Гроссман Леонид Петрович
Женитьба Дантеса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Леонид Петрович Гроссман.
Женитьба Дантеса

I

   Один из петербургских великосветских браков 30-х годов -- женитьба кавалергардского поручика Дантеса на фрейлине Екатерине Гончаровой -- давно уже стал крупным фактом нашей литературной истории. В запутанный ход событий, приведших к смерти Пушкина, это бракосочетание вплелось весьма заметным эпизодом, сильно осложнившим взаимоотношения всех заинтересованных лиц и не только не устранившим, но даже несомненно ускорившим катастрофическую развязку.
   Между тем история женитьбы Дантеса до сих пор представляет ряд непонятных и загадочных обстоятельств. Пересмотр известных документов и привлечение некоторых неизданных материалов освещает по-новому эту блестящую свадьбу, столь тесно связанную с одной из самых траурных страниц русского прошлого.
   Обратимся к одному из таких свидетельств.
   Перед нами неизданное письмо австрийского барона Густава Фризенгофа к его племяннице Александре Петровне Араповой.
   Фризенгоф был мужем Александры Николаевны Гончаровой (сестры Натальи Николаевны Пушкиной), той самой Александрины, или Азиньки, которая была близким другом Пушкина в последние годы его жизни. Она, как известно, воспитывала его детей, вела хозяйство, материально помогала Пушкину, даже предоставляя ему для заклада свои ценности. Кроме нее никто не знал об отправлении Пушкиным 26 января замаскированного вызова Геккерну. Не мать, а именно она приводила к смертному одру Пушкина его детей для последнего прощания, и ей поэт, умирая, просил передать на память свой крестик с цепочкой. Александрина заслужила это предсмертное внимание. Сам Сергей Львович Пушкин заметил вскоре после смерти сына: "Сестра Натальи Николаевны более, чем она сама, огорчена потерею ее мужа..."
   Свояченица Пушкина долго оставалась верна его памяти. Только в 1852 г. она вышла замуж за чиновника австрийского посольства Фризенгофа. Он-то и записал на склоне лет со слов своей жены семейные предания о гибели Пушкина.
   Адресат его письма А. П. Арапова, рожденная Ланская, -- дочь Натальи Николаевны Пушкиной от ее второго брака с П. П. Ланским. Она известна в пушкинской литературе с воспоминаниями о своей матери, напечатанными в "Новом времени" в 1907-1908 годах. Но готовиться к этой литературной работе она начала задолго до ее публикации, еще в 80-х годах. Судя по дате нижеприводимого письма, она обратилась в 1887 году к своим престарелым родственникам Фризенгофам с просьбой сообщить ей воспоминания о предсмертной истории Пушкина. В то время ее родная тетка Александра Николаевна доживала свой долгий век за границей (видимо, в Италии), ей было под восемьдесят, и, вероятно, слабое состояние ее здоровья заставило ее вместо записи продиктовать свои воспоминания мужу, который присоединил к ним некоторые свои соображения. Письмо это -- по целому ряду живых подробностей и новых сообщений -- представляет несомненный интерес для изучения печальнейшего из поединков.
   Приведем главную часть письма, датированного 14-26 марта 1887 года [Письмо написано по-французски, приводим его в переводе].
   "Я запоздал на несколько дней, дорогая Азинька, с отправкой сведений об интересующей вас трагедии, подробности которой ваша тетушка (Александра Николаевна Фризенгоф) разыскивала в своей памяти: их было мало, и я предполагал, что, быть может, найдутся еще другие. Но так как это предположение не оправдалось, я напишу вам последовательно то, что сообщила мне его жена.
   Дантес, -- ибо в то время таково было его имя, -- вошел в салон вашей матери, как многие другие офицеры гвардии, посещавшие ее. Он страстно влюбился в нее, и его ухаживание переходило границы, которые обычно ставятся в таких случаях. Он оказывал внимание исключительно вашей матери, пожирал ее глазами даже когда он с ней не говорил; это было ухаживание, более афишированное, чем это принято обыкновенно.
   Следствием этого явилось то, что об этом пошли усиленные толки и что Пушкин был этим сильно раздражен; это было, как мне кажется, вполне естественно, тем более, что нашлись лица, которые вмешались, чтоб еще сильнее возбудить его. Александрина вспоминает, что среди них находился и некий князь Гагарин, который написал Пушкину письмо в таком именно смысле [Долгое время имя И. С. Гагарина называлось рядом с именем П. В. Долгорукова в числе наиболее вероятных авторов анонимных ноябрьских пасквилей. Одним из первых встал на защиту Гагарина писатель Н. С. Лесков в статье "Иезуит Гагарин в деле Пушкина" ("Ист. вестник", 1886, VIII). Последнее время розыскания Б. Л. Модзалевского и П. Е. Щеголев определенно указывают на Долгорукова, как на автора пасквилей].
   
   Молодой Геккерн принялся тогда притворно ухаживать за своей будущей женою, вашей теткой Катериной [Старшая сестра Н. Н. Пушкиной -- Екатерина Николаевна Гончарова, в замужестве Геккерн]; он хотел сделать из нее ширму, за которой он достиг бы своих целей. Он ухаживал за обеими сестрами сразу. Но то, что для него было игрою, превратилось у вашей тетки в серьезное чувство.
   Пушкин, вследствие своей кипучей натуры, вследствие влияний, продолжавших воздействовать на него, и, наконец, самой природы сложившегося положения вещей не мог им быть удовлетворенным; он отказал в своем доме Геккерну и кончил тем, что заявил: либо тот женится на Катерине, либо будут драться.
   Жена моя сообщает мне, что она совершенно уверена в том, что во все это время Геккерн видел вашу мать исключительно в свете и что между ними не было ни встреч, ни переписки.
   Но в отношении обоих этих обстоятельств было все же по одному исключению. Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает, что ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было ли это сделано устно или письменно.
   Что же касается свидания, то ваша мать получила однажды от г-жи Полетики [Идалия Григорьевна Полетика, побочная дочь Г. А. Строганова и жена кавалергардского ротмистра] приглашение посетить ее, и когда она (Н. Н. Пушкина) прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома: бросившись перед ней на колена, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо отказав немедленно, она тотчас же уехала.
   Итак, замужество было решено. Жена моя сообщает мне, что этому предшествовали бесконечные переговоры, которыми руководила ваша двоюродная бабка Катерина [Екатерина Ивановна Загряжская (1779-1842)], в то время бывшая постоянно в доме, но что сама она, Александрина, не была в курсе этих бесед, вот почему воспоминания об этом периоде у нее отсутствуют совершенно.
   Бракосочетание состоялось в часовне княгини Бутера [Жена посланника неаполитанского и обеих Сицилий ди-Бутера-э-ди-Радоли], у которой затем был ужин. Ваша мать присутствовала на обряде венчания, согласно воле своего мужа, но уехала сейчас же после службы, не оставшись на ужин. Из семьи присутствовал только ваш дядя Димитрий [Дмитрий Николаевич Гончаров, брат Н. Н. Пушкиной], который находился тогда в Петербурге, и ваша старая тетка Катерина (Загряжская).
   Я забыл упомянуть в соответственном хронологическом месте, что в продолжение помолвки дом Пушкина был закрыт для Геккерна, и он виделся со своей невестой только у вашей старой тетки Катерины.
   Дом (Пушкиных) оставался закрытым для Геккерна и после брака, и жена его также не появлялась здесь; она вернулась сюда еще один раз, чтобы проститься со своей сестрой, которая оставила Петербург через несколько дней после трагического события.
   Но они встречались в свете, и там Геккерн продолжал демонстративно восхищаться своей новой невесткой; он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться, и что если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все последствия этого.
   Пушкин не принял этого положения вещей, ибо характер его не допускал этого, и он воспользовался представившимся случаем, чтоб вспыхнуть и написать старому Геккерну известное письмо, которое могло быть смыто только кровью.
   В свое время мне рассказывали, что поводом послужило слово, которое Геккерн бросил на одном большом вечере, где все они присутствовали; там находился буфет, и Геккерн, взяв тарелку с угощением, будто бы сказал, напирая на последнее слово: это для моей законной. Слово это, переданное Пушкину с разъяснениями, и явилось той каплей, которая переполнила чашу [Случай этот был известен, но в несколько ином варианте].
   Тетка ваша с уверенностью утверждает, что эта резкая развязка драмы была решена Пушкиным без какого-либо совещания с его близкими друзьями -- Жуковским и другими; он был человеком, действующим самостоятельно и решительно.
   После катастрофы ваша тетка (Александрина) видела Пушкина только раз, когда она привела ему детей, которых он хотел благословить перед смертью.
   В продолжение этих жестоких дней ваша двоюродная бабка (Загряжская) в сущности не покидала квартиры (Пушкиных). Графиня Жюли Строганова и княгиня Вяземская также находились здесь почти безотлучно, стараясь успокоить и утешить, насколько допускали это обстоятельства.
   Ваша тетка (Александрина) перед своим чрезвычайно быстрым отъездом на Завод [Имение Гончаровых Полотняный Завод, Калужской губернии] после катастрофы была у четы Геккерн и обедала с ними. Отмечаю это обстоятельство, ибо оно, как мне кажется, указывает, что в семье и среди старых дам, которые постоянно находились там и держали совет, осуждение за трагическую развязку падало не на одного только Геккерна, но, несомненно, также и на усопшего.
   Мне рассказывали в свое время, что, когда Пушкина привезли домой смертельно раненым, первое, что он сказал своей жене, было заявление о его уверенности в ее невинности. Я спрашивал жену, помнит ли она это, но она отвечала, что не помнит. Ее не было дома, когда привезли раненого, и она сказала мне, что относительно последующих дней в памяти у нес -- полный хаос. Но мне кажется, что сказанное мне может считаться истинным, ибо воспоминания в то время были свежи.
   Я спрашивал у Александрины, какое впечатление сохранила она о душевном состоянии своей сестры в продолжение этого печального романа. Она ответила, что ваша мать, несомненно, была тронута этой великой страстью, зарожденной ею помимо ее воли, но она не думает, чтобы к этому примешивалось серьезное чувство.
   Чтобы закончить, я прибавлю еще одно личное воспоминание. Я провел в 1869 году три недели в Париже, где познакомился с нашими племянницами [Дочери Екатерины Николаевны и Дантеса-Геккерна: Матильда-Евгения, в замужестве Метман (1837-1893), Берта-Жозефина, в замужестве Вандаль (1839-1908) и Леони-Шарлотта, незамужняя (ум. 1888)], и я много виделся с семьей (Геккернов). Однажды, уже не знаю как, в беседе с Геккерном мы заговорили о вашей матери, и он затронул тему этой трагедии. Я сохранил воспоминание о впечатлении, которое я вынес от выражения правдивости и убежденности, с каким он возгласил и защищал -- не чистоту вашей матери, она не была под вопросом. -- но ее совершенную невинность во всех обстоятельствах этого печального события ее жизни.
   Вот и все. Мне кажется, я понимаю, какого рода подробности вы особенно желали бы получить и боюсь, что их найдется немного в том, что я мог вам сообщить. Я вообще думаю, что если вы останетесь верны вашему намерению, вы столкнетесь с непреодолимыми трудностями. Ведь лица, которые по своим отношениям, положению в свете и возрасту были призваны участвовать в этой драме, имевшей место более полустолетия назад, и знавшие не только то, что было известно всем, но и то, что происходило за кулисами, -- из них никого уже нет в живых. А если бы случайно вы и нашли кого-нибудь, остается узнать послужила ли этому лицу его память лучше, чем она служит Александрине: ведь она была тогда молода, а все знавшие сущность происшедшего были намного старше ее. Письма того времени могли, быть может, послужить вам, но их было бы трудно раздобыть.
   Если вы возьметесь за вашу книгу и пожелаете иметь подробности по какому-нибудь особенному вопросу, не откажите написать нам. Я думаю, что немного колеблющаяся память лучше справится с отдельным вопросом, нежели с целым длительным воспоминанием.
   Александрина перечла только что мое письмо, и не нашла в нем ничего для исправления, кроме двух незначительных поправок, которые вы заметили выше" [За предоставление мне этого письма выражаю мою благодарность Пушкинскому дому в лице Н. В. Измайлова, М. Д. Беляева и В. Б. Враской. -- Мы опускаем конец письма, не имеющий отношения к предсмертной истории Пушкина].
   Таковы воспоминания о дуэли Пушкина Александры Гончаровой, записанные ее престарелым мужем. Это добросовестное и бесхитростное изложение событий бросает ряд новых черт и подтверждает ряд фактов, из которых многие до сих пор могли считаться сомнительными. Письмо посланника Геккерна к Наталье Николаевне объясняет исключительную резкость письменного оскорбления, брошенного в ответ Пушкиным. Новое освещение январского поведения Дантеса проливает неожиданный свет на ход событий и во многом разъясняет неизбежность дуэли не для Геккернов только, но и для самого Пушкина. Свидание в кавалергардских казармах, провокационные остроты Дантеса, наконец, и некоторые характерные бытовые подробности -- все это выступает из поздней мемуарной записи одной из ближайших свидетельниц и даже участницы предсмертной драмы Пушкина. Нельзя пройти и мимо невольного указания на глубокое личное потрясение Александры Николаевны агонией поэта -- об этих днях в памяти у нее "полный хаос": даже через полстолетия она не в силах говорить о них.

II

   Письмо Фризенгофа лишний раз подчеркивает, какую огромную важность имела женитьба Дантеса в семье, жизни и в истории смерти Пушкина.
   Но, оказывается, это событие великосветской хроники приобретало в условиях тогдашней официальной действительности и заметное государственное значение.
   Оказывается, вопрос о женитьбе Дантеса в течение шести недель усиленно трактовался главнейшими представителями верховной русской власти. Обер-прокурор синода, военный министр, вице-канцлер, министр внутренних дел, петербургский митрополит ведут об этом переписку, которая восходит, наконец, к самому императору Николаю, собственноручно постановляющему на ней свою резолюцию [Последующие документы и сведения заимствуем из "Дела канцелярии обер-прокурора святейшего правительствующего синода, No 20568"].
   Первая трудность возникла из необходимости установить право Дантеса на брак, т. е. его холостое состояние. Личное заявление его было, конечно, недостаточно, выписка с родины соответственных свидетельств могла оттянуть бракосочетание на долгие недели. Со свадьбой же спешили. И вот на помощь Дантесу приходят его друзья из французского посольства. В присутствии нескольких официальных лиц, закрепляя свое заявление печатью королевской миссии секретарь французского посольства д'Андре и два атташе -- д'Аршиак и де-Флагак -- свидетельствуют 5/17 декабря 1836 г., что Жорж-Шарль Геккерн никогда не состоял в браке [После перечисления лиц, принимавших участие в составлении акта, следует: "...lesquels ont par ces présentes certifié et attesté pour notorieté à qui il appartiendra, que M-r Georges Charles de Heeckercn est célibataire et qu'il n'a jamais été marié"]. Но этим далеко не устранялись матримониальные затруднения.
   Дантес и сам посланник Геккерн были католиками. Брак на русской и православной ставил жениха в необходимость принять русское подданство и воспитывать своих детей в православии, таков был принцип русского семейного права николаевской эпохи.
   При бракосочетании с лицом русской национальности супруг-иностранец вступал в русское подданство, принимал православие и тем самым закреплял свое потомство за российским государством и православной верой. Согласно правительственной системе Николая I, отклонения от этого патриотического порядка законом не допускались и, стало быть, могли воспоследовать лишь по высочайшему благоусмотрению.
   Геккерны не считали возможным для себя принять этот порядок. Голландский посланник в свое время переменил протестантское исповедание своей семьи на католичество и, видимо, не желал передавать свое имя православному потомству.
   И вот друг и покровитель нидерландского представителя вице-канцлер Нессельроде обращается 1 декабря 1836 года к обер-прокурору синода со следующим заявлением:
   
   Обер-прокурору Правительствующего синода
   Графу Н. А. Протасову.

Милостивый государь
граф Николай Александрович.

   Пребывающий здесь нидерландский посланник, барон Геккерн, просит исходатайствовать дозволенье усыновленному им барону Георгу-Карлу Геккерну, служащему поручиком в кавалергардском ее императорского величества полку, вступить в законный брак с фрейлиною Екатериною Николаевною Гончаровой с разрешением, чтобы имеющие родиться в сем браке дети были крещены и воспитываемы в исповедуемой бароном Геором-Карлом Геккерном вере.
   Покорнейше прося ваше сиятельство сделать зависящее от вас распоряжение по домогательству нидерландского посланника и о последующем почтить меня уведомлением, имею честь быть с совершенным почтеньем и преданностью.

Вашего сиятельства покорнейшим слугою Гр. Нессельрод.

   Декабря 1 дня 1836 года.
   
   Этим обращением открывается довольно сложная ведомственная переписка. К заявлениям и отношениям сановников прилагается письмо невесты -- влюбленной и счастливой до беспамятства Екатерины Николаевны. Оно сразу вводит в сущность вопроса.
   
   Его сиятельству господину обер-прокурору Святейшего синода графу Н. А. Протасову.

Милостивый государь, граф Николай Александрович.

   Вступая с высочайшего дозволения в брак с поручиком лейб-гвардии кавалергардского полка бароном Геккерном, я соглашаюсь на его желание, чтобы дети, могущие последовать от нас, были крещены в его католическом исповедании. О чем вашего сиятельства для объявления где следует и имею честь уведомить.
   С совершенным почтением имею честь быть
   вашего сиятельства покорнейшею слугою

фрейлина Екатерина Гончарова.

   ... декабря 1836.
   
   Заявление это носит характер официального ходатайства. Разрешить отклонение от существующих законов о подданстве и вероисповедании мог, как мы видели, только сам император. К счастью для невесты, Николай относился всегда к Дантесу с особым благоволением. И вот уже 20 декабря 1836 г. военный министр Чернышев уведомляет обер-прокурора Синода, что "государь император высочайше повелеть соизволил: кавалергардского ее величества полка поручику барону Георгу-Карлу Геккерну дозволить при вступлении его в законный брак с фрейлиною высочайшего двора девицею Екатериною Гончаровою не принимать присяги на подданство России". Самый факт такого разрешения свидетельствовал о высоком расположении царя к "модному" кавалергарду.
   У Дантеса при этом было только взято обязательство "не отвлекать будущей жены от православной греко-российской веры".
   Оставался еще неразрешенным вопрос о потомстве.
   И вот синодальный обер-прокурор обращается непосредственно к императору за "высочайшим соизволением" освободить Геккерна "от обязательства крестить детей в православном исповедании". В то время полоса счастливых достижений Дантеса еще ничем не прерывалась. По официальной помете: "На подлинной его императорского величества собственною рукою написано карандашом: "согласен". 2 генваря 1837 г."
   Таким образом все препятствия были устранены, и 10 января 1837 года состоялось бракосочетание Дантеса с Екатериною Гончаровой.

III

   Некоторые свидетельства семейной переписки в ближайшие месяцы после свадьбы проливают новый свет на историю романтических отношений новобрачных.
   Семейные письма Геккернов-Гончаровых явственно свидетельствуют, что через три месяца после своей свадьбы -- в апреле 1837 года -- Екатерина Николаевна Геккерн родила своего первого ребенка. В опубликованном П. Е. Щеголевым письме тещи Дантеса и Пушкина Н. И. Гончаровой от 15 мая 1837 года она пишет за границу своей дочери Екатерине:
   "Ты говоришь в последнем письме о твоей поездке в Париж; кому поручишь ты надзор за малюткой на время твоего отсутствия. Останется ли она в верных руках? Твоя разлука с ней должна быть тебе тягостна".
   Не может быть сомнения, что речь идет о новорожденном ребенке Екатерины Николаевны. В 1837 году она действительно родила девочку Матильду-Евгению, но только, по официальным сведениям, произошло это 19 октября 1837 г. Но этим сведениям, сообщенным внуком Екатерины Николаевны, Луи Метманом, не во всем можно верить. Тенденция Метмана всячески поднять престиж своей фамилии заставляет его многое замалчивать, а кое-что передавать неверно. Не может быть сомнения, что скандальный факт девичьего романа его бабки с Дантесом и рожденье ею младенца на третий месяц замужества ни в коем случае не попал бы в его запись. Возможно, впрочем, что установленная дата рождения (19 октября) прочно вошла в быт семьи и не вызывала более никаких сомнений.
   
   Факт рождения маленькой Геккерн в апреле 1837 г. подтверждается также рядом писем посланника Геккерна и Екатерины Николаевны, относящихся к двадцатым числам марта 1837 года и адресованных только что высланному из России Дантесу. Так, 20 марта Екатерина Геккерн пишет мужу:
   "Вчера, после твоего отъезда, графиня Строганова оставалась еще несколько времени с нами: как всегда, она была добра и нежна со мной; заставила меня раздеться, снять корсет и надеть капот, потом меня уложили на диван и послали за Раухом, который прописал мне какую-то гадость и велел сегодня еще не вставать, чтобы поберечь маленького: как и подобает почтенному и любящему сыну, он сильно капризничает, оттого что у него отняли его обожаемого папашу; все-таки сегодня я чувствую себя совсем хорошо, но не встану с дивана и не двинусь из дому".
   Целый ряд других указаний в письмах Геккерна и его новой невестки определенно указывают не на начальный, а на сильно подвинутый и даже, возможно, конечный период беременности. Спешный отъезд Геккернов из России объясняется, вероятно, тем, что рожденье младенца могло надолго задержать их в Петербурге и разлучить с обожаемым Жоржем.
   Таким образом, сопоставление и расшифровка этих дат ставит под вопрос традиционную версию о причинах, заставивших Дантеса жениться на Гончаровой. Согласно обычному мнению, Геккерны придумали эту женитьбу, чтобы успокоить Пушкина, избежать дуэли и аннулировать присланный им вызов. На самом деле Геккерны в данном случае только использовали положение вещей, создавшееся и помимо пушкинской картели. По свидетельству лучшего знатока последней дуэли Пушкина П. Е. Щеголева, "проект сватовства Дантеса к Екатерине Гончаровой существовал до вызова". Об этом имеются указания в письмах Жуковского, Геккерна-отца, Сергея Львовича и Ольги Сергеевны Пушкиных; судя по датировке писем, "по крайней мере во второй половине октября в Москву уже дошли слухи о возможной женитьбе".
   Таким образом, брачная хроника великосветского Петербурга зарегистрировала в своих устных бюллетенях предстоящую новую свадьбу в самом начале осеннего сезона, т. е. во всяком случае до получения Пушкиным знаменитого диплома (4 ноября) и, стало быть, до его первого вызова. С этой стороны у Дантеса еще не было никаких причин свататься за старшую Гончарову. И тем не менее разговоры об этом шли, и причины -- другого порядка -- имелись налицо.
   Причины эти для нас теперь ясны. Летом 1836 года, когда кавалергарды стояли в лагерях в Новой Деревне, а Пушкины вместе с сестрами Гончаровыми жили поблизости, снимая дачу на Каменном острове, у Дантеса произошел роман с Екатериной Гончаровой, последствия которого скоро сказались и вызвали уже в начале осени слухи о предстоящем браке.
   Таким образом, непонятная для многих женитьба блестящего кавалергарда на бесприданнице Гончаровой восходит не к дуэльной истории, а к романтическим обстоятельствам лета 1836 года, заставившим Дантеса уже в начале осени действовать, как подобает "честному человеку".
   Только в свете этого факта получают разъяснение многие загадочные документы дела. Вспомним конспективные заметки Жуковского о ходе ноябрьских событий.
   "7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну (Mes antécédents. Неизвестное, совершенное прежде бывшего). Открытия Геккерна. О любви сына к Катерине (моя ошибка насчет имени), открытие о родстве: о предполагаемой свадьбе. -- Мое слово. -- Мысль все остановить. -- Возвращение к Пушкину. Les révélations. Его бешенство" и пр. [Щеголев, 307]
   Не приобретают ли все эти темные обозначения необходимую ясность при учете летнего романа Дантеса и всех его последствий?
   Вспомним, что Анна Вульф сообщала сестре Евпраксии (22 дек. 1836) о самых разнообразных версиях, объясняющих свадьбу Гончаровой. О некоторых из них она предпочитала, впрочем, сообщить сестре с глазу на глаз, не доверяя почтовой бумаге слишком интимных сообщений. Вскоре затем Вяземский в письме к О. А. Долгоруковой (7 апр. 1837) писал о той же свадьбе, что "не было никакого самопожертвования ни с той, ни с другой стороны", очевидно намекая на необходимость женитьбы для Дантеса.
   Совершенно правильно, думается нам, замечание Фризенгофа о том, что демонстративное ухаживание молодого Геккерна за Н. Н. Пушкиной после его женитьбы имело намереньем "засвидетельствовать", что он женился не потому, что боялся драться и что, если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все последствия этого [Подтверждение этому мнению находим в других авторитетных свидетельствах современников: "Молодой Геккерн продолжал в присутствии своей жены подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной", -- пишет Вяземский вел. кн. Михаилу Павловичу. Аналогичное свидетельство находим в заметках Н. М. Смирнова: "Он (Дантес) не переставал волочиться за своей невесткой, он откинул даже всякую осторожность и, казалось иногда, что насмехается над ревностью непримирившегося с ним мужа" ("Рус. архив". 1882, I, с. 236)].
   Другими словами, Дантес, в целях реабилитации своего мужества и чести, намеренно провоцировал январский поединок. Существующее мнение о том, что дуэль была единолично решена Пушкиным без достаточных к тому оснований, требует коренного пересмотра. Неверно, будто "все хотели удержать Пушкина, он один того не хотел". Письмо посланника Геккерна к Н. Н. Пушкиной, свидание у Полетики, в которое, быть может, действительно путем обмана была вовлечена Наталья Николаевна, наконец, -- и это главное -- намерение Дантеса доказать фактом дуэли свое бесстрашье и опровергнуть сарказмы Пушкина насчет его "жалкой роли", -- вот что сделало кровавую развязку неизбежной. Не внезапный взрыв африканского бешенства, а сложный и неумолимый ход событий, направляемый рукою врагов Пушкина, заставил его 27 января выйти к барьеру и принять от безошибочного военного стрелка свою смертельную рану.
   
   Источник текста: Цех пера. Статьи о литературе / Леонид Гроссман. -- Москва: Федерация, 1930. -- 301 с., 19x14 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru