Горький Максим
О М. М. Пришвине

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. Горький

О М. М. Пришвине

   Писать о Вас, Михаил Михайлович, нелегко, потому что надобно писать так же мастерски, как пишете Вы, а это, я знаю, не удастся мне.
   И есть какая-то неловкость в том, что М. Горький пишет нечто вроде пояснительной статьи к сочинениям М. Пришвина, оригинальнейшего художника, который почти уже двадцать пять лет отлично работает в русской литературе. Как будто я подозреваю читателей в невежестве, в неумении понимать.
   Неловко мне писать еще и потому, что хотя работать я начал раньше Вас, но, внимательный читатель, я многому учился по Вашим книгам. Не думайте, что я сказал это из любезности или из "ложной скромности". Нет, это правда, -- учился. Учусь и по сей день, и не только у Вас, законченного мастера, но даже у литераторов моложе меня лет на тридцать пять, у тех, которые только что начали работать, чьи дарования еще не в ладах с уменьем, но голоса звучат по-новому сильно и свежо.
   Учусь же я не только потому, что "учиться никогда не поздно", но и потому, что человеку учиться естественно и приятно. А прежде всего, конечно, потому, что художник может научиться мастерству только у художника.
   Учиться я начал у Вас, Михаил Михайлович, со времен "Черного араба", "Колобка", "Края непуганных птиц" и так далее. Вы привлекли меня к себе целомудренным и чистейшим русским языком Ваших книг и совершенным уменьем придавать гибкими сочетаниями простых слов почти физическую ощутимость всему, что Вы изображаете. Не многие наши писатели обладают этим уменьем в такой полноте и силе, как Вы.
   Но, вчитываясь в книги Ваши, я нашел в них еще одно, более значительное достоинство и уже исключительно Ваше; ни у кого другого из русских художников я его не вижу.
   Писать пейзаж словами у нас многие очаровательно умели и умеют. Стоит вспомнить И.С. Тургенева, аксаковские "Записки ружейного охотника", превосходные картины Льва Толстого. А.П. Чехов "Степь" свою точно цветным бисером вышил. Сергеев-Ценский, изображая пейзаж Крыма, как будто Шопена на свирели играет. Есть и еще много искусного, трогательного и даже мощного в изображении пейзажа нашими мастерами слова.
   Я очень долго восхищался лирическими песнопениями природе, но с годами эти гимны стали возбуждать у меня чувство недоумения и даже протеста. Стало казаться, что в обаятельном языке, которым говорят о "красоте природы", скрыта бессознательная попытка заговорить зубы страшному и глупому зверю Левиафану -- рыбе, которая бессмысленно мечет неисчислимые массы живых икринок и так же бессмысленно пожирает их. Есть тут что-то похожее на унижение человеком самого себя пред лицом некоторых загадок, еще не разрешенных им. Есть нечто "первобытное и атавистическое" в преклонении человека пред красотой природы, -- красотой, которую он сам, силою воображения своего, внес и вносит в нее.
   Ведь нет красоты в пустыне, красота -- в душе араба. И в угрюмом пейзаже Финляндии нет красоты, -- это финн ее вообразил и наделил ею суровую страну свою. Кто-то сказал: "Левитан открыл в русском пейзаже красоту, которой до него никто не видел". И никто не мог видеть, потому что красоты этой не было, и Левитан не "открыл" ее, а внес от себя, как свой человеческий дар Земле. Раньше его Землю щедро одаряли красотою Рюйсдаль, Клод Лоррен и еще десятки великих мастеров кисти. Великолепно украшали ее и ученые, такие, как Гумбольдт, автор "Космоса". Материалисту Геккелю угодно было найти "красоту форм" в безобразнейшем сплетении морских водорослей и в медузах, он -- нашел и почти убедил нас: да, красиво! А древние эллины, тончайшие знатоки красоты, находили, что медуза отвратительна до ужаса. Человек научился говорить прекрасными, певучими словами о диком реве и вое зимних метелей, о стихийной пляске губительных волн моря, о землетрясениях, ураганах. Человеку и слава за это, пред ним и восторг, ибо это сила его воли, его воображения неутомимо претворяет бесплодный кусок Космоса в обиталище свое, устрояя Землю все более удобно для себя и стремясь вовлечь в разум свой все тайные силы ее.
   Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека коленопреклоненным пред природой. Да на мой взгляд, и не о природе пишете Вы, а о большем, чем она, -- о Земле, Великой Матери нашей. Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас.
   Отлично знаете Вы леса и болота, рыбу и птицу, травы и зверей, собак и насекомых, -- удивительно богат и широк мир, познанный Вами. И еще удивительней обилие простейших и светлых слов, в которые Вы воплощаете любовь Вашу к Земле и ко всему живому ее, ко всей "биосфере". В "Башмаках" вы говорите: "Ничего нет трудней, как говорить о хорошем", я думаю, что это лишь потому, что -- как там же, в "Башмаках", -- сказано Вами: "Хочется довести силу слова до очевидности физической силы".
   Читая "Родники Берендея", я вижу Вас каким-то "лепо-образным отроком" и женихом, а Ваши слова о "тайнах земли" звучат для меня словами будущего человека, полновластного владыки и Мужа Земли, творца чудес и радостей ее. Вот это и есть то совершенно оригинальное, что я нахожу у Вас и что мне кажется и новым и бесконечно важным. Обычно люди говорят Земле:
   -- Мы -- твои. Вы говорите ей:
   -- Ты -- моя!
   А это так и есть: Земля более наша, чем привыкли мы о ней думать. Замечательный русский ученый Вернадский талантливо и твердо устанавливает новую гипотезу, доказывая, что плодородная почва на каменной и металлической планете нашей создана из элементов органических, из живого вещества. Это вещество на протяжении неисчислимого времени разъедало и разрушало твердую, бесплодную поверхность планеты, вот так же, как до сего дня лишаи-"камнеломки" и некоторые другие растения разрушают горные породы. Растения и бактерии не только разрыхлили твердую кору земли, но ими создана и атмосфера, в которой мы живем, которой дышим. Кислород -- продукт жизнедеятельности растений. Плодородная почва, из которой мы добываем хлеб, образована неисчислимым количеством плоти насекомых, птиц, животных, листвою деревьев и лепестками цветов. Миллиарды людей удобрили Землю своей плотью; поистине, это -- наша Земля.
   И вот это ощущение Земли как своей плоти удивительно внятно звучит для меня в книгах Ваших, Муж и Сын Великой Матери.
   Я договорился до кровосмешения? Но ведь это так: рожденный Землею человек оплодотворяет ее своим трудом и обогащает красотою воображения своего.
   Вселенная? Благоустройством вселенной искусно и усердно занимаются космологи, астрономы, астрофизики. Уму и сердцу художника ближе и важнее благоустройство его Земли. Космические катастрофы не так значительны, как социальные. Оттого, что где-то в недрах Млечного Пути угаснет чужое нам солнце, наше небо не станет беднее и темней. Солнце вспыхнет снова, но вот уже прошло девяносто лет, а новый Пушкин не родился.
   Тайны Космоса не столь интересны и важны, как изумительная загадка: каким чудом неорганическое вещество превращается в живое, а живое, развившись до человека, дает нам Ломоносовых и Пушкиных, Менделеевых и Толстых, Пастера, Маркони и сотни великих мыслителей, поэтов -- работников по созданию второй природы, творимой нашей человеческой мыслью, нашей волею?
   По Вашим книгам, Михаил Михайлович, очень хорошо видишь, что Вы человеку -- друг. Не о многих художниках можно сказать это так легко и без оговорок, как говоришь о Вас. Ваше чувство дружбы к человеку так логически просто исходит из Вашей любви к Земле, из "гео-филии" Вашей, из "геооптимизма". Иногда кажется, что
   Вы стоите на какую-то одну ступень выше человека, но это отнюдь не унижает его. Это вполне оправдано Вашей сердечно зоркой дружбой к нему, каков бы он ни был: злой по нужде или добрый по слабости, мучитель из ненависти к мукам или жертва из привычки покорствовать фактам. Ваш человек очень земной и в хорошем ладу с Землею. У Вас он более "гео- и биологичен", чем у других изобразителей его, он у Вас -- наизаконнейший сын Великой Матери и подлинная живая частица "священного тела человечества". Вы как-то особенно глубоко и всегда помните, насколько мучителен и чудесен был путь его от эпохи кремневого топора до аэроплана.
   А главное, что восхищает меня, -- это то, что Вы умеете измерять и ценить человека не по дурному, а по хорошему в нем. Эта простая мудрость усваивается людьми с трудом, да и усваивается ли? Мы не хотим помнить, что хорошее в человеке -- самое удивительное из всех чудес, созданных и создаваемых им. Ведь, в сущности-то, у человека нет никаких оснований быть "хорошим", доброе, человеческое не поощряется в нем ни законами природы, ни условиями социального бытия. И все-таки мы с Вами знаем немало воистину хороших людей. Что делает их такими? Только -- желание. Иных мотивов я не вижу: человек хочет быть лучше, чем он есть, и это ему удается. Что на Земле нашей более великолепно и удивительно, чем это сложнейшее существо, хотя исполненное противоречий, но воспитавшее в себе страшную силу воображения и дьявольскую способность всесторонне осмеивать себя самого?
   Любоваться человеком, думать о нем я учился у многих, и мне кажется, что знакомство с Вами, художником, тоже научило меня думать о человеке -- не умею сказать, как именно, но -- лучше, чем я думал.
   И особенно русский человек после того, что пережито, и при том, что переживается им, заслуживает какого-то иного, более повышенного отношения к нему, более внимательного и почтительного. Разумеется, я очень хорошо вижу, что он все еще не ангел, но -- мне и не хочется, чтоб он был ангелом, я хотел бы только видеть его работником, влюбленным в свою работу и понимающим ее огромное значение.
   Для всех нас, встающих на ноги к творчеству новой жизни, глубоко важно, чтоб мы почувствовали себя очень родными и близкими друг другу. Этого требует суровое время, в которое мы живем, и грандиозная работа, за которую мы взялись.
   "Еже писах -- писах".
   Вероятно -- в чем-то ошибся и что-то преувеличил. Но может быть, я и ошибся и преувеличил, зная, что делаю, ибо, как известно, я человек умствующий и в некотором отношении заносчивый. Я думаю, что ошибаться в ту сторону, куда ошибаюсь я, -- не вредно, ибо я делаю это не потому, что намерен утешить себя или ближних "возвышающим обманом", а по предчувствию, что ошибаюсь в сторону той правды, которая неизбежно осуществится, которая одна только и необходима людям, которой они и должны воодушевить самих себя, Мужей Земли.
  
   1926
  
   Впервые опубликовано в журнале "Красная новь", 1926, Т 12, декабрь; с небольшими изменениями помещено в виде предисловия к первому тому собрания сочинений М.Пришвина, Гиз. М.-Л. 1927.
   Исходник: http://dugward.ru/library/prishvin/gorkiy_prishvin.html
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru