Грот Яков Карлович
Старина царскосельского лицея

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

   

СТАРИНА ЦАРСКОСЕЛЬСКАГО ЛИЦЕЯ1).

1) Было напечатано въ Русскомъ Архивѣ 1875 и 1876 г.

СВѢДѢНІЯ О НѢКОТОРЫХЪ ЛИЦЕИСТАХЪ 1-го КУРСА.

1. МАЛИНОВСКІЙ И ВАЛЬХОВСКІЙ.

   "Можетъ-быть", замѣчаетъ Пущинъ въ своихъ запискахъ {См. Атеней 1859 года.}, "когда нибудь появится цѣлый рядъ воспоминаній о лицейскомъ своеобразномъ бытѣ перваго курса, съ очерками личностей, которыя потомъ заняли свои мѣста въ общественной сферѣ".
   Теперь, когда въ живыхъ остается уже не болѣе трехъ {Это были (въ 1875 г.): князь А. М. Горчаковъ, С. Д. Комовскій и графъ М. А. Корфъ.} изъ тридцати первенцевъ царскосельскаго лицея (слѣдовательно только 1/10 цѣлаго курса), настаетъ время для такой біографической галлереи. Въ послѣднее время опять не стало двоихъ изъ самыхъ близкихъ къ Пушкину товарищей: въ 1872 году умеръ Ѳедоръ Ѳедоровичъ Матюшкинъ, а въ 1873 году Иванъ Васильевичъ Малиновскій, сынъ перваго директора лицея, но лѣтамъ старшій изъ всѣхъ первокурсниковъ: ему при поступленіи въ лицей уже было лѣтъ шестнадцать. Вышелъ онъ въ военную службу, но уже давно покинулъ ее и доживалъ вѣкъ въ деревнѣ, въ Харьковской губерніи. Съ нимъ и съ Пущинымъ поэтъ былъ особенно друженъ въ лицеѣ; ихъ обоихъ вспомнилъ онъ и на смертномъ одрѣ, сказавъ: "Какъ жаль, что нѣтъ здѣсь ни Пущина, ни Малиновскаго: мнѣ бы легче было умирать". Въ первоначальной редакціи своихъ стиховъ 19 Октября (1825 года) онъ помянулъ было и Малиновскаго стихами, послѣ зачеркнутыми. Кончивъ обращеніе къ Пущину, посѣтившему поэта въ деревнѣ, онъ говоритъ Малиновскому:
   
   Что жъ я тебя не встрѣтилъ тутъ же съ нимъ,
   Ты, нашъ казакъ и пылкій, и незлобный?
   Зачѣмъ и ты моей сѣни надгробной
   Не озарилъ присутствіемъ своимъ?
   
   Казакомъ Малиновскій слылъ между товарищами за свой горячій, необузданный нравъ, который вездѣ проявлялся задоромъ. Какъ сынъ директора, отличавшійся притомъ симпатическою личностью, онъ пользовался покровительствомъ начальства. Всѣхъ ниже по способностямъ и ученію были: Мартыновъ, Тырковъ, Броліо и Мясоѣдовъ. Послѣдній въ иллюстраціяхъ Илличевскаго изображался обыкновенно съ ослиною головою на человѣческомъ тѣлѣ; въ статьяхъ журнала Лицейскій Мудрецъ онъ являлся подъ именемъ Мясожорова, и ему приходилось читать тамъ жестокія истины о своемъ умѣ и характерѣ. Ему приписывали стихъ:
   
   Блеснулъ на западѣ румяный царь природы 1),
   1) Впрочемъ, составляющій первоначально собственность Анны Петровны Буниной. См. объ этомъ статью В. П. Гаевскаго въ Современникѣ 1863 г.: "Пушкинъ въ лицеѣ и его лицейскія стихотворенія".
   
   распространенный однимъ изъ товарищей въ "извѣстное четверостишіе. Мясоѣдовъ, по выпускѣ изъ лицея, поступилъ въ армію, потомъ вышелъ въ отставку и поселился въ деревнѣ, кажется въ Тульской губерніи. Къ числу самыхъ способныхъ воспитанниковъ принадлежали: Масловъ, бывшій напослѣдокъ директоромъ департамента податей и сборовъ, Саврасовъ и Есаковъ. О Саврасовѣ ничего неизвѣстно. Есаковъ былъ благороднѣйшій человѣкъ, но во время польской кампаніи (1831) имѣлъ несчастіе потерять двѣ пушки подъ какимъ-то мостомъ и съ отчаянія застрѣлился. Ломоносовъ умеръ посланникомъ въ Голландіи; за расположеніе къ пронырству, его въ лицеѣ прозвали кротомъ. Илличевскій былъ остроуменъ, но вспыльчивъ, задоренъ и сварливъ. Особеннымъ прилежаніемъ отличался Вальховскій, который впослѣдствіи породнился съ Малиновскимъ, женившись на сестрѣ его.
   Владимиръ Дмитріевичъ Вальховскій былъ однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ характеровъ въ лѣтописяхъ лицея. Въ первыя два десятилѣтія послѣ выпуска онъ быстрѣе всѣхъ товарищей шелъ въ гору, пока несчастныя обстоятельства не остановили его и не свели преждевременно въ могилу. О немъ при мнѣ ходило въ лицеѣ много разсказовъ, и мы приняли его съ большимъ почетомъ, когда онъ однажды, кажется въ 1830 году, посѣтилъ насъ. Сообщу о немъ нѣсколько подробностей, пользуясь между прочимъ рѣдкою брошюрою, напечатанною въ Харьковѣ въ 1844 году и присланною мнѣ тогда же Е. А. Энгельгардтомъ. Жаль только, что она относительно второй половины біографіи Вальховскаго касается почти исключительно однихъ внѣшнихъ обстоятельствъ его жизни.
   Вальховскій поступилъ въ лицей изъ числа отличнѣйшихъ воспитанниковъ Московскаго университетскаго пансіона и во все время продолжалъ заниматься съ особеннымъ прилежаніемъ, такъ что сами товарищи передъ выпускомъ пѣли:
   
   Покровительствомъ Минервы
   Пусть Вальховскій будетъ первый.
   
   Эти-то стихи, вѣроятно придуманные Пушкинымъ, конечно вспомнились ему, когда онъ, въ первоначальной редакціи 19 октября, такъ началъ одну изъ строфъ:
   
   Спартанскою душой плѣняя насъ,
   Воспитанный суровою Минервой,
   Пускай опять Вальховскій будетъ первый.
   
   При выпускѣ Вальховскій дѣйствительно получилъ первую золотую медаль. Скромный и тщедушный, Вальховскій однакожъ и надъ способнѣйшими товарищами бралъ верхъ трудомъ и желѣзною волей. Чтобы успѣшнѣе работать, онъ сокращалъ часы сна и налагалъ на себя добровольный постъ: лишалъ себя по цѣлымъ недѣлямъ мяса, пирожнаго, чаю; чтобы упражнять тѣлесныя силы, взваливалъ иногда на плечи два толстѣйшіе словаря Гейма; чтобы болѣе успѣвать въ верховой ѣздѣ, онъ, во время приготовленія учебныхъ уроковъ, садился верхомъ на стулъ и наблюдалъ правильную посадку; наконецъ, чтобы усовершенствоваться въ произношеніи, онъ, подобно Демосѳену, клалъ въ ротъ камешки и отправлялся декламировать на царскосельское озеро. Всѣ эти странности и усилія надъ самимъ собою доставили Вальховскому два товарищескія прозвища: Суворочка и Sapientia. О немъ Илличевскій писалъ въ 1815 году, по поводу посылки Фуссу портрета его вмѣстѣ съ портретами Мартынова и Пушкина: "Это портретъ Вальховскаго, одного изъ лучшихъ нашихъ учениковъ, прилежнаго, скромнаго, словомъ, великихъ достоинствъ и великой надежды; этого ты на портретѣ не видѣлъ, а примѣтилъ развѣ большой носъ и большіе усы".
   Выпущенный изъ лицея въ гвардію, Вальховскій но побоялся подвергнуться еще разъ экзамену и избралъ мѣстомъ службы генеральный штабъ, въ который иначе не принимали. Отсюда начинается рядъ служебныхъ успѣховъ Вальховскаго; они исчислены въ указанной мною брошюрѣ. Упомяну только, что въ чинѣ поручика, въ 1820 году, онъ былъ командированъ въ Бухару при императорской миссіи подъ начальствомъ Негри, а по возвращеніи оттуда, черезъ годъ, удостоился личнаго доклада Александру I въ кабинетѣ государя и награжденъ пенсіею въ 500 р.
   Въ 1826 году ему велѣно состоять при генералъ-адъютантѣ Паскевичѣ, при которомъ онъ впослѣдствіи игралъ важную роль, такъ что ему даже приписывали часть успѣховъ и славы знаменитаго полководца. Подъ начальствомъ Паскевича онъ участвовалъ въ персидской кампаніи и не разъ отличался въ военныхъ дѣйствіяхъ, а въ началѣ 1828 года былъ откомандированъ къ Персидскому шаху въ Тегеранъ и твердостію своею способствовалъ къ побужденію тамошняго правительства уплатить обѣщанные 10 мил. рублей контрибуціи. Позднѣе онъ съ такимъ же отличіемъ принималъ участіе въ дѣйствіяхъ противъ польскихъ мятежниковъ. Есть однакоже слухъ, будто Вальховскаго вездѣ преслѣдовала какая-то роковая неудача, такъ что его появленіе считалось дурною примѣтой, и солдаты прозвали его чернымъ ворономъ: надобно знать, что у него были черные какъ смоль волосы и смуглое лицо.
   По окончаніи польской кампаніи Вальховскій былъ назначенъ оберъ-квартирмейстеромъ отдѣльнаго Кавказскаго корпуса; здѣсь онъ опять быстро подвигался по службѣ и находился въ четырехъ экспедиціяхъ и въ нѣсколькихъ опасныхъ дѣлахъ. Кромѣ того, онъ занимался сводомъ матеріаловъ при составленіи проектовъ положеній о горцахъ. Съ 1832 года онъ служилъ подъ личнымъ начальствомъ корпуснаго командира барона Розена и въ ноябрѣ назначенъ исправляющимъ должность начальника штаба Кавказскаго корпуса; но когда въ 1837 году государь лично посѣтилъ Закавказье и при этомъ главноуправлявшему краемъ были приписаны разныя упущенія, то невзгода постигла и начальника его штаба. Вальховскій былъ переведенъ бригаднымъ командиромъ въ западныя губерніи, а какъ съ этимъ вмѣстѣ онъ попалъ подъ начальство нерасположеннаго къ нему князя Варшавскаго, то и нашелся вынужденнымъ, скрѣпя сердце, выйти въ отставку. Онъ былъ уволенъ отъ службы въ февралѣ 1839 года и поселился въ харьковской деревнѣ {Изюмскаго уѣзда, въ селѣ Стратилатовѣ.}, по сосѣдству съ лицейскимъ товарищемъ Малиновскимъ, на сестрѣ котораго онъ былъ женатъ, но жилъ уже не долго: днемъ его смерти было 7 марта 1841 года.
   Пушкинъ, во время своего закавказскаго путешествія, встрѣтился съ нимъ въ лагерѣ близъ Карса у Паскевича и записалъ: "Здѣсь увидѣлъ я нашего Вальховскаго, запыленнаго съ ногъ до головы, обросшаго бородой, изнуреннаго заботами. Онъ нашелъ однако время побесѣдовать со мною, какъ старый товарищъ".
   Скромность и добродушіе, которые украшали Вальховскаго въ лицеѣ, остались до конца его отличительными свойствами. Если случалось навести разговоръ на его походы, онъ никогда не выставлялъ своей личности. Никогда, говоритъ его біографъ, не упускалъ онъ случая помочь ближнему и дѣломъ, и совѣтомъ; а въ дѣлахъ правосудія, которыя ему нерѣдко приходилось производить, Вальховскій, строгій другъ правды и исполнитель закона, всегда старался облегчить участь обвиненнаго.
   Пожизненную пенсію и аренду обращалъ онъ на очищеніе долговъ своего отца, на устройство дѣлъ родныхъ и на уплату подушныхъ за крестьянъ своей жены.
   

2. МАТЮШКИНЪ.

   Въ стихотвореніи Пушкина 19 октября двѣ изъ самыхъ теплыхъ строфъ посвящены Матюшкину, которому онъ между прочимъ говоритъ:
   
   Счастливый путь! Съ лицейскаго порога
   Ты на корабль перешагнулъ шутя...
   Ты сохранилъ въ блуждающей судьбѣ
   Прекрасныхъ лѣтъ первоначальны нравы:
   Лицейскій шумъ, лицейскія забавы
   Средь бурныхъ волнъ мечталися тебѣ.
   Ты простиралъ изъ-за моря къ намъ руку,
   Ты насъ однихъ въ младой душѣ носилъ...
   
   Зато и Матюшкинъ питалъ горячее сочувствіе къ геніальному товарищу и вполнѣ понималъ его высокую природу. Когда роковая пуля сразила поэта, Матюшкинъ былъ въ Севастополѣ. Вѣсть объ этомъ несчастій повергла его въ глубокую скорбь, и онъ могъ написать Яковлеву только слѣдующія строки: Пушкинъ убитъ! Яковлевъ! Какъ ты это допустилъ? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлевъ, Яковлевъ! Какъ могъ ты это допустить? Нашъ кругъ рѣдѣетъ; пора и намъ убираться... 14 февраля. Севастополь".
   Въ Матюшкинѣ не было ничего блестящаго: онъ былъ скроменъ, даже застѣнчивъ и обыкновенно молчаливъ, но при ближайшемъ съ нимъ знакомствѣ нельзя было не оцѣнить этой чистой, правдивой и теплой души. Онъ до конца неизмѣнно хранилъ завѣтную привязанность къ лицею и къ своимъ товарищамъ и былъ одинъ изъ тѣхъ, которые знали всего болѣе подробностей о лицейской жизни перваго курса. Видя, что кто-нибудь интересуется ими, онъ охотно передавалъ свои воспоминанія. Съ его словъ я успѣлъ кое-что записать, но къ сожалѣнію, по свойственной человѣку привычкѣ откладывать, узналъ далеко не все, что могъ бы извлечь изъ бесѣдъ съ Матюшкинымъ.
   Въ біографическихъ о немъ извѣстіяхъ насъ прежде всего поражаетъ то обстоятельство, что онъ, нося вполнѣ русское имя, былъ реформатъ. Эта странность объясняется мѣстомъ его рожденія. Ѳедоръ Ѳедоровичъ Матюшкинъ родился 10-го іюля 1799 года въ Штутгартѣ, гдѣ отецъ его былъ совѣтникомъ посольства и переводчикомъ. За неимѣніемъ тамъ русскаго священника, мальчикъ былъ окрещенъ по обряду реформатской церкви и на всю жизнь остался въ этомъ исповѣданіи. Мать его была рожденная Медеръ. Не знаю, когда именно она лишилась мужа; но въ 1810 году, стало-быть за годъ до поступленія сына въ лицей, она была уже классною дамою въ Московскомъ Екатерининскомъ институтѣ, и это положеніе, при покровительствѣ императрицы Маріи Ѳеодоровны, конечно облегчило г-жѣ Матюшкиной помѣщеніе сына въ новооткрытое заведеніе. Въ должности классной дамы она и оставалась до конца 1825 года, и день рожденія сына, 10 іюля 1831 года, былъ днемъ ея смерти.
   При поступленіи въ лицей Матюшкинъ выдержалъ экзаменъ изъ языковъ: русскаго французскаго и нѣмецкаго, изъ исторіи, географіи и ариѳметики. Кромѣ того, требовались познанія "общихъ свойствъ тѣлъ" (т. е. кое-что изъ физики); оказалось, что онъ и объ этомъ предметѣ "имѣлъ понятіе".
   За время его лицейскаго воспитанія сохранилось нѣсколько профессорскихъ отмѣтокъ о его занятіяхъ. Куницынъ, Карцовъ, Кайдановъ, де-Будри довольно согласно свидѣтельствуютъ въ пользу его способностей и прилежанія. Вотъ что первый изъ этихъ преподавателей записалъ въ 1815 году: "Понятенъ и прилеженъ, занимается пауками съ разсужденіемъ. Успѣхи его становятся время отъ времени примѣтнѣе. Въ теченіе прошлаго года онъ превзошелъ многихъ изъ своихъ сверстниковъ. Добрый его нравъ и скромное поведеніе заслуживаютъ особенную похвалу". По отзыву гувернера Пилецкаго, Матюшкинъ былъ "весьма благонравенъ, при всей пылкости вѣжливъ, искрененъ, добродушенъ, чувствителенъ; иногда гнѣвенъ, но "безъ грубости". При такихъ свойствахъ естественно, что Матюшкинъ сдѣлался въ лицеѣ однимъ изъ любимыхъ товарищей. По-русски онъ говорилъ совершенно чисто, хотя и родился за границею, но въ иностранныхъ языкахъ онъ не былъ никогда силенъ; профессоръ французской литературы де-Будри отмѣтилъ однажды, что онъ любознателенъ и оказываетъ замѣтные успѣхи, но еще очень отсталъ (quoiqu'il soit encore bien arriéré). При выпускѣ онъ попалъ во второй разрядъ, т. е. получилъ только 10-й классъ.
   Отличительною чертою Матюшкина съ дѣтства была его страсть къ морю. Мы не знаемъ, подъ какими вліяніями она развилась; но при оставленіи лицея, онъ, по словамъ директора Энгельгардта, считалъ верхомъ счастія отправиться въ морское путешествіе. И Энгельгардтъ помогъ ему достигнуть этого счастія. Директоръ лицея далъ очень благопріятный отзывъ о его познаніяхъ, особенно въ математическихъ наукахъ, и прибавилъ: "при твердости характера, нѣтъ сомнѣнія, что онъ въ избираемомъ имъ образѣ жизни полезенъ будетъ".
   Въ числѣ бумагъ, переданныхъ мнѣ Матюшкинымъ, я нашелъ и двѣ черновыя тетради, писанныя имъ въ первые дни по выпускѣ изъ лицея. Въ одной изъ нихъ помѣщены два письма, посланныя имъ-къ товарищу по Московскому университетскому пансіону Сазоновичу, а въ другой записка его о путешествіи въ Москву и обратно. По эпохѣ и обстоятельствамъ, къ которымъ относятся эти документы, они для насъ любопытны, тѣмъ болѣе, что знакомятъ насъ и со степенью литературнаго образованія, вынесеннаго изъ лицея однимъ изъ товарищей Пушкина, воспитанникомъ средней руки но оцѣнкѣ начальства. Вотъ что писалъ Матюшкинъ изъ Царскаго Села 10 іюня 1817 года, на другой день послѣ выпускныхъ экзаменовъ {Приводимые ниже отрывки выписываются безъ всякаго измѣненія.}:
   "Публичныя испытанія, которыя продолжались 16 дней, были причиною, что я не писалъ къ тебѣ уже около мѣсяца. Не пеняй на меня: ты знаешь, что я лѣнивъ писать письма. Вчера, любезный Сережа, былъ у насъ выпускъ. Государь на ономъ (т. е. на послѣднемъ экзаменѣ) присутствовалъ; постороннихъ никого не было. Все сдѣлалось такъ нечаянно, вдругъ. Я выпущенъ съ чиномъ коллежскаго секретаря. Ты конечно поздравишь меня съ счастливымъ началомъ службы. Еще ничего не сдѣлавши, быть 10-го класса, конечно это много; но мы судимъ по сравненію: нѣкоторые выпущены титулярными совѣтниками. Но объ этомъ ни слова. Я вознагражденъ тѣмъ, что директоръ нашъ Е. А. Энгельгардтъ, о которомъ я писалъ тебѣ уже нѣсколько разъ, обѣщалъ доставить мнѣ случай сдѣлать морское путешествіе. Капитанъ Головнинъ отправляется на фрегатѣ Камчатка въ путешествіе кругомъ свѣта, и я надѣюсь, почти увѣренъ, итти съ нимъ. Наконецъ мечтанія мои быть въ морѣ исполняются! Дай Богъ, чтобы ты былъ такъ же счастливъ, какъ я теперь. Одного мнѣ недостаетъ -- товарищей: всѣ оставили Царское Село, исключая меня; я, какъ сирота, живу у Егора Антоновича. Но ласки, благодѣянія сего человѣка, день ото дня, часъ отъ часу, меня болѣе къ нему привязываютъ: онъ мнѣ второй отецъ. Не прежде какъ получу извѣстіе о моемъ счастіи (ты меня понимаешь), не прежде я оставлю Царское. Шестилѣтняя привычка здѣсь жить дѣлаетъ разлуку съ нимъ весьма трудною. Прощай, любезный Сазоновичъ, до радостнаго свиданія. Вотъ тебѣ наша прощальная пѣснь. Ноты я тебѣ не посылаю, потому что ни ты, ни я въ нихъ толку не знаемъ; но впрочемъ скажу тебѣ, что музыка прекрасна,-- сочиненіе Tepper de Tergasin, (ошиб. вм. Ferguson), а слова барона Дельвига. Ты объ нихъ самъ судить можешь: они стоятъ музыки".
   (За этимъ въ рукописи слѣдуетъ цѣликомъ пѣсня: Шесть лѣтъ).
   Второе письмо Матюшкина начинается размышленіями о сладости дружбы, о томъ, какъ было бы весело быть вмѣстѣ съ другомъ, бродить съ нимъ по пустыннымъ аллеямъ царскосельскаго сада, вспоминать о прошедшемъ счастливомъ времени и мечтать о будущемъ.
   "Теперь я хожу одинъ, задумываюсь, мечтаю. Каждое дерево, каждая бесѣдка рождаютъ во мнѣ тысячу воспоминаній счастливаго времени, проведеннаго въ лицеѣ. Царскосельскій дворецъ построенъ въ 1744 году графомъ Растрелли, напоминаетъ вѣкъ вкуса и роскоши, и несмотря, что время истребило яркую позолоту, коею были густо покрыты кровли, карнизы, статуи и другія украшенія, все еще можетъ почесться великолѣпнѣйшимъ изъ дворцовъ въ Европѣ. Еще видны на нѣкоторыхъ статуяхъ остатки сей удивительной роскоши, предоставленной дотолѣ однимъ внутренностямъ царскихъ чертоговъ. Когда императрица Елисавета пріѣхала со всѣмъ дворомъ своимъ и иностранными министрами осмотрѣть оконченный дворецъ, то всякій, пораженный великолѣпіемъ его, спѣшилъ изъявить государынѣ свое удивленіе; одинъ французскій министръ, маркизъ де ла-Шетарди, не говорилъ ни слова. Императрица, замѣтивъ его молчаніе, хотѣла знать причину его равнодушія и получила въ отвѣтъ, что онъ не находитъ здѣсь главной вещи -- футляра на сію драгоцѣнность. Я слышалъ также, что когда Екатерина приказала выкрасить зеленою краскою кровлю, то многіе подрядчики предлагали болѣе 20.000 червонныхъ за позволеніе собрать оставшееся на ней золото".
   Кромѣ этихъ двухъ писемъ, сохранилось также черновое начало записокъ Матюшкина, которыя онъ, какъ говоритъ преданіе, сбирался вести по совѣту и плану Пушкина. Приведу изъ нихъ только самое существенное.
   Получивъ достовѣрное извѣстіе, что Головнинъ беретъ его съ собой, Матюшкинъ рѣшился съѣздить въ Москву проститься со своими; напередъ онъ отправился въ Петербургъ за подорожной и отпускомъ и, доставъ ихъ, воротился въ Царское Село. "Поживши три дня у Егора Антоновича, пишетъ онъ, я отправился въ дорогу. Прощаясь съ мѣстомъ, гдѣ я, можетъ-быть, провелъ счастливѣйшее время жизни, гдѣ въ отдаленіи отъ родителей я вкушалъ всѣ пріятности сыновней любви, гдѣ, будучи принятъ въ кругъ счастливѣйшаго семейства, и я наслаждался его счастіемъ, -- прощаясь съ Егоромъ Антоновичемъ и его семействомъ, я не могъ удержаться отъ слезъ... Это было 2-го іюля. Не знаю, что я чувствовалъ, когда я прибылъ въ Ижору. Хотя я ѣхалъ въ Москву, хотя я ѣхалъ къ любимой мною матери, которую не видѣлъ шесть долгихъ лѣтъ, но я не радовался: какая-то непонятная грусть тяготила меня; мнѣ казалось, что я оставляю Царское Село противъ воли, по принужденію. Изъ Ижоры я спѣшилъ какъ можно скорѣе, чтобы (признаюсь) мнѣ не возвратиться назадъ".
   Не продолжая здѣсь выписокъ, упомяну только вкратцѣ, что на дорогѣ близъ Ижоры онъ взялъ съ собою старика, который просилъ довезти его до слѣдующей станціи: это былъ отставной дьячокъ села Грузина, принадлежавшаго графу Аракчееву. Онъ началъ было разсказывать о своихъ дѣлахъ, но нашъ утомленный путешественникъ не въ силахъ былъ слушать и скоро уснулъ. Проснувшись, онъ сталъ было раскаиваться въ предпринятомъ путешествіи; ему казалось, что онъ "удаляется отъ своего счастія; но уже поздно! Счастіе невозвратно. Я долженъ удалиться. Слезы у меня катились изъ глазъ, и я къ ужасу своему увидѣлъ, что это не сонъ, но истина!"
   Записки кончаются слѣдующимъ разсказомъ: "На станціи Ванино я имѣлъ удовольствіе увидѣть одного изъ старыхъ моихъ товарищей, Маслова. Онъ выѣхалъ 24-мя часами прежде меня изъ Москвы. Мы ѣхали нѣсколько станцій вмѣстѣ; но въ Бронницахъ онъ получилъ прежде меня лошадей, и такимъ образомъ мы разстались. Мнѣ запрягли послѣ, и очень худыхъ. Я видѣлъ, что мнѣ не проѣхать на нихъ и половины дороги: нечего дѣлать, надобно отъ нихъ какъ-нибудь избавиться. Къ счастію, ночевали по близости цыгане; первому, мнѣ встрѣтившемуся, я сунулъ полтину въ руки, и онъ, подошедъ къ извозчику, пророческимъ голосомъ ему объявилъ, что если онъ сегодня поѣдетъ, то одна лошадь у него падетъ. Ямщикъ такъ испугался, что тотчасъ распрегъ телѣгу и нанялъ за себя тройку. Вскорѣ я догналъ Маслова, перегналъ его и двумя днями ранѣе его, 30-го, увидѣлъ Царское Село. Городъ лежитъ на горѣ: всѣ улицы видны. Мнѣ казалось, что я давно тамъ не былъ; съ удовольствіемъ смотрѣлъ я на высокіе златоглавые куполы, на бѣлые красивые домики; искалъ глазами тотъ, гдѣ живетъ мой благодѣтель, мой наставникъ, гдѣ живетъ его любезное семейство; нашелъ его, и не могъ спустить глазъ съ него... Я забылъ Москву, когда увидѣлъ Царское Село".
   Благодаря стараніямъ Энгельгардта, Матюшкинъ, но выпускѣ изъ лицея, имѣлъ возможность вполнѣ удовлетворить свою страсть къ морскимъ путешествіямъ. Плаваніе вокругъ свѣта считалось тогда дѣломъ великой важности; такія путешествія были еще рѣдки и поручались только людямъ, снискавшимъ особенное довѣріе: Головнинъ прежде семь лѣтъ прослужилъ въ англійской службѣ. Матюшкинъ попалъ въ хорошую школу. Любопытно, что, при своей страсти къ морю, Матюшкинъ былъ въ сильной степени подверженъ морской болѣзни и такъ страдалъ отъ нея, что Головнинъ, достигнувъ Англіи, хотѣлъ было тамъ оставить своего молодого спутника и съ трудомъ уступилъ настоятельной просьбѣ взять его въ дальнѣйшій путь. И впослѣдствіи Матюшкинъ никогда не могъ вполнѣ избавиться отъ наклонности къ морской болѣзни. Два года онъ съ капитаномъ Головнинымъ провелъ на шлюпѣ Камчатка, отправившемся въ сѣверо-американскія наши колоніи, а потомъ кругомъ свѣта. Въ этой экспедиціи ему данъ былъ чинъ мичмана. По окончаніи ея, онъ опредѣленъ въ балтійскій флотъ и подъ командою лейтенанта барона Врангеля, съ 1820 по 1824 годъ, былъ употребленъ при описаніи сѣверныхъ береговъ Восточной Сибири и для отысканія земель на Ледовитомъ морѣ. Въ описаніи своего путешествія Врангель не разъ отзывается съ похвалою о дѣятельности и распоряженіяхъ Матюшкина и сообщаетъ, въ видѣ особыхъ главъ, два журнала о совершенныхъ этимъ офицеромъ отдѣльныхъ путешествіяхъ -- къ рѣкѣ Анголѣ (притокѣ Колымы) и по тундрѣ къ востоку отъ Колымы до самыхъ чукотскихъ кочевьевъ. Эти двѣ главы принадлежатъ къ числу самымъ интересныхъ страницъ книги Врангеля {См. Путешествіе по сѣвернымъ берегамъ Сибири и Ледовитому морю, Ф. Врангеля. С.-Петербургъ, 1841, ч. I, стр. 252, и 272, я ч. II, стр. 76--114 и 230--279.}. Послѣ этого Матюшкинъ съ барономъ Врангелемъ еще разъ совершилъ двухлѣтнее кругосвѣтное плаваніе.
   Дальнѣйшее служеніе Матюшкина, въ продолженіе многихъ лѣтъ, происходило почти безпрерывно на кораблѣ; мы видимъ его то въ Архипелагѣ, то въ Средиземномъ, то въ Черномъ морѣ. Въ 1830 году онъ былъ назначенъ командиромъ брига Ахиллесъ, на которомъ позже и крейсеровалъ въ греческихъ водахъ противъ идріотскихъ мятежниковъ, принадлежала къ эскадрѣ судовъ подъ начальствомъ адмирала Рикорда. 30-го іюня 1831 года, въ Монастырской бухтѣ острова Поро, часть этой эскадры, въ томъ числѣ и бригъ Ахиллесъ, атаковали крѣпость и два греческіе корвета, бывшіе въ то время во власти идріотскихъ мятежниковъ. По засвидѣтельствованію Рикорда въ донесеніи князю Меньшикову, Матюшкинъ въ это время дѣйствовалъ не только съ отличною храбростію и благоразуміемъ, но съ изумительной быстротою, находчивостью и искусствомъ морского офицера. Другое военное дѣло, въ которомъ участвовалъ Матюшкинъ, было въ 1838 году сраженіе противъ горцевъ при взятіи мѣстечекъ Туапса и Шапсухо. Тогда онъ командовалъ фрегатомъ Браиловъ въ эскадрѣ адмирала Хрущова, перевозя изъ одного пункта въ другой отряды сухопутныхъ войскъ для дѣйствій противъ горцевъ. Адмиралъ Лазаревъ отдалъ справедливость энергическимъ распоряженіямъ командовавшихъ, къ числу которыхъ принадлежалъ и Матюшкинъ. Въ 1850 году, во время дѣйствій голштинцевъ противъ датчанъ, адмиралъ Матюшкинъ. Съ тремя судами успѣшно блокировалъ Кильскій заливъ, гдѣ находились голштинскіе корабли. Въ 1854 году, во время восточной войны, Матюшкинъ нѣкоторое время завѣдывалъ морского частію въ Свеаборгѣ. Тогда онъ былъ уже (съ 1849 г.) контръ-адмираломъ и бригаднымъ командиромъ. Съ этихъ поръ онъ занималъ разныя административныя должности по морскому министерству: былъ вице-директоромъ инспекторскаго департамента, членомъ генералъ-аудиторіата, предсѣдательствующимъ морского ученаго комитета и проч., наконецъ въ 1861 году былъ пожалованъ въ сенаторы.
   Во время своей службы во флотѣ Матюшкинъ рѣдко бывалъ въ Петербургѣ. Въ сохранившихся протоколахъ лицейской годовщины 19-го октября, имя его въ первый разъ встрѣчается въ 1834 году.
   Не берусь оцѣнивать дѣятельность и значеніе Матюшкина какъ морского офицера; объ этомъ существуютъ разныя мнѣнія и, можетъ-быть, со временемъ истина разъяснится. Приведу только довольно характеристическій разсказъ, слышанный мною отъ одного изъ сослуживцевъ Матюшкина по флоту. Одно время князь Меньшиковъ, оцѣнивъ въ немъ одного изъ самыхъ образованныхъ морскихъ офицеровъ, сталъ оказывать ему особенное вниманіе; но какъ скоро скромный адмиралъ замѣтилъ это, онъ, по обыкновенію своему, сталъ уклоняться отъ благосклонности своего начальника и отступилъ на задній планъ.
   Въ послѣдніе годы я имѣлъ довольно часто случай сходиться съ Матюшкинымъ, какъ членомъ комитета для сооруженія памятника Пушкину; въ этомъ комитетѣ онъ, вмѣстѣ съ графомъ М. А. Корфомъ, радушно присоединился къ дѣлу прославленія памяти своего бывшаго товарища. Онъ принималъ дѣятельное участіе въ совѣщаніяхъ и первый подалъ мысль поставить памятникъ въ Москвѣ, гдѣ поэтъ родился и получилъ первыя неизгладимыя впечатлѣнія, опредѣлившія навсегда развитіе его генія въ духѣ народности.
   Матюшкинъ никогда не былъ женатъ. За нѣсколько лѣтъ до смерти онъ построилъ себѣ по московской желѣзной дорогѣ, близъ станціи Бологово, на берегу озера, изящную дачу Заимку, которую очень любилъ, хотя и не жилъ въ ней, а отдавалъ ее въ пользованіе кому-нибудь изъ друзей своихъ. Самъ онъ проводилъ лѣто по большей части недалеко оттуда, въ семействѣ покойнаго друга своего, бывшаго лицеиста, князя Эрнстова. Тамъ сохранилось о Матюшкинѣ самое теплое воспоминаніе, какъ о добромъ, сердечномъ человѣкѣ. Каждое утро ранехонько отправлялся онъ на свою дачу, присматривалъ за работами и только къ обѣду возвращался; дѣти домашнихъ бѣжали къ нему на встрѣчу; онъ любилъ и ласкалъ ихъ. Проведя тамъ лѣто 1872 года, но чувствуя большой упадокъ силъ, Матюшкинъ въ августѣ, по совѣту доктора, переѣхалъ въ Петербургъ для лѣченія. Кажется, онъ предчувствовалъ, что ему уже не возвратиться: обойдя весь садъ и сѣвъ въ экипажъ, онъ приказалъ ѣхать шагомъ, чтобы въ послѣдній разъ взглянуть на окрестность. Въ Петербургѣ онъ много лѣтъ сряду жилъ въ гостиницѣ Демутъ, гдѣ занималъ комнату въ четвертомъ этажѣ. Тамъ онъ слегъ и уже не вставалъ болѣе: вечеромъ 16-го сентября онъ безъ страданій уснулъ навѣки.
   Всѣмъ коротко знавшимъ Матюшкина дорога память объ этомъ искреннемъ, прямодушномъ человѣкѣ, неизмѣнномъ въ своихъ привязанностяхъ, чуждомъ всякой суетности: онъ не дорожилъ успѣхами въ свѣтѣ и въ обществѣ, далеко не возвысился до той степени значенія и власти, которой могъ бы достигнуть при большемъ честолюбіи; но въ ряду первыхъ питомцевъ лицея и его преданій этотъ другъ и почитатель Пушкина всегда будетъ занимать одно изъ самыхъ почетныхъ мѣстъ.
   

3. ЛИЦЕЙСКІЯ ГОДОВЩИНЫ.

   Прославленная Пушкинымъ годовщина 19-го октября праздновалась бывшими воспитанниками перваго курса лицея то у одного, то у дрогого изъ товарищей: сперва у Тыркова, потомъ у Михаила Лукьяновича Яковлева, въ домѣ ІІ-го Отдѣленія, на Екатерининскомъ каналѣ, гдѣ еще и долго послѣ того находилась типографія этого Отдѣленія, которою онъ управлялъ въ званіи ея директора. Яковлевъ, какъ самый пламенный чтитель лицейскихъ преданій, былъ и постояннымъ распорядителемъ этихъ завѣтныхъ празднествъ. Самъ онъ назывался "лицейскимъ старостой", а квартира его "лицейскимъ подворьемъ". Каждый разъ, когда въ этотъ день собирались товарищи, составлялся протоколъ сходки, разумѣется, полушуточный, отчасти даже буфонскій. Нѣкоторые изъ такихъ протоколовъ сохранились и переданы мнѣ Матюшкинымъ, къ которому перешли по смерти Яковлева. Самый ранній изъ нихъ относится къ 1825 году {По какой-то случайности я, при составленіи этой замѣтки въ 1875 году, не зналъ статьи В. П. Гаевскаго: "Празднованіе лицейскихъ годовщинъ въ пушкинское время", напечатанной въ Отеч. Запискахъ 1861 года (т. 139). Какъ видно изъ этой статьи, до меня уже не дошли нѣкоторыя изъ бумагъ, бывшихъ въ рукахъ автора ея и содержавшихъ кое-какія дополнительныя свѣдѣнія особенно о празднованіи 19-го октября въ первые годы но выпускѣ лицеистовъ пушкинскаго времени и о стихахъ, которыми въ тѣ годы товарищи Пушкина, въ отсутствіи его, чествовали годовщину.}, здѣсь намарано Илличевскимъ нѣсколько неконченныхъ стиховъ и подписаны имена шестерыхъ присутствовавшихъ, въ такомъ порядкѣ: баронъ Корфъ, баронъ Дельвигъ, Илличевскій, Саврасовъ, Комовскій, Яковлевъ. Эта годовщина потому заслуживаетъ особеннаго вниманія, что именно ее заочно отпраздновалъ Пушкинъ въ сельскомъ уединеніи Михайловскаго знаменитыми стихами: "Роняетъ лѣсъ багряный свой уборъ"... За 1827-й годъ нѣтъ протокола, но къ 19-му октября этого года относится, какъ извѣстно, прелестное привѣтствіе нашего поэта, начинающееся стихомъ:
   
   Богъ помочь вамъ, друзья мои...
   
   Покойный П. А. Плетневъ разсказывалъ, что за окончаніе 2-го куплета:
   
   И въ мрачныхъ пропастяхъ земли.
   
   Пушкину были сдѣланы внушенія, которыя, въ связи съ офиціальнымъ дѣломъ, возникшимъ о стихахъ Андрей Шенье, могли вызвать стихотвореніе Предчувстіе:
   
   Снова тучи надо мною
   Собралися въ тишинѣ...
   
   Слѣдующій за тѣмъ протоколъ помѣченъ 1828-мъ годомъ и писанъ весь рукою Пушкина, который, послѣ коронаціи императора Николая, снова могъ явиться въ Петербургѣ. Здѣсь Пушкинъ прилагаетъ къ своимъ товарищамъ непонятное на первый взглядъ прозвище скотобратцы. Оно объясняется помѣщенными при рукописномъ журналѣ Лицейскій Мудрецъ карикатурами, изображающими нѣкоторыхъ воспитанниковъ въ видѣ животныхъ, Это названіе было употребительно еще въ лицеѣ и, сколько помню, встрѣчается въ самомъ текстѣ поименованнаго журнала.
   "Собралися", такъ начинаетъ Пушкинъ протоколъ 1828 года, "на пепелище скотобратца курнофеіуса Тыркова, по прозванію кирпичнаго бруса {Такъ онъ былъ прозванъ по Своему тѣлосложенію и цвѣту лица}, 8 человѣкъ скотобратцевъ". Затѣмъ они исчислены въ томъ же порядкѣ, въ какомъ ныне подписались, именно: Дельвигъ, Илличевскій, Яковлевъ, Корфъ, Стевенъ, Тырковъ, Комовскій, Пушкинъ. При каждомъ имени и тутъ и тамъ поставлены одни и тѣ же прозвища, изъ которыхъ иныя составлены изъ уменьшительныхъ крестныхъ именъ: такъ Дельвигъ названъ Тося (Антонъ), Илличевскій -- Олосенька (Алексѣй), Стевенъ, какъ финляндскій уроженецъ, названъ Шведомъ, а Пушкинъ -- извѣстною уже изъ его біографіи кличкою Французъ, къ чему его же рукой прибавлено: "смѣсь обѣзіаны (sic) съ тигромъ"
   Послѣ исчисленія участниковъ пирушки означено въ 11-ти юмористическихъ пунктахъ, чѣмъ они занимались, напр. "вели бесѣду, -- пѣли пѣсню о царѣ Соломонѣ {Обыкновенно Дельвигъ затягивалъ торжественно:
   О Соломонъ,
   Въ Библіи первый пѣвецъ и первый мудрецъ!}, -- пѣли скотобратскіе куплеты прошедшихъ шести годовъ" (тутъ очевидно разумѣется прощальная пѣснь Дельвига); "Олосенька въ видѣ тамбуръ-мажора утѣшалъ собравшихся; Тырковіусъ безмолвствовалъ; толковали о гимнѣ ежегодномъ и негодовали на вдохновеніе скотобратцевъ". Не выписываю всѣхъ пунктовъ, потому что нѣкоторые изъ нихъ потребовали бы слишкомъ мелочныхъ комментаріевъ. Послѣдній пунктъ былъ такъ изложенъ: "И завидѣли на дворѣ часъ 1-й, а въ стражу вторую скотобратцы разошлись, пожелавъ добраго пути воспитаннику Императорскаго Лицея Пушкину, Французу, иже написа сію грамоту". Онъ сбирался тогда въ деревню (см. Матеріалы для его біографіи, въ изданіи г. Анненкова, т. I, стр. 212) и повидимому въ ту же ночь долженъ былъ пуститься въ путь. Послѣ подписей, его же рукой набросаны стихи:
   
   Усердно помолившись Богу,
   Лицею прокричавъ ура,
   Прощайте, братцы: мнѣ въ дорогу,
   А вамъ въ постель уже пора.
   
   Изъ протоколовъ ближайшихъ за тѣмъ годовъ видно, что однажды Пушкинъ, хотя и находился въ Петербургѣ, не присутствовалъ на праздникѣ своихъ товарищей. Въ краткомъ протоколѣ 1831 года, писанномъ красивымъ почеркомъ Яковлева, у котораго собирались въ этотъ разъ, замѣчено: "Пушкинъ не былъ потому только, что не нашелъ квартиры. При заздравномъ кубкѣ, или заздравной чашѣ (продолжаетъ протоколъ), вспоминали пѣвца 19-го октября:
   
   И первую полнѣй, друзья, полнѣй,
   И всю до дна въ честь нашего союза!
   Благослови, ликующая Муза,
   Благослови! Да здравствуетъ лицей!"
   
   Въ 1834 году, въ числѣ восьми собравшихся находился и Пушкинъ. Весь протоколъ ограничивается ихъ подписями, но при немъ сохранилась слѣдующая записка поэта, писанная поутру того же дня къ Яковлеву: "Вѣдь у тебя празднуемъ мы годовщину? Не правда ли?" Вмѣсто имени подписанъ номера лицейской комнаты Пушкина -- No 14.
   Послѣднее лицейское собраніе, въ которомъ онъ участвовалъ, было 19-го октября 1836 года, за нѣсколько мѣсяцевъ до его трагической смерти. По странной случайности, это была 25-я годовщина со дня основанія лицея. Во время приготовленій къ празднованію ея былъ поднятъ вопросъ, не устроить ли по этому случаю обычный праздникъ какимъ-нибудь особеннымъ образомъ, напр. соединившись съ ближайшими изъ послѣдующихъ курсовъ. Эту новость настойчиво предлагалъ бывшій директоръ лицея Е. А. Энгельгардтъ, какъ видно изъ слѣдующаго письма Яковлева къ Пушкину, писаннаго за десять дней до годовщины:
   "Сегодня утромъ былъ у меня Егоръ Антоновичъ съ предложеніемъ соединить по крайней мѣрѣ три выпуска для 19-го числа. Я ему рѣшительнаго отвѣта не сказалъ, а совѣтовалъ, чтобъ онъ завтра переговорилъ съ тобою.
   "Послѣ обѣда было у насъ съ нѣкоторыми изъ нашихъ совѣщаніе, и рѣшительно положено: праздновать по прежнимъ примѣрамъ одному первому выпуску. Пусть Егоръ Антоновичъ, какъ бывшій директоръ лицея, соединяетъ подъ свои знамена 2-й и 3-й и прочіе выпуски и воздаетъ честь и хвалу существованію лицея, но пусть насъ стариковъ оставитъ въ покоѣ.
   "Егоръ Антоновичъ въ крѣпкой надеждѣ, что ты на его предложеніе согласишься. Конечно и нѣтъ причины повидимому отказаться отъ соединенія трехъ выпусковъ; но вотъ задача, какъ отстать отъ ветерановъ, которые рѣшительно объявили, что съ мнѣніемъ Энгельгардта согласиться не хотятъ? Итакъ, да здравствуетъ лицей, и да воскреснетъ его воспоминаніе чрезъ 25 лѣтъ между скотобратцами!
   

"No 39".

   "Пятница
   9-го октября".
   
   На это Пушкинъ отвѣчалъ Яковлеву:
   
   "Я согласенъ съ мнѣніемъ 39 No. Нечего для двадцатипятилѣтняго юбилея измѣнять старинные обычаи лицея. Это было бы худое предзнаменованіе. Сказано, что и послѣдній лицеистъ одинъ будетъ праздновать 19-го октября. Объ этомъ не худо напомнить".
   

"No 14".

   
   Послѣдними словами этой записки Пушкинъ намекаетъ на окончаніе. своей первой годовщины:
   
   Кому жъ изъ насъ подъ старость день лицея
   Торжествовать придется одному?
   Несчастный другъ!... и т. д.
   Пускай же онъ съ отрадой хоть печальной
   Тогда сей день за чашей проведетъ,
   Какъ нынѣ я, затворникъ вашъ опальный,
   Его провелъ безъ горя и заботъ.
   
   Съ мнѣніемъ Пушкина согласились всѣ тѣ, которымъ послѣ сообщена была записка его, какъ показываютъ сдѣланныя на ней, номерами же, другія подписи: No 40, No 33, No 41 и No 35.
   Такимъ образомъ 19-го октября 1836 года состоялось обыкновенное, только нѣсколько болѣе многочисленное, собраніе, котораго протоколъ опять весь писанъ рукой поэта. Замѣчательна грусть, которая, какъ мрачное предчувствіе, овладѣла имъ при этомъ случаѣ: она выразилась и въ самомъ протоколѣ, гдѣ уже не видно прежней кипучей веселости, и въ приложенныхъ къ нему прекрасныхъ стихахъ, начинающихся словами:
   
   Была пора: нашъ праздникъ молодой
   Сіялъ, шумѣлъ и розами вѣнчался...
   
   Это стихотвореніе, впрочемъ не конченное, вскорѣ послѣ годовщины было отдѣльно напечатано, и оттискъ его пришитъ къ протоколу, который сообщаю здѣсь цѣликомъ.
   "Праздновали дватцатипятилѣтіе (sic) Лицея" (слѣдуютъ подписи: "И. Юдинъ, П. Мясоѣдовъ, П. Гревеницъ, М. Яковлевъ, Мартыновъ, М. Корфъ, А. Пушкинъ, А. Илличевскій, С. Комовскій, Ф. Стевенъ, К. Данзасъ" -- всего 11 человѣкъ).
   "Собрались", продолжаетъ Пушкинъ, "вышеупомянутые господа лицейскіе въ домѣ у Яковлева и пировали слѣдующимъ образомъ:
   1) Обѣдали вкусно и шумно.
   2) Выпили три здравія (по заморскому toasts):
   а) за двадцатипятилѣтіе Лицея,
   b) за благоденствіе Лицея,
   c) за здоровье отсутствующихъ.
   3) Читали письма, писанныя нѣкогда отсутствующимъ братомъ Кюхельбекеромъ къ одному изъ товарищей.
   4) Читали старинные протоколы, пѣсни и проч. бумаги, хранящіяся въ архивѣ лицейскомъ у старосты Яковлева.
   5) Поминали лицейскую старину".
   (Рукою Яковлева приписано):
   6) "Пѣли національныя пѣсни.
   7) Пушкинъ начиналъ читать стихи на 25-тилѣтіе Лицея, но всѣхъ стиховъ не припомнилъ и кромѣ того отозвался, что онъ ихъ не докончилъ, но обѣщалъ докончить, списать и пріобщить въ оригиналѣ къ сегодняшнему протоколу".
   Примѣчаніе (Яковлева же): "Собрались всѣ къ половинѣ 5-го часа, а разошлись въ половинѣ 10-го".
   Изъ нѣкоторыхъ подлинныхъ записокъ, приложенныхъ къ протоколамъ, можно заключить, что долго 1-й выпускъ праздновалъ лицейскую годовщину ужиномъ, и только съ 1835 года, по желанію многихъ, рѣшено было замѣнить ужинъ обѣдомъ.
   Послѣ смерти Пушкина, въ самый годъ рокового событія (1837), Энгельгардтъ наканунѣ 19-го октября писалъ къ Яковлеву и приглашалъ его явиться на обѣдъ къ одному изъ бывшихъ воспитанниковъ 3-го выпуска, слѣдовательно возвратился къ прежней своей идеѣ собрать первые курсы вмѣстѣ. Неизвѣстно, былъ ли на этомъ обѣдѣ кто-либо изъ товарищей Пушкина, но въ 1838 году желаніе Энгельгардта вполнѣ осуществилось. Помѣщаю здѣсь цѣликомъ предшествовавшее тому письмо его къ Яковлеву, такъ какъ оно любопытно во многихъ отношеніяхъ и по многимъ встрѣчающимся въ немъ выраженіямъ, которыя конечно не ускользнутъ отъ вниманія читателя:
   "Подходитъ 19-е октября, день родной, лицейской, день дружбы и воспоминаній. Грѣшно бы было не праздновать его по древнему обычаю дружескою сходкою. Мы, т. е. первые четыре курса, собираемся у Ж., радушнаго холостяка и хлѣбосола. Я принялъ на себя пригласить старѣйшинъ лицея 1-го курса; обѣщалъ, что они будутъ, и надѣюсь, что не выдадутъ стараго директора.-- Этотъ общій обѣдъ не помѣшаетъ вамъ, если захотите, собраться и отдѣльно вечеркомъ у кого-либо изъ первокурсныхъ, а уже на общую сходку надо явиться неотмѣнно.-- Всѣхъ на все здѣсь оказалось на лицо только 27 человѣкъ: исключивъ изъ нихъ обыкновенныхъ дикарей, кружокъ нашъ будетъ очень не великъ; тѣмъ чувствительнѣе и больнѣе, еслибъ 1-й курсъ тутъ не участвовалъ.
   "Итакъ, надѣясь на прежнее лицейство и увѣренный, что пустые расколы, которымъ нынѣ уже и причины нѣтъ, совершенно исчезли, я приглашаю тебя, любезный Яковлевъ, явиться непремѣнно въ среду, въ 4 часа, къ Ж. на дружескую трапезу тряхнуть стариной и, если по сердцу прійдетъ, помочь подтягивать наше родное Шесть лѣтъ.-- Право хорошо, хотя разъ въ году, сердце дружбою отогрѣть, чтобы не совсѣмъ остыло въ великосвѣтскомъ быту.
   "Прощай, до свиданья. Отъ всего сердца твой старой другъ

"Егоръ Энгельгардтъ".

   "16 октября 1838".
   
   Съ тѣхъ поръ сборные обѣды первыхъ выпусковъ вошли въ обычай и происходили нѣсколько лѣтъ сряду у того же лица, которое не хочется называть полнымъ его именемъ по прискорбной судьбѣ, постигшей его позднѣе и вскрывшей въ жизни его такія язвы, мысль о которыхъ тяжело соединять съ понятіемъ о лицейскомъ воспитаніи. Послѣ того сборные лицейскіе обѣды устраивались самимъ Энгельгардтомъ и на его счетъ, въ особомъ помѣщеніи на Васильевскомъ островѣ, недалеко отъ квартиры, которую онъ занималъ много лѣтъ. По смерти его (въ 1862 г.) товарищи Пушкина сколько мнѣ извѣстно, регулярно уже не собирались 19-го октября, до позднѣйшаго времени, когда, по приглашенію 5-го, 6-го и 7-го курсовъ, которые издавна собирались вмѣстѣ, къ нимъ присоединились немногіе пережившіе прочихъ первенцы лицея. Протоколы собраній 1-го выпуска прекратились со смертію Пушкина; подобные же велись постоянно въ 6-мъ выпускѣ.
   Изъ сохранившихся бумагъ 1-го курса видно, что къ поддержанію стараго обычая праздновать лицейскую годовщину болѣе всѣхъ способствовали Пушкинъ и Яковлевъ, который, какъ музыкантъ и пѣвецъ, также обладалъ поэтическою душою. Стихотворенія Пушкина, посвященныя годовщинѣ, и особенно первое изъ нихъ, въ которомъ высказана мысль о празднованіи этого дня до тѣхъ поръ, пока останется въ живыхъ хотя одинъ изъ товарищей, были въ этомъ случаѣ чуть ли не главнымъ связующимъ элементомъ.
   Нѣтъ сомнѣнія, что вообще личность и память великаго поэта много способствовали къ живучести и особенному колориту лицейскихъ преданій. Вотъ одно изъ многихъ доказательствъ важнаго значенія литературы въ исторіи человѣческихъ учрежденій, какъ и цѣлыхъ народовъ.
   

4. ГРАФЪ КОРФЪ.

   Въ архивѣ лицея сохранилось нѣсколько замѣтокъ, относящихся до пребыванія въ этомъ заведеніи скончавшагося 2-го января 1876 г. графа М. А. Корфа. При поступленіи туда, ему только что минуло 11 лѣтъ (род. 11 сент. 1800 г.), такъ что онъ былъ моложе почти всѣхъ своихъ товарищей; на пріемномъ экзаменѣ онъ оказалъ познанія въ ариѳметикѣ, географіи, исторіи, въ языкахъ: русскомъ, французскомъ и нѣмецкомъ -- хорошія; а въ "познаніи общихъ свойствъ тѣлъ", т. е. въ первыхъ основаніяхъ физики, которыя между прочимъ отъ всѣхъ требовались, получилъ отмѣтку: "имѣетъ понятіе".
   О его занятіяхъ и поведеніи записаны слѣдующія аттестаціи:
   1) Адъюнктъ-профессора логики и нравственной философіи, Куницына: "Понятіе имѣетъ острое, но съ нѣкотораго времени сдѣлался не такъ прилеженъ и болѣе разсѣянъ, а потому нѣкоторые изъ его товарищей превзошли его успѣхами въ теченіе прошлаго года. но какъ сіе дано ему почувствовать и какъ онъ весьма чувствителенъ къ выговорамъ, то есть надежда, что онъ скоро исправится. Въ разсужденіи поведенія, по своей скромности и благородному обхожденію съ высшими и равными, заслуживаетъ онъ всякую похвалу".
   2) Адъюнктъ-профессора географіи и исторіи, Кайданова: "Подаетъ о себѣ прекрасную надежду своими дарованіями, великою охотою къ ученію, примѣтными весьма хорошими успѣхами и своимъ благороднымъ поведеніемъ". 3) Адъюнктъ-профессора математики и физики, Карпова: "Рачителенъ не всегда въ одинаковой степени, имѣетъ хорошія дарованія и успѣваетъ очень изрядно". 4) Профессора французской словесности де-Будри: "II est très intelligent, fort docile et bien appliqué. Ses progrès font espérer qu'il sera toujours pour le franèois un des premiers de sa classe". (T. e. очень способенъ, весьма послушенъ и прилеженъ. Его успѣхи подаютъ надежду, что по французскому языку онъ всегда будетъ однимъ изъ первыхъ въ классѣ). 5) Гувернера нилецкаго: "Весьма благонравенъ, скроменъ, нѣсколько робокъ".
   Вотъ, сверхъ того, двѣ найденныя въ лицейскихъ спискахъ отмѣтки, къ нему же относящіяся:
   1) "Воспитанники: Корфъ, Данзасъ, Корниловъ, Корсаковъ и Гурьевъ во время прогулки отставали отъ своихъ товарищей, и идучи мимо дворца, разсматривали пойманныхъ бабочекъ и производили шумъ. Слова и увѣщанія гувернера Ильи Степановича Пилецкаго, чтобы они сохраняли тишину и наблюдали порядокъ, нимало не имѣли на нихъ дѣйствія". 2) "Воспитанникъ Корфъ, сказавшись больнымъ передъ начатіемъ класса чистописанія, остался въ аркѣ и читалъ безъ позволенія книгу "Voyage de Platon en Italie". Сіе было замѣчено г. директоромъ Василіемъ Ѳедоровичемъ Малиновскимъ, и приказано ему отъ него сидѣть съ прочими воспитанниками въ классѣ".
   Графъ Корфъ кончилъ курсъ въ 1817 году съ чиномъ титулярнаго совѣтника и съ серебрянною медалью, и выпущенъ на службу въ министерство юстиціи.
   Для біографіи Модеста Андреевича въ его молодые годы, какъ и вообще для первоначальной исторіи лицея, чрезвычайно важна извѣстная уже по многимъ отрывкамъ записка, составленная имъ по поводу напечатанной въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" 1854 года статьи П. И. Бартенева о воспитаніи въ этомъ заведеніи Пушкина. Въ обширной запискѣ гр. Корфа помѣщены характеристики многихъ лицейскихъ товарищей и наставниковъ автора, -- характеристики весьма замѣчательныя, хотя къ сожалѣнію и не всегда согласныя съ тѣмъ безпристрастнымъ отношеніемъ къ прошлому, какого мы были бы въ правѣ ожидать отъ одного изъ просвѣщеннѣйшихъ лицъ своего времени.
   О человѣкѣ, занимавшемъ такое видное положеніе, какъ графъ Корфъ, трудно въ первыя минуты по смерти его сказать что-нибудь новое. Свѣдѣнія о главныхъ обстоятельствахъ жизни такихъ людей составляютъ общее достояніе; интересъ могутъ представлять только подробности или такія стороны ея, которыя менѣе другихъ были доступны взорамъ публики.
   Принадлежа къ числу лицъ, долгое время стоявшихъ весьма близко къ графу Корфу, я попытаюсь набросать нѣсколько воспоминаній о немъ. Уже въ годы моего воспитанія въ царскосельскомъ лицеѣ, баронъ Модестъ Андреевичъ начиналъ пріобрѣтать извѣстность, а въ глазахъ лицеистовъ онъ уже тогда составлялъ одну изъ первыхъ знаменитостей, вышедшихъ изъ стѣнъ этого заведенія. Пушкинъ, князь Горчаковъ, Вальховскій и баронъ Корфъ, -- вотъ имена, которыя всѣхъ чаще произносились у насъ, когда заходила рѣчь о прошломъ лицея; про трехъ послѣднихъ говорили, что они идутъ въ гору. По выпускѣ моемъ оттуда въ 1832 году, мнѣ, совершенно неожиданно для меня самого, выпалъ жребій поступить подъ начальство Модеста Андреевича. Онъ занималъ въ то время постъ управляющаго дѣлами комитета министровъ, предсѣдателемъ котораго былъ князь Викторъ Павловичъ Кочубей. Лицейскій профессоръ И. П. Шульгинъ, обучавшій дѣтей князя, безъ моего вѣдома отрекомендовалъ меня ему, а князь выразилъ Модесту Андреевичу желаніе, чтобы я принятъ былъ на службу въ канцелярію комитета.
   Вскорѣ баронъ Корфъ приблизилъ меня къ себѣ: нѣсколько лѣтъ сряду я жилъ у него въ продолженіе лѣтнихъ мѣсяцевъ на дачѣ и получалъ непосредственно отъ него служебныя порученія; въ 1834 году, по назначеніи его государственнымъ секретаремъ, и я переведенъ былъ имъ въ канцелярію государственнаго совѣта. Должность свою онъ умѣлъ окружить какимъ-то особеннымъ блескомъ; пользуясь милостью и довѣріемъ Государя, умѣлъ пріобрѣсти авторитетъ въ глазахъ самыхъ вліятельныхъ членовъ Совѣта. Въ отношеніи къ своимъ подчиненнымъ онъ былъ добрымъ и любящимъ начальникомъ; отъ высшаго до низшаго всѣ могли ожидать справедливаго вниманія къ своимъ трудамъ и готовности помочь каждому въ нуждѣ. Порядокъ дѣлопроизводства былъ доведенъ до совершенства. Дѣла рѣшались безостановочно; во всѣхъ канцелярскихъ отправленіяхъ господствовала величайшая точность; переписка бумагъ отличалась щегольскимъ изяществомъ; въ должность писцовъ привлекались искуснѣйшіе каллиграфы. Баронъ Корфъ не даромъ служилъ прежде подъ начальствомъ Сперанскаго старшимъ чиновникомъ ІІ-го отдѣленія собственной его величества канцеляріи: онъ обладалъ мастерствомъ въ изложеніи самыхъ запутанныхъ дѣлъ; сжатость и ясность рѣчи достигли подъ его перомъ высшей степени, и это искусство усвоивали себѣ болѣе или менѣе всѣ работавшіе подъ его руководствомъ. Такимъ искусствомъ особенно славился въ мое время Павелъ Андреевичъ Теубель, сперва бывшій начальникомъ отдѣленія въ комитетѣ министровъ, а впослѣдствіи также переведенный барономъ въ государственную канцелярію.
   Одно неодолимое желаніе вполнѣ посвятить себя учено-литературной дѣятельности могло заставить меня отказаться отъ подобнаго положенія: послѣ семилѣтней службы подъ начальствомъ Модеста Андреевича, я, скрѣпя сердце, заявилъ ему однажды о своей рѣшимости принятъ предлагаемую мнѣ въ Финляндіи профессорскую каѳедру. Съ дружескимъ участіемъ онъ представилъ мнѣ важность этого шага, но, видя мою твердость, пожелалъ мнѣ успѣха на новомъ поприщѣ, и мы разстались въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, которыя никогда уже не измѣнялись. Да проститъ мнѣ читатель, если, говоря о человѣкѣ, столь много для меня значившемъ въ моей молодости, я не сумѣлъ вполнѣ воздержаться отъ подробностей, лично меня касающихся.
   Въ семействѣ графа Корфа продолжался тотъ же патріархальный бытъ, посреди котораго онъ выросъ въ домѣ своихъ родителей и который я еще засталъ у его матушки, рожденной Смирновой. Благочестіе, полное согласіе между членами семьи, гостепріимство, доброта, ласка ко всѣмъ были отличительными чертами этого быта. Къ достойнѣйшей старушкѣ Ольгѣ Сергѣевнѣ съѣзжались разъ въ недѣлю всѣ родные и многіе друзья. То же происходило часто и въ домѣ Модеста Андреевича. Кто разъ сдѣлался вхожъ въ этотъ радушный кружокъ, могъ быть увѣренъ, что онъ всегда найдетъ въ немъ ту же сердечную, участливую пріязнь. Какъ семьянинъ, графъ Модестъ Андреевичъ представлялъ рѣдкій образецъ и служилъ назидательнымъ примѣромъ младшимъ поколѣніямъ своего обширнаго родства. Правда, что ему дано было въ удѣлъ и необыкновенное семейное счастье: женившись уже 26-ти лѣтъ, онъ въ молодой супругѣ своей нашелъ драгоцѣннѣйшее сокровище -- простоту души и неизмѣнно-любящее сердце; ихъ-то вліяніе, посреди охлаждающаго блеска почестей, не давало погаснуть въ немъ тому священному пламени, безъ котораго, на высшихъ ступенехъ счастія, трудно сохранить полное сознаніе своихъ человѣческихъ обязанностей.
   Рано начавшіеся для него служебные, успѣхи не заглушили въ немъ развившейся еще въ лицеѣ потребности духовныхъ интересовъ. Онъ съ постоянною любознательностью слѣдилъ за умственнымъ движеніемъ современнаго міра; особенно, ни одно сколько-нибудь замѣчательное произведеніе русской литературы не ускользало отъ его вниманія. Въ первое время моего сближенія съ нимъ, на горизонтѣ ея явилась крупною, хотя и не всегда свѣтлою, звѣздою "Библіотека для Чтенія" Сенковскаго. Баронъ Корфъ, по живости и впечатлительности своего ума, не могъ остаться равнодушнымъ къ новости ея содержанія и, быстро поглощая всякую вновь выходившую книжку этого журнала, искренно потѣшался шутовскимъ остроуміемъ его литературной лѣтописи. Чтеніе лучшихъ русскихъ журналовъ до конца жизни составляло любимое занятіе Модеста Андреевича. Издавна усвоивъ себѣ вредную привычку (которая впослѣдствіи тяжело отозвалась на его здоровьи) проводить съ вечера долгіе часы за чтеніемъ въ постели, онъ успѣвалъ знакомиться и съ любопытнѣйшими явленіями иностранныхъ литературъ. Все новое, животрепещущее, сильно манило этотъ воспріимчивый, быстро схватывавшій умъ. Естественно, что при такихъ свойствахъ графъ Корфъ чувствовалъ неотразимую потребность въ обществѣ; онъ не любилъ уединенія и часто говорилъ, что ему необходима городская жизнь съ ея свѣжими новостями, съ ея шумомъ и разнообразіемъ, что онъ вовсе не рожденъ для деревни. Блескъ двора и почестей, свѣтская жизнь и тревога, имѣли для него особенную прелесть; но это не мѣшало ему быть добрымъ, сердечнымъ человѣкомъ, сочувствовать и помогать ближнему, поставленному судьбой въ менѣе благопріятныя внѣшнія условія.
   Заслуги графа Модеста Андреевича русскому образованію въ качествѣ директора Императорской Публичной библіотеки такъ извѣстны всей Россіи, что распространяться о нихъ было бы излишне. Въ этой его дѣятельности, составившей эпоху въ исторіи нашего книгохранилища, особеннаго вниманія заслуживаютъ его близкія, можно сказать, какъ бы семейныя отношенія ко всѣмъ своимъ сотрудникамъ; смерть не изгладила чувствъ любви и благодарности въ сердцахъ всѣхъ исполнявшихъ его обширныя предначертанія къ обогащенію библіотеки и устроенію въ ней новаго порядка.
   До послѣднихъ лѣтъ жизни графъ Корфъ изумлялъ своею неутомимою дѣятельностью и быстротою въ работѣ. Только этимъ его преимуществомъ можно объяснить, какъ онъ, будучи строгимъ исполнителемъ всѣхъ родственныхъ и свѣтскихъ обязанностей, употребляя, слѣдовательно, довольно много времени на посѣщенія и на общество, успѣвалъ исписывать цѣлыя кипы бумаги. Говорю не объ однѣхъ служебныхъ его работахъ: онъ, кромѣ того, находилъ досугъ въ продолженіе нѣсколькихъ десятилѣтій вести свой дневникъ, тетрадями котораго занято множество картонокъ; исполнялъ по высочайшимъ порученіямъ разные историческіе труды; наконецъ, написалъ извѣстную біографію своего бывшаго начальника, потребовавшую многосложныхъ предварительныхъ изслѣдованій и обширной переписки. Вполнѣ ли вѣренъ его взглядъ на Сперанскаго, справедливъ ли тяжкій упрекъ въ неискренности, взводимый имъ на этого государственнаго человѣка, -- рѣшитъ потомство; но и независимо отъ этихъ вопросовъ, названная книга составляетъ одно изъ драгоцѣннѣйшихъ пріобрѣтеній русской литературы шестидесятыхъ годовъ, не только по обилію и новости свѣдѣній, ею распространенныхъ въ обществѣ, но и какъ памятникъ новаго духа, повѣявшаго на Россію съ первыхъ лѣтъ царствованія Александра II.
   Входить въ обсужденіе государственныхъ заслугъ графа Корфа не считаю себя въ правѣ; для современниковъ еще рано произносить въ этомъ отношеніи рѣшительный приговоръ. Другимъ предоставляю также отыскивать тѣни въ свѣтломъ образѣ, оставленномъ личностью графа Корфа въ душѣ всѣхъ коротко его знавшихъ: я хотѣлъ только сообщить нѣкоторыя черты, по которымъ этотъ образъ всегда останется незабвенъ и дорогъ въ исторической галлереѣ русскихъ дѣятелей {Этотъ некрологъ графа Корфа былъ напечатанъ въ Русской Старитъ 1870 г.}.
   

5. ДЕ-БУДРИ.

   Изъ числа наставниковъ своихъ графъ Корфъ, также какъ и Пушкинъ, съ особеннымъ уваженіемъ отзывался о преподавателѣ французской литературы де-Будри, которому, по словамъ его, воспитанники были много обязаны своимъ развитіемъ. О немъ не разъ уже были сообщены свѣдѣнія въ статьяхъ, посвященныхъ исторіи царскосельскаго лицея, но кажется, еще не было обращено вниманіе на некрологъ де-Будри, напечатанный въ концѣ 1821 года въ Сынѣ Отечества, и потому не безполезно будетъ сообщить здѣсь эту довольно любопытную замѣтку. Она перепечатывается съ оттиска, доставленнаго мнѣ почтеннымъ ветераномъ лицея, товарищемъ Пушкина и графа Корфа, Сергѣемъ Дмитріевичемъ Комовскимъ.
   "23-го Сентября сего 1821 года скончался въ С.-Петербургѣ профессоръ французской словесности коллежскій совѣтникъ и кав. Давидъ Ивановичъ де-Будри. Онъ родился въ 1756 г. въ городѣ Нейштадтѣ (въ Швейцаріи) отъ поселившагося тамъ изъ Италіи доктора медицины и философіи Ивана М...а (Марата). Ученіе началъ въ нейштадтской гимназіи; а въ 1768 г., переселившись съ отцомъ своимъ въ Женеву, вступилъ въ гимназію сего города, гдѣ учился природному, латинскому и греческому языкамъ, также разнымъ наукамъ, кои преподаются въ гимназіяхъ, до 1773 года. Тогда переведенъ въ тамошнюю академію; въ оной занимался словесными и философскими науками, геометріею, физикою и преимущественно теологіею, которой былъ кандидатомъ въ то время, какъ вызвалъ его въ Россію 1784 г. покойный камергеръ Василій Петровичъ Салтыковъ для воспитанія своихъ дѣтей. По окончаніи сего воспитанія, г. Будри посвятилъ себя наставленію юношества въ пансіонахъ и частныхъ домахъ. Потомъ опредѣленъ учителемъ французской словесности въ 1803 г. въ Институтъ благородныхъ дѣвицъ ордена Св. Екатерины, и въ 1806 г. въ С.-П.-Б. губернскую гимназію: а въ концѣ того же года учинилъ присягу на вѣчное подданство Россіи. Въ 1808 г. пожалованъ чиномъ V-го класса. Въ 1811 г. произведенъ въ профессоры 7-го класса и въ семъ званіи переведенъ изъ гимназіи въ Императорскій царскосельскій лицей. Въ томъ же году издавъ французскую грамматику съ россійскимъ переводомъ, посвятилъ оную государю императору. Въ 1814 г. опредѣленъ для преподаванія французской словесности въ царскосельскій благородный пансіонъ. Въ 1819 г. получилъ чинъ коллежскаго совѣтника. За отличное усердіе къ службѣ удостоивался въ разное время (кромѣ орденовъ Св. Анны 2-го класса, котораго имѣлъ впослѣдствіи брильянтовые знаки, и Св. Владиміра 4-й степени) особенныхъ наградъ отъ государя императора и государыни императрицы Маріи Ѳеодоровны, состоящихъ въ золотыхъ часахъ, табакеркахъ и брильянтовыхъ перстняхъ.
   "Образованный умъ, благородное сердце, примѣрная кротость нрава и добродушіе пріобрѣли покойному любовь и уваженіе отъ всѣхъ его знавшихъ. Онъ имѣлъ друзей, для которыхъ память его пребудетъ навсегда драгоцѣнною.
   "Погребеніе сего почтеннаго мужа представляло трогательное зрѣлище. Нѣкоторые изъ молодыхъ людей, получившихъ воспитаніе въ лицеѣ, сохраняя къ бывшему ихъ наставнику, и по смерти его, чувствованія уваженія и признательности, и желая отдать послѣдній долгъ покойному, несли бренные останки его изъ церкви и сопровождали до кладбища. Въ несеніи гроба участвовалъ и директоръ лицея дѣйст. стат. сов. Энгельгардтъ".
   

6. ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЩЕСТВО ВЪ ЛИЦЕѢ ПРИ ЭНГЕЛЬГАРДТѢ.

   Въ исторіи лицея за періодъ ближайшій ко времени перваго выпуска встрѣчается замѣчательный эпизодъ, до сихъ поръ мало извѣстный. Въ краткой исторіи этого заведенія, составленной г. Селезневымъ, упоминается только вскользь о еженедѣльныхъ вечернихъ собраніяхъ бывшихъ у директора для литературныхъ бесѣдъ {Историческій очеркъ бывшаго царскосельскаго, нынѣ Александровскаго лицея. Составленъ И. Селезневымъ. Спб. 1861, стр. 148.}. Теперь могу сообщить болѣе полныя о томъ свѣдѣнія изъ подлинныхъ бумагъ, полученныхъ мною отъ нашего бывшаго министра юстиціи Дмитрія Николаевича Замятнина, вышедшаго изъ лицея, по окончаніи тамъ курса, въ 1823 году (это былъ V-й выпускъ). Изъ этихъ бумагъ оказывается, что въ 1821 году Е. А. Энгельгардтъ задумалъ основать въ лицеѣ, для содѣйствія литературному образованію молодыхъ людей, "общество лицейскихъ друзей полезнаго". Сохранившійся уставъ этого общества гласитъ, что дѣйствительные его члены избираются исключительно изъ лицейскихъ воспитанниковъ старшаго возраста; кромѣ того, есть члены почетные, избираемые изъ преподавателей и гувернеровъ; со временемъ же предполагалось приглашать въ общество, съ этимъ званіемъ, и постороннихъ лицъ. Президентъ общества есть директоръ лицея. Дѣйствительные члены обязаны, каждый въ свою очередь, прочесть въ собраніи какое-либо свое сочиненіе, а иногда и переводъ, и труды ихъ подвергаются общему обсужденію; при этомъ выражено желаніе, чтобы для большей пользы всѣ сочиненія писались на иностранныхъ языкахъ. Кромѣ частныхъ собраній, съ одними дѣйствительными членами, предположены и публичныя съ участіемъ всѣхъ воспитанниковъ лицея, а со временемъ и преподавателей и постороннихъ лицъ; каждое публичное собраніе, открывается рѣчью. Въ концѣ года, въ день рожденія "благословеннаго Основателя лицея", бываетъ чрезвычайное собраніе, на которое приглашается и публика. Каждый дѣйствительный членъ вноситъ ежегодно по два рубля на покупку словарей и другихъ книгъ, изъ которыхъ впослѣдствіи должна образоваться библіотека общества. Все происходящее въ частныхъ собраніяхъ остается между членами и ни подъ какимъ видомъ не должно быть разглашаемо или пересказываемо постороннимъ лицамъ; виновный въ нарушеніи этого правила исключается изъ общества.
   При уставѣ, подписанномъ директоромъ и нѣсколькими воспитанниками лицея, сохранились и относящіяся къ засѣданіямъ бумаги. На первомъ собраніи, бывшемъ 11-го ноября 1821 года, предсѣдатель произнесъ небольшую рѣчь на французскомъ языкѣ, въ которой любопытно особенно окончаніе. "Предвижу, сказалъ директоръ, что это соединеніе, чисто литературное, приведетъ къ другому союзу,-- нравственному, столь же полезному, и, почему не сказать этого?-- еще болѣе интересному. Эта литературная связь еще болѣе укрѣпитъ узы довѣрія, откровенности и дружбы, которыя уже соединяютъ насъ и которыя -- скажу съ гордостью -- ни въ какомъ другомъ заведеніи не существуютъ въ такой степени между воспитателемъ и воспитанниками. Да, друзья мои, наши литературные вечера еще утвердятъ сердечный союзъ, который путемъ любви и благодарности, а не страха, производитъ прочное повиновеніе и послушаніе, союзъ сердецъ, который вознаграждаетъ меня за всѣ непріятности, сопряженныя съ совѣстливымъ исполненіемъ моей должности. На этихъ вечерахъ мы сблизимся, мы соединимся еще тѣснѣе, и союзъ, образовавшійся въ этомъ убѣжищѣ мира и дружбы, продлится, надѣюсь, и за предѣлами лицея. Наше желѣзное кольцо {Кольцо, которое Энгельгардтъ, при выпускѣ каждаго курса, раздавалъ выходящимъ воспитанникамъ на память.} будетъ символомъ того. Разстоянія и обстоятельства могутъ иногда удалить насъ другъ отъ друга, но вполнѣ они не разлучатъ насъ. Пусть лицей будетъ намъ вѣчно дорогъ, пусть онъ останется нашимъ сборнымъ мѣстомъ. И когда меня уже въ немъ не будетъ, когда меня не будетъ на свѣтѣ, и тогда, друзья мои, любите лицей, будьте соединены, какъ руки, обвитыя нашимъ кольцомъ".
   Въ первомъ же засѣданіи были избраны должностныя лица общества, и званіе секретаря досталось Д. Н. Замятнину; затѣмъ назначена очередь чтеній. Вотъ нѣкоторыя изъ темъ, на которыя сочиненія были задаваемы и отчасти написаны. "Отвѣтъ другу на вопросъ: Если бы ты жилъ не въ нынѣшнемъ вѣкѣ, то въ которомъ изъ предыдущихъ желалъ бы ты жить?" -- "Мысль о бытіи Высшаго Существа и о безсмертіи души составляютъ основу добродѣтелей и счастія человѣка".-- "Отчего просвѣщеніе народовъ обыкновенно сопровождается испорченностью нравовъ? Можно ли утверждать, что образованіе влечетъ за собой упадокъ и ослабленіе народовъ и государствъ?" -- "Сатирическая похвала клеветѣ".-- "Очеркъ исторіи Мальтійскаго ордена {Е. А. Энгельгардтъ былъ въ царствованіе Павла секретаремъ этого ордена.}".-- "Что вреднѣе для государства: частыя войны или дурное управленіе?".-- "Причины побѣдъ Россіи надъ Швеціею".-- "Взглядъ на главные перевороты въ русской исторіи".-- "Объ общественномъ мнѣніи".-- "Взглядъ на нравственное состояніе нынѣшней Европы".-- "О Мизантропѣ Мольера" -- "Взглядъ на законодательство Екатерины Великой".
   Послѣдніе четыре сочиненія, уцѣлѣвшія при протоколахъ общества, написаны секретаремъ его (Д. Н. Замятнинымъ); только одно изъ нихъ -- четвертое -- на русскомъ языкѣ, и по самому предмету своему оно заслуживаетъ особеннаго вниманія. Въ краткомъ введеніи авторъ, между прочимъ, говоритъ: "Наиболѣе важно то, что всѣ узаконенія Екатерины II имѣютъ общій, къ одной цѣли ведущій духъ и отличаются вообще единствомъ, точностію и полнотою. Подробное систематическое изложеніе ея мудраго законодательства мнѣ не по силамъ и не по лѣтамъ, а потому я довольствуюсь однимъ только краткимъ обозрѣніемъ главнѣйшихъ частей онаго". Послѣ обстоятельнаго очерка законовъ и учрежденій Екатерины II, авторъ заключаетъ словами: "Слѣдуя во всѣхъ своихъ узаконеніяхъ однимъ началамъ съ великимъ преобразователемъ Россіи, Екатерина ознаменовала вторую блистательную эпоху нашего новѣйшаго законодательства. Нынѣ благополучно царствующій государь императоръ, слѣдуя великимъ симъ примѣрамъ, предпринялъ довершить начатое Петромъ и Екатериною важное дѣло. По восшествіи его на престолъ, одно изъ первыхъ попеченій его было воскресить комиссію составленія законовъ. Образованіе сего сословія изъ людей отличнѣйшихъ, неусыпное участіе, которое принимаетъ самъ монархъ въ ихъ трудахъ, и важные успѣхи въ самихъ трудахъ сихъ служатъ намъ порукою въ томъ, что великое дѣло систематическаго нашего законодательства, начатое Петромъ I, продолженное Екатериною Великою, довершено будетъ Александромъ Благословеннымъ".
   Но общество собиралось уже нѣсколько разъ и еще не было утверждено высшимъ начальствомъ. Чтобы дать ему это окончательное освященіе, Энгельгардтъ лично испрашивалъ у тогдашняго министра народнаго просвѣщенія и духовныхъ дѣлъ разрѣшенія торжественно начать публичныя собранія въ день рожденія государя, 12-го декабря (1821). 6-го числа директоръ лицея получилъ отъ князя А. Н. Голицына слѣдующій собственноручный отвѣтъ:
   
   "Милостивый государь мой, Егоръ Антоновичъ.
   "По словесному вашему вопросу, можно ли 12-го декабря открыть общество изъ воспитанниковъ лицея для литературныхъ занятій, я сегодня докладывалъ государю императору, и его величеству угодно прежде видѣть правила, на которыхъ вы желаете оное устроить. Итакъ, ежели и послѣдуетъ разрѣшеніе государя, то я сомнѣваюсь, чтобъ къ 12-му числу вы могли получить отвѣтъ.
   "По составленіи вами правилъ пришлите ихъ немедленно ко мнѣ, пребывая съ истиннымъ почтеніемъ

Вашего превосходительства
покорнѣйшій слуга
князь Александръ Голицынъ.

   С.-Петербургъ
   5-го декабря 1821".
   
   
   Отвѣтъ на это письмо, съ приложеніемъ проекта устава, былъ отправленъ Е. А. Энгельгардтомъ немедленно. Вотъ что писалъ директоръ:
   
   "Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь! По приказанію вашего сіятельства, мною сегодня полученному, честь имѣю препроводить при семъ проектъ правилъ, предполагаемыхъ для литературнаго сословія между воспитанниками лицея. Изъ общей физіогноміи оныхъ ваше сіятельство усмотрѣть изволите, что все сіе общество есть ничто иное, какъ домашній способъ занять пріятнымъ и полезнымъ образомъ молодыхъ людей, готовящихся вступить въ дѣйствительную жизнь, пріучить ихъ нѣсколько къ общему порядку дѣлопроизводства въ присутственныхъ мѣстахъ и наконецъ пріучить ихъ къ необходимой способности объяснять и выражать мысли свои предъ публикою безъ робости, но и съ приличною скромностью. Все въ сихъ правилахъ содержащееся приспособлено преимущественно къ сей частной нашей цѣли, и мы, составляя оныя между собою, не дерзнули никогда полагать, чтобы оныя когда-либо могли удостоиться быть представленными государю императору, почему и не обращали особеннаго вниманія, какъ на слогъ, такъ и на расположеніе. Не менѣе того однако я долгомъ поставляю представить оныя вашему сіятельству безъ малѣйшихъ перемѣнъ или поправокъ.
   "Впрочемъ, я пріемлю смѣлость возобновить предъ вашимъ сіятельствомъ всепокорнѣйшую мою просьбу удостоить сію бездѣлицу благосклоннаго вашего вниманія, и если самое дѣло не найдетъ препятствія, то я смѣю надѣяться, что ваше сіятельство не откажете въ своемъ содѣйствіи къ исполненію столь естественнаго, какъ и похвальнаго желанія воспитанниковъ открыть свою бесѣду въ благословенный для нихъ день рожденія нашего Отца и Благотворителя, и такъ праздновать оный достойнѣйшимъ образомъ, стараніемъ ихъ соотвѣтствовать по мѣрѣ силъ своихъ благодѣтельнымъ его желаніямъ и попеченіямъ. Съ достодолжнымъ высокопочитаніемъ имѣю честь быть вашего сіятельства милостиваго государя покорнѣйшій слуга Егоръ Энгельгардтъ.
   Царское Село, декабря 6-го дня 1821 года".
   
   Прошло 12-е декабря, прошелъ и Новый годъ, -- а отвѣта отъ князя Голицына все не было. Наконецъ, 14-го января 1822 года, получено въ лицеѣ такое отношеніе:
   
   "Милостивый государь мой, Егоръ Антоновичъ. Присланный при письмѣ вашего превосходительства отъ 6-го числа минувшаго декабря проектъ правилъ для учрежденія, между воспитанниками Императорскаго Царскосельскаго лицея, общества, подъ названіемъ: лицейскіе друзья полезнаго, доводилъ я до свѣдѣнія Государя Императора. Его Величество, по прочтеніи сихъ правилъ, соизволилъ признать учрежденіе такого общества между воспитанниками лицеи неприличнымъ и ненужнымъ: во-первыхъ, потому что занятія, предполагаемыя для сего общества, будутъ слишкомъ ихъ развлекать и отнимать у нихъ время, необходимое на повтореніе уроковъ и на упражненія гораздо полезнѣйшія и существеннѣйшія по разнымъ предметамъ ученія; во-вторыхъ, самые такъ называемые литературные труды учащихся не могутъ еще никакъ составлять предмета чтенія для публичныхъ собраній, и собственныя ихъ сужденія о сочиненіяхъ и переводахъ должны быть еще столько недостаточны, что имъ слѣдуетъ болѣе слушать мнѣнія знающихъ и опытныхъ, нежели проявлять мысли свои о томъ, чему еще обучаются и чего потому основательно знать не могутъ; въ-третьихъ, позволеніе воспитанникамъ засѣдать въ собраніяхъ на ряду съ своими наставниками и воспитателями отниметъ у нихъ должное уваженіе къ начальствующимъ надъ ними.
   По всѣмъ симъ причинамъ Государю Императору не угодно учрежденіе такого Общества между воспитанниками.
   Увѣдомляя васъ о семъ, съ совершеннымъ почтеніемъ имѣю честь быть

Вашего превосходительства покорнѣйшимъ слугою
Князь Александръ Голицынъ.

   No 3. Въ С.-Петербургѣ 11 генваря 1822".
   
   Письмо было получено Егоромъ Антоновичемъ 14-го числа. Въ тотъ же день онъ собралъ членовъ своего неодобреннаго монархомъ общества и произнесъ слѣдующую рѣчь:
   
   "Милостивые государи! Сегодняшнее чрезвычайное собраніе наше имѣетъ предметомъ сообщить вамъ объявленную мнѣ чрезъ г. министра духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія высочайшую Его Императорскаго Величества волю относительно существованія нашего сословія. Я получилъ сегодня отъ его сіятельства князя А. Н. Голицына слѣдующее отношеніе".
   Но прочтеніи бумаги, директоръ лицея продолжалъ: "Повиновеніе волѣ начальства есть первая обязанность подданнаго, а потому и надлежитъ намъ теперь же прекратить существованіе сего общества. Протоколъ сего засѣданія есть послѣдній нашъ; въ оный внесется письмо г. министра и немедленное исполненіе, по оному сдѣланное Всѣ понынѣ состоявшіеся протоколы, уставъ нашъ, сочиненія и прочія бумаги я возьму къ себѣ на сохраненіе въ особо запечатанномъ пакетѣ, и общество лицейскихъ друзей полезнаго болѣе не существуетъ! Мы тѣмъ исполнили долгъ повиновенія. Но съ тою же откровенностію, шторою руководствуюсь я всегда въ обращеніи моемъ съ вами, друзья ои, я не скрою отъ васъ, здѣсь, въ дружескомъ кругу, что я съ чувствомъ сердечнаго прискорбія разрываю связь, отъ которой ожидали мы нѣкогда многихъ полезныхъ послѣдствій для насъ, для любезнаго нашего лицея и для будущей службы нашей Государю и Отечеству. Вы, конечно, всѣ дѣлите со мною сіе чувство, и я его не охуждаю, но я вмѣстѣ съ тѣмъ увѣренъ, что вы послѣдуете и совѣту и примѣру моему повиноваться безъ малѣйшаго роптанія волѣ высшаго начальства. Я требую отъ васъ, какъ начальникъ и какъ другъ, чтобы, вышедъ изъ сей комнаты, вы не позволили себѣ въ кругу прочихъ товарищей нашихъ никакихъ разсужденій насчетъ прекращенія нашего общества. "Оно прекращено по волѣ высшаго начальства": вотъ все, что можемъ, что должны мы дозволить себѣ о семъ сказать.
   Итакъ мы, какъ члены "Общества лицейскихъ друзей полезнаго", сегодня разлучаемся, но мы всегда останемся неразлучными лицейскими друзьями полезнаго; и здѣсь, въ лицеѣ, пока мы вмѣстѣ, и въ свѣтѣ, гдѣ каждый пойдетъ отдѣльною стезею, да будетъ всегда единственнымъ и непоколебимымъ предметомъ нашихъ стараній, всей нашей жизни -- польза, честь и слава нашего лицея, Отечества и Государя, благодѣтеля нашего".
   Происшедшія вскорѣ послѣ этого перемѣны въ судьбѣ лицея бросаютъ нѣкоторый свѣтъ и на строгость приговора, которому подверглись устроенныя Энгельгардтомъ собранія. Подобныя литературныя общества существовали тогда и въ другихъ учебныхъ заведеніяхъ, чему первый примѣръ былъ поданъ Московскимъ университетскимъ пансіономъ. Уставъ или проектъ, откуда мною приведены главныя основанія, начинался словами: "Всѣ высшія учебныя заведенія, признавъ пользу, приносимую такъ называемыми литературными обществами, учредили таковыя между собою. Они, безъ сомнѣнія, суть вѣрнѣйшія средства распространять кругъ нашихъ свѣдѣній и понятій, утвердить насъ въ пріобрѣтенныхъ уже понятіяхъ, познакомить насъ самихъ съ недостатками и способностями нашими и вообще внушать охоту къ образованію. Увѣренные въ сей истинѣ и возбуждаемые искренними чувствами любви и благодарности къ нашему отечеству и къ лицею, мы вознамѣрились послѣдовать примѣру тѣхъ заведеній и учредить у себя подобное общество". Итакъ, при всей справедливости изложенныхъ въ послѣднемъ письмѣ князя Голицына доводовъ для закрытія лицейскаго общества, нѣтъ сомнѣнія, что, въ первое время по назначеніи Энгельгардта директоромъ лицея, мысль объ учрежденіи въ немъ такихъ собраній была бы совершенно иначе принята Государемъ. Извѣстно, какимъ довѣріемъ пользовался долгое время Энгельгардтъ. При опредѣленіи его въ названную должность удостоились полнаго одобренія предложенныя имъ (написанныя въ кабинетѣ Аракчеева) условія, въ ряду которыхъ на первомъ мѣстѣ стояло слѣдующее: "Управленіе лицея сдѣлать совершенно независящимъ отъ всякаго посторонняго и раздробительнаго вліянія, такъ чтобы директоръ, не выходя изъ общихъ предѣловъ законныхъ, имѣлъ право распоряжать во всемъ по усмотрѣнію и совѣсти своей, отдавая въ концѣ каждаго года отчетъ въ управленіи своемъ и подвергая себя строжайшей передъ Богомъ и Царемъ отвѣтственности за всякое злоупотребленіе своей власти {Русск. Архивъ 1872 г., стр. 1475: "Воспоминаніе о Е. А. Энгельгардтѣ" сына его, покойнаго Владимира Ег. Энгельгардта, воспитанника 5-го курса.}. Но извѣстно также, какъ измѣнились мало но-малу воззрѣнія императора Александра Павловича вслѣдствіе обнаруживавшихся на Западѣ общественныхъ движеній, находившихъ отголосокъ и въ нашемъ отечествѣ. Ботъ чѣмъ объясняется и перемѣна, происшедшая въ расположеніи Государя относительно Энгельгардта, къ чему, конечно, не мало способствовало также вліяніе Аракчеева. Черезъ два мѣсяца послѣ запрещенія, объявленнаго въ письмѣ князя Голицына, лицей поступилъ подъ главное начальство великаго князя Константина Павловича и въ непосредственное вѣдѣніе начальника кадетскихъ корпусовъ Коновницына. Не прошло года, какъ, но случаю бывшаго въ лицеѣ концерта, у Энгельгардта возникли пререканія съ военнымъ начальствомъ, памятникомъ которыхъ осталась продолжительная офиціальная переписка, кончившаяся тѣмъ, что директоръ лицея подалъ въ отставку и былъ уволенъ 23-го октября 1823 года.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru