Грибоедов Александр Сергеевич
Путевые записки. Заметки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 6.09*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Путевые записки
    I. <Путешествие от Моздока до Тифлиса>
    II. <Путевые письма к С. Н. Бегичеву>
    III. <Путешествие от Тавриза до Тегерана>
    IV. Путевые записки
    V. Ананурский карантин
    VI. <Дневник возвратного путешествия в Персию>
    VII. <Крым>
    VIII. <Эриванский поход>
    Проект учреждения Российской Закавказской компании

А. С. Грибоедов

Путевые записки. Заметки

   А.С. Грибоедов. Сочинения.
   ГИХЛ, М.-Л., 1959
   Подготовка текста, предисловии и комментарии Вл. Орлова

СОДЕРЖАНИЕ

   Путевые записки
   I. <Путешествие от Моздока до Тифлиса>
   II. <Путевые письма к С. Н. Бегичеву>
   III. <Путешествие от Тавриза до Тегерана>
   IV. Путевые записки
   V. Ананурский карантин
   VI. <Дневник возвратного путешествия в Персию>
   VII. <Крым>
   VIII. <Эриванский поход>
   
   
   Проект учреждения Российской Закавказской компании
   

ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ

I. <ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ МОЗДОКА ДО ТИФЛИСА>

<Октябрь 1818>

   

1-й переход

   Светлый день. Верхи снежных гор иногда просвечивают из-за туч; цвет их светлооблачный, перемешанный с лазурью. Быстрина Терека, переправа, караван ждет долго. Кусты. Убитый в виду главнокомандующего. Караван, описание, странствующие 600 (человек): ружейные армяне, пушки, пехота, конные рекогносцируют. Приближаемся к ландшафту: верхи в снегу, но еще неснежные горы, которые скрыты; слои, кустарники, вышины. Погода меняется, ветер, небо обложилось; вступаем в царство непогод. Взгляд назад -- темно, смятение, обозы, барабанный бой для сбора, огни в редуте. Приезд в редут Кабардинский.
   

2-й переход

   Свежее утро. Выступаем из редута. Он на нижнем склоне горы. Против ворот бивуаки, дым, греются. Поднимаемся в гору более и более, путь скользкий, грязный, излучистый, с крутизны на крутизну, час-от-часу теснее от густеющих кустов, которые наконец преобращаются в дубраву. Смешение времен года; тепло, и я открываюсь; затем стужа, на верхних, замерзших листьях иней, смешение зелени. Пускаю, лошадь наудачу в сторону; приятное одиночество; лошадь ушла, возвращается к верховым. Едем гусем, всё круче, зов товарища, скачу, прискакиваю, картина. Гальт. На ближнем холме расположим приют. Отъезд далее. Мы вперед едем. Орлы и ястреба, потомки Прометеевых терзателей. Приезжаем к Кумбалеевке; редут. Вечером иллюминация.
   

3-й переход

   Пускаемся вперед с десятью казаками. Пасмурно, разные виды на горах. Снег, как полотно, навешан в складки, золотистые холмы по временам. Шум от Терека, от низвержений в горах. Едем по берегу, он течет между диких и зеленых круглых камушков; тьма обломков, которые за собой влечет из гор. Дубняк. Судбище птиц: как отца и мать не почтет -- сослать. Владикавказ на плоском месте; красота долины. Контраст зеленых огород с седыми верхами гор. Ворота, надпись; оно тут не глупо. Фазаны, вепри, серны (различные названия), да негде их поесть в Владикавказе.
   

4-й переход

   Аул на главе горы налево. Подробная история убитых на сенокосе. Редут направо. Замок оссетинский. Кривизна дороги между утесов, которые более и более высятся и сближаются. Облака между гор. Замок и конические башни налево. Подъем на гору, направо сброшенный замок. Шум Терека. Нападение на Огарева. Извилистая дорога; не видать ни всхода, "и исхода. Пролом от пороха. Дариель. Копны, стога, лошаки на вершине. {Сбоку приписано: "Товарищи порываются вперед, я за ними не следую". -- Ред.}
   Ночь в Дариеле. Ужас от необычайно высоких утесов, шум от Терека, ночлег в казармах.
   

5-й переход

   Руины на скале. Выезд из Дариеля. Непроходимость от множества каменьев; иные из них огромны, один разделен надвое, служит вратами; такой же перед въездом в Дариель. Под иными оссетинцы варят, как в пещере. Тьма арбов и артиллерийский снаряд заграждают путь на завале. Остаток завала теперь необъятен, -- каков же был прежде! Терек сквозь его промыл себе проток, будто искусственный. Большой объезд по причине завала: несколько переправ через Терек, множество селений, pittoresque. {Живописное зрелище. -- Ред.} Селение Казбек, вид огромного замка, тюрьма внутри, церковь из гранита, покрыта плитою, монастырь посреди горы Казбека. Сама гора в 25-ти верстах. Сион. Множество других, будто висящих на скалах, башен и селений, иные руины, иные новопостроенные, точно руины. Поднимаемся выше и выше. Постепенность видов до снегов, холод, зима, снеговые горы внизу и сверху, между ними Коби в диком краю, подобном Дариелю. Множество народу встречается на дороге.
   

6-й переход

   Ужасное положение Коби -- ветер, снег кругом, вышина и пропасть. Идем всё по косогору; узкая, скользкая дорога, сбоку Терек; поминутно все падают, и всё камни и снега, солнца не видать. Всё вверх, часто проходим через быструю воду, верхом почти не можно, более пешком. Усталость, никакого селения, кроме трех, четырех оссетинских лачужек, еще выше и выше, наконец добираемся до Крестовой горы. Немного не доходя дотудова истоки гор уже к югу. Вид с Крестовой, крутой спуск, слишком две версты. Встречаем персидский караван с лошадьми. От усталости падаю несколько раз.
   Подъем на Гуд-гору по косогору преузкому; пропасть неизмеримая сбоку. По ту сторону ее горы превысокие, внизу речка; едва можно различить на крутой уединенной горке оссетинские жилья. Дорога вьется через Гуд-гору кругом; несколько верховых встречаются. Не знаю, как не падают в пропасть кибитка и наши дрожки. Еще спуск большой и несколько других спусков. Башни сброшенные; на самом верху столб и руины. Наконец приходим в Кашаур, навьючиваем, берем других лошадей, отправляемся далее, снег мало-по-малу пропадает, всё начинает зеленеться, спускаемся с Кашаура, неожиданная веселая картина: Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, селений, стад овец и коз (по камням всё ходят), руин замков, церквей и монастырей разнообразных, иные дики, как в американских плантациях, иные среди дерев, другие в лесу, которые как привешены к горам, другие над Арагвой. Мостик. Арагва течет быстро и шумно, как Терек. Дорога как в саду -- грушевые деревья, мелоны, яблони.
   И самая часть Кашаура, по которой спустились, зелена. Много ручьев и речек из гор стремится в Арагву. Смерклось; длинная тень монастыря на снежном верху. Чувствуем в темноте, что иногда по мостикам проезжаем. Утесы, воспоминание о прежних, -- горы-востока, а не страшны, как прежние. Впереди румяные облака. Посаканур.
   Мы в дрожках; один из нас правит.
   

7-й переход

   Вдоль по берегу Арагвы, которая вся в зелени. Бук, яблонь, груши, сливы, тополи, клен; на скале руины, много замков. Ананур, карантин. Удаляемся вправо от Ананура. Душет. Замок и замки. Наша квартира как <......> {Не дописано. -- Ред.}
   

8-й переход

   Отъезд вдоль Арагвы. Опять знакомые берега. Утренняя песнь грузинцев.
   
   

<ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ>

   Я лег между обгорелым пнем и лесистым буком, позади меня речка под горою, кругом кустарник, между ними большие деревья. Холмы из-за дерев, фазан в роще; лошади, козлики мимо меня проходят. Товарищ на солнышке. Наши лошади кормятся.

-----

   Изгибистый Терек обсажен лесом от Моздока до Шелкозаводска. В станицах старообрядцы и жены на службе у гребенцев, дети вооружены. От 15 -- до 100 лет. Из 1600--1400 служат.
   Даданиурт, Андреевская, окруженная лесом. Кумычка. Жиды, армяне, чеченцы. Там, на базаре, прежде Ермолова выводили на продажу захваченных людей, -- нынче самих продавцов вешают.

-----

   Телава и Сигнах взбунтовались в 1812 г. В Сигнахе русских загнали в крепость. Потом они заперлись в монастырь. Их выпустили на переговорах, раздели голыми, пустили бежать в разные стороны и перестреляли, как дичь. Коменданту отрезали часть языка и дали ему же отведать. Потом искрошили всего в мелкие куски.

-----

   Исправник Соколовский не берет взяток и не имеет жены, которая, из низкого состояния вышедши в классные дамы, поощряла бы мужа к лихоимству.

-----

   Казаки бежали. Цицианов спросил подобно царю Ираклию: "Горы их на том же месте? Ну, так и они воротятся".
   

-----

   На мудрое уничтожение стряпчих Цициановым -- мерзость провиантских комиссаров. Не скупают во-время хлеб, всё хотят дешевле. Время уходит, и они, в зимнюю пору и в отдаленных местах, подряжают несколько тысяч арб; волы падают без корма. За отпуск пыли деньги выморжают. Жители обременяются и войска не довольствуются во-время.

-----

   Амилахваров в башне.
   Внизу сторожа, в среднем этаже он сам, в верхнем его казна. Вместо окон скважины. Начальствовал в Кахетии. Смененный получил 2000 руб. сереб[ром] пенсии, которую и сберегает. "Русские даром ничего не дают. Коли придерутся: вот им за 14-ть лет пенсия обратно". {Сбоку приписано: "Детям ничего не дает". -- Ред.}
   

II. <ПУТЕВЫЕ ПИСЬМА К С. Н. БЕГИЧЕВУ>

   

<29 января -- середина февраля 1819>

29-го января <1819>

   

Прелюбезный Степан Никитич!

   
   Ты ко мне пишешь слишком мало, я к тебе вовсе не пишу, что того хуже. С нынешнего дня не то будет. Однако, не постигаю., как вы все меня хорошо знаете, еще бы ты один, что бы очень естественно, а то все, все. Неужели я такой обыкновенный человек! И Катенин, и даже князь, который почти не живет в вещественном мире, а всё с своими идеальными Холминскими и Ольгиными, -- и угадали, что я вряд ли в Тифлисе найду время писать; и точно, временем моим завладели слишком важные вещи: дуэль, карты и болезнь.
   Теперь на втором переходе от Тифлиса я как-то опять сошелся с здравым смыслом и берусь за перо, чтобы передать тебе два дня моей верховой езды. Журнал из Моздока в Тифлис получишь после, потому что он еще не существует, а воспоминаний много; жаль, что я ленился, рассеялся или просто никуда не годился в Тифлисе. Представь себе, что и Алексей Петрович, прощавшись со мною, объявил, что я повеса, однако прибавил, что со всем тем прекрасный человек. Увы, ни в том, ни в другом [не] сомневаюсь. Кажется, что он меня полюбил, а впрочем в этих тризвездных особах не трудно ошибиться; в глазах у них всякому хорошо, кто им сказками прогоняет скуку; что-то вперед будет! Есть одно обстоятельство, которое покажет, дорожит ли он людьми. Я перед тем, как садиться на лошадь, сказал ему: "Ne nous sacrifiez pas, Excellence, si jamais vous faites la guerre a la Perse". {Не обрекайте нас в жертву, ваше превосходительство, если когда-либо будете воевать в Персии. -- Ред.} Он рассмеялся, (сказал), {Зачеркнуто. -- Ред.} что это странная мысль. Ничуть не странная! Ему дано право объявлять войну и мир заключать; вдруг придет в голову, что наши границы не довольно определены со стороны Персии, и пойдет их расширять по Аракс!-- А с нами что тогда будет? Кстати об нем, -- что это за славный человек! Мало того, что умен, нынче все умны, но совершенно по-русски, на всё годен, не на одни великие дела, не на одни м_е_л_о_ч_и, заметь это. Притом тьма красноречия, а не нынешнее отрывчатое, несвязное, наполеоновское риторство; его слова хоть сейчас положить на бумагу. Любит много говорить; однако, позволяет говорить и другим; иногда (кто без греха?) много толкует о вещах, которые мало понимает, однако и тогда, если не убедиться, всё-таки заставляет себя слушать. Эти случаи мне очень памятны, потому что я с ним часто спорил, разумеется, о том, в чем я твердо был уверен, иначе бы так не было; однако ни разу не переспорил; может быть исправил. Я его видел каждый день, по нескольку часов проводил с ним вместе, и в удобное время <его отдыха>, {Зачеркнуто. -- Ред.} чтобы его несколько узнать. Он в Тифлис приехал отдохнуть после своей экспедиции против горцев, которую в марте снова предпринимает, следовательно -- менее был озабочен трудами.
   Что ты читал или прочтешь до сих пор, мною было писано давича, в два часа пополудни, но червадар, как у нас называют, а по вашему подводчик, с обозом тогда пришел, стали развьючивать, шуметь и не дали быть пристальным; теперь, в глубокую ночь, когда все улеглись, я хоть очень устал, а не спится. Стану опять с тобой беседовать.
   Об Ермолове мы говорили. В нем нет этой глупости, которую нынче выдают за что-то умное, а именно, что поутру или как говорится по<....> {Не разобрано. -- Ред.} неприступен, а впрочем готов к услугам; он всегда одинаков, всегда приятен, и вот странность: тех даже, кого не уважает, умеет к себе привлечь... Я[кубович], на которого он сердит за меня и на глаза к себе не пускает, без ума от него. Об бунте писали в Инвалиде вздор, на который я в С[ыне] О[течества] отвечал таким же вздором. Нет, не при нем здесь быть бунту. Надо видеть и слышать, когда он собирает здешних или по ту сторону Кавказа кабардинских и прочих князей; при помощи наметанных драгоманов, которые слова его не смеют проронить, как он пугает грубое воображение слушателей палками, виселицами, всякого рода казнями, пожарами; это на словах, а на деле тоже смиряет оружием ослушников, вешает, жжет их села -- что же делать? -- По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, -- здесь ребенок хватается за нож. А, право, добр; сколько мне кажется, премягких чувств, или я уже совсем сделался панегиристом, а, кажется, меня в этом нельзя упрекнуть: я Измайлову, Храповицкому не писал стихов. {Далее в рукописи -- пробел. -- Ред.}
   

-----

   
   В последний раз на бале у Мадатова я ему рассказывал петербургские слухи о том, что горцы у нас вырезали полк. И он, впрочем, рад, чтобы это так случилось: "Чего, братец, им хочется от меня? Я забрался в такую даль и глушь; предоставляю, им все почести, себе одни труды, никому не мешаю, никому не завидую. Montrez moi mon vainqueur et je cours Fembrasser". {Укажите мне моего победителя, и я брошусь его обнимать.-- Ред.}
   Однако, свечка догорает, а другой не у кого спросить. Прощай, любезный мой; все храпят, а секретарь странствующей миссии по Азии на полу, в безобразной хате, на ковре, однако возле огонька, который более дымит, чем греет: кругом воронье и ястреба с погремушками привязаны к столбам; того гляди шинели расклюют. Вчера мы ночевали вместе с лошадьми: по крайней мере ночлег был.
   

31-го января <1819>

   Мой милый, я третьего дня принялся писать с намерением исправно уведомлять тебя о моем быту, но Е[рмолов] еще так живо представляется перед моими глазами, я только накануне с ним распростился, это увлекло меня говорить об нем; теперь обратить внимание от такого отличного человека к ничтожному странствователю было бы нисколько не занимательно для читателей, если бы я хотел их иметь, но я пишу к другу и сужу по себе: ты для меня занимательнее всех плутарховых героев.
   28-го, после приятельского завтрака, мы оставили Тифлис; я везде нахожу приятелей, или воображаю себе это; дело в том, что многие нас провожали, в том числе Я[кубович], и жалели, кажется, о моем отъезде. Мы расстались. Не доезжая до первого поста, Саганлука, где только третья доля была предлежавшего нам переезда, солнце светило очень ярко, снег слепил еще более, по левую, руку, со стороны, Дагестанские горы, перемешанные с облаками, образовали прекрасную даль, притом же не суховидную. Путь здесь не ровный, как в наших плоских краях; каждый всход, каждый спуск дарит новой картиной. Впрочем, зимние пути самые лучшие; по крайней мере воздух кроткий, а во всякое другое время года зной и пыль утомили бы едущих; итак, в замену изящного, мы наслаждаемся покойной ездою. Но первый переход был для меня ужасно труден: мы считаем 7-мь агачей, по вашему 40 слишком верст; я поутру обскакал весь город, прощальные визиты и весь перегон сделал на дурном грузинском седле, и к вечеру уморился; не доходя до ночлега, отстал от всех, несколько раз сходил с лошади и падал на снег, ел его; к счастию у конвойного казака нашлась граната, я ей освежился. Так мы дошли до Демурчизама. Сон и не в мои лета обновляет ослабшие силы. На другой день, кроме головной боли, я еще кое-чем недомогал, не сильно однако. Тот же путь, что накануне, но день был пасмурен. На середине перехода дорога вилась вокруг горы и привела нас к реке Храме, Мы ехали по ее течению, а на склоне гора подалась влево и очистила нам вид на мост великолепный!.. В диких, снегом занесенных, степях вдруг наехали на такое прекрасное произведение архитектуры, ей-богу. Утешно! и удивляет!.. Я долго им любовался, обозревал со всех сторон; он из кирпича; как искусно сведен и огромен. Река обмывает только половину его, в другой половине каравансарай, верно -- пристройка к полуразрушенному; меня в этом мнении укрепляет то, что остальная часть состоит из четырех арок, которые все сведены чрезвычайно легко и с отличным вкусом, -- нельзя, чтобы строитель не знал симметрии; верхи остры; первая от караван-сарая, или средняя, самая большая, по моему счету 40 шагов в диаметре: я ее мерил шедши и параллельно там, где течение реки уклоняется; третья арка больше второй, но меньше первой, четвертая равна второй. Каравансарай велик, но лучше бы его не было; при мне большой зал был занят овцами; не знаю -- куда их гонит верховой, который с конем своим расположился в ближайшем покое. С середины моста сход по круглой, витой, ветхой и заледеневшей лестнице, по которой я было себе шею сломил; это ведет а открытую галлерею, которая висит над рекой, Тут путешественники, кто углем, кто карандашом, записывают свои имена, или врезывают их в камень. Людское самолюбие любит марать бумаги и стены; однако и я, сошедши под большую арку, где эхо громогласное, учил его повторять мое имя. В нескольких саженях от этого моста заложен был другой; начатки из плиты много обещали; не знаю -- почему так близко к этому, почему не кончен, почему так роскошно пеклись о переправе чрез незначительную, речку, между тем на Куре, древней Цирусе {В первопечатном тексте, вероятно, опечатка: "Цируге".-- Ред.} Страбона, нет ничего подобного этому. Как бы то ни было, Сенаккюрпи, или, как русские его называют, "Красный мост", свидетельствует в пользу лучшего времени, если не для просвещения, потому что Бетанкур мог быть выписной, то по крайней мере царствования какого-нибудь из здешних царей, или одного из Софиев, любителя изящного.
   Съехавши с мосту, я долго об нем думал; возле меня трясся рысцой наш переводчик Шемир-Бек. Я принужден был ему признаться, что Петербург ничего такого в себе не вмещает, как он, впрочем, ни красив и ни великолепен, даже в описании П[авла] Петр[овича] Свиньина. "Представьте", сказал он мне, "8 раз побывать в Персии и не видать Петербурга, это не ужасно ли!" -- "Не той дорогой мы взяли", -- отвечал я ему. Эта глупость меня рассмешила, не знаю -- рассмешит ли тебя? Впрочем, такие ничтожности я часто буду позволять себе, потому что пишу для тебя собственно и для тех, которым позволишь заглянуть в нашу переписку, а не для печати, а не для пренумерантов С[ына] Отечества, куда, впрочем, это марание по дурному слогу и пустоте мыслей принадлежит. Извини, что делаю тебе это замечание: ты скромен и любишь мое дарование, не уступишь меня критике людей, которых я презираю; но письма мои к другим я нарочно наполняю личностями, чтобы они как-нибудь со столика нашего любезного князя не попали на станок театральней типографии. Ни строчки моего путешествия я не выдам в свет, даром что Катенин жалеет об этом и поощряет меня делать замечания, что для меня чрезвычайно лестно, но я не умею разбалтывать ученость; книги мои в чемоданах и некогда их разрывать; жмусь, когда холодно, расстегиваюсь, когда тепло, не справляюсь с термометром и не записываю, на сколько ртуть поднимается или опускается, не припадаю к земле, чтобы распознать ее свойство, не придумываю по обнаженным кустам -- к какому роду принадлежит их зелень.
   Зовут обедать, прощай покудова. Если бы я мог перенести тебя на то место, где пишу теперь! Над рекою, возле остатков каравансарая, куда мы прибыли после трудного пути, однако довольно рано, потому что встали давича в 4 часа утра. Погода теплая, как уже в конце весны. В виду у меня скала с уступами, точно как та, к которой, по описанию, примыкают развалины Персеполя; я через ветхий мост, что у меня под ногами, ходил туда; взлетел и, опершись на повисший мшистый камень, долго стоял подобно Грееву Барду; не доставало только бороды.
   

Вечером

   Хочешь ли знать, как и с кем я странствую, то по каменным кручам, {В первопечатном тексте очевидная, опечатка: "кругам", -- Ред.} то по пушистому снегу? Не жалей меня, однако: мне хорошо, могло бы быть скучнее. Нас человек 25, лошадей с вьючными не знаю, право, сколько, только много что-то. Ранним утром поднимаемся; шествие наше продолжается часа два-три; я, чтобы не сгрустнулось, пою, как знаю, французские куплеты и наши плясовые песни, все мне вторят, и даже азиатские толмачи; доедешь до сухого места, до пригорка, оттуда вид отменный, отдыхаем, едим закуску, мимо нас тянутся наши вьюки с позвонками. Потом опять в путь. Народ веселый; при нас борзые собаки; пустимся за зайцем или за призраком зайца, потому что я ни одного еще не видал. Этим случаем наши татары пользуются, чтобы выказать свое искусство, -- свернут вбок, по полянам несутся во всю прыть, по рвам, кустам, доскакивают до горы, стреляют вверх и исчезают в тумане, как царевич в 1001-й ночи, когда он невесту кашемирского султана взмахнул себе на коня и так взвился к облакам. А я, думаешь, назади остаюсь? Нет, это не в Бресте, где я был в "кавалерийском", -- здесь скачу, сломя голову; вчера купил себе нового жеребца; я так свыкся с лошадью, что по скользкому спуску, по гололедице, беззаботно курю из длинной трубки. Таков я во всем: в Петербурге, где всякий приглашал, поощрял меня писать и много было охотников до моей музы, я молчал, а здесь, когда некому ничего и прочесть, потому что не знают по-русски, я не выпускаю пера из рук. Странность свойственна человекам. Одна беда: скудность познаний об этом крае бесит меня на каждом шагу. Но думал ли я, что поеду на восток? Мысли мои никогда сюда не были обращены. Иногда делаю непростительные или невежественные ошибки, давича, напр[имер], сколько верст сряду вижу кусты в хлопчатой бумаге и принял их за бамбак, между тем как это оброски от караванов, -- в тесных излучинах здешние колючке отрост[к]и цепляют за хлопчатую бумагу, и ее бы с них можно собрать до нескольких пудов.
   Дорого бы я дал за живописца; никакими словами нельзя изобразить вчерашних паров, которые во всё утро круг горы стлались; солнце их позлащало, и они тогда, как кипящее огненное море... {В рукописи оставлен пробел для одного слова. -- Ред.} потом свились в облака к улеглись у подножия дальних гор. Между ними черная скала Пепис плавала в виде башни; долго она то скрывалась от наших глаз, то появлялась по мере того, как мы переменяли направление; наконец подошли к ней, -- нет приступу и в середине замок; не понимаю -- как туда всходят. Мы ночевали в ***, но не имели в виду страшилища <....> {Строка осталась недописанной. -- Ред.}
   Ночлег здесь обыкновенно в хате, довольно высоко освещенной маленьким отверстием над входом, против которого в задней стене камин; по обеим сторонам сплочены доски на пол-аршина от земли и устланы коврами; около них стойла, ничем не заслоненные, не заставленные. Между этими норами у нас обыкновенно ставится круглый стол дорожный, повар наш славный, кормит хорошо. Мазарович покуда очень мил, много о нас заботится; и уважителен, и весел.
   Нынче мы с трудом проработывались между камней, по гололедице, в царстве Жуковского, над пропастями; туманы, туманы над горами. {Далее в рукописи -- пробел. Сбоку приписано: "Ребята и взрослые глазеют на приезжих". -- Ред.}
   

-----

   
   Вчера я весь день как сурок проспал. Четыре дня как мы из Тифлиса, три остается до Эривани; нас очень пугают Дилижанским ущельем.
   

2-го февраля <1819>

   От каравансарая мы отправились по течению Автафы, встречь ее течению, и пошли ущельем, где около нас повторялись кавказские места, -- скалы лесистые, у их подножия, между ними шумит река, то делится на тонкие струи. Только то разница, что в прежних ущельях порохом и ломом боролись с преградными твержами, а здесь руками человеков ничего не приспособлено к удобному проезду. Груды камней на каждом шагу как будто нарастают; отростки деревьев бьют в глаза; дорога почти непроходимая; вышли на открытое место, тут сильный ветер поднялся навстречу и не переставал нас продувать и после, когда уже горы сузились, и мы возле, в лесу, выбрали себе у склона горы, упершись в речку, местечко для отдыха и ночлега. Тут мы расположились на временную пастырскую жизнь, склали себе из вьюков булаганы, обвешали их коврами, развели огни, около них иные согревались, другие, насадив на лучину куски сырого мяса, готовили себе кебаб. Лучше всех курился огонек на острове, поодаль от нас, около которого обсело странствующее купечество; лошади наши паслись на пригорках.
   А хорошо было ночевать Мафусаилам и Ламехам; первый, кто молотом сгибал железо, первый, кто изобретал цевницу и гусли, -- славой и любовью награждался в обширном своем семействе. С тех пор, как есть города и граждане, едем, едем от Финского залива дотудова, куда сын Товитов ходил за десятью талантами, а всё в надежде добыть похвальную знаменитость, и, может, век до нее не доедем... {Далее в рукописи -- пробел. -- Ред.}
   

Эривань. 4-го февраля {1819}

   Вот другой день пребываем в армянской столице, любезный друг. Худо ли, хорошо ли мы ехали, можешь судить по маршруту, но, для верности, на каждый переход прикладывай верст по пяти, на иной и десять придется лишних, которые, если не домерены межевщиками, то от того не менее ощутительны для усталых путешественников:
   

От Тифлиса

   

Версты

   Демунчихассанлу

42

   Инджа

24

   Джогас

24

   Каравансарай

30

   Биваки: Богас
   Каравансарай
   Эривань

42

36

50

   

248 = 41 1/3 агачам

   Не стану утомлять тебя описанием последнего нашего перехода до здешнего города; довольно того, что я сам чрезвычайно утомился: не больше и не меньше 60-ти верст по глубоким снегам проехали мы в шесть часов,-- разумеется, порядочной рысью. Вот действительная служба: сочинение канцелярских бумаг не есть труд, особливо для того, кому письмо сделалось любимым упражнением. Вам, гиперборейцам, невероятно покажется, что есть другие края, и на юге, где можно себе отморозить щеки; однако, это сбылось на одном из наших людей и все мы ознобили себе лица. Еще теперь слышу, как хрупкий снег хрустит под ногами наших лошадей; во всякое другое время быстрая Занги в иных местах застыла, ъ других медленно пробивается сквозь льды и снега под стены Эривани. Земля здесь гораздо возвышенней Грузии, и гораздо жарче; один хребет гор, уже от Тифлиса, или еще прежде, отделился влево, с другим мы расстаемся, -- он уклоняется к западу; всё вместе составляет ту цепь, которую древние называли Тавром. Но здешние равнины скучнее тех скатов и подъемов, которые мы позади себя оставили, -- пустынное однообразие. Не знаю, отчего у меня вчера во всю дорогу не выходил из головы смешной трагический стих:
   

Du centre des deserts de l'antique Armenia. {*}

{* Из средины пустынь древней Армении. -- Ред.}

   Въехавши на один пригорок, над мглою, которая носилась по необозримой долине, вдруг предстали перед нами в отдалении две горы, -- первая, сюда ближе, необычайной вышины. Ни Стефан-Цминд, ни другие колоссы кавказские не поразили меня такою огромностию; обе вместе завладели большею частию горизонта, -- это двухолмный Арарат, в семидесяти верстах от того места, где в первый раз является таким величественным. Еще накануне синелись верхи его. Кроме воспоминаний, которые трепетом наполняют душу всякого, кто благоговеет перед священными преданиями, один вид этой древней горы сражает неизъяснимым удивлением. Я долго стоял неподвижен; мой златокопыт, повидимому, не разделял чувств своего седока, двинулся, понесся и мигом погрузил меня с собою в влажную стихию; меня всего обдало сыростию, которая до костей проникает. Основание Арарата исчезло, середина тоже, но самая верхняя часть, как туча, висела над нами до Эривани.
   Уже в нескольких верстах, в нескольких саженях от города, догадались мы, что доезжаем до обетованного приюта; туман долго застилал его от наших глаз, наконец, на низком месте, между кустами, влево от дороги, по которой и мы своротили, пояснились две части зданий, одна с другой ничей не соединенные. Мы въехали в пригородок. Но представь себе удар человеку, который в жестокую стужу протрясся полдня в надежде приютиться в укромной горнице; навстречу нам ни души; стало быть не радели о нашем успокоении, не отвели еще квартир. Я бесился; притом неуважение к русским чиновникам всякого на моем месте, и с меньшим самолюбием, так же бы оскорбило. Миновали сады, высокие трикровные кладбища, длинные каменные ограды, за которыми стоят дома, башни и куполы мечетей, а навстречу нет никого! Мазарович кричит, что прямо ворвется к сардарю и сделает суматоху. Наконец, выступаем на поле, что между крепостию и городом, и тут несется к нам посланный от сардаря чиновник в драгоценной шубе, на богато-убранном коне, и просит извинения, что адъютант, посланный нас принять, не по той поехал дороге; в самом деле, мы, избрали путь кратчайший, но не тот, которым обыкновенно сюда прибывают. В ту же минуту фараш, в высокой шапке, в желтом чекмене, в синем кафтане, с висячими на спине рукавами, длинным шестом своим: указывал нам путь и бил без милосердия всякого, кто ему под руку попадался, мужчин и женщин. Женщины становились к нам задом, -- это меня огорчало, но впереди хамы несли стулья в отведенный нам дом, -- это меня веселило. Такое особенное предпочтение нам, русским; между тем, как англичане смиренно сгибают колена и садятся на пол, как бог велит и разутые, -- мы, на возвышенных седалищах, беззаботно, толстыми подошвами нашими топчем персидские многоценные ковры. Ермолову обязаны его соотчичи той степенью уважения, на которой они справедливо удерживаются в здешнем народе.
   Однако, прежде чем итти далее, позволь сообщить тебе замечание. Для дамской нежной разборчивости оно бы не годилось, но ты, военный человек, не взыщешь. При первом появлении посланного от сардаря и с ним двух фарашей, нашего обоняния коснулся самый чудный, тяжелый, неприятный запах. Не поверишь: избыток ассафедиты в наших аптеках -- резеда в сравнении с этим. Не понимаю, как они, три злодея, так сильно и скоро умели заразить собою воздух!
   Вслед за действующим посохом фараша, за толпою народа, им гонимого, мы въехали чрез широкие наружные ворота в дом Мегмет-бея; в круглом, крытом и немощенном подъезде слезли с лошадей и через другие ворота, над которыми возвышается большая надстройка, вступили во внутренний двор, обнесенный с одной стороны теремом, с другой высокой и фигурной стеною.; в нем замерзшие фонтаны и водометы; взошли на крыльцо, для входа перед нами отдернули тяжелую запону, которою здесь завешивают все двери, и вступили в переднюю комнату. Справа зал, слева зал, и один, как другой; множество впадин и простынь, и потолок лепной всякой всячиной; окны косящатые с резьбой, тьма симметрически расположенных четвероугольничков из разноцветной слюды; однако свету достаточно, чтобы лба не расшибить. Мы расположились в обеих залах. Вмиг запылали камины, на небольших амвонах расставили жаровни, подали кальяны. Вскоре нагрянула к нам тьма посетителей и затерянный адъютант. Нас очень забавляло это европейское наименование, которое придают человеку, тем только отличающемуся от прочих, что он ближе к особе сардаря и следовательно чаще подвергается палочным ударам. Хозяин наш отбыл на охоту, брат заступал его место и изъяснял, что дом, услуга и даже собственная его особа нам принадлежат. Тут же мы нашли английского указателя, не книжку, а человека. Во всё мешается, всё указывает; природа, кажется, обрекла его хлопать бичом возле кюррикеля или работать веслами в Темзе, -- здесь он переводит альбионское строевое ученье на фареийский язык, который для этого довольно плохо знает; ему вверяют целый баталион, или меньше, по крайней мере он так говорит. Сарбазы порядочные выйдут балансеры, если по нем образуются. Между тем, он нам смерть надоедает; вот другой день не знаем -- как от него отделаться; вообще, неугомонное любопытство и неотвязчивость здесь в большом употреблении. Каждую минуту незнакомые лица наполняют комнату, смотрят в глаза, в бумагу, если пишешь, и в [э]ту самую минуту какая-то необыкновенная рожа, прикрытая уродливой шапкой, уткнулась в мое письмо. Мне страшная охота припадает за это проучить ее.
   Сардарь прислал нам дикого барана с своей охоты; пребольшой зверь, рога с оленьи, передняя часть преимущественно обросла тучным руном; за эти гостинцы надобно отдаривать; Мазарович щедро отплачивается калейдоскопами, которым пора прельщать Азию, потому что нам уже пригляделись.
   Вечером озарило наши покои красное солнышко Эривани -- лысый, приветливый, веселый старик, любитель русских, почитатель Ермолова, хозяин наш Мегмед-бек, саранг, полковник, -- не в том значении, что за этим чином следует генерал-майор и проч., а просто военный начальник. Перед ним, за ним несли увесистые подсвечники, подносы с сластями и лакомства, которыми, если бы их описать, вряд ли бы я разлакомил твое воображение. Но, в каком бы виде оно ни было, гостеприимство должно притупить стрелы насмешливых наблюдателей; лучше познакомить тебя с персидскою учтивостью. Вот: образчик: Мазаровичу сказал Мегмед-бек, что он до того обрадован его приездом, что если бы такому дорогому гостю вздумалось позабавиться и отсечь голову всем его слугам и даже брату, он бы чрез то великое удовольствие принес хозяину; а мне, первостепенному мирзе, когда я просил его велеть унести жаровни, чтобы от жару не переменить место и не отсесть от него далее, объявил, что место мое у него под правым глазом. Карамзин бы заплакал, Жуковский стукнул бы чашей в чашу, я отблагодарил янтарным гроздным соком, нектаром Эривани, и пурпурным кахетинским. Беседа наша продолжалась далеко за полночь. Разгоряченный тем, что видел и проглотил, я перенесся за двести лет назад в нашу родину. Хозяин представился мне в виде добродушного москвитянина, угощающего приезжих из немцев, фараши -- его домочадцами, сам я -- Олеарий. Крепкие напитки, сырые овощи и блюдцы с сахарными брашнами -- всё это способствовало к переселению моих мыслей в нашу седую старину, и даже увертливый красный человечек, который хотя и называется англичанином, а право, нельзя ручаться-- из каких он, этот аноним, только рассыпался в нелепых рассказах о том, что делается за морем, -- я видел в нем Маржерета, выходца при Дмитрии, прозванном Самозванцем, и всякого другого бродящего иностранца того времени, который в наших теремах пил, ел, разживался и, возвратясь к своим, ругательством платил русским за русское хлебосольство. И эриванский Маржерет или Дурьгильбред язвительно отзывается на счет персиян, которые не допускают его умереть с голоду,
   

Эривань. 5-го февраля {1819}

   На утро, после нашей вечерней беседы, я встал с жестокою головною болью; надо было приодеться и ехать к сардарю. В передней ждал нас иасскул его в красном длинном платье, при ужасной палке с позолоченным набалдашником для известного употребления.
   Сардарь Гуссейн-хан (из царствующего ныне поколения Каджаров) в здешнем краю первый по боге, третий человек в государстве; власть его надежнее, чем турецких пашей; он давно уже на этом месте; платит ежегодно в бейрам, не всегда одинаково, в виде подарка, а не государственных доходов, несколько тысяч червонцев, за которые имеет право взимать третию долю со всего, что земля производит, а расшутится, так и все три доли его. Разумеется, что продавцы ждут, покудова он свою, часть не сбудет с рук. Не только внутренняя торговля, -- им часто стесняется и внешняя, несмотря на трактаты, которые, так как и Адам Смитова система, не при нем писаны. От себя содержит войско, но в военное время требует денег от двора. В судных делах его словесное приказание -- закон, если истцы или ответчики не отнесутся к Шар, кодексу великого пророка, которого уставы неизменны. Одевшись, мы отправились к его высокостепенству. Нам предшествовал иасскул и так же исправно отправлял свою должность, как фараш накануне. Дома здесь испещрены внутри, снаружи удерживают цвет природы, свойственный материалам, из которых выстроены, по большей части дикие. В нашем отечестве роскошь гостинные и залы убирает с изящною простотою, а извне любит раскрашивать стены и приставлять к ним столбики.
   Мы доехали до зубчатой крепостной ограды, потом, через несколько скважень, которые называются улицами, протеснились до последнего двора сардаря. Не знаю -- что тебе сказать об его хоромах? Нет ничего целого, притом столько кривизны, поворотов, переулков, пристроек, надстроек, входов, проходов, узких, сумрачных и вовсе мрачных, что толку не доберешься. В преддверии, род кануры, и на площадке перед ним толпилась тьма любопытных; их наружность, ужимки, платья -- всё это похоже на вход в маскерад. Взошли в приемную; она должна быть очень хороша для персидских глаз: велика, пол устлан дорогими, узорчатыми коврами, и потолок, и весь зал росписан многими японскими узорами; слева ставни занимают всю продолговатую стену: в них цветная слюда перемешана с резьбою и с наклейными коймами -- это окна. Прямо против входа камин; в правой, тоже длинной, стене выемка в полукружие, в котором выпуклый потолок представляет хаос из зеркальных кусков, и там камин. На всех стенах, в два ряда, один над другим, картины, -- похождения Ростома, персидского великана сумраков, которого Малькольм вклеил в свою историю. Я имел время на всё это уставить мой лорнет, потому что нашего сардаря еще не было. Хан, сын его, в красной шубе, подогнувшимися коленами сидел на отцовском особенном ковре возле камина, что против входа. Он делал нам обыкновенные вопросы о здоровья высоких особ. Потом все в пояс поклонились входящему сардарю. Тьма народу высыпала за ним. Он, взявши за руку Мазаровича, сказал ему, что познакомился с нами, его мирзами, потом с тремя детками уселся в угол на своем месте. Сын его стал у притолки с прочими приближенными чиновниками, брат сардаря сидел по другую сторону камина, мы к окну на приготовленных для нас стульях, всё прочее благоговело, стоя в глубоком молчании. Он сделал те же вопросы, что сын его; подали кальян, чай с кардамоном. На головах несли огромные серебряные подносы с конфектами; несколько подносов со множеством сластей поставили перед нами. Сардарю прислуживали на коленах. Конфекты совсем для меня нового рода, однако превкусные; я около них постарался. Между тем разговор происходил о походе Алексея Петровича в Чечню и в Дагестан, о путешествиях нашего государя по Европе для утверждения повсеместного мира. Не помню, право, при каком случае он Вену перепутал с Венециею <....> {Не дописано; далее в рукописи -- пробел. -- Ред.}
   

Нахичевань. 9-го февраля <1819>

   Третьего дня, 7-го, мы отправились из Эривани, сегодня прибыли сюда; всего 133V2 версты. Не усталость меня губит, -- свирепость зимы нестерпимая; никто здесь не запомнит такой стужи, все южные растения померзли. Притом, как мне надоели все и всё! Прав Шаховской, -- скука водит моим пером; не мудрено, что я тебе сообщу ее же! Нет! нынешний день не опасайся ничего: ложусь спать с одним воспоминанием о тебе!
   

10--13 февраля <1819>

   Сейчас думал, что бы со мною было, если бы я беседой с тобою {В рукописи под словом "тобою" надписано: "Бегичевым". -- Ред.} не сокращал мучительных часов в темных, закоптелых ночлегах! Твоя приязнь и в отдалении для меня благодеяние. Часто всматриваюсь, вслушиваюсь в то, что сам для себя не стал бы замечать, но мысль, что наброшу это на бумагу, которая у тебя будет в руках, делает меня внимательным, и всё в глазах моих украшает надежда, что бог даст свидимся, прочтем это вместе, много добавлю словесно -- и тогда сколько удовольствия! Право, мы счастливо созданы.
   Как я тебе сказал, мы выехали из Эривани 7-го. Обстоятельно не могу изобразить его. Мы там всего пробыли три дня с половиной, и то задержали некоторые дела с сардарем. Думали также переждать холод, но напрасно: он не переставал свирепствовать. Я даже не отважился съездить в древний Эчмядцинский монастырь; в 18-ти верстах от Эривани в сторону, и вообще, кроме как для церемониального посещения сатрапу, не отходил от мангала и от камина, который, по недостатку дров, довольно скудно отапливался. Сколько я мог видеть, при въезде и выезде, город пространен, а некрасив, и длинные заборы и развалины, следы последней осады русскими, дают ему вид печального запустения. Об обычаях здешних и нравах мне еще труднее сказать мое мнение от недостатка времени и случая к наблюдениям. Если по одному позволено судить о многих, вот что я видел в доме богатого и знатного эриванца. Фараши его в 18 градусов по Реомюру, с раскрытой шеей, без зипунов, но согреваются даже достаточною пищею, но господин иногда ущедряет: разделяет им подачки со своего стола из собственных рук, по кусочку пирожного, наиболее приближенным. Это домашние дела; в делах государственных здесь, кажется, не любят сокровенности кабинетов: они производятся в присутствии многочисленных слушателей. Я, в простоте моего сердца, сперва подумал, что, стало быть, редко во зло употребляется обширная власть, которой облечены здешние высшие чиновники, но в том, в чем наш поверенный в делах объяснялся с сардарем, наприм[ер]: о переманке и поселении у себя наших бродящих татар, о притеснении наших купцов, высокостепенный был кругом неправ, притом изложил, составленную им самим, такую теорию налогов, которая, не думая, чтобы самая сносная для шахских подданных, вверенных его управлению. И всё это говорилось при многолюдном сборище, чье расстроенное достояние ясно доказывает, что польза сардаря не есть польза общая.-- Рабы, мой любезный! И поделом им! Смеют ли они ожидать верховного их обладателя? Кто их боится? У нар и историки панегиристы. И эта лествица слепого рабств! и слепой власти здесь беспрерывно восходит до бега, хана, беглер-бега и каймакама, и таким образом выше и выше. Недавно одного областного начальника, не взирая на его 30-тилетнюю службу, седую голову и алкоран в руках, били по пятам, -- разумеется, без суда. В Европе, даже и в тех народах, которые еще не добыли себе конституции, общее мнение по крайней мере требует суда виноватому, который всегда наряжают. Криво ли, прямо ли судят, иногда не как хотят, а как велят, -- подсудимый хоть имеет право предлагать свое оправдание. Всего несколько суток, как я переступил границу, и еще не в настоящей Персии, а имел случай видеть уже не один самовольный поступок. Ты это в свое время узнаешь. В заключение скажу тебе об эриванских жителях, что они летом может быть очень приятные люди, а зимой вымораживают своих гостей; это никуда не годится; я продрог у сардаря и окостенел у Мегмед-бега.
   День нашего отъезда из Эривани был пасмурный и ненастный. Щедро осыпанный снегом, я укутался буркою, обвертел себе лицо башлыком, пустил коня наудачу и не принимал участия ни в чем, что вокруг меня происходило. Потеря не большая; сторона, благословенная летом, в рассказах и в описаниях, в это время и в эту погоду ничего не представляет изящного. Арарат, по здешней дороге, пять дней сряду в виду у путешественников, но теперь скрылся от нас за снегом, за облаками. Подумай немножко, будь мною на минуту: каково странствовать молча, не сметь раскрыться, выглянуть на минуту, чтобы, хуже скуки, не подвергнуться простуде. И между ног беспрестанное движение животного, которое не дает ни о чем постоянно задуматься! Часто мы скользим по оледенелым протокам; иные живее прочих; не замерзшие проезжали вброд. Их множество орошают здешние поля; вода нарочно проведена из горных источников и весною, усыряя пшеничные борозды, долго на них держится посредством ископанных для этого гряд, с которых мы каждый раз обрывались и вязнули в зыбучих глубях.
   Нет! я не путешественник! Судьба, нужда, необходимость может меня со временем преобразить в исправники, в таможенные смотрители; она рукою железною закинула меня сюда и гонит далее, но по доброй воле, из одного любопытства, никогда бы я не расстался с домашними пенатам и, чтобы блуждать в варварской земле в самое злое время года. С таким ропотом я добрался до Девалу, большого татарского селения, в 8 1/4 агача от Эривани, бросился к камельку, не раздевался, не пил, не ел и спал как убитый.
   На другой день, для перемены, опять в поле снег, опять тошное странствие! К счастию, отъехав с пол-агача, поровнялись с персидским барином, ханом каким-то, который на поклон отправлялся к шах-зиде! За ним фараши, -- один вез кальян, у другого к седлу прикреплена жаровня со всегда готовыми углями для господской курьбы, у третьего огромная киса с табаком для той же потребности. Если бы вместо этой пустой роскоши собрать всех кальянщиков, подкальянщиков и самих страстных курителей кальяна и заставить их расчистить, утоптать, умять снег на дороге, чтоб как-нибудь можно, было ехать в повозках, не гораздо ли бы лучше! Новый наш спутник в восхищении, что нашел случай познакомиться с российским поверенным в делах, начал отпускать ужасную нелепицу! Что за гиперболы! В Европе, которую моралисты вечно упрекают порчею нравов, никто не льстит так бесстыдно! Слова: душа, сердце, чувства повторялись чаще, нежели в покойных розовых книжечках "Для милых"! Любовь, будто бы от одного слова, от одного взора нового почтенного знакомца заронила искру в сердце его (персидского хана) и раздула неутушимый пожар, и проч. Во всякое другое время я бы заткнул уши; но теперь этот восточный каталаксус пришелся очень кстати: едва заметно было, как мы сделали 6-ть агачей до ночлега. Мне пришло в голову, -- что кабы воскресить древних спартанцев и послать к ним одного нынешнего персиянина велеречивого,-- как бы они ему внимали, как бы приняли, как бы проводили? <....> {Далее в рукописи -- пробел. -- Ред.}
   

<Тавриз. Февраль 1819>

   Ты мне пеняешь, зачем я не уведомляю тебя о простреленной моей руке. Стоит ли того, друг мой! Еще бы, мне удалось раздробить ему плечо, в которое метил! А то я же заплатил за свое дурачество. Судьба... В тот самый день, в который... Ну, да бог с ним! Пусть стреляют в других, моя прошла очередь.
   
   Иные славят Александра,
   Иных прельщает Геркулес,
   И храбрость Конона, Лизандра,
   Еще других Мильтиадес.
    Есть мужества пример,
    Рау, рау, рау, рау,
    Рау, рау, рау, рау,
    Британский гренадер.
   
   Князю напоминай обо мне почаще. Это одно из самых приятных для меня созданий. Не могу довольно нарадоваться, что он в числе тех, которые меня любят и к кому я сам душевно привязан. Его статура, чтенье, сочиненья, горячность в спорах о стопах и рифмах, кротость с Катериною Ивановной, -- не поверишь, как память об этом обо всем иногда развеселяет меня в одиночестве, в котором теперь нахожусь. Досадно, что на этот раз некогда к нему писать. Матушке сказать два слова я еще не принимался, а Осип Мазарович торопит; это брат нашего поверенного, отправляется в Россию. Товарищ Амбургер тоже не выдержал, поехал к водам, а может быть не воротится. Что ж ты скажешь, мое золото, коли я вытерплю, здесь два года?
   А начальная причина всё-таки ты. Вечно попрекаешь меня малодушием. Не попрекнешь же вперед, право нет: музам я уже не ленивый служитель. Пишу, мой друг, пишу, пишу. Жаль только, что некому прочесть. Прощай, не расстался бы с тобой! Обнимаю тебя крепко-накрепко. Однако, как мне горько бывает!..
   

III. <ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ТАВРИЗА ДО ТЕГЕРАНА>

   

<Февраль-март 1819>

   Таврис с его базаром и каравансараями. Встреча, почести, Фетхалихан боится каймакама. Обед у англичан, визит каймакаму. Сир Роберт Портер. Приезд шах-зиды, церемониальное посещение, англичане, мое мнение на счет их и наших сношений с Персией. Бани и климат в сравнении с тифлисскими. Мерзлые плоды. Пляска и музыка.
   21-го [февраля?] выезд из Тавриса. Лошади шах-зиды славные; день кроткий, бессолнечный; с обеих сторон пригорки, слои белые, глинистые, из которой дома строятся. Возле самого Тавриса красные, пшеничные загоны, борозды под малым снегом похожи на овощные огороды. Место довольно гористое, 2 1/2 станции. Раскинутые сады, тополи, славные квартиры в деревнях, лучше чем в прежних.
   Второй день. Путь внизу, возле гор; справа долина, за которой другая цепь гор. Возле каравансарая много отдыхающих путешественников, верблюдов и ослов; и мы отдыхаем. Скидаю маску, новый свет для меня просиял. Из каравансарая поднимаемся в гору по глубокому и рыхлому снегу, и так до самых Уджан. В виду летний замок. После обеда отправляемся; тьма лисиц на дороге, пьют, играют по снегу и, при нашем приближении, убегают в горы. Юг, 20 ветров, красные облака и между ними синева; черные тучи сзади; между этим всем звезды, как палительные свечи.
   Третий переход трудный, крутизны и страх-снежно. Съезд на катера[х]. Долго еду, спускаюсь в селение, где ночлег. Вьюки падают, чуть не убивают людей каждый раз, когда объезжают их верховые стороной, где снег глубокий.
   Четвертый переход приятный, однако много подъемов. Река Миана. Часто переезжаем вброд около красных утесов, которые похожи на обыкновенные здания. Приезд в Миану. Опасное насекомое, ковры.
   Пятый. Туманы. Вступаем в ущелья самые узкие, пещеры, туман. Мост на Кизиль-агаче; оттуда же по горам, на каждом шагу падают лошади; тьма селений, но всё не те, где ночевать. Блужданье по полям, где нет дороги и снег преглубокий. Так застигает ночь. Приезд в замок.
   Шестой. Трудный путь по зимней дороге; где проталины, там скользко и камни. Устаю. Солнышко садится чрезвычайно живописно и золотит верхи гор, которые, как волны, зыблются от переменчивого отлива. Местечко, славный замок. Хан. Много деревень.
   Седьмой. Бесснежный путь. Славный издали Занган красиво представляется. Встреча. Перед Занганом в деревне -- встреча, Множество народу. Сходим возле огромного дома. Описание его. Славные плоды. Явление весны. Музыка вечером.
   Восьмой день там же. Накануне батоги и 5 туманов за лошадь.
   Девятый. Горы простираются справа и слева. Между ними долина необозримая. Вот до которых пор доходило посольство. На кургане, окруженном деревьями, беседка приемная, другая тоже, башня четвероугольная, как в Зангане гарем, треугольник для евнухов, беседка для бани. Ямы на поле, замок, далее руины Султанеи. Тьма верблюдов, ширванские купцы. Мечеть вся внутри изложена двойными изразцами. История Кодабенде. Лепные слова как кружево. 37 шагов в диаметре, 43 шага до 3-го этажа, от 2-го до 5-го 22; потом 60 шагов без ступеней, сход на платформу, где купол, 8 минаретов, в одном 40 шагов. Вид оттудова.
   Десятый день холодный и дождливый. Целый день в маске и в тюрьме. Заезжаем в деревню, где хозяин желает прихода русских. Вечером прояснилось. Дождь смыл снег, даже на горах. Скачем до Абгара. Сады в Абгаре, мечети; выезжаем из ворот, славная дорога, скачем друг перед другом и доскакиваем до ночлега. Уже горы чрезвычайно расширились. На другой день в 3 1/2 часа поспеваем в Казбин.
   Казбин, древняя метрополия поэтов и ученых. Фисташковые деревья. Хозяин жалуется богу на Каджаров. Остатки древнего великолепия -- мечети, мейданы и проч. Перед Казбином много деревень в стороне, принадлежат сардарю Эриванскому; им же выстроены училища в Казбине.
   Из Казбина едем к юго-востоку; широкая равнина продолжается. Ночлег. На другой день большой переход; я отстаю. Утро славное; мальчик с ослом плачет, что он вперед нейдет. Встреча с ханом, религиозное прение. Издали увеселительный замок шахов в местечке, стоит на терассах; большой двор, вправо жилья, конюшни, влево два царские жилья и башня. С другой стороны замок Алия и горы, И теперь хороши, а летом еще лучше должно быть.
   Переход похож на прогулку; много народу встречается на дороге. Мы то въезжаем на пригорки у склона горы, то опускаемся, но вскоре горы нас сами оставляют и уклоняются schreck uberruks {Следует: schrag uberrucks -- вкось и назад. -- Ред.} влево; открываются Негиристанские горы. Подъезжаем к руинам, направо Раги Мидийские, мечеть, и там возвышается Тагирань. Наш дом.
   

Тагирань

   
   Негиристанские горы влево. Демавенд за облаками, впереди равнина, справа развалины Рагов Мидийских и мечеть. Стены с башнями, вороты выложены изразцами, неуклюжие улицы (грязные и узкие) -- это Тагирань.
   Визит седеразаму, бодрый старичок. Накануне бейрама, по знаку астронома, пушечный выстрел, подарки, форма принимания.
   В навруз мы, как революционные офицеры, перед нами церемонимейстер, проезжаем несколько улиц, въезжаем через крытые вороты; на обширной площади много народу; чисто, род бульвара. Слева башни разноцветные и стены; впереди мечеть, справа новая мечеть, первый позлащенный купол. Поворачиваем влево, через вороты; в крытую улицу; еще площадь, усеяна народом, разные костюмы, песни, бимбаши, огромные пушки на помостах, фальконеты; доезжаем до внутреннего двора, где настоящий праздник. Ждем в комнате возле тронной. Потом и англичане. Перед окошками множество чиновников в богатых шалевых платьях, суетятся в промежуточных аллеях; перед троном бассейн с водометами, в ширину трона; уставлен искусственными цветами, как у нас вербы; сорбеты подносятся; далее, в продолговатости, другой такой же бассейн.
   Взводят на наши места. Три залпа фальконетов. Журавль. Шахзиды, большие и малые. Царь в богатом убранстве и с лорнетом. Амлихово замечание. Муллы, стихи, God save the king, {"Боже, храни короля". -- Ред.} трубы, стихи, слон, деньги, представления, телодвижения короля. Как длинна борода царя. Он также в гареме празднует бейрам.
   Накануне, ночью и во весь день, всё варварская музыка.
   Наш дипломатический монастырь.
   

IV. ПУТЁВЫЕ ЗАПИСКИ

   

<8--28 июля 1819>

   
   8-го июля целую ночь не сплю, изготовляемся в путь. Толпа женщин; раскрываются напоследях. Прощальное посещение седер-азаму. Он в холодке сидит во внутренних воротах, жалуется, что должен ехать по ночам с шахом, в его лета; упоминает об Румянцеве. -- Откланиваемся.-- Остановка за вьюками. Отправляемся в самый полдневный жар. Бесплодный вид Тегеранских окрестностей. Сады, как острова, уединенно зеленеются среди тощей равнины. Между гор Демавенд с снежным челом. Вдоль гор доходим до Кенда. Тьма разнообразных дерев, черешень, шелковиц, орешников грецких, абрикосов и проч. Роскошествуем в свежей квартире под пологом, объедаемся фруктами.
   9-го <июля> встаем в глубокую полночь; ни зги не видать, смятение. Спускаемся с горы, камни хрустят, вода плещет под ногами. Мы всё <едем> {Вставлено по смыслу предложения. -- Ред.} вдоль гор. К утру слышатся позвонки. Звезда. Небо проясняется. Выезжаем на большую дорогу. Тьма верблюдов, лошаков, коней. Уклоняемся в сторону. Завтракаем. Шах и всякие шах-зиды позади. "Откуда эти господа?" -- "Со страхом повергаюсь в прах перед вашим величеством". -- "Усердие всегда водит нас истинным путем". Залп в Сулейманге. Моя встреча с дочерью хана в трахтараване. -- За Сулеймангой три деревни: самая последняя Сункур-Абид. Насилу доезжаем.
   Высокий свесистый дуб, под ним помост. Тут мы располагаемся.
   10-го <июля> ночью же встаем, перед утром свежо и приятно. Я часто отдаляюсь от других и сажусь отдыхать возле воды, где тьма черепах. Поля кругом в хлебах; вообще вид обработанного и плодородного края. Несколько деревень. Наконец Сефир-Ходжа; крутом аллея, где располагаюсь спать. Ветер ужасный и знойный. Укрываюсь в деревню.
   11-го <июля> жар и утром печет немилосердно, всё с себя скидаю, скачу стремглав. Много колесил округ Касбина, срывал молодые фисташки. Наконец, на квартире тьма фруктов и отдых. Молитва хана на рассвете. Pittoresque. {Живописное зрелище. -- Ред.}
   Июля 11-го. Видим шахов стан круг его дворца. Приезжаем, разбиваем, ваши палатки. Луна не показывается, нет бейрама.
   Июля 12. Бейрам. Жар. Барабаны, трубы, дудочки, красное знамя, фальконетные залпы.... но что делает эффект на параде, не всегда еще полезно в деле, в сражении.. Внутренность палатки вся в коврах, а внешняя <сторона> {Вставлено по смыслу предложения. -- Ред.} так и поливается, Касбил, Посылается Эйвас к Хозров-Хану.
   <Июля> 13. Шахский дворец, как скотный двор, полуразрушенный, Сам он очень приветлив, только много томошится на своей подушке. Разговор о маскерадах, театрах и вообще о наших увеселениях. Шах дарит государю Аббас-Мирзу.
   <Июля> 14. Возле нашей палатки факир с утра до вечера кланяется к востоку и произносит: "Ей Али!" и, обратившись в другую сторону,.-- "Имам-Риза". Поэт Фехт-Али-Хан, лет около 60, кротость в обращении, приятность лица, тихий голос, любит рассказывать. Шах за одну оду положил ему гореть бриллиантов в рот.
   <Июля> 15. Бунт в Реште, осажденный Хозров-Ханом, Эйвас не возвращается, Абдул-Вагиб посылается в Решт,
   <Июля> 17. Шах с избранными из гарема отъезжает к прохладному роднику возле гор, где разбивает свой шатер и пользуется жизнию.
   <Июля> 19. Юсуф-Хан-Спадар делал учение с пальбою,
   <Июля> 20. Шах его потребовал, к себе.
   -- К чему была вчерашняя пальба?
   -- Для обучения войск вашего величества.
   -- Что она стоила?
   -- 2000 р. из моих, собственных.
   -- Заплатить столько же шаху за то, что налили без его спросу.
   Утром мы едем за агач от орды, в горы, к югу. Вдоль ручья дикий сад. Ручей проведен водоскатами. Всё это местечко включено между гор полукружием. Живописный вид в Султанейскую долину. На дороге три арки -- развалины моста. На возвратном пути между ними свистнула пуля по неосторожности персидского стрелка. Заезжаем в мечеть Достаток от древнего города); круглая, внутри стихи, между прочим: "да погубит бог того, кто выдумал сарбазов, а особенно..." {Так было в рукописи. -- Ред.} Пословица о Каджарах.
   <Июля> 25, Дождя беспрестанные; бумажные палатки протекают.
   <Июля> 26. Приезд Аббас-Мирзы.
   <Июля> 27. Вхожу на одну из дворцовых террас. Дальний вид Султанейского лагеря.
   <Июля> 28. 10,000 отправляются к Багдату против турков.
   Разговор с нагиб-султаном. Его видимая преданность нашему государю.
   Зарю играют; каждый вечер дудочкам, пищалкам и литаврам созвучала вестовая.
   Мирза потерял значительную сумму, Нашли воров и деньги, которые шах себе взял,
   

<10 августа 1819>

РАССКАЗ ВАГИНА

   
   Шах меня подарил Гаджи-Мирзе-Магмед-Агвари. {Сбоку написано: "духовный". -- Ред.} В их бога он не веровал, и в какого веровал, неизвестно, всё ворожил; бывало запрется у себя, сделает вощеного человека, произнесет над ним что[-то] и перерубит надвое, туловище в одну сторону, а исподнюю часть в другую. Так он в 40 дней доставил голову Цицианова. Шах ему писал неправду, что повоевал Россию, а мой хозяин ему отписал, что, коли так, иди, возьми Тифлис; шах рассердился, хотел его порубить, а он, узнавши это, бежал с сыном, с женою, и со всем домом, и я с ним, в Багдат. Там владел Гассад-паша. Мой хозяин ему несколько раз предлагал шахскую и Мегмед-Али-Мирзы голову, коли они на него пойдут войною.. Шах по нем посла послал, его не выдали. Другой на место Гассад-паши был назначен из Царьграда, Давуд-Эффенди, и подступил к Багдату. Мой хозяин поднял такой ветер в его лагере, что свету божьего не видать, и качал несколько дней верблюжью голову; потом верблюжьи, лошачьи, собачьи головы зарывали возле Давудова лагеря, ночью. Этих людей поймали. Давуд-Эффенди спросил: по чьему приказанию? кто у вас ворожит? Ему отвечали: Гаджи-Мирза etc. Потом мой хозяин назначает, в который день еще вихрю подняться и ставке Давуд-Зффендия на-двое. разорваться. Так и вышло, и всё его войско побежало. Наконец Давуд-Эффенди с помощью М[егмед]-А[ли]-М[ирзы] опять воротился к Багдату. Несколькие в городе узнали, что он при себе фермам имеет владеть ему в Багдате, и без драки отворили ворота. Гассад-пашу казнили и моего хозяина с сыном, дом разграбили и после разломали. Несметное множество народу собралось и. всяких степных арабов, когда кувшин с нефтью, принесли к деревянным воротам дома, чтобы их поджечь, ни капли не нашли, из <....> {Не разобрано. -- Ред.} его искры посыпались <....> {Не дописано. -- Ред.} Обмакнул в чернилы.
   Вали Курдистанский; молитвы Фетали-Шаха. В деспотическом правлении старшие всех подлее.
   

<17--24 августа 1819>

   
   17 <августа>. Жар в саду. Амлих плечо сжег. Мианские ковры, клопы. Хан с сарбазами, который к нам ушел. Отправляемся перед закатом солнца. Груды утесов, река Мианачай излучисто пересекает тесные ущелья; разные формы камней, особливо при месячном свете; спуски, всходы, один спуск ближе к Тюркменчаю, прекрутой.
   18 <августа>. Ночью приезжаем к Тюркменчаю; не сплю; вьюк потерян. Походный декламатор. Тьма куропаток. В 4 часа пополудни отправляемся. Тьма куропаток; гористая дорога, снопы, арбузы с приветствием от жнецов, и собирателей. Спуски, всходы, 2 каравансарая; прежние разбои, ныне безопасно.
   19 <августа>. Под вечер в Ужданах, в палатках, в виду дворец.
   20 <августа>. Поутру едем во дворец, -- двукровный, весь открытый, по персидскому зодчеству; обсажен ветлами, между которыми трилиственник. Эриванское сражение, смотр войскам. Русские головы, как маковые, летят. В другой комнате красавицы, азиатки и мадамы; принадлежности -- собачка, куропатка, утка.
   22 <августа>. Ханский сынок умница. Песчаная, каменистая и холмистая дорога. Встреча. Таврис. Ханский лезец. Ханский мирза.
   23 <августа>. Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль.
   24 <августа>. Idem. Подметные письма. Голову мою положу за несчастных соотечественников. Мое положение. Два пути, куда бог поведет... Верещагин и шах-зида Ширазский. Поутру тысячу туман чрезвычайной подати. Забит до смерти, 4-м человекам руки переломали, 60 захватила. Резанные уши и батоги при мне.
   

30-е августа <1819>

   Во второй раз привожу солдат к шах-зиде, он их берет на исповедь по одиночке, подкупает, не имеет ни в чем успеха и бесится.
   Наиб-султан. Зачем вы не делаете, как другие чиновники русские, которые сюда приезжали? Они мне просто объявляли свои порученности.
   Я. Мы поступаем по трактату, и оттого его вам не объявляем, что вы лучше нас должны его знать: он подписан вашим родителем.
   Н[аиб]-с[ултан]. Если Мазарович будет так продолжать, поезжайте в Тейрань.
   Я. Мы не по доброй воле в Таврисе, а по вашему приказанию.
   Н[аиб]-с[ултан]. Видите ли этот водоем? Он полон, и ущерб ему не велик, если разольют из него несколько капель. Так и мои русские для России.
   Я. Но если бы эти капли могли желать возвратиться в бассейн, зачем им мешать?
   Н[аиб]-с[ултан]. Я не мешаю русским возвратиться в отечество.
   Я. Я это очень вижу; между тем их запирают, мучат, до нас не допускают.
   Н[аиб]-с[ултан]. Что им у вас делать? Пусть мне скажут, и я желающих возвращу вам.
   Я. Может быть в[аше] в[ысочество] так чувствуете, но паши окружающие совсем иначе: они и тех, которые уже у нас во власти, снова приманивают в свои сети, обещают золото, подкидывают письма.
   Н[аиб]-с[ултан]. Неправда; вы бунтуете мой народ, а у меня все поступают порядочно.
   Я. Угодно вашему высочеству видеть? Я подметные письма ваших чиновников имею при себе.
   Н[аиб]-с[ултан]. Это не тайна; это было сделано по моему приказанию.
   Я. Очень жаль. Я думал, что так было делано без вашего ведения. Впрочем, вы нами недовольны за нашу неправду: где, какая, в чем она? Удостойте объявить.
   Н[аиб]-с[улта,н], Вы даете деньги, нашептываете всякие небылицы.
   Я. Спросите, дали ли мы хоть червонец этим людям, нашептывать же им ни под каким видом не можем, потому что во всех переулках, примыкающих к нашим квартирам, расставлены караулы, которые нас взаперти содержат и не только нашептывать, но и громко ни с кем не дают говорить.
   Н[аиб]-с[ултал]. Зачем вы не делаете, как англичане? Они тихи, смирны. Я ими очень доволен.
   Я. Англичане нам не пример и никто не пример. Поверенный в делах желает действовать так, чтобы вы были им довольны, но главное, чтобы быть правым перед нашим законным государем-императором. Однако, в[аше] в[ысочество], позвольте мне подойти к солдатам, чтобы я слышал, как ваши чиновники их расспрашивают.
   Н[аиб]-с[ултан]. Мои чиновники дело делают, и вам до них нужды нет.
   Я. Я имею большое подозрение, что они свое дело делают не чисто, как обыкновенно. Оли, когда были от вас посланы в нашем присутствии расспрашивать русских об их желании, только что проповедывали им разврат, девками и пьянством их обольщали; когда же мы подошли, то убежали со стыдом. Между тем нам не позволено было ехать на мейдан и отобрать просящихся итти в отечество. Потом, когда вы велели, чтобы я своих людей привел сюда и чтобы прочих солдат привели из баталиона, которые по выходе из моей квартиры были захвачены, я сделал вам в угодность, своих привел третьего дня, их тщательно расспрашивали, никто из них обратно не перешел к вам; но людей, которых имена у меня записаны, которые объявили мне свое желание быть посланными в Россию, которые были захвачены и вы приказали их мне представить налицо, мне их вовсе не показали. Ныне я опять пришел согласно с вашею волею; вот -- мои люди, а прочих, мною требуемых, нет. Притом же ваши четыре чиновника по одиночке каждого из солдат, что я привел, берут на сторону, уговаривают, к бог знает как уговаривают, а мне вы даже не позволяете быть к ним ближе.
   

-----

   
   Пришли доложить, что из 70-ти человек, мною приведенных, один только снова перешел на службу к его высочеству, но и этот ушел от них, бросился ко мне в ноги, просил, чтобы я его в куски изрубил, что он обеспамятовал, сам не знает, как его отсунули от своих и проч.
   Шах-зида поручал солдатам служить вперед верою и правдою их государю, так же, как они ему служили, между тем мне давал наставления о будущем их благе, чтобы им в России хорошо было.
   Я. Я буду иметь честь донести вашему высочеству о поступлении с ними нашим правительством, когда, отведя их в Тифлис, ворочусь сюда. Между тем чрезвычайно приятно видеть, как вы, Наиб-султан, об их участи заботитесь. Ваше высочество, конечно, не знаете, что их уже за давнее время не удовольствовали жалованьем в вашей службе, и, верно, прикажете выдать столько, сколько им следует.
   Наиб-султан. Нет, нет, нет. За что это? Если бы они меня не покидали, продолжали бы мне служить, это бы разница.
   Я. Я думал, что за прошедшую службу их ваше высочество не захотите их лишить платы.
   Н[аиб]-с[ултан]. Пусть Мазарович дает, они теперь его.
   Я. Да, у него в руках будущая их участь. Впрочем, и за прошлое время, коли вы отказываетесь, поверенный в делах этот долг ваш им заплатит. Ожидаю от вашего высочества, что сдержите ваше слово и велите привести сюда прочих, желающих с товарищами итти в родину, тех, об которых я имел честь подать вам список.
   Тут он позвал нашего беглеца С[амсона] М[акинцева]; я не вытерпел и объявил, что не только стыдно должно бы быть иметь этого шельму между своими окружающими, но еще стыднее показывать его благородному русскому офицеру, и что бы Наиб-султан сказал, кабы государь прислал с ним трактовать беглого из Персии армянина? -- "Он мой мьюкер". -- "Хоть будь он вашим генералом, для меня ом подлец, каналья, и я не должен его видеть". -- Тут он рассердился, зачал мне говорить всякий вздор, я ему вдвое, он не захотел иметь больше со мною дела -- и мы расстались.
   

<4--7 сентября 1819>

4-го сентября

   По многим хлопотам выступление.
   

5-го сентября

   Ночь, поустаю, {Очевидно, неправильно прочитанное слово или опечатка в первопечатном тексте; по смыслу предложения следует: поотстаю. -- Ред.} днем нахожу своих. Брошенный больной. Дыни, хлопчатая бумага. Возле Софиян у мельницы водопад, холодок, кусты, маленький вал, завтракаем. -- Идем в ущельи, соляные воды и горы. Взбираемся на высочайшую гору, крутую; узкая тропинка между камнями. Вид оттудова. Вышли в 2 пополуночи, пришли в Маранд в 7-мь пополудни. Виноградная беседка.
   

6-го сентябре

   Днюем в Маранде. Назаров, его положение. Известие о милостях государя к Маман-Хану. Шум, брань, деньги. Отправляемся; камнями в нас швыряют, трех человек зашибли. Песни: "Как за реченькой слободушка", "В поле дороженька", "Солдатская душенька, задушевный друг". Воспоминания. Невольно слезы накатились на глаза. {Справа приписано: "Каменисто". -- Ред.}
   "Спевались ли вы в баталионе?" -- "Какие, ваше благородие, песни? Бывало, пьяные без голоса, трезвые об России тужат". -- Сказка о Василье-царевиче, -- шелковые повода, конь золотогривый, золотохвостый, золотая сбруя, золотые кисти по земле волочатся, сам богатырь с молодецким посвистом, с богатырским покриком, в вицмундире, с двумя кавалериями, генерал-стряпчий, пироги собирает, и проч. и проч. "Слышал, сказывает -- кто?" -- "Так сказывает Скворцов, что в книжке не сложится, человек письмянный".
   Успокоение у разрушенного каравансарая; оттудова равниной идем до ущелья; земля везде оголилась; потом сквозь ущелье, трещины, расседины. Водопроводы с шумом извергаются из ущельев. Около горы сворачиваем вправо до Гаргар.
   Разнообразные группы моего племени, я Авраам.
   Выступили из Маранда в 8 1/2 часов вечера, в караван-сарае 4 часа утра; оттудова в 7-м часу, в 11 часов в Гаргарах.
   

V. АНАНУРСКИЙ КАРАНТИН

   

29-го ноября <1819>

   Вползываем в странноприимную хату, где действительно очень странно принимают. Холод, спрашиваем дров. Нет, а кругом лес. У ветхого инвалида покупаем дорого охапку. Затапливаем, от дыму задыхаемся. Истопили, угар смертельный и морозно попрежнему. Спрашиваем корму для себя и для лошадей, -- ничего съестного. Наконец, является маленький, глупенький доктор, с хлыстиком, вертится на одной ножке и объявляет, что мы в "политическом госпитале" (в мефитическом: от сырости запах претяжелый), что нашу комнату, иногда, заливает вода по колена, что срок сиденья зависит от коммисара. Докторишка исчез, и я от угара проболел 24 часа. Явился коммисар, как смерть курносый.
   -- "Спасите. Карантин ваш очень мудро устроен, чтобы чумы далее не пропускать: потому что она с теми, которых постигнет здесь, непременно похоронятся, потому что от холоду смерть, от дыму смерть, от угару смерть (да и сам коммисар, как смерть, курносый, -- мы его, наконец, видели), но Беб[утов] и я не чумные, не прикажите морить..."
   

VI. <ДНЕВНИК ВОЗВРАТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В ПЕРСИЮ>

   

<Январь -- февраль 1820>

   10 января. Сады, влево Кура. Едем по склону горы, влево крепость Саганлук; поворачиваем вправо, кряж гор остается к северу. К югу Меднозаводская гора и хребет. Озеро. От Код Квеши на возвышении. Перед этим развалины на утесе, который как будто руками человеков сложен из различных камней.
   12-го <января>. Через гору в Гергер, Казармы, Оттудова высочайший Безобдал...
   

-----

   
   1801. Омар-Хан разбит пшевцами, хевсурцами, в кольчугах, в шишаках, в числе 5000, Русские только были зрителями.
   Ad mem[oranduin] {Для памяти.-- Ред.}. -- При князе Цицианове Туликов взял Чары и Великаны и убит в Чарах в сражении против лезгин: обнадеялся на 15-й Егедский полк, который побежал и смял прочих.
   Цицианов армянам; "я и об живых об вас небрегу, стану ли возиться с вашими мертвыми".
   Возится с солдатами, бьет одного и после уверяет, что поссорились, награждает деньгами. Рубли превращает в медали после приказа, что гвардии за развод, a его солдатам за штурм дано по рублю. {Далее в первопечатном тексте опущены записи о горе близ Гумри (Алагезе), "где часто замерзают", хотя высота обыкновенная", об Арарате (16 января), о приезде в Эчмиадзин (17 января). -- Ред.}
   17-го <января>. В монастыре хорошая гостинница, услуга. Бедственное положение патриарха.
   18 января, понедельник. Осматриваю монастырь. Рука св. Георгия, копье, кусок от креста. Место, -- 4 столпа мраморные,-- где было сошествие Христа по представлении, тому назад 1500 лет. Ризница скрыта. Ковры. Типография на 3 станка. Патриарх ветхий, сетует о судьбе погибших монетчиков в Царьграде. Сам поплачивается за русских приезжих.
   До Эривани 12 верст. Летняя беседка с витыми галлереями в три этажа. Сам сардарь на балконе. Вода на улицах. Ad mem[orandum]: Mehmour.
   Патриаршее сравнение: Эчмедзин как роза между терниями. Портрет шахов гравирован в Париже.
   19 <января>. Вода ночью замерзла в комнате. Отправляюсь, Арарат вправе, как преогромный белый шатер. Много деревень, садов, речек. Маленькое ущелье Девалу. {Далее в первопечатном тексте опущена запись от 20 января о том, как Грибоедов дважды тонул в какой-то речке, которая "вздулась и нигде нет проезду". -- Ред.}
   22 <января>. Медление в Нахичевани. Армяне живут хуже татар, -- окно для света и дыму, без камина. Мирза Мамиш, персидская лесть. Чем к ней кто доступнее, тем ее покрывало более редеет. {Далее в первопечатном тексте опущена запись от 24 января о приезде в Гаргары. -- Peд.}
   Февраль. От Гаргар к юго-западу, влево, через ущелье, занесенное снегом. Выехавши на широту -- равнина до каравансарая. -- По пригоркам до Маранда. Маранд виднеется на высоте за три агача. -- Из Маранда в горы подъем трудный. От каравансарая спуск до Софиянки, ровно до Тавриза; влево и вправо делятся горы.
   

<ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ>

   
   28 томов книг получил каймакам из Италии, однако говорит, что там еще много осталось хороших.
   Визирь, битый, по условию каймакама с шах-зидою, за финансы.
   Где только персиянин может на словах отделаться без письма, -- он очень рад. В важнейших делах обсылаются через фарашей, которые словесно их производят, и это много способствует к усовершенствованию их природного витийства. В Москве тоже обычай есть с людьми многое приказывать, что гораздо заходит за сферу их деятельности.
   Верзилище женщин. Мусульманов обличают в любви с христианками.
   

5-го марта 1822. Тифлис

   Прихожу к Полю; бичё его, который тарелки чистит, принимает депутацию, от крепостных своих мужиков. Они жалуются, что им есть нечего; он, князь, им уделяет рубль из своего жалованья. И мой биче, конюх Иван -- князь, сын майорский. Прихожу домой, у моего Амлиха гости. "Кто у тебя?" -- Цари. -- "Как цари?" -- Да-с, царевнины сыновья, царевичи, нам соседи.
   

VII. <КРЫМ>

   

<24 июня -- 12 июля 1825>

   Июня 24. Середа, Иванов день. Вверх по Салгиру верхом. Сады, минареты, Перовского дачка -- приятной, легкой архитектуры домик. Облако столбом над Чатыр-дагом, будто курится. Ручьи падают справа от нашей дороги в Салгир. Тополи, надгробные камни с чалмами.-- Аянь, на восток от него в полуверсте источник Салгира в известковой каменной котловине. Пещера, вход с двух сторон; спереди с шумом извергается источник, слева род окошка; мы, разутые, лезем в него, цепляемся по голым камням, над нами свод, род пролома сверху, летучая мышь прилеплена к стене возле, и внутренняя продолговатая пещера позади нас. Мы сидим над самым о[брыво]м. М. Ш. называет его глазом. Вода холодная, как лед.
   После обеда из Аяна косогором к западу, направо лесистая впадина к дороге между Ч[атыр]-Д[агом] и Темирджи, склонение к северу Яйлы, под ним домик, тут дача Офрена, сзади подошва Чатыр-Дага, впереди ущелье Кизиль-Кобе, проезжаем чрез ущелье Альгар, деревня Чешки (станция к Алуште), влево малый Джан-кой, вправо речка Кизиль-Кобе, ущелье входит клином в гору, там родник сперва наружу, потом отвесно под землею, потом снова широкою лентою падает на камни и течет в долину, которая позади нас; орлиные гнезда, орешник, кизиль, род ворот между двух самородных камней, пещеры, своды, коридоры, столбики, накипи.
   Симферополь. Цыганская нынешняя музыка в Крыму -- смесь татарского с польским и малороссийским.
   Июня 25. Дождливый день. Берем несколько назад, потом левее, по северной подошве Чат[ыр]-Д[ага] до Букж Джанкой, оттудова вверх довольно отлогая дорога, лесистая, справа овраги, тесные и глубокие долины, бездны лесные, там течет Альма, ее исток между Ч[атыр]-Д[агом] и С[алтан]-Г[орой]), белые холмы Саблы в отдалении, еще далее горы Бахчисарая. Поднимаемся на террасу каменную, инде поросшую лесом, убежище чобанов внизу, а далее в равнине всё еще туман. Шатаемся по овчарням.
   После обеда. Наелись шашлыка, каймака, на круглом столике, поселившись в каменной яме к северу от овчарного хлева. Зелень и климат северные. Низменная даль всё еще подернута непроницаемою завесою, оттудова тучи поднимаются к нам, ползут по Чатыр-Дагу. Он совершенно дымится. Горизонт более и более сужается, наконец я весь увит облаками.
   У здешних пастухов лица не монгольские и не турецкие. Паллас производит их от лигурийцев и греков, но они белокуры, черты северные, как у оссетинов на Кавказе.
   Гроты снеговые, стены покрыты мохом, над ними нависли дерева. Спускаюсь в глубь, впалзываю в узкое отверстие, и там снежное приятелище -- родник замерзший. Скатываем камень, -- продолжительный грохот означает непомерную глубину. Выхожу оттудова, -- синее небо.
   Поднимаемся на самую, вершину. Встреча зайца. На иных зубцах самого верхнего шатра и на полянах ясно, но у самого верхнего зубца нас захватывают облака,-- ничего не видать, ни спереди, ни сзади, мы мокрехоньки, отыскиваем пристанища. Розовая полоса над мрачными облаками, игра вечернего солнца; Судак синеется вдали; корабль в Алуште, будто на воздухе; море слито с небом. Попадаем в овчарню на восточной вершине, обращенной лицом к югу. Сыворотка, холод, греюсь, ложусь на попону, седло в головах, блеяние козлов и овец, нависших на стремнинах. Ночью встаю, луна плавает над морем между двух мысов. Звезда из-за черного облака. Другая скатилась надо мною. Какой гений подхватил ее?
   Июня 26. Пятница. Кочуем в тумане и в облаках целое утро. Сажусь на восточный утес, вид на глубину к Темирджи. Два корабля в Алуште. Съезжаем до лучшей погоды в Корбек, лесом ручьи. На квартире (крайней кверху) с балкона вид на море. Справа из-за Салтан-горы высовывается Каетель. Балкон под сливою, и грецким орешником. -- Под вечер пешком в Алушту средними возвышениями, подошвою Чатыр-дага. Замок Алустон в развалинах, налево Шумы, деревня Темирджи на воздухе; возвращаюсь низом, сперва садами, потом тропою, которая ведет в Бешуй, ногами растираю душистые травы, от которых весь воздух окурен. Татары любят земные плоды.
   Ночью встаю, месячно.
   27 <июня>. Опять в гору; сперва лесом, потом голые вершины уступами. Круча.
   Панорама с Чатыр-дага:
   Впереди под ногами площадь, терраса Чатыр-дага,; первая под самым темем, шатром (чадирь), все неглад-, кости будто стесаны, пониже дичь, густой лес, в нем источник Альмы между С[алтан]-Г[орой] и Ч[атыр]-Д[агом]. Далее дугою. Севастополь, Бахчисарай, Саблы, белые меловые горы, правее Салгир, Акмечеть, еще далее Козлов и море, между всем этим; ближе к месту, с которого смотрю, волнистые холмы, по ним солнце играет. -- Справа Зуя, Карасубазар, над ним дымок, задняя пологая часть восточной Яйлы, часть Азовского моря голубою полосою окружает с востока степь и дол до Перекопа. -- Слева западная часть задней Яйлы, Св., Нос к Балаклаве чернеется. -- Обратясь назад -- море, даль непомерная, с запада спускается к нему Яйла, из-за ней Кастель, прямо Алушта, к востоку берег изгибом до Судака, выдавшегося далеко в море, точно между Обсерваторией и Горным Корпусом. За Судаком Карадаг и проч. 3 корабля. На вершине (западном зубце, где мы стоим), между двух углов, шагов 50 стремительный спуск к югу, пологий к северу, обрыв к Альме, дебрь. -- За Темирджи несколько слоев гор еще ее возвышеннее. -- От? Чатырь-дага к северу площадь, терраса, будто укрепление с исходящими углами, с бойницами, из них иные красные, желтые, серые, и между ними зелень. Белизна меловых гор, которые тянутся как лагерь.
   Несколько орлов с закрюченными крыльями; их плавный и быстрый полет. Дождь, словно занавесь, постепенно закрывает предметы и близится к нам, наконец сечет нас. Прячемся. Новая картина. Улитки. Я над стремниной" Опять ведренно, выхожу из засады, Противуположность, -- спереди был мрак, сзади ясно, теперь наоборот.-- Следую направлению, верхнего обреза от з[апада] к востоку, смотрю на дольные картины из-за промежутков скал, как из-за зубцов Кремля. -- Сперва Салгир был вправо, потом прямо против меня, теперь влево, по мере моего шествия. К западу картина становится уже и расширяется к востоку. С восточной оконечности вид на дебрь между Кизиль-кобе (вчера казался так высок, а нынче через него гляжу), Темирджи и Ч[атыр]-Д[аг]. Ветер переменился, облака назад пошли и, лосле дождя, разодранные, как после битвы, тянутся от Султан-горы серединою Чатыр-дага в Темирджинское ущелье, словно оттудова пар воскуривают; позади всего море, пропасти под ногами и зубцы. Не понимаю, как меня ветер не снес! Прихожу к пастухам, волынки, рожки и барабаны.
   Возвращаюсь в Корбек,
   После обеда в Шуму; плутаю по оврагам; лошадь мне ногу зашибла. Новая большая дорога. Рысью, в Алушту.
   Алушта; древние развалины замка, около которого домики с плоскими кровлями прислонены к холму, образующему со многими другими подошву Чатыр-дага, около него ручьи и сады в яминах. Всё место окружено амфитеатром, к морю отрогами обоих Яйл и Чатыр-дага, которого вершины господствуют над сей долиною. Корабль нагружается лесом; другой от флота зашел за пресной водою. Разговор с офицерами о Чатыр-даге, Морские ванны. Эфенди хвастает крепкою черешнею.
   28 июня. Едем берегом. Узенькая тропа. Жар несносный. Вправо то голые утесы, то лес. Кастель. Иногда крутой въезд, потом опять спуск к морю. Мыс. Проехав из-за него выказался Кучук-Ламбат. С одной стороны голый и не самый высокий утес, с другой возвышенный и лесистый Аюдаг, далее выдавшийся в море, окружают приятнейший залив; волны дробятся о берег, Фонтан под фигою; вид благосостояния в селении. Дом. Воскресный день, Бороздин называет это "пользоваться премиею природы, н_е в_ы_е_з_ж_а_я и_з о_т_е_ч_е_с_т_в_а". Сад, размарины, lauriers-roses, маслины, смоковницы, лилеи, дева утеса в Кизильташе. -- Еще родник в саду; беседка к морю, затишие от бури, напоминает такую же в Выдубеце. Подводные камни, не доезжая до деревни. Бакланы, дельфины. Venite adoremus. {Приидите, поклонимся.-- Ред.}
   29 <июня>. Парфенит, вправо Кизильташ, шелковицы, смоковницы, за Аюдагом дикие каменистые места, участок Олизара, шумное, однообразное плескание волн, мрачная погода, утес Юрзуфский, вид с галереи, кипарисники возле балкона, в мнимом саду гранатники, вправо море беспредельное, прямо против галереи Аю и впереди его два голые белые камня.
   Отобедав у Манто {В первой публикации фамилия была прочитана неверно: Монта. -- Ред.} (у жены его прекрасное греческое, задумчивое лицо и глаза черные, восточные), еду далее; Аю скрывается позади, сосны на Яйле, лесистые высокие места, впереди Гаспринский мыс ограничивает горизонт.
   Подъезд к Ник[итскому] саду лучше самого сада. Заглохшая тенистая тропа посреди одичалых остатков греческого садоводства, под гору, плющем увитые, ясени и клен, грецкий орешник, акация, дикий виноград, смоковницы, плачущие ивы. В саду rus deiphinus, которого я давно домогался названия в Ширване.
   Всегда ли лето бывает так прохладно? Дорога более возвышена. Род часовни, где лошадь привязана. Выезжая из саду и поднявшись кверху, в перелеске руины греческой церкви. Вообще до сих пор развалины не живописны, исключая алустонских торчащих трех обломанных башен.
   Приятный запах листьев грецкого орешника, когда его в руках растираешь.
   NB. Отъехав от Юрзуфа и посмотреть назад, вид берега расширяется через передовые отроги Яйлы, вид на долины к Ялте пространен, и пожелтевшие нивы разнообразят темную, многотенную картину.
   Ночую, в Дерекое. Кладовая хозяина. Один каштанник во всем краю. Сад Мордвинова в Ялте.
   Округ Никиты. Запущенные и сброшенные сады греков, выведенных в Мариуполь.
   30 июня. Пространная долина, и плодоносная. Горы почти так же высоки, как около Алушты, и окружают до пристани. Аутка -- греческое селение в сторону от дороги, ио в ней всё по-татарски. От Аутки лесом прямо в гору, справа с Яйлы водопады Ялты. Оборотись назад, вид расширяется от верха Яйлы до Никиты-буруна; прелестная темная (foncee) долина, усаженная лесом; пестрота лив, садов и деревень, часть моря у Яйлы. Опустясь на большую дорогу, опять лесом до Кушелева сада в Урьянда. Нос Айтодор каменистый выдается в море; тут развалины монастыря. Выезжая из леса и поднявшись на высоту -- пространный вид. Яйла, голая, дикою стеною господствует над Гаспри, Хуреис, Мускор и Алупкою. С пригорка над Гаспрою опять виден Аюдаг, который было исчез за Никитинским мысом. -- Чрезвычайно каменисто; земляничный лес на Яйле, как кровь красный. Вчера высота Яйлы была осенена соснами, а ныне безлесна.
   В Алупке обедаю, сижу под кровлею, которая с одной стороны опирается на стену, а с другой на камень; пол выходит на плоскую кровлю другого хозяина, из-за нее выглядывает башенка мечети. Муэдзин Селами-Эфенди, шелковицы, виноградные лозы, сюда впереди два кипарисника тонкие и высокие, возле них гранатовый куст; вообще здесь везде оливы, лавры и гранатники рдеют. Паллас говорит, что у Айтодора устрицы, но пора рабочая, теперь не ловят. Греки в Аутке.
   После обеда. Из Алупки в Сименс, оливы, гранаты, коурме; роскошь прозябения в Сименсе; оттудова утес, обрушенный в море торчма, на нем развалины замка; проезжаем сквозь теснины частию нависших и в море обрушенных громад, другая на суше, над нею прямо обломанный утес, повсюду разрушение. Дождь, укрываемся к казакам (береговой кордон, далее содержит его балаклавский полк), от дождя быстрые потоки и водопады. Яйла совершенно обнажилась из-за передовых гор, Кукунейе; между ним и Кучук-коем обвал от землетрясения, будто свежевспаханная земля; оттудова вид на крайний мыс южного берега Форус, темный, зубцы и округлости отрисовываются позади светящим вечерним заревом. (На другой день я увидел, что это только зубчатая поперечная окала между Мшаткою и Кучук-коем.)
   Лень и бедность татар. Нет народа, который бы так легко завоевывал и так плохо умел пользоваться завоеваниями, как русские.
   1 июля. Из Кучук-коя косогором. Я задумался и не примечал местоположения; впрочем те же обвалы, скалы справа, море слева, поперечные зубчатые скалы. Поднимаемся близ форусского утеса вверх лесом, похоже на подъем с моря на Чатыр-даг, красноречивые страницы Муравьева, перевалясь через Мердвень. Паллас прав насчет лицеочертаний приморских татар трех последних деревень.
   Байдарская долина -- возвышенная плоскость, приятная, похожая на Куткашинскую. Кровли черепичные; кажется, хозяйство в лучшем порядке; хозяйский сын хорошенький. Тут я видел, что во всей Азии, как хлеб молотят: подсыпают под ноги лошадям, которых гоняют на корде.
   После обеда в лес до Мискомии. Оттудова две трети долины заслонены выступающею с севера горою, так что тут делается особенная долина; отсюдова в гору извивистой тропою спускаемся к хуторку, к морю (bergerie), где была разбита палатка для Екатерины во время ее путешествия; справа из-за плетня белеются меловые горы, между Узеном и Бельбеком. Поднимаюсь на гору, Панорама: вправо долина Узеня, под пригорком Комара или Карловка, слева море разными бухтами входит, врезывается в берега. Прямо впереди тоже море окружает полуостров, которого две оконечности -- Севастополь и Балаклава. Влево, в море флот из 9-ти кораблей; под ногами два мыса, как клавиши. Еще ниже островерхий пригорок, на нем замок и башни древнего Чемболо; на втором мысе (из двух параллельных) сады и обработанная поляна.
   Объезжаем ближайшую гору, к северу Кадикой, бухта тихая, как пруд и местечко балаклавское на подошве западной горы; бухта сжата продолговатыми мысами, на вид безвыходными. Школа, дом Ревельота, церковь, мечеть упраздненная, балконы на улицу. Ночью мало видно. Дежурный капитан. Готовится мне ялик для прогулки по бухте, на другой день, на рассвете. Комната моя в трактире с бильярдом. Морская рыба макрель, кефала.
   2 июля. Поутру, бухтою, вниз к устью, -- не видать никакого выхода; на протяжение до открытого моря на 1 1/2 версты заслонено утесами с обеих сторон; слева замок, полукруглый залив по выходе в море. Дельфины и бакланы. Плывем в оба направления, к востоку Святойя-нос, как будто развалины монастыря. Воротясь назад, приятный вид местечка, -- в церковной ограде кипарис, мечеть внизу, старая церковь в горе, школа -- самое чистенькое здание. Настоящий грек, слуга в трактире, пылает желанием сразиться с греками и сдирает с меня втридорога за квартиру.
   Уезжаем из Балаклавы назад к верху бухты, налево в гору, вправо внизу Кадикой, церковь беленькая, приятный вид после запачканных мечетей, еще в гору, мимо Корани (все 4 деревни греческие). Хорошо отстроенные домики.
   Возвышение, с которого Геракл невский полуостров как на ладони; окружен морем. Панорама: мы лицом прямо на запад, вправо белеются дома Севастополя и большая бухта, корабельные мачты, далее с_е_в_е_р_н_а_я к_о_с_а и еще далее Козловский берег, впереди маяк и две бухты, как на чертеже. Хутор монастырский и другие, налево новая колокольня св. Георгия (напрасно выстроенная). Позади гористый вид, мыс Ай-Дак, Св[ятая] гора, отвсюду виден; говорят, что он первый в Крыму представляется плывущим из Царь-града. Не это ли К_р_и_у_м_е_т_о_п_о_н? Это похожее на дело, нежели "баранья голова" Муравьева. Долина Узеня, слева белый кряж гор известковых новейшего образования: вглубь всей картины верх Чатыр-дага, нависшего как облако.
   NB. Воспоминание о в[еликом] к[нязе] Владимире.
   Едем в монастырь. Крутизна по входе в ворота; внезапности для меня нет, потому что слишком часто описано (так же как и Байдарская долина: если бы безъ-имянная, она бы мне более понравилась; слишком прославлена). Спускаюсь к морю, глаз меня обманул: гораздо глубочайший спуск, чем я думал. От церкви глядеть наверх, к колокольне, похоже на Киевскую Лавру, но вид из Лавры несравненно лучше. -- В море справа. два камня, как башни, между ними утес вогнутою дугою, слева скалы; под их тенью раздеваюсь и бросаюсь в морею Вода холодная, как лед. Красивые разноцветные камушки, прекрасно округленные. Назад подъем тяжел. Змея. Митрополит из Кефалоники.
   Едем в Севастополь; жарко, сухо, мерзко и никакого виду. Город красив. Сначала виден с Артиллерийской бухты дом Снаксарева. Мы берем вправо, в заставу. Под-вечер гуляю. Лучшее строение города -- гошпиталь над южной, самой пространной бухтою. Огибаю Артиллерийскую бухту, базар, живопись, купаются, скверные испарения. Батарея, закат солнца, иду на Графскую пристань, оттуда большою улицею вверх, мимо двух церквей, домой. Ночь звездная, прекрасная, но безлунная. Маяки светятся в стороне к Инкерману.
   3 июля. Севастополь лежит лицом к Ктенусу, одною стороною на южную военную (или Корабельную) бухту, а другою на Артиллерийскую. Несколько батарей на северной косе и на мысе военной гавани. Ктенусом плывем 7-мь верст; лес истреблен (жаль, а то бы прелестное гулянье по воде.) В балках справа казенный сад, где гулянье 1-го мая, пороховой магазин, слева сухарный завод, справа и слева хутора. Выезжаем в камышевый Узень, струйка пресной воды, ясени и другие деревья; направо гора двойная, изрытая пещерами; корридор, полуразрушенная внутренность церкви (живопись: святой с ликом, стертый), точно арки гостинного двора или каравансарая. Древний мост слывет Ханским; перейдя через "его, насупротив прежних и выше их две другие горы, тоже пробитые пещерами, иные застроены и вымазаны, с окошечками, нашими артиллеристами, рабочими на селитренном заводе. Здесь церковь целее, фигурные украшения, горнее седалище. Из придела церкви обломанный свод без лестницы; Александр туда и я за ним. Вверху ступени в крепость, идет к южной крутизне, там пещеры ярусов в десять, иные раскрашенные, иные клетчатые, выдолбленные украшения.
   Вид на луг и долину Узеня прелестный. Также, оборотясь вправо, на залив. Вероятно, когда нападали на жителей, то они спасались на верхние жилья; если подламывали пилястры, то бросались в крепость. С севера и востока стены и башни довольно целы, так как эти обе стороны здесь приступнее и положе, то и был тут он укреплен тверже, двойною стеною. На север башня круглая и далее четырех-сторонняя, на восток зубчатая стена, башня круглая, опять стена, четырех-угольная башня и еще стелы и круглая башня угловая.
   
[]
   Инкерман самый фантастический город; представляю себе его снизу доверху освещенным вечером. -- Но где брали воду? -- Отчего монахи? -- Во всяком случае ариане, ибо готфы сперва были ариане; таков был и переводчик их библии епископ Ульфила.
   С севера сход, крыльцо к роднику. Приятно умываться, когда сам божок или нимфа ручья подает воду из рукомойника. Панорама с крепости: к западу Ктенус и горы такие же, как та, на которой крепость и которые отделяют полуостровок. К юту, за долиною Узеня, Байдарские горы; с востока и севера протяжение тех гор, на которых крепость.
   После обеда. Часов в 5-ть после обеда еду к карантину. Стена, в которой пролом, прилежит к нынешним зданиям и тянется к заливу направо и по возвышениям югом, где обращается вдавшимися углами многоугольника к западу, возле песчаной бухты упирается в море, к тут пролом и части стен и башен. К сей стороне, внутри, насыпной холм. Не здесь ли Владимир построил церковь? ("Корсуняне подкопавше стену градскую крадяху сыплемую персть и ношаху себе в град, сыплюще посреде града и воины Владимировы присыпаху более". Нестор.) -- Может, великий князь стоял на том самом месте, где я теперь, между Песочной и Стрелецкой бухты. Тут, теперь, наравне с землею основание круглой башни и четверосторонней площади к Стр[елецкой] бухте. -- Впереди всё видно, что происходит в древнем Корсуне, и приступ легок. Через город видны холмы Инкермана и два его маяка и верхи западной Яйлы, очерчивающей горизонт, как по обрезу; Чатыр-даг левее и почти на одной черте с городом особится от всех, как облако, но фигура его явственна и правильна. Смотрящему назад видны два кургана, один прибрежный, другой средиземной. Я на этом был, -- груда камней и около него два основания древних зданий. Солнце заходит в море и черное облако застеняет часть его; остальная в виде багрового серпа месяца. Худое знамение для варягов. С насыпного холма, внутри города, виден маяк, а далее, по морю и кругом, не видать. -- Пещеры к югу; их множество. Проводник уверяет, что они ведут к Инкерману, обложены огромными дикими квадратными камнями. -- Колодезь, водопровод.-- Лисица. -- Два корабля и флот.
   4 июля. Поутру однообразною дорогою, тою же заставою, в которую въехал. Надоело, велел своротить вправо, чтобы сблизиться с морем; едем рвом, множество четверосторонников; поля разделены на клетки каменными основаниями; налево, над рвом, возвышение, на нем [] из огромных, грубообтесанных камней, сложенных одни над другими в два ряда, к югу два круглые основания, в них ямины, далее параллелограм; тут и кончится возвышение.
   Подъехав к морю: позади осталась Стрелецкая бухта, круглая впереди; те же клетки и фундаменты параллельных оград. Паллас предоставил себе со временем внимательнее осмотреть остатки древностей около бухт Казацкой, Круглой и Стрелецкой, но при том и остался. Вот, что я видел. В конце загиба Камышевой бухты два хутора, второй купца Сергеева "Екима Сергеевича покойного; сын его Левушка махынький, 22-й годочик". В одном из его огородов: [] один бок 16, другой 24 шага, с одной стороны, в 4 ряда камни, и еще надделан неполный ряд; иной камень в 2 1/2 аршина длины и 3/4 ширины; другие бока в три ряда. Обойдя загиб бухты и перевалясь через пригорок, такой же [], и тут на холме, до самого маячного перешейка, груды огромных и средственных.
   Маяк в 12 саженей вышины. Панорамный вид полуострова не так хорош, как с горы Карани: кроме двух возвышенных мысов с правой стороны ничего не видать. Флот в море, идет к Николаеву на всех парусах. У берега, свинки (дельфины) кувыркаются, фонтаном пущают воду из головных отдушин; столпили в стадо рыбу салтанку, которая от них не может отбиться, море наполнили кровью и насыщаются. Стая чаек реет округ их и подхватывает объедки трапезы. Бакланы, уже сытые, плывут впереди.
   На возвратном пути, перейдя ров Стрелецкой бухты, на пологом возвышении к древнему Корсуню древние Фундаменты, круглые огромные камни и площади. Не здесь ли витийствовали херсонцы, живали на дачах и сюда сходились на совещания? А нынешний остаток стен может быть только Акрополь. Впрочем, я ужасный варвар насчет этих безмолвных свидетелей былых времен; не позволяю себе даже догадок. Что такое batisses cyclopeennes? {Циклопические кладки. -- Ред.} Похоже на турок и персиян, у которых Тезеев храм в Афинах и Персеполь приписываются построению Дивов. -- С маяка и на здешнем полуострове видно то же направление земли, как во всем Крыму, -- северные берега пологи, южные круты и обрывисты.
   5 июля. Через Ахтиарский залив на северную косу; оттуда вид на Севастополь. Корсунь и маяк. Едем вдоль берега, поворачиваем, миновав Учкуй, вдоль Бельбека, Берега в, садах; справа горы положе и в зелени, слева крутые и голые, меловые. Вероятно на Каче и на Альме тоже. Дуван-кой, долина расширяется, справа восточная часть Мангупской горы, прямо срезана, выглядывает из-за протяжения гор, что с правой стороны от дороги.
   
[]
   Сворачиваем еще правее, переезжаем через Бельбек и продолжаем путь вдоль речки Кара-Илаза. Примечательный и оригинальный вид гор, чрез которые прорывается Бельбек, -- сахарные головы, верхушки бисквитные. Иной бок закруглен вперед или назад, наверху род теремов и замков или бельведеров, разноцветных от смешения зелени со слоями камней. Гора над Кара-Илазом тоже как будто сверху укреплена исходящими башенками. Оттуда уступами тополи высочайшие. Мельница, дом, гарем (желтенький, в ограде), Гостннница, прекрасное угощение.
   Гроза великолепная.
   Поднимаемся в верхний Кара-Илаз, ущельем вдоль Суук-су, потом в Ходжа-сала, влево в ущелье, плутаем заглохшею тропою, въезд на Мангупскую гору с севера, вороты, стены, часть замка, окна с готическими украшениями.
   
[]
   В утесе высечены комнаты. Ходы, лестницы, галереи к с[еверо]-в[остоку] вне крепости. На самом конце площадка, под нею вторым уступом острый зубец утеса, направо долина, налево под ногами голое ущелье, где Ходжа-сала; далее море. Спуски, сходни в круглый зал, шесть комнат к западу, к востоку три, узкий ход по парапету, множество других развалин.
   Башни и стены к востоку в маленьком промежутке, где не так отвесно. Большая, местами довольно целая, стена западная. Спускаемся заросшею стремниною. Жидовское кладбище. Н_е х_у_д_о б_ы р_а_з_о_б_р_а_т_ь н_а_д_п_и_с_и. Вид прямо на Кара-Илаз. Ночью в Бахчисарай. Музыка, кофейная, журчание фонтанов, мечети, тополи. Татарин мимо нас скачет вон из города, искры сыплятся из трубки.
   6 июля. Хан-сарай полуразвалившийся. Вид с минарета. Иду пешком вверх по нашему переулку, оттуда к мавзолею, грузинки, от него вверх и опять вниз к мостику. В перспективе гаремная беседка, вид города: тополи, трубы, минареты. Азис, вниз по Чурук-Су базарною улицею, деревня, 6 мавзолеев, один осьмиугольный, карнизы обложены мрамором. Опять в Бахчисарай; от него на восток ущельем вверх по Чурук-Су. Дома под навесом утесов. Минареты, куполы развалившихся баней. Вправо лощина врезана в ту же гору, которая с юга господствует над Бахчисараем. Сворачиваем туда; проехав немного, справа монастырь навис под горою и прилеплен в горе; лестница и церковь и корридоры высечены в камне, балкон пристроен снаружи и келейка, где старик со старушкою. Внизу надгробный памятник неизвестного, надпись русская сглажена. Оттуда ложбиною вверх, везде фонтаны, дорога влево, клином наверху Иосафатова долина в дубовой роще. Налево отвесная гора Чу-фут-Кале, туда ведет лестница. Та же система укрепления, что в Мангупе. Оленье поле; на стремнине против монастыря остатки башни и стены.
   М_е_с_т_о_п_о_л_о_ж_е_н_и_е Ч_у_ф_у_т-К_а_л_е: к северу ущелье, где протекает Чурук-Су и где Бахчисарайские горы; к з[ападу] ложбина монастырская; к ю[гу] лощина кладбищная; к в[остоку] долила глубокая и лесистая между гор, где низменная дорога от Альмы к Каче. Тут вид горный до самой Яйлы-западной. Промежуточные возвышения, холмы и долина погружены в тени, над ними природа разбила шатер, он светозарен от заходящего солнца, которое прямо в него ударяет; всё прочее от нашедших с запада облаков покрыто темнотою. Эту картину я видел, проехав Иосэфатову долину; к юту от нее и выше, над стремниною, за которой внезапно выставляется Тепе-Кермен с пещерным его венцом, -- точно вышка, крепостца наверху. Тут я увидел почти всё течение Качи, как она вьется из гор, а позади нас впадение се в море, которое светится. Впадение в Качу Чурук-Су. Дождь в Бахчисарайском ущелье. Вправо горы Кара-Илаза. На Каче Татар-кой. Возвращаюсь к мавзолею грузинки.
   Чуфут-гора одна из меловых белых гор между Салгиром и Касикли-Узенем, подобно как Тепе-Черкес-Инкерман и Мангуп, и все они пещеристы. Кто этот народ и против кого окапывался к югу? Раббин говорит: хазары, которые прежде назывались готфами.
   9 июля. По двухдневном странствовании еду к M-me Hoffrene в Татар-кой. Из Ахмечета дорога влево от кладбища, вправо остается Лангов хутор и еще далее его же деревенька. Верстах в шести от города с высоты вид моря. Во всем Крыму, как бы долина глубока ни была,-- подняться на ближайшую гору, и откуда-нибудь море непременно видно. Спуск к Саблам, где всё зелено, между тем как в степи, позади меня, всё желто. Чатыр-даг. Сенные покосы. Крестьяне в Саблах выведенцы из России. Султан. Ирландский проповедник Джемс в Саблах, увидавши меня, рад, как медный грош. Школа плодовых деревьев; коли слишком растут в вышину, то это плохо для плодов. Столетнее алое. Переезжаем Алму у Карагача; ниже сад Чернова на Алме же; далее лесом, низеньким. Переезжаем Бодрак, налево Мангуш. Вступление вправо в ущелье Бахчисарайское с востока, наполнено садами, строениями, развалины дворца, влево, сверху, торчит Чуфут-Кале, ложбина вправо. -- Баня в Бахчисарае хуже тифлисской; прежде я там не был, потому что, когда прочел Муравьева, -- как будто сам водою окатился.
   10 июля. Утром в Татар-кой. Крутизна к Каче; прекрасная Качинская долина, милые хозяйки. Султан о религии толковал очень порядочно в Бахчисарае, свое и чужое, <но премудрость изливается иногда из уст юродивых.
   И июля. Кавалькада в Тепе-Кермен. Гора, нависшая над Татар-коем, верх которой в виде стены, стойма поставленной. Ораторство султана. Ходим по пещерам.
   12 июля. Лунная ночь. Пускаюсь в путь между верхнею и нижнею дорогою. Приезжаю в Саблы, ночую там и остаюсь утро. Теряюсь по садовым извитым и темным дорожкам. Один и счастлив. Джемс кормит, поит, пляшет и, от избытка усердия, лакомит лошадью, которая ему руку сломила. Возвращаюсь в город...
   

VIII. <ЭРИВАНСКИЙ ПОХОД>

   

<12 мая -- 1 июля 1827>

   12 мая. Четверток. Прибытие Семптер-аги из Карса. Новости от Бенкендорфа, нахичеванцев переселяют. В виду у нас вход в пустыни знойные и беспищные. Выезжаем из Тифлиса, Вознесенье. В Сейд-Абаде многолюдно и весело. Толпа музыкантов на дереве, при проезде генерала гремят в бубны. Обопнув последнюю оконечность мыса, вид к югу туманного Акзибеюка; вершина его поливается дождем. По дороге запоздалый инженерный инструмент и сломанные арбы с дребезгами искусственного моста, разметанные по дороге, производят на генерала дурное впечатление. Минуем Коди, верстах в двух от большой дороги сворачиваем в Серван, вдали лагерь у храма. Услужливость мусульман, Речь муллы.
   13 <мая>. Пятница. Поутру прибыли к храму. Быстрота чрезвычайная, новое направление реки, мост снесен. Ночью Шулаверы, живописные ставки в садах. Казак линейский по-чеченски шашкою огонь вырубает и всегда наперед скажет, какой конь будет убит в сражении.
   14 <мая>. Суббота. Драгунский полк проходит. Лошади навьючены продовольствием и фуражом; люди пешие,
   15 <мая>. Воскресенье. Ущелье вверх по Шулаверке чрезвычайно похоже на Салгирскую долину. Лесистые, разнообразные горы; позади всего высовывается Лала-вер, как Чатыр-даг с каменистым, обнаженным челом.
   Лагерь на приятном месте. Б_а_б_и_й м_о_с_т, 4 версты от Симийского погоста, где расширение вида необыкновенно приятное. Генерал делается опасно болен. Беспокойная ночь,
   16 <мая>. Понедельник. Вверх поднимаемся по ужасной, скверной, грязной дороге. Теснина иногда расширяется; вид с Акзибеюка обратно в Самийскую долину, на Кавказ и проч. Климат русский, Волчьи ворота. Пишу на лугу и, забывшись, не чувствую сырости, похожей как на Крестовском острову, покудова чернила не разлились по отсыревшей бумаге и сам я промок до костей. Ночую с генералом; он всё болен. Тут и доктор, и блохи.
   17 <мая>. Днёвка.
   18 <мая>. В 4 часа меня будят; тащат с меня халат; сырость, холод, Лапландия, все больны. Еду вперед по верховой дороге; несколько руин справа и слева и селения. Крутой спуск в овраг каменной речки. Вся помпа воинственная, с которой ожидают прибытия главнокомандующего.
   19, 20 <мая>. Днёвка. Карапапахцы поселились на турецкой границе, перехватывают и режут наших посланных. Как бы их оттудова вытеснить? Заботы о транспортах.
   21 <мая>. Там же. Принятие турецкого посланца с музыкою. Толст, глуп и важен.
   22 <мая>. Там же. Чем свет сажусь на жеребца, который ужасно упрямится. Пускаюсь к развалинам Лори в 3-х верстах от лагеря. Деревня, беру проводника. Слезаю в овраг каменистый и крутобрегий, где протекает Тебеде с шумом, с ревом и с пеной. Чистый водопад дробится о камни справа. Смелая арка из крупного, тесаного камня через него перекинута. Развалина другого моста через Тебеде. Стены и бойницы в несколько ярусов по противулежащему утесу, вползаю через малое отверстие в широкую зубчатую башню, где был водоем; вероятно вода под землю была проведена из реки. Тут с в[остока] вытекает другая речка и в виду по сему новому ущелью водопад крутит пену, как будто млечный проток. Из тайника крутая и узкая стежка вьется над пропастью. Духом взбираюсь вверх. Развалины двух церквей, бань, замка с бойницами, к с[еверу] оттудова ворота, много резной работы; вообще положение развалин род Трапезонда, К югу два мыса над Тебедою, к з[ападу] бок над нею же, к в[остоку] над другою речкою, к с[еверу] замок и ров оборонял его от нападений с луговой плоскости. Прежде здесь царствовала сильная династия Таи, от 8 до 12-го столетия; храбрые, умные цари много обращались с византийцами, от которых заняли зодчество и другие искусства.
   Ныне на развалинах в недавнем времени поселились бамбакские выходцы в малом количестве. {Далее в рукописи -- перерыв; следующий текст -- на других листах. -- Ред.}
   
   -- Письмо Игурлехана. Л_и_ш_е_н_и_е н_а_д_е_ж_д_ы е_с_т_ь т_о_ж_е п_о_к_о_й.
   Просьба, адрес поздравительный карабахцев. Р_о_з_а р_а_с_ц_в_е_л_а в р_о_щ_е, с е_е п_о_я_в_л_е_н_и_е_м в_с_е ц_в_е_т_ы п_о_л_у_ч_и_л_и н_о_в_у_ю ж_и_з_н_ь.
   Отъезд турецкого посланца.-- Приезд Обрескова. Полная ночь. -- Поход.
   Июнь 1. Середа. В Гергеры, вдоль Тебеде. Налево руины Лори. Попы армянские на дороге в ризах подносят бога главнокомандующему, который его от них как рапорт принимает.
   К востоку синеются дальние, горы; один конус похож на Тепе-Кермен.
   Приходим к лесистой подошве Безобдала; мой шатер над ручьем, приятное журчание.
   2-го <июня>. Днёвка. Обскакиваю окрестности. Поднимаюсь на верх горы над лагерем. Ароматический воздух лесной и луговой. Теряю лошадь.
   3-го <июня>. Подъем на Безобдал. Трудность обозам, Я боковой стежкой дохожу до самого верха, где ветр порывистый. Спуск грязный на Кишлаки. Гвардейский лагерь прелестен.
   Палатка Аббас-Кули над рекою. Заглохшие тропы к опустелым скалам.
   "Ночью от блох житья нет; в дождь ложусь на дворе.
   4-го <июня>. Приезд грузинского ополчения. Свалка на дороге. Пещеры. Мавзолей Монтрезора. Дурной лагерь в Амамлах.
   5-го <июня>. Воскресенье. Вдоль южной цепи гор переваливаемся через Памву. Вид Бамбахской долины вроде котловины. -- Прекрасное лагерное место. Алагез к ю[го]-з[ападу].
   Иду на пикет казачий. Табуны. Боюсь за них.
   6-го <июня>. Завтрак у Раевского. Лагерное место у, руины церкви в Судогенте.
   Алагез к з[ападу]. Гром, убита лошадь, Арарат открывается.
   7-го <июня>. Алагез к с[еверо]-в[остоку]. Хорошо до привала. До сих пор в полдень жар несносный, ночью холод жестокий.
   Кормы тучные. Артемий Араратский.
   С пригорка вид на обширную, и прелестную долину Аракса. Арарат бесподобен. Множество селений.
   С привала места, сожженные солнцем. Лагерь за версту от деревни Аштарак. Скорпионы, фаланги. Купол Арарата.
   Прелестное селение Аштараки, -- мост в три яруса на трех арках, под них река Абарень дробится о камни. Сады, город. Селение принадлежит матери Хосро-Хана. Жара.
   Ночью головы сняты с двух людей, солдат[а] и маркитанта.
   5-го <июня>. Приезд в Эчмядзин. Клир, духовное торжество. Главнокомандующий встречен с колокольным звеном.
   Разбиваю палатку между двух деревьев; цветы, водопроводы. Большой обед у архиерея.
   Гассан-Хан -- враг монастыря. Багдатский паша принял к себе жителей.
   Султан Шадимский на нашей стороне и его 4 племени. Мехти-Кули-Хан перешел к нам с 3000 семействами.
   9-го <июня>. Четверг. Поездка в лагерь под Эриванью. После обеда генерал ходит рекогносцировать крепость. Где только завидят белые шапки, туда и целят. Шадимский султан и ему подвластные народы нам сдались.
   В четверг известие о замысле Гассан-Хана с 3000 кутали и карапапахами напасть на наши транспорты,! Вечером гвардия отправляется в экспедицию.; радость молодежи.
   Вальховский с колокольни видит пыль вдали.
   10-е <июня>. Пятница. 11-е <июня>. Суббота. Приезд посланного от Аббас-Мирзы.
   12-е <июня>. Воскресенье. У обедни в монастыре.
   Под вечером едем к Эривани. Арарат безоблачный возвышается до синевы во всей красе.
   Ночь звездная на Гераклеевой горе. Генерал сходит в траншею. Выстрелы, Перепалка. Освещение крепости фальшфейером.
   13-е <июня>. Из Эривани скачу обратно в Эчмядзин. Арарат опять прекрасен. Жар под Эриванью, в Эчмядзине прохладно.
   С этого дня жары от 43 до 45R; в тени 37R, В 5-м часу поднимается регулярно ветер и пыль и продолжается да глубокой ночи.
   18-е <июня>. Кто хочет истинно быть другом людей, должен сократить свои связи, как Адриан изрезал границы Римской империи, чтобы лучше охранять их.
   Вот задача моей жизни в главной квартире.
   C'est encore une folie de vouloir etudier le monde en simple spectateur. Celui qui ne pretend qu'obseryer, n'observe rien, parce qu'etant inutibe dans les affaires et importun dans les plaisirs, il n'est admis nulle part. On ne voit agire les autres, qu'autant qu'on agit soi meme, dans l'ecole du rnonde, comrne dans celle de l'amour. Il faut cotnmencer par pratiquer ce qu'on veut apprendre. {Вот еще одна нелепость -- изучать свет в качестве простого зрителя. Тот, кто хочет только наблюдать, ничего не наблюдает, так как, его никуда не пускают, как человека бесполезного в делах и докучливого в удовольствиях. Наблюдать деятельность других можно не иначе, как лично участвуя в делах -- одинаково при изучении света или любви. Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить. -- Ред.}
   Поэтический вечер в галерее Эчмядзинской; в окна светит луна; архиерей как тень бродит. Известие о вырезанных лорийских жителях с 150 арбами транспортными, которые ушли не сказавшись.
   19-е <июня>. В Эривань. Переправа через Зангу. Обед у Красовского; спор генералов о бреши. Посылают Кольбелей-Султана, чтобы способствовал Курганову к выгону скота.
   Каменисто, скверно, вечером ужасные ветер и пыль.
   Лагерь на Гарнычае, тону в реке. Ночлег у Раевского, Andre Chenier,
   20 <июня>. Днёвка. Являются с покорностию племянник и сын Веди-аги. Вечером переносим лагерь на противуположный берег реки. Степь ожила при свете огней. Месяц. Арарат, Ущелье Горнычая.
   Курганов, ложное о нем известие. Сакен в моей палатке.
   21 <июня>. Поутру известия опровергаются. Обработанный край: куда ни кинешь глазом, всё деревни; яркая зелень у подошвы вечных снегов Арарата. Лагерь на Ведичае, куда выгнан скот. Являются Аслан-Султан и другие. Курганов со скотом, Карапапахцы.
   Чудесная ночь. Известие о неприятеле за Араксом.
   22 <июня>. Идем чрез Девалу. Два аиста на мечете стерегут опустелую деревню. Край безводный. Деревень не видать. Привал без воды, Генерал, по слуху о неприятеле, отправляется в авангард. Прокламация садакцам и миллвнцам. Садараки прекрасный ночлег,
   23 <июня>. Проходим версты 4 в малое ущелье, как ворота Шарурских гор. Прекрасная открывается обработанная страна; множество деревень и садов; хлеба поспели, некому снимать. Но осенью вид всего этого прескверный. Я бывал в сентябре, -- всё сухо, вяло, желто, черно.
   Лагерь на Арпачае.
   24 <июня>. Днёвка. Термометр до 47R. Приезд карапапахцев, Мехмет-аги, Гумбет-аги бамбахского и других. Ночью не сплю. Рано, в 3 часа, поднимаемся.
   25 <июня>. День хорошо начат, избавляем деревенских жителей от утеснения. Им платят на привале по 6-ти реалов лишних на быка; они благословляют неприятеля. Вообще, война самая человеколюбивая.
   На привале отправление бумаги к Красовскому. Раздача энамов, подарков. Я открываю лавку царских милостей. Известие, что шарульцы и миллинцы гонят к нам скот. Безводно, но не чрезвычайно жарко.
   Еду вдоль Аракса открывать неприятеля, но открываю родники пречудесные. Жатва не собрана, иные снопы начаты, но не довязаны; вид недавнего бегства. Прекрасная деревня над Араксом, Хоки. Заезжаю в авангард. Лагерь не доезжая до Хок. Тучи и дождь, потом луна всходит. Огни бивуак в ночи производят действие прекрасное.
   26 <июня>. Рано поднимаемся; жар ужасный. Рассказ Аббас-Кули, что Елисаветпольское сражение дано на могиле поэта Низами.
   8 верст от Нахичевани пригорок. Оттуда пространный вид к Аббас-Абаду и за Араке. Вид Нахичеванской долины, к с[еверо]-в[остоку] Карабахские горы, каменистые, самого чудного очертания. Эйлан-дак и две другие ей подобные горы за Араксом, далее к з[ападу] Арарат.,. Сам Нахичеван стоит на длинном возвышении, которое также от Карабахских гор.
   Вступление в Нахичеван. Ханский терем. Вид оттудова из моей комнаты.
   Неприятель оставил город накануне. В Аббас-Абаде 4000 сарбазов и 500 конницы. Комендант сменен.
   Змеиная гора -- в увеличенном виде обожженный уродливый пень. Такие еще две.
   27, 28 <июня>. Известие о шахе от Мекти-Кули-Хана. Муравьев послан рекогносцировать крепость. С моего балкона следую в подзорную, трубу за всеми его движениями.
   29 <июня>. В 4 1/2 ч[аса] кончаю почту, седлаю лошадь и еду к крепости, где 50 человек казаков в ста саженях от стен замаливают неприятеля. Засада в деревне с восточной стороны. К 10 часам сильная рекогносцировка -- 2 полка уланских, 1 драгунский, 2 казачьих, 22 конных орудий обступают крепость. Канонируют. Бенкендорф! перебрасывает 2000 человек через Араке, которые на противуположных высотах гонят перед собою неприятеля. Из крепости стреляют на переправу. Парламентер из крепости. Али-Наги сыновья, Исмиль и Мустафа-ага, переговариваются с нами с гласиса.
   30 <июня>. Приезд иавера. Отпущен с угрозами. Вечером поездка к Раевскому в лагерь. Водопады.
   Июль 1-ое. Переносится лагерь к крепости. Начало работ не производится за недостатком материалов.
   

ЗАМЕТКИ

ПРОЕКТ УЧРЕЖДЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ЗАКАВКАЗСКОЙ КОМПАНИИ

(I)

ЗАПИСКА ОБ УЧРЕЖДЕНИИ РОССИЙСКОЙ ЗАКАВКАЗСКОЙ КОМПАНИИ

   При внимательном рассмотрении Закавказского края каждый удостоверится, что там природа всё приготовила для человека; но люди доселе не пользовались природою. Настоящее правительство поддержано токмо самим собою; но известно, что для лучшего успеха в деле государственного хозяйства необходимы соединенные усилия правительства и частных людей. Некоторые же лица, действуя отдельно, мало или вовсе не могут содействовать благим намерениям мудрого правительства, а тем более здесь, где нет ни значительных капиталистов, ни людей по торговле и промышленности предприимчивых и стремящихся на частных выгодах основать общественные.
   При таковых обстоятельствах статский советник Грибоедов и коллежский советник Завелейский, по внимательном исследовании богатств и средств сего края, ревнуя благу общему, -- предположили составить его сиятельству графу Ивану Федоровичу Паскевичу-Эриванскому план учреждения компании для заведения н усовершенствования в изобильных провинциях, по сю сторону Кавказа лежащих: виноделия, шелководства, хлопчатой бумаги, колониальных, красильных, аптекарских и других произведений.
   Ваше сиятельство тотчас по вступлении в управление краем, в первую треть 1827 г. и потом в шуму лагеря и военных приготовлений в Джелал-оглу, неоднократно изъясняли одному из нижеподписавшихся желание ввести новое образование в вверенных вам провинциях, чтобы извлечь из них для государства ту пользу, которую в течение 27 лет Россия напрасно от них ожидала.
   Под вашим руководством был начертан план к очищению Куры до Самух для будущего по ней судоходства, сие же место, к которому примыкает богатая Кахетия, Шекинское ханство и Елксаветпольский округ, вы предназначили для складки здешних произведений и для учреждения там ярмарки в такое время года, когда зной не так силен, и русские купцы, после Нижегородской ярмарки, могли бы для обмена свозить туда товары отечественные.
   Быстрые и славные происшествия Персидской кампании не допустили сим полезным идеям достигнуть желаемой зрелости, и ваше сиятельство сами приказали их бегло набросать на бумагу, чтобы к ним вновь обратиться во времена более спокойные. Притом вы обнаруживали ясно ваш образ мыслей, чтобы несколько людей благонамеренных и зажиточных, в виде коммерческого товарищества, предприняли реформы, необходимые в хозяйстве и промышленности сего края. Ваши виды по сему предмету вскоре сделались гласными.
   Вот что послужило первым основанием сообщений между собою подписавшихся, которые, по случаю, сошлись в С.-Петербурге вскоре после заключения Тюркменчайского трактата. Другое важное обстоятельство поощрило их более и более стремиться к исполнению замышляемого ими дела. При энергическом характере государя императора Николая Павловича многие части управления и отдаленнейшие грани империи, о которых прежде менее радели,-- внезапно привлекли к себе внимание и сделались предметом рассуждений государственных людей. Настала очередь и Закавказскому краю. Он как будто выступил из мрака, которым была подернута его статистика, этнография, администрация, финансовое образование, нужды народные и способы к их удовлетворению. Временное значительное пособие, ассигнование важных сумм для внутреннего улучшения края, устроение? пароходов из Астрахани в Баку, из Одессы в Редут-Кале, -- всё сие ясно свидетельствовало о новых благотворных попечениях высшего начальства, и конечно бы на сем не остановились, если бы внешняя политическая система наша не была нарушена нынешнею, войною с Турциею. Нижеподписавшиеся тем более воспламенились одобрительною надеждою, что, согласно с чувством верноподданных, видами предначертанного ими преобразования они встретились с образом мыслей, позволенным, желаемым и требуемым правительством.
   Движимые сим сильным побуждением, они решительно приступили к сочинению правил для нового хозяйственного и коммерческого общества по сю сторону Кавказа и ныне имеют честь представить вашему сиятельству плоды трудов своих. При составлении сего проекта они руководствовались высочайшим манифестом 1 января 1807 года. Они уверены, что, быв подкреплены сильным вашим предстательстаом у престола всеавгустейшего монарха, получат высочайшее соизволение и возможность привести в действие их виды ко благу общему, которые дотоле останутся в области умозрения и желаний еще неопределенных.
   Ваше сиятельство усмотрите из вступления, а также из второй главы проекта устава компании, что учредители испрашивают ей некоторые преимущества, которые должны послужить залогом не токмо будущего ее благосостояния, но без которых она решительно не может воспринять своего начала. По примеру других компаний, в России существующих, которые все от щедрот наших государей получили разные преимущества, испрашиваемые дыне состоят:
   

1. В ОТВОДЕ ЗЕМЕЛЬ

   
   Компания, приобретая, на известных условиях, определенное количество пустопорожних земель, -- присвоит, можно сказать, себе не более, как право первообладания; будущие ее заведения, разработка, самое орудие, строение и руки, на то употребленные, -- придадут уже ценность тем участкам, которые в диком своем виде брошены были в забвении и как будто никому не принадлежали. Привилегия сия не есть новая. Во-первых, указом 8 октября 1821 года дозволено отводить в Закавказских провинциях земли всем того желающим; во-вторых, на сем основании отведено уже, между прочим, французскому консулу Гамбе, в Имеретин, 15 т[ысяч] десятин лучшего лесу, с платою по 1 руб. ассигнациями за десятину и с рассрочкою платежа на шесть лет без процентов, на условии поселения колонистов, учреждения фабрик и проч.; в-третьих, во всей России колонистам отводят земли, с предоставлением им многих льготных лет. Еще недавно в Таврической губернии отведено бесплатно до 50 т[ысяч] десятин земли для колонистов герцога Ангальтского; а в Грузии правительство делало сверх того колонистам, при водворении их, разные пособия довольно значительные.
   

2. В УСТУПКЕ КОМПАНИИ КАЗЕННЫХ САДОВ

   
   Сады сии, все вообще, находятся в чрезвычайно расстроенном положении, особенно лежащие близко к персидской границе, которые в последнюю войну были совершенно разорены. Привести их в хорошее положение правительству почти невозможно и будет стоить издержек чрезвычайных.
   Состояние сих садов до войны и малый доход, который казна с них получала, доказывают ясно: а) невыгодность для казны заниматься отраслями промышленности, более частным людям свойственными, и b) неудобность управления казенными имуществами сего рода.
   Отдача же сих садов в откупное содержание на общем основании, на короткий срок, -- не только не представляет никаких особенных выгод, но еще причиняет вред; ибо откупщики, по истечении времени откупа, стараясь умножить собственный доход, портят сады.
   Если же компания получит их от казны, -- то без всяких со стороны сей последней пожертвований они будут исправлены, умножены и, словом, приведены в самое цветущее положение и после сданы в ее ведомство в лучшем состоянии.
   Сверх того казна, вместо того, чтобы самой употреблять на оные значительные суммы, будет получать первые 10 лет в полтора раза более против высшего дохода из 3-х последних лет, и по истечении каждого десятилетия наростатъ будет еще треть всей суммы, чего при казенном управлении и при нынешней откупной системе ожидать невозможно"
   

3. В ПОЗВОЛЕНИИ ВОДВОРИТЬ НА СВОИХ ЗЕМЛЯХ ВСЯКОГО РОДА ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ НА ОСОБЫХ УСЛОВИЯХ

   
   И сие не заключает в себе ничего нового: в самой России и здесь, в Грузии, в различные времена, были водворяемы колонисты на особых правах; но здесь мало ими принесено пользы краю. Первое потому, что они разбросаны на большом протяжении и мало имеют способов к сообщению и дружному исправлению работ своих; второе потому, что лишены были того надзора и руководства, которым бы пользовались под влиянием компании, способной всему придать вид единства и согласного стремления к одной цели. При том первые опыты их были неловки и неудачны, по незнанию ни климата, чрезвычайно здесь разнообразного, ни почвы земли, на которой они водворялись.
   Нижеподписавшиеся почитают долгом при сем коснуться состояния армян, вновь перешедших в российские пределы из-за Аракса. Многочисленная сия эмиграция, хотя побужденная словами Тюркменчайского трактата, но при подписании оного никакие могла быть предвидена. Стечение обстоятельств, в отношении к тому предмету побочных, как-то: продолжительное занятие нашими войсками Хойской провинции и т. п., немало сему способствовало. Исполнена же она была в первые четыре месяца по замирении; ничего не было и не могло быть приготовлено к их принятию. Для сего денежных пособий недостаточно; собственное их незнание края, для них нового, может быть для них гибельно; перемена воздуха из знойного в суровый, при возвышенной полосе наших областей и наоборот, все сии затруднения могут еще продлиться.
   Компания охотно берется разрешить их, -- если на то последует согласие вашего сиятельства,-- приняв в свое ведение то число семейств, которое собственными средствами содержать себя не может и в новом своем водворении не укоренилось надлежащим и прочным образом. В сем предположении внесена по сему предмету статья в проекте устава. Если же сии выходцы требуют скорого пособия, то нижеподписавшиеся просят ваше сиятельство, дабы им, как учредителям, по утверждении устава тотчас была выдана достаточная сумма заимообразно на счет компании, для обеспечения существования означенных армян, и дозволено было их принять немедленно в ведение компании, на известных условиях. Сумму же сию компания обязывается возвратить, коль скоро подписки на акции и взнос денег приведены будут к окончанию.
   

4. КАСАТЕЛЬНО СВОБОДНОГО МОРЕПЛАВАНИЯ И ОТПУСКОВ ТОВАРОВ КОМПАНИИ ВОДОЮ В РОССИЮ ИЛИ ЗА ГРАНИЦУ

   
   Нижеподписавшиеся просят ваше сиятельство обратить внимание на необходимость иметь ей складочное место для своих произведений на Черном море. Если бы на сие последовало высочайшее соизволение, с отдачею в полное распоряжение компании той или другой пристани, с дарованием ей прав порто-франко, окружностию на две или три версты полупоперешника от берега, что при ныне существующем положении распространено на всю Грузию, -- то сие ощутительно бы подействовало на расширение круга торговли и оборотов компании и, вместе с тем, всего края.
   При сем нижеподписавшиеся, действуя в сем случае, равно как и во всем касательном до проекта компании, -- отдельно от званий и обязанностей, несомых ими ныне по службе, но поступая в сем предприятии, как частные люди,--осмеливаются предложить вашему сиятельству политическое их мнение насчет приращений сего края, со стороны Азиатской Турции, которое быстрые и блестящие успехи войск, вами предводимых, соделали не сомнительным. Порт Батумский, если войдет в новую, черту наших границ, представляет в сем случае для компании, местным своим положением, наивеличайшие удобства. По неприступности междуземной полосы, по трудности дорог, из Грузии туда ведущих, по разобщенному его положению в отдаленном и крайнем углу наших Закавказских владений, порт сей принесет казне мало пользы. Но усилиями компании удобно будет проложен коммерческий путь, и устроено будет всё, что требуется для складочного места, для учреждения фактории и проч., и правительство, по истечении срока, даруемого компании, найдет уже всё готовым для всякого рода заведений, которые оно в свою очередь признает общеполезными. Если же виды сии покажутся безвременными или несогласными с тем назначением, которое высшее начальство уже предначертало сему порту, -- то учредители компании будут всеподданнейше ожидать от щедрости монарха и от ходатайства вашего сиятельства обмена сей приморской точки на другую, выше или ниже ее лежащую. Но обо всем этом не сделано; в самом проекте устава ни малейшего намека.
   Необходимость всех прочих привилегий, испрашиваемых в проекте устава, изложена в самом вступлении. Они не токмо присвоены многим другим обществам, но даже частным лицам, которые пользуются исключительными патентами при изобретении или водворении ими новой промышленности.
   Нижеподписавшиеся в заключение убедительнейше испрашивают деятельного участия и покровительства вашего сиятельства в благом их предприятии, -- надеясь, что вы, как первый виновник и творец их начинаний и как благотворитель Закавказского края, расширением его пределов и последствием неимоверных военных успехов оградивший его будущую безопасность, -- благоволите в скором времени повергнуть к стопам его императорского величества проект устава Закавказской компании-- и сами не отречетесь ознаменовать начало ее бытия принятием лестного для нее звания президента, как ее основателя и попечителя. Сие самое в глазах России, признательной к блестящим вашим заслугам, присвоит рождающемуся обществу доверие нации и убеждение в его будущих успехах.

Статский советник Грибоедов.

Коллежский советник Завелейский.

   Г. Тифлис
   7 сентября 1828 г.
   

ВСТУПЛЕНИЕ

<К ПРОЕКТУ УСТАВА>

   
   Есть истины ощутительные, о которых стоит только намекнуть, чтобы присвоить им согласие и одобрение всеобщее.
   Если благие нравы, любовь к отечеству и воинственный дух народа в защиту политического бытия своего основывают силу и прочность государства, то с сим вместе сопряжены условия непременные, как тело с душою: способы прокормления, одежда, строения, приспособленные к климату, доходы верные и их приращение, по мере возрастающих удобств и приятностей жизни, наконец всё то, что требует давняя оседлость. В нужде и недостатках всякого рода редко преуспевают добродетели.
   Но чтобы избавиться от нужды, чтобы умножить свои доходы, надлежит трудиться, производить и сбывать свои произведения, руководствуясь требованиями на них, более или менее многочисленными. Сии последние различествуют по времени и месту. Тот бы грубо ошибся в своем расчете, кто, увлекаясь изобилием вещества и средств к добыванию какого-нибудь продукта, стал бы исключительно производить то, что уже всякий у себя имеет. Таким образом мы с некоторого времени, при несметном изобилии хлеба, ничего за него не выручаем. Между тем в России, в нашем любезном отечестве, открыты все пути к обретению высшего благосостояния. Обширные ее провинции заключают все климаты, все произведения, от холодного севера и до благословенного юга. В северной и средней части ее просвещение, а вместе с ним промышленность и торговля, достигли уже известной степени развития. От сего она не только не одолжена иностранцам за их произведения, свойственные полосе холодной или умеренной, но еще из своих продуктов производит значительный отпуск за границу. Нам недостает только произведений теплого и жаркого климатов, и мы принуждены заимствовать оные от западной и южной Европы и средней Азии. Все почти привозные товары из тех стран составляют именно сии предметы. И если европейская торговля довольно еще выгодна для России, то азиатская клонится совершенно не в ее пользу. В сем мы легко можем удостовериться из видов торговли, министерством финансов издаваемых. Впрочем недостаток сей происходит, как выше сказано, не от того, чтобы Россия не могла иметь собственных южных и даже тропических произведений; но доселе п_о м_н_о_г_и_м в_е_с_ь_м_а в_а_ж_н_ы_м п_р_и_ч_и_н_а_м невозможно было извлечь сей пользы, которая от самой природы ей предоставлена в областях ее, лежащих под жарким полюсом: именно в Грузии и Закавказских провинциях..
   П_р_и_ч_и_н_ы я_с_н_ы_е. Россияне, перешагнув через Кавказ, прежде всего заботились, чтобы стать твердою ногою в Грузии, которая сама испросила покровительства наших м_о_н_а_р_х_о_в, и в ханствах, приобретенных и_м_п_е_р_а_т_о_р_с_к_и_м оружием. Для сего нужно было оградить внешнюю безопасность новых подданных и всегда быть готовыми к отпору против беспрестанных хищничеств и нападений. Европейские войны не допускали правительство развернуть вполне те средства, которые со стороны Азии могли бы единовременно обуздать внешних ее неприятелей: персиян и турок. Внутри новоприобретенных провинций мятежи от введения иного порядка, небывалых прежде соотношений, взыскательности начальства, желавшего скорого исполнения, послушания, дотоле неизвестных, и вообще от перемен, которым никакой народ добровольно не подчиняется. Сообщение с Россией можно было учредить только с трудом величайшим и постепенно. Вооруженною рукою пробивались к пристаням двух морей -- Каспийского и Черного, и каждый шаг на Военно-Грузинской дороге сначала был запечатлен русскою кровью. В таком положении дел нельзя было помышлять ни о новом образе управления, ни о начертании законов, согласных с местными обычаями, для исследования, собрания и поверки которых, и притом для приноровления к ним кодекса, нужны разбор внимательный, досуг и спокойствие. Так точно и для сочинения кадастра. Большая часть имений оставалась и ныне пребывает спорною. Управление образовалось, как обстоятельства того требовали, единственно военное, кроме Грузии в тесном смысле, где водворенное сначала устройство, сходное с Учреждением о губерниях, смешалось впоследствии, по управлению уездами, с особенным родом гражданского образования, вынужденного военным положением края. Финансовая система последовала тому же направлению. Некогда было помышлять об уравнении и правильном взимании налогов. Надлежало пещись о квартировании и продовольствии войск, о перевозке провианта в назначенные магазины или в действующие отряды. Таким образом обращены в закон повинности всякого рода. Житель закавказский не имел времени думать об улучшении своего хозяйства; дом его, домашняя утварь, упряжь, арба, скот и почти всё недвижимое имущество ежеминутно могли быть потребованы для нужд общественных, при движении войска и пр., и он наконец не только не простирал видов своих на будущее время, но и в настоящем -равнодушно смотрел на свою собственность. Мы здесь вовсе ие разумеем злоупотреблений тех или других чиновников, но упоминаем только о неизбежных бедствиях войны, которых часто ни предвидеть, ни предотвратить "е можно.
   Мир Бухарестский, и вскоре потом Гюлиетанский, не столь благодетельно подействовали в пользу здешнего края, как ожидать надлежало; ибо и с тех пор гром оружия не утихал к укрощению горцев или других возмущенных народов: попеременно то на линии, которой управление сосредоточено в одних руках с закавказским, то в Дагестане, то в западных приморских провинциях. Всё внимание тогдашних правителей было поглощено сими происшествиями. Для просвещения сделано мало. Незабвенный князь Цицианов открыл одну школу на 300 человек; при слабых сих начатках остановились надолго. Торговля несколько оживилась указом 1821 года: некоторые из тифлисских купцов с тех пор ездят в Лейпциг за товарами, сбывают их дома и в Персии с успехом и наживают себе значительные капиталы. Но на благосостояние помещиков и земледельцев, более всех обремененных казенными повинностями, сие нисколько не подействовало, нисколько не придало поощрения внутренней промышленности: не возникло ни одной фабрики, не процвело ни земледелие, ни садоводство. Бродящие татары, скитаясь по тучным пастбищам, как и прежде, не знали другого употребления из прекрасной шерсти овец своих, кроме обмена на самонужнейшие предметы в полудикой кочевой их жизни. В течении нескольких лет более двух, трех иностранных кораблей не приставало к берегам Мингрелии, и то для опыта нового сбыта товаров своих, не требуя для нагрузки произведений туземных, по маловажности и несовершенству их не пригодных к европейскому употреблению. И между тем как базар Тифлисский пестреет привозными товарами, взор наблюдателя напрасно будет искать домашних изделий или продуктов, на которые их можно бы обменивать. Наконец, последнее вторжение персиян, за которое граф Паскевич-Эриванский отомстил с толикою славою для России, и ныне преследуемые им успехи в турецких пашалыках стоили Закавказским провинциям чрезвычайных пожертвований, и более всего Грузии, особенно несущей бремя войны. Можно смело сказать, что с 1826 года по сие время она хлебом, скотом вьючным и тяглым, погонщиками и проч. в сложности более истратила от своего достояния, нежели бы то могла сделать самая цветущая из российских областей, между тем как населением и величиною равняется только трем уездам из губерний великороссийских.
   Нет сомнения, что сие изображение нынешнего хода дел за Кавказом нисколько не отымает надежды на будущие лучшие времена. Сие состояние противуестественно и не может продлиться. Но предположив наперед войну с Оттоманской Портою счастливо и славно оконченною, внешнюю безопасность сего края отовсюду обеспеченною и жителей отдохнувшими от понесенных ими усилий и утрат, остаются еще на разрешение следующие важные вопросы:
   1) Природные средства края могут ли поставить его на почтенную степень образованности и благосостояния, и через сие самое принести пользу всему государству?
   На сие можно отвечать утвердительно. Естественные произведения Закавказского края столь разнообразны и столь богаты, что остается только выбрать те, обрабатывание коих будет полезнее.
   Главнейшие из них составляют: виноград, шелк, хлопчатая бумага, марена, кошениль и другие красильные, также лекарственные растения и табак; при том разведение сахарного тростника, в древности здесь бывшего известным, маслинные дерева и наконец кашемирская шерсть могут составить также важнейшие отрасли промышленности. Одним словом все произведения жарких климатов с величайшим успехом могут быть присвоены сему краю.
   Виноград почти всех сортов во множестве растет в Закавказских провинциях, не требуя ни малейшего попечения,-- и несмотря на неумение здешних жителей в выделке вин, на недостаток бочек и стеклянной посуды, они почти ничем не уступают лучшим французским винам (бургонским). При малейшем улучшении способа выделки, вино сие (коего добывается ныне до 1.700.000 ведр ежегодно в одной Кахетии) может заменить вина иностранные.
   Шелка также собирается во множестве, особенно в ближайших к югу областях. Разведение оного может принести чрезвычайные выгоды. Ныне одно неумение разматывать сей шелк причиною низких на него цен. В Москве например в 1825 году продажные цены шелка были: шамахинскому от 300 до 370 р. за пуд, органзину от 1000 до 1500 рублей.
   Прибывший же недавно в Тифлис из Франции шелкомотальный мастер образцами размотанного им шелка доказал, что он нисколько не уступает итальянскому, и подал причину надеяться, что со временем шамахинекий шелк будет предпочитаем итальянскому, а вместе с тем естественно должна возвыситься и цена на коконы.
   Не говоря уже о других произведениях, о коих упомянуто выше, кажется, довольно указать на сии две отрасли и еще на хлопчатую бумагу, чтобы подать идею о выгодах, с обработкою оных сопряженных.
   2) Могут ли отдельные усилия частных людей (хозяев, винодельцев, промышленников и других) доставить сему краю, желаемую степень благосостояния? --
   Конечно нет; ибо для сего нужно, чтобы капиталы решительно с сею целию были нажиты и отложены в сторону многолетнею бережливостью и трудом; надобно необыкновенное единодушие в целом народе или сословии, постоянно устремленное внимание к одному и тому же предмету, что так редко встречается даже и в тех государствах, где способом книгопечатания, стараниями ученых практических обществ дано направление духу, способностям и деятельности народа, -- где беспрестанно наблюдают, дабы не дать им уклониться от прямого пути. Кроме того нужны иногда издержки на опыты в хозяйстве и мануфактурных заведениях, не всегда удачные, и которые приносят только <тогда> {Вставлено по смыслу предложения. -- Ред.} обильные плоды, когда бывают сопряжены с частым повторением оных и постоянством упорным. Но откуда робкий, непредприимчивый и недостаточный хозяин закавказский почерпнет сии душевные силы, не осязая, так сказать, своими руками желаемого и верного прибытка! Непросвещение лишает его всякой дальновидности, и алчность к близким и скорым наслаждениям заставляет его хвататься за то, что он, можно сказать, имеет токмо под руками. Кроме того жадность к корысти, превышающая всякий благоразумный расчет, руководствует, как мы видим, здешних торговцев. Они не пускают на обороты, не имея в виду по крайней мере 50 на 100 употребляемого ими капитала. С сим вместе сопряжен всеобщий недостаток доверия одного лица к другому: величайшее препятствие в предприятиях хозяйственных и торговых. Неудобство это есть общее всякому народу, всякому краю, вновь возникающему и который из дикого состояния переходит в некоторое устройство. Таким образом мы видим, что производители бросаются в промыслы разного рода, не справясь с силами, с возможностию продолжать с успехом их занятия, лишь бы только в самом начале получить некоторые временные непрочные выгоды. Откупщики один другому соревнуют, кто более надбавит за такую или иную статью, быв уверены наперед, что они не исполнят своего контракта в отношении к правительству, и между тем стесняют разные промыслы, за которые они взимают множество дробных налогов (особенно в ханствах); но им всё равно, когда для крайних нужд своих и двунедельного поддержания семейства, или даже для потребностей нелепой роскоши, что-либо выручат. Залоги, представляемые ими в обеспечение, нисколько не ограждают казны от ущерба, ибо при общем стоянии дел, при недвижении денег, секвестрованные имущества лишены ценности и обременяют токмо правительство новыми заботами и расходами.
   Теперь если бы и нашлись некоторые благонамеренные люди, которые, руководствуясь умеренным желанием своих выгод и преуспеянием какой-либо отрасли промышленности, посвятили бы ей свои труды и капиталы, -- то в сем окружающем их неустройстве целого народа на кого они могут положиться в сотрудничестве, в обменах, в сделках, в ссудах своих и займах? Все же вышеозначенные разнородные стихии беспорядка и недоверия завлекут их самих в такую же запутанность и с отчаянием заставят бросить дела; счастливы, если не заплатят за то совершенным разорением своим и своих верителей, чему уже мы видели неоднократные примеры,
   3) Может ли правительство одними средствами своими заставить процвесть край сей в смысле народного обогащения?
   Все в том согласны, что хотя правительство и не дает исключительно направления силам народным, но много способствует к их развитию. Климат, естественные произведения, образ воспитания -- вот начала, направляющие деятельность общественную, к той или другой цели. Но гражданские постановления, но механизм администрации, меры к облегчению сообщений, полицейские, финансовые учреждения и проч., -- вот что водворяет порядок и совокупность, неразлучные с благосостоянием всякого политического тела. Мы питаем твердую веру в отеческую попечительность нашего правительства, которое не укоснит облагодетельствовать край здешний гражданским постановлением, необходимым к его благополучию. Конечно образ управления, до сих пор вынужденный обстоятельствами, коль скоро оные прекратятся, уступит место другому, более усовершенствованному и согласному с местными надобностями.
   Ныне уже Закавказский край получил новый залог щедрости великодушного монарха.
   По ходатайству г. Главноуправляющего высочайше пожаловано 5 мил[лионов] руб[лей] собственно для сего края; из оных значительная часть предназначена на устройство сообщений.
   Сверх того учреждаются на счет казны пароходы по Черному и Каспийскому морям и принимаются меры к устройству таможенной части в Закавказских провинциях.
   Таким образом правительство откроет новые пути промышленности и торговле и облегчит частным лицам средства пользоваться теми выгодами, кои предоставляет им сама природа.
   Но если хозяйственная часть здешних жителей останется в том же детстве, как ныне, то мы с сокрушенным сердцем увидим, что меры правительства мало будут действительны. На торговых путях, им вновь открытых, не более будет движения, как и прежде: разве в течении нескольких месяцев один уединенный караван сменится другим, и то не для похищения обильной дани от трудолюбия туземцев, не для собирания от земли несчетных сокровищ, ныне дремлющих в ее недрах; но, следуя из-за границы к какой-либо отдаленной точке империи и обратно, мимоходом будет снабжать села, сакли оседлых и подвижные шатры кочующих народов теми грубыми изделиями, без которых они не могут прожить и в нынешнем совершенном их оскудении.
   Складочные места, ярмарки, будут носить токмо сии названия, как бы недостроенное здание, но наперед украшенное затейливыми вывесками того, что в нем завести намеревались. Если бы даже предположить щедрость и способы правительства беспредельными, то и тут надлежит взирать не на количество единовременных сумм, отпускаемых в пособие частным лицам, но на их употребление. Где ручательство, что вспоможение правительства послужит в пользу, и именно к предназначенной цели, и не будет растрачено на суетные, мечтательные виды и просто на прожиток бесполезный?? Иметь же надзор за домашними расходами каждого хозяина конечно не входило и не может входить в голову никакого государственного правителя. Главное неудобство остается то же: развлечение видов и усилий производителей, не проникнутых общею мыслию и желанием одной цели; всякий отдельно от другого будет стремиться к своим истинным или обманчивым пользам, одни другим противоречащим. Соревнование будет обращаться в теснейшем кругу с видами мелкого вреда ближнему, чтобы на том соорудить свой эфемерный нажиток, будучи лишено главного своего светильника: пользы общественной.
   4) К каким наконец мерам надлежит прибегнуть для достижения желаемой цели -- обогащения здешнего края -- и дабы с тем вместе извлечь из него истинную пользу для всей империи?
   Всё, что мы до сих пор изложили, ясно доказывает необходимость соединить в общий состав массу оборотных капиталов (capitaux disponibles), или лучше сказать в одно общество достаточное число производителей-капиталистов, долженствующих поспешествовать один другому своими познаниями, денежными средствами и трудами. Для сего необходимо учредить Компанию земледельческую, мануфактурную и торговую, которая могла бы заняться добыванием всех тех богатств природы, которых произведение, обрабатывание и усовершенствование, равно и сбыт в самые отдаленнейшие государства, превышают средства каждого частного лица отдельно. Ниже сего будут изложены правила, признаваемые при начале сего общества, по местным обстоятельствам, удобнейшими. Здесь мы только коснемся:
   А) Тех условий, которые необходимы при всяком рождающемся заведении, без которых оно ни возникнуть, ни процвесть не может, и В) тех выгод, которых ожидать надлежит:
   a) Собственно Компании от ее круга действий.
   b) Закавказскому "раю и всем его иноплеменным жителям.
   c) Империи Российской.
   А) Везде, где земледелие, садоводство включительно, ремесла, более сложная мануфактурная промышленность, и наконец торговля приобрели себе некоторую самостоятельность, даруемые нескольким лицам привилегии, монополии и проч. должны почесться мерами стеснительными, которые в пользу той или другой отрасли промышленности останавливают успехи всех прочих. Но там, где еще не сделано никакого начала трудолюбием и деятельностию заводчиков и торговцев, куда не проник еще дух благородной предприимчивости, первые, которые дерзают на предприятия полезные, должны быть наделены со стороны правительства преимуществами, уступками и отклонением в их пользу от общепринятых правил. Известно, что часто одна видимая удача, плод глубокого размышления и трудов долговременных, внезапно поощряет толпу непрозорливых подражателей на то же поприще, к тем же занятиям, которых они не обмыслили и которые им часто несродны, лишь бы похитить себе награду, заслуженную другими. Они бывают часто наказаны неизбежным разрушением своих замыслов; но тем самым нанесен уже существенный вред первым начинателям, на которых часто распространяется общее недоверие, справедливо постигшее их опрометчивых соперников. Страстное желание полезного, ожидаемые выгоды, благополучие целого сословия и даже народа, всё потонет в общем невыгодном отзыве о намерениях и заведениях самых благодетельных, и тогда уже никакие усилия не помогут. Нет края в свете, где бы сии опасения были основательнее, как именно по сю сторону Кавказа. Всякий подвиг нов; ни к чему не было приступлено; от малейшего покушения к лучшему можно ожидать плодов прекрасных, которых еще никто не домогался, и потому именно совместничество, если не воздержать его законом, не будет знать никаких пределов. Корыстолюбцы всякого рода, руководимые тою же алчностью прибытка, о которой мы говорили выше, -- станут подзирать начинания, меры, успехи Компании, захотят перенимать, часто нелепо, неудачно; суетными обещаниями постараются привлечь к себе требователен; будут переманивать людей полезных -- мастеровых, работников, выписанных не их средствами, а попечениями и издержками Компании; и несмотря на то мало или даже ничего не произведут из того, что предполагали; но замедлят и даже разрушат средства к исполнению благих целей нововозникающего общества. Предвидя же сии неудобства, никто не захочет быть вкладчиком, при столь не надежном положении дел, и требуемый значительный капитал и содействие людей многих и нужных никогда не состоятся.
   Итак, для утверждения Компании на незыблемом основании, надлежит ей непременно прибегнуть к высокому, просвещенному покровительству монарха, испрашивая себе, для хозяйственных заведений, для колонизации землепашцев, для устроения фабрик, для единовременного приобретения земель, к тому пригодных, для внутреннего и внешнего сбыта своих произведений -- многоразличных привилегий, торжественным актом обращенных в закон, который бы на определенное время исключил от участия в оных всех тех, кои в самой Компании участвовать не будут.
   В) Относительно выгод, ожидаемых от учреждения Компании, мы их обнимем с трех сторон, как выше означено.
   а) Выгоды для самой Компании. Коль скоро будет собран наличный достаточный капитал для приведения в исполнение основных видов общества, то управление в наискорейшем времени выпишет из внутри России и из чужих краев искусных виноделов, шелкомотальных, прядильных, хлопчатой бумаги и прочих нужных для своих заведений мастеровых и рабочих; равно земледельческие, мануфактурные орудия, к тому потребные; также растения, семена и т. п., для разведения колониальных продуктов. Но между тем, при самых нужнейших на первый раз постройках, тотчас будет приступлено к возделыванию, обработыванию уже существующими в самом крае обыкновенными средствами тех произведений, которые в нем изобилуют.
   Таким образом капитал и даже в самом начале не останется без движения. Рачительный надзор за производимыми работами, труды неутомимые умножат произведения в двадцать раз против того, сколько их до сих пор свозилось на разные торжища, и наконец сбыт, который попечениями правительства день ото дня облегчается,-- поставят немедленно акционеров в возможность получать значительные выгоды. Садоводство и земледелие представят тотчас обширнейшие виды верных доходов, ибо в самый первый год может быть произведен значительный .отпуск в Россию вина самого лучшего разбора; также хлопчатая бумага, находящаяся в Армянской области в огромном количестве, по выписании машин, немедленно может быть спрядена и поступить в продажу. Притом устроение самых малосложных, не требующих больших издержек фабрик, для снабжения горских жителей одеждою и вещами, необходимыми для их домашнего употребления, которые они в большом количестве выписывают из Персии, присвоит Компании при самом ее начале важнейшую отрасль доходов. В течении же времени коль скоро новые, усовершенствованные способы придадут и произведениям и товарам ценность, дотоле неизвестную, и соделают их достойными явиться наряду с плодами промышленности государств просвещенных, -- то круг ее торговли, постепенно расширяясь, быстро охватит не только соседственные, но даже отдаленные государства, не говоря уже о России, откуда лежит такой близкий и прямой путь в край, ею усыновленный и тогда могущий с избытком заплатить за ее покровительство. Караваны, идущие из глубины Азии в Алеп и Дамаск, для торговых сообщений с вечерними странами, конечно охотно в половину сократят путь и издержки свои, зная, что в землях между Каспийским и Черным морями найдут то же, чего искали прежде в отдаленных городах Сирии. Наконец и европейские народы наперерыв устремятся к Мингрелии и Имеретии, где предложены им будут те же колониальные произведения, в том же количестве и такого же достоинства, которых они прежде того искали в другом полушарии, отваживаясь на опасные и продолжительные плавания по Атлантическому и Тихому океанам.
   b) Выгоды для Закавказского края. Выше сего сказано, что Компания испрашивает себе некоторые исключительные преимущества: но она далека от того, чтобы вредить другим производителям; ибо не токмо не намерена сохранять в тайне употребляемые ею средства усовершенствования разных родов промышленности, но напротив того доступ открыт будет всякому желающему освоиться с предметами ее упражнений; а сами акционеры могут отдавать людей своих в ее же заведение для изучения ремесел общеполезных. Большая же часть акционеров конечно будет состоять из помещиков и купцов закавказских. Частое обращение с людьми сведущими, приглашенными Компаниею из разных государств Европы; присутствие при новом роде их занятий; употребление орудий, дотоле здесь небывалых; наконец, ежедневное наблюдение, хотя бы и невнимательное; привычка, к которой большая часть людей более склонна, нежели к отвлеченным размышлениям, -- всё сие нечувствительно изменит нынешний род жизни туземцев, заставит их искать утонченных, более изысканных приятностей, и породит в них новые понятия. Сперва корысть (ибо в общем деле Компании всякий вкладчик будет видеть частную свою пользу) заохотит многих из них и более познавать, и самим действовать. Таким образом, просвещение появится как средство вспомогательное, подчиненное личным видам; но вскоре непреодолимым своим влиянием завладеет новыми искателями образования, и чувство лености, равнодушия к наукам и искусствам, бесплодное, всему вредящее своелюбие уступят место порывам благороднейшим -- страсти к познаниям и стремлению самим быть творцами нравственно улучшенного бытия своего.
   Ободрительные награды от правительства некоторым лицам мало к сему способствуют. Мы это видим в Тифлисской гимназии, в которой платили и платят родителям, чтобы учили детей своих, но просвещение от того ничего не выиграло. Участие в каком-либо деле, поощренное надеждою быть богаче и счастливее, ближе и скорее доводит до цели. Каждый из закавказских акционеров, пристально следуя за успехами Компании, и сам для себя будет успевать, -- как уже мы выше сказали, -- в очищенных своих понятиях. Исчезнет мелкая суетность, ревность, жажда к непозволительным прибыткам. Увидят, что, созидая фортуну свою к вреду ближних, мало выигрывают; а споспешествуя цели, всем равно предпоставленной, основывают богатство всех, следовательно каждого, и самого себя.
   По окончании привилегии Компании, каждый отдельно уже вступит в права ее и, наученный многолетными ее опытами, употребит их в пользу свою, и своего семейства. Какая масса людей полезных распространится из ее мастерских по всем сторонам закавказским! Для службы, для мореходства, для торговли, для всякого рода заведений учебных, медицинских, мануфактурных найдется множество лиц, которых мы здесь теперь напрасно будем отыскивать; и та бесполезная часть народонаселения, ныне скучающая в праздности и невежестве, тогда вовсе исчезнет. Кочевые племена, которых грабительства и неустройства мы не без причины теперь остерегаемся и которые в свою очередь тяготятся нынешним правлением -- познают наконец выгоды и преимущества оседлой жизни, ибо никакое убеждение на них столько не подействует, как видимая их глазами, осязаемая их чувствами прибыль. Окрестные горские народы, которые к дальнейшим своим соседям спускаются только для нарушения их спокойствия, и не видя в их гражданской жизни другой отмены в сравнении с своими обычаями, кроме подчиненности, ими нетерпимой, тогда изумятся превосходству их ума и благосостоянию. Никогда войско, временно укрощающее неприятеля, или готовое только истребить его, не может так прочно обуздать и усмирить вражду, как народонаселение образованное и богатое, которое оттеснит до крайних пределов варварские племена, -- или примером своим и обоюдностию выгод сольет их с собою в один состав плотный и неразрывный. Таким образом при расчистке лесов, или водворении усадеб и хлебопашеств, исчезают хищные звери и уступают место свое животным кротким и домашним, питающим человека. Северо-Американекие Соединенные Штаты представляют тому образец самый поучительный.
   По сю сторону Кавказа удобнейший и прочнейший род строений, улучшение дорог, чистота и бережливость в содержании домов, тоже в одежде, способствующие к здоровью, наконец столько полезных и необходимых мер, к которым все понуждаются полицейскими насильственными средствами, тогда добровольно, для собственной пользы будут жителями приведены в исполнение. Наконец правильное разделение работ займет каждого по способностям, и в общем движении, направленном к истинно благим видам, "рай сей, можно сказать, возродится для новой, неведомой ему доселе, жизни.
   с) Выгоды империи. Во всем вышеизложенном виден зародыш возможного будущего благосостояния провинций Закавказских, и сами собою уже явствуют государственные выгоды, от того проистекающие. Но мы еще ближе их рассмотрим:
   а) В отношении экономическом. Из официальных сведений известно, что Россия ежегодно получает из-за границы
   
   Красильных произведений на..... 15 м[иллионов]
   Аптекарских материалов ....... 2 "
   Фруктов.............. 4 "
   Масла оливкового.......... 3 "
   Виноградного вина......... 15 "
   Хлопчатой бумаги.......... 35 "
   Шелка сырца............ 45 "
   Итого . . . 119 м[иллионов]
   
   В провинциях же Закавказских Компании легко можно будет производить и обработать на первый только случай Vi часть сих произведений ежегодно, то есть по крайней мере на 29 миллионов]. Результат сей слишком удовлетворителен, и кажется не требует дополнительных пояснений.
   б) В отношении государственных доходов. Ныне слышен всеобщий голос в России, что приобретения за Кавказом для нее обременительны; что они даже не оплачивают содержания войск, на них употребляемых. Окинув токмо беглым взглядом военный бюджет и сумму доходов, из провинций Закавказских получаемых, легко можно убедиться в справедливости сего намерения. Но послушаем с другой стороны отзыв закавказского жителя, обремененного беспрерывными пожертвованиями в пользу родной стороны, так что сам у себя не признает никакой собственности, ибо она от него ежеминутно требуется на издержки во время войны, на содержание пограничных караулов, на городские расходы, на квартирование войск; " нельзя будет не соболезновать о бедственном его состоянии. Если же сличим платимое им ныне в казну с тем, что бы он мог вносить легко и безропотно при малейшем улучшении его хозяйства, то увидим, что государственные доходы легко могут быть впятеро увеличены. Но повторяем еще раз, что сего желаемого преобразования от собственных отдельных усилий туземцев ожидать невозможно и усилий сих решительно не будет. Одно учреждение предполагаемой Компании может токмо осуществить сии ожидания. Сколько ныне произведений почитается здесь ничтожными: растений, к которым рука человеческая никогда не прикасалась; плодов, которые далеко превышают местные домашние надобности, и которых избыток предается нетлению. Компания, не только покупая всё ныне производимое, но и не давая ничему теряться бесполезно, дает всякому новые средства производить еще более и более, и поселянин, постепенно обогащаясь, легко понесет нововводимые налоги, в соразмерности с приращением его капитала.
   в) В отношении к обмену с Россиею. Нужно ли к сему прибавить, что коренным россиянам, любезным нашим соотечественникам, открыто будет новое, неизмеримое поле к огромным мануфактурным и торговым предприятиям? И в нашем отечестве, хотя совершенно по другим причинам, господствует всеобщий недостаток кредита. С одной стороны накопление капиталов без всякого верного употребления; с другой слабеющая деятельность, чтобы не сказать совершенный упадок иных заведений; в чужих краях чрезмерные пошлины на русские товары -- всё сие заставляет с беспокойством отыскивать себе новых путей к продаже своих произведений. Компания никогда, не вступит в соперничество с отечественными фабриками, по тем предметам, кои в России гораздо легче, удобнее и дешевле будут обделаны. Произведения ее будут совершенно различного рода и собственно такие, каких Россия по свойству своего климата никогда доставлять не может. Здешние жители при более цветущем своем положении поищут в России тех изделий, в которых они и ныне нуждаются, но отказывают себе в них, по недостатку денежных средств. Между тем русские вкладчики Закавказской Компании, выручая значительные проценты по своим акциям, и собственный курс сих акций, постепенное их возвышение и перехождение из одних рук в другие, придадут уже необыкновенное движение отечественной торговой деятельности.
   г) В отношении нравственном и политическом. Ничто не скрепит так твердо и нераздельно уз, соединяющих россиян с новыми их согражданами по сю сторону Кавказа, как преследование взаимных и общих выгод. До сих пор русский заезжий чиновник мечтал только о повышении чина и не заботился о том, что было прежде его, что будет после в том краю, который он посетил на короткое время. Он почитал Тифлис, или какой-либо другой город за Кавказом, местом добровольной ссылки, которое желает как можно скорее оставить, чтобы возвратиться восвояси. Прибавим еще, в отношении к чиновникам, приезжающим сюда на службу, что из них отличенные истинными достоинствами лишают свою родину талантов, усердия, которые они ей должны были нести в дань предпочтительно видам своей личности. Сознаемся, что Россия не имеет еще чрезмерного количества людей способных и образованных, и наделяя ими колонии свои или завоеванные ею иноплеменные провинции, она себе во вред истощается. С другой стороны выходцы из России, заметные по отсутствию полезных и похвальных качеств, водворяют токмо безнравственность, и без того уже глубоко вкорененную в Азии при необразованности народов, населяющих сию часть света. Между тем грузин или мусульманин из Ширвани, Карабага и проч., по возвращении из похода, вложив саблю свою в ножны, отклоняется от иного рода службы и чуждается русских. Изумляясь их храбрости и счастию в боях, он долго власть их чиновников почитает бременем, стесняющим буйную его свободу; в их беседах, скрепя сердце, является минутным гостем и то разве по нужде и по искательству особого рода. Компания в обширных занятиях своих привлечет к соучастию и займет, кроме выходцев русских и других европейцев, деятельность множества туземцев, всякого сословия, различных языков и разных исповеданий. Ничто в свете не может так скоро и действительно послужить к их сближению между собою. Товарищи в заведениях, в торговле, в рассылках, в комиссиях нечувствительно сделаются такими же и в домашней своей жизни. Часто предпринимаемые путешествия здешних жителей в Россию, по делам Компании, ознакомят их с характером русских, нынешних властителей здешнего края, и знакомство сие конечно даст им выгодное понятие о сих последних. До сих пор они их почитали гордыми, неприступными: ибо знали их только у себя облеченными во власть повелительную и строгую. Мирные, приятные сношения для собственных выгод, обоюдные услуги всякого рода водворят некоторое равенство между членами одного и того же общества. Таким только образом исчезнут предрассудки, полагавшие резкий рубеж между нами и подвластными нам народами, и сие будет совершенно соответствовать высшим видам наших человеколюбивых монархов, равно благотворящих всем своим подданным, какой бы они нации ни были. Чрез сие создалась и возвысилась Россия. Относительно же чиновников, которых мы выше сего коснулись: то служители Компании и их дети, долженствующие получить хорошее образование в школах, ею заводимых, удобно могут со временем поступить на службу государственную и пополнить присутственные, судебные и прочие "места закавказского управления.
   Чем более здешние жители почувствуют пользу и приятность от нового измененного рода жизни, тем более возлюбят род правления, поставивший их на сию ступень. Тогда они охотно в защиту его втеснятся в ряды воинов-патриотов, в виде ли милиции, правильно устроенной, или полков регулярных; но во всяком случае сберегут России тысячи драгоценных жизней сынов ее, которые здесь часто находят смерть не в сражениях, не на приступах, но изнемогают жертвами климата, им не свойственного.
   Мы заключим сию статью еще одним замечанием не уверительным, но в виде желания. Может быть, Персия, между всеми азиатскими народами способнейшая к подражанию и принятию новых впечатлений, позаимствуется от нового образования и просвещения сего края. Нам кажется решенным вопрос о преимуществе находиться в соседстве с государством благоустроенным; стоит только сличить спокойствие и безопасность на европейской нашей границе с Линиями Кавказской и Оренбургской и с шаткостью пограничных сношений наших, в мирное даже время, от Гурии до Талышинского Ханства,
   
   

ПРИМЕЧАНИЯ

ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ

   Печатаются по тексту первой публикации (с автографов из "Черновой тетради" Грибоедова, до нас не дошедшей) в "Русском слове" 1859, No 4 и No 5, с учетом некоторых поправок, внесенных в текст редактором академического издания сочинений Грибоедова Н. К. Пиксановым (им же была установлена правильная хронологическая последовательность отдельных заметок).
   

I. <ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ МОЗДОКА ДО ТИФЛИСА>

   Эти фрагментарные записи своих первоначальных кавказских впечатлений Грибоедов предполагал обработать в более связной форме, -- быть может, для печати (см. его письмо к С. Н. Бегичеву от 29 января 1819 г. -- выше, стр. 394). В датированном 21 января 1819 г. "Письме к издателю {"Сына отечества") из Тифлиса" Грибоедов в известной мере воспользовался материалом своих дорожных заметок; см., запись об орлах и ястребах -- "потомках Прометеевых терзателей", почти дословно повторенную в "Письме к издателю".
   Настоящим заметкам непосредственно предшествует письмо Грибоедова к С. И. Мазаровичу из Моздока от 12 октября 1818 г. (см. выше, стр. 509).
   
   К стр. 394. В 1812 г. в Восточной Грузии вспыхнуло восстание, возглавленное местной феодальной знатью. Оно явилось выражением феодально-монархического национализма: кахетинские князья, используя недовольство крестьян в своих интересах, мечтали о восстановлении старых привилегий. Об эпизоде, о котором упоминает Грибоедов, см. у О. Марковой -- "Восстание в Кахетии 1812 г.", М., 1951, стр. 58--59.
   

II. <ПУТЕВЫЕ ПИСЬМА К С. Н. БЕГИЧЕВУ>

   К стр. 395. Князь -- А. А. Шаховской. Холминский (правильно: Холмский) и Ольгин -- персонажи комедии А. А. Шаховского "Урок кокеткам, или Липецкие воды" (1815). Дуэль -- с А. И. Якубовичем, состоявшаяся в окрестностях Тифлиса 23 октября 1818 г. (см. ниже, стр. 711). Журнал из Моздока в Тифлис. -- Материалом для этого ненаписанного "журнала" должны были послужить заметки, помещенные выше.
   К стр. 396. Об бунте писали в Инвалиде вздор...-- См. выше, на стр. 375, "Письмо к издателю <"Сына отечества"> из Тифлиса". Измайлов -- вероятно, имеется в виду отставной генерал Л. Д. Измайлов (см. о кем выше, стр. 666). Храповицкий -- очевидно, генерал М. Е. Храповицкий (1783--1847); возможно, что Грибоедов имел в виду в данном случае заметку Ф. Н. Глинки "Торжество единодушия и усердия к достойному командиру лейб-гвардий Измайловского полка", напечатанную незадолго перед тем (в октябре 1818 г.) в "Сыне отечества" (ч.. 49, No 42, стр. 185--186; там же, на стр. 188--189, -- стихи П. Семенова в честь Храповицкого).
   К стр. 397. Ястреба с погремушками употреблялись на Востоке для охоты.
   К стр. 399. Красный мост -- на реке Храм, был построен в середине XVII в. грузинским царем Ростомом. Описание... Свиньина -- "Достопамятности Санкт-Петербурга и его окрестностей". СПБ., 1816. Наш любезный князь -- А. А. Шаховской. Подобно Грееву Барду... -- Имеется в виду знаменитая в свое время патриотическая ода английского поэта Т. Грея "Бард" (1757).
   К стр. 401. В царстве Жуковского... -- Иронический намек на условно-романтический пейзаж в стихах В. А. Жуковского.
   К стр. 402. Куда сын Товитов ходил за десятью талантам и... -- Имеется в виду библейский рассказ ("Книга Товита", IV, 1; V, 5; V, 10) о хождении Товита в древний город Раги Мидийские, за который Грибоедов ошибочно принял расположенные возле Тегерана развалины древнего города Рея (илиРагеса).
   К стр. 407. Жуковский стукнул бы чашей в чашу... -- Намек на стихи В. А. Жуковского (из послания "К Батюшкову", 1812 г., пародированного Грибоедовым и П. А. Катениным в комедии "Студент" -- см. выше, стр. 196):
   
   И стукнем в чашу чашей
   И выпьем всё до дна:
   Будь верной музе нашей
   Дань первого вина.
   
   Дурьгильбред -- дурь, гиль, бред.
   К стр. 412. О простреленной моей руке... -- на дуэли с А. И. Якубовичем.
   К стр. 413. Иные славят Александра... -- стихи, нужно думать, принадлежат самому Грибоедову. Князь -- А. А. Шаховской. Данная здесь характеристика А. А. Шаховского и его отношений с Е. И. Ежовой была дословно повторена Грибоедовым в письме к П. А. Катенину от февраля 1820 г. (см. выше, стр. 520).
   К стр. 413. Пишу, мой друг, пишу, пишу. -- Никаких произведений Грибоедова, написанных в это время, до нас не дошло; не исключено, что речь идет о работе над комедией "Горе от ума".
   

III. <ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ТАВРИЗА ДО ТЕГЕРАНА>

   К стр. 413. Фетхалихан боится каймакама... -- Каем-макам (управляющий делами наследника персидского престола Аббас-Мирзы) Мирза Абул-Касим был, по свидетельству знавших его, "умнейшим человеком во всей Персии и был бы умен даже в Европе", и вместе с тем славился взяточничеством.
   К стр. 416. Раги Мидийские -- см. выше, примечание к стр. 402. God save the king -- английский государственный гимн (исполнялся также в Персии).
   

IV. ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ

   К стр. 418. "Ей Али" и "Имам Риза" -- религиозные возгласы магометан. Бунт в Реште.-- Об этом бунте Грибоедов в 1827 г. упомянул в записке "О Гилани" (см. выше, стр. 379).
   К стр. 419. Вагин несколько позже, в сентябре 1819 г., был выведен Грибоедовым на русскую территорию в числе других русских солдат, попавших в плен к персиянам либо бежавших в Персию из-за непереносимой тяжести аракчеевского режима. 11 сентября 1819г. Грибоедов писал С. И. Мазаровичу, что "не смешивает" Вагина "с другими" (см. выше, стр. 517).
   К стр. 420. Эриванское сражение, смотр войскам -- картины во дворце Аббас-Мирзы.
   К стр. 421. Хлопоты за пленных. -- Здесь и дальше -- в записях от 24 и 30 августа (беседа с Наиб-Султаном -- Аббас-Мирзою) -- речь идет о переговорах, которые вел Грибоедов с персидским правительством по поводу возвращения на родину русских солдат, попавших в плен к персиянам либо бежавших в Персию и ставших там сарбазами. По Гюлистанскому мирному договору 1813 г. все русские пленные и беглецы подлежали возвращению в Россию, но персидские власти, дорожившие ими как наиболее боеспособной частью своего войска, Чинили всяческие препятствия их уводу: подкупали пленных, арестовывали их, подбрасывали Грибоедову подметные письма угрожающего характера и т. д. Некоторые же беглецы, как, например, С. Я. Макинцев (Самсон-Хан) с группой своих приспешников, и сами не желали возвращаться в Россию, где их ожидали тяжкие наказания. Со слов самого Грибоедова, С. Н. Бегичев передавал,, что тот, "встретясь с двумя или тремя сарбазами на улице, начал говорить им, что они поступили подло, изменив присяге и отечеству и пр., вероятно, очень убедительно, потому что солдаты были тронуты этим и спросили его: ручается ли он, что они не будут наказаны, если возвратятся в Грузию? Грибоедов отвечал, что ручаться за это не может, но постарается об этом; впрочем, если они м потерпят за преступление, то лучше один раз потерпеть, но очистить свою совесть. На другой же день у его квартиры явилось 70 сарбазов, которые и отправились с ним" ("Русское слово" 1859, No 4, стр. 78--79). Несмотря на все препятствия, чинимые персами, и на обострение отношений с Аббас-Мирзою (см. на стр. 421--424 запись от 30 августа 1819 г.), Грибоедов все же добился своего: 4 сентября 1819 г. он выступил из Тавриза в Грузию во главе партии в 158 человек. В ночь на 3 октября он привел их в Тифлис, потеряв по дороге несколько больных и сбежавших, претерпев разнообразные приключения и испытав прямые оскорбления со стороны персидских властей (см. записи Грибоедова от 4--7 сентября 1819г. на стр. 424--425 наст, издания и особенно его подробные донесения С. И. Мазаровичу на стр. 512--520). Из рапортов Грибоедова видно, между прочим, что на русской территории беглецов встретили далеко не столь милостиво, как обещали им С. И. Мазарович и Грибоедов. Это обстоятельство крайне огорчило Грибоедова: "Это очень горько, после стольких забот, стольких неприятностей, вынесенных ради единственной мысли, что это послужит их общему счастью,... Я оказался, обманщиком", -- писал он С. И. Мазаровичу (О. Попова. А. С. Грибоедов в Персии, М., 1929, стр. 70, -- цитир. в переводе с французского). Дальнейшая судьба возвращенцев не выяснена, но можно предположить, что они снова были определены в солдатчину, от тягот которой в свое время бежали к персам. Командир Отдельного Кавказского корпуса А. П. Ермолов с похвалою отозвался о "попечении Грибоедова о возвратившихся солдатах" и его "благородном поведении" ("Акты, собранные Кавказской археографической комиссией", т. VI, ч, 2, стр. 219). Однако министерство иностранных дел, опасаясь, очевидно,, что вывод русского отряда повлечет за гобою осложнение дипломатических отношений с Персией, не разделило мнения Ермолова и на просьбу его представить Грибоедова к награде ответило, что, "дипломатическому чиновнику так не следовало, поступать" ("Русское слово" 1859, No 4, стр. 79). Капитана Верещагина вызволить из персидского плена Грибоедову не удалось. Хотя в октябре 1819 г, С. И. Мазарович и выражал надежду, что "Верещагин скоро будет освобожден из рук своих притеснителей", -- переписка по этому поводу с персидскими властями шла еще в 1826 г. (см. О. Попова, указ, соч., стр. 94, 114--115),
   К стр. 421. Мы поступаем по трактату... -- т. е. по Гюлистанскому мирному договору. 1813 г., по которому Персия обязывалась выдать русских пленных и дезертиров. Поезжайте в Тейрань...-- т. е. к шаху, проживавшему в Тегеране,
   К стр. 424. Выступление -- в Тифлис, с партией русских возвращенцев. "В поле дороженька" -- вероятно, прочитано неправильно; по-видимому, Грибоедов назвал известную народную песню "Во поле березонька...". В батальоне -- т. е. в персидском батальоне сарбазов.
   

V. АНАНУРСКИЙ КАРАНТИН

   Приведя из Тавриза в Тифлис партию русских солдат, Грибоедов не застал там А. П. Ермолова, находившегося в экспедиции, и отправился к нему в Чечню. На обратном пути, от Моздока до Тифлиса, он был задержан в чумном карантине в с. Анануры, на Военно-Грузинской дороге, в 60 верстах от Тифлиса,
   

VI. <ДНЕВНИК ВОЗВРАТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В ПЕРСИЮ>

   К стр. 426. Омар-Xан был разбит соединенными силами грузин и русских 7 ноября 1800 г. и умер от ран 10 марта 1801 г. Сошествие Христа... -- По церковному преданию, Эчмиадзинский монастырь был выстроен в IV веке св. Григорием на месте, где "явился" ему Христос (Эчмиадзин -- по-армянски: "Сошествие единородного").
   

VII. <КРЫМ>

   Прямым дополнением к этой части "Путевых записок" служат три письма Грибоедова к С. Н. Бегичеву: от 9 июля и 9 сентября (из Симферополя) и от 12 сентября 1825 г. (из Феодосии) -- см. выше, стр. 565--570. В тексте в нескольких случаях исправлены явные ошибки в географических названиях, появившиеся, очевидно, в результате неверного чтения рукописи (Джанской вместо Джанкой, Бешмы вместо Бешуй, Хурсис вместо Хуреис, Пшетка вместо Мшатка, Мангуп вместе Мангуш),
   К стр. 429. Паллас производит их... -- Здесь и дальше имеется в виду четырехтомное сочинение Палласа "Bemerkungen auf einer Reise in die sudlichen Statthalterschaflen des Russischen Reichs" ("Заметки о путешествии в южное наместничество Российской империи"), Leipzig, 1799--1801. См. также русское издание книги Палласа -- "Топографическое описание Таврической области", СПБ., 1795,
   К. стр. 434. Красноречивые страницы Муравьева...-- Здесь и дальше имеется в виду книга И. Муравьева-Апостола "Путешествие по Тавриде в 1820 году", СПБ., 1823.
   К стр. 437. Не здесь ли Владимир построил церковь?.. -- Князь Владимир Святославович в 988 г. крестился в Корсуни (Херсонесе) и, по летописному преданию, построил там церковь в память своего крещения.
   К стр. 440. Мавзолей грузинки -- гробница жены хана Крым-Гирея в Бахчисарае,
   

VIII. <ЭРИВАНСКИЙ ИСХОД>

   Дополнением к этому разделу "Путевых записок" служат письма Грибоедова к П. Н. Ахвердовой из Эриванского похода (см, выше, стр. 590--594, и академическое издание, т. III, стр. 204--205).
   К стр. 443--444. Генерал н главнокомандующий (здесь и дальше) -- И. Ф. Паскевич.
   К стр. 448. Елисаветпольское сражение. -- 13 сентября 1826 г., в семи верстах от Елизаветполя (Ганджи), вблизи могилы азербайджанского поэта Низами, русские войска под командованием И. Ф. Паскевича нанесли полное поражение персам.
   

ЗАМЕТКИ

ПРОЕКТ УЧРЕЖДЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ЗАКАВКАЗСКОЙ КОМПАНИИ

   Записка об учреждении Российской Закавказской компании печатается по тексту первой публикации в "Русском вестнике" 1891, сентябрь (в статье А. Мальшинского "Неизданная записка Грибоедова"). Вступление к проекту устава печатается по тексту первой публикации в газете "Тифлисские губернские ведомости" 1831, NoNo 18--20, под заглавием: "Общий взгляд на обширные виды, которые могут постепенно и по ходу дел войти в круг действий учреждаемой в Тифлисе Закавказской торговой компании".
   Из "Новых материалов о проекте Российской Закавказской компании А. С. Грибоедова и П. Д. Завелейского", опубликованных О. П. Марковой ("Исторический архив" VI, М.--Л., 1951, стр. 324--390), выясняется, что "Вступление к проекту устава" было напечатано в "Тифлисских губернских ведомостях" с поправками и сокращениями. В публикации О. П. Марковой дополнительно приводятся некоторые детали проекта -- в изложении генерал-интенданта Отдельного Кавказского корпуса М. С. Жуковского, которому было поручено рассмотреть проект.
   Приводим данные, освещающие историю и судьбу проекта.
   Идея эксплуатации естественных богатств Закавказья и организации крупного торгово-промышленного предприятия, по образцу известной Российско-Американской компании, возникла у Грибоедова, безусловно, задолго до 1828 г. Вообще замыслы его в этой области восходят еще к 1823 г., когда он совместно с А. В. Всеволожским и Т. Этье задумал основать, правда в неизмеримо меньших масштабах, предприятие по товарообмену с Персией (см. стр. 716--примечание 2-е к письму No 27). Когда в марте 1828 г. Грибоедов приехал в Петербург с Туркменчайским договором, он встретился там с уже известным ему по Тифлису П. Д. Зввеяежжим, человеком весьма состоятельным, и привлек его к разработке своего проекта. По возвращении Грибоедова в Тифлис в июле 1828 г. проект получил уже литературное оформление ("Вступление" было подписано Грибоедовым и Завелейским 17 июля).
   Из дошедших до нас документов и свидетельств современников видно, в каких широких масштабах предполагал Грибоедов осуществить свою идею развития хозяйственной жизни в Закавказье. В перспективе речь шла, по существу, s передаче целого обширного края в полное и автономное управление директората будущей Компании с присвоением ему различных административных и даже дипломатических прерогатив. Правда, эти центральные положения проекта были нейтрализованы целым рядом благонамеренных оговорок о "соединенных усилиях правительства и частных людей", о правительственном протекторате над Компанией и т. д., но из своих конечных выводах проект фактически сводился именно к закреплению за Компанией важнейших функция правительственного аппарата.
   Н. Н. Муравьев, недоброжелательно относившийся к Грибоедову и особенно к П. Д. Завелейскему, приводит в своих записках ценные, хотя и не всегда точные сведения о проекте учреждения Российской Закавказской камлании: "Когда Грибоедов ездил в Петербург, увлеченный воображениями и замыслами своими, он сделал проект о преобразовании всей Грузии, коей правление и все отрасли промышленности должны были принадлежать компании наподобие Восточной Индии. Сам главнокомандующий и войска должны были быть подчинены велениям комитета от сей компании, в коем Грибоедов сам себя назначал директором, а главнокомандующего членом; вместе с сим предоставил он себе право объявлять соседственным народом войну, строить крепости, двигать войска и все дипломатические сношения с соседними державами. Все сие было изложено красноречивым и пламенным пером, и, как говорят, писцом под диктовку Грибоедова был З[авелейский], которого -он мог легко завлечь и в коем ни имел пылкого разгласителя и ходатая к склонению умов в его пользу. Грибоедов посему старался и многих завлечь..." ("А. С. Грибоедов"", стр. 90). Н. Н. Муравьев, вероятно, допустил в своею рассказе некоторые преувеличения, но не подлежит сомнению, что проект Грибоедова был шире, нежели он изложен в документах, поданных Пасквичу. Можно предположить, что в частных беседах Грибоедов раскрывал содержание своего проекта более полно и что рассказ Н. Н. Муравьева служит отражением этих бесед.
   В проекте был очерчен обширный круг задач развития торговли и промышленности в Закавказье. Предусматривалось "заведение и усовершенствование" виноградарства и виноделия, шелководства, табаководства и хлопчатобумажного производства, разведение культур сахарного тростника, красильных и лекарственных растений, учреждение фабрик и заводов, организация широкого товарообмена с Персией и другими странами Востока, прокладка новых дорог и т. д. Вместе с тем в проекте нашли подчеркнутое выражение тенденции культуртрегерского порядка: Компания ставила своей задачей устройство собственных школ, внедрение в сельское хозяйство и различные отрасли ремесленного труда новых технических навыков и вообще повышение культурного уровня и "нравственности" туземного и пришлого населения Закавказского края.
   Для успешного осуществления всей этой громадной программы авторы проекта испрашивали у правительства крупнейшие привилегии, "торжественным актом обращенные в закон". Основными из них были: предоставление Компании земельных участков (общей сложностью до 120 тысяч десятин) за ничтожную арендную плату (от 15 до 30 коп. за десятину), передача ей казенных фруктовых садов, предоставление монополии в ряде отраслей хозяйства и торговли и права свободного мореплавания, передача Батума "в полное распоряжение Компании с правами порто-франко". Особо ставился вопрос о рабочей силе. Компания испрашивала позволение водворить на отведенных ей землях армян-переселенцев из Персии, вернувшихся на русскую территорию после заключения Туркменчайского договора, а также -- русских крепостных крестьян (организаторы Компании учитывали то обстоятельство, что в России в конце 1820-х гг., в связи с общим кризисом крепостного хозяйства, сильно упала стоимость живой рабочей силы).
   В июле 1828 г. Грибоедов находился в лагере Паскевича и, как сообщает Н. Н. Муравьев, "настаивал, чтобы приступлено было к завоеванию турецкой крепости Батума... как пункта, необходимо нужного для склада в предполагаемом распространении торговой компании. Говорят, что Паскевич несколько склонялся к сему... Кажется, что даже были тогда сделаны некоторые приготовления к сей экспедиции" ("А. С. Грибоедов", стр. 90--91). Паскевич, как видно, благосклонно отнесся к грибоедовскому проекту; вернувшись в Тифлис, Грибоедов "имел довольно трезвости рассудка и досуга, чтобы обмыслить этот предмет со всех сторон" (письмо к Паскевячу от 6 сентября 1828 г. -- выше, стр. 625.), и 7 сентября 1828 г. "Записка об учреждении Российской Закавказской компании" была послана Паскевичу на утверждение. Через два дня -- 9 сентября -- Грибоедов уехал в Персию, откуда уже не вернулся; стала ли ему известна судьба его проекта, не установлено.
   Последнее известие о проекте, исходящее от Грибоедова, датируется 30 октября 1828 г.: в этот день К. Ф. Аделунг, безусловно со слов Грибоедова, сообщил в частном письме, что Паскевич лично написал Николаю I насчет грибоедовского проекта и что Компания, вероятно, будет учреждена (см. "Литературное наследство" No 47/48, М., 1946, стр. 261). Однако, когда Паскевич ознакомился с проектом в деталях, грандиозность замыслов Грибоедова смутила его. Как верно заметил Н. Н. Муравьев, "проект сей, уничтожающий почти совершенно власть Паскевича, не мог ему нравиться". На подлиннике докладной записки Грибоедова и Завелейского имелись пометы Паскевича, свидетельствующие о том, что его обескуражила именно обширность прав и привилегий, испрашиваемых учредителями Компании; в частности, по вопросу о Батуте Паскевич заметил, что потребуется охранять пути, ведущие к этому порту, и что, следовательно, "Компания должна иметь и свои войска" (замечания Паскевича приведены в названной выше статье А. Мальшинского -- "Русский вестник" 1891, сентябрь, стр. 11--13). Грибоедовский проект был передан Паскевичем на рассмотрение сперва полковнику И. Г. Бурцеву (в прошлом -- участнику декабристского движения), который "дал мнение нерешительное, ужасался только предприятию столь огромному", а потом -- генерал-интенданту Кавказского корпуса М. С. Жуковскому. Последний безоговорочно осудил проект с позиции крепостника и политического реакционера ("Мнение" Бурцева и "Замечания" Жуковского опубликованы в книге И. Ениколопова "Грибоедов в Грузии", Тбилиси, 1954, стр. 128--157). В результате проект Грибоедова и Завелейского был отвергнут Паскевичем.
   
Оценка: 6.09*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru