гун-и и другие князья просили китайской защиты. Их поселили на свободных землях к югу ог Желтой реки. Засим восстали "девять родов" {См. Chavannes -- "Notes addi tionelles sur les Tou-kiue occidentaux", отд. отт., стр. 32, где перечислены гвлзские роды, передавшиеся китайцам.}. Мо-чжо их рассеял и захватил весь их скот и имущество. Тогда поднялись ба-е-гу (байырку) {В другом месте (St. Julien, op. cit., стр. 458) сказано, что восстали девять родов ба-е-гу. Это, конечно, ошибка.}. Но и их поразил Мо-чжо при реке Толе. Однако, когда он с небольшим отрядом возвращался в свою ставку, эти последние устроили засаду в лесу, перебили его конвой, а ему самому отрубили голову, которую и переслали в Чан-ань. Событие это произошло в 716 году.

Восстанию телэских племен орхонские надписи отводят много места. Вот, что мы в них читаем:

"Когда племенной союз моего дяди кагана пришел в упадок, когда он распался, мы пошли войной на племя изгиль {Аристов (op. cit., отд. отт., стр. 22) и Hirth (op. cit., стр. 134) видят в этом народе сы-цзе китайцев. Я ничего не могу возразить на эту гипотезу, так как думаю, что имя изгиль носило одно из телэских племен (если не сы-цзе, то си-цзе, может быть?), но должен заметить, что в эту эпоху сы-цзе жили не в бассейне р. Селенги, а южнее -- в Хэ-си (см. выше стр. 297--298). Впрочем, может быть, подобно уйгурам, они к этому времени успели уже вернуться на родину? При особой подвижности телэских племен в этом не было-бы ничего странного. В. Томсен, op. cit., стр. 160, отождествляет их с ишкулами, одним из уйгурских племен, согласно преданию, передаваемому Рашид эд-Дином, населявшим долину одной из десяти рек, образующих Орхон, носившую также название Ишкул.

Изгиль, как народное имя, известно было и на Волге, где племя это входило в состав болгарского союза; см. Fambvry, op. cit., стр. 61, который ссылается на Ибн-Руше.}. Кюль-тегин, сев на своего белого коня Али-шалчы, бросился в атаку. Тот конь там пал. Народ изгилей погиб".

"Токуз-огузы был мой собственный народ {Эти слова я понимаю так, что тогуз-огузы находились под непосредственным его управлением.}. Во время охвативших страну смятений и этот народ стал нашим врагом. В течение года мы с ними имели пять столкновений. В первый раз мы сошлись при Тогу-балыке {Томсен и Радлов переводят: при городе Тогу. Такого города мы, однако, не знаем в Монголии. Надпись в честь Бильге-хана добавляет к этому, что местности Тогу-балык турки достигли, переплыв р. Тоглу (Толу). Согласно китайским анналам (St. Julien, op. cit., стр. 458), тут потерпели поражение байырку.}. Кюль-тегин, сев на своего белого коня Азмана, атаковал неприятеля. Шесть воинов он заколол, седьмого зарубил мечом. Во второй раз мы бились с эдизами {Вероятно, а-де китайских анналов; см. выше стр. 251.} при Кушлагаке {У Томсена -- Кушлигак. С точностью (Мелиоранский -- "Памятник в честь Кюль-тегина" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XII, 2--3, стр. 129) это название не установлено. В надписи в память Бильге-хана сказано: "при Андаргу". Thomsen считает даже возможным читать "Ургу".}. Кюль-тегин, сев на своего бурого коня Аз, бросился в атаку и пронзил (копьем) одного воина, после чего, преследуя (неприятеля), зарубил еще девять человек. Народ эдизов погиб. В третий раз мы сражались с огузами при... Кюль-тегин, сев на белого коня Азмана, атаковал их и убил несколько человек. Их войска мы поразили, их племенной союз покорили. В четвертый раз мы сразились в верховьях речки Чуги"...

Здесь, повидимому, турки проиграли битву, но затем, воспользовавшись с'ездом огузов ради похорон Тонга-тегина, напали на них врасплох и нанесли им поражение.

"В пятый раз мы сразились при Эзгенти Кадазе. Кюль-тегин, сев на бурого коня Аза, бросился в атаку, пронзил копьем двух воинов... То войско там погибло"...

Дальнейшее содержание обеих надписей, благодаря отчасти порчи их текста, представляется не вполне ясным. Все же можно вывести заключение, что положение восточных турок весной 716 года после неблагоприятной зимы, имевшей последствием особо сильный падеж скота и лошадей, оказалось очень трудным, чем и решили воспользоваться огузы {Орхонская надпись приписывает им следующую мысль: "лошади и скот у турок погибли, без лошадей же они окажутся неспособными к бою".}, двинувшие против них большие, силы, разделенные на три отрада. Своевременно осведомленные, турки в свою очередь разделились: Кюль-тегин остался охранять ханскую ставку н успешно выполнил свою задачу {Надпись в память Кюль-тегина посвящает обороне ханской ставки следующие строки: "Огузы врасплох (?) напали на ставку. Кюль-тегин, сев на своего белого коня Огсиза, сразил девять воинов и не отдал орды! Моя мать катун и вы, следующие за ней, мои сводные матери (т. е. вдовы Кутлуга), мои тетки, мои невестки, мои княжны, все вы были в опасности быть убитыми и не похороненными, или, оставшись в живых, стать рабынями. Если бы не было Кюль-тегина, все вы погибли бы!"...}, Бильге же вышел на встречу огузам, несмотря на то, что кони, истощенные долгой бескормицей, не гарантировали успеха похода. "Но, говорит надпись Бнльге, небо даровало нам силы", и враг был разбит и рассеян... Даже больше того. Вероятно, обновив после победы конский состав, Бильге преследовал огузов вплоть до их стойбищ, которые и раззорил. Затем, столкнувшись здесь с свежими войсками их союзников токуз-татар {Hirth, op. cit., стр. 43, высказывает предположение, что токуз-татары только другое название токуз-огузов, с чем справедливо не соглашается Гмртолъд, op. cit., стр. 20; да и текст надписи не дает оснований к подобному заключению. Скорее можно было-бы предположить, что токуз-татары надписей это -- "цзю-син ба-е-гу", т. е. "байырку девяти родов" китайских анналов, но и эта гипотеза имела-бы за себя лишь совпадение в количестве родов, образовавших союзы байырку и татар. Те же орхонские надписи упоминают и об отуз-татарах, т. е. татарах тридцати родов, представители коих приняли участие в похоронах Бумын-кагана. Из сего следует", что татарский союз, слагавшийся в VI веке из тридцати родов, к началу VIII века уже распался, причем в качестве союзников огузов явилась группа из девяти татарских родов. О татарах (да-да) китайцы пишут, что они распадались на множество родов, при чем слабейшие из них насчитывали едва 50--70 семейств; тем не менее киданям неоднократно приходилось мобилизировать против них значительные силы, так как в нужные моменты они умели об'единяться в могущественные союзы. Токуз-татар знали и китайцы; так, в "Ган-му", например, о них упоминается под 1005 годом.}, он напал и на этих последних и разбил их в двух последовательных боях. Тогда огузы бежали в Китай...

Это вторичное бегство телэсцев к границам Китая подтверждается китайцами в отношении а-де (эдизов) {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 437; St. Julien, op. cit., стр. 456.}, сы-цзе и других поколений {St. Julien, op. cit., стр. 457.}. Но если это и было бегство {А-де, вероятно, переменили лишь подданство.}, то оставались они на тоге очень короткое время, так как вскоре после вступления на престол Бильге-хана многие из них вернулись с Желтой реки обратно на север {Китайцы пишут, что большую роль в этом деле сыграл Тон'юкук, влияние которого на кочевников было очень велико.}. Во главе этих последних, по словам китайцев {St. Julien, op. cit., стр. 459.}, находился Сы-тай, князь эдизский.

Воспользовавшись замешательством, возникшим в среде восточных турок после неожиданной смерти Мо-чжо, Кюль-тегин захватил и предал казни его сыновей и ближайших родственников и возвел на престол своего брата Могиляня, который принял при этом имя Бильге-кагана {Pelliot -- "La fille de Mo-tch'o qaghan et ses rapports avec Kül-tegin" в "T'oung Pao", 1912, XIII, стр. 303.}.

Это истребление родственников Мо-чжо должно было иметь более глубокие причины, чем желание Кюль-тегина предоставить отцовский престол старшему брату. Несомненно, что турки того времени распадались на две партии: стремившихся к восприятию внешних сторон китайской культуры и сторонившихся ее и видевших в ней тлетворное, разлагающее начало древне-турецкого жизненного строя, на основе которого, по их мнению, и могла только держаться сила Турецкой державы. Сыновья Мо-чжо, о политической и военной деятельности которых почти вовсе не упоминает история, вероятно, не принадлежали к этой последней партии, наиболее видными представителями которой кроме Тон'юкука были братья Моги-лянь и Кюль-тегин, и возможно, что не честолюбие, а боязнь за дальнейшую судьбу государства побудила последнего устранить их навсегда от престола.

Бильге-каган принял бразды правления Турецким государством в критический момент его существования, когда нужно было много такта, государственного ума и самообладания для того, чтобы вернуть ему быстро утраченное могущество. Ровный характер Бильге и доброжелательное отношение его к людям {О нем китайцы писали: "он добр и любит людей" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 335); "он кроток и полон братской любви" (St. Julien, op. cit., стр. 459).}, поддержанные твердостью Кюль-тегина и мудростью Тон'юкука, сыграли в этом отношении огромную роль, и не силой оружия, а мягкостью своего правления он вскоре привлек к себе большинство отпавших племен. Это последнее обстоятельство отмечено и орхонской надписью, где Бильге говорит:

"Дабы сохранились имя и слава турецкого народа, небо, дарующее ханам государства, поставило меня каганом".

"Я сел на царство не над богатым народом, я сел на царство над народом раззоренным, над народом жалким и нищим. Обсудив положение (государства) с братом моим Кюль-тегином, руководимый стремлением сохранить имя и славу народа, собранного (в государство) отцом и дядей, я ради турецкого народа не знал отдыха ни днем, ни ночью. С братом Кюль-тегином и двумя шадами я работал до полного изнеможения. Увеличивая турецкие владения, я избирал для сего мирные пути, и бродившие кругом племена, изнуренные, лишившиеся лошадей и имущества, вернулись ко мне. Чтобы поднять и обогатить этот народ я предпринял двенадцать походов: на север я ходил против огузов, на восток против народов кытай и татаби, на юг против китайцев, и так как на моей стороне были счастье и удача, да будет ко мне и впредь Небо благосклонно! то я дал жизнь гибнувшему народу, одел нагой народ, обогатил неимущий народ и малочисленный народ сделал многочисленным. Среди вассальных князей и мне подвластных племен я сеял добро; я правил ими милостиво. Живущих по четырем углам {Т. е. по четырем странам света.} я принудил к миру, я прекратил их вражду, и все они мне подчинились"...

Упоминаемые в надписи военные действия открылись в 720 году, притом на этот раз всецело по инициативе китайского правительства, которое с неудовольствием взирало на быстрое восстановление могущества Турецкой державы и обратное переселение на север турецких и телэских родов {См., например, St. Julien, op. cit., стр. 465, где говорится: "турки восстали (т. е. отложились) и различными дорогами бежали (на север). Ван Цзунь преследовал бежавших восточной дорогой, настиг их и перебил три тысячи человек".}.

Побудив басмалов напасть на турок с запада, хи и киданей с востока, оно обязалось выставить с своей стороны огромную армию, что и исполнило; но не рискнув перебросить ее через пустыню, оно тем самым свело на нет и весь план компании, так как кидани, видя нерешительный образ действий китайских войск, в свою очередь замедлили выступлением; что касается басмалов, то их борьба с Вильге-ханом окончилась потерей всего их экспедиционного корпуса, который, будучи обойден турками, успевшими даже занять в его тылу город Бэй-тин, должен был положить оружие и сдаться на милость победителя {Та часть надписи, которая должна была-бы говорить об этом военном эпизоде, сохранилась только отчасти, но в ней идет речь о карлуках. Заподозрить китайские анналы в неточности изложенных фактов конечно нельзя, ибо кому же было и знать, как не китайцам, с кем заключен был ими союз; к тому же только басмалы и могли отступать на Бэй-тин, ибо для карлуков западные склоны Алтаин-нуру были родными. Остается, таким образом, только предположить, что басмалы были в это время вассалами карлуков и действовали против турок с их согласия и, может быть, даже при деятельной их поддержке.}.

На обратном пути из Джунгарии {В надписи говорится, что, следуя днем и ночью, турецкие войска прошли через пустынную часть Бэй-шаня в семь суток. Путь, которым следовал турецкий отряд, нам, конечно, неизвестен, но при усиленном ходе, имея запасных лошадей, пройти пустыню в семь суток вполне возможно. Я прошел ее в десять дней, делая ежедневно около 32 верст (см. "Описание путеш. в Зап. Китай", III, стр. 156).} турки вторглись в Хэ-си, ограбили Дян-чжоу'ский округ {Надпись дает два названия местностей или городов - Чорак и Кэчин, которых достигли турки, пройдя пустыню. Последнее название напоминает монгольское Коши или Каши (несомненно--Хэ-си китайцев) и еще более Кашин или Акашин персидских историков.} и нанесли здесь жестокое поражение наскоро собранным китайским войскам. После этой победы, говорится в "Тан-шу", турки вновь стали могущественными, так как даже те из бежавших в 715--716 годах кочевников, которые еще оставались в Китае, поспешили вернуться на родину.

Что касается, наконец, киданей и хи (татаби), то об их столкновениях с турками китайские анналы не говорят. Известно, однако, что в 722 году они считались уже вассалами последних {St. Julien, op. cit., стр. 468. Согласно надписи, первое столкновение между хи (татаби) и турками должно было произойти в 720 году (см. Marquart, op. cit., стр. 54).} и что позднее, в 738 году, турки вмешались в вооруженный конфликт между китайцами и киданями и успешно сражались на стороне последних {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 466.}.

Этому событию, согласно данным турецкой надписи, предшествовало, однако, серьезное столкновение между обоими народами, которое и закончилось разгромом хн и киданей {Marquart, ibid., относит это столкновение к 730 году. Под этим же годом в "Ган-му" сказано: "Кэ-ту-гань убил Шао-цзу, поставил Цюй-ле государем и по соглашению с хи поддался туркам" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 465).}.

Если так, то это указывало-бы на то, что за предшедший период времени кидани и хи успели уже отложиться от турок. Тоже самое сделали они, повидимому, и непосредственно вслед за 733 годом, так как уже в 734 году мы видим Бильге-кагана вновь в войне с ними. Надпись в память этого последнего говорит, что его вторжение в пределы земель этих восточных народов сопровождалось истреблением людей и имущества, и что в одной лить битве их пало до тридцати тысяч человек. Так как кидани и хи вели кровопролитные войны не только с восточными турками, но и с. китайцами, притом почти одновременно на оба эти фронта, то следует думать, что они черпали свои силы в избытках подвластного им, может быть, населения далекой Маньчжурии. Во всяком случае, все эти войны, частые поражения и внутренние неурядицы как будто не умеряли вдруг об'явившейся воинственности этих племен, причинявшей одинаковое беспокойство и туркам и китайцам и заставлявшей их отдавать все свое внимание востоку,-- обстоятельство, которое не осталось без влияния и на одновременно развертывавшиеся события на западе Средней Азии.

Там наросла за это время новая сила -- Кара-тургешское ханство.

Су-лу {См. выше стр. 316.}, сумевший отстоять независимость кара-тургешских родов, не замедлил воспользоваться смутным положением дел в Турецком государстве, возникшим после убийства Мо-чжо. и овладел всей территорией бывшего Тургешского ханства {Он не решился, однако, порвать своих вассальных отношений к восточным туркам и до самой смерти Бильге-хана, с которым был связан узами брачного родства, поддерживал с ним мир и дружбу.}. В 717 году китайское правительство пожаловало ему княжеский титул, в 719 году признало каганом, но эти отличия не предотвратили пограничных столкновений, во время которых особенно сильно пострадало южное Притяньшанье (в 726 г.), откуда Су-лу увел в плен людей, угнал скот и вывез все хлебные запасы. В следующем 727 году Су-лу в союзе с тибетцами осадил Ань-си (Кучу), но был прогнан из-под стен этого города помощником наместника китайским сановником Чжао Гуй-чжэном {Chavaunes -- "Docum. sur les Tou-kiue occid.", стр. 82.}. Засим в течение нескольких лет Су-лу не тревожил китайцев, но в 735 году мир вновь был нарушен, и кара-тургеши вторглись одновременно в пределы Ань-си и Бэй-тина, где и оставались до тех пор, пока в 736 году наместник Гай Цзя-юнь не собрался наконец с силами изгнать их из области.

В это время в среде самих тургешей начались волнения, вызванные борьбой старшин" желтых и черных родов, во время которых Су-лу был убит. Это случилось в 738 году. Еще раньше скончались Кюль-тегин и Бяльге-хан, первый в 731-м, второй, отравленный одним из своих приближенных, в 734 году. Это были последние великие турки, после которых Турецкая держава просуществовала еще десять беспокойных лет и без особой борьбы уступила свое место новому, выросшему на ее развалинах государству -- Уйгурскому ханству.

Из числа этих десяти лет сравнительно спокойными были первые пять -- время правления И-жань-хана, сына Вильге. Но уже при его преемнике Вильге Кутдуг-хане начались раздоры в ханской семье, сопровождавшиеся насилиями и убийствами.

Вильге ТСутлуг но наущению своей матери По-фу казнил одного из шадов, своего дядю; тогда брат последнего убил его самого. Засим быстро сменились два хана, братья Вильге Кутлуг-хана, оба также убитые, на престол же вступил их убийца Гу-ду Шэ-ху-хан (в 741 г.), против которого тотчас же восстали уйгуры, карлуки и басмалы {Иакинф ("Зап. о Монг.", III, стр. 124--125) пишет, что этот союз образован был по мысли и при содействии китайцев.}, и войне с которыми он и погиб (в 742 г.). Тогда идыкут басмалов принял титул кагана, а князья карлуков и уйгуров об'явили себя западным и восточным яогу (шэ-ху); но турки не пожелали иметь своим каганом баомала и избрали на ханство Озмыш-тегина (У-су Ми-шэ), племянника Бильге-хана. Китайцы предложили ему помощь ври условии подданства, но вопреки мнению турецких князей он с негодованием отверг это предложение; не поддержанный засим этими последними, он под давлением басмалов и их союзников должен был бежать, был, однако, ими пойман и обезглавлен (в 744 г.) {Его голова была отправлена в Чан-ань и представлена императору в храме предков.}. Его место занял его младший брат Вай-мей-хан, но некоторая часть турок, ища выхода из создавшегося положения перешла на сторону идыкута басмалов. Этот момент китайцы нашли благоприятным для прямого вмешательства в турецкие дела, но их войска ограничились только разгромом одиннадцати турецких поколений а-бо да-ган'я {Або и да-гань -- титулы турецких должностных лиц. В "Тан-шу" (Chavannes, op. cit., стр. 164; ср. Schlegel -- "Tägin et Tore" в "T'oung Pao", 1896, VII, стр. 158) приводится следующий список титулов высших турецких сановников в порядке их постепенности: ша (шад) -- главноначальствующий военными силами отдельного племени, шэ-ху (ябгу)₎ кюе-чуа (кульчур), а-бо, сы-ли-фа (сулибат?), ту-дунь (тутунбат?), сы-гань, янь-хунь-да, се-ли-фа и да-гань (таркан). Сверх того были титулы дэ-лэ (торэ) и тэ-гинь (шегин), равнозначущие с русским князь. Разница между обоими титулами, по мнению Schlgel'я, заключалась в том, что первый титул принадлежал сыновьям и братьям кагана по рождению, второй же жаловался каганом за выдающиеся военные заслуги. Следует, однако, иметь в виду, что титул торэ встречается преимущественно у уйгуров, тегин же у восточных турок. По поводу титула тэ-гинь проф. Васильев ("Орхонские памятники", стр. 2) приводит гипотезу Елюй-Чжу, писателя первой половины XIII века, что турецкое слово тэ-гинь ничто иное, как искаженный китайский титул тай-цзы, дававшийся сыновьям императора. Соглашаясь с этим мнением, цзун-ли-ямынь в исторической справке, составленной им по поводу орхонских надписей (loc. cit., стр. 9), с своей стороны замечает, что и позднейший монгольский титул тайчжи (тайши) имеет то же происхождение.

В данном случае следовало-бы, вероятно, читать: одиннадцать поколений, находившихся под управлением а-бо и да-ган'я (таркана).}, живших к востоку от гор Саханэй {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в древн. врем.", 1, 2, стр. 339. St. Julien, op. cit., стр. 474, переводит это место иначе: "китайским войскам предписывалось опереться на гору, которую опоясывала река Ca". Р. Ca нам, однако, так же мало известна, как и гора Сахэнэй.}, все же остальное довершили уйгуры. Их князь Пэй-ло измениически напал на И-си хана, идыкута басмалов, и убил его {St. Julien, op. cit., стр. 474; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 339. В другом месте у последнего автора (стр. 439) говорится, однако, что идыкут успел бежать сначала в г. Бэй-тин, а затем и в Чан-ань.}, затем захватил в плен и Бай-мей-хана и, отрубив ему голову, отослал ее в Чань-ань. Сделав таким путем свободным турецкий престол {В надписи "Селенгинского камня" падение Турецкой державы отнесено к более раннему времени: "Озмыш-тегин сделался ханом. В 743 году я (Моюн Чур) двинулся в поход. Второе сражение я дал туркам шестого числа... месяца... Озмыш-тегина я взял в плен, его супругу я взял себе. Династия турок с этой поры была уничтожена".}, он в 745 году сам его занял, нем и положил основание новому государству -- Уйгурской монархии {При этом часть турецкого народа, не пожелавшая помириться с совершившимся, имея во главе По-фу, вдову Бильге-хана, откочевала на юг, где и приняла китайское подданство.}.

Турецкая держава, как таковая перестала существовать, но турки -- народ в составе других государств продолжали еще долго удерживать свое имя, что доказывается их посольствами, время от времени прибывавшими в Китай. Последнее из них упоминается в китайских анналах под 941 годом, а затем, в "Бянь-и-дянь" {St. Julien, op. cit., стр. 476--477.} говорится: "турки до крайности ослабели; к тому же они очень редко стали появляться в столице, что и было причиной, что имена их князей не попали в историю".

Несколько позднее закончило свое существование Кара-тургешское ханство.

После убийства Су-лу (в 738 г.), князь Ду-мо-чжэ, действовавший до того в полном согласии с Мо-хэ да-ган'ем (тар-каном) {Китайские анналы приписывают этим князьям убийство Су-лу.}, неожиданно перешел на сторону черных родов, об'явил каганом Ту-хо-сяня Гу-чжо, сына Су-лу, и соединившись с Эр-вэн-тегином, комендантом города Талае {Находился на месте или близь современного Аулиз-ата (см. Бартольд -- "Отчет о поездке в Среднюю Азию с научною целью", стр. 16--17).}, напал на Мо-хэ таркана. Тогда последний обратился за помощью к китайскому наместнику в Ань-си и правителям Ташкента и Кеша. Гай Цзя-юнь, подкрепленный контиигептами войск этих князей, настиг Ту-хо-сяня Гу-чжо в Суй-е, нанес здесь ему поражение и, захватив его в плен, отправил в Чан-аиь. В то-же время другой китайский полководец, кашгарский инспектор Фу-мын Лин-ча при поддержке войск правителя Ферганы взял город Талас и, захватив здесь Эр-вэй-тегина, отрубил ему голову.

Последствием этих побед было утверждение Мо-хэ таркана тургешским ханом с отделением, однако, от него ну-ши-би и остальных племен союза ду-лу, управление коими вверено было Ашина Синю, сыну Ашина Хуай-дао {См. выше стр. 308.}. Впрочем, последний в течение нескольких лет лишь номинально числился правителем "десяти родов", когда же, наконец, решился расстаться со службой при чаньаньском дворе и отправился на запад, то был схвачен и убит в городе Гюй-лань {Chavannes, op. cit., стр. 85. У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 372,-- Дань-лань.

Гуй-лань это -- Кулан арабских писателей, находившийся, по мнению Томашека (см. Барнюлъд, op. cit., стр. 31) на месте современного поселка Тарты, к востоку от г. Аулиэ-ата.} ташкентским правителем князем Мо-хэ-ду, поспешившим тут-же об'явить себя каганом; но ханствовать ему не пришлось, так как по распоряжению Фу-мын Лин-ча он был задержан китайцами и казнен.

Засим известия о тургешах становятся очень скудными и отрывочными. Известно лишь, что в 742 году тургешским ханом был уже не Мо-хэ таркан, а Эль-этмиш Кутлуг Вильге {Chavannes -- "Notes additionnelles sur les Tou-kiue occidentaux", отд. Ott., стр. 71. Он утвержден был в этом звании в 744 году.}, князь одного из черных родов {Ко времени его управления ханством относится взятие и разрушение бэй-тинским наместником Ван Чжэн-сянем города Суй -- в (в 748 году). Какие причины побудили китайцев так жестоко расправиться с этим городом--нам неизвестно, но что в эту эпоху оба китайских наместника принимали деятельное участие в политических событиях Западного При-тяньшанья, это явствует из их вмешательства в вооруженный конфликт между Шашем и Ферганой (см. Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 200). Став на сторону последней, китайцы казнили шашского владетеля (Иакинф, op. cit., III, стр. 244), но засим Гао Сянь-чжи, преследуемый арабским полководцем Зияд б. Салихом, призванным сыном казненного, должен был отступить к городу Таласу (Hirthy op. cit., стр. 71), где в 751 году и потерпел жестокое поражение.}, и что в 753 году черные роды избрали князя Дын-ли И-ло Ми-шэ своим ханом. В 756 году тургеши вновь разделились и в течение нескольких лет, поставив у себя ханов, истощалы свои силы в междоусобной воине. В 766 году часть их должна была подчиниться карлукам {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 372. Ср. Chavannes -- "Docum. sur les Tou-kiue occid.", стр. 86, где сказано, что занятие карлуками территории "десяти родов" произошло непосредственно вслед за периодом чжэ-дэ, т. е. после 757 года.}, другою же их частью овладели уйгуры.

ГЛАВА VI.

Период быстрой смены господствующих народностей.

(с 745 года до половины XII века).

Уйгурское ханство, занимая территорию между Большим Хинганом на востоке {Сказано до кочевий шивэйских племен. Эти последние занимали в это время часть бассейна р. Сунгари. Bretschneider ("Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources", I, стр. 213), ссылаясь на "Вэй-шу" и "Тан-шу", пишет, что ши-вэй жили около озера Байкала. То же повторяют Радлов ("К вопросу об уйгурах", стр. 92) и Д. Позднеев ("Исторический очерк уйгуров", стр. 66). В "Вэй-шу", в отделе об инородцах, о ши-вэй сказано: "владение У-цзи находится к северу от Гао-гюй-ли (Кореи), Ши-вэй на тысячу ли к северу от У-цзи" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 361). В географическом отделе "Цзю Тан-шу" говорится: "все шивэйские племена обитали на северо-востоке от Лю-чэн-сяня, округа Ин-чжоу, отдаленнейшие из них на расстоянии 6000 ли, ближайшие 2000 ли" ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 229). Эти выписки, вопреки заметке Бретшнейдера, указывают не на Забайкалье, а на Маньчжурию, как родину шивэйских племен. Еще яснее указание "Бэй-шы" (Иакинф, op. cit., II, стр. 93), помещающей страну Ши-вэй в долине большой, текущей с севера, реки Най, несомненно -- Нонни. Тем страннее читать у Васильева ("История и древности восточной части Ср. Азии", стр. 31--32), отсылающего читателя к Иакинфу, что "ши-вэй было общим названием всех обитателей не только нынешней Даурии и владений Цэцэн-хана в Халхе, но и всех земель в нашей Забайкальской Сибири, включая, может быть, и Якутскую область", ибо во всех перечисленных им областях нет ни одной большой (шириной до четырех ли) реки, текущей с севера на юг, да и вообще такой вывод не может быть сделан из китайских данных о стране Ши-вэй, опубликованных Иакинфом.} и Алтаем на западе {Chavannes и Pelliot ("Un traité manichéen retrouvé en Chine" в "Journ. Asiat.", 1913, стр. 265) западную границу Уйгурии проводят по р. Или, что уже потому ошибочно, что западной Джунгарией владели в это время карлуки.}, на юге простиралось до подгорий Иаь-шаня, что видно из следующего места "Тан-шу": "Пэй-ло жил на юге, на землях, которыми в прежнее время владели восточные турки {Вероятно, здесь идет речь о территории, занятой ныне монголами урат и тумэт.}, тогда же пало Турецкое государство, он переселился на север и поставил свой стан между горой У-дэ-гянь (Утукен) и рекой Гунь", т. е. Орхоном. Что касается севера, то Саянское нагорье стало достоянием уйгурских ханов лишь в 758 году {Иакинф, op. cit., стр. 391, 449.}, да и то на короткое время. Таким образом, своими размерами оно значительно уступало Турецкой державе, уступало ей несомненно и в силе, ибо не все даже телэские племена вошли в его состав {Радлов, op. cit., стр. 92, пишет: "колена пу-гу, хунь, ба-е-гу тун-ло, сы-ге, и ки-би сохранили свою самостоятельность". Поводом к такому заключению послужило, повидимому, следующее место книги о. Иакинфа ("Собрание свед. о народ., обит, в Ср. Азии в др. вр.", 1, 2, стр. 383): "в числе их (т. е. девяти родов уйгуров) не полагаются Пу-гу, Хунь, Ба-е-гу, Тун-ло, Сы-ге, Ки-би; сии шесть домов были равные с уйгурами", но оно имеет совершенно иное значение. Тем не менее существуют указания, что если не все, здесь перечисленные, то некоторые из телэских племен оставались под властью Китая и после 745 года. Так, в "Тан-шу" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 386) говорится: "Уйгурский хан Гэ-ло (Моюн Чур), соединившись с Го Цзы-и, разбил тун-ло", входивших в состав инородческой массы, поднявшей восстание под предводительством Ань-Лу-шаня, "при Желтой реке". Засим, под 842 годом там-же читаем: "Мянь и Ши Хун с кочевыми из поколений ша-то и ки-би... вступили в сражение с уйгурами и разбили их" (Иакинф, op. cit., 1, 2. стр. 422). Наконец, в "Ган-му" (Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 400) сказано, что Хуай-энь, владетельный князь племени пу-гу, сражался на стороне китайцев, не будучи в то же время в подчинении у уйгурского хана.},тем не менее в его жизни был период такого могущества, перед которым преклонился даже Китай в лице его императоров: Дай-цзун, тогда наследник престола, на коленях вымаливал у Моу-юй-хана пощаду столице, его сын, впоследствии император Дэ-цзун, за отказ коленопреклоненно приветствовать хана поплатился пятидневным арестом и муками жажды, его же полководцы Вэй-кюй и Вэй Шао-хуа, выразившие протест, умерли под батогами.

Пэй-ло, царствовавший под именем Кутлуг Былые Кюль кагана, умер в 747 году {Эту дату дает Рамстедт. ("Труды Троицкос.-Кяхт. отд. Приам. отдела И. Русск. Геогр. Общ.", 1912, XV, I, стр. 48), опираясь на "Селенгинскую надпись". См. также idem -- "Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord-Mongolei", 1913, стр. 48. Schlegel ("Die chinesische Inschrift auf dem uigurischen Denkmal in Kara Balgassun", стр. 3, 30) относит смерть Пэй-ло к 746 году. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 384, дает более раннюю дату: февраль 745 года. Наоборот, Bretschneider, op. cit., 1, стр. 240, и, согласно с ним, Д. Позднеев, op. cit., стр. 66, возводят на ханский престол Моюн Чура в 756 году. J. Marquart -- "Ueber das Volkstum der Komanen" в "Abhandlungen der k. Gesellsch. der Wissenschaften zu Göttingen", philolog-hist. Kl., neue Folge, 1914, XIII, I, стр. 61, также считает годом смерти Пэй-ло (Bojla) 746 г.}. Ему наследовал его сын Моюн Чур {Эта Шлегелевская транскрипция китайского Мо-янь-чжо считается P. Pelliot ("А propos des Comans" в "Journ. Asiat.", 1920, Avr.-Juin, стр. 153, сноска) неправильной, как равно и транскрипция Боюн-чур, предложенная Marquat'ом; более близкой он считал бы Баян-чур, но в виду сомнений, которые вызывают эти транскрипции, он находит более правильным остаться при китайском Мо-янь-чжо.} (Мо-янь-чжо), принявший титул Тэнгридэ-болмыш Иль-итмиш Бильге-кагана.

Китайцы аттестуют его отважным и искусным полководцем. Таким рисует его и надпись "Селенгинского камня".

Согласно этой надписи, вступление его на престол сопровождалось смутами, ибо часть народа -- "восемь огузов и девять татар" от него отложилась, об'явив своим каганом старшего его сына Тай Бильге-тутука {Селенгинская надпись умалчивает о том, кто таков был Тай Бильге-тутук; но так как в "Тан-шу" говорится, что старший сын Моюн Чура был казнен вследствие содеянного им преступления, то отсюда Рамстедт, loc. cit., стр. 48, делает естественный вывод, что этот "именитый преступник" и был Тай Бильге-тутук.}.

Последующие события в надписи изложены настолько подробно, что дают возможность восстановить следующую картину борьбы отца с сыном.

Разбив Тай Бильге-тутука, Моюи Чур во внимание к тому, что "восемь огузов" были его собственным народом, ограничился наложением на них только взыскания (пени) {Рамстедт переводит: "наложил на них наказание".}; но этот милостивый поступок не возымел желанного действия: "восемь огузов" не перешла и А его сторону, и военные действия возобновились. Результат их был снова неблагоприятен для бунтовщиков, и, разгромив их кочевья, Моюн Чур на этот раз наказал их строже, угнав скот и лошадей и уведя в полон их жен и дочерей. Но видно глубока была преданность огузов своему кагану, ибо и этот суровый урок не повлиял на их решение итти по избранному пути до конца. Остался без ответа и новый призыв Моюн Чура сложить оружие. Он послал им сказать: "Из-за низости Тай Вильге-тутука, из-за низости немногих князей, ты, мой черный народ, идешь на погибель... Но ты не должен страдать, и ты не умрешь, если передашь мне свою поддержку и силы". Он назначил им продолжительный срок для принятия соответственного решения, но прошли положенные два месяца, и борьба возобновилась, на этот раз решительная и беспощадная {Заключаю это из следующих слов надписи в переводе Рамстедта: "от врагов я был свободен и освобожден", т. е. очевидно: покончив с врагами, я почувствовал себя на свободе.}. Огузы были побеждены {О конечной судьбе бунтовавших огузов надпись не говорит; равным образом умалчивает она и о судьбе, постигшей Тай Бильге-тутука.}. Поплатились и токуз-татары: часть их принуждена была ему покориться, часть бежала к киданям {Это, впрочем, только догадка Рамстедта.}; впрочем, как видно из дальнейшего, разгрому подверглись далеко не все их кочевья.

Покончив с восстанием Тай Бильге-тутука {В 749 году (см. Ramsstedt:-- "Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord-Mongolei", стр. 50).}, Моюн Чур обратил оружие против внешних своих врагов. В 750 году он присоединил к своим владениям земли чиков {См. выше стр. 311.}, в следующем окончательно покорил токуз-татар. В тоже время против него образовалась, поддержанная, повидимому, внутренними его врагами, сильная коалиция соседних народов, в числе коих надпись называет: только что покоренных чиков, киргиз, карлуков, тургешей и басмалов {Рамстедт, op. cit., стр. 44, переводит название одного из племен, ставшего равным образом во враждебные отношения к уйгурам, словами -- "Три Святых". Я предпочитаю оставить белое место, чем приводить такое племенное название.}. Борьба с ними, в общем победоносная, и заполняет все последующие годы царствования Моюн Чур'а, ибо хотя он и покорил басмалов и карлуков в 755 году {Точнее было-бы сказать до 755 года. См. Рамстедт, loc. cit., стр. 46.}, но с киргизами, согласно "Тан-шу" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 449.}, сумел справиться только в 758 году, т. е. едва за год до смерти.

Моюн Чуру довелось сыграть выдающуюся роль во внутренних делах Китайской империи, потрясенной восстанием Ань Лу-шаня.

Это восстание нанесло сильнейший удар престижу Таиской династии и настолько обессилило империю, что последняя в борьбе с своими внутренними и внешними врагами долгое время не в состоянии была обходиться без чужой помощи. Последнюю охотно оказывали ей уйгурские ханы, по это сразу же поставило ее в зависимое от кочевников положение, которое оказалось еще более тяжким, чем в Цзелиево время {См. выше стр. 244 и след.}.

Если не почву для восстания, то в значительной мере благоприятные для него условия, создал никто другой, как император Су-цзун своей неосторожной окраинной политикой, приведшей к возрождению стремлений к сепаратизму там, где они, казалось, должны были давно заглохнуть.

В 742 году, для охраны империи от кочевников, северные и западные участки ее внешней границы были разделены на военные округа (цзе-ду) {В Притяньшаньском крае были изменены лишь названия Ань-си ду-хо-фу и Бэй-тин ду-хо-фу на Ань-си и Бэй-тин цзе-ду, причем и управление этими округами осталось в тех же городах, т. е. в Куче и Бишбалыке. Реформу эту в Джунгарии Иакинф, op. cit., III, геогр. указ., стр. 11, относит впрочем к более раннему времени, а именно, к 733 году. Засим, из провинции Хэ-си образовано было Хэ-си цзе-ду с центром в Лян-чжоу; далее же на восток вдоль северной границы следователи: Шо-фан цзе-ду с центром в Лин-чжоу, Хэ-дун (управление в г. Тай-юань-фу), Фань-ян (в г. Ю-чжоу) и Пин-лу (в г. Ин-чжоу). Остальной затем участок государственной границы был разбит на три цзе-ду: Лунчо (в г. Шань-чжоу), Гин-нань (в г. И-чжоу) и Лин-нань (в г. Гуан-чжоу-фу).}. Так как основную массу населения этих округов составляли военнообязанные инородцы, то на должности окружных начальников (цзе-ду-шэ) стали назначаться преимущественно родовые старшины этих последних. Су-цзун, стремясь выработать из них надежных служилых людей и привязать к трону, значительно увеличил отпускавшиеся в их распоряжение суммы {Окружные начальники обязаны были держать наготове 490 тысяч пограничных войск и 80 тысяч лошадей. До 713 года содержание пограничных гарнизонов обходилось казне в 2 миллиона кусков шелковых тканей, после же реформы в 10.200.000 кусков и 690 тысяч ху (ху равен был приблизительно 6 четверикам) хлеба. По тому времени эти издержки были огромными.} и сделал их должности наследственными. Но расчеты его не оправдались: почувствовав себя вне постоянного правительственного контроля, находясь во главе значительных масс вооруженного народа, окружные начальники очень скоро переступили грань, отделявшую правительственного чиновника от владетельного князя, и, перестав считаться с центральным правительством, новели каждый свою особую окраинную политику. Таким образом на гранях империи за ее счет образовался очень скоро ряд крупных феодов, с которыми танскому правительству довелось очень скоро считаться.

Ань Лу-шань, хунн родом {Кажется, Ань Лу-шань -- последний хунн, о котором говорится в китайской истории.}, был одним из таких окружных начальников. В 741 году {Т. е. за год до общей реформы.} он был назначен главноуправляющим (Цзе-ду-шэ) в Ин-чжоу {Это -- древний Лун-чэн, близь которого находились некогда могилы хуннских князей. См. выше стр. 85.}. Благодаря подкупам, в 747 году он получил в управление второй округ Фань-ян, а затем в 754 году и третий -- Хэ-дун. Об'единив таким образом иод своим управлением огромную территорию от Ляо-дун'ского залива до Ордоса, он вскоре затем добился и очень важного для его целей поста -- заведующего казенными табунами. При всей своей ловкости {Китайцы характеризуют его искусным лицемером и тонким льстецом.} он все же не мог скрыть подготовлявшегося им восстания, был заподозрен в измене и вызван в Чан-ань. Там, однако, он сумел не только оправдаться, но и добиться высочайших наград для 2500 высших своих офицеров, а равно крайне важного для него разрешения заменить на 32 высших должностях китайских чиновников инородцами. Тем не менее он понял, что этот успех при дворе был последним, и что в дальнейшем ему не на что уже больше рассчитывать. Поэтому, возвратившись в Фань-ян, он быстро созвал под знамена армию в 150.000 человек и поднял восстание.

Императорское правительство оказалось в критическом положении.

В Тайскую эпоху Китай вел все свои войны войсками, набранными преимущественно среди инородцев, т. е. главным образом теми силами, которые оказались в распоряжении Аиь Лу-тпаня или же при первом его успехе готовы были ему передаться. Впрочем, нашлись и преданные Танам князья, которые поспешили явиться на защиту престола; но приведенные ими отряды были невелики и не могли спасти положения; рассчитывать же на войска Ань-си, Бэй-тина, Хэ-си и трех западных округов было нельзя, так как попыткой снять гарнизоны на западе сейчас же воспользовались тибетцы, поспешившие занять без боя часть Сы-чуани, восточную Гань-су и бассейн Сининской реки. При таких условиях императору Су-цзуну не оставалось другого выхода из создавшегося положения как обратиться за помощью к уйгурскому хану.

В китайских летописях говорится, что вспомогательные войска прибыли в Китай не только с севера, из Монголии, но и из западных владений: хотанский князь выставил пятитысячный корпус, Ли Сы-е, бывший наместник в Бэй-тине, привел войска из Западного Туркестана, и в их составе, будто-бы, даже отряд арабов {Gaubil -- "Mémoires concernant l'histoire, etc., des Chinois", XVI, стр. 67, 71; de Mailla, op. cit., VI, стр. 261, 264; Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 384.}. Наконец, были мобилизованы также и южные инородцы. Но все эти силы собрались под китайскими знаменами уже после того, как обе китайские столицы, Чан-ань и Ло-ян, были взяты Ань Лу-шанем, успевшим к тому времени об'явить себя императором.

Несмотря на большой исторический интерес, который представляет последующая борьба с Ань Лу-шанем, оказавшимся плохим полководцем {Впрочем, он стал в это время быстро слепнуть, что и вынудило его передать высшее командование в другие руки. Этим об'яняется, может быть, последующий неуспех его дела.}, подробное ее изложение не входит с задачу настоящей книги; поэтому я ограничусь лить указанием, что поднятое им восстание было сломлено в течение 757 года силами главным образом уйгуров, что в том же году обе столицы были возвращены империи, и что оттесненный на север, в Фань-ян, Ань Лу-шань не мог справиться с революционным движением в рядах своих приближенных и нал жертвой их заговора (в 757 году). Но его министры, сплотившиеся вокруг его сына Ань Цин-сюй'я, продолжали его дело и успели даже в 759 году нанести правительственным войскам под Сян-чжоу {Ныне город Кай-фын провинции Хэ-нань (?).} сильное поражение; затем, однако, Цин-сюй был окружен императорской армией в городе Е-чэн {Лежал в двадцати ли к западу от современного уездного города Лин-чжан провинции Хэ-нань.} и хотя и был освобожден своевременно подоспевшими войсками полководца Шы Сы-мина, но последний, видя полную его бездарность, схватил его и казнил, себя же об'явил императором государства Янь (в 759 году).

Последовавшая засим борьба с Шы Сы-мином, пользовавшимся заслуженной репутацией талантливого вождя, приняла очень скоро неблагоприятный для китайского правительства оборот, и город Ло-ян был вторично потерян. Это заставило китайский двор вновь обратиться за помощью к уйгурам. Но в это время Шы Сы-мин был убит своим сыном Шы Чао-и, что в значительной степени облегчило задачу китайского правительства: Чао-и, вынужденный бежать из Ло-яна на север, был настигнут, разбит и в порыве отчаяния, покинутый всеми, покончил жизнь самоубийством (в 764 году).

Эти междоусобные войны сопровождались неслыханными жестокостями. О них красноречивее всего говорят следующие цифры: в 754 году население Китайского государства исчислялось в 53 мил. душ обоего пола, десять же лет спустя, в 764 году, после того, как голова Шы Чао-и была вывешена в клетке, всего лишь в 17 милл.! {Об'яснение этому чрезмерному уменьшению цифры населения Китайской империи следует искать не только в кровавых событиях пережитой эпохи, но и в сокращении ее территории.}. "В селениях не оставалось ни одной целой хижины", говорит нам китайская летопись, "и жители вместо одежды прикрывались листами бумаги" {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 398.}. В довершение всех бед в западные пределы империи вступили тибетцы и почти без сопротивления заняли области Хэ-си и Лун-ю (в 763 году) {Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 176.}.

В этом страшном разгроме империи приняли не малое участие и союзники китайцев -- уйгуры. Они грабили города, уезды и области; провиант забирали без счета и меры; за малейшее сопротивление грабежу избивали население без жалости: "бесчеловечнее мятежников поступали" {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", l. с.} и "когда", говорится далее в "Тан-шу", "вступили, наконец, в столицу (Ло-ян), то предали и ее разграблению {С разрешения впрочем императора. В "Синь Тан-шу" (Д. Позднеев, op. cit., стр. 79) говорится: "После того, как уйгуры исторгли из рук бунтовщиков восточную столицу, император приказал сказать им, что земля и народ должны быть возвращены ему, а богатства и пленницы пусть достанутся победителям". Впрочем согласие это было, повидимому, вынужденным, ибо далее говорится: "Е-ху после победы над мятежниками все хотел предать грабежу"... См. также de Mailla, op. cit., VI, стр. 268--269.}; жители столицы бежали в ближайшие буддийские монастыри, но они и там их настигали и избирали". Так было перебито свыше десяти тысяч человек, причем погибли в пламени и монастыри. "Тогда старики поднесли им 10.000 кусков шелковых тканей и только этим спасли то, что еще оставалось неразграбленным в городе". Примеру уйгуров следовали и правительственные войска, прибывшие из военного округа Шo-фан и состоявшие главным образом из тех же кочевников. От их грабежей пострадали целые области, в особенности же округа Жу-чжоу и Чжэн-чжоу {Оба эти округа сохранили доныне свои названия.} в провинции Хэ-нань.

Кто-бы, однако, ни громил Китай, события 756--764 годов нанесли его могуществу настолько сильный удар, что понадобились века, чтобы залечить его раны. Вынужденный с этого времени отрешиться от мировой политики, он замкнулся в себе, и конец VIII века--это постепенная ликвидация китайских политических успехов предшедшего времени.

Изложенными событиями бедствия Китая не ограничились. В 765 году восстал талантливейший из китайских полководцев, бугуский (пу-гу) владетельный князь Хуай-эиь, успевишй многократно доказать свою беззаветную храбрость и верность престолу, потерявший в войнах с врагами империи 46 человек своих родственников и не задумавшийся казнить своего родного сына за то только, что тот предпочел плен -- смерти в бою. В восстании он искал спасения от неминуемо ожидавшей его казни по наветам евнуха {Сам Хуай-энь в письме, адресованном императору, обвинил себя в шести "преступлениях", как он иронически назвал главнейшие свои услуги государству, малейшая из которых заслуживала-бы вечной признательности китайского народа.}.

Хуай-энь вступил в соглашение с уйгурами и тибетцами {В "Биографии Го Цзы-и" упоминаются кроме того дансяны, хунь, цяны (какие цяны имеются здесь в виду -- сказать трудно) и ну-ла (?); приславшие свои вспомогательные отряды Хуай-зню; в "Истории Тибета и Хухунора", I, стр. 179, в числе союзников Хуай-эня упомянуты сверх того и тогоны.}, но вскоре после того, как союзники вторглись в пределы Китая, скоропостижно скончался. Смерть эта порвала единственную связь, существовавшую между обоими народами, и облегчила китайцам задачу втравить их в борьбу между собою. "Биография Го Цзы-и" приписывает переход уйгуров на сторону китайцев тому нравственному влиянию, которое на них имел этот государственный деятель. Что, однако, одного этого влияния оказалось недостаточно для того, чтобы склонить уйгуров к измене тибетцам, об этом свидетельствуют те сто тысяч кусков шелковых тканей, которые были им выданы в подкрепление доводов Го Цзы-и {Другим и едва-ли не главным поводом к переходу на сторону китайцев послужили для уйгуров их распри с тибетцами на почве первенства в командовании (Иакинф -- "История Тибета и Хухунора", I, стр. 181).}. Да и было-бы странно, если бы уйгуры того времени, воспитавшиеся на безнаказанных грабежах {Китайские анналы этого времени пестрят фактами самого дикого грабежа и безмерной наглости уйгуров, не стеснявшихся даже в столице отбирать среди бела дня у проезжих их лошадей, хватать на улице и уводить к себе девушек и т. д. Между прочим, под 469 годом рассказывается, что и ханские послы не утерпели перед возможностью ограбить Хун-лу-сы (буддийский монастырь) и прилегавшее к нему селение, причем высланные им навстречу китайские чиновники не могли им в этом помешать, так как взамен они "безумно требовали золота".} и научившиеся дорогой ценой продавать свои услуги Китаю, вдруг пошли-бы проливать свою кровь ради торжества каких-то отвлеченных принципов. Насколько же строго блюли они свои интересы, это доказывает их набег в 778 году на округ Бин-чжоу, предпринятый в отместку за отказ китайского правительства оплатить все количество пригнанных ими лошадей договорным числом кусков шелковых тканей {Это была скрытая подать, которую обязалось ежегодно вносить китайское правительство; но в 778 году уйгуры вдруг пригнали 10.000 голов большей частью очень плохих лошадей, потребовав за них 400.000 кусков шелковых тканей -- количество, которое китайское правительство не в силах было выдать, не отягощая без меры народ; оно согласилось принять только 6000 лошадей, что и дало повод к конфликту.}.

С помощью уйгуров тибетцы были изгнаны из Китая, по война с ними не прекращалась до 781 года, когда утомившиеся противники решили, наконец, заключить договор, в основание которого легли некоторые территориальные уступки, сделанные китайцами, и согласие последних на признание Тибета равной с Китаем державой {Иакинф, op. cit., I, стр. 188 и след.}.

К этому времени официально Западный край все еще находился под властью Китая, так как в городах Ань-си, Бэй-тине и Си-чжоу, начиная с 755 года отрезанных от Китайской империи, продолжали каким-то чудом держаться китайские гарнизоны; фактически же он давно уже принадлежал: на северо-западе карлукам, которые в 766 году овладели почти всей территорией бывшего Тургешского ханства, на северо-востоке уйгурам и к югу от Тянь-шаньской магистрали тибетцам, что можно заключить из следующих указаний китайских анналов: во-первых, ша-то, кочевавшие в окрестностях Бэй-тина, хотя и имели опору в этом городе, тем не менее считались данниками уйгуров, и, во-вторых, гэ-лу {Никаких данных, которые-бы указывали на принадлежность этого племени или рода к той или другой этнической группе, я не нашел в литературе, трактующей об истории и географии Средней Азии: всего, однако, вероятнее, что это одно из турецких племен, позднее других спустившееся в Джунгарию с Алтайско-Саянского нагорья. Оно управлялось князем с титулом ябгу (шэ-ху), что видно из следующего места "Тан-шу" (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", 1, 2, стр. 449): "жену свою, дочь гэ-лу'ского шэ-ху, об'явил ханшей". Васильев (см. Radloff) -- "Die alttürk. Inschr. der Mong.", III, 1895, стр. 289, 290) полагает, что гэ-лу -- карлуки; того-же мнения придерживаются: Schlegel -- "Die chin. Inschr. auf dem uigur. Denkm. in Kara-Balgassun", pass., и Breischneider -- "Mediaeval researches from Eastern Asiat. Sources", I, стр. 28, сн. 48. В XIII веке они еще жили где-то в пределах Алтайского нагорья (см. Bretschneider, ibid.], О племени гэ-лу упоминается и на уйгурском памятнике орхонской группы (см. Васильев--"Орхонские памятники", стр. 25--26).}, бай-янь {И по отношению к этому племени или роду, который я также отношу к числу турецких, я не нашел указаний в китайской исторической литературе.} и другие турецкие роды, подвластные также уйгурам и кочевавшие, вероятно, где-либо по соседству, так как явились пособниками тибетцев при взятии Бэй-тина, тайно были преданы этим последним {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 412.}, чего не могло-бы случиться, если-бы тибетцы не господствовали в это время в Притянь-шанье; да, наконец, и по ходу событий нельзя предположить ничего другого.

В 790 году {У Иакинфа, op. cit., 1, 2, стр. 455, событие это ошибочно отнесено к 794 году.} ша-то были покорены тибетцами. С их помощью Бэй-тин был взят {У de Mailla, op. cit., VI, стр. 354, взятие тибетцами Вэй-тина отнесено к 790 году; у Degaignes, op. cit., II, стр. 23,-- к 791 году.}, уйгурские же войска, спешившие ему на выручку, отражены. Китайский окружной начальник Ян Си-гу бежал в Си-чжоу, но после того, как уйгуры вновь были разбиты тибетцами и принуждены были отступить на восток, отбиваясь от преследовавших их гэ-лу, он в припадке отчаяния наложил на себя руки.

Тибетцы, повидимому, не закрепили за собой южной Джунгарии; но, покидая ее, они увели за собой и ша-то, которых поселили в Хэ-си, к северу от города Гань-чжоу.

Внутренний кризис, переживавшийся в то время уйгурами, помешал им силой оружия воспрепятствовать этому переселению; но они не забыли своих поражений и, как только обстоятельства позволили, не только вернули утраченное, вновь покорив гэ-лу, но и отняли у тибетцев город Лян-чжоу в Хэ-си. Поражения, которые понесли при этом тибетцы, были приписаны ими измене ша-то. Действительно, среди последних стало замечаться брожение, когда же тибетцы задумали перевести их на новые места, вглубь страны, на правый берег Желтой реки, оно перешло в открытый бунт, выразившийся в их бегстве на восток, под защиту китайцев. Это случилось в 808 году.

Посланный в догонку тибетский отряд хотя и нанес ша-то ряд поражений, но не мог их остановить, после чего остатки их добрались до Ордоса, где и были поселены в округе Янь-чжоу, к востоку от Лин-чжоу, но засим местность эта по ее близости к тибетской границе признана была для них не подходящей, и они были переведены частью на северо-восток от Желтой реки, в долину Дин-сян, частью еще далее на восток, где им и вверена была охрана прохода Хуан-хуа-дуй в Да-тун-фу {Впоследствии один из шатоских князей овладел императорским престолом, основав династию Хэу Цзинь (937--947; см. de Mailla, op. cit., VII, стр. 319--384). Эта династия была свергнута шатосцем же Лю-чжи-юанем, давшим своей династии наименование Хэу-Хань (947--951; см. de Mailla, ibid., стр. 385--422).}.

Высшего могущества Уйгурская держава достигла при двух преемниках хана Пэй-ло, его сыне и внуке {Д. Позднеев, op. cit., стр. 67, называет И-ди-гяня не внуком, а сыном хана Пэй-ло; ср. однако Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 393; idem -- "Зап. о Монголии", III, стр. 140.}, Моюн-Чуре (747--759) и И-ди-гяне (759--779), принявшем по восшествии на престол имя Бугу {Schlegel, op. cit., стр. 32; Marquart -- "Guwaini's Bericht über die Bekehrung der Uiguren" в "Sitzungsber. d. k. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1912, XXVII, стр. 487; idem -- "lieber das Volkstum der Komanen" в "Abhandlungen der k. Gesellsch. der Wissenschaften zu Göttingen", philolog.-hist. Klasse, neue Folge, 1914, XIII, 1, стр. 59 (759--780).} и титул Тэнгридэ кут болмыш киттут тэнгмыш алп кюлюг бильге кагана {Schlegel, op. cit., стр. 128; у Chavannes и Pelliot -- "Un traité manichéen retrouvé en Chine" в "Journ. Asiat.", 1913, стр. 211.--Тэнгридэ кут болмыш иль тутмыш алп кюлюг бильге каган.}. Но уже смерть И-ди-гяня была насильственной, а затем интрига и преступление свили себе прочное гнездо в ханской ставке.

И-ди-гяня убил подкупленный китайцами Дунь Мо-хэ да-гань {Тун-Моко тархан у Радлова, op. cit., стр. 93, Тун-Бага у Schlegel'я, op. cit., стр. 130.}. Не принадлежа к ханскому роду, он расчистил себе дорогу к ханскому престолу массовыми казнями уйгурских родовичей {По словам "Тан-шу", число казненных им лиц простиралось до 2000 человек.}, и засим, чтобы возвысить свой род в глазах народа, который продолжал смотреть на него как на узурпатора ханской власти, он пошел на крайние уступки китайскому правительству ради одной только чести попасть в зятья императору. Эти уступки свелись к следующим четырем пунктам: он признал себя вассалом императора; согласился сократить свиту послов до 200 человек {В "Тан-шу" говорится: "Уйгурские послы, приезжавшие в Серединное государство, имели при себе свиту, обыкновенно состоявшую из тысячи человек. Оставаясь подолгу в столице на полном иждивении правительства, многие из них наживали состояние (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Азии в древн. вр.", 1, 2, стр. 405). Естественно, что китайцы стремились по возможности сократить этот расход.} и ограничить одной тысячью число лошадей, ежегодно пригоняемых в Китай для обмена на шелковые ткани, и, наконец, обещал не допускать впредь в свои владения беглых китайцев.

Дунь Мо-хэ, принявший при воцарении имя Кет кутлуг бильге кагана {Алп кутлуг бильге-каган у Schlegel'я, op. cit., стр. 70.} в китайском переложении -- Хэ Гу-ду-лу Би-гя хана, скончался в 789 году. Престол перешел к его сыну До-ло-сы {Он носил титул -- Тэнгридэ болмыш кюлюг бильге кагана (Chavannes и Pellioty op. cit., стр. 222).}, который, однако, уже в следующем году был отравлен ханшей, внучкой Хуай-эня {В "Зап. о Монг.", II, стр. 144, говорится, что убийцей был брат До-ло-сы.}. Смутой, вызванной этим убийством, воспользовался второй сын Дунь Мо-хэ и об'явил себя ханом, но был вскоре же схвачен и убит придворными чинами, не пожелавшими иметь его своим государем, и на престол возведен был А-чжо, несовершеннолетний сын До-ло-сы, под именем Фын-чэн хана {Он принял турецкий титул Кутлуг бильге кагана (Chavannes и Pelliot, loc. cit.).}. В этот момент в ставку прибыл бежавший из под Бэй-тина уйгурский первый министр Гегянгяс. А-чжо пал перед ним на колена и передал свою судьбу в его руки. Тронутый таким смирением хана, Гегянгяс прослезился, обнял его и тут же обещал служить ему, как верный вассал.

Беспримерный в истории кочевых государств поступок А-чжо находит свое об'яснение как в изменившихся с 779 года условиях престолонаследия, так и в том влиянии на государственные дела, какое приобрело в Уйгурском ханстве служилое сословие. Избиение членов ханского рода, совершенное Дунь Мо-хэ, привело к тому, что ханский престол стал заниматься не по праву рождения, а ставленниками высших сановников государства, что принизило ханскую власть, обратив носителей ее в покорных слуг той группы людей, которая свила себе прочное гнездо в Кара-балгасуне {Согласно надписи "Селенгинского камня" основателем его был Моюн Чур. Китайские анналы, а также Джувейни (перев. Salemann'а в пред. к Radloff -- "Das Kudatku bilik des Jusuf Chass-hadschib aus Bäla-sagun", I, стр. XLV; русск. перев. в Радлов -- "К вопросу об уйгурах", стр. 56--57, 59) относят его постройку к позднейшему времени и приписывают ее И-ди-гянь-хану. Другое название этого города было Орду-балык. Развалины его сохранились доныне; уцелели еще: вал цитадели, основание находившейся в ней башни и т. д., а также вне цитадели на протяжении 2 ¹/₂ верст следы улиц и построек. У современных монголов это городище известно под именем Хара-хэрэм; оно находится на левом берегу Орхона, между рекой и ее притоком Джирмантай, в степи Талалхаин-дала (Тала-хаин-тала у Потанина -- "Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", I, стр. 524). Открытие его составляет заслугу Падерина ("О Каракоруме и о других развалинах близь Орхона", в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1873, IX, стр. 355--360; газ. "Голос", 1873, No 311; в переводе на английский язык эта заметка с пояснением Yule была помещена в "Geographical Magazine", 1874, стр. 137--139), который принял, однако, Хара-хэрэм за развалины не уйгурского, а монгольского Кара-корума (см. ниже, гл. VIII). См. также Ядринцев -- "Путешествие на верховья Орхона, к развалинам Кара-корума" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1890, XXVI, стр. 257 seqq.} и которая явилась продуктом реформ в управлении государством, введенных И-ди-гянь-ханом, создавшим у себя по китайскому образцу штаты царедворцев и служилых людей. Гегянгяс был одним из таких служилых людей, таким же первым министром при Дунь Мо-хе, каким этот последний был при И-ди-гянь-хане, и так как в его, повидимому, руках сосредоточены были главнейшие функции государственной власти, то от него в сущности зависел и ханский престол, что, конечно, хорошо понимали советники А-чжо, продиктовавшие ему его поведение в отношении Гегянгяса.

А-чжо умер в 795 году, не оставив мужского потомства, и на престол вступил по выбору царедворцев Кутлуг, первый министр, принявший титул п имя Тэигридэ улюг болмыш алп кутлуг улуг бильге кагана. Кутлуг был приемным сыном одного из родовых старшин, выделился своими дарованиями и был взят ко двору Дунь Мо-хэ. Вступив на престол, он "не осмелился", как говорится в "Тан-шу", приблизить к себе своих родственников и окружил себя преимущественно ханскими сыновьями и внуками. Китайская кара-балгасунская надпись рисует его прекрасным стрелком из лука и искусным полководцем, которому удалось восстановить славу уйгурского оружия на полях битв с карлуками и тибетцами {См. выше стр. 342.}. Он скончался в 805 году, оставив престол сыну Гюй-лу Бильге хану, который, ничем не проявив себя, процарствовал почти четыре года. Его сменил Бао-и-хан {В "Зап. о Монг." стр. 145, сказано, что Бао-и был сыном Гюй-лу Бильге-хана.}, правивший Уйгурией несколько долее и умерший в начале 821 года.

Поддерживая сватовство Бао-и-хана, китайский министр Ли-цзян высказал между прочим, что уйгуры никогда не достигали большего могущества, чем при этом государе {Д. Позднеев, op. cit., стр. 91.}. Это было несомненным преувеличением, явным даже запуганному имперскому правительству, и во избежание громадных расходов, вызывавшихся выдачей замуж принцессы императорской крови, хану в его домогательстве было отказано {Вторичное сватовство Бао-и увенчалось впрочем успехом, но императорское согласие не застало уже его в живых, и китайская принцесса, дочь императора Сянь-цзуна, досталась его преемнику Чун-дэ-хану, который выслал для ее принятия небывалое еще по своей многочисленности посольство (одних женщин числилось в нем свыше 2000). В виду значительности предстоявших казне расходов, в Чань-ань были допущены лишь 500 человек свиты, остальные же были задержаны в г. Тай-юань.}.

Могущество уйгуров и в прежнее время было не абсолютным; лишь благоприятная политическая кон'юнктура -- чрезвычайное ослабление Китая, вызванное внутренними смутами и изнурительной войной с Тибетом, выдвинула их на передний план и дала им возможность сыграть выдающуюся роль в политических событиях второй половины VIII века; после же смерти И-ди-гянь-хана, когда в Китае стал восстанавливаться нормальный порядок, политическая история уйгуров вступила в такой бесцветный фазис, который свидетельствует скорее о внутренней слабости государства, чем об его силе.

Уйгурия вела свои войны с Тибетом необыкновенно вяло, ограничиваясь, повидимому, одними лишь пограничными столкновениями: весь же актив ее внешней политики за истекший 35-летний период свелся к распространению, и то путем добровольного соглашения, суверенных прав на киданьскую территорию. В этой политической бездеятельности, находившейся как-бы в противоречии с засвидетельствованными историей энергией и воинственностью уйгуров, сказалась, однако, в полной мере психология этого народа, стремившегося не столько к порабощению соседей, сколько к обеспечению своей собственной свободы. Это подмечено было и китайцами, что видно из следующего диалога между тибетским полководцем Шан-шацзаном и китайским послом Лю-юань-дином {Иакинф -- "Ист. Тиб. и Хухун.", стр. 221-222.}.

"Уйгурия, сказал Шан-шацзан, в сущности небольшое владение. Некогда я вел с ней войну {Вероятно, здесь идет речь о тибетском вторжении 821 года в долину Орхона (см. Deveria -- "Inscription de l'Orkhon", préface, цит. по Grenard - "La légende de Satok Boghra khan" в "Journ. Asiat", 1900, стр. 28).} и уже подходил к ее столице, когда неожиданная смерть государя потребовала моего возвращения на родину. В военном отношении эта держава не может считаться даже нашим соперником. Чем-же об'яснить то уважение, какое питает к ней императорское правительство?"

"Мы уважаем это государство за то, отвечал китайский посол, что оно свято блюдет договоры и не покушается на непринадлежащие ему земли".

Как бы то ни было, но внутренние события последних лет, частая смена государей {Причины недолговечности уйгурских ханов этого периода не указываются китайскими историками.}, в особенности же реформы И-ди-гянь-хана, вопреки мнению Ли-цзяна, могли лишь ослабить, а не усилить Уйгурию.

По кончине Вао-и на престол вступил Чуи-дэ хан {Он носил титул -- Кюн тэнгридэ юлюг болмыш кючлюг бильге чун-дэ (уважающий добродетель) каган (Chavannes и Pelliot, op. cit., стр. 244--245).}, который, процарствовав четыре года, умер в начале 825 года. В преемники ему был избран его брат Гэ-са-торэ, на престоле -- Чжао-ли-хан, который пал жертвой заговора царедворцев в 832 году. Сменивший его Ху-торэ, приходившийся ему племянником, покончил в 839 году жизнь самоубийством после того, как восставший против него его первый министр Гюй-ло-фу,призвав на помощь ша-то, с сильной армией двинулся на Кара-балгасун. Гюй-ло-фу возвел на престол несовершеннолетнего Кэ-си-торэ, именем которого и стал управлять государством. Тогда против узурпатора восстал уйгурский полководец Гюй-лу Мо-хэ и, соединив свои силы с войском киргизского хана Чэн-мин {Полный титул его был -- Цзун-ин Сюн-ву Чэн-мин-хан.}, занял Кара-балгасун. Кэ-си-торэ пал при этом в бою, Гюй-ло-фу же был им схвачен и казнен.

Киргизы восстановили свою независимость, повидимому, еще в 820 году; с тех пор война между обоими государствами не прекращалась, хотя и велась с обеих сторон без должной энергии. В _;,Тан-шу" говорится, что когда в Уйгурии возникли беспорядки, киргизский хан, будто-бы, воскликнул: "Звезда твоя закатилась! Я скоро возьму твою золотую орду, поставлю перед ней своего коня и водружу свое знамя!" Тем охотнее принял он предложение Гюй-лу Мо-хэ помочь ему устранить узурпатора, но, заняв Кара-балгасун, он не вывел из Уйгурии своих войск, а прочно в ней утвердился. Тогда уйгуры покинули свои кочевья и рассеялись: часть их, имея во главе министра Пан-торэ, бежала на запад под защиту курлуков, часть же откочевала к горам Цо-цзы-шань {Китайцы не поясняют, где находились эти горы, но что они должны были лежать в Мо-бей и притом на пути между долиной Орхона и Ордосом (не назывался-ли так хребет Ханай-хамар в истоках Онгина?), это явствует из следующего места "Тан-шу": "Киргизы, захватив в плен Тай-хо, вдову Чун-дэ-хана (китайскую принцессу), с почетом препроводили ее в Чан-ань; но на пути она была перехвачена ханом У-цзэ. После этого последний перешел степь и осадил крепость Тянь-дэ". Согласно "Да-цин-и-тун-чжи" ("Комментарий архимандрита Палладия Кафарова на путешествие Марко Поло по северному Китаю", 1902, стр. 23), эта последняя находилась на месте нынешнего Гуй-хуа-чэн'а (Куку-хото).}, где и избрала своим ханом У-цзэ. Так в 840 году закончило свое существование Уйгурское ханство.

Киргизы выступили на политическую арену в самый темный период истории Средней Азии.

Император Сюань-цзун (847--859 г.г.) был последним монархом Танской династии, при котором центральная власть чувствовалась и признавалась на всем пространстве империи; его преемники, подпав влиянию буддийских монахов, евнухов и царедворцев, выпустили из своих рук управление государством, и на окраинах последнего обнаружились центробежные стремления, которые и вылились в образовании десяти полусамостоятельных уделов, борьба с коими, а засим и подавление таких серьезных внутренних беспорядков, как вспыхнувший в 875 году бунт Хуан-цзяо, потребовали от чан-аньского правительства сосредоточения исключительного внимания на внутренних делах монархии и отказа от мировой политики, чему, впрочем, содействовало и спокойное положение дел на границах: Тибету было в это время не до Китая, ибо он переживал тяжелый внутренний кризис; его раздирали смуты, которые к шестидесятым годам IX века и довели страну до такого истощения сил, что отпадение от нее прежних китайских областей--Лун-ю, Лань-чжоу и других совершилось само собой; спокойной оставалась и северная граница империи: киргизы, унаследовавшие после уйгуров территорию современной Халхи, удовольствовались достигнутым успехом и не помышляли о дальнейших завоеваниях; кидане были заняты сосредоточением сил и обвинением под своей властью мелких народностей, населявших Маньчжурию; их время выступления на историческую сцену еще не наступило. Засим, в 907 году. Танская династия была свергнута, и в Китае наступило смутное время "пяти династий" -- Ву-дай.

В течение всего этого почти шестидесятилетнего периода {Считая до 916 года, когда Елюй Амбагянь, овладев восточной частью Монголии и северным Китаем, основал Киданьскую империю.} в китайские анналы вносились только случайные сведения о событиях, совершавшихся за пределами Великой стены, персидские же и арабские источники не восполняют этого пробела. Таким образом вторая половина IX века и начало X когда первенствующая роль в Монголии перешла к киргизам, образуют в истории Средней Азии один из наиболее темных ее периодов, и это тем прискорбнее, что, благодаря этому, осталась в тени история наиболее интересного из среднеазиатских народов, самого сильного и многочисленного из той загадочной в этнологическом отношении племенной группы, которая, оставив после себя бесчисленные остатки хотя и односторонней, но по тому времени высокой культуры, почти бесследно исчезла в море ей чуждых народностей.

О киргизах (хагясах) китайские анналы стали упоминать без малого за два столетия до нашей эры {См. выше стр. 94.}. Хотя "Вэй-лё" {"T'oung Pao", série 2, VI, стр. 559. См. также Нirth -- "Nachworte zur Inschr. d. Tonjukuk", стр. 41.} и помещает их к северо-западу от Кангюй'я, но, повидимому, они и тогда уже населяли Саянские горы {В "Тан-шу" говорится: "Гянь-гунь лежит на запад от И-ву (Хами) на север от Янь-ци (Карашара), подле Белых гор". Эти "Белые горы" Chavannes ("T'oung Pao", ib.) отождествляет с Богдо-ола, из чего следовало-бы, что прародиной киргизов должен считаться Восточный Тянь-шань. Далее Chavannes пишет: "Согласно "Тан-шу", киргизы были изгнаны отсюда шаньюй'ем хуннов Чжи-чжи и бежали на север, где и поселились в 7000 ли к западу от ставки шаньюй'я и в 5000 ли к северу от Гуй-ши (Турфана)". Заключение его, однако, не вполне соответствует вышеизложенному, ибо он пишет: "Сказать по правде, колыбелью киргизов была, повидимому, местность между Саянским хребтом и горами Танну-ола; но возможно допустить, что некогда народ этот занимал обширную территорию и, согласно показаниям "Вэй-лё" и "Тан-шу", достигал в своем распространении с одной стороны Хами, с другой -- Аральского озера".

То место "Тан-шу", на которое ссылается Chavannes, в переводе о. Иакинфа ("Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Дз. в др. вр.", I, стр. 77) читается так: "Чжи-чжи, ударив на усуньцев, разбил их; отселе, поворотив на север, ударил на У-ге. У-ге покорился, и Чжи-чжи при помощи войск его разбил на западе Гянь-гунь, на севере покорил Динлин. Покорив три царства, он часто посылал войска на Усунь и всегда одерживал верх. Гянь-гунь от шаньюевой орды (т. е. ханского стойбища у Хангайских гор) на запад отстоит на 7000 ли, от Чеши на север 5000 ли. Здесь Чжи-чжи утвердил свое местопребывание". В "Тан-шу" таким образом вовсе не говорится о бегстве киргизов на север, а указывается лишь, что Чжи-чжи с помощью войск у-цзэ овладел страной Гянь-гунь, которая находилась в 7000 ли к западу от его ставки и в 5000 ли к северу от Турфана, т. е. во всяком случае не в Тянь-шаньских горах. Приведенные в "Тан-шу" расстояния, заимствованные из "Вэй-лё" ("T'oung Рас", стр. 560), конечно, сильно преувеличены (это явствует и из дальнейшего текста "Тан-шу", где расстояние между ставками государей хуннов и киргизов сокращено до 3000 ли), так как если остановиться на долине Абакана, то и тогда от Турфана до Гянь-гунь по кратчайшему расстоянию наберется едва 1500 верст или 3000 ли и столько же или немного более от долины Орхона, где, вероятно, находилась в то время ставка шаньюй'я. Данный в приведенной выдержке из "Тан-шу" маршрут шаньюй'я Чжи-чжи приводит нас, впрочем, в местность, лежавшую к западу от Абаканской долины.

Предполагая встретить в усунях союзников, Чжи-чжи направился к их границе, но там усуни встретили его с оружием в руках и хотя в происшедшей схватке были разбиты, но все же заставили его повернуть на север и вторгнуться в пределы владений у-цзэ. Согласно "Ши-цзи-чжэн-юй" (Frauke -- "Beitr. aus chin. Quellen zur Kenntn. d. Türkvölker u. Skythen Zentralas.", стр. 14) эти у-цзэ жили к северо-западу от г. Гуа-чжоу, развалины коего находятся близь современного г. Ань-си, в провинции Гань-су. Это указание приводит нас к Хамийским горам; но так как Чжи-чжи от восточной усуньской границы повернул к северу, то их следует искать уже по северную сторону Джунгарской пустыни и вероятнее всего в бассейне Черного Иртыша. Покорив у-цзэ, Чжи-чжи, чтобы достичь страны Гянь-гунь, повернул на запад. Таким образом, если тут нет ошибки в указании направления, означенная страна должна была находиться к западу от озера Зайсан-нор, оправдывая до некоторой степени показание "Вэй-лё" и опорачивая свидетельство "Тан-шу" в той его части, которая говорит, что страна Гянь-гунь находилась к северу от Турфана. Выше мне приходилось останавливаться на тех недоразумениях, которые возбуждают китайские показания стран света (стр. 180); вышеизложенное лишь подтверждает невозможность базироваться только на них. Впрочем, в данном случае не в них одних только дело. Большую трудность представляет также определение, какие горы разумелись "Тан-шу" под именем "Белых". Что тут шла речь не о Богдо-ола, это явствует хотя-бы из дальнейшего, где говорится, что "жители страны Гянь-гунь перемешались с динлинами", ибо в истории владений, лежавших к северу и югу от Восточного Тянь-шаня, нет даже намека на то, чтобы там когда-либо жили динлины или киргизы. Но тогда остается предположить, что так называлась одна из цепей Алтайско-Саянского нагорья. Вообще, однако, я сомневаюсь, чтобы киргизы когда либо жили в Большом Алтае и вообще к западу от Зайсана, и это сомнение оправдывается до некоторой степени указанием "Юй-ян-цза-цзу" (Hirth, ibid.), что предки киргиз жили в пещерах, находящихся на склонах хребта Цюй-мань (Кук-мань), т. е. Когменского хребта (см. выше стр. 297).}, распространяясь на юг до хребта Тампу-ола {В "Тан-шу" и других позднейших китайских сочинениях горы, ограничивавшие с юга владения киргизов, названы Тань-мань -- наименование, которое Parker отождествляет с Кенгу Тарман турецких надписей. Hirth, op. cit., стр. 42, пытается доказать, что Тань-мань может быть только магистральным Саянским хребтом, иными словами, что корренные киргизские земли не распространялись на его южные склоны. Его доводы, не исключая и ссылки на Schott'а, кажутся мне уже потому мало убедительными, что турецкие надписи не стали-бы давать двух названий одному и тому же хребту, а Когмен -- всего скорее Саянский хребет (см. выше стр. 297).}. Минцлон, произведший многочисленные раскопки в Урянхайском крае, пришел к выводу, что тогда как погребения короткоголового типа находятся на двух нижних террасах Улу-кема {См. т. I настоящего сочинения, стр. 226--227, 234.}, могилы долихоцефалов {Демонстрированные Минцловым в Географическом Обществе черепа -- были поддлинноголового типа.}, заключающие изделия из меди, встречаются исключительно только на верхней террасе этой реки {Рукопись, любезно переданная мне для использования. Извлечение из нее было засим опубликовано автором под заглавием "Памятники древности в Урянхайском крае" в "Зап. Вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1916, XXIII, вып. III--IV.}. Этот важный вывод приводит нас к заключению, что первыми насельниками Засаянского края, знакомыми с металлами, были если не динлины, то отуреченные сородичи их-- киргизы, и последние вероятнее, чем первые, так как мы не имеем никаких указаний на то, чтобы динлины когда либо жили на Улу-кеме. Но останавливаясь на этой гипотезе, нельзя обойти молчанием и фактов, с ней не вполне согласующихся.

Минцлов не нашел на берегах Улу-кема следов похоронного обряда, который соответствовал-бы китайскому описанию киргизских похорон {Иакинф, op. cit., стр. 446.}, существенно отличавшихся от турецких в том, что трупы покойников не сжигались, а лишь обжигались, после чего предавались земле собранные кости, а не пепел. Возможно, однако, что об'яснение этого факта кроется в разнообразии тех типов погребения, которых держались разбившиеся на мелкие общины динлинские племена, что особенно ярко проявилось именно в области реки Енисея.

Другой факт, имевшийся мною в виду, которому впрочем также можно дать об'яснение, это -- значительное число удержавшихся еще и доныне в Урянхайской земле географических названии, притом наиболее древних, принадлежавших не турецкому, а всего вероятнее динлинскому языку. Китайцы, ближе познакомившиеся с киргизами только в первой половине IX века, хотя и утверждают, что письмо и язык этих последних были совершенно сходны с уйгурскими {Иакинф. loc. cit.}, но конечно они не могли уловить в киргизском языке остатков динлинского языка, а что таковые были, это прежде всего доказывает титул киргизского хана -- а-жэ (эш, ош?) {Он удержался у киргиз до XVIII в., но уже присваивался не хану, а главному судье, именовавшемуся у алтысаров "батьяжо", как значится в "отписках" русских служилых людей, т. е. баты-ожо, как полагает Н. Козьмин (см. его ст.-- "Д. А. Клеменц и историко-зтнографические исследования в Минусинском крае" в "Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", 1916, XLV, стр. 56).}, который сохранился в языке коттов {Котты -- когда-то довольно многочисленное, ныне уже вымершее племя енисейских остяков, с последними пятью представителями которого, помнившими еще свой язык, Кастрен встретился в долине Агула, притока Кана, в 1847 году (Castrai -- "Ethnologische Vorlesungen über die altaischen Völker", 1857, стр. 88).} в соединении с словом хан (эш-хан), как императорский титул {Царь (ван) у цоней, янь-чжоу'ских инородцев и других южно-динлинских племен носил тот же титул: а-кэ, а-цэ, а-сы.}; несомненно, что были удержаны из динлинского языка и все термины, относившиеся к искусственному орошению полей, устройству плотин, постройке водотоков и деревянных срубов и проч.

Киргизы были рослым, белокурым и голубоглазым народом, в характере которого было много гордости и независимости. Китайцы указывают на их стойкость в бою. От них же мы узнаем о частых их войнах как с их соседями тюрками и самоедами -- меркитами {Тюркское происхождение этого племени, впрочем, не установлено; о нем см. ниже гл. VII.}, э-чжы {Это название удержалось до настоящего времени в имени эчжэнь. которое носят косогольские урянхайцы.} и ду-бо, так и с родственными им динлинами -- бома, е-ло-чжи {В транскрипции Visdelou -- голочи, Шаванна -- о-ло-чжэ, очевидно, как это предполагает и Аристов,-- алачин, алчин, о которых Абул-Гази (Desnuiisofis -- "Histoire des Mogols et des Tatares", II, стр. 44) пишет, что узбеки имеют их в виду, когда говорят, что в стране Алакчин (Абул-Гази помещает ее на р. Ангаре) все лошади пегие, а очаги золотые. Алачины впоследствии вошли в состав узбекского союза (см. Н. Ханыков -- "Описание Бухарского ханства", стр. 60,-- яльчин) и казацкой Малой орды, где явились важнейшей составной ее частью.}, цзюнь-ма, иначе би-ла {Не "би-цэ"-ли Шаванна! См. выше стр. 13, где говорится, что согласно "Тан-шу", бо-ма, би-цэ и о-ло-чжэ, были названиями одного народа.}, и другими белокурыми племенами, отличавшимися от них только по языку. Об их воинственности свидетельствует как численное преобладание у них женщин {Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 443.}, так и то, что они никогда, по словам Jigs-med nam m'ka {Huth -- "Geschichte des Buddhismus in der Mongolei", II, стр. 33.} не расставались с оружием. Последнее было очень разнообразно {Huth, ibid.}, но наиболее употребительным был лук, которым они владели в совершенстве. Грудь, ноги и руки они защищали деревянными нагрудниками, наручами и набедренниками, которые прикреплялись к кожаному панцырю. Они татуировались {Этот распространенный среди первобытных народов обычай (его не обошли и китайцы) не был, повидимому, знаком туркам и монголам, в виду чего существование его у киргизов следует считать динлинским наследием. О существовании этого обычая у южных динлинов пишет Legendre -- "Races aborigènes". "Les Lolos" в "T'oung Pao", 2 série, 1909, X, стр. 377; см. также Chavmmes -- "Les mémoires historiques de Se-ma Ts'ien", IV, стр. 2.

Обычай татуировки был также чужд иранцам и племенам, населявшим западную часть Среднай Азии. Тем знаменательнее, что мы находим его так далеко заброшенным вглубь Азии от ее восточной периферии (южной Кореи, юго-вост. Китая, Японского архип., Формозы и земель, заселенных малайцами), где его распространение современные историки и этнографы приписывают то малайскому (Ямадзи, ряд его статей, посвященных вопросу о происхождении японского народа, печатавшихся в переводе на английский язык в газете "The Japan Times, Weekly édition", 1910; цит. у Кюиера -- "Статистико-географический и экономический очерк Кореи", I, стр. 223--224; Нulbert -- "Korean history" в "Korea Review", I, 1901, и его статьи об японском языке, и др.), то полинезийскому влиянию (Fr. Starr -- статья в "Seoul Press", 25 Febr. 1912, цитир. у Кюнера, op. cit., II, стр. 013). Китайский историк Вэй-ши ("Сань-го-чжи", цит. у Ямадзи), писавший в IV веке по Р. X., видел в этом обычае черту, сближавшую население юго-восточного Китая с населением Японии; с большей долей вероятия можно сближать древних киргизов с населением южного Китая, куда выселились их общие предки -- динлины.}, но это право принадлежало только храбрейшим.

Их верхняя одежда из шерстяной и шелковой ткани {Последнюю киргизы получали из Бэй-тина, Ань-си (Кучи) и городов Западного Туркестана (см. Иакинф, op. cit., 1, 2, стр. 445).} не могла быть короткой {См., однако, Radloff ("Aus Sibirien", II, стр. 98), который приходит к обратному заключению, основываясь на найденных в динлинских могилах статуетках и на рисунках, сохранившихся на скалах р. Енисея. Ср. также Aspelin -- "Types des peuples de l'ancienne Asie Centrale" в "Journ. de la Soc. Finno-Ougrienne", 1890, VIII, стр. 124--134.}, так как подпоясывалась кожаным поясом с металлическим набором, на котором кроме оружия висели нож и точильный брусок. Их головной убор зимой состоял из меховой, летом из белой войлочной шляпы. Самыми дорогими мехами считались соболь и рысь. Из собольего же меха носил шляпу а-жэ, заменяя ее летом белой войлочной с тульей конической формы и нолем, обшитым по краю золотым галуном. Низший класс населения и зиму и лето не выходил из бараньего тулупа, голову же оставлял непокрытой. Китайцы особо подчеркивают киргизский обычай носить кольца в ушах {Все без исключения южные динлины, мужчины и женщины, имели обыкновение носить в ушах кольца; мужчины хэй-лоло только в левом ухе [ср. находку Агапитовым ("Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XII, No 4--5) в одной из "чудских" могил кольца с левой стороны черепа].}. Вероятно, кольца служили предметом украшения не только мужчин, но и женщин, которые одевались в шелк и очень тонкие шерстяные ткани. По выходе замуж, они приобретали право татуировать себе шею.

Киргизы вели полуоседлый образ жизни и зимой жили в избах (срубах), крытых берестой {Все без исключения южные динлины, мужчины и женщины, имели обыкновение носить в ушах кольца; мужчины хэй-лоло только в левом ухе [ср. находку Агапитовым ("Изв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Геогр. Общ.", XII, No 4--5) в одной из "чудских" могил кольца с левой стороны черепа].}, летом -- в палатках (юртах). Свои зимние стойбища они обносили частоколом {Кое-где на крутых мысах верхнего Енисея сохранились еще небольших размеров городища, служившие, вероятно, местожительством их князей и укрепленным центром более значительных поселений. То-же некогда было и на Руси: "Придоша, говорится в летописи, свеа под Ладогу (в 1164 году), и пожгоша ладожане хоромы своя, а сами затворишася в граде с посадником, с Нежатью, а по князя послаши и по новгородци" (цит. у Флоринского -- "Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни", I, стр. 182).}.

Они были знакомы с земледелием и на полях, окружавших зимовья, возделывали пшеницу, просо, гималайский и обыкновенный ячмень. Китайцы пишут, что у них в употреблении были только ручные жернова; в долине Улу-кема найдены были, однако, жернова очень крупных размеров, свидетельствующие о том, что для размола зерна они пользовались и лошадиной силой. Свои поля они орошали, отводя воду преимущественно из ручьев и мелких речек, но в Урянхайском крае сохранились также и каналы, находившиеся в связи с значительнейшими из притоков р. Улу-кема и по своим размерам долженствовавшие играть роль магистралей. Вода в эти каналы бралась иногда очень высоко в горах и проводилась затем поперек встречных гряд по искусно врезанным в них водотокам, о чем свидетельствуют следы каменной кладки и подпорных стенок на утесах и высеченные в скалах лотки. Особенно ясно эти гидротехнические сооружения видны по Или-кему и Темир-суку, где сопровождающие эти реки древние оросительные канавы то ленятся высоко по скалам, то опоясывают расширения их долин {См. Родевич -- "Урянхайский край и его обитатели" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1912, XLVIII, стр. 145.}.

Повидимому, площадь полей у киргизов была настолько велика, что необходимое им количество воды приходилось обеспечивать устройством искусственных резервуаров, откуда она затем и расходовалась по мере надобности. Следы таких заградительных плотин, сложенных из камня, сохранились, например, по речкам Турану и Уюку {Родевич, loc. cit.}. Несомненно, что при таких условиях пользование водой требовало расчета и строгой регламентации и что в составе киргизской администрации должны были находиться лица, ведавшие водным хозяйством страны.

Все эти оросительные устройства, а равно и несокрушенное временем шоссе, соединявшее долины Улу-кема и Кемчика, и дорога, сопровождавшая левый берег Енисея в участке выше устья Кемчика, сооруженная по типу искусственных водотоков, наводят на мысль о высоком уровне той культуры, которая существовала некогда в пределах Алтайско-Саянской горной страны и о которой китайские записи дают нам лишь весьма слабое представление. Произведенные в Минусинском районе раскопки дали возможность до некоторой степени оценить эту динлинскую культуру {См. выше стр. 70 и след.}, но, к сожалению, мы имеем еще слишком мало фактических данных для того, чтобы восстановить на основании найденных реликвий и имеющихся литературных памятников общественную жизнь этой интересной страны. Что касается ее истории, то она должна считаться навеки утраченной. Бесцельно было-бы также доискиваться о судьбе, постигшей енисейских динлинов: всего вероятнее их поглотило турецкое море, которое смыло и нарождавшуюся здесь на китайской основе своеобразную культуру, о которой так много говорят нам теперь следы их прежней деятельности и содержание бесчисленных их могил.

Возвращаюсь к событиям, следовавшим за падением Уйгурской державы и бегством У-цзэ-хана на юг, к Инь-шаньским горам.

Здесь он осадил китайскую крепость Тянь-дэ {Находилась к северу от Ордоса, к северо-северо-востоку от поворота Желтой реки на восток.}. Одновременно же уйгурами было отправлено два посольства в Чань-ань: первое просило о признании У-цзэ уйгурским ханом, второе -- о принятии части уйгурского народа в китайское подданство. Ранее, однако, чем императорское правительство приняло окончательное решение по этим вопросам {Оно склонно было не только разрешить их в благоприятном для просителей смысле, но и пойти еще дальше, вплоть до оказания У-цзэ-хану материальной поддержки (см. Иакинф -- "Зап. о Монг.", III, стр. 147).}, новый набег уйгуров на Шо-фан (в 841 году) побудил Китай взяться за оружие. Тогда Вэнь-мо-сы (Умус), брат У-цзэ, видя, что своими неразумными действиями министр Чи-синь ведет народ к гибели, решил его схватить и казнить, что и удалось ему при содействии коменданта крепости Тянь-дэ, сумевшего заманить его в эту последнюю. Положение уйгуров не изменилось, однако, от сего к лучшему, так как вызванная этим убийством смута повела к расколу среди уйгурских родовичей и бегству некоторых из них в Ши-вэй и Чжи-ли. Бежавшие в Ши-вэй погибли в схватках с преследовавшими их китайцами, судьба же покорившихся танскому правительству нам неизвестна; вероятно, однако, что они были расселены на свободных землях Фань-янского военного округа {Заключаю это из того, что принятие их в китайское подданство возложено было на ю-чжоу'ского цзе-ду-шэ.}.

Несмотря на свои враждебные выступления против китайцев, У-цзэ-хан нашел в себе достаточно смелости обратиться к императору У-цзуну с ходатайством о временной уступке ему Тянь-дэ и о помощи войсками против киргизов; когда же ему в этом было отказано, то в отместку он вторгся в пределы империи, разграбил Да-тун-чуань {Город Да-тун, о котором здесь идет речь, лежал несколько западнее крепости Тянь-дэ.} и напал на Юнь-чжоу {Окружной город области Тай-юань-фу в провинции Шань-си.}.

Эта выходка У-цзэ-хана? повидимому, переполнила чашу терпения Вэнь-мо-сы и побудила его с своей частью народа передаться Китаю. Он был поселен к западу от Хуан-хэ, по соседству с западными дансянами, которые и были ему при этом подчинены (в 842 году) {Уйгуров, последовавших за Вэнь-мо-сы, китайцы предполагали разместить по различным корпусам, но план этот встретил вооруженный отпор с их стороны, и хотя бунт этот и был вскоре подавлен, но китайцам все же пришлось отказаться от своего первоначального проекта.}. Затем мы видим его уже на стороне китайцев в их последующей борьбе с У-цзэ-ханом.

В 843 году китайцы нанесли последнему ряд поражений и вынудили его, наконец, бежать к хэй-чэ {О хэй-чэ упоминается в дорожнике Ху-цяо (Васильев -- "История и древности восточной части Ср. Азии", стр. 39). Он помещает их к северо-северо-западу от киданей, на границе миров реального и фантастического, так как далее, по его словам, уже жили турки с коровьими ногами. Земля хэй-чэ не производила хлебов, но сами они были хорошими мастерами, и их телеги и деревянные основы юрт пользовались заслуженной известностью; отсюда и их прозвище -- хэй-чэ, что значит -- черные телеги.}, которые не затруднились, однако, выдать его за приличный выкуп китайскому полководцу Хун-шушо. Согласно "Глн-му". он был казнен китайцами в 846 году {Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Ср. Аз. в др. вр.", 1, 2, стр. 423. Согласно же тому, что читаем у Chavannes и Pelliot, op. cit., стр. 248--249, он был убит (кем?) в Алтае (?!) в 847 году.}.

Остатки разбитых китайцами уйгуров хана У-цзэ нашли приют частью у хи, частью в Ши-вэй. Эти последние, узнав о казни У-цзэ, избрали своим ханом его брата Э-нянь-тöрэ, но Э-няню не над кем было уже ханствовать. так как ни хи, ни шивэйцы не были достаточно сильны, чтобы с оружием в руках отстоять свое право гостеприимства: хи были на голову разбиты китайцами, шивэйские земли были наводнены киргизскими войсками, в обоих же случаях уйгурам пришлось подчиниться своей горькой участи -- следовать за своими победителями в качестве пленных. Э-нянь успел, однако, бежать на запад, по что с ним сталось потом -- неизвестно.

Китайские анналы заканчивают свое повествование о конечной судьбе уйгуров хана У-цзэ следующими словами: остатки их, укрываясь в горах и лесах и пропитываясь в пути грабежом, потянулись на запад и там присоединились к той части своих сородичей, которые, имея во главе Пан-торе, успели уже утвердиться в юго-восточной Джунгарии и Хэ-си, основав новое Уйгурское ханство.

Образованию этого хамства благоприятствовали следующие политические условия, в каких оказалась Средняя Азия к началу второй половины IX века.

В 766 году, по взятии города Суй-е, карлуки овладели почти всей территорией тургешей. Повторные попытки их в 772 {Grenard ("La légende de Satok Boghra khan et l'histoire" в "Journ. Asiat.", 1900, IX série, стр. 26), ссылаясь на Иби-ал-Асира, приписывает поражение в 772 году карлуков наместнику хорасанскому Наср б. Сейяру. Это -- ошибка, так как последний умер в 748 году, и его поход на Фергану имел место в конце Гишамова правления после 120 г. гиджры, т. е. в 738 году (см. Григорьев -- "Восточный или Китайский Туркестан", стр. 186). Если поэтому год изгнания карлуков из Ферганы верен, то победителем их мог быть только Ляйс, как думает Бартолы) ("Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 206), сын Наср б. Сейяра.} и 792 годах {Бартольд, op. cit., II, стр. 207.} утвердиться в Фергане, где они столкнулись с арабами, не имели, однако, успеха, и даже более того: дали повод Аббасиду Махди (775--785 г.г.) считать их в числе своих вассалов {Бартольд, loc. cit.}. Впрочем, так как этот халиф, претендуя на мировое господство, требовал покорности также и от императоров китайского и тибетского, то возможно допустить, что включение джабгу (ябгу) карлуков в число аббасидских вассалов было не более обоснованным; с другой стороны, однако, нельзя не заметить, что претензия на суверенные права на Тибет и земли карлуков высказывал не только халиф Махдп, но и халиф Мамун, который, начиная в 811 году воину со своим старшим братом Амином, жаловался на то, что ему придется вести ее при весьма неблагоприятных внешних условиях, ибо и "карлукский джабгу вышел из повиновения и такую же непокорность обнаруживает хакан, владетель Тибета" {Вероятно, эта жалоба была вызвана той помощью, которую оказали карлуки и тибетцы Рафи б. Ляйсу, внуку Наср б. Сейяра, поднявшему в 806 году восстание против халифа. Восстание это было подавлено в 810 году после того, как турки (карлуки) покинули Рафи. Бартольд, loc. cit.; см. также G. Weil -- "Geschichte der Chalifen", II, стр. 180.}. Что, однако, власть арабов действительно не распространялась на Тянь-шаньское нагорье, это можно заключить из показаний, хотя и относящихся к более позднему времени, арабских географов, в особенности Якуби и Истахри, писавших -- первый в конце IX, второй в начале X века {Так, у Якуби говорится, что пограничными на турецкой меже городами в Ферганской долине были Касан (развалины этого города сохранились до настоящего времени на берегу р. Касан-сай, правого притока Сыр-дарьи) и Исфиджаб (ныне -- сел. Сайрам в долине р. Арыс; см. Бартольд), op. cit., II, стр. 176) и что река Зерэфшан вытекала из турецких пределов; Истархи проводит северную границу халифата от "самых дальних городов Ферганы", т. е. от Узкенда, на Тараз (Талас) и далее пишет, что турки харлухи облегают Мавераннагр от Исфиджаба до отдаленнейших городов Ферганы.}.

В какое время карлуки овладели Кашгарией -- неизвестно, но, вероятно, не ближе 861 года, когда, благодаря смутам, Тибетская империя пала, большую же часть ее внешних владений поделили между собой карлуки, уйгуры и китайцы.

В той же части китайских исторических книг, которая переведена на европейские языки, события этого времени изложены настолько отрывочно и даже противоречиво, что ясного представления о случившемся составить себе невозможно.

Вот, что, между прочим, в них сказано:

В 851 году тибетский наместник Чжан-и-чао сдал китайцам одиннадцать вверенных его управлению областей в Хэ-си и Притяньшанье; в числе этих областей находился и Гань-чжоу {Иакинф -- "Ист. Тиб. и Хухун.", I, стр. 232.}. Засим, в 861 году, тот же Чжан-и-чао, но уже в качестве китайского военного губернатора, овладел округом Лян-чжоу {Иакинф -- op. cit., I, стр. 233.}, и одновременно уйгурский князь Пу-гу Цзунь {Правильнее было-бы: князь бугуский Цзунь.}, вероятно в союзе к китайцами {Заключаю это из того факта, что в составе его войск находился отряд дансянов под начальством Тоба Хуай-гуана.}, нанес решительное поражение тибетскому узурпатору Кун-жэ и отослал его голову в Чан-ань. На ряду же с этим в "Тан-шу" и "Ган-му" говорится: "В 847 году Э-нянь-торэ {См. выше стр. 359.} бежал на запад и без вести пропал; между тем Пан-торэ уже об'явил себя ханом, обосновался в Гань-чжоу и овладел городами, лежавшими далее, за песчаною степью, а равно Дунь-хуаном и Лян-чжоу", т. е. теми именно городами, которые в S51 году Чжан-и-чао сдал китайцам. К этому добавляется: "Во время царствования императора И-цзун (860--873 г.г.) князь Пу-гу Цзунь, управлявший Бэй-тином, напал на тибетцев, поразил Лунь Шан-жэ, который пал в этом бою, отнял у них Си-чжоу и Лунь-тай {См. выше стр. 271.} и, представив пленных в Чан-ань, просил императора утвердить его в ханском достоинстве".

Мне кажется, что все эти противоречащие одно другому известия можно было-бы согласовать, допустив следующий ход событии.

Пан-торэ, бежавший в 840 году с частью уйгуров на запад {Так как китайцы пишут, что с ним бежало на запад пятнадцать поколений, то следует думать, что кроме уйгуров, тут были части и других телэских племен.} и осевший в юго-восточной Джунгарии, где нашел опроу в Бэй-тине, воспользовавшись беспорядками, возникшими в 842 году в Тибетской империи, стал постепенно занимать города Хэ-си и Притяньшанья, находившиеся в управлении тибетского наместника Чжан-и-чао, пока, наконец, не овладел городом Гань-чжоу {Grenard, op. cit., стр. 28, пишет, что Пан-торэ овладел г. Гань-чжоу ранее 847 года, но не подкрепляет этого указания ссылкой на источник, из которого он почерпнул это известие.}. Чжан-и-чао, покинутый на произвол судьбы центральным тибетским правительством, исчерпав все имевшиеся в его распоряжении средства остановить успехи уйгуров, счел себя, наконец, вынужденным искать помощи у китайского правительства, которому и "передал карту" одиннадцати им уже фактически утраченных областей. Китайцы, приняв этот фиктивный дар, оставили его правителем Хэ-си, по получили возможность оказать ему действительную поддержку лишь после того, как овладели Лун-ю. С их помощью он и занял в 861 году город Лян-чжоу. В дальнейшем, однако, мы видим уйгуров добивающими тибетские полчища уже в качестве китайских союзников, и это последнее обстоятельство, повидимому, и дало им возможность сохранить за собой Гань-чжоу и территорию, лежавшую к западу от него. А засим, бугуский князь Цзунь, правитель Бэй-тина, отнял у тибетцев остававшиеся у них еще города Лунь-тай и Си-чжоу и, усилившись таким образом, порвал связь с Гань-чжоу и об'явил себя ханом. Этим положено было основание новому государству в пределах Тянь-шаня -- столь известной впоследствии Уйгурской державе. Одновременно же, вероятно, и карлуки овладели Кашгарией.

Пределы Притяньшанской Уйгурии не простирались на юг за Лоб-нор {По крайней мере у нас нет данных предполагать, чтобы когда-либо город Хотан и вообще прикуньлуньская часть Восточного Туркестана находилась в обладании уйгуров.}, на запад за реку Манас {В "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 467, сказано, что при Сунской династии (960--1280 г.г.) Бэй-лу (т. е. "Северная дорога", южная Джунгария) до р. Манаса находилась во владении уйгуров. Это известие подтверждается "Си-ю-цзи" ("Труды Российской Духовной Миссии в Пекине", IV, стр. 302; перев. арх. Палладия), где говорится, что Чан (Чжан)-балык, третий город к западу от г. Лунь-тая (см. выше стр. 271), в монгольскую эпоху находился во владении уйгуров. Как видно из реляции о походе Елюй Си-ляна против возмутившегося Алибухи, город этот лежал восточнее р. Манаса (см. "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 468; Bretschneider -- "Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources", II, стр. 32). На карте, изданной в 1331 году и приложенной к цитированному сочинению Bretschneider'а Чжан-балык показан к востоку от города Гу-та-ба, ныне Хутуби. Более ранних известий о распространении уйгурских земель в этом направлении мы не имеем.} и город Ань-си (Кучу) {Grenard, op. cit., стр. 29. В "Сун-ши" говорится, что Кучаский округ входил в XI веке в состав земель Уйгурской державы; там же упоминается об уйгурском посольстве из этого города (Bretschneider, op. cit., I, стр. 244--245). А. von Le. Coq ("Fragment einer manichäischen Miniatur mit uigurischen Text aus Ruinen-Stadt Idikut-Schahri bei Turfan") полагает, что на запад Уйгурия не распространялась далее г. Курли. Говоря о границах Уйгурии, посол Ван Янь-дэ (в 981 году) пишет, что на запад территория этого государства простирается до страны А-си (St. Julien -- "Notices sur les pays et les peuples étrangers", III, "les Oigours" в "Journ. Asiat.", IV série, IX, стр. 64). А-си, а-сы -- это аланы (Bretschneider, op. cit., II, стр. 84 seqq.), но так далеко на запад (аланы жили в то время к западу от Волги и Каспийского моря) власть уйгурских ханов простираться, конечно, не могла; поэтому, если придавать значение этому показанию Ван Янь-дэ, то приходится допустить, что он разумел под этим именем другой народ, может быть, азов орхонских надписей [см. выше стр. 312, сн. 4 (3)], которые в это время могли передвинуться в составе киргизских войск (о сем ниже) к югу и даже занять некоторую часть Тянь-шаньского нагорья, на что намекает неизвестный автор географического сочинения "Границы мира", написанного в 982 году, который говорит о поколении аз в составе тургешского племени (см. Бартольд -- "Очерк истории Семиречья" в "Памятн. кн. Семиреч. обл. на 1898 г.", стр. 15, и того же автора -- "Отчет о поездке в Ср. Азию с научн. целью", стр. 125, где дается перевод той части сочинения Гардизи, в которой подтверждается показание автора "Границ мира" о существовании в составе тургешей двух поколений аз и тахс). Что племя аз было родственным киргизскому, это явствует из извлеченной Шоттом ("Ueber die ächten Kirgisen", стр. 432) из "Юань-ши"легенды о происхождении народа киргизского, которая говорит, что народу этому положили начало сорок девиц из Китая (у Ab. Rémusat -- "Recherches sur la ville de Kara-koroum", стр. 18, переведено: "китаянок"), сочетавшихся браком с таким же количеством мужчин народа у-сы. По мнению В. М. Алексеева, в китайской передаче у-сы может быть равнозначущим а-сы.}; впрочем, был, повидимому, период, когда власть уйгурских идыкутов {Титул государей притяньшаньской Уйгурии.} распространялась и далее к западу, на соседние земли карлуков; так Бартольд {"Очерк истории Семиречья" в "Памятной книжке Семиреченской области на 1898 г.", стр. 17 и 19.} приводит свидетельство неизвестного автора географического сочинения "Границы мира" о потере карлуками городов Аксу {Сказано, что хотя город Аксу и находился во владениях карлуков, но правитель его был в зависимости от токуз-огузов, т. е. уйгуров.} и Варехана {Об этом городе говорится, что правитель его "происходил из карлуков, но жители перешли на сторону токуз-огузов".}, ставших достоянием токуз-огузов, т. е. уйгуров {Впрочем, может быть, в данном случае имелась в виду другая ветвь токуз-огузов -- племя ягма? О последнем см. ниже.}. Тот же неизвестный автор говорит далее, что несколько позднее городом Аксу овладели киргизы. Большое значение этого последнего указания видно из следующего:

В виду несомненной тождественности имен тяньшаньских и енисейских киргизов {Тождественность тяньшаньских и енисейских киргизов подтверждается, между прочим, существованием у тех и других одноименных коренных костей (Аристов, loc. cit.; Radloff -- "Observations sur les Kirghis" в "Journ. Asiat.", 1863, 6 série, стр. 316) и некоторыми особенностями их языка (Наливкин -- "Краткая история Кокандского ханства", стр. 16).}, были сделаны попытки об'яснить нахождение киргизов в Тянь-шане переселением туда енисейских киргизов в начале XVIII столетия, когда большая часть этого народа действительно уведена была с Енисея джунгарами, но в настоящее время, как полагает Аристов {"Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей", стр. 120 (отд. отт.).}, это объяснение должно быть отброшено {Повидимому, не вполне; см. ниже гл. VIII.}, ибо более глубокое ознакомление с историей Средней Азии выяснило несомненное существование в Тянь-шане киргизов в далеко более ранние времена {Аристов не дает соответственных ссылок на источники, но у Валиханова ("Очерки Джунгарии" в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1861, 2, стр. 46) я нахожу следующие строки: "В кашгарской истории, называемой Тарихи Рашиди, я нашел свидетельство, что киргизы уже кочевали в конце XV столетия в горах около Андижана, а во времена самого историка (около 1520 года) они распространили свои кочевья до Иссык-куля". См. также N. Elias and E. D. Ross -- "The Tarikh-i Rashidi of Mirza Muhammad Haidar", стр. 125, 254, 339, 348--351, где говорится об участии киргизов в событиях первой половины XVI столетия.}; об участи же уведенных осенью 1703 года с Енисея киргизов {В донесении казака Ф. Моисеева ("Памятн. Сиб. ист. XVIII в.", стр. 232, No 58; цит. Ватиным -- "Минусинский край в XVIII веке", 1913, стр. 21) об "осени" не говорится, а сказано лишь, что "в нынешнем 1703 году, октября в 15 день, приходил в Караульный острог кизыльской ясачной татарин, а в вестях сказывал: "приехали-де 2500 калмыков в Киргизскую землицу и киргиз-де к себе загнали всех и ныне-де в Киргизской землице киргиз никого нет". Повидимому, в Красноярске этому донесению значения не придали, так как 26 января следующего 1704 г, оттуда был послан в Киргизскую землю для сбора ясака с киргизских князцов и улусных людей сын боярский Иван Злобин с товарищами, но ему пришлось вернуться ни с чем, так как он "киргизских князцов никого не из'ехал, а из'ехал прежде осталцов тубинцов семи человек". Тубинцами в XVIII в. называли ту часть киргизов, которая населяла правый берег Енисея и низовья Упсы (см. т. III, гл. X).} в числе 3--4 тысяч кибиток достоверно известно, что они кочевали в бассейне реки Или при урге джунгарских хун-тайш {Не вполне достоверно, ибо как мы ниже увидим, они были, повидимому, поселены не только в долине р. Или, но и в долине р. Талас, где потомки их, вероятно, и образуют кара-киргизское крыло сол. Бегство их на Алтай не удалось, и, повидимому, только небольшой их части довелось добраться до русских пределов.} до времени падения джунгарского государства, после чего с находившимися там же мингатами и телеутами пошли было обратно на Енисей, но по пути были рассеяны и частью попали в Россию, где присоединились к кундровским татарам, частью разбрелись между киргиз-казаками, урянхайцами и алтайцами, примкнув главным образом к качинцам и сагайцам.

Гипотезы Радлова и Ноworth'а о переходе части енисейских киргизов в Тянь-шань в X {Radloff. op. cit., стр. 317.}, не ранее XII {Howorth -- "The Kirais and Prester John" в "The journal of the Roy. Asiat. Society of Great Britain and Ireland", 1839, XXI.} и, наконец, в XIII веке {Radloff -- "Ethnographische Uebersicht der Türkstämino Sibiriens und der Mongolei", 1883, стр. 23, 24.} хористов считает не имеющими исторических оснований и в свою очередь полагает, что тянь-шаньские киргизы являются потомками отделившейся ранее III века до Р. X. ветви киргизского племени, образовавшей на границе хуннских земель усуньский союз. Аристов не опубликовал подтверждающих эту гипотезу данных, но то, что нам пока известно о смене народностей в Центральном Тянь-шане, не дает оснований считать ее более вероятной, чем гипотезы его предшественников. В настоящее, впрочем, время, когда мы имеем прямое указание неизвестного автора X века на появление киргизов в Тянь-шане в качестве, как догадывается Бартольд, вероятных защитников карлуков от идыкутов Уйгурии, киргизский вопрос выходит из окружавшего его до сих пор тумана и приобретает прочную основу для своего решения.

Это свидетельство в той его части, которая опубликована Бартольдом, сводится лишь к указанию, что городи. Аксу был отнят у уйгуров киргизами. Несмотря, однако, на свою краткость, он устанавливает факт вторжения киргизов в Тянь-шань, так как живи они, согласно гипотезе Аристова, в этом последнем, они могли-бы действовать только в качестве вассалов карлуков, и тогда их имя не попало-бы на страницы рукописи Туманского.

Бартольд сопровождает это свидетельство замечанием, что в данном случае идет речь лишь о частичном переселении в Тянь-шань енисейских киргизов, так как главная их масса должна была переселиться туда много позднее {Ibid.}, в эпоху передвижений на запад кара-киданей и монгольских племен {"Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", XI, стр. 344.}.Связывать, однако, переселение енисейских киргизов в Тянь-шань с движением на запад кара-киданей {О сем см. ниже.} едва-ли возможно, так как последние достигли р. Эмиля, не затронув бассейна верхнего Енисея {Известно лишь, что попытка Елюй-Даши собрать в Западной Монголии ополчение в целях дальнейшей борьбы с чжурчженями потерпела неудачу, благодаря противодействию киргизов.}; что касается эпохи монголов, то за время их господства в Средней Азии известен лишь один случай переселения киргизов, но не на юго-запад, а на восток, в бассейн р. Сунгари {Schott -- "Ueber die ächten Kirgisen" в "Abhandl. d. k. Akad. d. Wiss zu Berlin", 1864, стр. 461; "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 171.}. Таким образом и эта гипотеза о более поздних переселениях киргизов на юг, выражаясь словами Аристова, имеет не более исторических оснований, чем предположения Радлова и Ноworth'а.

Современный этнический состав той народности, которая носит название киргизской, столь пестрый, ее киргизское ядро до такой степени успело раствориться в иноплеменных примесях, что нельзя предположить, чтобы оно когда-либо в Тянь-шане было многочисленным. Этим, вероятно, обменяется и то обстоятельство, что киргизы никогда не играли там значительной политической роли, попадая в то-же время нередко в зависимость от кашгарских владетелей. Таким образом я не вижу необходимости искать пополнений киргизской массы, обосновавшейся в Небесных горах в X веке, последующими переселениями с Енисея, тем более в монгольскую эпоху, когда, по словам Абуль-Гази {Schott, op. cit., стр. 445.}, настоящих киргиз оставалось уже очень мало, и их именем стали называть себя племена другого происхождения.

Неудачная, попытка уйгуров увеличить пределы своего государства за счет карлукских земель, вызвавшая на сцену киргизов, была, повидимому, единственным крупным эпизодом их последующей 400-летней истории. Отвечая народному характеру, чуждому стремлений к мировому господству {См. выше стр. 347.}, их "идыкуты вели мирную политику, заботясь лишь об охране пределов государства и отдавая свой труд и внимание внутреннему ходу государственной "жизни. И последствия такой политики очень быстро сказались в под'еме благосостояния населения восточного Притяньшанья. Достаточно вспомнить хотя-бы тот факт, что "когда монгольские императоры нуждались в деньгах, то уйгуры им служили банкирами:, так, например, при одном Угэдэе выплачено было им в счет долга 76 тысяч серебряных слитков; равным образом, когда князья крови и вообще сильные люди той эпохи нуждались в жемчуге и драгоценных камнях, в Уйгурию же посылали они людей своих за всем этим, как в другие места за соколами и кречетами" {Иакинф -- "История первых четырех ханов из дома Чингисова", стр. 282 и 301.}... Слив свои интересы с интересами культурного населения своих новых владений, преемники Цзуня сумели оградить производительные и культурные их центры от случайностей борьбы, грабежа и насилий, и последние разрослись, разбогатели и в свою очередь положили основание могуществу и богатству тяньшаньских уйгуров.

Ход исторической жизни Средней Азии еще не раз вернет нас к Уигурии, теперь же он призывает нас снова на восток, где уйгуров и киргизов сменили две новые политические силы -- Тангутская и Киданьская монархии.

Тангуты, известные также под именем дансянов {Народ, именовавшийся у турок и монголов тангутами, у китайцев -- даксянами, у тибетцев -- минягами или минаками, сам себя называл ми-хоу (Pfizmaier -- "Die fremdländischen Reiche zu den Zeiten der Sui" в "Sitzungsber. d. kais. Akad. d. Wiss.", philos.-hist. CL, 1881, т. 97, стр. 452). О генетической связи этого племени с динлинами см. выше стр. 26. См. также Klaproth -- "Description de la Chine sous le règne de la dynastie mongole" в "Nouv. Journ. Asiat", XI, 1833, стр. 461; idem -- "Explication", etc., в "Mémoires relatifs à l'Asie", II; Paulhier -- "Le livre de Marco Polo", I, стр. 152 и 162; Hozvorth -- "The Northern Frontagers of China", VI, "Hia or Tangut" в "Journ. of the R. Asiat. Soc. of Gr. Brit А. Ir.", 1883, XV, стр. 439.

Клапрот высказывает предположение, что слово "тангут" произошло от слова "дан-сян", с чем соглашается и Ховорс. В "Си-цан-фу" приводится, однако, следующее предание: "Тан-гу-дэ потомки тан-ту-гюэ. Происхождение слова "ту-гюз" следующее: в древности этот народ жил в западной стране, в Алтайских горах. Они были превосходные кузнецы и ковали из железа шлемы, бывшие известными под именем "ту-гюэ", перенесенном впоследствии и на местность их производства. Современные тангуты и кукунорские фань-цзы носят шляпы, напоминающие железные горшки. Это их сходство и доказывает правильность вышесказанного". (Рокхилль -- "В страну лам", стр. 53). Это, хотя и темное, указание свидетельствует, что к данеянам имели какое-то отношение турки Ашина, некогда, как мы уже знаем (см. выше стр. 210), действительно кочевавшие в Нань-шаньских горах. У Ма-дуань-лин'я (Klaproth -- "Explication", etc., стр. 367) также читаем: "Ce pays reèut alors le nom de Tangou, d'une de leurs (Tang'hiang) hordes principales, appelée (par les Chinois) Thang-gou".

Самое раннее упоминание о тангутах мы находим в орхонских надписях, а так как в тех же надписях говорится и о тибетцах, то очевидно, что в то время тюрки видели в тангутах отличный от тибетцев народ; самое раннее упоминание о дансянах встречается в истории династии Хань (Chavamies и Pelliot, op. cit., стр. 252).}, первоначально жили в Амдо., (Си-чжи), в горах водораздельных между бассейнами рек Ян-цзы и Хуан-хэ; когда же страной этой завладели тибетцы (в 660 году), то дансяны, имея во главе поколение тоба {Тоба -- племя сяньбийской группы, овладевшее, как мы уже знаем (см. выше гл. III), северным Китаем и давшее ему династию Вэй-Вэй с 386 до 558 года, Что тангутские князья, основавшие царство Ся, были потомками, хотя, может быть, и не в прямой линии, тобаских императоров этой династии, видно из нижеследующих строк письма тангутского царя Юань-хао: "Предки мои происходят от императорской отрасли и еще при конце дома Цзинь положили первое основание дому Вэй" (Иакинф -- "Ист. Тиб. и Хухун.", II, стр. 28). Chavannes ("Dix inscriptions chinoises de l'Asie Centrale" в "Mém. prés, par div. sav. à l'Acad. d. Inscr. et Belles-lettr. de l'Institut de France", 1904, XI, 2, стр. 205) сомневается в существовании родства между тангутской и сяньбийской фамилиями Тоба и полагает, что родство это вывел генеалог царства Ся, чтобы выслужиться перед своим повелителем. Ничего невозможного в том, что Тоба бежали к данеянам и поделались у них князьями, я, однако, не вижу и в доказательство такой возможности привожу следующее место "Географии Тибета" Миньчжул хутукты: "на север от Цо-нгонь-бо (озера Куку-нора) в смежности с Бари находится удел Шара-ю-гу, жители коего составляют отрасль уйгуров; большая часть их старшин происходит от чжурчженьских царей из рода Ваньянь", (племя вань-янь населяло некогда северо-восточную Маньчжурию; см. Васильев -- "История и древн. вост. части Ср. Азии", стр. 47). Что могло иметь место у уйгуров, могло также случиться и у данеянов. См. также Gaubil -- "Histoire de Gentchiscan", etc., стр. 50; Devenu -- "L'écriture du royaume de Si-Hia ou Tangout", idem -- "Stèle Si-hia de Leang-tcheou", 1898, стр. 18, и Bushell -- "Inscriptions in the Jüchen and allied scripts", где не высказывается сомнения в родстве тангутов тоба с теми тоба, которые овладели северным Китаем в IV веке. Паркер -- "Китай, его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней", перев. Грулева, 1903, СПБ., стр. 58, называет государство Ся полу-тибетским, полу-тоба. По словам Grenard ("La légende de Satok Boghra khan et l'histoire" в "Journ. Asiat", IX sér., 1900, XV, стр. 48), род тоба и до сего времени сохранился среди цайдамских панака. То же сообщает и Rockhill -- "Diary of А Journey through Mongolia and Tibet", стр. 114.}, выселились в пределы Китая, в область Цин-ян-фу (в провинции Гань-су), а затем и еще далее к северу, заняв постепенно всю территорию до Великой стены. До половины VIII века китайская история о дансянах почти вовсе не упоминает, но с этого времени начались их набеги на окрестные китайские города и поселения. В 762 году они далее разграбили предместье Нан-ани, а годом позднее в составе войск Хуай-эня {См. выше стр. 340.} доходили до стен Фын-сян-фу. С этих пор, беспрестанно воюя и то входя в союз с тибетцами против Китая, то снова заискивая у Танов, дансяны множились, богатели, и, наконец, овладев городом Ся-чжоу (в 873 году), почувствовали себя достаточно сильными, чтобы основать государство, которое и получило у китайцев название Ся-го или царства Ся.

Основатель этого царства Тоба Сы-гун был возведен в княжеское достоинство в 883 году и хотя фактически он уже владел обширной территорией в Шэнь-си и северо-восточной Гань-су, тем не менее все же не без значения для него остался факт оффициального признания за ним и его потомством наследственных прав на феод Ся. Сверх того он был награжден высшим придворным чином, удостоен фамилии Ли и сделан правителем пяти областей. Столь беспримерные награды получил он за услуги, оказанные им в войне с отважным мятежником Хуан-чао, успевшим к тому времени овладеть обеими столицами Китайской империи. Подобным же образом награжден был и шатоский князь Ли-кэ-юн, получивший в удел область Тай-юань, в провинции Шань-си.

Первые серьезные недоразумения между тангутами и китайцами возникли только столетие спустя, а именно, в исходе X века, когда один из тангутских князей, по имени Тоба Цзи-цянь, бежал в Ордосские степи, откуда и стал производить набеги на пределы Китая. Все попытки усмирить его не имели успеха, и в 998 году китайцы вынуждены были, наконец, возвратить ему незадолго перед тем, путем мирного соглашения, присоединенные к империи округа, входившие в состав феода Ся {Инициативу этого соглашения китайские анналы приписывают тангутскому князю Тоба Цзи-бану, который, будто-бы, просил четыре округа, входившие в состав его феода, а именно Ся, Суй, Инь и Ю, как населенные преимущественно китайцами, вернуть империи, управляющих же этими областями тангутских князей, в наказание за их постоянные ссоры между собой, перевести на жительство в Китай. Это предложение было принято и осуществлено (Иакинф, op. cit., I, стр. 254). "Бегство" Тоба Цзи-цяня становится поэтому понятным, но что все предшедшее совершилось по инициативе самих же тангутов, в этом позволительно усомниться.}.

В 1001 и 1002 годах Тоба Цзи-цянь последовательно овладел городами Нин-ся и Лин-чжоу и, поселившись в последнем, сделал его столицей Ся-го. При его сыне Тоба Дэ-мине столица перенесена была в г. Нин-ся, значительно расширены пределы самого государства и отнят у уйгуров г. Гань-чжоу (в 1028 г.).

Первые столкновения тангутов с ганьчжоускими уйгурами относятся к самому началу XI века {De Mailla, op. cit., VIII, стр. 141.}, но тогда они не имели для последних серьезных последствий. Впрочем в это время уйгуры были еще настолько сильны, что сумели отстоять себя даже в борьбе с могущественными киданями; так, хотя последние в 1008 году и полонили их князя Е-ла-ли, но это был лишь частный успех, не имевший дальнейших последствий {Bretschneider, op. cit., 1, стр. 242--243.}. Засим кидане предпринимали против ганьчжоуских уйгуров походы в 1010 и 1026 годах. Первый окончился захватом города Су-чжоу, второй не имел и такого успеха. Эти походы В. Григорьев {"Восточный или Китайский Туркестан", стр. 276--277.} об'ясняет желанием киданей "усмирить" непокорных вассалов, но в китайских анналах я не нахожу указаний на существование таких отношений между кнданями и уйгурами. У Visdelou {"Bibliothèque orientale", suppl., стр. 86; v. der Gabelentz -- "Geschichte der Grossen Liao", стр. 182.} мы читаем: "В 924 году Амба-гянь {Амбагянь -- переделка "Исторического Комитета" времен императора Цянь-луна из Абао-цзинь (Абаки) прежних историографов (см. Васильев "История и древности вост. части Ср. Аз.", стр. 13).} пленил уйгура Би-ли-гэ, тутука города Гань-чжоу. Он воспользовался этим случаем, чтобы послать уйгурскому хану У-му-чу письмо приблизительно такого содержания: "Не мечтаете-ли вы вернуться на свою родину (т. е. в долину Орхона)? Если -- да, то я, император, готов вернуть вам эти земли {Из этого видно, что в это время долина Орхона не находилась уже во власти киргизов.}, ибо считаю для себя безразличным, будут-ли они находиться в моих или в ваших руках". На это предложение У-му-чу дал следующий ответ: "Уже десять поколений сменилось после того, как уйгуры, покинув свою родину, кочуют в пределах Китая. Они довольны тем, что имеют, и не стремятся отсюда на север; а потому и я с своей стороны не могу принять вашего предложения переселиться в долину Орхона". Эта переписка вполне устанавливает тот факт, что уйгуры не были покорены Амбагянем, основателем Киданьской империи; не были покорены они и позднее, так как летописи не упоминают о каких либо войнах между уйгурами и киданями в промежуток времени между 924 и 1008 годами. В "Тун-цзянь-ган-му" имеется более правдивое об'яснение киданьских походов против уйгуров, в частности их похода в 1026 году. "Кидане, читаем мы у de Mailla {Op. cit., VIII, стр. 188--189.}, начавшие с подозрением относиться к Тоба Дэ-мину, решили не давать ему повода к ссоре до тех пор, пока они не окружат его земель своими владениями. С этой целью они двинули свои войска против уйгуров и осадили город Гань-чжоу". Но этот план был своевременно разгадан тангутами, которые прогнали киданей из под стен этого города. Засим Тоба Дэ-мин, убедившись в слабости уйгуров, решил захватить этот последний и присоединил его к своим владениям.

В 1035 году таягуты вторглись в пределы Туботского княжества {В исходе IX века, как это говорилось выше, Тибетская империя без какого-либо толчка извне распалась на части. Не только каждая из входивших в ее состав народностей добилась самостоятельности, но даже в пределах последних явились независимые владетели, к которым ближе всего подходит титул князьков. Один из таких князьков, потомок тибетских царей, по имени Ци-нань (Го-сы-ло, Го-срай), собрал тибетские поколения, кочевавшие между северной цепью Наньшаньских гор и р. Хуан-хэ, и основал в начале XI века княжество, известное в истории под именем Туботского.} и проникли на юг за Хуан-хэ, но возвратились из этого похода без видимых результатов; зато на западе они довершили завоевание уйгурской территории и заняли города Су-чжоу, Гуа-чжоу и Са-чжоу {Дегинь, op. cit., II, стр. 30--31, относит занятие этих городов тангутами к 1036 году.} и, повидимому, еще в том же году овладели Лян-чжоу, столицей незадолго перед тем (в конце X века) возникшего тибетского княжества Хэ-си-цзюнь. В 1036 году они покорили Лань-чжоу и всю страну на юг до Ди-дао-чжоу и таким образом стали обладателями всей Хэ-си, юго-восточной части Бэй-шаyя, Ала-таня, Ордоса и северной окраины Шэньси'ской провинции. В это время общая численность тангутской армии, по словам китайской летописи, достигала пятисот тысяч человек {"Тун-цзянь-ган-му" (de Mailla, op. cit., VIII, стр. 201) дает, впрочем, значительно меньшую цифру, а именно, полтораста тысяч человек, вероятно, однако, постоянной армии, тогда как в данном случае речь идет о военнообязанных. В Ся-го в войска зачислялись: один из двух, два из четырех мужчин, достигших определенного возраста.}; цвет ее составляли пяти-тысячный корпус гвардейской легкой кавалерии, набиравшийся из лиц, принадлежавших к высшей аристократии страны, и трех-тысячный корпус латников. Эти цифры я привожу с умыслом, чтобы показать, как густо в то время населена была страна, которая ныне едва прокармливает ничтожное по численности китайское население.

В 1038 году возгорелась война между царством Ся и Китаем, окончившаяся мирным договором, по которому каждая из договаривавшихся сторон сохраняла за собой свою территорию, но Китай обязывался вносить ежегодную дань {Она именовалась жалованием.} серебром, шелковыми тканями и чаем на сумму 250,000 лан взамен отказа тангутских государей от употребления императорского титула в своих письменных сношениях с Су неким двором {В 1032 году Тоба Юань-хао принял титул у-цзу, что значит, повидимому, сын (голубого) неба (см. Devêria -- "L'écriture du royaume de Si-hia ou Tangout" в "Mém. prés, par divers savants à l'Acad. des inscr. et Belles-lettres", 1898, 1 série, XI, I, стр. 17).}.

В том же 1044 году тангуты успешно отразили киданей, которые в эту эпоху были наверху своей славы и могущества {Иакинф -- "Ист. Тиб. и Хухун.", II, стр. 49; de Mailla, op. cit., VIII, стр. 234. В отместку за понесенное в этом году поражение кидани в 1049 году предприняли новую экспедицию против Ся-го; но поражение, которое они при этом понесли, было серьезнее первого. "Les Hia (ся)", читаем мы у de Mailla, ibid., стр. 241, "en firent une étrange boucherie". Впрочем, в 1053 году тангуты все-же должны были признать себя вассалами империи Ляо (v. d. Gabelent -- "Geschichte der Grossen Liao", стр. 133).}. Уже одно это обстоятельство свидетельствует о внутренней мощи Тангутского государства, занимавшего одну из наименее производительных частей современного Китая {Васильев, op. cit., стр. 86, совершенно справедливо замечает о царстве Ся, что оно составляет замечательное явление с истории. "Занимая незначительную часть земли в Китае, оно умело сохранить внутреннюю свою независимость, находясь на границах таких великих держав, как Киданьская, Цзиньская и Сунская, и только один меч Чингис-хана мог положить ему конец". Китайский историк по тому же поводу пишет: "Оно сумело сохранить свою независимость столь долго благодаря уменью их государей действовать сообразно обстоятельствам, своевременно становиться на сторону более сильного и в соответствии с этим менять сюзеренов. Оно погибло только тогда, когда уклонилось от союза с чжурчже-нями против монголов" (de Mailla, op. cit., IX, стр. 127).}.

Дальнейшая политическая история царства Ся в том виде, как она дошла до нас, вплоть до 1124 года, когда тан-гуты признали себя данниками чжурчженей, представляя сухой перечень непрерывного ряда пограничных столкновений и кровопролитных войн с Китайской империей, имеет для нас лишь самый отдаленный интерес, так как район действий обоих противников выходил далеко за пределы территории, политические изменения которой могли-бы найти отражение в жизненном ходе Западной Монголии {Отмечу только, что в 1082 году тангуты нанесли столь сильное поражение китайцам, какого последние давно не испытывали. У de Mailla, op. cit., VIII, стр. 301, читаем: "Depuis un temps immémorial la Chine n'avait point essuyé d'échec aussi terrible".}. О внутренней же жизни этого государства за столь долгий период времени мы знаем лишь то, что в нем элементы гражданственности стали довольно быстро проникать во все слои населения. Так, военные силы страны получили прочную организацию; гражданские дела были выделены в ведение особого министра; введено было судопроизводство на основании писанных законов {Это впрочем несколько позднее. См. Иакинф, op. cit., II, стр. 108.}; открыты школы, высшее училище {В 1101 г. был основан университет, расчитанный на 300 студентов, и определены ученым в целях обеспечения им возможности свободно заниматься наукой, не думая о хлебе насущном, пенсии. Засим, число обучающихся в этом университете студентов было постепенно доведено до 3000 человек (Иакинф, op. cit., II, стр. 93, 108 и 122; ср., однако, de Mailla, op. cit., VIII, стр. 623, где основание этого университета отнесено к позднейшему времени).} и академия; изобретен был алфавит, и переведены на тангутский язык {Те племена, которые ныне носят название тангутов, говорят на одном из диалектов тибетского языка; что, однако, тангуты царства Ся говорили на ином наречии, хотя, вероятно, той же тибето-бирманской группы языков (мон-тай), это доказывают те затруднения, какие испытывают в настоящее время орьенталисты в дешифровке дошедших до нас тангутских письменных памятников. Morisse--"Contribution préliminaire à l'étude de l'écriture et de la langue Si-hia" в "Mémoires prés, par div. sav. à l'Acad. d'Inscr. et Belles-lettres de l'Inst. de France", 1 série, XI, 2, 1904,-стр. 349, находит, что на основании некоторых синтаксических аналогий можно высказаться за его сродство с тибетским языком; того же взгляда держится и Devéria. С своей стороны полагаю, что так как основную массу населения государства Ся составляли дансяны, т. е. миняги, то естественно предположить, что и язык его был минягский. Миняги же или, как их называет Hodgson ("Essays on the languages, literature and religion of Nepal and Tibet", II, стр. 65], маниаки и до сего времени уцелели еще к востоку от Питана; от тибетцев, пишет Миньчжул-хутукта ("География Тибета", стр. 46), они отличаются наружностью и языком.} некоторые китайские сочинения; отлита была медная монета; при дворе введен был китайский церемониал: одновременно же последовали изменения и в самой форме одежды, которая получила китайский покрой; наконец, устроена была богадельня для престарелых чиновников.

Перехожу к киданям.

Киданей китайцы считают отраслью дун-ху, т. е. относят к сяньбийской группе народов {См. выше -- т. III.}. Их имя впервые попадает на страницы истории в 479 году. Уже в это время они занимали своими кочевьями обширную территорию между средним и нижним течением Нонни и реками Хацыр и Шара-мурэнь. В конце VII века они перешли эту последнюю и овладели всей страной на юг до г. Ин-чжоу {Ин-чжоу -- позднейшее название г. Лун-чэна эпохи Муюнов. Ныне от этого города остались только развалины, носящие название Горбань-собарга-хото.}, что втянуло их в упорные войны с Китаем. Вассалы то китайских императоров, то турецких каганов, они никогда не утрачивали внутренней автономии, отваживаясь на борьбу со своими могущественными соседями даже тогда, когда те имели на своей стороне их сородичей хи (татаби).

Эпоха Ань Лу-шаня, несмотря на только что (в 751 г.) законченную войну с Китаем, не вызвала с их стороны каких-либо новых агрессивных действий против империи, может быть, потому, что их сдерживали уйгуры, а засим в их жизни наступил период, который отмечен в китайской истории лишь перечнем их посольств и мелких пограничных столкновений. Впрочем в эту эпоху они вели, повидимому, жестокие войны со своими северными соседями -- хи, татарами и шивэйцами, которых им удалось покорить лишь в конце IX века.

В начале X столетия среди киданьских князей выделился своей предприимчивостью Амбагянь {Об его наружности сообщается: он был очень высок ростом и имел заостренный подбородок (Н. Conon v. d. Gabelent -- "Geschichte der Grossen Uao", 1877, стр. 2).}, составивший себе боевую репутацию на полях северной Маньчжурии. Он сумел об'единить под своей властью все киданьские поколения и после новых побед над чжурчженями {С ними мы встретимся ниже.}, племенами восточной Монголии и, наконец, в Китае {Он достиг при этом Ю-чжоу (Пекина), но не мог взять этого города.} об'явил себя императором (в 916 году) {В "Geschichte der Grossen Liao" событие это отнесено к 907 году, под 916 же годом сказано, что Амбагянь изменил в это время наименование годов своего правления.}. В последующие годы он продолжал расширять пределы своего государства и, вероятно, в это время овладел и Халхой {См. выше стр. 371. Marquart ("Guwaini's Bericht über die Bekehrung der Uiguren" в "Sitzungsber. d. k. Preuss. Akad. d. Wiss.", phil.-hist. Cl., 1912, XXVII, стр. 498) приводит следующее место из "Ляо-ши" в переводе проф. de Grooi: "В 924 году остановился он (Амбагянь) в развалинах уйгурской крепости (Кара-балгасуна) и приказал выбить там на камне хронологический перечень своих деяний"... То же место "Ляо-ши" приведено у Bretschneider'а, op. cit., 1, стр. 256, и Chavannes -- "Voyageurs chinois chez les Khitan et les Joutchen" в "Journ. Asiat.*, IX série, 1897, IX, стр. 382.}, а засим, незадолго до своей смерти (в 927 году) и царством Бохай {Это царство лежало к северу от р. Ялу и занимало территорию нынешней Гириньской провинции и Южно-Усурийского края, а также морское побережье северной Кореи. Его столица находилась в 25 верстах к югу от Нингуты. Образование его относится ко второй половине VII века, хотя самое название государства и народа "Бо-хай", вытеснившее наименование Мо-хэ, и должно быть отнесено к 713 г., когда танский император Жуй-цзун (710--712) прислал послов для вручения мохэскому князю и полководцу, разбившему китайскую армию, титул бохайского царя -- "бо-хай цзюнь-вана" (Гребенщиков -- "К изучению истории Амурского края по данным археологии" в Юбилейном Сборнике, изд. Общ. Изуч. Амурск. Края, стр. 55--56. Владивосток, 1916). Впоследствии оно подчинило себе и все земли на север до Амура.}.

Ему наследовал Дэ-гуан, царствовавший под именем Тай-цзуна (927--947 г.г.). Дэ-гуан продолжал завоевательную политику своего отца и своим вмешательством в китайские дела в значительной мере усилил тот хаос, который, начиная с конца IX века, водворился в Серединной империи {Китай переживал в это время смутный период, известный в истории под именем "ву-дай" т. е. "пяти династий". Танская династия была свергнута в 907 году Чжу-цюань-чжуном, основателем Хоу-Лянской династии. В 923 году эту династию сменила династия Хоу-тан, павшая в свою очередь под ударами киданей в 936 году. Затем следовали: Хоу-Цзин (937--946 г.г.), Хоу-хань (946--950 г.г.) и Хоу-Чжоу (950--960 г.г.). Все они владели лишь частью Китая, как и последующая династия Сун (960-1280 г.г.), считаются же они главными по прямому переходу власти Таиской династии к династии Хоу-Лян и от династии Хоу-Чжоу к Сунской. Наряду с этими в периферических частях Китая возникали и падали другие династии, столь же, как и они, слабые и недолговечные; из числа последних только царство Ву в южном Китае просуществовало около пятидесяти лет (917--970 г.г.).}.

В 936 году он вторгся в ее пределы {Враждебные действия между Киданьской и Китайской империями открылись, впрочем, несколько ранее, а именно уже в 934 году (см. v. d. Gabelentz, op. cit., стр. 37).}, разбил под Тайюанем высланные против него войска и об'явил хоу-танского полководца Ши Цзин-тана императором, за что тот, достигнув престола, признал себя его вассалом, уступил ему 16 округов северного Китая, и в их числе город Ю-чжоу (Пекин), вскоре затем обращенный в столицу Киданьской (Ляо) империи, и обязался вносить ежегодную дань в количестве 300 тысяч кусков шелковых тканей {В "Geschichte der Grossen Liao", стр. 41--42, однако, читаем: "Цзинский император предложил Тай-цзуну почтить его передачей ему городов к северу от прохода Ян-мынь-гуань и ежегодной данью в 300.000 кусков шелковых тканей, но Тай-цзун отклонил это предложение". Между тем этому противоречит дальнейшее, где говорится (стр. 43), что цзинский посол передал Тай-цзуну в 938 году карту шестнадцати городов и в том числе Ю-чжоу, т. е. Пекина, после чего император об'явил этот последний южной столицей государства.}. Пока это обязательство выполнялось {Васильев, op. cit., стр. 18, сообщает, что Ши Цзин-тан был настолько предан Дэ-гуану, что отказался вступить во враждебную последнему коалицию, в которой между прочими племенами приняли участие тангуты, шато, тугухуньцы, жившие в это время к северу от Ян-мынь-гуаня и много терпевшие от притеснений киданей, и турки. Интерес этого свидетельства в том, что на северной окраине Китая продолжали еще и в X веке существовать под своими народными названиями племена, которые можно было считать навеки угасшими.}, кидане оставались спокойными зрителями совершавшегося в Китае, но как только преемник Ши Цзин-тана, император Ши Чун-гуй {Вступил на престол в 942 году.}, перестал именоваться их вассалом и замедлил высылкой дани, Дэ-гуан наводнил своими войсками Хоу-Цзинскую империю.

Император Ши Чун-гуй во главе своей армии мужественно встретил врагов и в течение двух лет (944--946) успел нанести им несколько поражений {В одном случае Дэ-гуан едва избег даже плена (v. d. Gabekntz, op. cit., стр. 50).}, но засим измена его генералов поставила его в безвыходное положение. Он был схвачен киданями в Кай-фын-фу {Сдался на милость победителя (v. d. Gabelentz, op. cit., стр. 54).} и отправлен пленником в Маньчжурию.

Китайским престолом овладел Дэ-гуан. Но кидани торжествовали свою победу недолго. Поднятое князем Лю Чжи-юанем восстание заставило Дэ-гуана, не сумевшего справиться с выпавшей на его долю задачей, удалиться на север, а засим китайцы очень быстро стряхнули с себя киданьское иго.

Война с Китаем вскоре {Повидимому, в 951 году, хотя Васильеву op. cit., стр. 20, и приводит 949 год.}, однако, возобновилась и продолжалась засим почти без перерывов до 1004 года, когда взаимно истощенные противники заключили наконец мир на правах равенства, но при условии уступки киданями части своей территории, а именно округов Ин, Mo и И {Т. е. округов, отвоеванных у них китайцами еще в 959 году (Васильев, op. cit., стр. 20).}, за ежегодную арендную плату, определенную в сто тысяч лан серебра и двести тысяч кусков шелковых тканей {Впоследствии эта цифра была несколько увеличена.}.

За этот пятидесятилетний период времени внутренние дела Киданьской империи нам очень мало известны {"Киданьская история составлялась спустя долгое время, уже при конце монгольской династии; материалы для нее были растеряны победителями их, чжурчженями. Китайцы ссылаются сверх того на то, что кидани держали в возможной тайне свое внутреннее состояние, и потому их ученым нельзя было составлять своевременные описания" (Васильев, op. cit., стр. 23).}. Сменились Императоры Уюнь, Шуя {Этот император был признан только небольшой частью государства.}, Шуру, Сянь и Лун-сюй, ничем не замечательные, проводившие свой досуг в кутежах и на охоте, достигавшие престола путем интриг и преступлений {Были убиты: Уюнь, Шуя и Шуру.} и не погубившие государства лишь потому, что среди киданьских генералов нашлись такие выдающиеся полководцы, как Елюй Сю-гэ и Елюй Сэ-чжэнь, которые сумели с честью выйти из трудной борьбы с Сунской империей, выставившей также несколько крупных военных дарований. Засим, из дел внутреннего управления можно только отметить учреждение пяти военных инспекций, предназначавшихся для наблюдения за внешней границей империи и опиравшихся на специально ради сего сформированные контингента пограничных войск {Эти инспекции носили китайские названия и ведали границами: Янь-шань-лу с Сунской империей, Юнь-чжун-лу с царством Ся, Ша-мо-фу с кочевыми владениями на западе и севере, Чань-чунь-лу с землями чжур-чженей и ши-вэй и Ляо-дун с Кореей.}.

Неизвестна нам также и политика, которой держались кидани на западе, хотя из дошедших до нас известий и видно, что территория их в этом направлении простиралась до Алтайских гор (Цзинь-шаня), на север до Керулюна (Лун-цзюй'я) {Маньчжурское название этой реки -- Дахань-бира.}, и что до шестидесяти владетелей признавали себя здесь вассалами киданьских императоров {Среди этих владетелей назван и идыкут тяньшаньских уйгуров.}. С ганьчжоускими уйгурами и тангутами кидани столкнулись позднее, что касается Халхи и Хангая, то о происходившем в этих странах у нас пет известий. А между тем именно здесь завершалась в это время та смена народностей, которая подготовила разлитие в XIII веке монгольского моря по лику старого континента.

С уходом уйгуров на запад и на юг земли в бассейнах Орхона и Селенги остались не заселенными, что видно, между прочим, и из письма Амбагяня к У-му-чу, идыкуту уйгурскому {См. выше стр. 371.}; но пустующими они долго не могли оставаться, и, вероятно, уже с X века стали заселяться тюркскими и монгольскими племенами, которые были известны у китайцев под общим именем да-да.

Считают, что да-да -- китайская транскрипция слова татар. До монгольской эпохи, пишет архим. Палладий {"Труды членов Росс. духовн. миссии в Пекине", IV, стр. 169 и след.}, это название распространялось китайцами как на кочевников, населявших степи восточной половины Средней Азии, так и на некоторые другие народы, о которых у них не было точных известий. Согласно ранней "У-дай-иш", да-да населяли северную часть провинции Шань-си, хребет Инь-шань и степи к северу от границ Тангутского царства, согласно же "Ляо-ши", они жили и по северную сторону Ша-мо, т. е. в Мо-бэй. Писатели времен династии Сун знали, повидимому, только иньшаньских да-да. Ученый X века Сун-бо считал их особым отделом мо-хэ. О у-ян Сю, автор позднейшей "У-дай-ти" (XI в.), писал, что мо-хэ, переселившиеся в Инь-шань, сами себя называли да-да. Более поздний писатель Мэн-хун делил да-да на три отдела: белых, черных и диких; белые да-да. иначе ван-гу, т. е. онготы или онгуты (ныне -- оннюты), это -- шато {Аристову op. cit., стр. 21, пишет, что белые да-да были потомками хи. Я не знаю, откуда заимствовал он это известие, но, как это будет об'яснено ниже, оно не согласуется с тем, что нам известно об этом отделе да-да. Хи упоминаются в Китайской истории в конце X века (v. d. Gabelentz, op. cit., стр. 91), т. е. одновременно с онгутами; упоминаются и позднее: их восстание было подавлено чжурчженями в 1162 году (С. de Harle -- "Histoire de l'empire de Kin", 1887, стр. 108).}, черные да-да это -- мэн-гу, дикие или непокорные да-да -- урянхи, шуй да-да и хэ-шуй да-да. "Юань-чао-ми-ши" не отождествляет да-да с татарами {См. "Труды член. Росс. духовн. миссии в Пекине", IV, стр. 32 и 34. Впрочем лишь в китайском переводе; в подлиннике же, по сообщению проф. А. О. Ивановского (см. Бартольд -- "Зап. вост. отд. И. Русск. Арх. Общ.", XI, стр. 351), вместо да-да стоит манхол. Во всех-ли, однако, случаях?}, хотя китайцы свое да-да (та-та) всего вероятнее взяли из слова татар, и переносит это название на монголов, меркитов {См. также "Труды член. Росс. дух. миссии в Пекине", IV, стр. 187.} и кераитов. Наконец, "Дэы-тань-би-цзю", сочинение времен династии Мин, говорит, что народ, который известен в Китае под именем да-да, на своем родном языке всегда писался и именовался мэн-гу. Из всего этого арх. Палладий делает вывод, что отождествление монголов с татарами совершилось на западе, благодаря кара-киданям {О них см. ниже.}, которые встретили в Туркестане своих прежних вассалов под тем именем да-да, т. е. татар, которое укоренилось за ними на дальнем востоке Азии.

Само по себе весьма вероятное {Им трудно, однако, объяснить то обстоятельство, что монголы отрядов Чжебэ и Субутая при первом своем появлении в Половецких степях, совершенно неожиданном как для русских князей, так и для кочевников, стали уже известны под именем татар. В Новгородской летописи, в отделе законченном в 6742 (1234) году ("Новгородская летопись по синодальному харатейному списку", изд. Археогр. комис. СПБ., 1888, стр. 215), читаем: "Том же лете, по грехом нашим, придоша языци незнаемі, ихже добре никто же не весть: кто суть и откеле изыдоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их; а зовут я Татары, а инии глаголют Таурмены, а друзии Печенези... Бог един весть, кто суть и отколе изидоша..."} предположение арх. Палладия не разрешило, однако, монголо-татарского вопроса, который и после него остался столь же темным, как и после попыток Шотта {"Aelteste Nachrichten von Mongolen und Tataren", 1846.} и Васильева {См., однако, Schott, op. cit., стр. 29, где приводится сомнительное, впрочем, указание, что да-да были известны китайцам уже в IV веке нашей эры.} осветить его, опираясь главным образом на китайские источники.

Первое известие о татарах дают нам орхонские надписи {"История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века", 1857.}.

В Китае, по словам "У-дай-ши-цзи" {Васильеву op. cit., стр. 166; Klaproth -- "Fragmens sur les races et sur les langues de l'ancien et du nouveau continent" в "Mémoires relatifs à l'Asie", II, стр. 4; Grosier, прим. в de Mailla -- "Hist. gén. de la Chine", IX, стр. 2--3.}, имя этого народа стало известным лишь в конце Танской эпохи, когда, будучи призваны шатоским князем Ли Кэ-юном, татары в составе его войск вступили в провинцию Шань-си, где и разбили бунтовщика Хуан-цзяо (в 875 году). Отсюда они уже не вернулись обратно на север, а поселились между Юнь и Дай в Инь-гдань'ских горах. Позднее они принимали участие в войнах киданей с Китаем на стороне последнего и, повидимому, настолько перемешались к этому времени с ша-то, что Мэн-хун имел некоторое основание приписывать да-да ван-гу шатоское происхождение {Князья у оннютов были тюркского происхождения (Gaubil -- "Hist. de Gentchiscan et de toute la dynast. des Mongous ses succes", стр. 10; d'Obsson -- "Hist. de Mongols", I, стр. 84--85). У арх. Палладия ("Комментарий на путешествие Марко Поло по северн. Китаю" в "Изв. И. Русск. Геогр. Общ.", 1902, XXXVIII, вып. 1, стр. 23), читаем: "Господствующим родом у турок (тукю) шато был ван-гу, иначе юн-гу; он вел свое происхождение от тех шато, которые некогда господствовали в северном Китае под именем династии Хоу Тан (923--936 г.г.). Кидани, завладев северной окраиной Китая, подчинили своей власти и разрозненные роды этих турок (тукю); с воцарением гиньцев род ван-гу разделился на два отдела-- иньшаньский и линь-тао. Последний гиньцы перевели в Ляо-"ун*. Далее у того же автора находим указание, что онгутов монголы относили ко второй группе племен, т. е. считали их не монголами, а тюрками (ibid., стр. 27). Замечание неизвестного персидского географа, что "татары тоже один из родов токузгузов" (Бартольд -- "Отчет о поездке в Средн. Аз. с научн. целью", стр. 34), следует, может быть, отнести к этим ван-гу, хотя шато и не были токуз-огузами.}.

К тому-же приблизительно времени относятся и первые китайские известия о племени мэн-гу, находившемся в подчинении у турок и населявшем современную Баргу, к востоку от озера Хулун и р. Аргуни {Schott, op. cit., стр. 19, 22. То обстоятельство, что мэн-гу в числе, вероятно, других татарских отделов находились в подчинении еще у турок, в. полной мере опровергает гипотезу Башарова (см. "О происхождении имени монгол", помещ. особ. прилож. к соч. того же автора "Черная вера", стр. 73--74) о происхождении имени монгол от речки Мон-гол, стекавшей с вершины Мона, в Иньшаньских горах, долина которой служила, будто-бы, в IX веке временной стоянкой (это ничем не подтверждается) одному из отделов татар, носившему до того имя бота.

По мнению комментатора "Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 325, монголы (мэн-гу) впервые появились на границах Китая в период Ву-дай (907--960 г.г.), но имя их упоминается раньше, так как уже в "Хэу-Хань-шу" указывается, что мань-го (мэн-гу) граничили на востоке с су-шэнями (это последнее имя продержалось только до цянь-ханьской эпохи, когда сменилось и-лоу; см. Гребенщиков --"Маньчжуры, их язык и письменность" в "Изв. Восточн. Инстит.", 1912, XLV", вып. I), которые жили к северу от Бу-сянь-шань (ныне Чан-бо-шань), занимая, согласно китайскому историческому атласу "Я-си-я Ли-ши-ди-ту", территорию среднего и нижнего течения Хунь-тун-цзяна, т. е. р. Сунгари.}.

Это известие "Тан-шу" {Schott, op. cit., стр. 13.}, подтверждающееся данными о северных инородцах, опубликованными в "Ки-дань го-чжи" {Schott, op. cit., стр. 15.}, очень важно, так как дает нам возможность вместе с Шоттом {Op. cit., стр. 17.} приписать указание "Цзинь го-чжи" на значительно более восточное местообитание этого народа (и низовьях Амура) lapsu penicilii ее автора. Эта ошибка вызвала, однако, в дальнейшем другую и повела даже к созданию теории о двух владениях мэн-гу, из коих одно, времен Чингис-хана, лежало к северо-западу, другое, населенное шивэйцами мэн-гу,-- к северо-востоку от чжурчженских земель. Эта теория о двух этнографически различных народах мэн-гу, которую проф. Васильев положил в основу своего рассуждения о происхождении названия монгол {Op. cit., стр. 159. Невероятной считает эту гипотезу и проф. Церезин (прим. к "Истории Чингиз-хана до восшествия его на престол" Рашид эд-Дина, стр. 186).}, в полной мере, однако, опровергается "Тун-цзянь ган-му", в свою очередь базирующейся на дальнейшем тексте того же "Цзинь го-чжи", где говорится, что в 1147 году чжурчжени были вынуждены уступить ши-вэй мэн-гу земли к северу от Керулюна (Си-пин-хэ) вместе с 27 построенными там крепостями {Васильев, op. cit., стр. 79.}. Отсутствие критического анализа исторических материалов -- явление весьма частое в китайских исторических сочинениях, но странно, что проф. Васильев просмотрел столь явное противоречие в тексте "Да Цзинь го-чжи". Засим, в доказательство того, что монголы, ведшие до эпохи Чингис-хана войны с чжурчженями, жили не в низовьях р. Амура, куда их помещает "Цзинь го-чжи", а в современной восточной Монголии, привожу следующую выписку из "Сань-чао-бэй-мын-хой-бян": "в 1122 году, по словам цзиньских послов, Ша-мо разделена была между да-да и мэн-гу, причем оба народа признали себя вассалами Цзиньской империи" {Архим. Палладия -- "Старинное монгольское сказание о Чингисхане" в "Труд. член. Росс. дух. миссии в Пекине", IV, стр. 172.}.

На вопрос о том, были-ли монголы татарами, приходится, повидимому, отвечать утвердительно.

До эпохи Чингис-хана, когда имя "монгол" только и об'единило многие родственные племенные группы, китайцы в своих исторических сочинениях очень часто называли коренных монголов -- татарами, но никогда не наоборот, из чего можно вывести лишь то заключение, что монголы в глазах китайцев были лишь отраслью татар. То же замечается и в правительственных актах Цзиньской империи; так, изданный в Пекине в 1161 году манифест начинался словами: "Мэн-гуда-да несколько раз при моем предшественнике нападали на паши границы. Ныне поступило известие, что они вновь собрались в большом числе и вступили в союз с государством Ся"... {Архим. Палладий, op. cit., стр. 173. Интересно, что и армянские историки (Киракос Гандзакеци; см. Патканов -- "История монголов по армянским источникам", II, стр. 13) называли коренных монголов -- мугал-татарами.}. Засим в "Цзинь го-чжи" читаем: "Да-да не переставали вносить дань пока Цзиньское государство было сильно, но затем, когда цзиньский престол занял Вэй-ван, их старшина Тэмучин об'явил себя императором" {Schott, op. cit., стр. 26; Васильев, op. cit., стр. 165.}. По словам Мэн-хуна, Чингис, его министры и полководцы принадлежали к отделу черных да-да, и только в память монголов, когда-то мужественно боровшихся с чжурчженями, они, будто-бы, присвоили себе имя монгол {Васильев, op. cit., стр. 217, 220.}. Кроме этой версии, свидетельствующей о принятии татарами имени монгол, существует еще и другая: "Да-да, успешно боровшиеся с цзиньцами, говорится в "Мэн-гу-ю-му-цзи" {Стр. 324.}, подражая последним и киданям, дали своей династии имя мэн-гу, что значит серебро" {Имя киданьской династии Ляо в переводе значит "сталь", имя чжурчженской династии Цзинь -- "золото".

Проф. Васильев, op. cit., стр. 161 (см. также idem -- "Вопросы и сомнения" в "Зап. вост. отд. И. Русск, Археол. Общ.", 1890, IV, 3--4, стр. 379), говорит, однако, что значение иероглифов, которыми со времен Чингис-хана стало писаться слово мэн-гу, иное, а именно -- "получать древнее", в чем он видит новое подтверждение версии о двух народах мэн-гу, ибо восточные мэн-гу писались другими иероглифами. Перемене иероглифов едва-ли, однако, можно придавать столь важное значение, тем более, что известны случаи перемены их и у других народов (уйгуров). Ср. Ab. Rémusat -- "Recherches sur les langues tartares", стр. 10. Замечу еще, что по мнению Шаванна ("Journ. Asiat", 1898, стр. 426--427) значение слов Ляо и Цзинь совершенно иное и заимствовано было от названий рек, на которых находились главные стойбища киданей и чжурчженей. Впрочем это толкование едва-ли приемлемо, так как известно, что монголы и тюрки величали чжурчженских царей алтын-ханами.}. Но обе эти версии после всего того, что писалось выше, должны считаться отпавшими, хотя и не утратившими своего интереса, как новое доказательство этнической близости обоих народов {Следует, однако, отметить, что Рашид эд-Дин (Березин -- "История Монголов", "Введение", стр. 4) jie об'единяет татар с монголами.}. И тот и другой китайцы относят к шивэйской племенной группе {Schott, op. cit., стр. 21, 25. По другой родословной татары входили в состав мо-хэ'ской, т. е. также тунгузской племенной группы. Вот эта родословная:

Некогда в северной Маньчжурии обитали племена су-шэнь и и-лу. Около Р. Хр. и-лу подчинили себе су-шэнь и дали своему царству имя У-ги. Последнее, однако, вскоре распалось на семь княжеств, из числа коих в V столетии получило преобладание Хэй-шуй-бу, т. е. то, которое владело долиной Амура. В VII веке это последнее стало называться Мо-хэ и в свою очередь распалось на 16 владений. В VIII веке эти владения утратили свою самостоятельность и вошли в состав Бохайского царства. В начале IX века одно из мохэских племен выселилось на юг и здесь присвоило себе имя да-да. Постепенно оно приобрело силу и значение и овладело всей территорией восточной Халхи. В 1135 году одно из поколений этих да-да, по имени мэн-гу, об'явило войну Цзиньской империи и, выйдя из нее победителем, принудило последнюю к заключению мира (в 1147 году), по которому приобрело 27 укрепленных пунктов в бассейне Аргуни. В это время да-да распадались на несколько княжеств, из числа которых сильнейшими были: Монгол, Татар, Тайджут и Кераит. Засим, о мо-хэ читаем еще у С. dу Harleя -- "Histoire de l'empire de Kin", стр. 1--3: Мо-хэ или У-ги первоначально было названием страны, а не народа; впоследствии же в начале VII века, китайцы стали прилагать это название к группе населявших ее племен (семи). В Танскую эпоху из числа этих племен продолжали еще существовать только два -- хэ-суй (хэ-шуй) и су-мо; хэ-суй были родственны чжурчженям. См. также Горский -- "Начало и первые дела Маньчжурского дома" в "Труд. член. росс. дух. миссии в Пекине", I, изд. второе, 1909, стр. 2--3; J. Dyer Ball -- "Things Chinese or notes connected with China", стр. 411; Parker -- "А Thousand years of the Tartars", 1895, стр. 128; арх. Палладий -- "Дорожные заметки на пути от Пекина до Благовещенска через Маньчжурию", 1870, стр. 59 и 387; Гребенщиков -- "Маньчжуры, их язык и письменность" в "Изв. Восточн. Инстит.", 1912, XLV, вып. 1, у которого я заимствую ссылку на J. Dyer Ball, и то, что писалось уже об этой народной группе выше в гл. III, стр. 169.} -- определение, которое не имеет, однако, этнического значения, так как языки, на которых говорили шивэйцы, были различны {Schott, op. cit., стр. 21; Klaproth -- "Tableaux historiques de L'Asie", стр. 92; Васильев, op. cit., стр. 32--33. Интересное указание находим мы в путевом журнале китайского посла Сюй Кан-цзуна, проехавшего в 1125 году через всю Маньчжурию. Со времен киданей, говорится в нем, которые вселили сюда толпы пленных, здесь живут, не смешиваясь между собой, племена бо-хай, ге-пи, гао-ли, мо-хэ, жу-чжань (чжурчжени), ши-вэй, у-шэ, хой-хэ, дан-сян, наконец, хи и кидань; их языки настолько разнятся между собой, что они не понимают друг друга и пользуются при своих сношениях языком китайским, что служит доказательством давнего культурного влияния Серединной империи на все эти народности (Chavannes -- "Voyageurs chinois chez les Khitan et les Joutchen" в "Journ. Asiat", 1898, стр. 420).}. Таким образом, ничто не заставляет нас считать их тунгузами по происхождению, и косвенным этому подтверждением служит их образ жизни: из всех шивэйских племен они одни были но преимуществу скотоводы {Всего подробнее вопрос о мэн-гу и да-да, один из важнейших для этнографии Средней Азии, изложен П. П. Семеновым в заметке "о происхождении Монголов и Татаней", служащей дополнением к первому тому "Землеведения Азии" К. Риттера. В существенном его выводы совпадают с изложенными выше.}.

На ряду с монгольскими племенами, повидимому, в том же X веке стали селиться в Халхе и выходцы из южной Сибири, происхождение коих остается до сего времени спорным; первенствующее положение между ними занял сначала союз бикин {О союзе бикин читаем у Раита эд-Дина ("История Монголов". "Введение", стр. 114): Ханы бикинские были "больше государей -- отцов Ван-хана (кераитского), Даян-хана (найманского) и других государей найманских и кераитских, сильнее и почтеннее их. После некоторого времени упомянутые государи стали сильнее их. Чингис-хан присоединил то племя бикин к племени онгут и дал им общие кочевья".}, а затем найманы и кераиты {Хотя Абуль-фарадж под 1007 годом и упоминает о кераитах (v. Erdmann -- "Temudschin der Unerschütterliche", стр. 562--563) как о народе, который первенствовал на востоке над другими турецкими племенами, но то, что излагается им при этом, относится к значительно позднейшему времени. Von Erdmann дает следующий перевод этого места: "Im Jahre 1514 der seleucidischen Rechnung (т. е. в 1203 г. христианской эры) fing die Herrschaft der Mongolen an. Denn um diese Zeit herrschte über die östlichen türkischen Stämme Aweng Chan (Ван-хан кераитов), welcher auch König Ju'hana genannt wird, aus dem Gerait (кераит) genannten Stamme, einer Nation, welche sich zur christlichen Religion bekannte". Из этого следует, что d'Ohsson -- "Histoire des Mongols depuis Tchinguiz-khan jusqu'à Timour", I, стр. 48--49, говоря со слов Абуль-фараджа о распространении христианства среди кераитов уже в начале XI века, впал в ошибку; см. также Бартольд -- "О христианстве в Туркестане в до-монгольский период" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1893, VIII, 1--2, стр. 23; Аристов, op. cit., стр. 31; Д. Хвольсон -- "Предварительные заметки о найденных в Семиреченской области сирийских надгробных надписях" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Арх. Общ.", 1886, 1, 2, стр. 107.}, отнесенные китайцами к той же племенной группе да-да. С ними мы будем иметь еще случай столкнуться в следующей главе, теперь же я возвращаюсь к киданям.

После 1004 года могут быть отмечены следующие события политической жизни Киданьской империи.

В 1005 году да-да, кочевавшие в восточной Монголии, признали себя данниками киданей.

В 1010 году Киданьская империя столкнулась с Кореей из-за Ляо-дуна, на который заявил претензию корейский король, считая себя наследником бохайских правителей. В этой войне Корея оказалась побежденной и лишилась всей своей территории к западу от реки Я-лу-цзяна. Не довольствуясь этим, кидани в 1015 году перешли названную реку и вторглись в коренные земли Кореи. Здесь, однако, они встретили вспомогательный отряд чжурчженей {Джурджиты мусульманских писателей. Их имя, как одного из племен мохэской группы, стало известно китайцам уже в первой половине VII века. Они жили к востоку от р. Сунгари и к северу от хребта Чан-бо-шань.}, перед которым и должны были отступить. По заключенному вслед засим в 1020 году договору река Я-лу-цзян легла границей обоих государств.

В том же 1010 году кидани с завоевательными целями напали на ганьчжоуских уйгуров {В "Geschichte der Grossen Liao", стр. 106, первое столкновение киданей с ганьчжоускими уйгурами отнесено к 1008 году.}. Они взяли приступом город Су-чжоу, но, повидимому, не смогли в нем удержаться и отошли обратно.

В 1026 году они повторили попытку овладеть Принань-шаньской Уйгурией и осадили город Гань-чжоу, но были прогнаны оттуда тангутами {См. выше стр. 371--372.}.

В 1029 году в Ляо-дуне вспыхнуло восстание, но было тогда же ими усмирено.

В 1042 году кидани потребовали у китайцев объяснения в предпринятых ими работах по укреплению северной границы империи и возвращения десяти уездов. До вооруженного столкновения дело, однако, не дошло, благодаря особой уступчивости, проявленной на этот раз Су неким правительством, согласившимся удвоить размер ежегодно вносимой аренды.

В 1044 году кидани об'явили войну царству Оя, но вели ее неудачно и вскоре должны были ее прекратить. Пять лет спустя они вновь напали на тангутов и после четырех лет борьбы принудили их, наконец, признать себя побежденными и вассалами империи Ляо.

В 1114 году открылись военные действия между киданями и чжурчженями {Народом тунгузской расы и языка. В "Шэн-у-цзи" и в "Мань-чжоу-ди-чжи" наименование нюй-чжи (чжурчжен) сближается с су-шэнь (см. выше стр. 169 и 385) и рассматривается как простое изменение одних и тех же звуков (Гребенщиков -- "Маньчжуры, их язык и письменность" в "Изв. Восточн. Института", 1912, XLV, вып. 1; Wylie -- "Chinese researches", 1897, IV, стр. 241). Plath -- "Geschichte des östlichen Asiens", I, стр. 196, замечает, что династия Цзинь вышла из среды так называемых "диких" чжурчженей.}, которые закончились в 1125 году падением империи Ляо и образованием на ее развалинах нового государства -- чжурчженской империи Цзинь.

Не все, однако, кидани покорились своей участи; некоторая их часть бежала на запад и, воспользовавшись слабостью местных властителей, в очень короткое время овладела огромной территорией между Иртышом и Аму-дарьей, между Алтайским хребтом и Еунь-лунем и основала новую империю, носившую название Кара-Киданьской у турецких племен и Ляо-си -- Западного Ляо у китайцев.

Чтобы понять происшедшее, следует вернуться несколько назад, к концу X века, когда власть в Западном Притянь-шанье перешла от ханов карлукских {См. выше стр. 359 и след.} к Караханидам.

Мусульманские историки не говорят нам, к какому тюркскому племени принадлежали ханы династии Караханидов {Это название династии по имени первого из ханов, принявшего ислам, предложено В. Григорьевым ("Караханиды в Мавераннагре", стр. 6).}, европейские же ученые не пришли в этом вопросе к определенному выводу. Бартольд {"Очерк истории Семиречья", стр. 21; idem -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 266; idem -- заметка в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", 1899, XI, (1--4), стр. 348--349.}, ссылаясь на то, что титул Богра-хан, очень обыкновенный у Караханидов, носили только государи племени ягма, одного из отделов токуз-огузов {Т. е. уйгуров, по мнению же Бартольда (см. выше стр. 286) -- турок. Этому противоречит, однако, язык поэмы "Кудакту-билик", написанной в 1069 году для Харун Богра-хана, существенно отличающийся от языка орхонских надписей и принадлежащий одному из восточно-тюркских наречий. Мнение Бартольда таким образом расходится с мнением тех ученых (Deguignes, Френа, Reinaud, Бретшнейдера и Радлова), которые считали династию Караханидов -- уйгурской. О ягма, находившихся в числе других подвластных уйгурам племен, говорит уже китайский посол Ван Янь-дэ (см. Pelliot -- "А propos des Comans" в "Journ. Asiat", 1920, Avril-Juin, стр. 135, сноска).}, владевшего в IX веке Кашгаром и частью Тяньшаньского нагорья к югу от Нарына, высказывается за принадлежность их к этому племени. Григорьев {Op. cit., стр. 59.} же и Grenard {"La légende de Satok Boghra khan et l'histoire" в "Journ. Asiat.", IX série, 1900, XV, стр. 31.} считают эту династию карлукской, базируясь, главным образом, на показаниях Мас'уди, который писал, что в его время "карлуки жили по всей Фергане, Шашу и окрестным местам, в прежние же годы преобладали над всеми другими тюркскими племенами, имея главой своим хакана над хаканами, который соединял под рукой своей все прочие тюркские владения и налагал волю свою на их государей". Мас'уд и умер в 956 году, т. е. уже после того, как город Баласагун {Бартольд в своем "Отчете о поездке в Среднюю Азию", стр. 40, пишет, что для окончательного решения вопроса о местоположении Бала-сагуна мы не имеем пока достаточных данных; скорее же всего он мог находиться в Чуйской долине (см. также Marquart -- "Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge", 1903, стр. 77). Grenard, op. cit., стр. 34--37, помещает его близь современного Токмака.} был отнят какими-то тюрками (Бартольд полагает -- ягма) у карлуков и задолго до возвышения Караханидской династии. Таким образом, его свидетельство о прежнем могуществе карлуков, к тому-же не имеющее под собой исторической почвы, не только не подкрепляет гипотез Григорьева и Гренара, но и явно им противоречит, ибо если карлуки преобладали над остальными тюркскими племенами в прежнее время, то это значит, что в его, Мас'удиево, время они уже утратили это преобладание, которое и перешло к другому тюркскому народу, повидимому, действительно к племени ягма {"Dass unter Bogratsh das Reich der Bogra-chane mit Hauptstadt Kaschgar, sonst Jag та genannt, zu verstehen ist, kann nicht mehr bezweifelt werden" (Marquart -- "Guwaini's Bericht über die Bekehrung der Uiguren" в "Sitzungsber. d. kön. Preuss. Akad. d. Wiss.", 1912, XXVII, стр. 492; см. также idem -- "Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge", стр. 77). Хотя Абу-Дулеф и не заслуживает особого доверия, но все же нельзя не отметить, что, говоря о народе бограч, он не отождествляет его с карлуками.}.

В начале второй половины X века ничто еще не предвещало близкого падения династии Саманидов в Мавераннагре {Мавераннагром называлась страна между реками Аму и Сыром (см. Березин -- "Шейбаниада", прилож. "Зеркало мира" Кятиба Челеби); однако, повидимому, из нее исключался Припамирский район, и на восток далее Бадахшана она не простиралась. Вообще, однако, это географический термин довольно неопределенный и едва ли часто распространявшийся на южную часть Ферганы; с другой стороны, арабы включали в него и земли, лежавшие к северу от Сыр-дарьи (см. Веселовский -- "Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве", стр. 33).}. К этому времени относится даже их попытка утвердиться на северном склоне Тянь-шаня, где они возвели рабат {Небольшое укрепление. См. Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 268.} около селения Мерке. Но уже в 992 году {Бартольд, оp. cit., стр. 271.} совершил свой торжественный в'езд в Бухару Богра-хан Харун б. Муса, внук Богра-хана Оатука (Кара-хана), а в 999 году был низложен Караханидом илеком ил-ханом Шемс эд-Доулэ {Согласно "Тарихи" Мунедджим-баши, полное его имя было: Илек ил-хан Абу-Наср Ахмед бэн-Али Шемс эд-Доулэ (см. Григорьев, op. cit., стр. 28).

Бартольд, op. cit., стр. 282, пишет, что этот государь (Наср), носивший также титул Арслан-илека, был только удельным правителем Мавераннагра, жившим в г. Узгенде. Далее, однако (стр. 288), у того же автора читаем: "На основании монетных данных Дорн пришел к выводу, что Мавераннагр завоевали два брата -- Насир-ал-хакк Наср и Кутб-ад-доулэ Ахмед, из которых Наср был старший и потому занимал первое место". Если так, то приходится думать, что Мунедджим-баши ошибочно соединил имена братьев в одно имя илека, завоевавшего Мавераннагр. Такие недоразумения тем возможнее, что в государстве Караханидов, как во всех кочевых империях, понятие о родовой собственности было перенесено из области частно-правовых отношений в область государственного права. Государство считалось собственностью всего ханского рода и разделялось на множество уделов; крупные уделы в свою очередь делились на множество мелких, причем нередко власть главы империи почти не признавалась вассалами. Такая система не могла не вести и всегда вела к частным междоусобиям и постоянной смене правителей. Оттого-то, пишет Бартольд (op. cit., стр. 282), мы и лишены возможности "точно установить хронологию царствования отдельных членов династии". Даже монеты Караханидов, дошедшие до нас в довольно большом числе, не помогают разрешить этот вопрос, так как при отсутствии точных исторических данных мы часто не знаем, принадлежат-ли различные титулы, упомянутые на одной и той же монете, одному или нескольким лицам.

Сочинение Дорна, на которое ссылается Бартольд, озаглавлено: "Ueber die Münzen der Ileke oder ehemaligen Chane von Turkistan" и помещено в "Mélanges Asiatiques", 1884, VIII, стр. 706--707.} и последний государь этой династии Абд-ал-Мелик.

Ханы Караханидской династии не отличались ни воинственностью, ни военными дарованиями. Мавераннагр стал их достоянием уже в последней стадии своего государственного разложения, вызванного неразумной внутренней политикой последних Оаманидов, ослабивших себя раздачей огромных территорий в управление наместникам с государственными правами над населением и тем лишивших себя возможности играть роль центральной власти, достаточно авторитетной, чтобы потушить борьбу честолюбий. Измена докончила остальное. Но, получив Мавераннагр, Караханиды не "сумели, опираясь на него, овладеть Харезмом (Хивой) и заамударьинской частью Саманидских владений и были изгнаны из Балха и Нишабура войсками газневидского султана Махмуда (998--1030 г.г.) {Основателем династии Газневидов, названной так по имени города Газни, был узбек Али-тегин, который из рабов возвысился до должности наместника и звания эмира (в 962 г.). Он успешно боролся с Саманидом Мансуром и успел закрепить за своим родом Хорасан, которым управлял на правах наместника. По смерти его сына Абу-Исхаака, последовавшей в 976 году, управление Хорасаном перешло в руки его зятя Себук-тегина (976--998 г.г.), который присоединил к наследственному феоду Кабул и Пешавер. Независимости государство Газневидов добилось в 999 году при султане Махмуде после того, как пал Мавераннагр под ударами Караханидов. Махмуд был самым могущественным монархом этой династии. Он покорил Харезм и всю северную Индию до Дели и устьев Инда. Но уже при его преемнике Мас'уде (1030--1041 г.г.) отторгнут был Хорасан (в 1040 году), а затем государство Газневидов стало быстро клониться к упадку и, утрачивая область за областью, пало окончательно в 1184 году. }, который затем (в 1008 году) близь г. Балха нанес жестокое поражение и тем полчищам тюрков "с широкими лицами, маленькими глазами, плоскими носами, с железными мечами и в черной одежде" {Бартольд, op. cit., стр. 287.}, которые под предводительством самого илека Насра вторглись в Тохаристан. Дальнейших же попыток овладеть последним Караханиды не предпринимали, довольствуясь тем, что и Газневиды их не тревожили.

Центробежные стремления стали обнаруживаться во владениях Караханидов уже в начале XI века, причем особенно энергичная борьба возникла между восточной и западной половинами империи, где властвовали потомки двух -- внуков Сатук-Богра-хана -- Харуна и Али, отца Насра. Восстановить ход этой борьбы по тем отрывочным и часто противоречивым данным, которые дошли до нас, очень трудно, но одно несомненно: это -- постепенное вытеснение на запад потомков Али сыном Харуна -- Кадыр-ханом Юсуфом.

Последний получил в удел город Хотан, но, не довольствуясь этим, около 1013 года занял Яркенд, а затем овладел и Кашгаром, откуда изгнал Туган-хана, старшего брата Насра. В 1025 году в союзе с султаном Махмудом он предпринял завоевание Мавераннагра, но план этот не удался: Махмуд ограничился разгромом туркмен, поддержавших илека Али-тегина, самому же ему удалось овладеть только -- Баласагуном и частью Ферганы. Самарканд и Бухара остались во власти Али-тегина. Что касается Туган-хана, то после потери Бала-сагуна он удалился в Ахсикент {Главный город северной Ферганы, верстах в 15 к юго-западу от Намангана, близь места впадения Касан-сая в Сыр-дарью (см. Бартольд, op. cit., II, стр. 156).}, где монеты с его именем чеканились еще в 1027 году. Но затем и этот город перешел во власть Кадыр-хана, после чего, как наиболее сильный, он стал признанным главой Караханидов.

Кадыр-хан скончался в 1032 году, а двумя годами позднее умер и Али-тегин {Его считают братом Насра и Туган-хана.}, но вражда, существовавшая между обоими правителями {"Али-тегин, по выражению хорезм-шаха Алтунташа, помня о той помощи, какую некогда оказал султан Махмуд Кадыр-хану, держал себя по отношению к обоим как змея с защемленным хвостом".}, передалась и их сыновьям, что доказывается их обращением к посредничеству султана Мас'уда. В то же время, однако, ссорились между собой и сыновья Кадыр-хана -- Богра-тегин Сулейман-Арслан-хан, правивший Кашгаром и Баласагуном, и Ииган-тегин Мухаммед Богра-хан, получивший в удел Талас и Иефиджаб. Эта ссора довела обоих до вооруженных столкновений, которые окончились в 1056 году пленением Арслан-хана. Но и Богра-хан, захвативший Баласагуы, не долго пользовался своим успехом, так как уже в 1057 году был убит своей женой, стремившейся провести на престол младшего своего сына Ибрагима. Это ей удалось, но последний скоро пал в битве с бареханским владетелем {См. выше стр. 364.}, и кашгарский престол занял другой сын Кадыр-хана -- Тогрул Кара-хан Юсуф (1059--1075 г.г.).

Наследственная вражда, разделявшая обе ветви Караханидов, продолжалась и при этом государе, который принужден был вести войну с Шемс-ал-мульком Насром, владетелем Мавераннагра {Шемс-ал-мульк Наср был внуком первого илека Насра и сыном Тамгач-хана Ибрагима, который, вырвавшись в 1038 году из плена, в котором его держали сыновья Али-тегина, с ничтожными силами повел борьбу за отцовское наследство и уже в следующем году при поддержке туркмен овладел Самаркандом и Бухарой. Засим он утвердился и в западной Фергане, о чем свидетельствуют ахсикетские монеты, чеканившиеся с его именем и именами его сыновей.}. Эта война кончилась миром, по которому последний должен был уступить Тогрул Кара-хану все земли к востоку от города Ходжента.

Шемс-ал-мульк скончался в 1080 году. При его внуке Ахмеде Мавераннагр подвергся нашествию сельджуков (в 1089 году) {Сельджуки -- ветвь огузов. Имя свое они получили от бека Сельджука, поселившегося, по преданию, в 955 году в Дженде, т. е. низовьях Сыр-дарьи. Около 1030 года они переселились в пределы Хорезма, но оставались здесь очень недолго, так как уже в 1035 году мы видим их в Хорасане, где беки их получили в удел некоторые города и звание дихканов. В 1040 году они овладели этой провинцией и об'явили своего бека Тогрула хорасанским эмиром. Засим они продолжали свои завоевания и в 1042 году овладели Джурджаном и Табаристаном (прикаспийской частью Персии), в 1043 году -- Хорезмом, в 1054 году -- Азербейджаном, в 1055 году -- Багдадом, в 1059 году -- Балхом, в 1081 году -- Малой Азией и в 1089 году -- Мавераннагром. После Мелик-шаха (1072--1092 г.г.) Сельджукская империя стала разлагаться. Династия, владевшая центральной и восточной частями империи, просуществовала до 1194 года; кирманская погибла четырьмя годами позднее, т. е. в 1198 году; сирийско-месопотамская -- в 1128 году и иконийская (мало-азийская) в конце XIII или в начале XIV века.}, которые хотя и овладели страной, но оставили ее управление и руках Караханидов. Вскоре затем и восточные Караханиды должны были признать над собой власть сельджуков, что, впрочем, отнюдь не мешало им вести бесконечные междоусобные войны. В 1102 году один из них, Кадыр-хан Джибраил, внук Ииган-тегина, владелец Таласа и Баласагуна {Факт владения Баласагуном доказывает, что Кадыр-хан успел уже перед этим отнять часть земель у кашгарской старшей линии Караханидов, представителем которой был в это время Богра-хан Харун, брат Тогрул Кара-хана; он умер в начале 1103 года.}, покусился даже на соседний Мавераннагр, и когда ему удалось прогнать оттуда Караханида Мухаммед-тегина, то двинулся еще дальше на юг и взял приступом крепость Тармиз (Термез). Но это был его последний успех. Столкнувшись близь этой крепости с главными силами сельджуков султана Синд-жара, он был ими разбит, взят в плен и убит.

После бегства полчищ Кадыр-хана из Мавераннагра, туда вернулся Мухаммед-тегин, правивший затем этой страной с титулом Арслан-хана до 1130 года, когда за интригу против султана Синджара был этим последним смещен и сослан в Валх.

При его преемнике Рукн-ад-Дине Махмуд-хане восточные Караханиды должны были признать главенство последнего, а вскоре затем к "восточным границам мусульманского мира приблизился народ, впервые заставивший мусульман Мавераннагра признать над собой власть неверных" {Бартольд, op. cit., II, стр. 344.}. Это были кидани.

Во главе бежавших на запад киданей, находился князь Елюй-Даши. Он пытался было собрать новые силы для борьбы с чжурчженями среди кочевников Западной Монголии {Fon d. Gabelentz -- "Geschichte der Grossen Liao", стр. 182. Впоследствии, по словам Gaubil'я (см. Н. Cordier -- "Situation de Ho-lin en Tartane" в "T'oung-pao", 1893, VI, No 1, стр. 23), он осуществил, будто-бы, даже это намерение, отправив на восток армию в 70.000 человек, но последняя вернулась обратно, не выполнив возложенной на нее задачи: она не смогла перейти пустыни, потеряв на пути множество лошадей и верблюдов.}, но встреченный здесь враждебно киргизами, перевалил на западный склон хребта Алтаин-нуру.

Отсюда китайская версия {См. Васильев, op. cit., стр. 60. Почти то-же читаем мы у Visdelou, Grosier (см. Григорьев -- "Восточный или Китайский Туркестан", стр. 287) и о. Иакинфа ("Записки о Монголии", III, стр. 170).} ведет его в город Бэй-тин, столицу Уйгурии, где он, будто-бы, успел организовать свои силы и откуда предпринял затем завоевание государства Караханидов. Та же версия, дальше говорит, что. последующий переход его войск через Джунгарию совершился а разрешения уйгурского идыкута.

Эта версия кажется мне неприемлемой.

Уйгурские идыкуты не были ни союзниками, ни данниками киданей {Это видно и из письма Елюй Даши на имя идыкута Уйгурии, приведенного у Bretschneider'а -- "Mediaeval researches from Eastern Asiatic Sources", I, стр. 214, и у v. d. Gabelentz, op. cit., стр. 182.}. Ничто, поэтому не обязывало идыкута Би-лэ-ку растворять перед князем Елюй-Даши ворота своей, столицы; но, возможно, что, узнав об его вступлении в пределы Уйгурии не с враждебными целями, а в силу необходимости, он приказал снабдить его провиантом под условием оставления границ государства. Подтверждением этого служит указание Джувейни {D'Ohsson -- "Histoire des Mongols", 1852, I, стр. 442.}, что, спустившись с Алтая, кидани достигли долины Эмиля, для чего должны были пройти лишь окраиной Уйгурии, не, простиравшейся на север за гребень Алтайских гор {См., между прочим, d'Ohsson, op. cit., I, стр. 424; Bretshchneidr, loc. cit.}.

В долине Эмиля кидани построили город. Здесь князь Даши организовал из киданьских беглецов десятитысячный отборный корпус, принял под свои знамена конные отряды канглов и карлуков и с этими силами явился перед стенами Баласагуна {У Джувейни (d'Ohsson, op. cit., I, стр. 442) сказано, что в его время этот город носил название Гу-балыка.}, который и не замедлил открыть перед ним свои ворота. По этому поводу у Джу в ей ни {D'Ohsson, ibid.} говорится: "От былого могущества баласагунских владык ничего не осталось; даже канглы и карлуки, некогда считавшиеся их вассалами, и те безнаказанно грабили их владения".

Но последующие шаги князя Даши были уже не столь успешными. В 1128 году он столкнулся с войсками Арслаи-хана Ахмеда б. Хасана кашгарского и потерпел столь сильное поражение, что султан Оинджар в письме к багдадскому везиру счел возможным высказать не только надежду, но и уверенность, что дальнейшая опасность со стороны неверных была этим совершенно устранена {Бартольд ("Очерк истории Семиречья", стр. 29) высказывает предположение, что столкновение между киданями и кашгарцами произошло несколькими годами позднее, так как в упомянутом письме, датированном июлем 1133 г., о поражении киданей говорится как о недавнем событии.

Это столкновение киданей с кашгарскими войсками наводит Бартольда на мысль, что кидани шли из Китая на запад двумя путями, из которых второй пролегал по Восточному Туркестану. Фактов, подтверждающих это предположение, мы не имеем; с другой же стороны Баласагун обычно составлял часть территории кашгарских Караханидов, а потому, вероятно, что и в данном случае Арслан-хан Ахмед выступил на защиту своих северных владений, управлявшихся в качестве наместника одним из Караханидов. Не менее вероятно и другое предположение: что Ахмед-хан встретил Елюй-Даши на северной границе Кашгарии, где и нанес ему поражение.

Кстати замечу, что приведенное Бартольдом там-же, со слов Ибн-ал-Асира известие, что часть киданей, в числе 16.000 кибиток, переселилась в Семиречье еще в первой половине XI столетия, кажется мне маловероятным. О том же переселении, относимом им, впрочем, к более позднему времени, говорит и Абуль-Гаш (bar. Desmaisons -- "Histoire des Mogols et des Tatares", etc., II, стр. 49; "История Абуль-Гази", перев. Саблукова и Березина, стр. 46).}.

Письмо это, помеченное июлем 1133 года, доказывает, что до 1133 года князь Даши не только не предпринимал дальнейших враждебных действий против мусульманских государств, но и -- держал себя в отношении последних весьма осторожно, -- в тиши подготовляя свои последующие удары. Рашид эд-Дин характеризует его человеком большого ума, великих способностей и редкого благоразумия {D'Ohsson, ibid.}. Одаренный всем этим, он должен был тем серьезнее отнестись к полученному уроку и вновь выступил против кашгарцев не прежде, как значительно усилившись отрядами канглов {У Ибн-ал-Асира (см. Григорьев, op. cit., стр. 290) сказано, что "гурхан киданьский вступил в Кашгарские пределы с ратью великою, число которой одному Господу было известно".}, которых он сумел подчинить своей власти.

Покорение земель на северо-восток до Енисея {Здесь приведены были в покорность киргизы (d'Ohsstvi, ibid.). Представляется, однако, вопросом, была-ли покорена киданями также и Притяньшаньская Уйгурия.

У Visdeloit ("Histoire de la Tartane" в "Supplément de la Bibliothèque Orientale", стр. 116) имеется указание, что в 1130 году хо-чжоу'ские (т. е. тянь-шаньские) уйгуры схватили и представили цзиньскому императору одного из сторонников Елюй-Даши по имени Са-ба-ду-ли-ту-те. Едва-ли это могло-бы случиться, если-бы уйгурский идыкут уже тогда признавал себя вассалом киданьского гурхана. Не думал-ли идыкут этим актом купить у чжурчженей материальную поддержку на случай вооруженного столкновения с киданями? Рашид сообщает, что Уйгурия подчинилась гурхану после того, как тот овладел Мавераннагром и Туркестаном. Ср., однако, Breischneider, op. cit., I, стр. 215.}, на юго-восток до Хотана должно было совершиться очень быстро, так как 1137 год застал его уже в Мавераннагре, где под Ходжентом он нанес жестокое поражение войскам Рукн-ад-Днн Махмуд-хана.

Последний бежал в Самарканд, и "страх и печаль", по словам Ибн-ал-Асира, "настали великие. Ожидали, что вот-вот нагрянут неверные. И не в одном Самарканде, то-же было и в Бухаре и других городах Мавераннагра. Махмуд, собирая войска, обратился за помощью и к Синджару, молил его, чтобы он выслал к нему кого только можно из мусульман, всех и каждого возбуждал идти выручать его. И явились к Махмуду с вспомогательными отрядами владельцы Хорасан-скпе, государь Седжестана {Лежал к югу от Герата, примыкая на северо-западе к Хорасану.} и горной области Гур {Эта область лежала на юго-восток от Герата и на юг от Гарджи-стана.} и правители Газни, Мазендерана и других стран. Собралось всего до 100.000 всадников. Прибыл наконец из-за Аму-дарьи и султан Оинджар... Но и гурхан {Титул, принятый Елюй-Даши после завоевания Туркестана. По об'яснению Банзарова (ст. "О происхождении слова "Чингис", прилож. к соч. того-же автора -- "Черная вера", стр. 77), мелкие племена Монголии назывались илами, лица же, стоявшие во главе их, титуловались ил-ханами; когда же несколько таких илов об'единялось под одной властью, то такое владение получало название гур, а его правитель титул гур-хана.} не оставался праздным. Он собрал огромную рать из киданей, турок и китайцев (?) всего до 300.000 воинов. Противники встретились в степи Катван {Лежала на пути между Ходжентом и Самаркандом, к северу от г. Баркета, находившегося в 4-х фарсахах от Самарканда.}. Гурхан, обойдя войска Синджара, принудил последнего отойти в долину Диргам {Так назывался один из притоков р. Зеравшана.}, где и произошло решительное сражение (в 1141 году), в котором мусульмане были разбиты; бесчисленное множество их было убито и ранено. Синджар бежал. Жена его и многие из мусульманских вождей попали в плен. Никогда еще не испытывали мусульмане столь тяжкого бедствия, ни в одной из битв не было дотоле столь большого числа павших. С этих-то пор утвердилось владычество киданей и неверных турок над Мавераннагром".

Этот рассказ Ибн-ал-Асира требует, однако, весьма существенных дополнений и исправлений.

Прежде всего надлежит отметить, что между битвами иод Ходжентом и в долине Диргам прошло свыше четырех лет -- промежуток слишком большой для того, чтобы связывать обе эти битвы так, как это делает Ибн-ал-Асир. Чем были заняты все это время кидани, мы не знаем; но, вероятно, серьезные причины побудили гурхана Даши отойти в 1137 году назад, не воспользовавшись плодами своей решительной победы над войсками Махмуда. С другой стороны и внутреннее состояние в Мавераннагре было иным, чем то заставляет думать рассказ Ибн-ал-Асира. Не организацией сопротивления нашествию неверных был занят самаркандский двор, а борьбой с бунтовавшей частью войск, набранной среди карлуков {Бартольд -- "Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 348.}. Последние просили помощи у гурхана, Махмуд у султана Синджара, и таким образом возник тот конфликт, который привел к битве в Диргамской долине.

С Диргамского поля Синджар бежал в Тармиз, куда за ним последовал и Махмуд-хан, бросивший на произвол судьбы свои владения. Самарканд был занят киданями, а затем та же судьба постигла Бухару и несколько позднее -- Хорезм {Бартольд, op. cit., II, стр. 350.}.

Таким образом весь -- Туркестан до Аму-дарьи вошел в состав империи, кара-киданей. Но, распространяя свои державные права на территории мусульманских государств, Даши оставил их управление в руках прежних властителей. Так-же поступил он, повидимому, и в Заилийских степях, где в его время сидели какие-то карлукские ханы в городе Каялыке {Находился к западу от г. Копала (см. Бартольд -- "Очерк истории Семиречья", стр. 32).}. Все эти вассалы находились в различных степенях зависимости... от центральной власти, что резче всего выражалось в порядке взыскания податей в пользу имперской казны. В этом отношении, замечает Бартольд {Op. cit., ibid.}, мы находим в Кара-Киданьской империи те же ступени зависимости, какие существовали в России во времена монгольского владычества: карлукский хан, подобно владетелю Самарканда, должен был терпеть у себя присутствие постоянного представителя гурхана; к другим, к хорезм-шаху, например, сборщики податей посылались только в определенные сроки; наконец, некоторые, как глава бухарского духовенства, сосредоточивавший в своих руках и светскую власть, пользовались правом сами собирать с населения дань для кара-киданей.

Под непосредственным управлением гурхана Даши оставались лишь населенные кочевниками земли в Тянь-шане и в долине среднего течения р. Или {Что касается земель в бассейне реки Иртыша, то характер их управления нам неизвестен. Повидимому, однако, и там кидани сохранили власть в прежних руках, удовольствовавшись одной лишь данью.

Ставка гурхана носила название Хосун хото и находилась всего вероятнее в долине р. Чу (см. Бартольд -- "Отчет о поездке в Среднюю Азию", etc., стр. 36--37), которая издавна являлась культурным и административным центром всего Притяньшанья к западу от р. Или.}. Трудно сказать, какими соображениями пользовался гурхан, оставляя себе лишь скудную ресурсами горную страну, но этим он несомненно вызвал преждевременное ослабление государства.

Впрочем к этому присоединились вскоре и другие причины и главнейшая из них -- переход власти в женские неумелые руки. Но об этом -- в следующей главе, так как падение Кара-Киданьской державы непосредственно связано с появлением на исторической сцене нового этнического элемента монголов.

Даши скончался в 1143 году {По китайским сведениям он умер в 1136 году (см. Иакинф -- "Зап. о Монг.", III, стр. 171; v. d. Gabelentz, op. cit., стр. 185).}.

ГЛАВА VII.

Монгольский период.

(с половины XII века до 1370 года).

В XIII столетии монголы получили выдающееся значение в истории. В эту эпоху кочевые племепа Средней Азии, об'единенные под одной властью, могучим потоком разлились по всей Азии и восточной Европе, залив свой путь кровью и оставив после себя только одни развалины. Человек, который управлял этим бурным людским потоком, в молодости стоял во главе лишь немногих монгольских родов, рассеянно кочевавших в долинах Гэнтэя и в южном Забайкалье. Назывался он Темучином (Тэмучженем).

Он родился в феврале 1155 года {Эту дату мы находим у Рашид эд-Дина. Впрочем тот-же автор замечает, что время рождения Чингис-хана в точности неизвестно, и что он останавливается на феврале 1155 года, как на наиболее вероятной дате, лишь потому, что, согласно утверждению ближайших родственников хана, он умер 72 лет, родился же в год свиньи, что указывает именно на февраль 1155 года. Ту же дату дают как персидский историк Джузажани (см. Raverty -- "The Tabakat-i Nasiri", стр. 1077; цит. у Бартольда -- "Образование империи Чингиз-хана" в "Зап. вост. отд. И. Русск. Археол. Общ.", X, стр. 108), так и Абуль-Гази (26 января 1155 года; см. bar. Desmaisons-- "Histoire des Mogols et des Tatares par Aboul-ghazi Behadour-khan", II, стр. 73). В Абуль-Гази -- "Родословное древо тюрков", перев. Р. С. Саблукова с послесловием и примечаниями Н. Ф. Катанова, Казань, 1906, стр. 61, читаем однако: "Чингиз-хан родился в 559 г. гиджры, в год свиньи (1164--1165 г.г. Р. Х.). Ни Саблуков, ни Катанова не указывают на такое различие текстов. Что ошибка в рукописи, которой пользовался Саблуков, явствует из дальнейшего (см. стр. 118). Мэн-хун положительно утверждает, что Чингис-хан родился в 1154 году [Васильев, op. cit., стр. 217). Известный китайский историк Сюй-сун, скончавшийся в 1847 году, вероятно основываясь на "Мэн-да-бэй-лу", приводит также 1154 год как год рождения Чингиса. Но "Юань-ши", старинная биография Чингис-хана -- "Цинь-чжэн-лу", "Тун-цзянь-ган-му" (de Mailla, op. cit., IX, стр. 8 и 128) и друг, китайские исторические сочинения указывают совершенно иную дату -- 1161 год. Санан-Сэцэн (Schmidt -- "Geschichte der Ost-Mongolen und ihres Fürstenhauses", стр. 63) утверждает, что Чингис умер 66 лет и родился в 1162 году. Ту же дату находим мы у Gaubil -- "Histoire de Gentchiscan et de toute la dynastie des Mongous ses successeurs, conquérans de la Chine", стр. 2, 52.} в урочище Дэлюн-болдок, лежащем на правом берегу реки Онон в восьми верстах от государственной границы, в русских пределах {Юренский -- "Местность Дзлюн-болдок на берегах р. Онона" в "Зап. Сиб. отд. И. Русск. Географ. Общ.", 1856, II, разд. III. У Абуль-Гази (перев. Саблукова) говорится: "родился в области Булун-Юлдук"; у Раишид-Дина (примечание Desmaisons) местность, где родился Чингисхан, названа "Diloun-Bouldâq", т. е. Дэлюн-болдок.}. Его современник, китайский историк Мэн-хун {Васильев, op. cit., стр. 217.}, описывает его человеком очень высокого роста, с широким лбом и длинной бородой, чем он существенно отличался от своих приближенных -- типичных монголов {Мэн-хун в таких выражениях характеризует современных ему монголов: низкорослые, с отвратительной внешностью -- широким, плоским, почти четырехугольным лицом, с выдающимися скулами, без верхних ресниц и с бедной растительностью на верхней губе и подбородке.

Такой же портрет монголов, современников Чингис-хана, рисует и армянский историк Кнракос (Dulaurier -- "Les Mongols d'après les historiens arméniens" в "Journ. Asiat", VI série, 1858, XI, стр. 248; Патканов -- "История монголов по армянским источникам", II, стр. 45).}. Теми же физическими особенностями, т. е. высоким ростом, длинным и румяным лицом и большой бородой, отличались как Исуыкэ, племянник Темучина, так и Джучи-Хасар, его брат, который даже в его высокорослой семье считался атлетом. Рашид эд-Дин пишет: "Дети в роду Есукэй-бахадура (отца Темучина) рождались большею частью с серыми глазами и белокурые" {"История Чингис-хана до восшествия его на престол", стр. 49. Грузинский царевич Вакушт в своей "Истории Грузии" пишет, что Чингис-хан имел рыжие волосы (см. M. Brosset -- "Histoire de la Géorgie", 1, 2, стр. 448).}. И затем далее: "Когда Хубилай явился на свет, Чингис-хан удивился темному цвету его волос, так как все дети его были белокурыми" {D'Ohsson, op. cit., II, стр. 475.

По словам Марко Поло, Хубилай имел орлиный нос и прекрасные черные глаза.

В виду изложенного, замечание К. Струве и Потанина с ссылкой на Валиханова ("Путешествие на оз. Зайсан и в речную область Черного Иртыша", etc., в "Зап. И. Русск. Геогр. Общ.", 1867, I, стр. 388), что "киргизские султаны, считающие себя потомками Чингис-хана, до сей поры "сохранили чистый монгольский тип", оставаясь, вероятно, верным по существу, не имеет, однако, того значения, какое ему хотели дать авторы.}. Все это делает вероятной монгольскую легенду, вводящую в родословную Чингиса белокурого и голубоглазого юношу, отца Бодуаньчара, предка Чингиса в девятом колене {D'Ohsson, op. cit., I, стр. 23; bar. Desmaisons -- "Histoire des Mogols et des Tatares par Aboul-ghazi Behadour khan", II, стр. 65. В "Юань-чао-ми-ши" эта легенда изложена несколько иначе: говорится о человеке золотистого цвета, который, уходя от Аланьхоа, матери Бодуаньчара, "взбегал по лучам светила словно желтый пес". У Рашида эд-Дина ("История монголов", "Введение", перев. Березина, стр. 133) сказано: Аланьхоа зачала от света.}. Самое родовое имя Борджигин, присвоенное потомками Бодуаньчара, означает, по словам Рашид эд-Дина, "имеющий серые глаза" {"История Монголов". "Введение", стр. 138; "История Чингис-хана до восшествия его на престол", стр. 49.}, что свидетельствует о значительной примеси в этом роду к монгольской динлинской крови или даже более того, что род Борджигин был диилинским по происхождению {Интересное указание: коренные монголы (племя хонкират) носили серьги в ушах (см. Березин -- "Шейбаниада" в "Библиотеке восточных историков", I, стр. XL) -- динлинский обычай, существовавший только у среднеазиатских племен, образовавшихся смешением с динлинами. О том же обычае читаем у d'Ohsson'а, op. cit., I, стр. 375: "Среди даров, которые прислал цзиньский император, было блюдо превосходных жемчужин. Чингис-хан отдал их тем из своих офицеров, которые носили серьги".}. Несомненно, что динлинский элемент к тому времени еще не окончательно вымер к востоку от озера Байкала и в северной Халхе, так как даже среди киданей был распространен довольно сильно белокурый тип {См. выше стр. 21.}, да и позднее, в конце XVIII столетия, по свидетельству Barrow, среди маньчжуров еще встречались, и притом, повидимому, нередко, суб'екты с светло-голубыми глазами, прямым или даже орлиным носом, темно-каштановыми волосами и густой бородой.

К какому племени принадлежал Темучин? Согласно Рашид эд-Дину, он происходил из рода кыиот-борджигин, племени тайджиутов. То-же следует и из "Юань-чао-ми-ши". Но эти названия не поясняют нам главного: был-ли Темучин монголом по происхождению, иными словами, принадлежала и он к тому отделу, который именовался монгол?

Вероятно, под влиянием рассуждений проф. Васильева {См. выше стр. 383--384.}, сводившихся к тому, что монголы не были монголами, а лишь присвоили себе это имя, Бартольд {Op. cit., стр. 110.} высказывает подозрение, что родство с монгольским ханом Хутула-кааном было придумано Тему чином. Этого я не думаю. В "Юань-чао-ми-ши" {С некоторыми изменениями в именах та-же родословная приведена у Рашид эд-Дина ("Введение", стр. 133 и след.), у Санан-Сэцэна и в китайских исторических сочинениях (de Mailla, op. cit., IX, стр. 3).} это родство устанавливается самым положительным образом:

0x01 graphic

⁴) Согласно Абуль-Гази (пер. Саблукова). Имена предшедших предков Чингис-хана у этого историка приведены иные, чем в "Юань-чао-ми-ши".

⁵) У Desmaisons -- Bartan-khan.

Хабул-хан поднял значение монгольского племени, при Хутуле, который впрочем остался героем многих народных сказаний {Хутул отличался большой физической силой и подобно Чингис-хану высоким ростом и атлетическим сложением. Его руки по словам одной легенды напоминали лапы трехгодовалого медведя.}, оно вновь упало, Алтань же не наследовал от отца даже ханского титула; поэтому Чингис-хан имел полное основание принять для слова "монгол" китайские иероглифы -- "получать прежнее", ибо он действительно восстановил прежнее значение монгольского племени, и давать этому факту иное толкование едва-ли правильно.

Близость Темучина к семье Хутула-хана доказывается, между прочим, и следующим его обращением к Алтанго и Куджиру {Я не нахожу этого имени в родословной.} (Хучару?) {Приписывая Чингис-хану это обращение, d'Ohsson, op. cit., стр-77--78, базировался на "Юань-ши" и "Истории монголов" Рашид эд-Дина. Ср. архим. Палладий -- "Старинное китайское сказание о Чингисхане" в "Восточном сборнике", 1877, I, стр. 172--173.}.

"Вы порешили меня убить. Между тем сыновьям Бартань бахадура, а равно Сачжа {По словам d'Ohssoiia, loc. cit.,-- двоюродный брат Чингиса.} и Тайчу {Согласно "Юань-чао-ми-ши", правнук Хабул-хана.}, я высказал лишь свое мнение, что земли по Онону не должны оставаться без главы. Я убеждал каждого из вас стать этим главой, но вы отказались. Я был этим несказанно огорчен. Не тебе-ли Хучар, сын Некунь-тайчжи {В "Юань-чао-ми-ши" назван Некунь-тайчжи (он был старшим братом Есукэй-бахадура), у Иакинфа ("История первых четырех ханов из дома Чингисова", стр. 28) -- Нагунь, у d'Ohsson'а, op. cit., I, стр. 77,-- Дэкунь-тайчжи.}, я предлагал быть нашим ханом? Ты меня не захотел слушать. Не тебе-ли, Алтань, я сказал: Ты сын Хабула (Хутула?), нашего покойного хана. Принимай-же отцовский престол. Но и ты отказался. Тогда только, уступая вашим настояниям, я согласился принять высшую власть и стать на страже обычаев предков. Разве я домогался этой власти? Я был избран ханом единогласно, дабы оградить от неприятельских покушений земли, занятые нашими предками в области трех рек. Избранный ханом, я подумал, что обязан обогатить тех, кто был мне предан. И все, что я приобретал: скот, юрты, женщин и детей, все это я отдавал вам. Облавой я сгонял вам животных степи. С гор я гнал вам горных животных. А теперь вы служите ван-хану. Но разве вы не знаете, насколько он непостоянен? Вы видели, как он поступил со мной. То же, если не худшее, ожидает и вас".

Это обращение важно и в другом отношении.

Оно доказывает нам, что монголам неизвестен был принцип наследственной ханской власти, хотя, вероятно, и у них, как у древних турок, выбор был ограничен пределами некоторых владетельных родов {Это подтверждается, между прочим, следующим местом "Юань-чао-ми-ши": "Наш дом, Унгира, в прежние дни не спорил с другими ни о землях, ни о народах. У нас были только красивые дочери, которых мы представляли в ваш царский дом Киянь (у Рашида и Санан-Сэцэна -- Кыиот), а вы делали их царицами и царскими женами".}; а если так, то при отсутствии преемства власти у монголов рассказ "Юань-чао-ми-ши" о переходе народа, "собранного" Есукэп-бахадуром {Замечание Мэн-хуна (Васильев, op. cit., стр. 217), что Есукэй, отец Чингиса, был только десятником, опровергается рядом фактов, свидетельствующих о той выдающейся роли, какую он играл в политических событиях Халхи в начале второй половины XII столетия: в 1155 году он находился во главе монгольских войск, сражавшихся с татарами (d'Ohsson, op. cit., стр. 35), а затем мы видим его вершителем дел в Кераитском ханстве, где, благодаря лишь его помощи, Тогрул вновь овладел престолом (d'Ohsson, op. cit., I, стр. 52, 73--74; "Юань-чао-ми-ши", стр. 75, 92; "Родословное древо тюрков", стр. 63).}, после его смерти (в 1164 году) под власть князей линии Тайджиут {Эта линия пошла от Аньбахай-хана, внука Хайду, к которому монгольский престол перешел после Хабул-хана.} представляется вполне правдоподобным, как равно и рассказ о ближайших причинах раскола между обеими ветвями фамилии Кыиот {Вдова Есукэя, отличавшаяся, повидимому, энергичным характером и властной натурой, не была допущена вдовами Аньбахай-хана к жертвоприношениям общим предкам, что было равносильно изгнанию ее из родственного круга.}, последующем преследовании Тайджиутами Темучина, в котором они прозревали будущего своего врага, и, наконец,о материальной нужде, в которую впала семья Темучина, благодаря уводу Тайджиутами не только народа, но и "людей" Есукэя {"Юань-чао-ми-ши", стр. 38. Под именем "людей" в данном случае разумелись, повидимому, не только рабы, т. е. пленные, приобретенные, но и клиенты семьи Есукзя. У Абуль-Гази (перев. Саблукова) читаем: "Таким образом весь народ, покорный Есукай-Багадуру, разделился при Чингиз-хане; три части его соединились с тайджиутами; одна, четвертая часть, осталась с Чингиз-ханом. При нем остались: половина манкытов, покоренных дедом Чингиз-хановым, Бюрдан-ханом; а из других поколений осталось при нем по двести семейств, по сту семейств, по пятидесяти, по десяти, по пяти семейств".}. Если же так, то в молодости Темучин должен был пройти тяжелую школу всевозможных невзгод и испытаний, которые и дали ему возможность с юных лет проявить все особенности своих дарований. Вероятно, последние были достаточно яркими, так как только этим и можно об'яснить его быстрое возвышение наперекор тем интригам, какие вели против него сильнейшие из монгольских родовичей. К сожалению, ни "Юань-чао-ми-ши", ни сочинения персидских и китайских историков не дают нам возможности нарисовать во весь рост нравственный облик этого мирового завоевателя. Бартольд {Op. cit., стр. 109.} пишет: "Смутное время благоприятствовало возвышению даровитых личностей; подвиги Темучина, может быть, также память о военной славе его отца, привлекли к нему несколько молодых людей знатного происхождения, из которых впоследствии составилась его дружина". Уловить это из помянутых источников, однако, нельзя.

Прежде всего эпоха возвышения Чингис-хана всего менее заслуживает названия смутной. Она была нормальной для той стадии кочевого быта, в какой пребывал в то время монгольский народ, не вышедший еще вполне из естественного своего состояния и не сложившийся в один государственный организм. Засим, ни одно из действий Чингиса в том освещении, какое дает нам "Юань-чао-ми-ши", нельзя подвести под понятие подвига. Темучин впервые проявил себя убийством безоружного брата, поводом к чему послужила ничтожная ссора. Когда Тайджиуты напали на становище его матери, он бежал, предоставив своим братьям, Белгутаю и Хасару, спасать младших детей и отстреливаться от врагов. Когда у Темучина угнали его лошадей, он бросился за похитителями и отбил их с помощью Боорчу; если это и подвиг, то не больший совершенного этим последним. Когда его невеста привезла в подарок своей будущей свекрови шубу из темных соболей, он отнял ее у матери и подарил ван-хану в надежде заслужить его расположение. Когда меркиты напали на его стан, он забрал последнюю лошадь и бежал, бросив на произвол врагов свою молодую жену. Чтобы убедиться в уходе меркитов, он послал на разведку Белгутая и Боорчу и покинул свое убежище на горе Бурхань ые прежде получения от них успокоительных известий; при этом в благодарность духу горы за свое спасение он дал обет приносить ему ежегодную жертву. Белгутай мстил за пленение и позор своей матери, Темучин же, удовольствовался отбитием при содействии Чжа-мухи и ван-хана своей жены и тотчас же прекратил преследование похитителей, сославшись на наступившую ночь. Вот и все, что дает нам "Юань-чао-ми-ши" в качестве материала для характеристики Темучина. В этом материале нет элементов, из которых могла-бы сложиться та мощная фигура, которая рисуется нашему воображению при имени Чингис-хана. Злой, жестокий и мстительный, трус, решающийся на отважные поступки только тогда, когда задеты его материальные выгоды, себялюбец, лишенный рыцарских чувств, -- вот какой портрет Темучина в молодости дает нам "Юань-чао-ми-ши", и, конечно, будь этот портрет хоть сколько-нибудь верен, Темучин не мог-бы стать тем, чем он стал, и возбудить к себе уже с юных лет с одной стороны преданность и симпатию, с другой-- боязнь и зависть, а засим и открытую вражду тех, которые прозревали в нем силу, способную умалить, если не совсем уничтожить их влияние на народ. Когда тайджиуты напали на становище борджигинов, то кричали защищавшимся: "мы пришли за Темучином; остальных нам не надо" {"Юань-чао-ми-ши", стр. 40.}. Бартольд {Ibid.} полагает, что Чингис-хан стал во главе монгольской аристократии, Чжамуха же, сперва друг, затем упорнейший из его противников,--во главе простого народа, и что в последовавшей затем борьбе аристократическая партия победила. И этого в тех источниках, какими я пользовался, я усмотреть не мог. Первый друг Темучина, Боорчу, не был аристократом; не был им и последующий его сподвижник Чжелме, а также Чжебэ и Сорханьшира, и только уже впоследствии, после разгрома меркитов соединенными силами ван-хана Тогрула (Тоорила), Темучина и Чжамухи {В 1197 году; не в бассейне Селенги, как пишет d'Ohsson, op. cit., I, стр. 55, а, повидимому, в бассейне Керулюна (Klaproth -- "Nouv. Journ. Asiat.", 1883, LXV, стр. 452).}, к нему примкнули в числе прочих и некоторые именитые монголы со своими челядинцами. Но они не составили дружины Чингис-хана в том даже значений, какое это слово имело в Киевской Руси, а получили различные, лишь частью военно-административные назначения. Что касается Чжамухи, по мнению Бартольда -- защитника социальных прав монгольского народа, то роль его в монгольской истории вполне определяется составом тех войск, которые он вывел против Чингиса в 1201 году {Иакинф -- "История первых четырех ханов из дома Чингисова", стр. 20--21, относит это столкновение к более раннему времени.}: главную их массу составляли татары, ойраты, найманы и меркиты; монголы же были представлены в них всего лишь пятью родами: тайджиутами, примыкавшими ко всякой враждебной Темучину коалиции, сальджиутами, хатагинами, дурбэнами {У Иакинфа, op. cit., стр. 20, дурбэны названы дурботами; это предки современных дорбётов и тут упоминаются впервые и без связи с ойратами. В этническом отношении Рашид эд-Дин отличает ойратов от дурбзнов и включает последних в число монгольских племен нирун.} и отраслью племени хонкират -- икирасами {Странно, что род джаджират, к которому принадлежал Чжамуха, не назван в числе тех монгольских родов, которые составили коалицию против Чингиса.}. Все эти племена собрались под знамена Чжамухи отстаивать свою политическую самостоятельность, а не демократические принципы, да и сам Чжамуха, добивавшийся престола в то еще время (в 1201 году), когда Темучин, преследуемый Тайджиутами, не мог даже мечтать о нем, едва-ли действительно разделял их. Вообще мы не имеем средств, чтобы восстановить нравственный облик Чингиса, и даже вряд-ли в состоянии будем когда-нибудь указать главнейшие элементы его характера, без чего, однако, невозможно дать правдивой оценки его деянии не только в качестве полководца, но и как организатора мировой империи -- задача, которая в таком об'еме, по справедливому замечанию Бартольда, не предлагалась еще ни одному народу, а посему я нахожу по меньшей мере преждевременными рассуждения о том, что в этих деяниях надлежит отнести на долю "здравого смысла дикаря", а что на долю "советов" его культурных помощников, и перехожу к изложению хода его завоеваний в их хронологической постепенности.

В конце XII века история монголов тесно связывается с историей кераитов -- народа, тюркское происхождение которого {За турчизм кераитов высказываются наиболее решительно Henry Н. Howorth -- "History of the Mongols from the 9^th to the 19^th Century" I, стр. 696--698; idem -- "The Kirais and Prester John" в "Journ. of the Royal Asiatic Society", 1889, XXI, и Н. Аристов, op. cit., стр. 79--80.} представляется тем более сомнительным, что до сего времени не удалось установить их преемственной связи с современными киреями. Мне кажется даже, что такой связи и не может быть установлено, ибо если-бы она существовала то остался-бы без об'яснения тот факт, что остатки этого народа, части той тысячи, которая, по приказанию Чингисхана, была из них собрана {Рашид эд-Дин -- "История монголов". "Введение", стр. 105. Кераиты были частью истреблены, частью распределены между сподвижниками Чингис-хана -- мера, которая должна была-бы повести к погибели племени, если-бы некоторой его части не удалось спастись бегством; впоследствии эти остатки племени приняли даже участие в коалиции 1204 года против Чингиса.}, вступили в XIV веке в узбекский, а затем и в казацкий союз с именем керейт {Имеются роды керейт и среди кундровских татар и алтайцев, а также кость хиреид у урянхайцев; с другой стороны, однако, среди бурят имеется род убур-кирей, который перекочевал из Халхи в Забайкалье в начале XVIII столетия (см. Разумов и И. Сосновский -- "Население, значение рода у инородцев и ламаизм" в "Материалах комиссии для исследования землевладения и землепользования в Забайкальской области", VI, стр. 8).}, а не кирей, и что роды, носившие оба эти названия, существовали в этом союзе одновременно {Левшин -- "Описание киргиз-казачьих орд и степей", III, стр. 8--9.}. Некоторое сомнение в их турчизме возбуждает также и указание "Юань-чао-ми-ши" на их родство с монголами {Архим. Гурий ("Очерки по истории распространения христианства среди монгольских племен", I, стр. 11) цитирует следующее место неизданного сочинения проф. О. М. Ковалевского -- "История Монголов": Опираясь на китайские источники, можно установить, что одно из 16 поколений дун-ху "в начале IX века заняло нынешнюю Халху и здесь разделилось на четыре больших отдела: монгол, кэраит, тайджут и татар". Эти китайские источники не указываются архим. Гурием, но, может быть, они не приведены и у проф. Ковалевского. Во всяком случае это известие, в виду его значения для решения вопросов -- монгольского, татарского и кераитского, требовало-бы проверки. См. также Бартольд -- "Зап. вост. отд. Русск. Археол. Общ.", XI, стр. 351, сн. 2.}; у d'Ohsson'а даже читаем: "leur idiome se rapprochait beaucoup de ceux des Mongols" {Op. cit., I, стр. 48.}. Наконец, не отождествляет кераитов с киреями и "Цзинь Ляо Юань сань-гаи-юй-цзэ" -- "Словарь исправлений туземных названий, встречающихся в историях Цзиньской, Ляоской и Юаньской династий", изданный ученым комитетом, учрежденным императором Цянь-луном, который называет киреев -- цюй-линь, а кераитов -- кэ-лэ (хэрэ).

Кераиты становятся нам известными в начале XII века, хотя, может быть, они уже задолго пред тем занимали покинутую уйгурами центральную часть Халхи {В 924 году земли бывшего Уйгурского ханства еще пустовали, что видно из письма Амбагяня к идыкуту ганьчжоуских уйгуров (Fisdelou, op. cit., стр. 86). Какие племена заселили затем эти земли -- нам неизвестно, но одним из них должно было быть племя бикин, родственное найманам и утратившее политическое значение непосредственно перед выступлением найманов и кераитов на историческую сцену (см. Рашид эд-Дин -- "История монголов". "Введение", стр. 113--114). На ряду с племенем бикин жили в Халхе, вероятно, и кераиты, см. выше стр. 386.

Аристов, op. cit., стр. 80, выводит кераитов из-за Саян, где они жили в долине р. Уды, по речкам Кирей, от которых, как он полагает, и получили свое название, ибо он не делает различия между словами кирей и кераит.}. Первый их государь, попавший на страницы истории, носил имя Мэргуз Буюрук-хана. Он был схвачен татарами, выдан цзиньцам и замучен последними. Ему наследовал его старший сын Худжатур, а от него престол перешел к ван-хану Тогрулу {Тогрулу пожалован был цзиньским императором титул вана, после чего он стал величаться ван-ханом.}, которому пришлось, однако, выдержать предварительно упорную борьбу с найманами {Турчизм найманов остается до настоящего времени столь же спорным, как и турчизм кераитов. Я нигде, однако, не нахожу ясных указаний на сродство найманов с монголами; с другой же стороны найманские ханы присоединяли обыкновенно к своему титулу прилагательное "кучлук" -- "могущественный" (d'Ohsson, op. cit., I, стр. 57; ср. Radloff -- "Die alttürk. Inschr. der Mongolei", III, 1895, стр. 273), которое было-бы очень странным позаимствованием из тюркского языка, если-бы найманы были действительно по языку монголами.

Найманы занимали своими кочевьями Хангайское нагорье, оба склона хр. Алтаин-нуру, и долину Черного Иртыша (у Рашид эд-Дцна--Кук Иртыша) и озера Зайсан-нор, гранича на востоке с кераитами, на севере с киргизами, на западе с канглами и на юге с Уйгурией. После завоевания Найманского ханства Чингис-ханом большая часть их земель отошла под кочевья монголов, и в их числе хори-бурят ("Мэн-гу-ю-му-цзи", стр. 154); впрочем еще в середине XIII века они, по свидетельству армянского царя Гайтона, жили к востоку от Иртыша (Didaurier, op. cit., стр. 467; Breischneider, op. cit., I, стр. 167; Патканов, op. cit., II, стр. 82).}, принявшими сторону его дяди гур-хана {Почему этот кераитский князь титуловался гурханом -- неизвестно.}; лишь благодаря помощи Есукэя {"Си-ся-шу-ши" или "Исторические записки Си-ся (Тангутского царства)" относят столкновение гурхана кераитов с Есукэем к 1171 году (арх. Палладий -- примечания к "Юань-чао-ми-ши", стр. 199).} он удержал за собой ханскую власть, но засим должен был вновь бежать перед своим младшим братом Эркэ, действовавпшм также в союзе с найманами, и только уже Чингис-хану удалось окончательно утвердить за ним кераитский престол. С своей стороны и ван-хан Тогрул во многом содействовал упрочению власти Чингис-хана среди монголов, и только Чжамухе удалось нарушить связывавшую их дружбу.

Весной 1203 года ван-хан в союзе с коалицией монгольских князей, среди которых встречаются имена Чжамухи, Алтаня и Хучара, в превосходных силах напал на Чингиса в местности Калангин-алт, но не смог воспользоваться одержанным здесь успехом, так как между ним и монголами не замедлили возникнуть трения, которые и повели к распадению союза. Это был тот момент, когда Чингис послал вышеприведенный призыв {Стр. 405. Ср., однако, de Mailla, op. cit., IX, стр. 34.} монгольским князьям. Призыв не имел успеха, ибо, покинув ван-хана князья не пожелали усилить и сторону Чингис-хана; но и с тем количеством войск, которым к тому времени располагал этот последний, он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы возобновить войну с кераитами, оставленными союзниками. Осенью того же 1203 года он нанес им жестокое поражение на плоскогорий в истоках рек Толы и Керулюна {Gaubil, op. cit., стр. 10.}, чем и положил конец их господству в Халхе. Тогрул спасся бегством, но на найманской границе был убит одним из несших здесь караульную службу воинов {Согласно же Абуль-Гази (пер. Саблукова, стр. 71) двумя из важнейших вельмож Даян-хана под влиянием опасения, что последний пощадит этого исконного врага найманов.}, после чего его царство стало естественным достоянием Чингис-хана.

Победа лад кераитами выдвинула Чингис-хана в ряды сильнейших властителей Монголии. Скорее это обстоятельство {"Юань-чао-ми-ши" и "Юань-ши" приписывают Даяну следующие слова: "Уж не мечтает ли он (Темучин) стать ханом? На небе, однако, светит лишь одно солнце; как же на земле быть двум господам"? См. de Mailla, op. cit., IX, стр. 35--36.}, чем убеждения Чжамухи, побудили найманского хана Даяна об'явить Чингису войну. Весть эта не замедлила обойти всю Монголию, и к найманам поспешили присоединить свои силы все те племена северной Халхи, которые имели основание опасаться честолюбивых замыслов Чингис-хана и уже с давних пор считались в числе его врагов: меркиты {"Юань-чао-ми-ши" вводит меркитов в число монгольских племен. То-же делает и Абуль-Гази (Desmaisons -- "Histoire des Mogols et des Tatares", etc., И, стр. 53; "История Абуль-Гази", перев. Саблукова и Березина, стр. 49). Рашид эд-Дин равным образом относит их к одной группе с ойратами, хотя, может быть, только потому, что кочевья их были смежными. В "Тан-шу" (Иакинф -- "Собр. свед. о нар., обит. в Средн. Азии в древн. врем.", 1, 2, стр. 447) они упоминаются под именем ми-ли-гэ (в юаньскую эпоху китайцы слово "меркэ" передавали иероглифами мэ-ли-ци). Согласно тому же источнику, они составляли одно из турецких княжеств и жили к востоку от моря (Косогола), т. е. приблизительно там-же, где застает их эпоха Чингис-хана (в бассейне нижней Селенги); для жилья строили деревянные срубы, крытые берестой ("Юань-чао-ми-ши" упоминает только о городках, служивших меркитам опорными пунктами), и существовали охотой и коневодством. См., однако, то, что пишет по этому поводу архим. Палладий ("Комментарий архимандрита Палладия Кафарова на путешествие Марко Поло по северному Китаю ", 1902, стр. 19), относящий их к числу пастушеских племен.

Аристов считает их тюрками, но не приводит тому доказательств; в пользу их турчизма говорит, впрочем, титул их князей -- "бей", если только d'Obsson, op. cit., I, стр. 55, правильно передает монгольское бики (беки) словом бей (бек). Арх. Палладий (примеч. к "Юань-чао-ми-ши", стр. 228) пишет, что "бекинь" (беки) у монголов и чжурчженей значило -- благородный, дворянин, т. е. употреблялось в том же значении, в каком и доныне в Турции и Персии употребляется слово бек (бей). Но Бартольд ("Туркестан в эпоху монгольского нашествия", II, стр. 421), думает, что слово "бики" хотя и встречалось в титулах некоторых государей, например, меркитского и ойратского, но у монголов имело другое значение, а именно, соответствующее слову первосвященник. Он не приводит, однако, сему доказательств. Сенковский (Supplément à l'histoire générale des Huns", стр. 128--129) пишет, что следует различать слова беи (bi) и бек (big); первое обозначает военный чин, соответствующий нашему генеральскому, второе -- титул. См. также M. Charmoy -- "Expédition de Timoûr-i-Lènk ou Tamerlan contre Togtamiche, khân de l'Oulous de Djoûtchy en... 1391 de notre ère" в "Mém. de l'Acad. I. des sciences de St.-Petersb.", VI série, 1836, III, стр. 162, прим. 66.}, ойраты, дурбэны, сальджиуты, хатагины, джаджираты, татары {О каких татарах здесь идет речь -- неизвестно. Ближайшие соседи монголов хулун-буир-нор'ские цаган и аньци (анчи)-татары были незадолго пред тем (в 1201 году) уничтожены Чингис-ханом.} и остатки кераитов. Решительное столкновение между противниками произошло на восточной границе найманских владений {В "Юань-чао-ми-ши", стр. 105, говорится: "Даян направился вниз по реке Тамир, переправился через Орхон и, подойдя к восточному склону горы Наху, стал тут бивуаком". Знаменитая битва произошла у этой горы, причем найманские войска расположены были частью под ее яром, частью на ее склонах и таким образом занимали более выгодное положение, чем монголы Чингис-хана, которым приходилось наступать из равнины. Согласно "Су-хун-цзянь-лу" (см. Ab. Rémusat -- "Recherches sur la ville da Kara-Koroum", стр. 42), гора, при которой Чингис-хан разбил найманов, называлась Хан-хай, т. е. Хан-гай (см. выше стр. 106).} осенью 1204 года. Мощная коалиция, которой в последнюю минуту изменил Чжамуха {После разгрома найманов Чжамуха продержался недолго и, будучи наконец выдан Чингису, умер насильственной смертью. По одной версии этот странный человек отказался от предложения Чингиса сохранить ему жизнь и просил лишь дозволить ему умереть без потери крови; по другой -- он был четвертован одним из родственников Чингиса, причем, подставляя свои руки и ноги под топор палача имел, будто-бы, мужество заявить, что одобряет этот род казни, ибо, будь он победителем, он поступил-бы с Чингисом не лучше.}, была разбита на голову, Даян-хан убит, найманы после упорного сопротивления бежали, ойраты, дурбэны и хатагины сдались на милость победителя, и только меркиты отступили в порядке, отказавшись сложить оружие. Впрочем их сопротивление было вскоре также сломлено, и глава их, Тохта-бей, принужден был бежать на запад, за Алтай, во владения Буюрук-хана {Буюрук-хан был младшим братом Даяна, но, по словам Рашид эд-Дина, уже с юных лет с ним не ладил. Он самостоятельно правил частью найманских родов.}, куда спасся бегством также и Кучлук, сын Даян-хана.

Эта победа, отдавшая в руки Чингиса всю Монголию на запад до Иртыша, не удовлетворила, однако, монгольского завоевателя. Он не мог чувствовать себя огражденным от всяких случайностей, пока на ряду с покорившимися найманами существовали свободные, пока север оставался в обладании враждебных ему меркитов, а на юге властвовали тавгуты и исконные враги монголов -- чжурчжени; засим и в пределах Хангая оставалась еще целая группа непокоренных "лесных народов", которые, несмотря на громкие его победы, не выказыв

Оставить комментарий Грум-Гржимайло Григорий Ефимович (bmn@lib.ru) Год: 1926 Обновлено: 29/12/2018. 2313k. Статистика. Описание: История, Этнография, География География	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Том второй

Грум-Гржимайло Григорий Ефимович Западная Монголия и Урянхайский край

Пред'исторический период.

Хуннский период.

Турецкий период.

Турецкий период.

Период быстрой смены господствующих народностей.

Монгольский период.

Грум-Гржимайло Григорий Ефимович
Западная Монголия и Урянхайский край