Гребенщиков Георгий Дмитриевич
Надежда Плевицкая

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из дневника).

Георгий Гребенщиков

Надежда Плевицкая

(Из дневника)

   Три недели я крепился, чтобы не написать о Плевицкой ничего специально-похвального. Чрезмерная восторженность иногда так дешевит слова, а я, грешным делом, люблю повосторгаться. И слабый на слезу... Не дальше, как на днях, плакал самыми теплыми женскими слезами, упиваясь дивною кинокартиной "Бен-Ур". (Советую всем русским и эллинам, и иудеям, которые еще не видели этой вещи -- пойти и посмотреть: очищающая, объединяющая, укрепляющая силы литургия на экране).
   Итак -- не стыжусь сознаться: плакал я слезами радости и на концерте Плевицкой 12 марта... А перед этим -- плакал от восторга на концерте Шаляпина и, чувствуя себя 20-летним юношей, говорил своей соседке, что я влюблен в нее первой, чистой любовью... Что тут будешь делать? Слаб я на слезу, когда до сердца доходит чья-либо великая душа. К стыду своему, а может быть, и к счастью: и Плевицкую и Шаляпина слышал я впервые в жизни... Многое не удавалось в России. Многое нам там было недоступно. Вспомните-ка всенощные стояния из-за Шаляпина... Но вот, с тех пор, как Нью-Йорк стал провинцией русского искусства -- здесь чиню свое невежество и исправляю недоделки прошлого. Нью-Йорк стал так богат прекрасными и волнительными событиями, что, право, слез не наберешься все оплакать и принять в одно и то же сердце...
   И тем радостней рассказывать о незабываемых событиях, после того как чувства придут в порядок, и когда в душе останется лишь светлый луч благостности судьбе за то, что она нас так иногда ласкает.
   Кроме того, за это время я побывал у Плевицкой, побеседовал с ней задушевно, и прочел ее чудесную книгу "Дёжкин Каргад". Но все-таки, не знаю, как сказать сильнее, проще, короче обо всем сразу...
   Ведь те, кто был на концерте -- знают, и по-своему были счастливы. Нужно ли им говорить о моем собственном переживании? А те, кто не был -- должны быть и сами посмотреть и послушать -- иначе, не поверят или не поймут. Стало быть, опять слова мои окажутся излишними.
   Впрочем, извините за грубость: есть такие сонные, несчастные фигуры, которых надо взять за шиворот и крикнуть: "Несчастный! Хочешь быть счастливым хоть на один вечер?" Иди -- вон туда-то.
   Но если этот человек не хочет -- бесполезны всякие слова. Никаким пасхальным благовестом эту душу не разбудишь. (Представьте, -- этой истине я научился только лишь в Нью-Йорке...)
   Потом, еще есть категория людей, которые принимают за личное оскорбление, если вы кого-либо чрезмерно похвалили...
   В прошлом году какой-то русский фармер злобно изругал меня в письме за мою статью об Анне Павловой. О мотивах этой ругани тяжко говорить. Но на корреспондента своего я не сержусь. Мне жаль его, беднягу: -- спящая душа.
   Что же делать, если мне не нравится ее прозвище: Плевицкая?.. Впрочем, если разобраться, то и Шаляпин тоже не ахти как благозвучно... А Пушкин? Какое-то грубое, милитаристическое имя... А Толстой? Совсем уж что-то буржуазно-купеческое, да еще на "о"... Возьмите: Глинка... Лядов... Скрябин... Прямо ругательства какие-то, а не фамилии...
   Шутки -- шутками, а на самом деле все эти и многие подобные имена стали для нас не только благозвучными, но и несущими в себе какую-то улыбку и радость, точно песня с родимых полей...
   И когда 12 марта она вышла на эстраду и сказала только одно слово, и сказала его грубоватым полубасом: "Песня", -- мне послышалась кукушка в майском лесу, и дух мой загудел в просторах русских, и вся, вся скорбь и радость собралась в комочек, подкатилась к сердцу и затрепетала в радуге невыразимого, неудержимых слез от счастья.
   Вся гамма моих чувств запела в ноту с ней, и гамма эта была -- любовь. Любовь не только к русскому и к русским, не только к друзьям и недругам, но ко всему живущему, ко всей земле, ко всей Вселенной. В этот миг я вырос и поднялся до неизмеримой высоты, и с этой высоты -- мне стало жаль... Вы знаете кого... Бывших в переполненном зале Американцев. Мне стало жаль их братской жалостью потому, что они в этот момент не знали нашего языка, не знали наших мук великих, не знали всех наших падений, и потому -- не знали наших радостей и нашего величия, граничащего часто с юродивостью...
   Кто -- она была?..
   Нет, это была не артистка, это была не Плевицкая! Это была родная мать, милая сестра, -- это была сама душа, сама русская песня. В улыбке -- столько надежд, в слезе -- столько скорби, в походке -- столько мягкого величия и ласки, во всех движениях -- столько внутреннего благородства и настоящего народного аристократизма... Не символично ли -- ее партнером был настоящий князь, с древнейшею фамилией: князь Оболенский? Но разве мы не знаем, кто воистину княжил над нами в этот вечер!
   Нет, не говорите, будто это оттого мы так были счастливы с нею в этот вечер, что натосковались обо всем российском, бывшем... Это бывшее, как гири, тянет дух наш книзу. Не бывшее -- но будущее может подвигать дух наш к строительству. В данном случае я был полон гордости именно потому, что моя вера, моя личная надежда в дремлющие силы простого народа, здесь справляла свой великий праздник. Как бы принимая близкое участие в этом концерте, я внутренне кричал от торжества, потому что чувствовал, как тысячи различных, в большинстве враждующих между собой людей, слились как братья и сестры в единый дух и, сами того не сознавая, восторженно и радостно поклонялись самому простому мужицкому величию духовному... Вы ль не избалованы, вы ль не слыхали образцов всемирного искусства здесь в Нью-Йорке? И вот, вы улыбаетесь, и лица ваши озарились светом только потому, что вестница Земли, простая русская мужичка царственно околдовала вас величием своей души, своего сердца, своего великого природного ума и благородства...
   Мне ли не торжествовать от этого сознания -- поймите...

* * *

   Боялся я, когда шел для беседы с ней. Боялся, что какая-либо мелочь вспугнет мое настроение... Ведь правда жизни так груба, проза житейская часто так уродует настоящую красоту. И кто не знает, что даже самые великие артисты носят маски и иногда их речи и дела поневоле полны фальши?.. И нет ничего тягостнее, видеть, как некоторые из них стараются "держать фасон" для убеждения влиятельных особ, которые в фасоне видят весь залог своего успеха...
   Нет, слава Богу, в жизни, вблизи, она еще милей и проще. Слушать ее речь -- все равно, что слушать ее песни.
   Почитайте ее книгу -- она написана тем самым ее разговорным языком и украшена такими словечками, пословицами, песнями и сказками, какие часто вплетаются и в ее беседу с Вами.
   -- Не могу я этой изощренности усвоить... -- говорит, точно поет она. -- Только иной раз от этой изощренности, как от оплеух, вся душа в синяках...
   -- Да как же я могу к каким-то партиям принадлежать! -- восклицает она далее. -- И не осмеливаюсь никого судить и не понимаю, отчего все это происходит. Только знаю, что не от людей это, а от Бога -- вся эта вражда -- политика... Вот ведь, и когда пою, сразу чую: слушают, значит, я к ним, как к братьям... Хочется им душу свою раскрыть, приласкать их, иной раз повеселиться с ними, иной раз пожаловаться им...
   И тут же искрометная улыбка и рассказ в семь строчек:
   -- У нас в народе так-то многие. Помню, у меня две девушки жили. Как слово -- так сочинение. Однажды слушаю -- частушку сочиняют. Да ведь сразу. Маша только завела:
   
   -- Скажи, тетушка Маланья,
   Чем ты лечишь от страданья...
   
   А Фиона отвечает:
   
   -- От страданья есть каренья -
   Все дубовые коренья...
   
   -- Господи! -- переменив тон, продолжает Надежда Васильевна. -- Да ведь и разница-то меж людей нарядна как цветы в поле... У нас вон, близ села, крестьяне жили... Все мы в одной церкви молились, а разговор другой. Одни говорят "синица", а другие "синиса". Дак вот, поди, да и суди их.
   Ох, и вспомнить жутко, как я родину свою оставила... Была в тифу, а после, от моря да от горя -- слезами заливалась. Американский адмирал Маколи через море перевез меня на миноносце. А я и воду-то раньше только с нашего бугра видела...
   -- Come! (входите!) -- вдруг кричит она на стук в дверь и со смехом прибавляет. -- Это так я по-английски ловко выражаюсь.
   Потом опять глубокий вздох, и как песню продолжает:
   -- Вот оглянусь назад -- и вижу: много испытала я радостей. И славу я познала и в богатстве нажилась. Царем и царицею была обласкана, с царевнами в жгуты играла... И не было у меня никакой гордости и похвальбы, а была за все одна лишь благодарность... Но самое отрадное, самое-то дорогое и милое испытала я только там -- в избе родимой, где бывало, черный хлебушко по крошечке собираешь -- бережешь... Там в труде тяжелом, там, в поле жнивном -- там все главные радости мои истались. И скажу я вам, от самой глубины души, что истинная красота вся там, в народе... И встанет он прекрасный во весь рост свой сам, возьмет свое счастье в руки, и вот тогда начнется песня наша настоящая!..
   Могу ли я еще что-либо добавить к этому песенному вздоху светлой Надежды?..
   Я лишь твердил за ней:
   -- Да, да, нам есть чем жить, есть для чего терпеть и трудиться, есть на что надеяться. Богатства наши нераспочаты, нерушимы и неистребимы.
   Не умеем пользоваться ими -- сами виноваты!..
   Вот и учимся на горьком опыте.
   Научимся, конечно. Порукою за это -- такие вестники народные, как Надежда Винникова и еще многие известные и неизвестные, но существующие и грядущие.
   
   Исходник здесь: http://grebensch.narod.ru/
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru