Горький Максим
М.М. Коцюбинский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Максим Горький

М.М. Коцюбинский

   "Собрание сочинений в тридцати томах": Государственное издательство художественной литературы; Москва; 1949
   Том 14. Повести, рассказы, очерки 1912-1923
   
   "Прекрасное -- это редкое", -- говорили Гонкуры. Он был одним из тех редких людей, которые при первой же встрече с ними вызывают благостное чувство удовлетворения: именно этого человека ты давно ждал, именно для него у тебя есть какие-то особенные мысли!
   В мире идей красоты и добра он -- "свой" человек, родной человек, и с первой встречи он возбуждает жажду видеть его возможно чаще, говорить с ним больше.
   Обо всём подумавший, он как-то особенно близок хорошему, и в нём кипит органическая брезгливость к дурному. У него тонко развита эстетическая чуткость к доброму, он любит добро любовью художника, верит в его победную силу, и в нём живёт чувство гражданина, которому глубоко и всесторонне понятно культурное значение, историческая стоимость добра.
   Однажды, рассказывая ему план организации на Руси широкого демократического книгоиздательства, я услыхал его мягкий голос, задумчивые слова:
   -- Нужно бы вести из года в год "Летопись проявлений человечного", -- ежегодно выпускать обзор всего, что сотворено за год человеком в области его заботы о счастье всех людей. Это было бы прекрасное пособие людям для знакомства их с самими собою, друг с другом. Нас ведь больше знакомят с дурным, чем с хорошим. А для демократии такие книги имели бы особенно огромное значение...
   Он очень часто говорил о демократии, о народе, и всегда это было как-то особенно приятно слушать и поучительно.
   Я рассказал ему однажды, тихим вечером, легенду о калабрийце Чиро, угольщике, который в 49 году, во время борьбы Сицилии против Фердинанда Бомбы, пришёл к благородному Руджиеро Сеттимо и простодушно предложил:
   -- Синьор, если неаполитанский деспот победит, он, наверное, захочет отрубить вам голову, -- да? Тогда, синьор, предложите ему три головы за одну вашу: вот эту, мою голову, голову брата моего и зятя. Мы все ненавидим Бомбу так же, как и вы, синьор, но -- маленькие люди -- мы не сумеем так умно и успешно бороться за свободу, как умеете вы. Я думаю, что от этой меры народ очень выиграет, а Бомба, вероятно, с большим удовольствием убьёт троих вместо одного, -- ведь он, бездельник, любит убивать! Мы же с радостью умрём за свободу.
   Легенда понравилась Михаилу Михайловичу; радостно поблескивая ласковыми глазами, он сказал:
   -- Демократия всегда романтична, и это хорошо, знаете! Ведь романтизм наиболее человечное настроение; мне думается, что его культурный смысл недостаточно понят. Он -- преувеличивает, ну да! Но -- ведь он преувеличивает добрые начала, свидетельствуя этим, как велика жажда добра в людях.
   Был такой случай: щенилась, впервые и очень мучительно, большая романская овчарка; щенята рождались мёртвыми; собака, истерзанная болью, почти издыхала, и эта тяжёлая картина вызвала совершенно ясное чувство сострадания у фокстерьера, тоже суки, но ещё не рожавшей.
   Маленькая, изящная собака поражала напряжённостью своих ощущений: с тихим воем бегая вокруг овчарки, она слизывала слёзы с её измученных глаз и сама плакала; мчалась в кухню, хватала там кости и стремглав несла их больной, бежала к людям и, тихонько, жалобно лая, прыгала на них, как бы прося о помощи, и всё плакала, -- капали слёзы из её прекрасных глаз. Это было очень трогательно и даже немного жутко.
   -- Это -- удивительно! -- волнуясь, сказал Коцюбинский. -- И я ничем иным не могу себе объяснить такой силы чувства у собаки, как тем, что люди создали уже вокруг себя неотразимую и внушительную атмосферу человечности, способную перевоспитать даже животное, привив ему нечто от души человека.
   Человечность, красота, народ, Украина -- это любимые темы бесед Коцюбинского, они всегда были с ним, как его сердце, мозг и славные, ласковые глаза.
   Он очень любил цветы и, обладая солидными знаниями ботаника, говорил о них, как поэт. Было приятно видеть, когда он, держа в руке цветок, ласкал его и рассказывал о нём:
   -- Смотрите, вот орхидея приняла форму пчелы: этим она желает сказать, что не нуждается в посещении насекомых. Сколько разума всюду, сколько красоты!
   Его больное сердце мешало ему ходить по неровным тропинкам Капри, по камням, горячо нагретым солнцем, в жарком воздухе, густо насыщенном запахами цветов, но он не щадил себя, гулял много, часто -- до утомления.
   И когда, бывало, скажешь ему: "Зачем вы позволяете себе уставать?" -- он отвечал, легко побеждая советы благоразумия:
   -- Хочется видеть как можно больше: мне ведь недолго жить на земле, а я её -- люблю...
   Он особенно нежно любил свою Украину и часто слышал запах чебреца там, где его не было.
   А однажды, увидев у белой стены рыбацкого дома бледнорозовые мальвы, -- весь осветился улыбкой и, сняв шляпу, сказал цветам:
   -- Здоровеньки були! Як живёться на чужини?
   Сконфузился и пошутил:
   -- Знаете -- немножко сантиментальным становлюсь! Но ведь и вам, думаю, нередко вздыхается по белой берёзе, которой вас секли, бывало? Э, все люди -- люди, а кто не человек -- да будет ему стыдно!
   Он любил Капри и писал о нём:
   "Чувствую себя неважно, мне только хорошо на Капри. Впечатления от каприйской природы так гармоничны и так благотворно действуют на мою психику, что пооложительно оздоровляют меня".
   Но я думаю, что это не совсем верно и тепличный воздух острова не был полезен ему. А к тому же его украинское червонное сердце всегда было на родине, -- её скорбями он жил, её муками мучился.
   Бывало, видишь: идёт он тихо, немножко согнувшись, обнажив сияющую голову, с тем вдумчивым лицом, как на портрете Жука, -- видишь и догадываешься: думает о своей Черниговщине.
   Так и есть: пришёл в свою белую комнату, сел утомлённо в кресло и говорит:
   -- Знаете, там, по пути к Arca Naturale, стоит хата совсем такая, как у нас! И люди в ней -- наши: дидусь, такой ветхий и мудрый, сидит на пороге с трубкой и баба такая же, да ещё и дивчина с карими очами -- полная иллюзия. Только вот горы, камень, море! А то -- всё -- и солнце -- как у нас!
   И начинал тихонько говорить о судьбах родины, о будущем её, о её людях, любимых им крепко, о литературе, о благотворной работе загубленной ныне "Просвiти". Слушаешь его и видишь человека, который именно обо всём подумал и то, что знает, знает хорошо.
   В июне 1911 года он писал с Карпат, из Криворивни:
   "Всё время провожу в экскурсиях по горам, верхом на гуцульском коне, лёгком и грациозном, как балерина. Побывал в диких местах, доступных немногим, на "полонинах", где гуцулы-номады проводят со своими стадами всё лето. Если бы вы знали, как величественна здесь природа, какая первобытная жизнь! Гуцулы -- оригинальнейший парод, с богатой фантазией, со своеобразной психикой. Глубокий язычник, гуцул всю свою жизнь, до смерти, проводит в борьбе со злыми духами, населяющими леса, горы и воды. Христианством он воспользовался только для того, чтобы украсить языческий культ. Сколько здесь красивых сказок, преданий, поверий, символов. Собираю материал, переживаю природу, смотрю, слушаю и учусь".
   А в следующем письме, из Чернигова, ему пришлось сказать:
   "Не утерпел я, взбирался на горы и, конечно, повредил своему здоровью; но было необычайно красиво, а это -- главное".
   Не щадя, в стремлении к знанию жизни и красоты её, своих физических сил, он и к своему таланту поэта относился чрезмерно строго, предъявлял к себе требования слишком суровые. "Чувство недовольства собою у меня очень развито", -- не однажды говорил он мне. "Мои рассказы всегда кажутся мне бледными, неинтересными, ненужными, и даже как-то совестно перед литературой и читателем", -- писал он в 1910 году.
   Эти мысли, казалось мне, всегда были с ним и неотступно точили его измученное сердце.
   Спрашивает:
   -- Вам нравится "Самотнiй"?
   -- Это лучшее из трёх ваших стихотворений в прозе, а они все, на мой взгляд, очень хороши...
   Он грустно улыбается:
   -- А я прочитал сегодня утром, и стало неловко. Никому это не нужно, не интересно никому. Что за вой? Все люди одиноки. И не так нужно писать об этом проклятии нашем!
   Потом продолжал уже сердито:
   -- Да там ещё в конце гордый крик есть, -- это уж и не искренно, а так сказано -- для самоутешения. Чем тут гордиться? Одинок, значит -- не нужен никому.
   Мы часто беседовали на эту тему, и всегда он жестоко казнил себя.
   -- Смотрите, как это хорошо:
   
   Жаль маю до землi
   Бо тiнi, що вкривають ii
   Пересунуться на инше мiсце
   I де було тьмяно и сумно,
   Знов ляже золото сонця...
   
   Он усмехнулся и тотчас переделал эти строки в юмористическое стихотворение...
   Однажды ему сказали:
   -- Какая верная и страшная вещь ваш "Смiх".
   Он небрежно отмахнулся рукою:
   -- Да это ж заимствовано! И неумело сделано, -- в жизни этот смех страшней и законней.
   Иногда было досадно, чаще -- больно слышать такие возгласы: много звучало в них великой искренней муки.
   Но, относясь безжалостно к себе, к другим он относился очень снисходительно, умея всюду, даже в плохом, найти хорошее -- меткое слово, звучную фразу.
   -- Дорогой мой, -- сказал он однажды ночью, когда море и остров молчат так странно, точно в тихом изумлении ждут чего-то необычайного, -- столько видано, столько пережито, в душе волнуется целый мир образов, мыслей, каких-то до слёз простых и ласковых песен! Так бы дождём с неба и опрокинул всё это на землю, на людей, а -- не удаётся, не умеется!
   Не удавалось, -- да, но -- он мог бы, он бы сумел написать прекрасные, большие вещи: многое у него было уже до конца продумано, готово и -- красиво, оригинально, по-своему. Не удавалось потому, что за три года нашего знакомства почти в каждом письме его звучала, всё усиливаясь, одна и та же нота:
   "Должен сознаться, что со мною что-то неладно. Сердце работает всё хуже и хуже, порою приходится ложиться в постель, работа так утомляет меня, что нет сил приняться за что-либо другое".
   "Почти ничего не удалось заработать зимою, значит -- создалось трудно одолимое препятствие. А между тем вилла в четыре комнаты за 65 лир, с доброй хозяйкой, манят и улыбаются".
   И наконец 9/Х -- 912 он писал:
   "Плохо мне, дорогой А.М., болею упорно, продолжительно и жестоко; хуже всего -- не могу работать. Остаётся попробовать героическое средство: лечь в больницу на продолжительное время, для чего на-днях отправляюсь в Киев".
   А из клиники Образцова он бодро сообщает:
   "Перевели меня, наконец, в Киев, уложили в клинику как "тяжёлого сердечника". Однако я нахожу, что иногда чудесно эдак побаловаться! Какие великолепные люди посещают меня ежедневно, принося мне всё, что я люблю, -- цветы, книги, самих себя! В окно смотрит то же солнце, которое вас греет, и оттого кажется ещё теплей и ласковей".
   Он любил сказать человеку ласковое, хорошее слово и даже в этот день, сильно огорчённый накануне смертью Н.В. Лысенка, всё-таки нашёл в душе это слово, милый...
   Он знал, что скоро умрёт, и нередко говорил об этом просто, без страха, но и без наигранной бравады, которою многие рисуются столь лживо.
   -- Смерть необходимо победить, и она будет побеждена! -- сказал он однажды. -- Я верю в победу разума и воли человека над смертью, так же как в то, что сам -- скоро умру. И ещё умрут миллионы людей, а всё-таки, со временем, смерть станет простым актом нашей воли, -- мы будем отходить в небытие так же сознательно, как отходим ко сну. Смерть будет побеждена тогда, когда большинство людей ясно сознают цену жизни, поймут её красоту, почувствуют наслаждение работать и жить.
   Человек высокой духовной культуры, солидно вооружённый знанием естественных наук, он внимательно следил за всем, что творится в области борьбы со смертью, но и поэзия умирания, поэзия непрерывной смены формы тонко чувствовалась им.
   Не раз, благодарно глядя на серые скалы Капри, богато одетые пышной зеленью трав и цветов, он говорил:
   -- Какая сила жизни! Мы привыкли к этому и не замечаем победы живого над мёртвым, действенного над инертным, и мы как бы не знаем, что солнце творит цветы и плоды из мёртвого камня, не видим, как всюду торжествует живое, чтоб бодрить и радовать нас. Мы должны бы улыбаться миру дружески...
   Он очень умел улыбаться так, -- всему улыбкой друга. По поводу смерти Л.Н.Толстого он писал:
   "Больно мне было читать, что вы так тяжело пережили смерть Толстого. Мне тоже тяжело было, но -- не знаю, стыдиться ли? -- и хорошо знать, что на свете бывает большое. Смерть как будто вернее определяет размеры, чем жизнь".
   Для меня смерть Михаила Коцюбинского определилась как тяжёлая личная утрата, я потерял сердечного товарища.
   Прекрасный, редкий цветок отцвёл, ласковая звезда погасла. Трудно жилось ему: быть честным человеком на Руси очень дорого стоит.
   Беднеет наше время хорошими людьми, -- насладимся грустью воспоминаний о них, о красоте этих светлых душ, любивших беззаветно людей и весь мир, о сильных людях, которые умели работать для счастья родины своей.
   Вечная память честным людям!
   

Комментарии

   Впервые напечатано одновременно на русском и (в переводе) украинском языках в киевском журнале "Лiтературно-Науковий Вiсник", 1913, т. LXIII, книга 6, квiтень-червень. В июле того же года воспоминания появились в журнале "Вестник Европы", СПб, 1913, книга 7, о чём сохранилось письмо М. Горького редактору Д.Н. Овсянико-Куликовскому.
   Воспоминания написаны вскоре после смерти знаменитого украинского писателя Михаила Михайловича Коцюбинского, последовавшей 12 апреля 1913 г.
   С М.М. Коцюбинским (1864-1913) М. Горький впервые встретился на острове Капри (Италия) 2 июня 1909 г. (см. книгу "О.М. Горький и М.М. Коцюбиньский. Збiрник матерiалiв". Киiв, 1937). Между писателями быстро возникли дружеские отношения, ещё более укрепившиеся во время последующих приездов Коцюбинского на Капри (летом 1910 и осенью-зимой 1912 гг.)
   Чтобы иметь средства к существованию, Коцюбинский почти до самой смерти вынужден был служить статистиком в Чернигове, в губернской земской управе. Эту службу он и имеет в виду, когда рассказывает в письмах М. Горькому об изнуряющем характере своей работы.
   Воспоминания о М.М. Коцюбинском включались во все собрания сочинений.
   Печатаются по тексту, подготовленному автором для собрания сочинений в издании "Книга" (Архив А.М. Горького), сверенному с первопечатными изданиями.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru