Гроссман Леонид Петрович
Дантес и Николай I

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Леонид Петрович Гроссман.
Дантес и Николай I

   В январе 1837 года поручик кавалергардского полка барон Жорж Геккерн-Дантес совершил по тогдашним русским законам крупное уголовное преступление: он убил на поединке своего противника -- Пушкина.
   Убийца был иностранцем, убитый -- придворным; это усугубляло ответственность за происшедшее.
   К тому же убийца, как офицер гвардии, принадлежал к верхам русского военного мира; убитый же был знаменитый поэт с европейским именем, смерть которого вызвала целый рой дипломатических депеш и оживленнейший обмен мнений в иностранной печати. Это крайне повышало общественное значение дела.
   Наконец, условия дуэли, делавшие неизбежным ее смертельный исход, квалифицировали поединок как особенно тяжкий. Это налагало на судей обязанность со всей строгостью определить степень вины и соответственно установить размер юридического возмездия.
   Недаром Лермонтов решился поставить эпиграфом к своему знаменитому стихотворению "На смерть поэта" негодующий возглас:
   
    Отмщенье, государь, отмщенье!
    Паду к ногам твоим:
    Будь справедлив и накажи убийцу,
    Чтоб казнь его в позднейшие века
    Твой правый суд потомству возвестила,
    Чтоб видели злодеи в ней пример.
   
   Это требование кары верно отражало господствующее впечатление от трагического события 27-29 января.
   Русское законодательство 30-х годов шло навстречу этому общественному негодованию: оно ставило подсудимого Дантеса под страшную угрозу смертного приговора.
   По тогдашним русским законам, сохранившим в этом вопросе постановления XVIII века, дуэль каралась виселицей. (Это распоряжение восходило еще к воинским уставам Петра.) Закон был совершенно беспощаден и, предвидя все случаи, постановлял о дуэлянтах, что "их надлежит и по смерти за ноги повесить".
   В полном согласии с духом и буквой петровского устава, военно-судная комиссия категорически постановила "подсудимого, поручика Геккерна, по силе 139 Артикула воинского сухопутного устава, повесить".
   Но приговор подлежал заключению высших военных чинов. Считаясь с духом новой эпохи, они предлагали смягчить суровость устаревшего кодекса. Обращаясь "к монаршему милосердию", командиры гвардейских полков полагали достаточным разжаловать Дантеса в рядовые без выслуги, с определением в дальние гарнизоны (т. е. в Сибирь или на Кавказ), после предварительного шестимесячного заключения в казематах. Наиболее мягкий вариант допускал выслугу при боевых отличиях.
   Даже в этом случае Дантес понес бы весьма чувствительную и тяжелую кару. Мы знаем, что и по менее серьезным поводам она широко применялась в то время к русскому офицерству. Но не такова была воля царя. Высочайшая конфирмация сохраняя внешнюю видимость наказания, в сущности, сводила его к нулю. На докладе генерал-аудиториата Николай I написал:
   "Быть по сему, но рядового Геккерна, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты".
   Этот приговор, по безнаказанности убийцы, произвел на многих ошеломляющее впечатление. Даже культурнейший европеец, тонкий и благожелательный Тютчев, был изумлен этой симуляцией наказания. Известно его острое словцо при получении известия о царском приговоре по делу Дантеса:
   "Пойду, убью Жуковского".
   Таким образом, приговор Николая несомненно свидетельствовал об исключительной благожелательности императора к Дантесу. Недаром посол Геккерн писал за границу: "Разжалование в солдаты не имеет никакого значения, это -- проформа" [См.: П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. 3-е изд., 1926, с. 343].
   Мягкость приговора позволяет предположить, что разжалование было вынужденным ответом на требование общественного мнения, и если бы Николай мог в данном случае выражать свою подлинную волю, Дантес оказался бы свободен и от этой внешней формы уголовной санкции [Симпатии царя к Дантесу были учтены много лет спустя, в 1852 г., президентом Французской республики Луи Бонапартом, поручившим именно Дантесу переговоры с Николаем I о готовящемся государственном перевороте во Франции -- провозглашении империи].
   Это обращает нас к любопытному вопросу об общем отношении Николая I к Дантесу. В изучениях последней дуэли Пушкина факт личной приязни императора к блестящему кавалергарду еще недостаточно обследован. А между тем он далеко не безразличен для истории печальнейшего из поединков.
   Попытаемся, хотя бы в общих чертах, выяснить характер этих отношений.
   
   С момента приезда в Россию Дантес попадает под покровительство Николая. Высокие рекомендации, привезенные этим молодым роялистом, сразу же привлекают к нему высочайшее благоволение. Недоучившийся юнкер, получивший в Берлине решительный отказ при его попытке вступить офицером в прусскую армию, через четыре месяца по приезде в Россию уже был принят офицером в самый аристократический полк, состоящий под шефством ее императорского величества. -- "Гвардия ропщет", -- записал по этому поводу в своем дневнике Пушкин, но с этим ропотом не считались. Дантес, как известно, был неважный офицер, но это не мешало Николаю I беспрестанно отличать его. Из формулярного списка Дантеса видно, что он за смотры, учения и маневры удостоился получить "высочайшие благоволения, объявленные в высочайших приказах" (в 1834 году их было девять, в 1835 году -- двенадцать и 1836 году -- пятнадцать). Из этих цифр видно, что милость царя не переставала прогрессивно расти.
   Наступил роковой 1837 год. Дуэльная катастрофа, как мы видели, дала широкую возможность царю проявить всю свою благожелательность к блестящему кавалергарду, ставшему убийцей первого русского писателя.
   Эта симпатия Николая I к Дантесу, небезразличная и для истории смерти Пушкина, впоследствии неоднократно подтверждалась новыми данными. В этом отношении представляет интерес имеющееся у нас неопубликованное письмо Дантеса к Николаю I, проливающее новый свет на характер этих отношений и ярко освещающее обе эти исторические фигуры.
   Письмо это вызвано денежными счетами Дантеса с семейством Гончаровых. Нам известно, по недавней публикации, что Дантес настоятельно требовал от своих шурьев якобы следуемые ему недоплаченные суммы по приданому его покойной жены Екатерины Гончаровой и даже не остановился в 1848 году перед предъявлением к ним официального иска [В. С. Нечаева. Дантес (по материалам Гончаровского архива). 'Московский пушкинист', I, 1927].
   Но до сих пор мы не знали, что для достижения своих целей и для выигрыша своего гражданского иска Дантес решил прибегнуть к совершенно исключительным мерам. Не полагаясь на юридические доводы, он привел в движение сложные политические пружины, способные обеспечить ему полную победу. Он вспомнил о своем старинном благожелателе и не постеснялся привлечь к своему частному денежному делу представителя российской верховной власти, который мог действовать приказом там, где закон отказывался действовать. Дантес, видимо, хорошо запомнил историю своего поступления в русскую гвардию.
   И вот он обращается непосредственно с целым рядом писем к Николаю. Приведем одно из них, сохранившееся в архивах б. министерства иностранных дел.
   
   Paris le 14 octobre 1851.

Sire!

   Depuis deux ans, j'ai pris la respectueuse liberté d'adresser à Votre Majesté differentes suppliques pour me plaindre de la conduite des parents de feu ma femme à l'egard des 4 enfants que j'ai de mon mariage. Je me berce encore de l'espoir, qu'elles n'ont jamais été remises à Votre Majesté, car la bienveillance dont Elle a daigné m'honorer en toute occasion, me fait penser qu'elle aurait daigné me faire une reponse.
   Ma situation devient tellement critique que je n'hésite pas à tenter une nouvelle demarche.
   Depuis 4 ans, Sire, je suis sur la brХche, je lutte avec ma plume et ma parole contre les misérables insensés, qui ont la folle pretension de régénérer l'Europe. Le moment approche ou il faudra probablement mettre au service de notre cause et son bras et sa vie. Je suis decidé à le faire et je le ferai! Mais auparavant j'ai un devoir non moins sacré à remplir, c'est celui de songer au sort de mes enfants, qui n'ont que moi au monde.
   Je viens donc supplier Votre Majesté de vouloir bien donner des ordres pour que mes beaux-frХres, qui me doivent legalement plus de 80.000 francs d'arrerages sur la pension qu'ils étaient engagés à payer à leur soeur, soient obligés de me verser une somme de 25.000, somme qui m'est absolument necessaire pour prendre des arrangements sérieux: consentant volontiers dans ce cas à faire bon marché du reste des arrérages auxquels j'ai droit.
   Daignez agréer, Sire, l'expression du devoument le plus absolu avec lequel je suis de Votre Majesté le trés humble et trХs obéissant serviteur.

G. de Heeckeren,

   M-bre de l'Assemblée législative
   à sa Majesté l'Empereur de toutes les Russies.

Государь!

   Вот уже два года, как я взял на себя почтительную свободу направлять к вашему величеству различные прошения, чтоб принести жалобы на поведение родных моей покойной жены по отношению к четырем детям от моего брака с нею. Я все еще баюкаю себя надеждой, что они ни разу не были доставлены вашему величеству, ибо благоволение, которым оно удостаивало отличать меня во всех случаях, заставляет меня думать, что оно удостоило бы распорядиться об ответе мне. Положение мое становится настолько критическим, что я не колеблюсь сделать попытку нового выступления.
   Вот уже четыре года, государь, как я нахожусь в борьбе, как я сражаюсь пером и словом против жалких безумцев, имеющих безрассудное притязание переродить Европу. Приближается момент, когда придется, вероятно, отдать на служение нашему делу и свои руки, и свою жизнь. Я решился это сделать, и я это сделаю! Но до этого я должен выполнить не менее священное обязательство -- это думать о судьбе моих детей, никого, кроме меня, на свете не имеющих.
   Я обращаюсь поэтому к вашему величеству с мольбой не отказать в отдаче приказов, чтобы мои шурья, которые должны мне по закону более 80000 франков доходов с той ренты, которую они обязались выплачивать своей сестре, были принуждены уплатить мне сумму в 25000, которая мне совершенно необходима, чтобы предпринять нажиме шаги: в этом случае я охотно соглашусь на уступку остатка доходов, на которые имею право.
   Соблаговолите, государь, принять выражения самой полной преданности, с каковой я пребываю вашего величества смирнейшим и покорнейшим слугою.

Ж[орж] де Геккерн,

   член законодательного собрания.
   Его величеству императору всероссийскому.
   
   Письмо это чрезвычайно характерно для Дантеса.
   По совершенно частному делу -- по вопросу о семейном разделе и наследственных расчетах -- он решается, помимо гражданского суда, обратиться к верховной власти, настоятельно испрашивая у ее представителя "приказов" об уплате ему весьма спорных сумм. В чисто личных корыстных целях он не останавливается перед ссылкой на свои политические убеждения, взывая к реакционным симпатиям Николая и выдвигая свои заслуги по борьбе с европейской революцией. Он бросает прозрачные намеки на необходимость финансировать европейскую контрреволюцию и завершает свое письмо рассчитанным эффектом -- указанием на свое политическое влияние, как "члена законодательного собрания". Государственная деятельность и партийная борьба одинаково служат аргументами в пользу оплаты предъявленного иска. Как ни жалка была подобная позиция, она возымела на первых порах успех: Дантес знал, к кому он обращался.
   Николай отнесся к просьбе своего давнишнего протеже с величайшим вниманием и реагировал на нее с максимальной распорядительностью. Он пустил в ход самые сильные средства, какие имелись в его руках.
   11 марта 1852 г. "статс-секретарь у принятия прошений" Голицын сообщал вице-канцлеру Нессельроде:
   Его императорское величество, по всеподданнейшему докладу моему о сем, высочайше повелеть соизволил: просьбу барона Геккерна препроводить к генерал-адъютанту графу Орлову для принятия возможных мер, чтобы склонить братьев Гончаровых к миролюбивому с ним соглашению, а на производство дела о наследстве малолетних детей барона Геккерна в имении умершей их бабки обратить внимание министра юстиции.
   В ход, как мы видим, были пущены самые сильные рычаги: совершенно частное дело, подлежащее низшей судебной инстанции, ставилось под непосредственный надзор высшего в государстве блюстителя законов -- самого министра юстиции; незначительный вопрос о фамильных счетах, не имевший и тени политического значения, подводился под грозное воздействие начальника III отделения, знаменитого шефа жандармов Орлова, словно дело шло о революционном заговоре или антиправительственной пропаганде.
   Это был, конечно, просто метод устрашения. Одно имя главы верховной политической полиции или название возглавляемого им учреждения наводили ужас и трепет. Расчет оказался безошибочным.
   24 сентября 1852 г. русский посланник в Париже Киселев на бланке "императорского русского посольства" извещал Дантеса о последовавшем по его делу приказе императора. Он излагал ему общий ход дела, в результате которого братья Гончаровы не отказывались от выполнения принятых ими на себя обязательств. Дополнительно посол сообщал, что в московской дворянской опеке находится до 2000 рублей серебром, внесенных опекуном имения Гончаровой, "и деньги сии могут быть выданы барону Геккерну по его востребованию; часть же, следующая детям его, из имения Гончаровой в количестве 124 душ крестьян, поступит в их распоряжение в продолжение сего года"; наконец, "детям барона Геккерна, по справедливости, следует выдать с 1844 г. по 1500 рублей в год".
   Шефу жандармов Орлову было неудобно отказывать, и мы видим, что должники Дантеса пошли на максимальные уступки. Русский посол в Париже, впрочем, умалчивал, что братья Гончаровы представили также документы о выдаче ими их сестре, баронессе Геккерн, с 1832 по 1846 гг. более 45 тысяч, что в 1837 г., например, "она получила при выходе в замужество единовременно 11740 руб. асс., о получении которых неизвестно почему он, Геккерн, вовсе умалчивает".
   Но в платежах произошли снова задержки.
   7 декабря 1852 г. чрезвычайный посланник и полномочный министр Франции в Петербурге маркиз де-Кастельбажак обращается в русское министерство иностранных дел с заявлением, что обязательства, данные Киселевым в его письме, остаются невыполнеными, и "быстрое разрешение, которое должны были получить споры барона Геккерна с его шурьями по приказу его императорского величества", не осуществилось. Посол настаивает на уплате заявленных сумм.
   Эта "нота" французского посольства, как называли письмо представителя Франции в русских канцеляриях, невольно обращает внимание на обстановку этого денежного процесса.
   Дантес, как мы видим, умел устраивать свои дела. Он не ограничивается специальным поверенным, неким Францом Мюллером, ходатайствующим в обычном порядке в судах и опеках: его юрисконсультом в России оказывается сам министр юстиции Панин; в роли судебного пристава выступает по его делу шеф жандармов Орлов, послы России и Франции становятся юридическими агентами в его тяжбе; наконец, его главный доверенный и активный уполномоченный по всему делу сам император Николай.
   Кто еще мог бы похвастать таким сильным правовым представительством?
   Дело, очевидно, было безнадежно для Гончаровых. Тем удивительнее, что в конечном счете восторжествовали в этом организованном насилии логика, законное право и простая житейская справедливость.
   Вот как закончилось это дело.
   После перерыва в несколько лет, 2 марта 1858 г., французское посольство в Петербурге, в лице своего нового представителя, поверенного в делах маркиза Шаторенара, возобновляет дело Геккерна обращением к сенатору И. М. Толстому. Сенатор обращается к новому начальнику III отделения Долгорукову, который в отличие от своего "предместника", ознакомившись с делом и с объяснениями Гончаровых, не находит возможным приступать снова к отобранию сведений у Гончаровых и предлагает истцу обратиться в обычном порядке к московскому гражданскому губернатору, т. е. по месту дворянской опеки над имением Гончаровых.
   После новых обстоятельнейших бумаг, докладов, счетов и отчетов московский гражданский губернатор сообщил 15 сентября 1858 г., что "претензии мужа умершей баронессы Геккерн о выдаче детям его сверх полученных покойною женою его денег на содержание их более значительных сумм, согласно донесению опекуна Сергея Гончарова, признаваемому опекою справедливым, в настоящее время в уважение принята быть не может".
   Этот ответ был буквально сообщен французскому посланнику для передачи его Дантесу-Геккерну. Таким образом, дело его было проиграно.
   Чем объяснить это фиаско?
   Прежде всего тем, что покровителя и защитника интересов Дантеса императора Николая давно уже не было в живых. Покорные исполнители его воли также были смещены. После Крымской войны отношения к Франции были весьма прохладны. Парижский сенатор уже мало импонировал русскому правительству. Крупным политическим осложнениям и историческим событиям обязаны братья Гончаровы справедливому торжеству их интересов в споре с Дантесом.
   Со смертью Николая I влияние Дантеса в России было исчерпано. Вскоре, с падением империи в 1870 г., ему пришлось закатиться и во Франции.
   
   1928
   
   Источник текста: Цех пера. Статьи о литературе / Леонид Гроссман. -- Москва: Федерация, 1930. -- 301 с., 19x14 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru