Горький Максим
Ярмарка в Голтве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Максим Горький

Ярмарка в Голтве

   Местечко Голтва стоит на высокой площади, выдвинувшейся в луга, как мыс в море. С трех сторон обрезанная капризным течением Псла, эта ровная площадь открывает широкие горизонты на север, запад и восток, и в южной части ее столпились в живописную группу белые хатки Голтвы, утопающие в зелени тополей, слив и черешен. Из-за хат вздымаются в небо пять глав деревянной церкви, простенькой и тоже белой. Золотые кресты отражают снопы солнечных лучей и, теряя в блеске солнца свои формы, -- похожи на факелы, горящие ярким пламенем.
   На восток раскинулась равнина обработанных полей -- вплоть до горизонта пестреют квадраты, желтые и темные; среди них там и тут стоят пышные, зеленые левады, белые хатки прячутся в садах, дороги вьются меж хлебов, как змеи, стада вдали на выгонах -- как игрушечные. На западе площадь крутым обрывом опускается к быстро текущему Пслу; его вода блестит на солнце серебром, на берегах стоят вербы и осокори; за Пслом опять поля до горизонта и опять на них куски яркой зелени, полосы созревшего хлеба и белые пятна хуторов. Хутора, в рамках из тополей и верб, -- всюду, куда ни взглянешь... Густо засеяна людьми благодатная земля Украины!
   Над громадным пространством, тесно заставленным возами, тысячеголосый говор стоит в воздухе, знойном и пыльном. Всюду толкутся, спорят и "регочуть" "чо-ловiки", горохом рассыпаются бойкие речи "жiнок". Десять хохлов в минуту выпускают из себя столько слов, сколько в то же время наговорят трое евреев, а трое евреев скажут в ту же минуту не более одного цыгана. Если сравнивать, то хохла следует применить к пушке, еврея к скорострельному ружью, а цыган -- это митральеза. Черные лица, черные волосы и белые хищные зубы цыган так и мелькают в толпе; их характерная, гортанная речь трещит в ушах, -- за ней не успеваешь следить. Их проворные движения и жесты красивы, но заставляют опасаться, быстрые темные глаза с синеватыми белками сверкают хитростью и нахальством. Ловкие, гибкие, они являются ласковыми лисицами басен и скалят зубы, как голодные волки. Четверо из них осаждают какого-то "чоловiа", уже сбитого с толку и растерявшегося под градом убедительных речей, осыпающих его немудрую голову. Он стоит среди них, усердно чешет затылок и тяжело соображает. У него на поводу молоденькая лошаденка. Ее осаждают оводы с таким же усердием и жаром, как ее хозяина -- цыгане. Вокруг этой группы толпа, внимательно следящая за ходом сделки.
   -- Пiдождiть!.. -- говорит хохол.
   -- Не хочу! -- восклицает цыган. -- Что мне ждать: хиба ж я с того, что подожду, гроши зароблю? Я тебе говорю прямо, как перед богом: моя лошадь такая, что и сам полтавский губернатор на ней поехал бы куда хочешь -- хоть в Петербург! Вот на -- какая моя лошадь! А что твоя? Только тем она на мою и похожа, что у нее тоже четыре ноги и хвост! А какой у нее хвост? Это стыд, дядько, стыд, а не хвост...
   Цыган ожесточенно дергает лошадь за хвост, щупает ее всюду и руками и глазами и всё говорит, говорит. Его товарищи пренебрежительно советуют ему:
   -- Э, брось! Что тебе хочется в убыток меняться? Вот дурной!.. Брось...
   -- В убыток? Ну, и буду меняться в убыток! Разве ж я моему коню и карману не хозяин? Мне человек нравится, и я хочу человеку доброе сделать! Дядько! Молитесь господу!..
   Хохол снимает шапку, и они оба истово крестятся на церковь.
   -- Ну, господи благослови! -- восклицает цыган. -- Берите ж моего коня и помните мое доброе сердце... Берите его и давайте мне пять карбованцев придачи... Вот и всё!.. Кончено!.. Давайте руки...
   Хохол из всей силы бьет ладонью по ладони цыгана и говорит:
   -- Два дам!
   -- Э! Четыре с половиной!
   -- Два!
   Цыган так шлепнул по руке хохла, что тот потряс ею в воздухе и потом внимательно осмотрел свою ладонь, как бы удостоверяясь -- цела ли?
   -- Четыре ровно!
   -- Два! -- упорно стоит на своем хохол.
   -- Ну, -- утомленно говорит цыган, -- идите ж теперь к вашей жiнке и расскажите ей, какой вы дурень...
   -- Два! -- говорит хохол.
   -- Вот что, -- молитесь богу!
   Снова молятся и снова бьют руки друг друга.
   -- Ну, берите же на свое счастье, мне в убыток: не хочу я с вас, добрый человек, лишних грошей брать, коли нет их у вас в кармане... Даете три с полтиной?
   -- Ни, -- качает головой хохол, оглядывая лошадь цыгана, понурую и шершавую.
   -- Три с четвертью?
   -- Ни...
   -- Чтоб ваша жiнка сказала вам сто раз "ни", когда вы у нее борща попросите! Даете три гладких карбованца? И то не даете? Так берите ж за вашу цену... Э, пропали мои гроши и конь хороший!
   Лошадей передают из полы в полу, и хохол уходит, ведя на поводу выменянную крупную рыжую кобылу, равнодушно переступающую разбитыми ногами. Морда у нее печальная, и уныло смотрят ее тусклые глаза на толпу людей.
   Скоро хохол возвращается назад. Он идет торопливо, так что лошадь едва поспевает за ним; лицо у него сконфуженное и растерянное. Цыгане смотрят навстречу ему спокойно и разговаривают о чем-то на своем странном языке.
   -- Це дiло не законне, -- покачивая головой, говорит хохол, подходя к ним.
   -- Какое дело? -- осведомляется один из цыган.
   -- А це... Як же вы менi...
   -- А что мы тобi?..
   -- Пiдождiть!.. Як же...
   -- А як же?
   -- Да пiдождiть же!
   -- А чего ждать? Когда кобыла родит? Да ты ж, дядько, еще и не венчался с ней!
   В толпе хохот. Бедняга хохол апеллирует к ней.
   -- Добрые люди -- ратуйте! Воны менi беззубу ко-няку на мiсто моеи зубатой намiняли!
   Толпа не любит неловких так же, как и слабых. Она становится на сторону цыган...
   -- А де ж у тебе очи булы? -- спрашивает хохла сивый старик.
   -- Не май з цыганами д!ла! -- поучительно заявляет другой.
   Обманутый рассказывает, что он смотрел зубы у коня, но на верхние не обратил внимания, а из них три оказываются сломанными. Должно быть, коня когда-то сильно ударили по морде и сломали ему три зуба. Куда он годится такой? Он есть не может, -- вон у него какой вздутый живот. Человека два-три из толпы начинают защищать хохла. Возникает гвалт, и громче всех кричит, не уставая, цыган...
   -- Э, добрый чоловiк! чого ж ты затiяв таку за-воруху? Хиба ты не знаешь, як треба конiв куповаты? Кон!в куповаты -- як жiнку выбираты, все одно, таке ж важне дiло... Слухай, я тобi скажу одну казку... Як булы на свiтi три братика, двое розумнi, а третiй дурень -- ось як ты або ж я...
   Товарищи цыгана тоже орут во всю глотку, оправдывая его; хохлы лениво ругаются в ответ; толпа становится всё гуще и теснее...
   -- Що ж менi зостаеться, добрi люди? -- горестно вопрошает обиженный.
   -- Ходы до урядника! -- кричат ему.
   -- А и пойду! -- решает он.
   -- Стой, чоловiче! -- останавливает его цыган. -- Разорить меня хочешь? Разоряй! Давай мне три карбованца -- я твою лошадь назад виддам! Желаешь? Давай два! Желаешь? Ну, иди и жалуйся...
   Хохлу не особенно приятно "тягать к дiлу" урядника, и он задумывается. Со всех сторон ему дают советы, но он остается глух и нем, решая что-то про себя. Наконец решил...
   -- Ну, от що, -- уныло говорит он цыгану, -- нехай бог тебя судит... Отдай менi моего коня, а два карбо-ванци, що ты в придачу узял, -- твои... Триста трясцiв тобi у боки -- грабь!
   И цыган ограбил его с таким видом, точно великую милость ему оказал.
   -- Догадливi люди! -- похваливали "чоловiки" цыган, отходя от них.
   -- Деготь московский, атличный, фабричный, аккуратный, аппаратный, пахучий, тягучий! Шесть копеек кварта, пятнадцать четверть! -- возглашает черниговец, восседающий на телеге. Телега, бочка и сам торговец -- всё это черно и жирно от дегтя и всё двигается одной сплошной массой, распространяя вокруг себя характерный аромат.
   -- А, мабудь, и по пьять за кварту продадите? -- справляется у дегтярника "чоловiк" в необычайно широких штанах и в соломенной шляпе на голове.
   -- Тпру-у! По пять не могу, хозяину на шесть копеек присягал...
   -- А, мабудь, можно по пьять?
   -- Никак...
   -- Эге... Зовам не можно?
   -- Слушай, дядько, продам тебе по пять, не говори только никому... Не скажешь?
   -- Ни, не скажу...
   -- Ну, давай баклажку.
   -- На що?
   -- А на деготь!
   -- Та менi того вашого дегтя не треба, бо я вже купив... И теж по шiсть кошек и теж у вас... Я спросив вас за тим, що, мабудь, вы теперь дешевше виддаете цей деготь.
   Дегтярник молча отвертывается, трогает лошадь и едет между возов, возглашая о своем товаре... "Чоло-вiк" провожает его взглядом и говорит другому, раскинувшемуся на возу:
   -- Коли б я не куповал кварты дегтя утром, была бы в мене котика лишня у кишенi...
   -- Эге ж... Жарко!
   -- Як у пекли...
   -- Хиба ж твой батько писав тобi з пекла, як там жарко? -- спрашивают с воза.
   Томящий зной всё усиливается. Запах дегтя, навоза и пота висит в воздухе вместе с тонкой пеленой едкой пыли. Всюду у возов стоят и лежат волы, жуют, не уставая, сено и смотрят в землю большими добрыми глазами. Кажется, что они думают: у них такие осмысленные морды и в глазах светится спокойная, привычная печаль. Мычат коровы и телята, блеют овцы, раздается звон кос, пробуемых покупателями. "Чоловiки", приехавшие продавать скот или руно, лежат под возами, скрываясь от солнца и ожидая покупателей. "Чоло-вiки" покупающие расхаживают между возами, высматривая скот и шагая через ноги продавцов, разбросанные на земле. У каждого покупателя в руке кнут, и, подходя к волам, покупатель считает нужным вытянуть смиренную скотину по боку кнутом. Волы медленно поднимаются на ноги, если они лежали, и тяжело двигаются от удара, если стояли на ногах.
   -- Скiльки за цю пару просите? -- спрашивает покупатель пространство...
   Из-под воза раздается неторопливый ответ:
   -- Девяносто рублiв...
   -- И то гроши! -- говорит покупатель и отходит или спрашивает:
   -- А чего ж бы вам, дядько, цiлу сотнягу не просить?
   -- Та вже менi бiльш того, скiльки треба, -- не треба грошей. А коли вы вже такий добрый, то давайте и усю сотню -- я вiзьму...
   -- Спасибо вам... А скiльки ж бы дiлом узяли?
   -- Та вже так, щоб не довго балакать, возьму я с вас... девяносто рублiв...
   Начинается торг. "Чоловiки" не торопятся, -- это совсем не в их характере, -- и продавец вылезает из-под воза не ранее того, как убедится, что покупатель серьезный. Понемногу горячатся и вот уже бьют друг друга по рукам, молятся по десяти раз и более, расходятся, снова сходятся. Всё делается медленно, но основательно, вдумчиво. Ядреной и крутой ругани великоруссов, от которой дух в груди спирает и глаза на лоб лезут, не слышно, -- ее заменяет меткий юмор, щедро украшающий речи. Не слышно и великорусского "тыканья". Сивый дiд, у которого безусый хлопец торгует пару молоденьких бычков, так, например, отчитывает покупателя:
   -- Здается менi, что вы, хлопче, раненько маткину цицьку на люльку змiняли, бо разума у рiчах ваших не бачу я...
   -- Та як же, дiду! Воны и некрасиви -- ось роги якие...
   -- А хиба ж вы рогами пахати будете? Так купуйте ж собi козлiв: у них рога красивейши...
   Сыны Израиля вертятся меж возов, как вьюны. Они обо всем спрашивают, всё щупают и всё покупают. "Чо-ловiки" говорят им "ты" и смотрят за ними во все глаза. Паны встречаются с "чоловiками" с чувством собственного достоинства, и в разговоре с паном у хохла сквозь внешнюю почтительность пробивается не одна нотка пренебрежения. Видно, что пан давно уже определен как "ненужна козявка у пчелином рои".
   У одного из возов корова, привязанная к нему, вдруг зашаталась и в корчах повалилась на землю. "Жшка", продававшая ее, соскочила с воза и закрутилась вокруг больного животного, как в вихре. Испуг, граничащий с ужасом, выразился на лице бедной женщины, сразу лишившейся надежды продать свою скотину.
   -- Ой, господи! Ой, добри люде! Ратуйте -- що во-но таке? Що воно? Ой, мати пречистая!
   Сразу выросла толпа и принялась горячо обсуждать несчастие. Делали предположения, отчего именно заболела корова и как всего лучше лечить ее. Явился какой-то древний старик, весь, точно плесенью, покрытый лохмотьями, и начал отчитывать корову, творя шёпотом молитву. Толпа поснимала шапки и молча ждала результатов моления, изредка крестясь. А корова билась на земле в судорогах, пыталась встать и снова грузно падала. Она тяжело вздыхала, и много боли было в ее кротких глазах. Потом ее хозяин, сняв с головы шапку, стал ею растирать хребет животного, трижды обвел шапкой вокруг рогов, трижды вокруг шеи и столько же вокруг хвоста. И это не помогло. Принесли бутылку дегтя и вылили в глотку животного, потом угостили его скипидаром, наконец явился коновал, угрюмый мужик, с разнообразными инструментами у пояса. Он важно осмотрел корову и пробил ей каким-то ржавым гвоздем вену на шее. Тонкими струйками хлынула густая, черная кровь. Какой-то моралист нашелся в толпе. Он посмотрел на корову и ее хозяина, убитого горем, и сказал:
   -- От це вам, дядько, божие наказание... Здаетца менi, що хотели вы утаиты, яка вона ваша корова... И открыв господь людям вашую думку... От як!
   Хохол посмотрел на него и грустно покачал головой.
   -- Бог мою думку знае... -- вздохнул он.
   А рядом с этой сценой разыгрывается другая. "Жшка", размахивая руками, как поломанная мельница крыльями, бранит своего "чоловiка". Он сидит на земле, упираясь в нее руками, и блаженно улыбается. Нос у него красный, сияющий, шапка на затылке, ворот рубахи развязался, и солнце бьет ему прямо в грудь и лицо.
   -- Голодранец ты! Хиба ж мордi твоiй не стыдно? Э-э, шибеник! Визьму кнут, та як учну стегать...
   -- Оле-ена! Утыхо-о-омырся-а! -- тянет "чоловiк", подмигивая жiнке. Слухай... Я и тобi пивкварты купив.
   -- О-о! -- стонет жшка. -- Бесстыжи очи!
   Наклонясь к мужу, она с великим трудом приподнимает его с земли и старается засунуть это расслабленное хмелем тело под воз. "Чоловiк" стукается головой о колесо и предупреждает жену:
   -- У карманi штанiв скляница... то як бы и... и вона не побилась... э?
   Через минуту они оба дружелюбно распивают "пивкварты", и добрая, хотя строгая, супруга уже обложила своего благоверного сеном и одеждой так, что он мог свалиться в любую сторону без риска удариться своей головой о колесо.
   Молоденький еврей с ящиком на груди ходит и кричит:
   -- Роменский табак! Панский табак! Крепчайший табак! Чёрт курил -- дымом жiнку уморил.
   -- От це добрый табачино, коли з его жiнки мрут! -- замечает какой-то Солопий Черевик.
   В центре ярмарки два длинных ряда палаток образуют широкую улицу, сплошь набитую народом. Под одним из полотняных навесов приютился еврей с рулеткой. Его окружает плотная толпа преимущественно молодежи, и из нее то и дело раздаются то угрюмые, то возбужденные голоса:
   -- Красна! Черна! Чет!
   В стороне бледный и встревоженный парубок уговаривает другого:
   -- Онисиме! Дай же менi карбованец! Бо я, ма-будь, и ворочу мои гроши... О, не грать бы менi в ту бiсову штуку... Вертыться, вертыться -- та и выверне твои карманцi..
   Остробородый ярославец торгует гребешками, ножичками, книжками, мылом...
   -- Паж-жалуйте-с! Заграничные товары! Столичные книги! Благовонные мыла! Небесные духи! Молодой юноша! -- позвольте вам предложить книжечку для приятного чтения-с? Не угодно ли подробно рассмотреть, очень занимательная история -- смерть господина Ивана Ильича, сочинение графа Толстого. При сем же веселая комедия -- "Плоды просвещения". Очень тонко осмеяны господа столичные и русские мужики. Продаю за двадцать копеек-с! Графское сочинение -- за двугривенный, дешевле никто не продаст! А вот еще не пожелаете ли "Князь Серебряный"? Про царя Ивана Грозного... по случаю того, как эта книжечка уже читана, -- за тридцать пять копеек отдам! Стихи поэта Пушкина-с -- по пятачку и по три копейки книжка... Прекрасные стихи самого веселого содержания... "Андрей Бесстрашный, русская повесть"... цена три копейки. "Япанча, татарский наездник, взятие города Казани". О разведении кур -- не желаете ли просветиться? Пять копеек цена... Машинка для усов -- извольте-с! "Житие иже во святых отца нашего"... Красавица! Купите зеркальце? Душистое мыло есть... Чего-с? За Ивана Ильи-ча гривенник? Напечатано на книжке двадцать. За гривенник могу продать вот-с "Еврейские рассказы"... Тетка! Ты так гребень сломаешь... Почтенный! купите бритву? "Загробная жизнь, или О том, что ждет душу нашу по смерти"... Весьма полезно знать -- цена полтина! Не желаете? "Болезни домашних животных" -- полюбопытствуйте! "Веретагианская кухня"... А то вот часики продаю: серебро -- как золото, ход самый правильный, цена дешевая... Почтеннейший -- мыльца для дочки не желаете ли приобрести?.. Последнее слово, милый: за Ивана Ильича -- восемнадцать копеек...
   Ни одной секунды не молчит этот сухой и поджарый ярославец, продающий сразу двум десяткам покупателей. Его звонкий голос издали влечет к нему народ, и около его лавочки тесная толпа. Одни покупают, другие просто смотрят на продавца и слушают его бойкую, рассыпчатую речь. Здоровенный усатый хохол долго таращил на ярославца большие выпуклые глаза и вдруг расхохотался.
   -- Чого вы, пане, регочете? -- спросил его сосед.
   -- Та ось вiн, цей москаль, нехай ему, б!сову сыну, гадюка у глотку влiзе... Вин зовсим як та молотилка роботае. Доброму чоловiку у мисяць стильки не сказа-ти, як вин у час каже...
   А у возов с глиняной посудой из Опошни, -- посудой, замечательной по рисункам, но грубоватой по исполнению, -- торгуют хохлы. Здесь не торопятся. Вот какая-то разомлевшая от жары женщина с зонтиком в руках подходит, берет макитру -- подобие великорусской корчаги -- и, рассмотрев ее, спрашивает:
   -- Скильки грошей?
   -- За що? -- осведомляется продавец, возлежащий под возом на брюхе.
   -- А за макитру...
   -- Тридцать пьять копiек...
   -- О, лишечко! та то дуже дорого!
   -- Хиба ж?
   -- А звисно! Вон она неровна та корява...
   -- А що ж вы, пани, с цей макитры стрелять хоче-ге чи що? Зачим ей буты ровной? Не ружье вона, а макитра.
   -- Та воно вiрно... Ще и не гладка вона та и тускла яка-то...
   -- Так же то зеркало гладко та блестяще, зеркало, а не макитра...
   -- Вона и дребезжит...
   -- О? То значится -- в ней дирка е.
   -- То-то е дирка...
   -- Так вже свiт устроен, пани, что у ним усе диря-во... Вон и у вас, пани, хусточка з диркой...
   Пани краснеет и оправляет платок на груди...
   -- А вы, пани, подивiтеся, може и знайдете крепку макитру.
   Пани смотрит макитры, а продавец, неподвижно лежа под возом, смотрит на нее...
   -- Будьте милостивы, скажить менi -- от така хороша? -- показывает пани выбранную посудину.
   -- Це? Зс всих наилучша...
   Начинают торговаться. Это длится долго, часто прерываясь паузами, во время которых женщина выдумывает всё новые и новые недостатки макитры, а торговец наслаждается покоем в тени воза. Бойчее торгуют "жiнки". Они продают какое-то розовое питье, вишни и тарань. Этой рыбы целые вороха лежат на земле, и, так как ее здесь очень любят, она покупается хорошо. Звонкие голоса женщин так и режут уши.
   -- Рыба черноморска, керченска, вкусна та солена!
   -- А вот ще наилучша рыба!
   Вечереет. Солнце уже низко над лугами, и пыль, тучей стоящая над ярмаркой, кажется розовой в лучах заката. Гонят скотину на Псел, раздается мычание, суровые окрики, кое-где налаживаются песни. Веселые звуки сопилки несутся со стороны погоста. Там, у земляного вала, ограждающего ниву опочивших, собралась толпа хлопцев и, не обращая никакого внимания на "дiдовi могилы", собираются "танцювати" в виду их.
   Тополя на погосте тихо качают вершинами, точно протестуя против нарушения мира и тишины в месте упокоения.
   А тепери я велыка,
   Треб-ба менi чоловiка...
   -- распевают двое пьяных, идя к погосту. Они толкают друг друга плечами и качаются на ногах, как надломленные. У обоих блаженные красные лица, оба они охрипли от усилий петь согласно: один сдвинул шапку на ухо, а другой держит ее в руке и дирижирует ею, не замечая, что из нее вылезли и болтаются в воздухе какие-то тряпки и куски пеньки. От погоста навстречу им несется дробный топот ног, с жаром выбивающих гопака, и задорные звуки сопилки.
   Тени от возов становятся всё длиннее. Жара спадает. С лугов тянет запахом свежескошенного сена. Солнце село, и на небе задумчиво замерли легкие облака, еще розовые от заката. Шум понемногу стихает; люди, изморенные хлопотами и зноем дня, укладываются спать на воздухе и под возами. Тяжело дышат волы, пережевывая сено; фыркают лошади.
   Теперь уже все звуки разрознены и ясно слышны, они не сливаются в тот гул, что оглушал и опьянял в течение дня. Вот раздается торжественная музыка. Около слепого, играющего на фисгармонике, толпа молчаливых людей стоит без шапок и благоговейно слушает музыку.
   -- Господа сим восхва-а-лим и возблагодарим творца на-а-шего, -- поет слепой, аккомпанируя себе на звучном инструменте. Густые и успокаивающие ноты печально вьются в воздухе над головами молитвенно настроенных людей, покрытых потом и пылью. Иные шепчут что-то -- видно, как шевелятся их губы, иные вздыхают... Большинство немо, неподвижно и глубоко серьезно.
   А со стороны погоста несется удалая песня, исполняемая могучим хором молодых голосов: "Гей-гей!" -- гремит припев.
   Слышно, что эта песня складывалась в широкой степи, верхом на конях, во время похода, старыми свободолюбивыми "лыцарями", проливавшими свою бурную и горячую кровь "за вiру християнську та вольностi козачи"...
   -- Пойте славу бога нашег-о-о... яко он творец мира и прибежище челове-е-ков, в нем же обрящем упокоение... -- поет и играет слепой.
   Ночь идет.
   Кое-где уже вспыхнули огоньки костров, и вокруг них видны фигуры людей, красноватые в блеске огня. Приятной свежестью веет с лугов, где Псел, темный, красивый и быстрый, стремительно спешит к Днепру и с ним -- в море. Вспыхивают звезды...
   Ночь идет.
  

Комментарии
Ярмарка в Голтве

   Впервые напечатано в газете "Нижегородский листок", 1897, номер 196, 20 июля, и номер 210, 3 августа, с подзаголовком "Очерк".
   Рассказ отражает впечатления М. Горького из жизни его на Украине в 1897 г.
   Без подзаголовка рассказ включался во все собрания сочинений.
   Печатается по тексту, подготовленному М. Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru