Фигочкин застегнул перед зеркалом последнюю пуговицу своего новенького смокинга, повернулся вправо-влево, не сводя глаз с зеркала, и, закрутив усы, удивился:
-- Молодец молодцом!.. Что значит элегантный и дорогой костюм... Теперь в зеркале как будто даже и не он, коллежский регистратор Иван Петрович Фигочкин, а какой либо, по меньшей мере, чиновник особых поручений при важном вельможе...
И почувствовал себя Фигочкин как на вздусях! Еще раз повернулся перед зеркалом и залюбовался собою, положив для фасона одну руку в карман, а другой покручивая маленький ус... Затем отставил правую ногу, левой -- щегольски притопнул и, подмигнув себе, -- щелкнул пальцами.
-- Точь в точь как на картинках в портновском журнале! -- захлебываясь от восторга, выговорил Фигочкин и густым баском властно крикнул:
-- Челаэк!
По прежней своей робости он как будто испугался своего тона, но когда увидел перед собою лакея, услужливо растопырившего новое модное пальто, осмелел и крикнул еще более властно...
-- Извозчика первого разряда!..
-- Слушаю-сь!..
Рукою в белой перчатке он дотронулся до красивого котелка на голове, припоминая, что так делают все гражданские генералы, когда садятся в экипаж, густо крякнул, вставая на подножку коляски, и, сложив руки на рукоятку поставленной между колен тросточки, крикнул октавой:
-- Пошел!
И покатил по празднично освещенной губернской улице...
-- Куда прикажете?
-- К Шининым!..
Фигочкин покачивался в рессорном экипаже, как в люльке, и все еще удивлялся:
-- Давно ли я, маленький канцелярист губернского управления, совсем даже ничтожный, которому, можно сказать, и столоначальник-то протягивал только два пальца, не смел без страха и трепета даже пройти мимо капиталиста Шинина и, вдруг, теперь я еду в его дом собственной своей персоной, как к своему брату...
-- И когда же я успел сделать эту блестящую карьеру?.. Впрочем, нет ничего невозможного под луною... Сделал карьеру, и слава тебе Господи, а когда -- это не важно! Важно, что вот еду к Шининым, можно сказать на свидание с первой красавицей и богачкой Танечкой... Да-с!.. Только вот фамилия немножечко какая-то, этакая мелковатая... Фигочкин!.. Ну, что значит Фигочкин?.. А впрочем фига -- это что-то древнее библейское... Фиговые листочки -- да!.. Фига -- это очень благородное дерево, листками которого наши праотцы прикрывали свою стыдливость, если я не ошибаюсь...
-- К парадному прикажете?..
-- Само собой!..
Фигочкин щелкнул кошельком, звякнул серебром и дал извозчику целковый!..
-- Сдачи не надо, голубчик!.. -- слиберальничал он и, постукивая лаковыми полусапожками по мраморным ступеням старого массивного Шининского подъезда, вошел в ярко освещенную переднюю.
Расфранченный вытянувшийся швейцар, почтительно улыбаясь ему, как давно знакомому барину, взял его котелок, тросточку и пальто.
И еще удивился Фигочкин: как будто он стал очень высок ростом, так что на швейцара ему приходилось смотреть сверху вниз.
-- Впрочем, ведь все это, -- и подъезд, и богатая передняя, с ярко освещенным фойе в перспективе, и швейцар, и даже само чувство достоинства, с которым он вошел сюда, все это давным-давно знакомо и привычно ему... А главное, привычно и чувство предстоящего свидания с прелестной Танечкой, красавицей и модницей, пленившей лучшую часть золотой губернской молодежи, а в том числе, и сердце старшего чиновника особых поручений при губернаторе, Стецкого...
-- Какого Стецкого?.. -- вдруг вознегодовал Фигочкин, -- Стецкий был, а теперь на его место назначен Фигочкин!.. Ну, да, Фигочкин!.. Это он и неравнодушен к Танечке Шининой!.. Ну и она к нему конечно!..
И Фигочкин почувствовал себя снова "на вздусях".
-- Торреадор, торреадор!.. -- запел он вполголоса, но, однако, довольно непринужденно и быстрыми молодецкими шагами направился в гостиную, где только что пробило одиннадцать часов...
-- Вы?! -- зазвенела Танечка, в ту же минуту появляясь в гостиной в сопровождении своей изящно-одетой компаньонки. -- А я хотела вас уволить или, по крайней мере, оштрафовать!.. И если бы хоть на две минуты опоздали, я уехала бы с полковником...
Но она щедро и милостиво протянула ему для поцелуя свои тонкие восковые пальчики...
Фигочкин, не отрывая от ее смеющегося розового лица своих влюбленных глаз, поцеловал пальчики, не торопясь, три раза и, сухо поклонившись компаньонке, сказал вкрадчивым, но уверенным голосом:
-- Могу ли я опоздать!..
-- Н-ну-с!.. И так мы едем к заутрени в монастырь!.. Да?..
-- С наслаждением!.. -- отвечает Фигочкин, чувствуя сладость своей победы над всеми претендентами поехать куда-либо с Танечкой. Но он не высказывает, однако, своего восторга, как и подобает всякому уважающему себя молодому человеку, ухаживающему за богатой невестой...
-- С наслаждением! -- дразняще растягивает Танечка, -- А сам такой кислый, точно в лимонах маринованный!.. Отчего вы такой грустный, скажите мне?.. -- отпуская взглядом компаньонку, спросила Танечка и села на оттоманку, кокетливо и нежно склонив головку и помахивая веером...
Она была одета как на бал и напоминала нарисованную на картинке, а пьянящее умиление Фигочкина создавало вокруг нее иллюзию чего-то сказочно-невероятного...
-- А? Отчего? -- с вдумчивой улыбкой допытывалась она.
Фигочкин понял, что наступил момент, в который должна решиться его судьба и, сделав меланхолический вид, опустил на грудь голову и трогательно, точь в точь, как первые любовники на провинциальных сценах, наизусть проговорил:
-- Могу ль я быть веселым, когда я так люблю вас и люблю, быть может, безнадежно!..
-- Да?.. Бедненький!.. -- стараясь быть шутливой, сказала Танечка, но не выдержала своего тона и, вспыхнув, потупилась... Фигочкину даже показалось, что ее глазки увлажнились слезами... "Слезами счастья и любви" -- пронеслась у него в мыслях строчка из какого-то романса...
Но он принял вид благородного рыцаря и вдохновенно произнес:
-- Когда бы вы знали все... Зачем, зачем вы не прочли тайну сердца моего?..
Конечно, Танечка благодарственно поднимает на него глаза, как это всегда бывает в этих случаях на сцене, оглядывается на дверь, быстро смахивает батистовым платком слезы счастья, прижимается к Фигочкину, нежно говорит:
-- Милый!.. Я так счастлива!..
-- О, моя божественная!..
Настроение, конечно, повышается, Танечка немедленно звонит и, появляющемуся лакею, приказывает:
-- Скажите, чтобы нам подали карету...
Не успевает лакей исчезнуть за дверьми, как в гостиной появляется в своем ухарском русском костюме брат Танечки -- блестящий: баловень судьбы и спортсмен на все руки, атлет и самодур Коля.
Коля, стиснув в объятиях Фигочкина, громким и беспечным голосом спрашивает:
-- Зачем вам карета?.. Поедемте со мною! У меня пара отличных простачков заложена, и в корню -- новый иноходец... Прокачу, за милую душу!..
-- Колечка, милый, как хорошо-то!.. Как я тебе благодарна!..
-- Да, это отлично! -- скрепляет Фигочкин, предвкушая удовольствие иметь кучером самого Колю Шинина и зная, что большие господа иногда любят снисходить до простых обывательских забав, он прибавил:
-- В этом есть, знаете ли, что-то такое, этакое... поэтическое!.. -- и тотчас же свою нежность к Танечке скрыл под маскою любезной светскости...
Николай Шинин через пять минут стоял у подъезда, а Танечка в простой зимней шубке и капоре, поддерживаемая под руку Фигочкиным, садилась в простую кошевку, и спрашивала:
-- Колечка, а почему ты в кошевке? Ведь теперь почти нет снегу!..
-- Больше шику! По земле в кошевке -- это нечто оригинальное, не правда ли, Иван Петрович?
-- Совершенно верно!.. -- сказал Фигочкин, но в душе его проснулось подозрение.
Не запряг ли коварный баловень в кошевку потому, что новая пара была еще необъезженной, и не хочет ли он для своего удовольствия где-либо вывернуть в грязь и запачкать чистенького губернаторского любимца...
-- От него всего можно ожидать!..
Кони тронулись с места в карьер, и Танечка пугливо прижалась к Фигочкину. Он не преминул обнять ее и, подскакивая на кочках стылой земли, затрясся от страха перед неминуемой опасностью...
-- Николай Михайлович!.. Ради Бога, потише, -- с замиранием сердца просит он и хватается за серебряный пояс купеческого сына. -- Николай Михайлович, Татьяна Михайловна боится...
-- Я не боюсь!.. С тобою я ничего не боюсь!.. -- страстно шепчет Танечка, обнимая его...
Но Фигочкина не покидает страх, тем более, что сумасбродный баловень помчался по рыхлому весеннему льду реки, между бурлящих и черных полыней, через глубокие трещины... Холод пронизывает тело Фигочкина и он не столь держит, сколь держится сам за Танечку, а Николай зычно кричит на заартачившихся перед рытвиной лошадей:
-- Гей, вы!.. Пошел, пошел!..
И опрокинул в лужу расфранченного Фигочкина, а на него и Танечку, которая, боясь ступить в своих туфельках в воду, стала на него и топчет его своими острыми, твердыми каблучками... Но Фигочкин почувствовал к ней неизъяснимую нежность и, неподвижно стоя на четвереньках, держит ее на спине и упрашивает:
-- Ничего, стойте, Татьяна Михайловна!.. Мне не больно, мне ни чуточку не больно, а даже, наоборот, можно сказать, одно наслаждение лежать под вашими туфельками... Стойте, пожалуйста, стойте, Татьяна Михайловна!
А Коля Шинин стоит, растопырив руки и, склонившись над Фигочкиным, громко хохочет и кричит басом:
-- Да ты вставай!.. Вставай, тебе говорят!.. Эй, ты!..
Но Фигочкин не хочет вставать, потому что боится уронить с себя Танечку. Ему и больно, и холодно, и как-то скверно, но он не хочет встать, и не может встать... Он только кричит:
-- Ничего, стойте, Татьяна Михайловна!.. Танечка!
-- Да вставай ты, черт полосатый!.. -- еще крикнул баловень судьбы Коля Шинин, а Танечка больно-больно давит его каблучком в поясницу...
-- Вставай, какая тут тебе Танечка!.. Ишь ты, еще и Танечку поминает!..
-- Нализался, черт бы тебя побрал!.. Навизитничался!.. Ты посмотри, где ты лежишь-то?.. Ведь тут какой только пакости не льют!.. Ы-Ы!.. Под забором валяется, а еще чиновник, судя по пуговкам-то!..
Вместо Коли Шинина стоит какой-то пузатый домовладелец и толстой палкою приводит в сознание коллежского регистратора Фигочкина, никогда не бывавшего ни чиновником особых поручений при губернаторе, ни тем более возлюбленным блестящей Тани Шининой!.. И только, когда его подняли и повезли в участок, он понял всю печальную действительность своего положения...
Много лет служит он в архиве губернского правления за пятнадцать рублей в месяц и много лет мечтает к празднику получить награду, и нынче даже ему обещали ее... И он мечтал сделать себе чистенький костюмчик вместо древнего, замусоленного сюртучишка... Но вместо награды столоначальник пригрозил штрафом и донесением чиновнику особых поручений Стецкому, про которого говорит весь город, связывая его имя с Танечкой Шининой. И вот Фигочкин в своем уголке весь первый и второй день проплакал, а на третий к вечеру напился у сторожа Ефима... Но как очутился на окраине города, под забором, -- он решительно не помнит...
Впрочем, тотчас, как его посадили на извозчика, он, поняв, что теперь-то уж его обязательно уволят, забыл со страха и свое имя и звание... Но то, что ему пригрезилось спьяну -- он по гроб жизни своей не забудет...