Горький Максим
Пузыри

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. Горький

Пузыри

   Ежегодно, с той поры, как он стал "нашим известным и талантливым беллетристом", Иван Иванович Иванов устраивает для себя ёлку...
   Вот почему, вечером 31 декабря 1890 года, луна, взойдя в небеса, неподвижно остановилась среди них, изумлённая. Высоко подняв брови и раскрыв губы, дрожащие от сдерживаемой улыбки, она смотрела на землю и, казалось, не верила своим глазам. Она смотрела в окно квартиры Ивана Ивановича и -- вот что она видела там.
   Среди большой комнаты стояла высокая ель, и в тёмной зелени её весело сверкали огни свеч, а вокруг ёлки медленными шагами расхаживал, заложив руки за спину, Иван Иванович, одетый по-праздничному и ясно, счастливо улыбавшийся.
   Кроме свеч, на ёлке не было никаких украшений, -- она вся была увешана лишь вырезками из газет, да кое-где на ветках её висели резиновые игрушки, изображавшие собак, ослов, свиней и прочих животных. Иван Иванович одиноко ходил вокруг ёлки, порой останавливался против одной из бумажек, тщательно расправлял её руками и, откашлявшись, начинал читать вслух сладостно трепетавшим голосом:
   -- "Новый рассказ нашего известного и талантливого беллетриста г. И. И. Иванова ещё раз свидетельствует о благородстве его воззрений на явления жизни, о его горячей любви к людям и подтверждает наше мнение о глубине его таланта..."
   Иван Иванович счастливо улыбался, аккуратно складывал бумажку и, поставив себе на ладонь резиновую собачку, повешенную за хвост, глядя на неё с искренним сожалением, говорил ей тоже вслух и убедительно:
   -- Слыхал? А ты вот не признаёшь во мне таланта! А ты всё ругаешься... всё разносишь меня... ах ты! Ведь это ты из зависти, я знаю! Тебе завидно, что у меня такой большой талант... Нехорошо завидовать!.. Вот ты мне завидуешь, а я тебя за хвостик на ёлку повесил, -- да-а!
   Он сбрасывал собачку с ладони, и она долго трепетала в воздухе, болтаясь на нитке, точно ей было больно висеть в такой неудобной позе.
   А Иван Иванович уже читал другую бумажку:
   -- "Русская литература обогатилась в лице И. И. Иванова ещё одним крупным талантом..."
   -- Хе-хе-хе! -- смеялся талантливый Иван Иванович и, взяв в руки резиновую свинку, говорил ей: -- Что? Висишь? Ну, вот видишь ты, как опасно быть несправедливой! Вот ты пишешь про меня, что я -- так себе писателишка, а другие говорят, что я -- почти Тургенев... И других-то больше, да-а! Вот оно что! Вот сосчитай-ка: здесь на ёлке висят шестьдесят две лестные рецензии, а вас всех, которые меня ругают, -- только семеро... Что!
   Иван Иванович щёлкнул свинью пальцем в рыло и снова начал читать рецензию:
   -- "Когда пессимисты кричат об оскудении русской литературы, -- мне кажется, что они просто не знают её, ибо разве такое явление нашей литературы, как гениальный Иван Иванов..."
   Иван Иванович почувствовал, что у него даже спина покраснела. Он оглянулся вокруг, счастливо смущённый, но в комнате, кроме него, никого не было. Эта рецензия была самой дорогой для него. Получив её, он -- вообще человек весьма равнодушный к религии -- отправился в церковь и отслужил молебен за здоровье неизвестного критика.
   А теперь, прочитав свидетельство о своей гениальности вслух, всё до конца, он глубоко вздохнул и благоговейно облобызал его... А затем, обращаясь к повешенным на ёлке изображениям критиков, недовольных его творениями, он, внушительно подняв палец кверху, сказал им глубоким голосом:
   -- Р-разумейте, языцы!..
   Затем он начал снимать их с ёлки и, связав в пучок, бросил в угол комнаты. Но ему было грустно расстаться с рецензиями... Он смотрел на них и мигал глазами. Хотелось ещё насладиться ими. Но как? Он несколько минут стоял в раздумье. И, наконец, ясно улыбнувшись, стал снимать их и расстилать на диване, стоявшем в углу комнаты. Покрыв ими весь диван, он потушил свечи на ёлке, разделся и лёг на эти бумажки, полные хвалебных отзывов о нём...
   В комнате было темно и тихо. Порой шуршала бумага, мягким таким, ласкающим ухо звуком. Порой раздавался тихий, счастливый смех:
   -- Хе, хе-хе-е! И-ги!
   Затем послышалось тихое всхрапывание...
   Луна в небесах надула щёки и поплыла своим путём, едва удерживая смех...
   Снилось ему, что лежит он на куче рецензий и дремлет, а у ложа его стоит хор критиков и поёт на голос "баюшки-баю":
  
   А пиши-пиши-пиши,
   Для души пиши-пиши!
  
   Лица у критиков были всё такие светлые, ласковые, и -- странное дело! ни у одного из них не было зубов! Тёмные дыры их открытых ртов напоминали собой печные душники и -- больше ничего. Из них веяло снотворным теплом и лилась шипящая ласковая мелодия:
  
   А пиши-пиши-пиши,
   А шиши-шиши-шиши...
  
   Иван Иванович смотрел на них и тронутым голосом говорил:
   -- Благодарю вас! Покорнейше вас благодарю! Я, ей-богу, сконфужен... мне неловко... я ведь... что же? Я готов... Очень благодарен! Я -- тронут! Я вам напишу... роман, очень хороший... Спасибо, спасибо, господа!
   И он чувствовал, что по всему его телу разлилась какая-то горячая струя, омывая его пылкой лаской...
   И вдруг якобы все фигуры критиков объединились в одну яркую фигуру. Это была женщина.
   Полная, с обрюзглым лицом, сильно разрисованным, она играла подведёнными глазами, и её слишком яркие губы фамильярно улыбались Ивану Ивановичу. Костюм её соединял цвета жёлтый, красный и зелёный...
   В одной руке она держала веточку, похожую на розгу, а в другой что-то вроде венка, от которого пахло лавровым листом.
   -- Что такое? -- обеспокоился Иван Иванович, кутаясь в одеяло. -- Я... что вам угодно? Я, кажется, уже встречал вас... Вы кто?
   И вдруг -- она, громко засмеявшись, сказала ему:
   -- Не узнал? Я -- Слава!
   -- И-извините! -- воскликнул Иван Иванович. -- Но -- бога ради! Я не могу встать пред вами... я не одет... то есть я -- раздет! Визит ваш... неожиданный и так приятный мне...
   -- Не смущайся, Ванечка! -- сказала Слава тоном доброй матери. -- Я ведь не считаюсь с приличиями... Я пришла венчать тебя... Прими же мой поцелуй!..
   Она, склонясь над ним, впилась в его уста своими раскрашенными губами, и Иван Иванович почувствовал, что поцелуй её пахнет типографской краской.
   -- Иван! -- говорила Слава, обняв его одной рукой за шею, а другою натягивая венок на череп ему, как обруч на бочонок. -- Иван! Идём со мною на Парнас! Пора! Тебя там ждут!
   -- Сударыня! Позвольте мне одеться, -- сказал Иван Иванович, трепеща от восторга.
   -- Иван! Поверь, что гений не должен ничего скрывать от мира!
   -- А я не простужусь? -- спросил Иван Иванович.
   -- О, нет! -- сказала Слава.
   Она выдернула его из-под одеяла и, схватив в объятия, стала покрывать лицо его поцелуями. Иван Иванович чувствовал себя так, точно он таял на груди её, таял и -- вскипал. Ему казалось, что на его теле вздуваются пузыри, как от ожогов, и что -- о, боже мой! -- он весь, всё существо его надувается, превращаясь в огромный водянистый пузырь.
   -- Что ты со мной делаешь? -- вскричал он так громко, что чуть не лопнул.
   Слава торжествующе улыбнулась ему, и тут Иван Иванович Иванов потерял сознание...
   ...Ощущение сырости и холода заставило его очнуться от забытья. И как только он очнулся, то сейчас же понял, что с ним совершилось удивительное и фантастическое превращение.
   Он видел, что он -- не более как пузырь, один из тех эфемерных пузырей, которые вскакивают на лужах воды в ненастную погоду. И ещё он видел, что действительно он -- "наш известный и талантливый беллетрист" -- плавает по поверхности некоторой мутной лужи, небольшой и ограниченной бордюром жидкой грязи. Вокруг его плавало многое множество ему подобных; они подталкивали его, обгоняли и, шипя, лопались. Над лужей носился странный и однообразный звук -- что-то шипело и попискивало, как перекисшая опара, когда её месят. С неба, покрытого безнадёжно серыми тучами, падали унылые капли дождя; они падали на поверхность лужи, вода морщилась от их ударов, а пузыри всё вскакивали на ней, куда-то плыли, толкая друг друга, шипели и лопались. За краткий миг своего бытия они едва успевали отразить в себе окружающее их и серое небо над ними. Они повторяли шипение друг друга и метались на поверхности лужи, маленькие, мутные, несчастные...
   Иван Иванович сначала держался в стороне от них. Надувшись до возможных, без риска лопнуть, размеров, он с пренебрежительным любопытством оглядывался вокруг себя, стараясь понять -- где он?
   Что это такое?
   Мимо него следовала к берегу лужи кучка мелких пузырей, и один из них шипел, поучая следующих за ним:
   -- Смысл жизни -- в красоте...
   -- Те, те, те! -- возгласил один из пузырей, следовавших за учителем, принимая вид умника, которому сразу всё стало ясно, важно надулся и тотчас же лопнул.
   -- Писатель есть дудка, чрез кою проходя, мудрость жизни превращается в гармонию звуков и слов... И он есть кисть в руке духа жизни, -- кисть, которой некто мудрый пишет на скрижалях искусства...
   Но тут оратор тоже лопнул, а на месте, которое он занимал, не осталось никакого знака.
   "Это знакомые речи! -- подумал Иван Иванович. -- И, кажется, это знакомые лица... Но странно! -- почему же они не замечают меня?"
   И он ещё немножко надулся.
   Но вот его толкнули, и он увидал рядом с собой неизвестного ему пузыря.
   -- Здравствуйте, Иванов! Не узнали? А помните критическую статью о вашей повести в "Ропоте отживших"? Это моя!
   -- Ах! -- воскликнул приятно изумлённый Иванов. -- Это вы? Поверьте, что мне... что я вас... чрезвычайно рад! Благодарю! Такая тонкая и умная, такая лестная статья!
   -- По заслугам! Ваш талант дал мне в общей сложности материала на десять фельетонов -- плюс наслаждение при чтении ваших ярких произведений... Большой у вас талант!
   -- Ги-и! Я очень рад... Хорошо, когда нравишься, значит, попал как раз в точку... Но однако иные и поругивают меня...
   -- О, стоит ли с ними считаться? Что они понимают в литературе? Я же, не забудьте, уже сто третий год занимаюсь критикой... да-с!
   -- Чрезвычайно обязан вам. Но скажите -- это что же? это где же мы? спросил Иван Иванович.
   Критик повернулся на своем основании и ответил:
   -- Это -- Парнас! Наш современный Парнас...
   Иван Иванович съёжился от изумления...
   -- Н-да-а! -- сказал он, помолчав. -- Вот как! Ничего... но -- несколько тесно здесь и сыро, знаете...
   -- О, к этому привыкаешь! Место действительно обильное влагой... Но...
   Вдруг Иван Иванович почувствовал, что на него чем-то брызнуло, -- точно собеседник чихнул, -- и, оглянувшись, увидел, что критика уже нет рядом с ним.
   "Как они быстро лопаются!" -- подумал Иван Иванович и ещё немножко съёжился. А вокруг его всё возникали новые и новые пузыри. Они, вскакивая на поверхности лужи, схватывали изощрённым слухом что-либо сказанное ранее их и, всю жизнь повторяя это слово или фразу на один и тот же лад, исчезали.
   Толкали они друг друга основательно, но старались делать это незаметно. Было ясно видно, что все они терпеть не могут друг друга, и было ясно слышно, что в звуках их речей шипит злоба, оскорблённое самолюбие, зависть. Каждый из них старался как можно больше обратить на себя внимания, каждый стремился заслонить другого от света, и все одинаково желали подметить друг в друге то место, ткнув в которое, можно причинить пузырю наибольшую боль и раздражение.
   -- Мы отражаем жизнь... мы отражаем жизнь... -- раздавалось шипение.
   "Однако где же жизнь? то есть как же они видят жизнь?" -- подумал Иван Иванович.
   В этой мутной воде, сплошь покрытой пузырями, было очень мало похожего на жизнь, если не считать тех дурных чувств, мыслей и речей, которые испускали из себя пузыри. Было много беззубого шипения, было много поползновения и потуг изобразить из себя что-то большее пузыря, но это оканчивалось одинаково грустно. Раздавался краткий "пшик!" -- и на месте бытия пузыря оставалась морщина, быстро исчезавшая с поверхности воды...
   Ивану Ивановичу стало как-то неловко.
   -- Однако... надо им сказать! Да, надо... Надо сказать так: "Господа! Вы все вне жизни! Берегитесь! Ибо она строго накажет! Вы, собравшись в этой трясине, обманываете себя, думая, что живёте... К жизни, господа, к жизни! Бросим раздоры и -- к жизни!.." Н-да, если я это скажу -- все обратят на меня внимание! Я сразу поднимусь всех выше!
   Иван Иванович стал надуваться, чтобы найти в себе достаточно духа для подвига, и, надувшись, как мог, он вдруг громко сказал:
   -- Господа! Вот я...
   Но тотчас же лопнул...
   ...И проснулся.
   Он прежде всего ощупал руками -- тут ли, под ним ли рецензии о нём?
   И, когда они приятно зашуршали под его пальцами, он почувствовал, что всё обстоит благополучно, и подумал про себя:
   "Глупый сон... Невероятно нелепый сон... Фу!"
   Но всё-таки, когда он закрыл глаза, ему стало казаться, что вся комната полным-полна воздушных мутных пузырей, они мятутся в воздухе и бесшумно лопаются...
   Это видение не помешало Ивану Ивановичу крепко заснуть.
  
  

Комментарии
Пузыри

   Впервые напечатано в газете "Северный курьер", 1900, номер 60, 1 января.
   В собрания сочинений не включалось.
   Печатается по тексту газеты "Северный курьер".
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru