Григорьев Аполлон Александрович
О постепенном, но быстром и повсеместном распространении невежества и безграмотности в Российской словесности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. А. Григорьевъ

ПОЛЕМИЧЕСКАЯ СМѢСЬ

______

  

I

о постепенномъ

НО БЫСТРОМЪ И ПОВСЕМѢСТНОМЪ РАСПРОСТРАНЕНIИ НЕВѢЖЕСТВА И БЕЗГРАМОТНОСТИ ВЪ РОССIЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ

(изъ замѣтокъ ненужнаго человѣка) (*)

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/MARCH/polemsm.htm

Время. 1861. N 3.

  
   (*) Хотя мы во многомъ несогласны съ почтеннымъ и къ-сожалѣнiю неизвѣстнымъ намъ авторомъ, мы съ удовольствiемъ однако даемъ мѣсто статьѣ его. Она откровенна, искренна, а ѣдкость ея для многихъ изъ насъ, людей издающихъ и пишущихъ пройдетъ не безслѣдно. Мы же съ своей стороны не раздѣляемъ того тонко-политическаго ученiя, гласящаго, что не для чего посвящать непризванныхъ (т. е. публику) въ закулисныя тайны литературы. Мы вѣримъ въ прямое и здравое чутье массъ и думаемъ, что честно высказанная правда, никогда не повредитъ въ глазахъ читателей ни литературѣ, ни тому уваженiю, которое должна питать къ ней читающая и мыслящая публика, потомучто безъ этого уваженiя не мыслима и сама публика. Ред.
  

Vox in Rama audita est. Rachel plorans filios suos...

   Болѣе четверти столѣтiя "отъ младыхъ ногтей", питаясь крупицами отъ великолѣпной трапезы отечественной словесности и черпая мудрость изъ многоразличныхъ ея источниковъ, начиная съ покойника "Телеграфа" и покойника "Телескопа" до "зеленаго" Наблюдателя, съ его юношески-гегелiанскими замашками и отъ "Зеленаго Наблюдателя" до "Современника" и иныхъ новѣйшихъ органовъ нашего умственнаго развитiя, я конечно имѣлъ достаточно времени и возможности ко многому присмотрѣться.
   "Въ настоящее время, когда"... т. е. въ настоящую чисто-практическую минуту, въ ту великую минуту, когда г. -бовъ каждую статью свою начинаетъ требованiемъ высокаго акта смиренiя со стороны своего читателя; въ ту практическую минуту, когда знанiе, искусство, государственная свобода -- объявляются строго-логическимъ мышленiемъ г. Чернышевскаго, побрякушками передъ высшею идеею матерiальнаго благосостоянiя (матерiальное благосостоянiе вещь хорошая, но зачѣмъ же казенные стулья ломать); въ настоящую -- продолжаю я мой длинный ораторскiй перiодъ -- минуту, когда даже и самые осторожные, -- бывало слишкомъ острожные, мыслители, какъ почтенный критикъ "ветхихъ денми" "Отечественныхъ Записокъ", покушаются перескочить бездну, отдѣляющую ихъ отъ новѣйшихъ и, стало быть, самыхъ близкихъ къ истинѣ мыслителей и приносятъ самоновѣйшему мышленiю идоложертвенную требу, чѣмъ же? -- лишая народнаго значенiя Пушкина; въ настоящую, наконецъ высшую минуту нашего умственнаго развитiя, я смиренно причисляю себя и многихъ, столь же отсталыхъ какъ я моихъ товарищей къ числу "ненужныхъ", совершенно ненужныхъ людей.
   И это -- безъ малѣйшей иронiи, безъ малѣйшей гордости смиренiя, безъ малѣйшаго даже желанiя порисоваться своей "ненужностью". Знаю, что немногiе изъ собратiй моихъ раздѣлятъ со мною это смиренiе безъ иронiи и затаенной гордости; знаю, что не одинъ, еще могучiй можетъ быть, голосъ раздастся за "ненужныхъ" людей... Но увы! и такой голосъ можетъ подняться только за то, что были когда-то нужны "ненужные" люди, ненужные "въ настоящее время, когда..."
   Увы! Голоса "ненужныхъ" людей, болѣе или менѣе сильные, болѣе или менѣе даровитые, могутъ имѣть теперь только историческое значенiе, да пожалуй еще, значенiе отрицательное, критическое...
   Въ отношенiи къ настоящему времени, мы "ненужные люди" поневолѣ, по самой натурѣ нашей -- скептики и стало-быть критики. Мы поневолѣ видимъ только его промахи, замѣчаемъ только темныя пятна въ его свѣтилахъ, поражаемся только пробѣлами въ его глубокихъ безднахъ... И это въ насъ, "ненужныхъ" людяхъ, вовсе даже не болѣзнь, которая называется ambition rentrêe, а простое логическое послѣдствiе нашего умственнаго и нравственнаго развитiя.
   Прежде всего въ насъ, "ненужныхъ" людяхъ, при глубокомъ сочувствiи къ прогрессу, укоренена до неизлѣчимости безотраднѣйшая вѣра въ безконечность прогресса, и вслѣдствiе этой вѣры -- печальное убѣжденiе въ томъ, что душа человѣческая съ ея многоразличными струнами, остается и останется всегда одинакова; что никогда ни луна не соединится съ землею, какъ надѣялся Фурье, ни разнообразныя краски народностей и личностей не сольются въ общую, сплошную, здоровую и однообразную массу человѣчества, ни страсти человѣческiя не выродятся въ матеметически-опредѣленныя и свободно-удовлетворяемыя потребности, -- ни искусство, этотъ вѣчный гимнъ и вѣчный вопль человѣческой души, не изсякнетъ и не исчезнетъ... Если вы хотите, мы, ненужные люди, -- даже и довольны нашей безотрадной вѣрою, нашимъ печальнымъ убѣжденiемъ: но во всякомъ случаѣ эта вѣра и это убѣжденiе, лишаютъ насъ возможности вѣрить въ утѣшительныя теорiи г. Чернышевскаго и предпочитать вмѣстѣ съ нимъ яблоко настоящее яблоку нарисованному, и красавицу живую красавицѣ писанной: лишаютъ насъ возможности совершать акты смиренiя, требуемые г. -бовымъ отъ его читателей.
   А отъ этого, согласитесь, и я и другiе мои собратiя остаемся въ потерѣ, весьма и весьма значительной. Ужь одно то напримѣръ, государи мои! что мы не можемъ вѣрить такъ пламенно, какъ адепты г. Чернышевскаго и -бова (въ крѣпости вѣры самихъ этихъ глубокихъ мыслителей мы крѣпко сомнѣваемся) въ того великаго поэта, "которому только обстоятельства, какъ сказано въ ихъ писанiяхъ, помѣшали получить въ литературѣ нашей значенiе гораздо бóльшее, чѣмъ Пушкинъ и Лермонтовъ"; а вѣдь вѣра -- счастiе! Мы, съ другой стороны, огорчаемся до глубины души, когда альбомными побрякушками называютъ вещи Пушкина, которыми всѣ мы нѣкогда душевно жили и доселѣ еще жить способны: а вѣдь огорченiя кровь портятъ! Правда, что бóльшая часть изъ "ненужныхъ" людей, не доводитъ своего огорченiя до предѣловъ крайнихъ и вредоносныхъ для благосостоянiя собственной ихъ особы. Правда, что бóльшею частью, всѣ отсталые, "ненужные" люди, при какой-либо сильной выходкѣ самоновѣйшей мудрости, ограничиваются тѣмъ, что соберутся, покачаютъ задумчиво своими, уже сѣдѣющими и по бòльшей части увѣнчанными большимъ или малымъ вѣнцомъ, головами; дойдутъ пожалуй до нѣкотораго паѳоса озлобленiя, до рѣшимости возстать наконецъ всей послѣдней энергiей на замашки ярыхъ витязей, поклянутся пожалуй въ порывѣ негодованiя разорвать всякiя умственныя и нравственныя сношенiя съ современною мудростью, -- да такъ и останутся "при своемъ желанiи и при своемъ собственномъ интересѣ", какъ выражаются карточныя гадальщицы.
   Это впрочемъ главнымъ образомъ отъ того, что бóльшая часть изъ "ненужныхъ" людей, уже нѣкоторымъ образомъ увѣнчанные (laureati), стало-быть, состоящiе на покоѣ.
   Не имѣя высокаго счастiя принадлежать къ числу моихъ "увѣнчанныхъ" старшихъ собратiй, я маленькiй ненужный человѣкъ, рѣшаюсь, какъ sentinelle perdue, повиноваться своему, въ настоящую минуту отрицательному, скептическому назначенiю, принять на себя роль Зоила въ отношенiи къ новымъ нашимъ Гомерамъ, отмѣчать по временамъ "несообразные" глаголы медоточивыхъ устъ ихъ, роль неблагодарную, роль даже опасную, но тѣмъ не менѣе полезную. "Большою полезностью" (grande utilitê) -- выражаясь техническимъ языкомъ закулиснаго мiра, я не имѣю поползновенiя быть, -- но быть даже и простою "полезностью" -- все-таки какое-нибудь назначенiе для "ненужнаго" человѣка.
  

______

  
   Изъ довольно откровеннаго (отдаю себѣ въ этомъ случаѣ полную справедливость) заглавiя моей первой попытки, современная мудрость уже можетъ усмотрѣть, что я имѣю цѣли весьма дерзновенныя и даже въ нѣкоторомъ родѣ неблагопристойныя: не въ томъ конечно смыслѣ, чтобы я съ разу заявлялъ себя, какъ покойникъ Измайловъ "писателемъ не для дамъ" -- до дамъ мнѣ рѣшительно никакого нѣтъ дѣла... Неблагопристойны могутъ показаться цѣли мои въ отношенiи къ россiйской словесности, на горизонтѣ коей возсiяли въ послѣднiя времена, столь яркiя и руководящiя свѣтила, разливающiя на юное поколѣнiе столь лучезарное сiянiе знанiй и мудрости, -- что кромѣ ихъ, этихъ лучезарныхъ свѣтилъ, означенное юное поколѣнiе никакихъ другихъ не видитъ, да и видѣть не хочетъ.
   Съ этого-то именно пункта мнѣ и да будетъ позволено начать свои плачевныя рапсодiи.
   Пунктъ же этотъ позволю ужь я самъ себѣ выразить въ слѣдующемъ, хотя и нѣсколько рѣзкомъ, но тѣмъ не менѣе довольно справедливомъ, судя по фактамъ, положенiи, а именно:
   Умственное развитiе наше есть Сатурнъ, постоянно пожирающiй чадъ своихъ, по мѣрѣ ихъ рожденiя. Все, что сдѣлано вчера, а тѣмъ паче третьяго дня, мы уже забыли сегодня и подаемъ большiя надежды, что сдѣланное нами сегодня рѣшительно зачеркнемъ завтра и не только зачеркнемъ, а подъ веселую руку даже и оплюемъ.
   Въ этомъ случаѣ, мы дѣйствительно люди прогресса въ самомъ крайнемъ и слѣпомъ его опредѣленiи, т. е. люди послѣдней минуты. Передъ нами все, даже истинно высокое и великое проходило, проходитъ и вѣроятно долго еще будетъ проходить, не оставляя по себѣ никакихъ слѣдовъ.
   Прежде чѣмъ коснуться частныхъ фактовъ, которыми я тотчасъ же могъ бы нагляднѣйшимъ образомъ подтвердить мое рѣзкое положенiе, позвольте мнѣ основательно заняться однимъ общимъ, крупнымъ фактомъ, -- хорошимъ или дурнымъ, это какъ вамъ будетъ угодно его признать, но во всякомъ случаѣ -- несомнѣннымъ, а именно: повсемѣстнымъ упадкомъ общаго человѣческаго образованiя, упадкомъ совершившимся чрезвычайно, до неожиданности быстро, въ теченiе какихъ-нибудь десяти или много-много пятнадцати лѣтъ. Упадокъ же образованiя, на языкѣ не совсѣмъ вѣжливомъ, но точномъ въ своей простотѣ, называется, какъ вамъ конечно не безызвѣстно -- невѣжествомъ.
   Эпоха нашего умственнаго развитiя отъ Карамзина до смерти Пушкина, можетъ быть названа эпохою широкаго, всесторонняго, энциклопедическаго, хотя и крайне поверхностнаго образованiя.
   Мы тогда воспитывались (изъ вторыхъ впрочемъ и притомъ изъ французскихъ рукъ) на древности, на древней исторiи, даже на древней поэзiи, хотя только очень немногiе избранные были способны понимать настоящую поэзiю этой поэзiи и питаться историческимъ духомъ древности, а бòльшая часть развивались, какъ легкiй, но общiй представитель того племени, Онѣгинъ, т. е.
  
   Онъ рыться не имѣлъ охоты
   Въ хронологической пыли,
   Но дней минувшихъ анекдоты,
   Отъ Ромула до нашихъ дней
   Хранилъ онъ въ памяти своей...
  
   Я конечно не стану васъ убѣждать, что въ этомъ образованiи была хороша его поверхностность, но вѣдь и вы конечно не станете убѣждать меня, что въ немъ была нехороша его всесторонность, его человѣчность, начинавшаяся какъ и слѣдуетъ, ознакомленiемъ человѣка съ древностью, хоть по книгѣ Бартелеми: "Путешествiе младаго Анахарсиса" -- ознакомленiемъ съ завѣщанными древностью великими сокровищами, хоть только по имени или по французскимъ подражанiямъ, -- ознакомленiемъ съ ея доблестями, хоть бы даже по старику Ролленю... Не говорю уже о томъ, что такъ знакомились съ древностью только Онѣгины, что въ эпоху, давшую талантъ Гнѣдича, трудолюбiе Мартынова, -- не безъ основанiй можно подозрѣвать и болѣе серьёзную сторону знакомства съ древностью во многихъ.
   Что касается до мышленiя, искусства, жизни средняго и новаго европейскаго человѣчества, то мы, -- я говорю про образованныхъ вполнѣ людей, и преимущественно, про классъ писавшiй и поучавшiй другiе классы, -- были съ ними знакомы столько же, сколько вся тогдашняя Европа была знакома съ своимъ прошедшимъ и настоящимъ. По нашей переимчивости и по нашей удивительной способности отрицаться отъ своей собственной жизни въ пользу всякой чужой, способности, которая и теперь за нами осталась неотъемлемо, только sub alia forma, мы доводимъ дѣло нашего гуманизма и европеизма даже до педантства. Недаромъ даже Онѣгинъ былъ
  
   ............по мнѣнью многихъ
   Судей рѣшительныхъ и строгихъ,
   Ученый малый, но педантъ.
   Потомучто даже Онѣгинъ и тотъ
   ...зналъ довольно по латыни,
   Чтобъ эпиграфы разбирать,
   Потолковать объ Ювеналѣ,
   Въ концѣ письма поставить: vale!
   Да помнилъ хоть не безъ грѣха,
   Изъ Энеиды два стиха.
  
   Потомучто даже и въ воспитанiе Онѣгина, этого, повторяю, легкаго, но общаго и типическаго представителя эпохи, гуманизмъ залегъ, какъ нѣчто обязательное.
   Опять-таки не подумайте пожалуйста, чтобы я восторгался поверхностностью образованiя онѣгинской эпохи. Во-первыхъ, -- на столько вы конечно допустите во мнѣ, "ненужномъ" человѣкѣ, здраваго смысла, чтобы не восторгаться нагло вздоромъ, а во вторыхъ -- я, "ненужный" человѣкъ, принадлежу моимъ умственнымъ развитiемъ къ иной полосѣ, къ эпохѣ гордаго и туманнаго глубокомыслiя; я, съ "гордостью страданья" свойственной моей эпохѣ, имѣю право сказать, какъ Гамлетъ Щигровскаго уѣзда: "Я Гёте наизусть знаю, я Гегеля изучалъ, милостивые государи!" Стало-быть, восторгаться мнѣ энциклопедизмомъ онѣгинской эпохи, даже и по эгоизму -- не изъ чего. Я такъ только отмѣчаю фактъ.
   Гуманизмъ и энциклопедизмъ, началъ я говорить, доводили мы до педантства, главнымъ образомъ изъ боязни показаться не европейцами.
   Малѣйшiй недостатокъ въ знанiи древней или обще-европейской жизни и литературы; ошибка въ имени какого-либо, даже не первокласснаго европейскаго дѣятеля или писателя, и тѣмъ болѣе, незнанiе какого-либо изъ нихъ, хотя бы по имени, -- считались тогда невѣжествомъ. Попробовалъ бы тогда кто-нибудь изъ литераторовъ не знать имени и хоть перечня сочиненiй какого-нибудь, не говорю ужь Реньяра, не говорю даже Детуша (французскихъ комиковъ, позволю я себѣ прибавить, чтобы не поставить въ затрудненiе новаго пишущаго поколѣнiя), а какого-нибудь La Chaussêe, какого-нибудь Lanoue! Попробовалъ бы кто-нибудь изъ пишущей братiи, не знать какой-либо анекдотической черты изъ древней или новой, преимущественно конечно французской исторiи, -- его заклевали бы, буквально заклевали бы тогдашнiе литераторы! Стоитъ только припомнить, какъ даровитому самоучкѣ Полевому досталось за незначительнѣйшiй промахъ и съ какимъ скандаломъ проводили его по всѣмъ тогдашнимъ журналамъ съ его "Грипусье".
   Подъ влiянiемъ Жуковскаго, подъ влiянiемъ Пушкина, подъ влiянiемъ даже жадно усвоявшаго, или лучше сказать хватавшаго на лету образованiе Полеваго и наконецъ подъ влiянiемъ серьёзныхъ мыслителей, каковы были Надеждинъ, Кирѣевскiй и другiе литераторы въ Москвѣ, Одоевскiй въ Петербургѣ, -- къ массѣ нашихъ гуманныхъ свѣденiй, почерпнутыхъ изъ французскихъ источниковъ, -- присоединялись постепенно масса англiйская и масса нѣмецкая. Какъ та, такъ и другая, конечно немногими усвоялись внутренне, но зато всѣми хватались на лету, какъ Полевымъ и для всѣхъ образованныхъ, и въ особенности пишущихъ людей, становились обязательными. Я не говорю о томъ, что истинно, въ полномъ смыслѣ образованные изъ нашихъ литераторовъ тогдашнихъ Кирѣевскiй, Хомяковъ, Одоевскiй, Надеждинъ, Погодинъ и нѣкоторые другiе, -- многосторонностью образованiя и даже глубиной учености, стояли въ уровень со всѣми тогдашними европейскими писателями и мыслителями. Нѣтъ! я говорю о массѣ образованнаго и вообще пишущаго класса, говорю о томъ фактѣ, что общее гуманное образованiе было тогда для этого класса обязательно, и что отсутствiе общаго образованiя было казнимо безпощадно, какъ только оно выказывалось, хотя бы даже въ мелочахъ.
   Опять позвольте оговориться. Мнѣ, маленькому "ненужному" человѣку, шагу нельзя ступить безъ оговорокъ, "въ настоящую минуту, когда"...
   Въ этомъ педантствѣ гуманизма, была своя нехорошая сторона. Обязанные знать все чужое, зная это чужое часто только по имени и по наслышкѣ, -- мы ровно ничего не знали своего. Но не забудьте, что самые жаркiе, самые исключительные ревнители и поборники "своего" славянофилы, по развитiю и образованiю своему совершенно принадлежали къ этой эпохѣ, не хотѣвшей знать ничего своего и поставлявшей обязательнымъ знанiе всего чужого.
   Ну-съ! Теперь, отъ этихъ фактовъ одной изъ эпохъ нашего прошедшаго, позвольте перейдти къ нашему блистательному настоящему.
  

_______

  
   Если я скажу на первый разъ, что общее, гуманное, энциклопедическое образованiе нѣсколько поупало, сравнительно съ эпохою предшествовавшею, то въ этомъ, я надѣюсь, никто со мной спорить не станетъ. Раздадутся только голоса противъ значенiя поверхностнаго, энциклопедическаго образованiя бывалыхъ годовъ, въ обличенiе его безплодности и т. д., и въ этихъ голосахъ будетъ безъ всякаго сомнѣнiя много весьма справедливаго. Главное же справедливое будетъ заключаться въ томъ, о чемъ уже мною упомянуто; т. е. въ томъ, что зная тогда много лишняго чужого, мы рѣшительно не знали ничего своего, ни нашего быта, ни нашей исторiи, ни нашихъ преданiй. Напротивъ, мы считали тогда какимъ-то шикомъ не знать ничего своего и всего своего чуждаться.
   И если бы наша эпоха, въ замѣну поверхностнаго энциклопедизма, въ замѣну на лету нахватанныхъ свѣденiй, отличалась повсемѣстнымъ и глубокимъ знанiемъ своего, она имѣла бы огромное значенiе въ нашемъ умственномъ развитiи, какъ естественная и необходимая реакцiя самобытности, народности, противъ подражательности и пустого космополитизма.
   Къ сожалѣнiю, глубокаго знанiя "своего" незамѣтно какъ-то въ молодыхъ поколѣнiяхъ, за исключенiемъ нѣсколькихъ личностей, обрекшихъ себя на трудъ и изученiе.
   "Своимъ" зовется въ настоящую эпоху только сегоднишнее, а все вчерашнее -- и тѣмъ болѣе третьягоднишнее, хотя бы вчерашнее было Гоголь, а третьягоднишнее -- Пушкинъ, положительно пропадаетъ безъ слѣдовъ и вѣдь пропадаетъ, или лучше сказать, кладется подъ спудъ вовсе не потому, чтобы оно само по себѣ было безсильно, само по себѣ неспособно оставить глубокiе слѣды въ общественномъ развитiи...
   Говорю вамъ, что вчерашнее -- Гоголь, а третьягоднишнее -- Пушкинъ!
   А между тѣмъ, и тотъ и другой, какъ будто служили только подмостками для сооруженiя великолѣпныхъ храмовъ настоящей эпохи! Великолѣпные храмы сооружены, напримѣръ, и тѣмъ великимъ поэтомъ "которому только обстоятельства (какiя право досадныя эти обстоятельства!) помѣшали въ литературѣ нашей получить значенiе выше Пушкина и Лермонтова" и великимъ романистомъ, казнившимъ нашу Обломовщину и иными. Ненужныя же подмостки сняты -- зачѣмъ ихъ!
   Оно такъ и быть должно, если вѣра въ прогрессъ есть вѣра въ послѣднюю минуту, но, милостивые государи мои, господа "нужные" люди, я "ненужный" человѣкъ, покушаюсь въ этомъ случаѣ сдѣлать вамъ appel à la pudeur!
   При чемъ же вы насъ наконецъ оставили?
   Неужели же, не въ шутку, при великомъ поэтѣ, "которому обстоятельства"... и т. д., котораго энергическiй талантъ признаемъ и мы "ненужные" люди -- только не въ такой мѣрѣ и степени какъ вы, да при великомъ романистѣ Обломовщины?.. А вѣдь вы, господа "нужные" люди, рѣшительно при сихъ только свѣтилахъ оставили "неопытное" младое поколѣнiе!
   Знаете ли вы, что часть этого "младого" поколѣнiя весьма плохо знакома съ Пушкинымъ, потомучто съ гимназической скамьи упивалась только пѣснопѣнiями о "Ванькѣ ражемъ" и о "купцѣ, у коего украденъ былъ калачъ"; а другая, позднѣйшая, стало быть еще современнѣйшая часть этого "младого" поколѣнiя, плохо читала даже и Гоголя, замѣнивши его г. Щедринымъ и иными обличителями. Право такъ!
   А ужь что касается до дѣятелей нашей до-пушкинской эпохи, до Жуковскаго напримѣръ, котораго имя какъ будто кануло въ воду въ нашей литературѣ, до Карамзина, то эти писатели извѣстны нашему "младому" поколѣнiю только по хрестоматiи г. Галахова. Золотая книга! Безъ нея совсѣмъ пропали бы въ нашей россiйской словесности имена Жуковскаго, Карамзина, Дмитрiева, Батюшкова и т. д. Тѣже изъ писателей нашихъ, которые въ хрестоматiи г. Галахова не существуютъ даже и заклейменные звѣздочкой, выучиваются разъ поименно къ окончательному гимназическому или къ вступительному университетскому экзамену и за тѣмъ забываются навсегда.
   Знакомства съ древнею нашею письменностью, съ до-петровскимъ нашимъ бытомъ, т. е. опять таки, знакомства, сколько-нибудь повсемѣстно распространеннаго, въ нашей эпохѣ тоже какъ-то незамѣтно.
   Знакомы мы въ настоящую минуту только преимущественно съ г. Некрасовымъ, съ г. Гончаровымъ, съ г. Щедринымъ и съ пророкомъ ихъ г. -бовымъ, отчасти, по старой памяти и по привычкѣ съ Тургеневымъ и отчасти же съ Островскимъ, да и то съ весьма недавняго времени и притомъ, благодаря г. -бову, благодаря его ловкому, хотя и явно лукавому маневру обратить Островскаго въ отрицательнаго писателя, въ обличителя самодурства. До разъясненiй же г. -бова, къ Островскому, не смотря на весь великiй его талантъ, "младое" поколѣнiе оставалось какъ-то холодно, чтобы не сказать равнодушно.
   Что касается до знакомства и сближенiя съ народнымъ бытомъ, то ни явленiе такого великаго художника, какъ Островскiй и такихъ произведенiй, какъ нѣкоторыя изъ произведенiй Писемскаго, ни изданiя доселѣ подъ спудомъ обрѣтавшихся источниковъ, ни ученыя разработки, часто, какъ напримѣръ Буслаевскiя, обильныя многосторонними результатами, не доказываютъ ничего въ пользу повсемѣстнаго распространенiя знакомства съ народнымъ бытомъ въ нашу эпоху. Можно сказать безъ малѣйшей гиперболы, что бóльшая часть нашего пишущаго, т. е. поучающаго класса, точно также разобщена съ народною жизнью, какъ и въ былую эпоху и этимъ только могутъ быть объяснены тѣ странные промахи, въ которые впадаютъ нѣкоторые изъ пишущихъ и поучающихъ въ наше время. Въ 1852 году, въ предисловiи къ нѣсколькимъ пѣснямъ изданнымъ въ третьемъ "Московскомъ Сборникѣ", Хомяковъ, въ лирическомъ увлеченiи писалъ: "Поется старо-русская пѣсня, сказывается старо-русская сказка -- и мы чувствуемъ въ ней нашу, вѣчно-живущую струю..." Но вѣдь нѣчто, совершенно иное происходитъ теперь въ нашемъ литературномъ мiрѣ. При раскрытiи какихъ-либо новыхъ сторонъ нашей народной жизни въ пѣснѣ ли, въ сказкѣ ли, въ письменномъ ли историческомъ памятникѣ, съ большею частью нашей мыслящей, пишущей и поучающей братiи, совершается какое-то, съ позволенiя сказать, ошеломленiе. За примѣрами ходить недалеко. Пѣсни, переданныя въ "Отечественныя Записки" г. Якушкинымъ, сказки, собранныя г. Аѳанасьевымъ, разсказы о народѣ настоящихъ знатоковъ народнаго быта, гг. Максимова, Потѣхина, Якушкина, -- новизною своею такъ подѣйствовали на добросовѣстное, но чисто-кабинетное мышленiе почтеннаго и всегда очень осторожнаго и умѣреннаго критика "Отечественныхъ Записокъ", что онъ "ничто же сумняся" принесъ новооткрытому имъ мiру въ жертву... бездѣлицу: народное значенiе Пушкина, основавши свои выводы главнымъ образомъ на томъ обстоятельствѣ, что Пушкинъ мало распространенъ въ народѣ и совершенно позабывши, что въ народѣ, вообще малограмотномъ, трудно было распространиться Пушкину, что для рѣшенiя этого вопроса, надобно, по крайней мѣрѣ, подождать слѣдствiй распространенiя грамотности. Пушкинъ мало знакомъ теперь и образованному "младому" поколѣнiю, да что же изъ этого слѣдуетъ? Не Пушкинъ же виноватъ, что пряныя яства новѣйшей поэзiи, приправленныя всякими возбудительными спецiами, отбили у "младого" поколѣнiя вкусъ къ простой и естественной пищѣ. Я вамъ говорю, и говорю право безъ особеннаго преувеличенiя, что даже съ Гоголемъ, не смотря на всю соль и отрицательную силу таланта этого писателя, "младое" поколѣнiе мало знакомо, по крайней мѣрѣ гораздо меньше, чѣмъ съ произведенiями г. Щедрина. Не думайте Бога ради, чтобы въ г. Некрасовѣ, даже въ г. Щедринѣ, я отрицалъ талантъ, даже высокую степень таланта: но неужели же гг. Некрасовъ и Щедринъ болѣе народные писатели, чѣмъ Пушкинъ и Гоголь, потомучто больше распространены теперь въ читающей публикѣ? Не думайте также, чтобы самихъ гг. Некрасова и Щедрина винилъ я въ томъ, что пряными яствами отбитъ вкусъ къ простому и истинно прекрасному. Если я и виню кого-либо, -- то пророковъ и адептовъ...
   Да и то впрочемъ нѣтъ! Беззлобный "ненужный" человѣкъ, я никого не виню, я хочу только засвидѣтельствовать факты нашего времени...
   Дѣло въ томъ, что мы теперь все забыли, кромѣ нынѣшняго дня, все -- и свое и чужое, что мы не знаемъ ничего кромѣ нынѣшняго дня, ни своего, ни чужого, ни глубоко, ни поверхностно.

_______

   Я началъ осторожно съ того, что общее образованiе нѣсколько поупало въ нашу эпоху, а вѣдь можно сказать хоть и рѣзко, но справедливо, что оно совершенно упало и притомъ упало не въ читающемъ только, а въ пишущемъ и поучающемъ классѣ... Примѣровъ не оберешься.
   Я могъ бы указать вамъ на изслѣдователей миѳовъ, созидавшихъ нашу миѳологiю по идеямъ Якова Гримма о Германской миѳологiи и обличенныхъ въ незнанiи Гримма по незнанiю того языка, на которомъ Гриммъ писалъ;
   На изслѣдователей нашей древней торговли, скандально уличенныхъ же въ незнанiи языка византiйскихъ источниковъ, которыми они подтверждали свои глубокомысленныя изслѣдованiя;
   На знатоковъ англiйской литературы, признанныхъ англомановъ, смѣшивавшихъ Бенъ-Джонсона съ докторомъ Джонсономъ;
   На мирандольскiй пикъ (Пикъ де ла Мирандола), на церковь святаго Этьенна въ Вѣнѣ и другiя дивныя мѣстности (въ переводѣ на россiйскiй языкъ Зандовой Консуэло), на бiографiю весьма малоизвѣстнаго писателя Шиллера, наполненную Фредериками Шиллерами, Миннами де Баригельмъ и другими подобными диковинками; на смѣшенiе писателя Юстинуса Кернера съ Теодоромъ Кернеромъ и на обруганiе перваго за послѣдняго и т. д. и т. д.
   Цѣлыя страницы можно было бы для любителей литературныхъ скандаловъ наполнить грубѣйшими промахами въ отношенiи къ европейской литературѣ и европейской исторiи, какими изобиловали наши журналы и большiе, и малые, и старые, и нововозникшiе, въ теченiе послѣднихъ десяти лѣтъ, за исключенiемъ разумѣется строгихъ пуристовъ, представителей бывалаго образованiя, "Русской Бесѣды" и "Русскаго Вѣстника."
   А вѣдь журналы наши были въ теченiе не то что десяти, но двадцати-пяти лѣтъ -- источниками образованiя для нашей публики.
   Ясное дѣло, что редакцiи ихъ не были достаточно приготовлены литературно, чтобы достойно называться редакцiями или исполняли дѣло свое съ чисто "россiйскимъ" неряшествомъ. Главнымъ образомъ, они били только на интересы послѣдней минуты, а обо всѣхъ остальныхъ обязанностяхъ нисколько не заботились. Многiе же изъ нихъ, просто на просто занимались "битьемъ по карманамъ", употребляя циническое, но мѣткое выраженiе покойнаго Сеньковскаго.
   И такъ, энциклопедизмъ, хотя и поверхностный бывалаго времени, замѣнился въ наше время замѣчательнымъ невѣжествомъ и замѣчательнымъ же равнодушiемъ къ какому бы то ни было невѣжеству. Всякiй интересъ къ европейской литературѣ и къ европейской исторiи исчезъ въ публикѣ, оставшись только въ университетахъ и спецiалистахъ.
   Въ самыхъ университетахъ ознакомленiе съ гуманными науками потеряло свой прежнiй, общiй охватывавшiй всю науку характеръ, а получило характеръ частный, монографическiй, характеръ подробнаго ознакомленiя съ частями науки и съ учонымъ методомъ разработки, что очень хорошо въ повсемѣстно и классически образованной Германiи и очень выгодно для преподавателей какъ учоныхъ, -- но едва ли полезно такъ для слушателей, которые бóльшею частью, доселѣ еще по старой памяти
  
   .......учились понемногу
   Чему-нибудь и какъ-нибудь,
  
   какъ по необходимости сжатое, но по возможности цѣльное изложенiе недавняго бывалаго времени, эпохи Грановскихъ, Рѣдкиныхъ, Рулье и т. д.
   Не думайте, сдѣлайте милость, господа "нужные" люди, чтобы я вопiялъ на сильное развитiе спецiализма въ знанiяхъ... Я вопiю только и конечно въ пустынѣ, на развитiе его во вредъ полнотѣ и цѣльности гуманнаго образованiя, вопiю на то, что отсутствiе этого общаго гуманнаго образованiя, не вознаграждается пока еще ничѣмъ въ нашемъ умственномъ и нравственномъ развитiи...
   Знанiе, хотя и по наслышкѣ, явленiя европейской жизни и литературы, обязательное для всѣхъ образованныхъ, и тѣмъ болѣе пишущихъ людей въ прежнюю эпоху, приносило нерѣдко значительные результаты, ибо не вовсѣхъ же было оно знанiемъ только по наслышкѣ. Имена великихъ дѣятелей европейской мысли и жизни, носившiяся тогда въ воздухѣ, звучавшiя въ ушахъ каждаго читателя, иногда вѣдь будили же интересъ и до ближайшаго, непосредственнаго съ ними знакомства. Поверхностныя журнальныя статьи о нихъ, неизбѣжныя въ каждой книжкѣ тогдашнихъ журналовъ, все-таки что-нибудь сообщали о ихъ дѣятельности и это сообщаемое становилось нашимъ капиталомъ и капиталъ этотъ нерѣдко у многихъ приносилъ проценты... Въ наше же время статьи подобнаго рода, если онѣ не приправлены какими-либо пряностями, остаются въ журналахъ неразрѣзанными.
  

_______

  
   Эпоху поверхностнаго энциклопедизма смѣнила у насъ съ 1836 года другая эпоха, которую можно назвать философскою, или по крайней мѣрѣ, эпохою философскаго броженiя. Она еще такъ свѣжа въ памяти многихъ, что говорить о ней пространно -- незачѣмъ. Дѣятельность Кирѣевскаго, Надеждина, Хомякова, Станкевича, пламенная пропаганда Бѣлинскаго, безпощадный анализъ писемъ о диллетантизмѣ и писемъ объ изученiи природы, возвышенная рѣчь Грановскаго -- еще какъ будто и до сихъ поръ не отзвучали для насъ.
   Пусть въ эту эпоху мы часто шарлатанили, пусть не разъ глубокомысленно трактовали мы о миѳѣ Прометея и другихъ подобныхъ, "вызывающихъ на размышленiе" предметахъ, цѣликомъ переводя изъ "Deutsche Jahrbücher"; пусть ни одна, самая простая мысль не проходила тогда безъ извѣстныхъ туманныхъ формъ; но поколѣнiе Бельтовыхъ и Рудиныхъ само мыслило серьёзно и мучительно, и учило Лежневыхъ мыслить... Въ этомъ, я думаю, едва ли можетъ быть какое сомнѣнiе.
   Глубокое и вѣками купленное мышленiе Германiи, это смѣлое мышленiе, стремившееся постоянно, въ лицѣ своихъ великихъ представителей -- Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля, захватить цѣлость мiровой жизни, вывести ее всю изъ одного принципа, -- это мышленiе, разъединенное съ жизнью у самихъ мыслителей Германiи, въ насъ находило себѣ и жрецовъ и вмѣстѣ жертвы...
   Зная немного, но зная за то съ фанатическою вѣрою то, что знали, Рудины и Бельтовы прямо и непосредственно вносили въ жизнь убѣжденiя, не останавливаясь въ процессахъ своего внутренняго мiра ни передъ какими переворотами, ни передъ чѣмъ условнымъ... Да: они смѣло входили въ жизнь
  
   ......съ прекраснымъ упованьемъ,
   Съ желаньемъ истины, добра желаньемъ...
  
   Они всѣ, одни конечно болѣе, другiе менѣе, вѣдали по многимъ душевнымъ опытамъ тяжкiя страданiя мысли...
  
   Мысль, мысль! какъ страшно мнѣ теперь твое движенье,
   Страшна твоя борьба,
   Грознѣй небесныхъ бурь несешь ты разрушенье,
   Неумолима какъ сама судьба.
   Отъ старыхъ истинъ я отрекся правды ради,
   Для призраковъ давно я заперъ дверь...
   Листъ за листомъ я рвалъ завѣтныя тетради
   И все и все изорвано теперь!
  
   Но они же вѣдали и минуты того гордаго торжества мысли, когда имъ, какъ поэту "Монологовъ" становился не страшенъ Мефистофель.
   Припомните, какимъ упоенiемъ мысли дышатъ девять частей сочиненiй Бѣлинскаго, который только уже съ половины сороковыхъ годовъ становится болѣе публицистомъ, чѣмъ философомъ, чтобы понять эту эпоху.
   И между тѣмъ эта эпоха тревожнаго броженiя мысли пропала для настоящаго времени безслѣдно. Слѣды ея обнаружатся еще можетъ быть послѣ, но покамѣсть, нѣтъ никакого сомнѣнiя, что мы или занимаемся перетряскою вопросовъ, о которыхъ уже писалъ и много писалъ Бѣлинскiй, или умиленно услаждаемся резонерствомъ г. -бова, не требующимъ отъ читателя никакого мышленiя, даже и не желающимъ будить въ немъ ихъ собственнаго мышленiя; теорiями г. Чернышевскаго -- тоже доступными всѣмъ и каждому, какъ чисто отрицательныя или грубо положительныя; ясными философскими статьями, которыя ясны потому, что не ищутъ всеохватывающаго начала жизни. Манiей ли позитивизма, манiей ли бенекiанизма заражаются наши современные, даже и даровитые мыслители, стемленiя ихъ равно не переходятъ изъ области мысли въ жизнь, равно не дѣйствуютъ на цѣльность природы человѣка по той простой причинѣ, что дѣйствовать цѣльно могутъ только философiя и искусство, вещи сами по себѣ цѣльныя...
   Почастный анализъ заступилъ мѣсто стремленiй къ синтезу въ поучающемъ классѣ, а въ классѣ читающемъ и слушающемъ замѣтно совершенное отсутствiе работы мысли. Въ самыхъ впечатлительныхъ натурахъ, вмѣсто прежняго фанатизма вѣры или фанатизма безвѣрiя, развился дешевый и легкiй скептицизмъ... Да и зачѣмъ мыслить?.. Г. Чернышевскiй такъ убѣдительно доказываетъ, что въ исторической жизни народовъ, все -- вздоръ, кромѣ матерiальнаго благосостоянiя; г. -бовъ такъ ясно видитъ повсюду одну глупость и подлость и съ такою ясностью излагаетъ намъ наши насущные интересы, что избавляетъ насъ отъ всякаго труда думать: позитивисты-философы такъ искусно обходятъ всѣ пункты, отъ которыхъ можно идти къ охватывающимъ цѣлость жизни принципамъ...
   А между тѣмъ, мнѣ "ненужному" человѣку все кажется, что мы похожи на солдатъ, которые вполнѣ вооруженные шли въ ночной темнотѣ, шли хоть и ощупью, но готовые на бой: на разсвѣтѣ, вдругъ, внезапно имъ указанъ другой пунктъ стремленiй -- и они бросились стремглавъ, побросавши даже оружiе...
   Мнѣ все кажется также, что только то движенiе законно и вѣрно, въ которомъ сохраняется законъ солидарности, послѣдовательности, преемственности идей.
   Вотъ вамъ на первый разъ мои сомнѣнiя, сомнѣнiя "ненужнаго" человѣка.
   Вѣря въ одно, въ неисчерпаемыя тайны жизни, вѣря слѣдовательно, что жизнь умнѣе и меня и всѣхъ насъ "ненужныхъ" людей, взятыхъ совокупно, я вѣрю однако, что она умнѣе и самихъ "нужныхъ" людей, и потому-то считаю обязанностью, по крайнему разумѣнiю, констатировать факты.

одинъ изъ многихъ ненужныхъ людей

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru