Черняева Татьяна Георгиевна
Георгий Гребенщиков и его народный роман-эпопея "Чураевы"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Георгий Гребенщиков и его народный роман-эпопея "Чураевы"

   Роман-эпопея "Чураевы" -- главный труд писателя Георгия Дмитриевича Гребенщикова. Замысел романа и начало работы над ним относятся к раннему, сибирскому, периоду деятельности Гребенщикова; первые две части романа были написаны на фронте, где автор находился с февраля 1916 г. в составе Сибирского санитарного отряда, и впервые изданы за границей, в Париже; затем в Америке в течение нескольких десятилетий создавались последующие книги. В итоге к 1952 г. были закончены семь книг романа-эпопеи -- из двенадцати задуманных автором частей. Все они представлены в предлагаемом читателям издании.
   На родине Гребенщикова роман "Чураевы" в таком объеме еще не издавался. Лишь первая часть романа, "Братья", была опубликована в 1982 году в Иркутске, в Восточно-Сибирском книжном издательстве, стараниями замечательного исследователя сибирской литературы Николая Николаевича Яновского (1914-1990). В книгу, помимо романа, вошли несколько повестей и рассказов писателя, а также статья Н.Н. Яновского "Георгий Гребенщиков в Сибири". В 1991 г. этот сборник избранных произведений Георгия Гребенщикова был переиздан в том же издательстве.
   Роман-эпопея "Чураевы" написан сибиряком по происхождению и судьбе, человеком, бесконечно влюбленным в Сибирь.
   Потомок крестьян, горнорабочих, сибирских казаков-первопроходцев, аборигенов Алтая ("мой прадед был калмык"), будущий писатель прожил детство, "богатое невероятной нищетой", познал "многообразие простонародья", постиг "необъятное, непревзойденное искусство: жить деревней, целой волостью, уездом, всей губернией - всей массою народной!".
   А дальше, говоря словами Н.А. Некрасова, - "многих славных путь": незаконченная сельская школа, жизнь "в людях" в Семипалатинске, ученик фельдшера, писарь у подлесничего, письмоводитель у мирового судьи, потом у нотариуса, служащий на золотых приисках в Усть-Каменогорске. Интерес к литературе, начавшийся еще в детские годы, усилился под влиянием принявших активное участие в судьбе одаренного подростка интеллигентов - судьи П.Е. Цвилинского, лесничего А.К. Голимонта, о которых Гребенщиков впоследствии вспоминал с благодарностью.
   Затем первые литературные опыты в газете "Семипалатинский листок", знакомство с Г.Н. Потаниным, поездки за пределы Сибири - в Москву и Петербург, в Париж и в Венецию, в Ясную Поляну для встречи с Львом Толстым, переписка с М. Горьким ...
   В Семипалатинске в 1906 г. вышел в свет его первый сборник "Отголоски сибирских окраин" -- впоследствии, живя за границей, Георгий Гребенщиков всегда отсчитывал юбилейные годовщины своей писательской деятельности от этого момента, хотя никогда не включал опубликованные в "Отголосках" рассказы в собрания сочинений.
   Начиная с 1908 г. рассказы, очерки, стихотворения, статьи молодого автора появляются в газетах крупных сибирских городов: Омска, Томска, Иркутска. В 1912-1913 гг. в Барнауле Гребенщиков редактировал газету "Жизнь Алтая", вел в ней литературный отдел и сумел сделать газету интересной для читателей - ее тираж доходил до 3000 экземпляров.
   Как ни тяжел был труд провинциального журналиста, именно в газете Гребенщиков накопил опыт литературной работы, поверил в свои силы и начал завоевание общероссийского литературного пространства. В 1910 г. в Петербурге была опубликована его пьеса "Сын народа", в 1911 г. - одна из лучших его повестей, "В полях", появилась на страницах столичного журнала "Современник".
   Вступление Гребенщикова в литературу происходило на фоне возросшей общественной и культурной активности российских окраин. Возможно, поэтому сибирскому прозаику удалось в последующие годы опубликовать несколько прозаических сборников в издательствах Петербурга: в 1913 и 1915 гг. - два тома сборника "В просторах Сибири", в 1916 г. - сборник "Змей-Горыныч", в 1917 г. - "Степь да небо". В 1914 г. был собран и опубликован в Петербурге "Алтайский альманах", который открывался "историко-этнографическим очерком" Гребенщикова "Алтайская Русь" и представлял читателям прозу и поэзию местных авторов.
   Критик В. Брусянин в рецензии на "Алтайский альманах" особо отметил статью Гребенщикова: "Это не сухое и кабинетное изложение истории и этнографии края, какое можно написать по чужим трудам и сидя в петербургском кабинете, это - живая повесть края с особенностями его мифологии, этнографии и истории. Автор писал под живым впечатлением природы Алтая и не по манекенам этнографического музей изучал людей страны".
   Рецензенты сибирских газет и столичных изданий были почти единодушны в своих положительных оценках ранних произведений писателя. Большинство из них отмечало несомненный талант Гребенщикова ("молодое, свежее и бодрое дарование"), точно определяло круг его жизненных наблюдений ("крестьянский быт ему, очевидно, роднее, чем какой-либо другой"), приветствовало "дыхание неподдельной жизни", "свежесть", "чудесный и искренний лиризм" -- в отличие от массы других литературных дебютантов, чьи "бесчисленные рассказы и очерки" отличает "серый налет безжизненной вялости". А. Дерман в лаконичном отзыве на второй том сборника "В просторах Сибири" писал: "Киргизские степи, тайга, охота, первобытная элементарная жизнь кочевников, лесные звери - все это изображено с увлекательностью, простотою и тонкостью" -- и пророчествовал молодому прозаику большое будущее в литературе: "Если он не растеряет своей тонкой и здоровой впечатлительности, своей чудесной и увлекательной непосредственности чувства, своей замечательной свежести, то ему и сейчас уже смело можно предсказать будущность подлинного, здорового и характерного художника".
   На пути в большую литературу Гребенщиков проявил незаурядное упорство. В его активности заключался особый социальный оптимизм - оптимизм человека из народа, прокладывающего себе дорогу наверх, к достижениям культуры и образованности, и в то же время скрыто присутствовал драматизм: "выходя" из народа, молодой литератор становился его "блудным сыном". Оторвавшись от привычного быта, от крестьянского труда, крестьянин-писатель в интеллигентской среде чувствовал себя неуверенно.
   Уже в ранних рассказах Гребенщикова: "В поселке", "Песня", "В теснине" -- появляются персонажи, которые тяготятся двойственностью своего положения - уже не крестьяне, но еще не интеллигенты. Видимо, судьба и самоощущение такого "переходного" героя и в дальнейшем продолжали интересовать писателя, поскольку это была и его судьба, и его собственные переживания, метания, поиски себя. В письме Г.Н. Потанину от 6 апреля 1913 г., пристыженный тем, что адресат сравнил его с Н.М. Ядринцевым, Гребенщиков писал: "Мне сразу представился весь ужас пропасти, которая меня отделяет от Николая Михайловича. Мне горько об этом говорить, но не легче и умолчать. Я совсем несведущий человек, я -- малограмотный, я не имею хоть сколько-нибудь дисциплинированных знаний, и чем дальше, тем больше это сознаю и мучаюсь сознанием своего невежества. Иногда у меня готовы опуститься руки, и я готов вернуться к сохе или уйти в лес охотиться, и, если бы не было близких, хороших друзей, которые не судят меня строго, я, может быть, и не удержался бы на своем негладком пути".
   Неслучайно позднее, создавая "Чураевых", Гребенщиков выбрал в главные герои Василия Чураева. Из горной деревни на Алтае Василий по воле отца, вождя старообрядческой общины, едет учиться в Москву. Здесь он жадно вбирает в себя и премудрости науки, и навыки городской интеллигентской жизни. Вера в незыблемость древних авторитетов оказывается поколебленной, и Василий, пережив разрыв с отцом и его суровое проклятие, отправляется в необъятный мир искать "нового Бога", искать свое место на земле. Оказавшись в среде ученых ("Спуск в долину") и сравнивая себя с ними во время длительной экспедиции на Восток, Чураев понимает, что взялся не за свое дело. В какой-то момент он ощущает себя юродивым, чужим, нелепым человеком, которого презирают, над которым смеются. И, хотя вскоре отчуждение уходит, сменяется добрым, братским чувством по отношению к спутникам, делившим с ним все тяготы пути, Василий решает вернуться в свою родную стихию, в деревенский быт, погрузиться в крестьянские заботы и там найти свое призвание. Однако, как уже знают читатели романа, и в деревне не находит Чураев окончательного пристанища и вновь пускается в путь.
   Возможно, автор передал герою своего романа пережитый им в начале писательской биографии момент самоопределения, когда в 1911 г. он решал, кем быть, -- ученым или писателем. По совету Г.Н. Потанина Гребенщиков совершил две длительные экспедиции в старообрядческие поселения на Алтае: в 1910 г. - в долину реки Убы (результатом ее стал "историко-литературный очерк" "Река Уба и убинские люди"), а в 1911 г. - в долину Бухтармы, где были собраны материалы для очерка "Алтайская Русь".
   Сохранилось письмо, написанное в конце декабря 1911 г., во время второй экспедиции Гребенщикова. Оно адресовано его близкому другу Алексею Белослюдову и потому носит исповедальный характер. В письме Гребенщиков отстаивает право на собственный выбор дальнейшего пути.
   Находясь в экспедиции по заданию Томского общества изучения Сибири, он тем не менее не считает себя настоящим ученым. "Теперь насчет моей "учености". Я не ученый и не хочу, да и не смогу быть ученым...". Гребенщикова интересуют не научные наблюдения "над богословием", а изучение людей: "Изучать людей, наблюдать их хищно и вынашивать свои исканья и темы - разрешите и мне, раз в этом у меня есть психическая потребность. Я и не лезу в ученые, но я стремлюсь кое-что знать".
   Важнейшая тема письма - тема народа. "Я не могу не идти в народ, -- продолжает Гребенщиков, -- раз это среда -- моя почва, в которой находятся корни моих тела и души". "Старое" хождение в народ ("когда ходили в народ интеллигенты, выросшие в оранжереях") давно закончилось, теперь идут в народ "сыны народа", к которым он безусловно причисляет себя и считает, что сможет написать о народе так, как никто еще не смог написать.
   Письмо необычайно интересно тем, что в нем речь идет о замысле написать роман из народной жизни: "Я обогащен уже и теперь такими темами, которые дадут мне много творческой жизни... Мои скитания и нужда даром не пропадут...И я верю, что сделаю!" Один из старших друзей Гребенщикова, А.К. Голимонт, судя по цитируемому письму, выражал сомнение в том, что можно написать роман о народе, который будет кому-нибудь интересен. Гребенщиков уверен в обратном: "Александр Касперович против идеи романа, но я хочу и ему доказать, что напишу роман, которым заинтересую и его. Самолюбие - великая вещь в таком деликатном деле, как писательство. Оно горами двигает".
   В заключение письма Гребенщиков называет и главных героев будущего романа: "Кому, друг, интересны эти крестьяне-сектанты на Алтае!" - так неожиданно для меня пишешь ты. Мне жаль, что ты так сказал. И я тебе отвечу: "Мне, мне они интересны!" Понял?.. И этот мой ответ исчерпывает все остальное. Мне интересно здесь все, и мой долг и призвание заинтересовать других, пусть не многих, а если даже и никого - не жаль. Важно, чтобы мне было интересно!.. Или ты не считаешь, что это важно, то есть мой интерес?.."
   Как видно из письма Гребенщикова Алексею Белослюдову, замысел романа о "крестьянах-сектантах" возник у него тогда, когда он занимался изучением истории и современного быта старообрядцев Алтая. Однако прошло еще несколько лет, когда наконец замысел начал осуществляться.
   В письме Г.Н. Потанину от 25 июля 1916 г. из действующей армии Гребенщиков сообщает о начале работы над романом: "Перед отъездом на позиции начал большую и интересную работу, роман под кратким заголовком "Чураевы". "Чураевы" символизировать должны и "чур меня" и "чурка", но чурка крепкая, кондовая, остаток крепких кедрачей Сибири"... План повести ясен, вообще чувствую себя в своей сфере, так как пишу о народе и о народном".
   Можно утверждать, что духовный опыт сибирского периода деятельности Гребенщикова сконцентрировался в двух, на первый взгляд диаметрально противоположных, а по сути своей глубоко связанных между собой, неразъединимых идеях.
   С одной стороны, опыт жизнестроительства, закрепления на земле, который Гребенщиков вынес из жизни крестьян родной деревни, а позднее наблюдал в среде алтайских староверов. Размышляя о том, каких усилий стоило выжить в Сибири ушедшим от церковного раскола старообрядцам, он особенно выделяет веру в Бога и немыслимое упорство в созидании жизни на новой территории. "Это были поистине каменные люди", "чудовищный подвиг в терпении", "колоссальная сила воли"- так писатель оценивает подвиг раскольников-первопроходцев, создавших особый, целесообразный и суровый уклад, , передаваемый от поколения к поколению. Опыт уединенного, самодостаточного существования раскольничьих поселений на юге Алтая был осмыслен Гребенщиковым как положительный пример великой силы жизни.
   Но, с другой стороны, та же Сибирь, с ее великим пространственным и историческим простором, укрепила в сознании писателя идею вечного движения, связи всех со всеми, породила не только терпимость к инакомыслящим, но и интерес, жадное любопытство к людям других культур. Поэтому не менее важным итогом сибирского периода творчества Гребенщикова стала убежденность в том, что силе традиции, процессу непрерывного возобновления жизни в устоявшихся, привычных формах противостоит сила обновления, вечного изменения в ее конкретных -- исторических, социальных, бытовых, психологических проявлениях.
   Работа над романом началась, как уже было сказано, на фронте. Писатель отправился, как тогда говорилось, на "театр военных действий" в феврале 1916 г. -- сначала старшим санитаром, а затем начальником "1-го Сибирского передового санитарно-транспортного отряда (имени служащих Томской железной дороги)" К этому времени Гребенщиков стал корреспондентом центральных газет - "День" и "Русские ведомости". С февраля 1916 г. по август 1917 г. "Русские ведомости" опубликовали более двадцати его материалов, в том числе цикл корреспонденций "Из страничек военного быта". Беглые зарисовки военного быта из газетных публикаций были использованы в "военных" книгах романа "Чураевы". В пятой части, "Сто племен с единым", санитар Василий Чураев является, как и сам автор, собственным корреспондентом "Русских ведомостей"
   Звуковым фоном, сопровождавшим работу над романом, служили разрывы снарядов, гул авиационных моторов. В письмах Г.Н. Потанину от 25 июля 1916 г. и от 15 декабря 1916 г. передано это ощущение постоянной опасности: "Но вот беда: над головою часто носятся аэропланы, а поблизости еще более опасные враги - не видимые глазом миазмы болезней...", "как это ни странно - часто пишу буквально под грохот орудий... Признаться, и устал, и издергал нервы, и порастрепал здоровье".
   Мировая война внесла изменения в замыслы писателя. Если первоначально он мог предполагать, что напишет "повесть" (так названа его новая работа в письме Г.Н. Потанину от 15 декабря 1916 г.), то впоследствии масштаб произведения значительно расширился. Семейная хроника рода Чураевых, судьба сибирского правдоискателя Василия Чураева вошли как составные части в роман-эпопею о народе, который, внутренне сопротивляясь дьявольскому напору хаоса, постепенно ввергается в соблазн разрушения.
   Война как главное событие, определяющее судьбы, настроения, мысли персонажей романа, входит в повествование в конце третьей книги, "Веления Земли". В разгар богатырской крестьянской "помочи", устроенной Андреем Колобовым, когда "сотни человек до отвала сыты и до повала пьяны", но "и работали в этот день - один за четверых, и того более", -- блаженный Феденька, горько всхлипывая, звонит в колокол и укоряет односельчан: "Беда пришла... А вы блажитя!".
   Мировая война и последовавшие за ней события российского переворота 1917 г. изменили жизненные планы писателя и, в конечном счете, его судьбу. После распада фронта, после ликвидации санитарных учреждений ХI армии, при которой он состоял уполномоченным Союза Городов, Гребенщиков какое-то время находится в растерянности и плывет в хаотическом потоке событий, не зная, к какому берегу пристать. Если в декабре 1917 г. он еще намеревается вернуться в Сибирь, чтобы спасти отряды и транспорты, "которые сразу обогатят медицинским оборудованием глухие углы Сибири", то начало 1918 г. встречает на Украине, сначала в Киеве, а потом в Одессе, где продолжает писать и печататься в газетах ("Киевская мысль", "Южное слово" и др.).
   Почти два года (1919-1920) Гребенщиков провел в Ялте, сотрудничал в крымской периодике; как везде и всегда, активно участвовал в общественно-литературной жизни, которую пытались вести собравшиеся здесь писатели. Скорее всего, именно здесь, в Ялте, Гребенщиков познакомился с И. Буниным, И. Шмелевым, И. Сургучевым, с которыми разделил впоследствии эмигрантские будни в Париже и Берлине,. В августе 1920 г. он покидает Россию, до апреля 1924 г. живет в Париже и Берлине, а затем отправляется в Америку.
   Почему Георгий Гребенщиков оказался за границей? Без достоверного знания до сих пор еще затерянных в архивах и музеях писем, документов, публикаций в эмигрантской периодике ответить на этот вопрос сейчас сложно. Недоумение вызывает то обстоятельство, что уехал писатель крестьянского происхождения, разумеется, не знавший иностранных языков, привыкший к простоте демократического сибирского общения... По воспоминаниям Гребенщикова, встретившийся с ним в Берлине в 1922 г. Сергей Есенин "стал корить" его "тоном мудрого старца: " Почему вы не в России? Что у вас -- голубая кровь? Ведь вы же наш брат, Ерема!"
   Судя по опубликованной в апреле 1917 г. в "Русских ведомостях" заметке "Сновидение", Гребенщиков испытал восторг, опьянение свободой при известии о Февральской революции: "Нельзя этой минуты описать, но она поистине -- минута обновления, просветления, минута чуда... И я уже гляжу на белый свет совсем другими, благодарными глазами и благословляю родину, способную на славные победы, созревшую для великого творчества, превратившуюся для меня из темной, жуткой и неряшливой в великое святое божество!..".
   Однако уже 29 декабря 1917 г. в письме Г.Н. Потанину Гребенщиков с горечью писал: "Минуло десять месяцев, как Россия вступила на новый путь. И теперь, когда из свободы сделали разбой, а из любви и братства - ненависть и злобу...". Немного позднее, в письме М. Горькому от 14 (27) февраля 1918 г., Гребенщиков называет происходящее в России "кошмарными событиями, которые принесли конец войны, анархия и гражданские войны", и удивляется, что еще жив и продолжает "оставаться объективным наблюдателем всех ужасов и вопиющей подлости".
   За границей Гребенщиков в разных статьях и заметках обращался к трагической мысли о разрушении и хаосе - нравственном и физическом, -- которые воцарились, по его мнению, на родной земле. В заметке "Саркофаг Наполеона", написанной в Париже в 1921 г., он пишет о странном, почти фантастическом свидании с родиной: в камне, из которого высечен саркофаг Наполеона, он узнал "красный порфир", добытый в "родных горах" Алтая. Восхищаясь французским императором, писатель восклицает: "Чужой, когда-то враждебный моему отечеству Наполеон мне ближе и дороже современных палачей от интернационала. Потому что рабство, давшее египетские храмы и пирамиды и неистребимые памятники человеческого духа и культуры, было менее жестоко, нежели большевицкое рабство, разрушающее все святое и растлевающее самое понятие о человечности".
   В статье "Поклон родной земле", опубликованной в июле 1936 г., он пишет: "Мне не дает покоя мысль: вся родина моя, принеся себя в жертву для мира, вот уже двадцать один год в огне, в крови, в муках смертных, а в награду за это -- народу ее нет права даже на могильный крест".
   И все-таки, несмотря на эти прямые высказывания писателя о недовольстве новой российской властью и установленными ей порядками, нельзя считать главной причиной отъезда Гребенщикова за границу его политическое инакомыслие.
   Может быть, имелись причины и глубоко личного, психологического свойства: тяга к странничеству, жажда неизвестности, любопытство открытия нового, желание посмотреть мир, наконец. Георгию Гребенщикову, как и его автобиографическому герою, Василию Чураеву, была близка жажда странствий. Так, в октябре 1912 г., отправившись в Петербург из Барнаула, он писал в цикле очерков "Письма к друзьям": "Я почти ничего не видел из того, что есть на земле. Мне хочется бесконечно ехать по земле из края в край, от моря до моря и внимательно все осматривать, все понять и надо всем задуматься". Вряд ли, однако, Гребенщиков мог предвидеть, что его путешествие по миру затянется на долгие десятилетия.
   Есть и такое объяснение отъезда -- желание издать за границей свои произведения, так как в России в начале 1920-х гг. это сделать было невозможно. Из писем Гребенщикова М. Горькому следует, что две части романа "Чураевы" ("Братья" и "Спуск в долину") были закончены уже к ноябрю 1916 г., и предполагалось, что обе они будут напечатаны в журнале "Летопись", руководимом М. Горьким. Однако, несмотря на то, что Гребенщиков неоднократно обращался к М. Горькому с отчаянными просьбами "немедленно решить судьбу "Чураевых" , роман так и не появился на страницах журнала. В письме от 14 (28) февраля 1918 г. Гребенщиков пишет о намерении передать рукопись "другому издательству". Примечательно, однако, что это издательство не названо, и едва ли в России революционного времени могло найтись такое издательство.
   Известно из более поздних источников, в частности, писем жены Гребенщикова, Татьяны Денисовны, что отъезд за границу был продиктован потребностью реализации творческих замыслов писателя. В письме к Н.Н. Яновскому от 25 июля 1962 г. она оспаривает, как "резкое и не совсем верное", выражение, употребленное в "Краткой Литературной энциклопедии" ("бежал за границу"), и утверждает: "Георгий Дмитриевич уехал во Францию по доброй воле, так как в Париже намечалось печатание его романа "Чураевы" в толстом журнале "Современные записки", где он и был напечатан в 1921 г. в ряде номеров журнала...". Роман печатался в NoNo 5-10 за 1921-1922 гг.
   Вскоре после выхода в свет журнальной публикации романа "Чураевы", в том же 1922 г. в Париже, в издательстве "Франко-русская печать" вышли три части романа. Кроме того, в издательстве Я. Поволоцкого началось издание первого собрания сочинений писателя. Примечательно, что первый его том назывался "В просторах Сибири" -- в него вошли некоторые рассказы и повести из одноименного сборника, изданного в 1913 г. в Петербурге. Критик Д. Горбов в 1928 г. имел полное право назвать Гребенщикова писателем, "выдвинувшимся в эмиграции". Напечатанные здесь произведения писателя - и те, которые были написаны еще в Сибири, и новые повести и рассказы, -- представили раннее творчество писателя во всей полноте.
   Четвертая часть романа-эпопеи "Чураевы", "Трубный Глас", появилась в 1927 г. В настоящем издании воспроизведено "Обращение к читателям" четвертого тома эпопеи, где сообщается о перенесении из Нью-Йорка издательства "Алатас" ("Белый камень") в поселение русских эмигрантов, Чураевку, и о начале создания русского культурного центра неподалеку от слияния двух рек Хусатоник и Помпераг. Создание романа становится не только личной задачей Гребенщикова, но и включается в грандиозный и ответственный замысел пропаганды русской культуры. Не случайно "русская деревня" в 75 милях от Нью-Йорка была названа Чураевкой, - как и та, созданная воображением писателя, деревня в потаенном уголке Алтая, где начиналось действие его романа-эпопеи.
   В статье "Что такое Чураевка?" Гребенщиков писал об этой духовной связи ("эхо пропетой русской думы") между прошлым (Алтаем-Сибирью-Россией) и настоящим: "девственными лесами Америки". В мечтах Гребенщикова Чураевка -- это "воплощенная в действительность думка всегда пытливых и непоседливых землепроходцев русских, которые в свое времена колонизировали и застроили беспредельные окраины России и часть которых вольно или невольно унесла свой быт и веру в иноземные края".
   Следующие две части романа - пятая, "Сто племен с Единым", и шестая, "Океан багряный" -- вышли в свет со значительными перерывами. Пятая часть была опубликована только в 1931 г., а шестая - в 1937 г. Выпуская в свет шестую часть, Гребенщиков "запоздание в выпуске дальнейших очередных томов эпопеи" вынужден был объяснять читателям "довольно серьезными причинами не только материального, но и морального порядка". В авторском предисловии содержалось также важное признание Гребенщикова о "больших усилиях", которые требовались для сохранения "объективности в изображении событий и спокойствия эпически-неторопливого повествования" (настоящее издание, с. 439).
   Последний, седьмой, том романа - "Лобзание Змия" -- появился только в 1952 г. В обращении к читателям автор признавал, что его труд по созданию "Чураевых" движется слишком медленно, но выражал надежду на то, что "очень многое сделано за тринадцать лет", отделяющих седьмой том от предыдущего, для процветания русской культуры, и это примирит "читателя с такой медленной, воистину эпической поступью самой эпопеи".
   Несмотря на загруженность всякого рода замыслами и трудами не только литературными, Гребенщиков все-таки упорно продолжал работать над романом, как будто выполнял религиозный обет, как будто считал своим нравственным долгом довести грандиозный замысел до конца. Этим, вероятно, можно объяснить "покаянные" обращения к читателям в последних книгах эпопеи. Однако возникает ощущение, что писатель обращался не только к тем верным, ждущим продолжения романа читателям, которые прожили вместе с ним долгие эмигрантские годы.
   Писатель верил, что когда-нибудь роман-эпопея "Чураевы" дойдет до России и будет прочитан новыми поколениями русских людей, которым он также адресовал свои авторские обращения. Видимо, надежда на то, что его книга обязательно придет на Родину, помогала Гребенщикову писать роман и возвышала писательский труд до исполнения нравственного долга.
   Работая над романом долгие годы, Гребенщиков не терял духовной связи с родиной, с горячо любимой им Сибирью.
   Подобно тому, как писала Марина Цветаева в своем стихотворении "Рассвет на рельсах": "Покамест день не встал с его страстями стравленными -- Во всю горизонталь Россию восстанавливаю!" -- Гребенщиков "восстанавливал" в своем романе Сибирь -- такую, какой он ее знал и помнил, какой хотел сохранить навечно -- в слове и в образах персонажей.
   Из семи законченных и опубликованных при жизни автора частей романа лишь в одной, шестой, "Океан багряный", действие происходит не в Сибири. Во всех остальных частях Сибирь и Алтай едва ли не главное место действия, и не только место действия, но и особый, ни на что другое не похожий мир -- природный, исторический, человеческий.
   Первая часть, "Братья": Алтай - Москва - Алтай.
   Вторая часть, "Спуск в долину": путь Василия Чураева с Памира, из монгольских степей, в родные алтайские места.
   Третья часть, "Веления Земли": жизнь Василия с семьей на заимке в равнинной части Алтая.
   Четвертая часть, "Трубный Глас": вначале Крым, где оказывается Гутя Серкова, а затем Иркутск, где показана в момент начала войны семья Торцовых.
   Пятая часть, "Сто племен с Единым": -- снова Иркутск, затем путь сибирского эскадрона, в котором служит Кондратий Чураев, из Сибири на фронт.
   Седьмая часть, "Лобзание Змия": вновь Сибирь, путь жены Кондратия Чураевы, Настасьи Савельевны, из Чураевки на поиски мужа, который оканчивается их неожиданной встречей.
   По сравнению с первой частью, "Братья", в последующих "сибирских" частях панорама Сибири стала обширнее и пространственно, и исторически. Так, в нее вошла и краткая история Барнаула, и картина энергичной деловой жизни города накануне войны. Чураевка, изображенная в первой книге романа, в последующих частях будто бесконечно раздвинулась, вобрала в себя и трудовой быт равнинных деревень, и хозяйственные хлопоты на заимке, и золотоосеннюю гусиную охоту, и азарт зимней гонки за волком в снежной пыли. Сибирь представлена и богатой купеческой семьей Торцовых, и энергичным дельцом Андреем Саватеичем Колобовым, и работящим, по-сказочному прекрасным семейством Полуяровых, и потомками Фирса Чураева, его внуками и правнуками.
   Сибирь и Алтай в романе-эпопее "Чураевы" не замкнуты, не отделены от остального мира как укромный, заповедный уголок. Сибирь открыта миру, и ее жители смело отправляются в путь, навстречу неведомой судьбе, как Викул в начале первой части романа.
   Символичен этот момент спуска на могучую весеннюю воду каравана плотов. Река - воплощение жизни, ее силы и вечного движения. Образ Сибири в романе проникнут этой энергией движения, которое передается и многочисленным персонажам.
   Опасными горными тропами возвращается из Индии экспедиция профессора Баранова, из "разведки" в Среднюю Азию с комфортом странствует сибирский предприниматель Торцов; жена Торцова, Виктория Андреевна, пускается в путь целым караваном -- с многочисленной свитой, детьми, прислугой - не то за утраченным здоровьем, не то для изучения детьми географии; Гутя Серкова рвется из унылого домашнего затворничества на простор жизни и оказывается то в Барнауле, то в Крыму и, наконец, находит себя сестрой милосердия в Действующей Армии; Надежда Сергеевна то живет в Москве, то вновь приезжает в Сибирь, чтобы разделить с Василием "труды и дни" скромного деревенского быта; и даже никуда и никогда не выезжавшая из своего горно-таежного "скита" Настя, жена Кондратия Чураева, с малыми детьми отправляется в далекий путь на поиски мужа.
   Когда-то, в самом начале своего писательского пути, в цикле путевых очерков "Письма к друзьям" Гребенщиков создал выразительный образ спящей Руси: "И лежит пластом старуха Русь, большая-пребольшая, распластавшаяся от моря и до моря на целой половине земного шара... Лежит и дремлет века, длинные, седые века... Лежит и не почешется, не продерет глаза, не оглянется на соседей и на самое себя и медленно-медленно, нехотя и ощупью подвигается вперед, в хвосте за другими, как на буксире...".
   В романе-эпопее "Чураевы" Сибирь, как и вся Россия, находится "в дороге, а не у пристани". И речь в данном случае идет не только о возросших возможностях внешнего, физического перемещения в ставшем не таким уж огромным пространстве, но и об изменениях глубоко внутреннего, духовного свойства. Не утратит ли Сибирь, спустившись с горных высот, своей заповедной души, красоты и строгости, наивности и простоты? Гребенщиков размышляет над важной проблемой на протяжении всего романа.
   Так, в третьей книге романа, "Веления Земли" движение истории приобретает двоякий смысл: с одной стороны, это развитие жизни, ее обновление. А с другой, по мысли Гребенщикова, обновление не всегда положительно сказывается на судьбе народа. Один из значительных эпизодов третьей книги - и по объему романного текста, и по своей нравственной значимости -- эпизод суда над деревенскими хулиганами, надругавшимися над своей учительницей. По логике Василия Чураева, добровольного адвоката одного из малолетних преступников, -- просвещение народа Сибири, оказывается развращением. Прекрасно понимая значение образования, грамоты, Чураев болеет душой за то, что просвещение, которое несет крестьянским детям новая школа - без души, без божественной искры.
   Поэтому "движение" можно прочесть как "сдвижение" -- сдвинулась с места, потеряв опору, матушка-Россия, а вместе с нею и Сибирь. И вопрос -- куда приведут народ неисповедимые пути Господни - составляет глубинный смысл предпринятого Гребенщиковым романа-исследования о русском народе, оказавшемся на распутье.
   Как ни избита эта фраза, сказанная уже не раз и не об одном произведении русской литературы, но роман-эпопея "Чураевы" -- это действительно роман о народе. При этом писатель не стремится ни возвысить народ до недосягаемости Идеала, ни низвергнуть его с того пьедестала преклонения, на который его возвели русские классики ХIХ в., и обвинить его во всех мыслимых и немыслимых грехах. Гребенщиков сам был частью народной массы и, подобно Василию Чураеву, "с особенною четкостью" видел "пестроту народа". "Это была смесь не только нравов и понятий, но и рас и состояний, быта и религий. Народ был всякий: простой и непростой, наивный и лукавый, грубый, ласковый и даже нежный, часто пьяный, часто чуткий, тонкий и изобретательный, оседлый, кочевой, богобоязливый и преступный" (настоящее издание, с. 223).
   Этот "многоликий русский народ", размышляет автор, потопил в своей "рыхлой и дремучей пучине" "не один корабль, груженный разумом, поэзией, идеями и прочими хорошими вещами", и все в мире, в конечном счете, зависит от народа.
   Народная стихия жизни присутствует в романе во множестве мастерски написанных массовых сцен. Особенно запоминается в "мирной" первой книге, "Братья", завершающая ее живописная зимняя сибирская свадьба с бешено мчащимся свадебным поездом, наполненным нарядными бабами и мужиками, мощно и нескончаемо звучит, переходя от начала в конец праздничной вереницы троек, дружная песня. В "военных" книгах особенно удались Гребенщикову солдатские страницы, например, вечерние разговоры в казарме эскадрона сибирской конницы, в котором служит Кондратий Чураев, а затем путь на фронт в военном эшелоне, разговоры солдат, сказки и байки балагура по прозвищу Именем Моим (пятая книга, "Сто племен с Единым").
   Гребенщиков обладает удивительно тонким слухом в передаче яркой, напевной народной речи. Богата и необыкновенно пластична в романе не только речь персонажей, но и авторская речь, которая вобрала в себя и ораторский стиль религиозного красноречия, и эпически размеренное, ритмически богатое повествование о судьбе северных сибирских богатырей - "брата Енисея" Чубека, тунгуса Уйби-Кута, якута Туртула, и сдержанный плач о гибели казачьей сотни.
   В романе обильно представлен песенный фольклор: персонажи романа поют - и поодиночке, и хором, с волнением слушают песни, тексты которых с такой тщательностью приводит автор. Звучит на страницах романа и музыка: игра на гармошке, слышится гиканье пляшущих, в веселье отводящих душу крестьян, казаков, солдат.
   Но не только в отдельных сценах пения, пляски, праздника ощущается фольклорная стихия. Дело в том, что в мотивировке характеров и поступков, отдельных сюжетных линий явно прослеживается традиция народных песенных баллад о лихих разбойниках, ставших потом кающимися грешниками. Весь сложный клубок противоречий между братьями Чураевыми, ставшими соперниками и врагами (Викул и Василий), а потом простившими друг друга, изображен не в традициях русского психологического романа, а в традициях народной баллады, которая, опуская подробности, рисует яркими, крупными мазками типы, а не характеры.
   Однако народный мир изображен писателем в трагический момент разрушения его эпически-неторопливого, вековечного существования в вечном природном круговороте.
   Писатель не жалеет ярких, бьющих в глаза своей резкостью красок, изображая безобразную сцену разгрома монопольной винной лавки, или страшную, по-мужицки жестокую расправу над мнимым немецким "шпиёном" Андреем Колобовым. Но самое яркое впечатление производит трагическая поэма о гибели казачьей сотни есаула Круглова в погоне за киргизами, уводящими в глубину степи многотысячные стада животных - лошадей, быков, овец - от русского царя, который хочет забрать их для войны. Хватило одной только мелочи: глупости полковника Стукова, всегда пренебрежительного относившегося к инородцам, -- чтобы над бескрайней степью заплясали языки огня, сметая все живое, распаляя гневом гордые души степняков-киргизов, в отчаянном порыве к независимости от власти способных пожертвовать несметными стадами скота.
   Гребенщикову доступно искусство изображения массы людей в тот момент, когда она еще колеблется: совершать или не совершать незаконное действие -- и с точки зрения уголовного уложения, и по совести. Так, он точно фиксирует минуту, когда в толпе, собравшейся возле винной лавки, забродил хмель вседозволенности и вдруг вспыхнул пожар: "Толпа росла и накалялась и ждала какого-либо смелого словечка. И словечко вспыхнуло не очень ярко и не громко: как спичка, запалило сперва маленькое, чуть колеблемое пламя:
   -- А што, ежели, братцы, своего целовальника избрать?
   Двое-трое уже мерили глазами дверь и окна, присматривая по сторонам что-либо тяжелое. Как будто для этого случая лет семь лежало длинное бревно напротив, у мужицкого амбара..." (настоящее издание, с. 307 ).
   Писателя упрекали в старомодности манеры, в отставании его от запросов современной литературы, ищущей новых форм, однако Гребенщиков отстаивал "свое право на "строгое, неторопливое, подчас эпическое слово". Прав был критик Илья Савченко, знавший Гребенщикова еще с времен их общей сибирской молодости, когда называл Гребенщикова не только "талантливым писателем, со своеобразным подходом к литературным темам, с ярким, красочным и выразительным языком", чьи произведения, появившиеся за границей, служат доказательством "расцвета худож. дарования автора, но и "мыслителем", ищущим ключ к "тайне событий", к "грозе и буре российского вихря" .
   "Тайну событий" -- войны и разрухи в умах, случившейся в результате длительного расшатывания нравственных основ жизни народа, показывает в своем романе Гребенщиков. Без его "Чураевых" не полной является история русской литературы закончившегося ХХ века. Нам давно известна художественная версия событий 1914-1917 гг., созданная Михаилом Шолоховым. Главный герой "Тихого Дона", казак Григорий Мелехов, оказался между двух враждебных лагерей, и, не в силах выбрать, к какому из них принадлежать, закономерно движется к трагическому финалу. Томление духа тончайшего русского интеллигента Юрия Живаго -- в круговороте российского бунта - поэтически воссоздал Борис Пастернак. Георгий Гребенщиков с его народным романом-эпопеей "Чураевы" должен занять свое особое место.
   Гребенщиков не делит своих героев на классы, социальные противоречия между ними не становятся решающей причиной "грозы и бури российского вихря", хотя мы видим, как оскорбительно для достоинства Кондратия Чураева рукоприкладство его командира; как окружает неприветливая и настороженная толпа провинциальных обывателей экипаж уездного исправника Шесткова в дни "парада революции". Главной для писателя остается утрата нравственной основы, которая держалась в народе силой традиции, авторитетом отцов и дедов, но, видимо, не проникла в глубину народного характера. Иначе нельзя объяснить, почему так быстро, так катастрофически бесследно иссякла вера в добро и справедливость, боязнь греха, оглядка на Бога?!
   Однако пессимистического приговора рухнувшим основам национальной нравственности нет в романе "Чураевы". Седьмой том романа, "Лобзание Змия", заканчивается все-таки победой добрых людей над разбойниками, грабителями, преступниками, которые, выдавая себя за "депутатов", пытались вершить беззаконие, угрожая оружием беззащитным людям. Семейству Полуяровых, Насте Чураевой, исправнику Шесткову и другим персонажам удается привести в норму жизнь на далекой окраине, в городе Березовском и близлежащих селениях. Среди по-прежнему прекрасной природы будут расти самые юные представители рода Чураевых, дети Кондратия и Насти, которые так чудесно-сказочно нашли другу друга.
   Несмотря на то, что роман не завершен Гребенщиковым, есть ощущение его законченности. Вновь, как и в самом начале эпопеи, действие происходит в Сибири, на родине писателя, вновь перед ним родные горы, реки, люди, сохранившие все лучшее, что было в алтайской - и русской -- старине, -- душевность, сердечное тепло, строгий порядок жизни в трудах и заботах, совесть, непосредственность чувств и решительность поступков, активность в борьбе со злом.
   Писатель завершил круг странствий и вернулся -- в седьмом томе эпопеи -- на свою родину. Надеемся, что теперь, когда главный его роман перед Вами, дорогие читатели, состоится возвращение нашего земляка Георгия Дмитриевича Гребенщикова на Алтай.

Татьяна Черняева

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru