Горький Максим
"Mob"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


Максим Горький

"Mob"1

1 Толпа, сборище (англ.).

В Америке

   "Собрание сочинений в тридцати томах": Государственное издательство художественной литературы; Москва; 1949
   Том 7. Мать. Рассказы, очерки 1906-1907
   
   Окно моей комнаты выходит на площадь, пять улиц целый день высыпают на нее людей, точно картофель из мешков, люди толпятся, бегут, и снова улицы втягивают их в свои пищеводы. Площадь кругла и грязна, как сковорода, на которой долго жарили мясо, но никогда еще не чистили ее. Четыре линии трамвая выбегают на этот тесный круг, почти каждую минуту скользят по рельсам, резко взвизгивая на закруглениях, вагоны, набитые людьми. Они разбрасывают на своем пути тревожно-торопливый грохот железа, над ними и под колесами у них раздраженно гудит электричество. В пыльном воздухе посеяна болезненная дрожь стекол в окнах, визгливый крик трения колес о рельсы. Непрерывно воет проклятая музыка города -- дикая схватка грубых звуков, которые режут, душат друг друга и вызывают странную и мрачную фантазию.
   Толпа каких-то бешеных уродов, вооруженная огромными клещами, ножами, пилами и всем, что можно сделать из железа, свилась в клубок червей, в темный вихрь безумия над телом женщины, которую она схватила жадными руками, свалила на землю, в грязь, в пыль и -- рвет ей груди, режет мясо, пьет кровь, насилует и слепо, голодно, неустанно дерется над ней и за нее.
   Кто эта женщина -- не видно, она завалена, покрыта огромной желто-грязной кучей людей, которые впились в нее со всех сторон, припали к ней костлявыми телами, прилепились всюду, где нашлось место для жадных губ, и сосут ее соки из каждой поры тела. Охваченные голодной, неутомимой жадностью, они отбрасывают друг друга прочь от своей добычи, бьют, топчут, дробят кости, уничтожают один другого. Всем хочется как можно больше, и все дрожат в горячке острой боязни остаться без куска. Скрежещут их зубы, стучит железо в их руках, стоны боли, вопли жадности, крики разочарования, рев голодного гнева -- всё это сливается в похоронный вой над трупом убитой добычи, разорванной, изнасилованной тысячами насилий, испачканной всей разноцветной грязью земли.
   И с этим диким воем сливается в одну волну жалкая скорбь побежденных, которые отброшены в сторону и голодно, противно плачут там о счастье сытости; бороться за него они не могут, трусливые и слабые.
   Вот что рисует музыка города.
   Воскресенье. Люди не работают.
   Поэтому на многих лицах заметно унылое недоумение, почти тревога. Вчерашний день имел простой, определенный смысл -- с утра до вечера работали. В обычный час проснулись, пошли на фабрику, в конторы, на улицы. Стояли и сидели на привычных и потому удобных местах. Считали деньги, продавали, рыли землю, рубили дерево, тесали камни, сверлили и ковали -- работали руками весь день. Привычно усталые легли спать, а сегодня проснулись, и вот -- праздность вопросительно смотрит в глаза, требуя, чтобы пустота ее была чем-то наполнена.
   Научив людей работать, их не учили жить, и потому день отдыха является для них трудным днем. Орудия, вполне способные создать машины, храмы, огромные суда и мелкие красивые вещицы из золота, они не чувствуют себя способными наполнить день чем-либо иным, кроме привычной, механической работы. Куски и части -- они спокойны и чувствуют себя людьми на (фабриках, в конторах, в магазинах, где они слагаются с подобными себе частями в цельный, стройный организм, торопливо творящий ценности из живого сока нервов своих, но -- не для себя.
   Шесть дней недели жизнь проста, она -- огромная машина, все люди -- ее части, каждый знает свое место в ней, каждый думает, что ему знакомо и понятно ее слепое, грязное лицо. В седьмой же день -- день отдыха и праздности -- жизнь встает перед людьми в странном, разобранном виде, у нее ломается лицо, -- она его теряет.
   Люди разбрелись по улицам, сидят в трактирах, в парке, были в церкви, стоят на углах. Как всегда, есть движение, но кажется, что оно через минуту или через час остановится перед чем-то, -- чего-то не хватает в жизни, и что-то новое хочет явиться в ней. Никто не сознает своего ощущения, никто не может выразить его словами, но все тягостно чувствуют нечто непривычное, тревожное. Из жизни вдруг выпали все ее мелкие, попятные смыслы, точно зубы из десен.
   Люди ходят по улицам, садятся в вагоны, разговаривают, все они наружно спокойны, обычно понятии друг другу -- воскресенье бывает пятьдесят два раза в году, они уже выработали себе привычку проводить его одно, как другое. Но каждый чувствует, что он не тот каким был вчера, и его товарищ тоже не таков, где-то внутри колышется сосущая пустота, и возможно, что в ней вдруг прозвучит непонятное, беспокойное, может быть, страшное.
   Человек чувствует в себе возможность вопроса, и эта возможность вызывает у него инстинктивное желание избежать встречи с ней.
   Невольно люди жмутся один к другому, сливаются в группы, молча стоят на углах улиц, смотрят на всё вокруг, к ним подходят еще и еще живые куски, и стремление частей к созданию целого -- создает толпу.
   Люди, не спеша, слагаются один с другим -- их стягивает в кучу, -- точно магнит опилки железа, -- общее всем им ощущение тревожной пустоты в груди. Почти не глядя друг на друга, они становятся плечом к плечу, сдвигаются всё теснее, и -- в углу площади образовалось плотное черное тело со множеством голов. Угрюмо молчаливое, выжидательно напряженное, оно почти неподвижно. Сложилось тело, и тотчас быстро возникает дух, образуется широкое тусклое лицо, и сотни пустых глаз принимают единое выражение, смотрят одним взглядом -- подозрительно ожидающим взглядом, который бессознательно ищет нечто, о чем пугливо доносит инстинкт.
   Так рождается страшное животное, которое носит тупое имя "Mob" -- толпа.
   Когда по улице проходит некто, чем-либо непохожий на людей, одетый как-то иначе или идущий слишком быстро для обыкновенного человека, -- "Mob" следит за ним, повертывая в его сторону сотни своих голов и щупая его всеобнимающим взглядом.
   Почему он не одевается, как все? Это подозрительно. И что могло заставить его идти так быстро по этой улице в день, когда все ходят медленно? Это странно.
   Идут двое молодых людей и громко смеются. "Mob" напрягает внимание. Над чем смеяться в этой жизни, где всё так непонятно, когда нет работы? Смех вызывает в животном легкое раздражение, враждебное веселью. Несколько голов угрюмо поворачиваются вослед весельчакам, ворчат.
   Но "Mob" сама смеется, когда она видит, как на площади торговец газетами мечется среди вагонов трамвая, с трех сторон набегающих на него, грозя раздавить. Испуг человека, которому грозит смерть, понятен ей, а все что она понимает в таинственной суете жизни, радует ее.
   Вот едет на автомобиле известный всему городу и даже всей стране -- хозяин. "Mob" смотрит на него с глубоким интересом, она сливает свои глаза в один луч, освещающий сухое, костлявое и желтое лицо хозяина тусклым блеском уважения к нему. Так смотрят старые, еще в детстве укрощенные медведи на своего укротителя. "Mob" понимает хозяина -- это сила. Это великий человек -- тысячи работают для того, чтобы он жил, тысячи! В хозяине для "Mob" есть совершенно ясный смысл -- хозяин дает работу. Но вот -- в вагоне трамвая сидит седой человек, у него суровое лицо и строгие глаза. "Mob" тоже знает, кто он, о нем часто пишут в газетах как о сумасшедшем, который хочет разрушить государство, отнять все фабрики, железные дороги, суда, -- всё отнять. Газеты говорят, что это -- безумная и смешная затея. Толпа смотрит на старика с укором, с холодным осуждением, с пренебрежительным любопытством. Сумасшедший -- это всегда любопытно.
   "Mob" только ощущает, она только видит. Она не может претворять своих впечатлений в мысли, душа ее -- нема и сердце -- слепо.
   Люди идут, идут один за другим, и непонятно, странно, необъяснимо -- куда, зачем они идут? Их страшно много, и они разнообразны гораздо более, чем куски железа, дерева, камня, разнообразнее монет, материй и всех орудий, которыми работало вчера животное. Это раздражает "Mob". Она смутно чувствует, что есть другая жизнь, построенная иначе, чем ее, с другими привычками, жизнь, полная чем-то заманчиво неизвестным.
   Подозрительное ожидание опасности медленно питается чувством раздражения, оно тонкими иглами царапает слепое сердце животного. Его глаза становятся темнее, плотное бесформенное тело аметно напрягается, вздрагивает, обнимаемое бессознательным волнением.
   Мелькают люди, летят вагоны, автомобили. В окнах магазинов дразнят взгляд какие-то блестящие вещи. Их назначение неизвестно, но они тянут к себе внимание, вызывают желание обладать им и.
   "Mob" волнуется.
   Она смутно чувствует себя одинокой в этой жизни, одинокой и отрицаемой всеми нарядными людьми. Она замечает, как чисто вымыты их шеи, как тонки и белы руки, лица их лоснятся и блестят спокойной сытостью -- невольно представляется пища, которую пожирают эти люди каждый день. Должно быть, это удивительно вкусные вещи, если от них так хорошо блестит кожа и так кругло-красиво вырастают животы.
   "Mob" чувствует во чреве своем зависть, которая остро щекочет ей желудок.
   В дорогих и легких колясках едут красивые, гибкие женщины. Они вызывающе лежат на подушках, вытянув маленькие ноги, лица их, как звезды, красивые глаза зовут людей улыбнуться.
   "Смотрите, как мы прекрасны!" -- молча рассказывают женщины.
   Толпа внимательно смотрит и сравнивает этих женщин со своими женами. Очень костлявые или слишком толстые, жены всегда жадны и часто хворают. У них особенно часто болят зубы и расстраиваются желудки. И постоянно ругаются они одна с другой.
   "Mob" чувственно раздевает женщин в колясках, щупает их груди, ноги. И, представляя нагое, сытое, упругое, сверкающее тело женщин, -- "Mob" не может сдержать острое чувство восхищения, она в слух обменивается сама с собой словами, от которых пахнет горячим, жирным потом, словами краткими и сильными, как пощечина тяжелой, грязной руки.
   "Mob" хочет женщину. Ее глаза горят, жадно обнимая мелькающие мимо тонкие крепкие тела красавиц.
   Сверкают дети, звучит их смех и крики. Чисто одетые, здоровые дети, на прямых и стройных ногах. Розовощекие, веселые.
   Дети "Mob" худосочны, желты, ноги у них почему-то кривые. Это очень часто -- кривые ноги у детей. Должно быть, тут виноваты матери, они что-нибудь делают не так, когда родят.
   Сравнения рождают зависть в темном сердце "Mob"
   Теперь к раздражению толпы примешивается враждебность, которая всегда пышно растет на плодородной почве зависти. Черное огромное тело неуклюже двигает своими частями, сотни глаз внимательно и колко встречают всё, что незнакомо и непонятно им.
   "Mob" чувствует, что у нее есть враг, хитрый, сильный, рассеянный повсюду и потому неуловимый. Он где-то близко и -- нигде. Он забрал себе все вкусные вещи, красивых женщин, розовых детей, коляски, яркие шелковые ткани и раздает все это кому хочет, но -- не "Mob". Ее он презирает, отрицает и не видит, как и она его.
   "Mob" ищет, нюхает, следит за всем. Но все обычно, и хотя в жизни улиц есть много нового, неведомого ей, оно течет, мелькает мимо, не задевая туго натянутых струн ее враждебности, неясного желания поймать кого-то и раздавить.
   Посреди площади стоит полицейский в серой шляпе. Его бритое лицо блестит, точно медь. Этот человек непобедимо силен, потому что у него в руках короткая толстая палка, налитая свинцом.
   "Mob" искоса поглядывает на эту палку. Она знает палки, она видела их сотни тысяч, и все они -- просто дерево или железо.
   Но в этой -- короткой и тупой -- сокрыта дьявольская сила, против которой нельзя идти, невозможно.
   "Mob" глухо и слепо враждебна всему, она волнуется, она готова на что-то страшное. И невольно меряет главами короткую тупую палку.
   В темном хламе бессознательного всегда тлеет страх.
   Жизнь непрерывно ревет, неустанная в своем движении. Откуда в ней эта энергия, когда "Mob" не работает?
   И всё с большей ясностью толпа чувствует свое одиночество, ощущает какой-то обман и, всё более раздражаясь, зорко ищет, на что бы положить свою руку.
   Она становится теперь чуткой и восприимчивой -- ничто новое для нее не проходит мимо не замеченное ею. Она теперь осмеивает резко и зло, и человек в слишком широкой серой шляпе должен ускорить шаги под насмешливыми уколами ее взглядов и бичами ее восклицаний. Женщина, переходя площадь, чуть-чуть подняла юбки, но, увидав, какими глазами толпа смотрит на ее ноги, тотчас же, как будто ее ударили по руке, расправила пальцы, державшие материю.
   На площадь откуда-то вываливается пьяный. Он идет, опустив голову на грудь, бормочет что-то, и его тело, размытое вином, бессильно качается, готовое каждую секунду упасть, разбиться о мостовую, о рельсы.
   Он сунул одну руку в карман, в другой у него измятая, пыльная шляпа, он размахивает ею и ничего не видит.
   На площади, попадая в дикий вихрь металлических звуков, он немного приходит в себя, останавливается и смотрит вокруг влажными, туманными глазами. Со всех сторон на пего летят вагоны, коляски, -- двигается какая-то длинная нить, на которой нанизаны темные бусы. Раздражительно звонят колокольчики вагонов, предупреждая его, цокают подковы лошадей, всё гудит, гремит, лезет на него.
   "Mob" чувствует возможность чего-то, что, может быть. немного развлечет ее. Она снова сливает сотни своих взглядов в один луч и следит, ждет.
   Кондуктор вагона звонит и орет пьяному, он перегнулся через перила, лицо его красно от крика -- пьяный дружески машет ему шляпой и шагает на рельсы под вагон. Откинувшись всем корпусом назад, закрыв глаза, кондуктор с силою поворачивает ручку, вагон весь вздрагивает и с треском останавливается.
   Пьяный шагает дальше -- он надел шляпу на голову и снова наклонил лицо к земле.
   Но из-за первого вагона, не торопясь, выскальзывает другой и подшибает ноги пьяного, он грузно валится сначала в сетку, потом мягко падает с нее на рельсы, и сетка толкает, везет его скомканное тело по земле.
   Видно, как хлопают по земле руки и ноги пьяного. Красно и тонко улыбнулась кровь, точно подманивая к себе кого-то.
   Раздается резкий визг женщин в вагоне, но все звуки тотчас гаснут в густом, торжествующем вопле "Моb" -- точно на них вдруг кинули тяжелое покрывало, влажное и давящее. Тревожный звон колокольчиков, удары копыт, вой электричества -- все сразу задушено ужасом перед черной волной, волной толпы, которая с животным ревом бросилась вперед, ударилась о вагоны, облила, захлестнула их темными брызгами и начала работать.
   Пугливо и кратко вздрагивают разбиваемые стекла в окнах вагона. Ничего не видно, только бьется и трепещет огромное тело "Mob", и ничего не слышно, кроме ее вопля, возбужденного крика, которым она радостно возвещает о себе, о своей силе, о том, что наконец и она тоже нашла свое дело.
   В воздухе мелькают сотни больших рук, блестят десятки глаз жадным блеском странного, острого голода.
   Кого-то бьет она, черная "Mob", кого-то разрывает, кому-то мстит.
   Из бури ее слитных криков все чаще раздается, сверкает, точно длинный, гибкий нож, шипящее слово:
   -- Линч!
   Оно имеет магическую силу объединять все смутные желания "Mob", оно всё гуще сливает в себе ее крики:
   -- Линч!
   Несколько частей толпы вскинулись на крыши вагонов, и оттуда тоже вьется по воздуху, свистя, как бич, и мягко извиваясь:
   -- Линч!
   Вот в центре ее образовалось плотное ядро, оно поглотило, всосало что-то в себя и двигается, вытекает из толпы. Ее густое тело послушно раздается перед натиском из центра и, постепенно разрываясь, выдвигает из недр своих этот плотный черный ком -- свою голову, свою пасть.
   В зубах этой пасти качается оборванный, окровавленный человек -- он был кондуктором вагона, как это видно по нашивкам на его лохмотьях.
   Теперь он -- кусок изжеванного мяса, -- свежего мяса, вызывающе вкусно облитого яркой кровью.
   Черная пасть толпы несет его и продолжает жевать, и руки ее, точно щупальцы спрута, обвивают это тело без лица.
   "Mob" воет:
   -- Линч!
   И слагается за головой своей в длинное плотное туловище, готовое проглотить множество свежего мяса.
   Но вдруг откуда-то перед нею встает бритый человек с медным лицом. Он надвинул свою серую шляпу на глаза, встал, точно серый камень, на дороге толпы и молча поднял в воздух свою палку.
   Голова толпы пошатнулась вправо, влево, желая ускользнуть от этой палки, обойти ее.
   Полицейский неподвижен, палка в руке его не вздрагивает, и не мигают его спокойные, твердые глаза.
   Эта уверенность в своей силе сразу веет холодом в горячее лицо "Mob".
   Если человек один встает на ее дороге, один, против ее желания, тяжелого и сильного, как лава, если он так спокоен -- значит, он непобедим!..
   Она что-то кричит ему в лицо, размахивает щупальцами, как будто хочет обнять ими широкие плечи полицейского, но уже в ее крике, хотя и раздраженном, звучит нечто жалобное. И когда медное лицо полицейского тускло темнеет, когда его рука еще выше поднимает короткую тупую палку, -- рев толпы начинает странно прерываться, и туловище ее постепенно, медленно разваливается, хотя голова "Mob" всё еще спорит, мотается из стороны в сторону, хочет ползти дальше.
   Вот идут, не торопясь, еще двое людей с палками. Щупальцы "Mob" бессильно выпускают охваченное ими тело, оно падает на колени, раскидываясь у ног представителей закона, и он простирает над ним короткий и тупой символ своей власти.
   Голова "Mob" тоже медленно распадается на части, -- туловища у нее уже нет, -- по площади устало и подавленно расползаются темные фигуры людей, -- точно черные бусы огромного ожерелья рассыпались по ее грязному кругу.
   В желоба улиц молча и угрюмо идут разорванные, разрозненные люди.
   

Комментарии

   ЦАРСТВО СКУКИ, "MOB". Впервые напечатаны одновременно в "Сборнике товарищества "Знание" за 1906 год", книга двенадцатая, СПб, 1906, и в книге: "М. Горький. В Америке (Очерки). Часть первая", издательство И.Дитца, Штутгарт, 1906.
   
   Очерки "В Америке" включались во все собрания сочинений, выходившие после Октябрьской революции.
   Печатаются по тексту, подготовленному М. Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru