ТИПОГРАФІЯ Л. Н. ХОЛЧЕВА. Москва, Тверской бульв., д. 105.
"Человѣкъ -- я".
... Чахлый осенній день переходилъ въ сумерки.
Голодный и усталый, едва передвигая ноги, я направлялся домой, съ тяжелой, неотвязной мыслью о нашемъ безвыходномъ положеніи.
Эта мысль сверлила мой мозгъ, мучила душу.
Тамъ, въ маленькой, неуютной комнаткѣ ждала жена, больная, истощенная голодомъ -- она ждала, что я принесу денегъ...
Напрасно.
Я не могъ достать ни одной копейки.
-- Никто, никто не хотѣлъ дать.
Въ груди клокотала безумная злоба, хотѣлось, сейчасъ, здѣсь на улицѣ остановиться и крикнуть, что есть мочи, въ лицо этимъ сытымъ довольнымъ людямъ:
-- Я ненавижу васъ!
Я выше и сильнѣе васъ!-- И громко, громко смѣяться надъ ними...
Они дико посмотрятъ мнѣ въ лицо, блѣдное искаженное злобой, окинутъ быстрымъ пренебрежительнымъ взглядомъ всю мою измятую жалкую фигуру и отойдутъ прочь, пожимая плечами. Вѣдь на такого, какъ я, не обращаютъ вниманія.
И я не кричу, я сдерживаю себя, ломаю свое страстное желаніе.
Я смотрю имъ прямо въ лицо, и, должно быть, мой взглядъ страшенъ, такъ какъ они боязливо сторонятся, давая мнѣ дорогу...
А дождь все хлещетъ.
Холодно.
Дрожу и ежусь въ своемъ поношенномъ и легкомъ пальто, и, чтобы немного согрѣться, прибавляю шагу.
Вотъ ужъ и недалеко меблированныя комнаты, въ которыхъ я живу съ женою четвертый мѣсяцъ. Онѣ пріютились въ маленькомъ двухэтажномъ домикѣ, съ большой синей вывѣской на три стороны.
Теперь меня начинаетъ мучить вопросъ -- какимъ образомъ ухитриться пройти къ себѣ въ комнату, чтобы не встрѣтить хозяина.
Обыкновенно онъ торчитъ около своей "конторы", дверь которой, какъ разъ противъ входной лѣстницы.
И всякій разъ онъ останавливаетъ меня, здоровается и тягуче-плаксивымъ голосомъ начинаетъ выпрашивать за комнату деньги.
Это настоящая пытка.
Всего непріятнѣе, что во время этого клянчанья присутствуютъ -- вся номерная прислуга и нѣкоторые изъ жильцовъ.
Они за одно съ хозяиномъ терзаютъ меня своими замѣчаніями о моей кредито-способности.
Вотъ и сейчасъ боюсь этого.
Я сначала прохожу мимо меблированныхъ комнатъ, зорко вглядываюсь въ стеклянную дверь -- хозяина не видно...
Тихонько вхожу, стараясь не шумѣть лечу вверхъ по лѣстницѣ.
Съ бьющимся сердцемъ останавливаюсь лишь у двери своего номера, чтобы перевести дыханіе...
-----
Жена такъ крѣпко задумалась, что даже не слыхала моего прихода. Я окликнулъ ее, она порывисто вздрогнула и проговорила.
-- Ахъ, это ты! Я и не слыхала, какъ ты вошелъ. Ну какъ дѣла?
Вмѣсто отвѣта я развелъ руками и сталъ раздѣваться.
-- А мнѣ такъ хочется ѣсть...-- прошептала жена.
-- Мнѣ то же... Но что жъ ты сидишь впотьмахъ?
-- Да, вѣдь нечего зажечь!
-- Развѣ? Какъ будто остался небольшой огарочекъ?
Я началъ шарить по всѣмъ угламъ, тщетно отыскивая свѣчку. Наконецъ, послѣ долгихъ поисковъ мнѣ удалось разыскать.
-- Я сейчасъ объясню. Вотъ ты мечтаешь, строишь въ воображеньѣ воздушные замки, создаешь въ будущемъ одни лишь блага...
Ты вся въ мечтахъ!.. Ты уходишь отъ дѣйствительной жизни, а очнувшись, видишь лишь одно горе и суровыя лишенія.
Тебѣ становится еще тяжелѣе. Вѣдь это правда?
-- Да, это такъ...-- промолвила жена, глубоко вздохнувъ.
-- Не мечтай, дорогая!-- продолжалъ я.-- Мечты, по моему, вообще то дѣлаютъ человѣка ничтожнымъ передъ жизнью... Мечтающій человѣкъ никогда не увѣренъ въ себѣ, когда вдругъ на него начинаютъ сыпаться удары жизни, потому что это случилось для него неожиданно. Его охватываетъ отчаянье, и онъ погибъ!
Мы замолчали.
Я видѣлъ, я чувствовалъ ея тоску. Тяжелымъ, непосильнымъ бременемъ ложилась нужда на ея нервную и крайне впечатлительную натуру.
Я зналъ хорошо чего она желала, о чемъ мечтала.
Мечты ея не выходили изъ предѣла возможности -- онѣ вращались всецѣло около беззаботной, покойной жизни.
Онѣ не сбылись.
Съ жестокой послѣдовательностью жизнь разбивала и разбиваетъ ихъ, толкая насъ все глубже и глубже въ омутъ страданій...
-- Ну вотъ ты опять задумался! Брось! Не надо думать...-- прервала жена мои мысли.
Я горько улыбнулся.
-- Что же я могу подѣлать?
Мысли, точно змѣи, вползаютъ въ голову...
-- А ты прогони ихъ... Давай что нибудь дѣлать! Только что?.. Книгъ не осталось -- все продали.. Вотъ что, давай чай пить? Хорошо?..
-- Я согласенъ... Да...есть ли чай?
-- Чуть-чуть есть...
-- Сахаръ?
-- Три кусочка.
-- Ну тогда прекрасно. Обманемъ желудокъ чаемъ.
Явившемуся, на мой звонокъ, корридорному, я приказалъ подать самоваръ. Но онъ грубо отвѣтилъ съ нахальной улыбкой:
-- Невозможно!
-- Почему?-- спросилъ я.
-- Хозяинъ не приказалъ!
Безсильная злоба сдавила вмигъ мнѣ грудь, и я крикнулъ такъ рѣзко, что онъ попятился:
-- Пошелъ вонъ! Передай своему хозяину, что онъ болванъ!
Передай!
Изъ корридора донеслась его ругань.
Мнѣ хотѣлось броситься за нимъ вслѣдъ, догнать его и бить!..
Бить, какъ бьютъ самую отвратительную гадину.
Хотѣлось что нибудь сломать, разбить и тѣмъ хоть удовлетворить проснувшееся вдругъ чувство ненасытности, желаніе чего-то остраго.
Хотѣлось причинить себѣ страшную боль и рыдать, рыдать...
Большими шагами я заходилъ по комнатѣ.
Пламя свѣчки отъ колебанья воздуха вздрагивало и нагибалось.
По пятамъ суетливо ходили тѣни.
Постепенно я успокоился.
-- Не удалось...-- печально замѣтила жена.-- А мнѣ такъ хочется ѣсть... Что-то сосетъ, требуетъ хлѣба... Больно... больно...
Она беззвучно зарыдала.
Что могъ я сдѣлать?
Какъ облегчить ея страданья?
Я подошелъ къ ней, сталъ ласкать ее, называя нѣжными именами.
-- Не плачь, родная... Не плачь... Что же дѣлать... Нужно терпѣть...
-- Не могу! Не могу! Это свыше силъ... Я измучилась вся...
Она билась въ рыданіяхъ... Тѣло ея вздрагивало и изгибалось...
Я стоялъ надъ ней, опустивъ безпомощно.голову.
Я задыхался въ безконечной тоскѣ... Леденящая, ноющая боль сосала сердце...
Я овладѣлъ собой и сталъ опять утѣшать ее, какъ утѣшаютъ маленькаго ребенка.
Она, все еще вздрагивая, подняла заплаканное лицо и слушала...
-- Не плачь, моя любимая,-- утѣшалъ я,-- не плачь... И мнѣ вѣдь тяжело... Не надо быть слабымъ, это опасно въ нашемъ положеніи... Богъ знаетъ, до чего можетъ довести отчаяніе... Не плачь!
Надо быть сильнымъ! Не надо падать духомъ!
Успокойся!... Пойди усни.
На утро что-нибудь придумаемъ.
-- Хорошо, я пойду лягу спать, а ты?
-- Я тоже скоро приду.
-----
Меня всего охватываетъ злобная радость.
Жизнь бьетъ насъ, и пусть!
Мы постараемся избѣгать ея ударовъ по мѣрѣ возможности.
Какъ хороша эта борьба съ жизнью!
Какъ хороша!
Она зажигаетъ все мое существо, поднимаетъ весь мой моральный укладъ.
Напрягаетъ нервы до безумія!
Правда, подчасъ нападаетъ такая тоска, такое отчаянье -- вѣдь ни одной удачи за все время.
Мертвящая слабость охватываетъ тогда все существо.
И нѣтъ покоя.
Чувствуется, какъ жизнь иногда душитъ всей своей тяжестью.
Вотъ и теперь я попалъ въ ея цѣпкія объятья.
Она смѣется дряблымъ ехиднымъ смѣхомъ надъ моей минутной растерянностью.
Я напрягаю все свое мышленіе, чтобъ разрѣшить его...
Но нѣтъ, ничего не выходитъ...
Словно замысловатая шарада.
Украсть?
Что? Гдѣ?...
Нуженъ счастливый случай.
Гдѣ же найти этотъ случай?
Я поймалъ себя на мысли:
-- Воръ!
И невольно улыбнулся при этомъ.
Мнѣ смѣшны людскіе взгляды и предразсудки.
Быть воромъ -- позоръ!
Воры -- отбросы общества, осмѣлившіеся посягнуть на чужую собственность.
Но почему же это все такъ?
Вѣдь въ сущности каждый изъ именующихъ себя "честнымъ человѣкомъ" самый типичный воръ, обкрадывающій своего ближняго, пользующійся его минутной растерянностью или оплошностью.
На обыденное воровство не обращаютъ вниманіе, потому что оно ловко вправляется въ рамку "порядочности".
Честныхъ людей нѣтъ.
Имъ нѣтъ мѣста.
А если и есть, то они неминуемо кончаютъ либо самоубійствомъ, либо пьянствомъ, а до этой крайности на ихъ шеѣ разъѣзжаютъ ближніе.
Такъ было -- такъ будетъ.
И я кралъ и никогда не раскаивался ни на одну минуту въ своемъ поступкѣ, потому что я былъ убѣжденъ, что это такъ нужно.
Если бы обстоятельства жизни заставили меня убить человѣка, и если я сдѣлалъ бы это сознательно, то никогда не проснулась бы совѣсть.
Да что такое совѣсть?
Выдумка слабыхъ людей.
Это разладъ животнаго существа съ "я", котораго человѣкъ не послушался или вовсе не спросилъ.
Но разъ преступленіе совершилось обдуманно и сознательно, разъ этого хотѣло "я" -- то совѣсть никогда не проснется.
-----
Мое "я" -- не можетъ ошибиться.
"Я" -- мой законъ, мое божество.
Развѣ есть сила, которая могла бы служить авторитетомъ для моего "я"?...
Будь то сила темная, могучая, порабощающая умы людей и заставляющая трепетать и унижаться и,-- будь то свѣтлая и прекрасная чарующая сердца и души...
"Я" -- это разумная совершенная сила.
Ничто не можетъ быть выше его!
-----
Я кралъ, потому что умиралъ съ голоду, и никто не хотѣлъ помочь мнѣ.
Я кралъ, ради умирающей съ голоду больной жены, и никто, никто не хочетъ знать и видѣть моихъ страданій.
Я правъ.
Я презираю людей за ихъ лживые предразсудки и взгляды, заставлявшіе гибнуть такъ много хорошихъ, но слабыхъ людей.
Пусть я гадокъ съ ихъ точки зрѣнія, но я силенъ и не хочу подохнуть съ голоду, и я бросаю вызовъ всѣмъ.
Вотъ сейчасъ, я готовъ убить человѣка изъ-за пяти копѣекъ, лишь бы купить хоть одинъ фунтъ чернаго хлѣба.
Проклятый голодъ!
Внутри что-то жжетъ палящимъ огнемъ...
Хлѣба!
Куска хлѣба!
Я кусаю себѣ руку, кусаю до крови, лишь бы не дать вылетѣть хриплому крику, противъ воли рвущемуся изъ груди,
Два дня ничего не ѣлъ -- ни одной крошки хлѣба.
Давеча, утромъ, когда я принесъ женѣ немножко хлѣба, она было отломила и мнѣ, но я отказался, говоря, что не утерпѣлъ и поѣлъ дорогой, пока шелъ.
Я принужденъ былъ отвернуться, чтобы скрыть жадный блескъ своихъ глазъ, пока она ѣла.
У меня вѣдь больше силъ -- она слабѣе...
-----
-- Вѣра!-- окликнулъ я жену.
Она молчала.
Я прошелъ въ спальню, наклонился къ ней и прислушался къ дыханію.
Оно было тяжелое и порывистое.
Грудь высоко подымалась.
На лбу выступилъ холодный потъ... Губы шевелились, стараясь что-то произнести.
Повидимому она видѣла страшный сонъ, но я не разбудилъ ее.
Все-таки во снѣ ей лучше.
Огарокъ свѣчки совсѣмъ догорѣлъ, пламя его какъ-то безпокойно вздрагивало.
На одно мгновеніе оно выросло и стало большимъ, большимъ, но сейчасъ же вдругъ опять судорожно замигало маленькимъ голубоватымъ огонькомъ и потухло...
Я долго сидѣлъ задумавшись, тщетно отыскивалъ выходъ изъ нашего отвратительнаго положенія.
И я невольно отклонился отъ прямой задачи и сталъ разсѣянно вспоминать свою прошлую жизнь...
Изъ мрака ярко выступали картины прошлаго, вставали забытыя лица и уходили прочь, смѣняя другъ друга...
Я нахлобучилъ шляпу, поцѣловалъ крѣпко жену и вышелъ.
Хозяинъ по обыкновенію стоялъ на своемъ посту.
-- Здрасте, господинъ Золотовъ!-- плаксиво проговорилъ онъ, протягивая мнѣ жирные пальцы.-- Когда же денежки?..
-- Не знаю... Можетъ быть сегодня...
-- Шутить изволите!
-- А можетъ быть завтра.
-- Вы окромя шутокъ отвѣтствуйте!
-- Какія къ чорту шутки!-- вспылилъ я.
-- Вотъ ужъ, почитай, четвертый мѣсяцъ я кушаю ваши завтраки, да что то голодно... Не жирно!
Меня, какъ и всякій разъ, начинало уже бѣсить.
-- Не могу же я родить деньги, разъ ихъ нѣтъ у меня!
-- Очистите номеръ-съ въ такомъ разѣ.
-- Успѣете, очищу!
-- Нѣтъ-съ не успѣю-съ!.. А вотъ окончательно даю вамъ срокъ для уплаты денегъ до завтра... Иначе-съ я присяжному повѣренному скажу и онъ напишетъ на васъ бумагу!
-- Ну и дьяволъ съ вами! Хоть сотню строчите!
Я повернулся и быстро вышелъ на улицу.
Несмотря на дождь, я медленно шелъ, детально обдумывая свою комбинацію.
-----
Года два тому назадъ мнѣ предложили урокъ по русскому языку съ одной пѣвичкой изъ какаго то кафэ-шантана.
Долженъ былъ научить ее читать и писать.
Я согласился.
Вскорѣ она уже могла кое-какъ читать, но писать такъ и не могла научиться.
При всемъ ея стараніи и прилежаніи на бумагѣ вмѣсто буквъ получались какія то каракули!..
Такъ прозанимался я съ ней около года. Въ теченіе этого времени мы сошлись съ ней на короткую ногу.
Затѣмъ она получила выгодный ангажементъ куда-то въ провинцію, и наше занятіе по русскому языку прекратилось.
Вернувшись черезъ нѣсколько мѣсяцевъ изъ провинціи, она дала мнѣ знать о своемъ пріѣздѣ.
Урокъ больше не возобновлялся, но несмотря на это, я все-таки иногда навѣщалъ ее.
Меня всегда поражала въ ней отвратительная черта -- неряшливость и неаккуратство.
Деньги, драгоцѣнныя вещи были разбросаны по всѣмъ комнатамъ и во всѣхъ уголкахъ...
Корсетъ, чулки очень часто можно было видѣть на обѣденномъ столѣ...
Въ корзинку для хлѣба клались шпильки, гребенки, булавки...
На картины въ гостинной вѣшались кальсоны, кофточки и юбки...
Безпорядокъ былъ необычайный во всей квартирѣ.
Но это обстоятельство ее нисколько не трогало и не безпокоило. Сколько разъ я принимался укорять ее за неряшливость, но всякій разъ она отвѣчала мнѣ улыбаясь и пожимая плечами:
-- Ей Богу, ничего не могу подѣлать! Такая ужъ разсѣянность дьявольская!
-- Да вы бы приказали убирать горничной!
-- Все забываю, а сама она не догадается, думаетъ, что такъ надо, если ее не тычутъ...