Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
РЖАВА ПРАВАЯ
(История одного изобретения)
Рассказ
![[]](/img/g/grigorxew_s_t/text_2320/rjavpr01.gif)
Рисунки Л. Фалина
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Стоит мне вспомнить работы на Ржаве Правой, как я сейчас же и прежде всего вижу Дылду и Головастика.
Вижу сожженную генералом Шкуро станцию, на путях наши теплушки, четыре горбатых пролетных строения моста и высокие курчавые берега речки Ржавы с осыпями золотистого песка.
На работах моста ударил колокол смены. Если у аппарата дежурил Дылда, он непременно, хоть на минутку, вылезет из теплушки в порыжелой и прожженной фуражке начальника станции с тремя галунами по околышу и с тульей из огненно-красного когда-то сукна. Заложив руки за спину, Дылда важно проходит по платформе, исковерканной фугасными снарядами, и начальственно поглядывает по сторонам. Встретишься с Дылдой в эту минуту, он поддернет штаны, приложит руку к козырьку и басом спросит:
- Ну, служба пути и зданий, как дела? Когда ж наконец вы поднимете ферму? Пора, давно пора, а то опять из штаба будет нагоняй депешей.
Дылда говорит со мной строго. Дылде двенадцать лет.
- Ферму, - отвечаю, - поднимем в свое время. Работы идут хорошо...
Навстречу нам уже бежит Головастик. Он сует под крышу теплушки два длинных бамбуковых удилища, подбегает к Дылде и еще издали, запаленно дыша, кричит:
- Сымай!
Дылда неохотно снимает с головы фуражку и отдает ее Головастику.
- Опять насовал всякой дряни! - сердится Головастик на Дылду, выкидывая из глубины фуражки набитую туда мятую бумагу; дело в том, что Дылде фуражка чересчур велика, а Головастику, наоборот, мала.
Отдав фуражку, Дылда сразу теряет всю важность и спрашивает:
- Клевало?
- Довольно прилично, на уху натаскал, только все мелочь. Какой у меня язь ушел, фунтов пяти! Лопни глазыньки, не вру. К вечеру тоже клев будет...
Головастик напяливает фуражку, охорашивается, надувается индюком и спрашивает:
- Ну как, товарищ технорук, работы? Скоро ли откроем движение? Давно пора!
Головастик говорит еще строже Дылды. Ему минуло тринадцать лет.
В теплушке четко застрекотал морз. Все трое мы знаем на слух вызов:
"Ржв... ржв... ржв..."
Это зовут Ржаву Правую. Мы с Головастиком поспешно лезем в теплушку. Головастик хватается за ключ, отвечает:
- Я - Ржава Правая.
Аппарат у нас пишущий, но ленты давно нет: надо принимать на слух, как с клопфера, что мне тогда было внове. Поэтому Головастик читает мне вслух стрекотню телеграфа и повторяет, выбивая, мои ответы.
- Здесь Николаев порт. Позовите аппарату технорука, - говорят нам.
- Здесь технорук Астахов. Кто аппарата? - отвечаю я.
- Аппарата политрук Старчинов. Здравствуй, Астахов!
- Здравствуй.
- Дело, брат, плохо. Нашел всего четыре пресса, они негодны: с поршней сняты уплотнительные воротники.
Я свистнул. Головастик выбивает, повторяя вслух:
- Технорук свистнул.
Аппарат трещит:
- Свисти не свисти, дело - дрянь. Приказ: поставить ферму на место двадцатому. В каком положении работы?
- Ферма уровне подпятных камней. Надо еще сто - сто тридцать сантиметров. А дальше - тпру...
- Повторить, что дальше.
- Дальше технорук говорит "тпру", - повторяет Головастик.
- В чем же дело, Астахов?
- В прессах, как ты их называешь, то есть в гидравлических домкратах... Да и "бароны" перестали выходить на работу.
- У них есть основания. А как Хрящ?
- Хрящ ничего, ворчит.
- "Крючков-то ему достал? - спрашивает технорук Астахов", - выстукивает, подмигивая мне, Головастик, так как я и не думаю спрашивать о крючках.
- Астахов, брось пустяки, - отвечает Старчинов.
Я не успеваю ответить, а уже Головастик выстукивает:
- Тебе-то пустяки, а нам важно.
- Кто передает? Головастик? Я тебе дам крючки! Перестань охалить. Я тебе такую дам взбучку, - быстро трещит аппарат.
- Руки коротки, - дерзко отвечает Головастик на угрозу Старчинова.
И в самом деле, руки коротки: Старчинов говорит чуть не за триста километров. Минуту аппарат, как бы захлебнувшись от злости, молчит. И опять Головастик под трескотню аппарата добросовестно повторяет:
- У аппарата Старчинов. У аппарата технорук Астахов...
Вдруг Головастик смолк и оставил ключ, хотя аппарат повторяет, я слышу, несколько раз подряд одно и то же.
Наконец я сам разбираю:
- Дай ему по загривку! Дай ему по затылку!
Очевидно, там, у Старчинова, передает тоже какой-нибудь Головастик и пришел в восхищение от предстоящей драки по телеграфу.
Головастик пригибается к столу в ожидании моего удара. Даю ему крепкий подзатыльник. Головастик преувеличенно клюет носом в стол, поправляет на голове красную фуражку и, выстукивая, говорит вслух:
- Получил. Сдача за мной.
- Довольно озоровать. К делу. Здесь технорук Астахов. Поезжай, Старчинов, Луганск.
- Ладно. Продукты будут. До свиданья, Астахов.
- До свиданья, Старчинов.
- Здесь Николаев порт. Разговор окончен. Линия свободна.
- Здесь Ржава Правая. Разговор окончен. Линия свободна.
Уверенный теперь, что Старчинов никак не может услыхать, Головастик, оставив ключ, бурчит по адресу Старчинова:
- Еще политрук называется, а по загривку! Чуть шапку с башки не сшиб.
Все это ко мне не относится, и Головастик на меня ничуть не сердит.
Отступая перед нашим натиском, германцы-оккупанты уронили в речку Ржаву крайнюю ферму моста, подорвав опоры на береговом устое. Ферма упала в воду одним концом, а другим уперлась в первый бык. Откуда-то, не знаю, до наших рабочих дошла басня, что после подрыва моста бывший с немцами русский генерал Шергин кинул с берегового устоя в воду золотой червонец и сказал:
- Легче найти на дне реки этот золотой, чем красным поднять подорванную ферму.
У белых в то время, как и у нас, была бумажная валюта. Однако же люди верили в басню о золотом червонце. Один золотой в пересказах вырос в горсть червонцев. Вода ушла. Вышли наружу золотые речные пески. Мы взяли фермы на клетки, и ребята в свободные часы занимались тем, что перекапывали высыхающий песок, пересыпали, бороздили сапогами - всё искали шергинских золотых.
Ферму мы ставили по приказу командарма. Меня назначили производителем работ - по-старому, а по-новому - техноруком, а политруком Старчинова, чтобы было кого бояться. Я только что соскочил со скамейки института. Политического опыта у меня никогда не было, да и инженером я был "ускоренного выпуска" из-за войны. Вся сила у нас была в моем помощнике. Иван Иванович Хрящ - техник путей сообщения из дорожных мастеров, старый путеец, - конечно, знал в мостовом деле в тысячу раз больше меня. Он был стар, сед, крепок, хрящеват и больше всего любил удить рыбу. На постройку он привез с собой два предлинных, метров по восьми, бамбуковых удилища, а в лубяном саквояжике своем всякий рыболовный припас: плетенные из натурального шелка лески, жилки для навязывания крючков, грузильца, поплавочки и что главное - о чем дознались тотчас Дылда и Головастик - целую коллекцию настоящих английских крючков.
Дылду и Головастика я получил вместе с аппаратом, когда возобновили телеграф. Привезли и приткнули к морзу двух телеграфных учеников, сказав мне кратко:
- Вот вам!
На пожарище Ржавы Правой Дылда с Головастиком раскопали полуобгорелый шкаф и в нем почти нетленную красную фуражку. С облупленного фронтона станции мои телеграфисты сняли обожженную вывеску с едва заметными словами и наколотили ее на дверь своей теплушки. Тут они заспорили: кому из них быть начальником станции Ржавы Правой и кому помощником. Я этого спора не мог разрешить; я был по службе пути, а они по службе движения и меня считали за равного. Они помирились на том, что в теплушке с аппаратом, где они и спали, повесили такое расписание:
С л у ж б а д в и ж е н и я
Начальник станции
Дежурный по станции: |
В а к а н с и я
1) Дылда
2) Головастик |
Красная фуражка была для меня ручательством, что смена по службе движения всегда будет на месте. С Хрящом у меня вышло не так гладко. Когда мы в первый раз стояли с ним под низвергнутой фермой вдвоем, Иван Иванович восторженно говорил:
- Боже ж мой, что за речка! Всю жизнь о такой речке мечтал! Смотрите, смотрите, товарищ технорук. Опять рыбка метнулась, вон там опять... Тут омутик, там быстринка. Тут по камушкам отводинка льется, а там из старицы ручеек. Тут и язик есть, и лещик, и щучка, а может быть, в омуте и налимы; линей и карасей, конечно, невозможно ожидать: речка чистая и быстрая... Но сом может быть.
- А как вы думаете, Иван Иванович, подымем мы ферму?
- Очень просто, что и подымем. А что толку?
- Как это "что толку"? Такое нам дано задание.
- Ни! - покачал головой Хрящ. - Наше задание не такое. Ну подымете. А дальше что?
- Накатим ферму на место.
- Очень просто, что и накатим. А дальше что?
- Накатили, поставить на место.
- Ни!
- А что же?
- То! Опустить. Не поставить, а опустить на подферменные камни.
- Ну, разумеется, опустить.
Иван Иванович дружески взял меня за пуговицу тужурки:
- Вот что я вам скажу, хлопче. Мы с вами кое-чему учены. Пускай дурни дивятся, когда мы эту штуку подымем. Да не та велика мысль и слава - поднять, а та велика мысль - опустить, так и в этом нам с тобой, хлопче, никто не поверит.
Иван Иванович оказался прав. Ферма весом не менее четырехсот тонн была поднята нами за три месяца на высоту двенадцати метров над водой очень простыми приемами.
Это показалось бы, наверное, чудом всякому незнающему человеку и, конечно, в том числе и генералу Шергину, который, по сказке, кичливо кинул в воду рядом с фермой золотой червонец. У нас все было, что нужно для работы: достаточно шпал, бревен, брусьев и досок, восемь ручных копров с бабами для забивания свай, железное крепление, тросы, рельсы, ролики, вагонные скаты, бутылочные домкраты, хорошая плотничья артель, слесаря-мостовщики, опытные закоперщики и, наконец, сколько угодно живой рабочей силы: к нашим работам одним росчерком пера командарма прикрепили большую немецкую колонию, почти город, Нейкирк. Я мог согнать на работу пятьсот, восемьсот, тысячу человек прекрасных работников. Поля стояли запустелыми, истоптанные гражданской войной. Осенний сев был далеко. Мы прозвали немцев "баронами": они работали у нас, храня гордый и надменный вид. Еще бы! Германцы лишь только ушли. Фронты после подрыва ржавского моста отошли далеко на другие переправы, однако не было сомнения в том, что самая успешность наших работ вернет боевую линию на решающее направление: Вишенки - Нейкирк. Германцы нас могли еще попятить. Однажды, когда ферма была уже нижним поясом выше баков и мы ее накатывали на свое место, над мостом покружился, не бросая бомб, германский разведчик с черными крестами на крыльях.
Оставалось одно - и Хрящ оказался прав - самое главное: опустить ферму на опорные камни. Устой и бык были мало повреждены подрывом. Давно ушли с работ каменщики и бетонщики, сделав свое дело. Опускать ферму с помощью бутылочных домкратов было невозможно. Они сослужили нам службу при подъеме фермы. Но тут могли погубить весь трехмесячный труд. Подпертую в сорока - пятидесяти местах бутылочными домкратами ферму нельзя было ровно и плавно опустить понижением столь многих опорных точек. Старчинов с грозным приказом командарма носился на паровозе по всей округе, исчерченной вдоль и поперек заводскими и рудничными путями, разыскивая обещанные нам и куда-то эвакуированные шесть стотонных гидравлических домкратов, - и вот наконец в Николаеве из шести нашел четыре, но без воротников они не годились, были просто чугунным хламом. Узнав об этом из разговора со Старчиновым по аппарату, я встревожился сильно и пошел сообщить печальную новость Хрящу. Иван Иванович выслушал меня видимо равнодушно, что меня обидело и огорчило. Он слушал меня, все глядя на песок, где слонялись без дела и валялись, греясь на солнце, наши люди...
- Надо что-нибудь изобретать, - попробовал я вывести Ивана Ивановича из его грустной задумчивости.
- Изобретайте, ангел мой. - И дружно перешел на "ты" - Довольно мы с тобой, хлопче, изобретали. Три месяца не знали ни сна, ни покоя. У меня еще ни разу и не клюнуло, а твои телеграфисты, в рот им пирога с горохом, у меня все удочки порастаскали. Все, видишь ты, у них задевы. Если у тебя задев, то, хлопче, сымай штаны, лезь в воду, найди, где задело, отцепи, а не дергай зря с берега...
Я понял, что Иван Иванович, говоря так, имеет в виду вовсе не Дылду с Головастиком, а меня самого. В самом деле, у нас в работах получился задев основательный. И зря было дергать старика. Я все-таки сделал еще робкую попытку хоть рассердить Хряща:
- А если глубоко задело, Иван Иванович? Тогда что?
- Глубоко? Сымай сорочку, сукин сын, ныряй, до той поры ныряй, пока задева не найдешь. Вот как мы рыбу ловили! А вы, хлопче, как? Вы увидали чужие крючки - готовое дело! Эге ж! Да у Ивана Иваныча крючков целая дюжина! Оборвалось - навязывай новый. А вот теперь вы изобретите мне, мой ангел, английский крючок...
Иван Иванович сердито плюнул на песок с высоты двенадцати метров.
- Так нельзя, Иван Иванович. Давайте что-нибудь придумаем.
- Это уж вы придумывайте, товарищ технорук.
- А вы что будете делать, Иван Иванович?
- А я пойду себе на речку. Долго ли - бесовы дети последние четыре крючка загубят. Всю жизнь такая речка снилась. Да пропадите вы и с мостом своим!
Иван Иванович пошел от меня прочь.
Больше, чем я, были поражены намерениями Ивана Ивановича Дылда и Головастик. Увидя, что Иван Иванович тянет из-под крыши теплушки свои удилища, Дылда закричал:
- Позвольте, позвольте! Кто это вам позволил без разрешения наши удочки брать?
- Они уже стали твоими?
- Не моими, а нашими. Странный вопрос!
Дылда вырывал из рук Ивана Ивановича бамбуковые удилища. Тот свирепел и тянул бамбуки к себе; мне едва удалось остановить неравную драку.
Я крикнул:
- Дылда! Ржаву вызывают!
Дылда обратился к своим прямым обязанностям, а Иван Иванович, сгорбленный и, как мне думалось, глубоко обиженный, ушел на реку.
"Ржв... ржв... ржв..." - застрекотал наш аппарат.
Нас вызвал штаб армии:
- Поднята ли ферма?
- Поднята и накачена.
- Стало быть, мост готов?.. Нет? Что это значит?
- Это значит, что ферму надо опустить на место.
- Сколько времени займет работа? Необходимо пропустить через мост в сторону Вишенки бронепоезд. Когда будет опущена ферма?
- При наличии подходящих домкратов опускание заняло бы несколько часов. Путь на ферме подготовлен. Сомкнуть рельсы, убраться - работы всего на две смены, часов двадцать. У нас нет домкратов.
- Где Старчинов?
- Мы потеряли с ним связь. Последний раз говорил из Николаева.
- Через два часа получите приказ. Мост охраняется?
- Да. У нас всего четыре винтовки.
- Здесь штабарм. Разговор окончен. До свидания. Линия свободна.
- Здесь Ржава Правая. Разговор окончен. Линия свободна.
Напрасно я ожидал обещанного приказа. Ток у нас прервался до истечения двухчасового срока: где-то линия, в ту или другую сторону, была обрезана. Наступили тревожные часы. Пришла ночь. Снова встало солнце. На мосту по концам стояли часовые и двое еще внизу около подмостей. Я распорядился никого, кроме меня и Хряща, на мост не пускать, боясь, чтобы нам не подпустили красного петуха. Уверенности в людях у меня не было. Наутро и "бароны" не вышли на работу.
Иван Иванович удил рыбу. Он высмотрел себе удобное местечко. На подмытом речкой Ржавой яре выступала кочкой, вися над рекой, глыба дерна. Иван Иванович сидел на глыбе, свесив ноги, и закидывал удочки далеко-далеко.
Дылда и Головастик с прекращением тока остались без работы. Бездельники больше не соперничали из-за красной фуражки. Они как будто даже примирились с тем, что Иван Иванович присвоил себе свою собственную рыболовную снасть, ловили в речке Ивану Ивановичу мальков штанами для насадки, копали ему червей, по утренней росе наискали ему отличных выползков. Они на что-то надеялись. К ночи Иван Иванович немножко разочаровал мальчишек тем, что отвязал от удилищ лески с последними крючками, смотал лески и припрятал их отдельно от бамбуковых удилищ.
Странно: у Ивана Ивановича не клевало! Он раза два-три вернулся с реки без добычи. Ни я, ни Дылда с Головастиком не понимали, отчего такая неудача. Сам Иван Иванович ворчал:
- Осталось у меня всего на одной леске два крючка. Ой, и крупная ж тут водится щука! Так начисто и объела два крючка. Вот тут изобрели бы мне хороший крючок... Я бы посмотрел, кто способен изобрести хороший английский крючок?
- А может быть, задевы? - сказал я. - Вы бы не дергали, а слазили бы в реку, поискали.
- Что, я не понимаю, где щука, где задев? Благодарение богу, я щук ловил уже в ту пору, когда вас, товарищ технорук, еще и в проекте не было.
Вечером я подслушал, как Дылда с Головастиком совещались:
- Этак он последние два крючка посеет. Надо это дело прекратить.
Не знаю, что они затевали. Ночью Иван Иванович все ворошился и кряхтел на своей койке, но мне не отзывался, когда я его окликал. Мы с ним жили в одной теплушке.
Всю ночь напролет у меня в голове клубились темные мысли все об одном и том же: как опустить ферму без риска, но ничего придумать не мог. К рассвету вместо мыслей началось что-то вроде бреда: я строил мысленно "сверхмощные" домкраты, представлял себе, что на речку Ржаву приплыл из Ингула пятисоттонный плавучий кран и, поддев ферму на крюк, вертит ее в воздухе как хочет. На восходе я заснул на час и, пробудясь, увидел, что Ивана Ивановича на койке нет. Не было на их обычном месте и бамбуковых удилищ.
"Ах, старый хрен! - подумал я. - Ему хоть бы хны!"
Напрасно я прислушивался, не стрекочет ли в соседней теплушке аппарат. Отодвинув дверь теплушки, я печально смотрел на воздвигнутые нами подмостки и на них горбатое пролетное строение моста.
Подняли на двенадцать метров, а опустили всего-навсего на 1855 миллиметров.
У меня созрело решение: пропадай все, будем опускать при наличных средствах. Если ферму поведет, сам под нее лягу - пусть выдавит кишки!
Я вышел из теплушки. Так и есть: сидит Иван Иванович на своей кочке, и одна удочка закинута. Утро тихое. Вода зеркальная. Самый клев. А Хрящ, чтоб ему было пусто, повесил голову на грудь и будто задремал.
Что это я вижу: Дылда и Головастик крадутся под яром к тому месту, где сидит на кочке Хрящ. Ему сверху не видать мальчишек. Наверное, они затеяли над стариком недобрую шутку. Вот уж и мне их не видно... Стоя над берегом реки, я ждал, что будет.
Наш стан еще спит. На береговых устоях маячат часовые. Дылды и Головастика все не видать. Любопытство меня разбирало. Я пробрался к тому месту, где сидел на кочке Иван Иванович. Подкравшись к самому яру, я лег на траву и осторожно заглянул вниз. Там под яром Дылда с Головастиком работали руками, выгребая песок из-под выступа яра, из-под кочки, на которой сидел Иван Иванович; сухой песок легко подавался и без шороха сыпался вниз. Увлечение мальчишек подзадорило меня. Ах, будь что будет!
Вот кочка дрогнула, дерн позади Ивана Ивановича расселся. Мальчишки брызнули в стороны. Кочка поползла вниз, а с ней Иван Иванович. Я кинулся ухватить старика. Было поздно. С шумом земля осела, и вся глыба, не опрокидываясь, сползла в реку. Иван Иванович очнулся и в ужасе озирался. Он сидел на низеньком, маленьком островке, окруженном водой. Островок оседал и расплывался. Удилище плыло по течению. Дылда поспешно разделся и поплыл за бамбуком. Иван Иванович вскочил на ноги и рухнул в воду. Я скатился яром вниз к заплесу, и с моей помощью Иван Иванович, весь вымокший и перепачканный, выбрался на берег. К моему великому удивлению, Иван Иванович весело смеялся и весь сиял.
- Ах, бесовы дети, вот молодцы, вот ребята! Ну и спасибо! Вы видали, как съехала кочка? Видали или нет? Я даже и не почуял... Ну, товарищ технорук, теперь...
- Что теперь?
- Вы слыхали про царя Архимеда?
- Иван Иванович! Архимед не был царем, - поправил я, вглядываясь пристально в сияющее лицо старика.
- А кто же он был?
- Вроде нас с вами, Иван Иванович: инженер.
- Ага, инженер! Ну, это вы инженер, а не я.
- Да вы, Иван Иванович, больше инженер, чем я.
- Пусть, хлопче, будет по-вашему. Пусть будет инженер Архимед. Так это он закричал: "Эврика!" Он? Ну, хлопче, давайте и мы кричать: "Эврика!"
- Эврика! - крикнул я неуверенно за Иваном Ивановичем.
Правду сказать, Иван Иванович Хрящ в эту минуту было довольно похож в своем ликовании на знаменитого ученого древности, когда тот, по преданию, открыл, сидя в ванне, свой знаменитый закон, что тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе ровно столько, сколько весит вытесненная им жидкость. Восхищенный открытием Архимед, как был, нагой, выскочил из ванны и побежал по улицам столичного города Сиракузы с воплем: "Эврика! Эврика! Эврика!"
Приближаясь к Архимеду, Иван Иванович Хрящ начал снимать с себя вымокшую одежду. Мы развесили ее на прибрежных кустах сушиться и, забыв про все - про удочки, про Дылду с Головастиком, про всякую обиду, - сидели и чертили на песке конструкцию сверхмощного домкрата, множили и делили, вычисляя допустимые на песок давления. Конечно, открытие, или, вернее, изобретение Ивана Ивановича Хряща не может ни в какой мере идти в сравнение с открытием Архимеда, но для нас это была именно "эврика". Тут я понял, что в то время, пока я заносился разгоряченной мечтой куда-то в небеса, Иван Иванович, старый практик, смотрел упорно вниз на воду и песок, думая, чем бы заменить домкраты. О рыбной ловле он и не помышлял. Я думал - сон, а то было у него глубокое раздумье. Крушение кочки заставило Ивана Ивановича встрепенуться и вызвало тот внезапный взрыв огненной мысли, то блистательное озарение после долгой и упорной работы мысли, о котором мы знаем из признаний многих великих умов.
Спустя некоторое время Иван Иванович только отмахивался на все мои расспросы о том, как это он додумался. Он говорил:
- Напугали, бесовы дети! Ох, боже ж мой, как напугали! То был на сухом - и вдруг сижу в воде, и бамбук мой плывет!
Позвольте же мне своими словами восстановить течение мыслей, приведших Ивана Ивановича к важному изобретению. Перед его глазами в мыслях были все время вода и песок. Он все время думал о том, чем заменить гидравлический домкрат. В гидравлическом домкрате нагнетается вода, подымает поршень. Если воду выпускать, поршень опускается. Нам не надо было поднимать, а только опускать. Поэтому нам не надо было нагнетательного насоса. Иван Иванович решил заменить в домкрате воду песком. Вода несжимаема, песок - тоже. Вода течет, песок - тоже. Вода равномерно передает давление, песок - тоже.
Конструкцию песочного домкрата вдвоем с Иваном Ивановичем нам было придумать очень нетрудно. Мы построили четыре квадратных сруба, вроде колодезных. Мы рубили их из брусьев в лапу, ласточкиным хвостом, для прочности выпуская остатки. Эти срубы мы поставили меж подферменниками на подферменных площадках по два на каждом конце фермы. Ящики были наполнены сухим просеянным песком. Кое-кто из наших людей, наверное, думал, видя, что сеют песок: вот и инженеры наши пустились искать шергинские червонцы! Но червонцы генерала Шергина нам так и не достались. В полные песком ящики мы поставили четыре поршня, слаженных тоже из дерева. Теперь ферма лежала на этих поршнях, поставленных на песок, насыпанный в срубах. Когда я приказал выбить клинья из-под нижнего пояса фермы, четыреста тонн даже не крякнули, ферма прочно стояла на песке в срубах. Затем мы стали осторожно выгребать песок из срубов через прорубленные в их нижних венцах отверстия со всех четырех сторон. Конечно, в каждый ящик была поставлена миллиметровая рейка, и у каждого стоял наблюдатель, выкрикивая опускание песка в миллиметрах. Я следил за опусканием фермы, Иван Иванович командовал рабочим, как выгребать песок. Ферма опускалась правильно и достаточно плавно, уходя моментами то по оси, то поперек, но не более семи-восьми миллиметров в одну сторону.
- Стоит! - крикнул наблюдатель.
- Легла, - поправил Иван Иванович со своего места.
- Ура! - закричали мы, а за нами все товарищи, бросая вверх шапки.
Ферма легла на опорные подпятники правильно. Опускание заняло всего 227 минут.
У нас не было ни времени, ни средств испытать мост нагрузкой. Вместо того я велел бить по ферме бабой, чтобы послушать, как ферма звучит. Ферма под ударами дрожала и звучала монолитно, хорошо натянутой струной. Того дребезга и звона, какой мы слышим, проезжая в поезде по старому мосту, не было слышно. Мост был хорош. Мы все обнимались и целовались. В это время со станции прибежал Головастик в красной фуражке с криком:
- Товарищ технорук! Прохождение тока! Ржаву зовут. Скорей! Ругаются.
Я побежал к аппарату:
- Здесь Ржава Правая. У аппарата технорук Астахов.
- Здесь штаб армии. У аппарата Горшков. В каком положении работы на мосту?
- Ферма опущена. К ночи мост будет вполне готов для пропуска поездов.
- Благодарю от лица службы, товарищ.
- Служим революции! Честь окончания работ принадлежит Хрящу, моему помощнику. Подробности рапортом.
- Ночью пропустите броневой. Впереди разведка на моторной дрезине. Будьте начеку. До свидания.
День клонился к вечеру. Иван Иванович на мосту покрикивал на рабочих, подгоняя, и все поглядывал на солнце. Время шло к самому клеву. На закате мы всё проверили, прибрались и, вызвав штаб, сообщили, что путь через мост открыт.
Иван Иванович подошел к теплушке с морзом и закричал:
- Эй, который из двух? Дылда? Головастик? Кто свободен от дежурства?
- Я, Иван Иванович, - хрипло отозвался Дылда, осторожно высовываясь из теплушки.
- Довольно сердиться, - сказал Иван Иванович.
- Да мы не сердимся, Иван Иванович.
- Дурень! Не тебе, а мне довольно. Понял?
- Не так чтобы очень!
- Идем на реку. Я тебя научу удить без задевов.
Скоро можно было видеть над рекой сидящими поодаль друг от друга Дылду и Хряща. Они ревниво поглядывали то на свой, то на чужой поплавок и то и дело таскали. Клев был в этот вечер бесподобный.
К вечеру, забыв междуведомственные раздоры, служба пути и служба движения на станции Ржава Правая объединились у котелка с чудесной ухой. Обсасывая сладкие головки разваренной рыбешки, Иван Иванович приговаривал:
- Я ж о такой реке всю жизнь мечтал!
Ночью по мосту через Ржаву прогремел без остановки у нас броневой поезд. А к утру мы услыхали канонаду.
![[]](/img/g/grigorxew_s_t/text_2320/rjavpr02.gif)