Горский Петр Никитич
Бездольный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Быль.)

   

БЕЗДОЛЬНЫЙ.

(Быль.)

   Недавно въ одной и здѣшнихъ больницъ умеръ бѣдный учитель изъ бывшихъ студентовъ -- "Ну такъ что жъ до этого?" съ перваго же раза спроситъ читатель; еще, пожалуй, отброситъ книгу съ досады, что авторъ началъ разсказъ такими пустяками. "Ужь если съ самаго начала не умѣлъ заинтересовать, такъ чего же ждать дальше?" скажетъ онъ. "Ну написалъ бы, что скончался дѣйствительный статскій или тайный совѣтникъ, такъ сейчасъ было бы видно, что рѣчь пойдетъ объ лицѣ важномъ, такъ сказать, столбѣ отечества, а то,-- прошу покорно!-- началъ о какомъ-то студентѣ, да еще о бѣдномъ!... Развѣ мало ихъ умираетъ въ больницахъ, такъ обо всѣхъ и писать?" -- Все что я чувствовалъ, принимаясь за перо, да вотъ ужь такая скверная привычка -- описывать голь, да шишголь. Не лучше ли было бы изобразить великосвѣтскую барыню, въ роскошной гостиной, ловкаго, стройнаго, восхитительнаго молодого человѣка изъ знатной фамиліи, который сгораетъ къ свѣтской дамѣ самой возвышенной страстью; но, волею рока, ея мужъ, дѣйствительный статскій совѣтникъ,-- его благодѣтель. И въ немъ происходитъ великодушная борьба.... И хочется открыть свою душу дѣйствительной статской совѣтницѣ, и колется, какъ булавка, та мысль, что что будетъ черная неблагодарность къ начальнику, оказавшему протекцію. Но все устраиваетъ къ лучшему сама судьба. При этомъ изобразить ночь, бурю съ грозою, нечаянную встрѣчу молодыхъ людей въ лѣсу, чрезъ который проѣзжала барыня въ коляскѣ; коляска опрокинулась, сломалась; свѣтской дамѣ грозила неминуемая погибель,-- и вдругъ является, словно изъ подъ земли, стройный, восхитительный молодой человѣкъ и спасаетъ супругу дѣйствительнаго статскаго совѣтника! Какое обширное поле для размышленій!...
   Но нѣтъ-таки! я не внялъ голосу благоразумія и взялъ героемъ бѣдняка -- Сергѣя Бездольнаго.
   Неугодно ли теперь выслушать, какъ умираютъ бѣдняки въ больницахъ? Процедура извѣстная: подыметъ такого несчастнаго благодѣтельная, вовсе не въ ироническомъ смыслѣ, полиція, осѣдлаетъ перваго, считающаго воронъ, извозчика и везетъ сперва въ часть, а потомъ въ ближайшую лечебницу, будь это госпиталь, больница городская, или чернорабочая, смотря по сословію. Тутъ главная задача въ томъ, чтобъ поднятый отошелъ въ вѣчность по всѣмъ правиламъ свода законовъ, который предписываетъ всякаго захворавшаго на улицѣ бѣдняка, не могущаго объяснить, гдѣ живетъ, немедленно везти въ больницу. Къ сожалѣнію, это рѣдко исполняется въ точности: упавшій среди улицы пролежитъ добрыхъ два-три часа, пожалуй полсутки, пока пожалуетъ сюда одинъ изъ господъ городовыхъ, которые преимущественно обрѣтаются около трактировъ, гостиницъ, съѣстныхъ и питейныхъ заведеній, вѣроятно, для порядка.... Лежитъ бѣднякъ и тяжко дышетъ, а пѣшеходы только сторонятся, какъ отъ зачумленнаго, да спѣшатъ прочь: не ихъ дескать дѣло. Мимо несутся коляски, пролетки, съ развалившимися въ нихъ господами: всѣ лорнируютъ бѣдняка, или смотрятъ выпуча глаза, а никто не хочетъ подать помощи. Только и слышится: "Экъ его насвистался! обрадовался дешовой водкѣ!.." Или: "Господи Боже мой! до чего можетъ напиться человѣкъ!" Мимоходомъ замѣчу, что у насъ всякаго, кто свалится среди улицы, принято считать пьяницей, а кто шатается отъ ревматизма въ ногахъ, отъ голода, отъ изнуренія силъ -- человѣкомъ хмѣльнымъ, выпившимъ не въ-мѣру. Благодаря укорененнымъ въ насъ "аристократическимъ" понятіямъ, стремленію къ галантерейности, презентабельности, начиная отъ барскаго кучера и кончая департаментскимъ директоромъ, мы всѣ привыкли судить да рядить о другихъ, какъ будто сами никогда не были больны, пьяны, а весь вѣкъ отличались трезвостью, наслаждались всегда цвѣтущимъ здоровьемъ, щеголяли въ отличномъ платьѣ, въ лаковыхъ сапожкахъ и не впадали ни въ бѣдность, ни въ пороки. Соберется ли два-три знакомыхъ лакея, или департаментскихъ чиновника, три-четыре барыни, или модистки съ невскаго -- всѣ судятъ, рядятъ про другихъ, тычутъ пальцемъ на другого. Промахнулся пріятель, пріятельница, родственникъ -- сейчасъ бѣгутъ по знакомымъ, по роднымъ и съ какимъ-то лихорадочнымъ наслажденіемъ сообщаютъ: "А вотъ такой-то натрескался такъ, что сталъ папироску закуривать, направляя на луну, вмѣсто свѣчки...." -- "Да это еще что!" подхватываетъ другой: "онъ разъ съ вѣникомъ пришелъ на балъ, принялъ залъ за баню!..." Несчастіе ближняго составляетъ какой-то праздникъ, въ родѣ имянинъ, для цѣлаго кружка, какого бы сословія онъ ни былъ. Вся и разница, что одни злословятъ грубѣе, другіе утонченнѣе. Боже, Боже мой! и это-то двухвѣковое просвѣщеніе!...
   Какая-то темная сила отдѣляетъ не только сословіе отъ сословія каменной стѣной, во даже людей одного сословія. Всѣ клевещутъ другъ на друга, каждый подкалывается подъ другого; каждый словно отродясь не слыхалъ изреченія: "не желай того другому, чего себѣ не желаешь".
   -- Имѣете вы видъ?-- спрашиваетъ прежде всего городовой упавшаго больного. Если бѣднякъ "не въ своемъ видѣ", везутъ подъ "отчій кровъ", даютъ ему сначала выспаться, а потомъ метлу вѣрікя или швабру со щеткой, чтобъ мести дворъ, или убирать чертоги частнаго пристава....
   Но Сергѣй Бездольный лежалъ среди тротуара, блѣдный какъ мраморъ, съ закрытыми ввалившимися глазами, съ текущей горломъ кровью по манишкѣ, по сюртуку, по всему.
   -- Вставай! вставай!-- кричалъ городовой, взявши за воротъ Бездольнаго. Но онъ не подавалъ никакого знака жизни, только голова моталась въ рукѣ.
   -- Эка оказія!-- сказалъ блюститель порядка, озираясь кругомъ: нельзя ли перетащить "тѣло" на другой участокъ, -- удружить сосѣду?... Но, какъ на грѣхъ, дѣло случилось среди бѣлаго дня, и сколько онъ не выжидалъ за будкой, расчитывая, авось бѣднякъ пролежитъ до ночи -- не тутъ-то было! Около упавшаго начали останавливаться зѣваки; до ночи, когда можно пустить горемыку и въ Мойку и въ Фонтанку, смотря по мѣстности, было далеко.
   Не забудьте пожалуйста, гг. читатели, что это случилось очень давно, когда теперешніе городовые бѣгали по улицамъ безъ рубашекъ, а господа частные приставы и полицеймейстеры просвѣщались въ дѣланіи именованныхъ количествъ.... Право, надоѣло дѣлать эти оговорки, пора всѣмъ понять, что я пишу, да и всѣ пишутъ, про былое время, что мало изъ нынѣшнихъ писателей не имѣетъ вовсе желаніи затрогивать нынѣшнихъ, городовыхъ нынѣшнихъ приставовъ; напротивъ, каждый старается воспѣть или прежняго будочника, или прежняго частнаго пристава.
   -- Эхъ-ма!-- сказалъ городовой: тридцать лѣтъ благополучно спихивалъ тѣла въ Мойку, да въ Хванталку, а теперь не отверчусь!
   Въ это время Бездольный пришелъ въ себя, приподнялся и съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ кругомъ; городовой обрадовался, что это не мертвое тѣло и сталъ поскорѣе звать извозчика.
   Но хоть бы одинъ "ванька" былъ на версту кругомъ! извозчики, видя больного и полицейскаго, прятались въ дальнія улицы. Они по опыту знали, какъ городовые (тогдашніе) прокатываются на даровыхъ извозчикахъ: велитъ везти себя въ частъ да потомъ заѣдетъ къ любовницѣ на Пески, отъ любовницы къ старому сослуживцу въ Коломну, оттуда въ знакомую портерную, а оттуда ужь на мѣсто. Однако, одинъ таки извозчикъ не остерегся.
   Городовой усадилъ Бездольнаго на дрожки, обнялъ его и сказалъ извозчику: "Пошолъ въ такую-то больницу".
   -- Ну что, кого еще тамъ привезли?-- спросилъ фельдшеръ пріемнаго покоя у служителя, поглядывая въ окно.
   -- Какого-то изъ полиціи. Въ это время двери распахнулись и городовой съ извозчикомъ ввели подъ руки Бездольнаго, который не могъ даже сойти съ дрожекъ. Голова его свисла на бокъ, губы помертвѣли, глаза ввалились. Онъ очевидно былъ не жилецъ на этомъ свѣтѣ.
   -- Положите его на лавку!-- сказалъ нехотя фельдшеръ, взялъ у городоваго паспортъ больного, прочелъ и швырнулъ его назадъ.
   -- Онъ пріему въ больницу не подлежитъ: онъ раненый.
   И въ самомъ дѣлѣ у Бездольнаго былъ довольно глубокій шрамъ на правой щекѣ, полученный имъ еще и студенческой дуэли. Разумѣется, этотъ шрамъ былъ прописанъ въ особыхъ примѣтахъ.
   Почему у Бездольнаго былъ паспортъ, а не аттестатъ, это объяснимъ послѣ.
   -- Куда же онъ подлежитъ?-- спросилъ городовой.-- Не мое дѣло разбирать, кто онъ; начальство наше велитъ всѣхъ, кто свалится на улицѣ везти въ ближайшую больницу: вотъ и все.
   -- У васъ, почтеннѣйшій, мы свое начальство, а у насъ свое. Мы не принимаемъ на основаніи положеній, гдѣ сказано, что раненыхъ въ случаѣ "заболѣваній" отвозить въ госпиталь!
   Городовой думалъ, думалъ, да и поволокъ больного опять на извозчика. Послѣдній скорчилъ самую страдальческую рожу.
   -- Да перемѣните, сударь, меня! Пожалѣйте хоть лошадки-то.
   -- Я те перемѣню!-- отвѣтилъ извозчику городовой, усаживаясь съ больнымъ на дрожки.-- Пошелъ!
   Лошаденка словно чувствовала, что прогуляется ни за-что, не про что -- здорово живешь!-- поэтому лѣниво тронулась въ путь, еле-еле перебирая ногами. Всѣмъ троимъ было не весело: у извозчика выступили на глазахъ слезы, потому что онъ во весь день и четвертака не выѣздилъ; Бездольный еле дышалъ, а городовой сокрушался о томъ, что въ его именно участкѣ совершилось такы оказія, что удружить сосѣду никакъ не удалось.
   -- Ну что, спихнулъ съ рукъ?-- спросилъ фельдшера проснувшійся дежурный врачъ, который только-что задалъ важную высыпку, и раскрывая ротъ шире почтамптской арки, вызевывалъ на разные тоны.
   -- Спихнулъ, ваше высокоблагородіе! городовой-то остолопъ попался, и я увѣрилъ его, что больной подлежитъ госпитальному леченію.
   Вообще больничные врачи не терпятъ трудныхъ, какъ клопы постнаго масла, и всѣми силами стараются спровадить въ въ другое мѣсто, на законномъ основаніи, а въ законныхъ основаніяхъ у насъ такое изобиліе, что умѣй только крутить ихъ да повертывать въ родѣ калейдоскопа. Поверни трубку направо, выглянутъ бѣленькія стеклышки, голубенькіе, поверни налѣво, черненькія, сѣренькія.
   -- Ну какъ же ты сбурилъ этого больного?-- опросилъ дружелюбно докторъ. Фельдшеръ разсказалъ. Оба захохотали.
   Въ пріемный покой нарочно сажаютъ фельдшеровъ самыхъ продувныхъ. Какому доктору охота навязывать себѣ на руки такихъ больныхъ, которыхъ хоть прямо клади въ покойницкую. То ли дѣло, какъ вся больница наполнена выздоравливающими. Одинъ вередъ расчесалъ до крови, другой носъ разквасилъ, у третьяго "свинка" вздулась на щекѣ. Тутъ не нужно врачамъ ломать много голову, да углубиться въ темный лѣсъ патологіи, или терапіи. Приложилъ пластырь, прорѣзалъ вередъ, поставилъ мушку на затылокъ, закатилъ всей палатѣ пульвисъ ляксисъ вотъ и лѣченіе кончено!... Но главное, что умершихъ мало, напротивъ даже, всѣ жирѣютъ отъ овсяная, здоровѣютъ, какъ кузнецы.... Ужь какого, кажется, брандахлысту ни наливаютъ въ миски -- ѣдятъ, да похваливаютъ... А что можетъ быть сладостнѣй для больничнаго эконома, какъ всѣ койки заняты, цифра продовольствуемыхъ самая почтенная! Катай въ отчетахъ супы да компоты, которыхъ больные и въ глаза не видали, да не забывай, кого слѣдуетъ, помни четвертое правило ариѳметики!... А ужь доктора малиной не корми, еслибъ только всѣ выздоравливали и никто не умиралъ... Тутъ отъ прыща на носу вылечатъ, да напишутъ, что отъ рака, насморкъ превратятъ въ чахотку: слеза начнетъ бить изъ глаза -- скажутъ, что была водяная... А начальство-то, начальство-то только читаетъ да удивляется, какъ это у доктора Шильдкрёте. у хирурга Цигенбока самыя трудныя болезни вылечиваютъ, легко, скоро, какъ насморкъ? А не понимаютъ того, что у него въ пріемной сидитъ пройдоха фельдшеръ!... (Вотъ опять надо сдѣіать оговорку, что все это было, что этого теперь вовсе нѣтъ).
   Меня, какъ охотника лечиться въ больницахъ отъ "дурныхъ обстоятельствъ", восхищаютъ всего болѣе противоположныя стремленія больничныхъ властей. Хозяйственнымъ властямъ, то есть завѣдывающинъ хозяйственною частію, чѣмъ больше больныхъ, тѣмъ лучше; управляющимъ же искусственною частію -- врачамъ, чѣмъ меньше больныхъ, тѣмъ лучше.... Но слава -- дымъ, главнаго врача и ординаторовъ не утѣшутъ никакія земныя почести: чины и награды, если онъ, а отчасти и они, не будутъ жать съ смотрителемъ, экономомъ, аптекаремъ -- яко братія вкупѣ.... Развѣ, вы думаете, пріятно эконому варить пищу вмѣсто двухъ котловъ. въ одномъ? Развѣ, вы думаете, пріятно аптекарю, вмѣсто четырехсотъ микстуръ, мастачить только двѣсти. Легко, вы полагаете, "завѣдывающему вещевою частію": бѣльемъ, посудой, дровами, ремонтомъ, починкой, поправкой, всякой мелочью,-- если бѣлье моется половинная пропорція, кружки не колются, штукатурка не осыпается съ потолка, половина печей не топится? Да вы возьмите хоть архитектора, гробовщика, плотника, каменьщика въ поясненіе этой истины. Да ихъ первое задушевное желаніе, чтобы трескались стѣны, проваливались потолки, умирали какъ мухи люди, горѣли, разваливались дома и пр. и пр.
   Бездольнаго привезли въ военный госпиталь. Тутъ уже былъ другой порядокъ, другая картина. Фельдшера не "тыкали" привезеннымъ больнымъ, не играли въ шашки на крематумъ ампре, напротивъ чинно сидѣли у столовъ, какъ стаи лебедей, и писали разныя леппортички: леппортичка главному доктору, леппортичка дежурному ординатору, дежурному не госпиталю -- все леппортички, да леппортички.... Тутъ ординаторы не задавали высыпки, не кумовались съ фельдшерами, напротивъ, обращались съ ними повелительно-строго, уснащая по временамъ рѣчь крѣпкимъ словцомъю Доктора были все толстые, коренастые, съ фіолетовыми носами и огромными усищами. Это были не какіе нибудь коллежскіе, губернскіе секретари, а заслуженные штабъ-офицеры, отпилившіе не одну сотню рукъ и ногъ на полѣ брани, или на полѣ чести. Самые служителя были изъ военныхъ, изъ такъ-называемой подвижной роты, то есть страшно неповоротливые солдаты, одѣтые въ такіе тѣсные казакины, что талія приходилась на затылкѣ, а пуговицы лѣзли на носъ. Эти замухрышки инвалидной команды удивительно какъ толстѣютъ отъ казенныхъ щей и трехъ фунтовъ хлѣба. При ихъ яйцевидной формѣ, мундиръ никакъ не можетъ гладко сидѣть и весь сбирается подъ мышки.
   Вышелъ смотритель въ густыхъ эполетахъ, съ кисточками чуть не до обшлаговъ и взялъ отъ городоваго паспортъ Бездольнаго.
   -- Да онъ даже и не военный: зачѣмъ же его привезли въ госпиталь?
   -- Онъ "раненый", ваше высокоблагородіе; его не приняли въ --ской больницѣ, приказали вести въ госпиталь.
   -- Экіе мошенники! Я бы ихъ всѣхъ пере... начиная.... Вѣдь тебя, братецъ, надули! Ты, вѣрно, новичокъ въ этой службѣ-то?
   -- Точно такъ, ваше высокоблагородіе!-- гаркнулъ оторопѣвшій городовой.
   -- А давно ли городовымъ?
   -- Двадцать три года, ваше высокоблагородіе.
   -- Ну, новичокъ!... Вези, братецъ, назадъ. Мы рады бы принять, да не можемъ.
   -- Въ какую больницу прикажете?
   -- Да къ этимъ же мошенникамъ.... Каково! человѣкъ еле дышитъ, а они его принятъ не хотятъ, спихивають съ рукъ! Охъ я бы ихъ всѣхъ... начиная.... Съ кого хотѣлъ начать почтенный смотритель, намъ его неизвѣстно.
   -- Батюшка! отецъ родной! лошаденка издыхаетъ... взмолился извозчикъ, когда городовой взвалилъ опять Бездольнаго на дрожки. Какая, въ самомъ дѣлѣ, горькая насмѣшка судьбы!.. Бѣднягу возятъ третій часъ по городу и никакъ не могутъ найти мѣста, гдѣ ему умереть!...
   -- Опять привезли?-- спросилъ сердито фельдшеръ, увидя вторично ту же процессію: то есть Бездольнаго, котораго несли подъ руки городовой и извозчикъ.
   -- Я съ вами разговаривать много не буду,-- сказалъ остервенившійся городовой, и положивши больнаго на полъ, въ углу, бросилъ на столъ бумаги, вышелъ, сѣлъ на несчастнаго извозчика и былъ таковъ. Видя, что клячонка насилу ноги волочитъ, поймалъ извозчика посвѣжѣе и поѣхалъ въ часть.
   Прежняя клячонка, смѣкнувши, что ея истязаніе кончилось, что ее хозяинъ повеселѣлъ, вдругъ словно ожила и пустилась въ самую скверную скачъ на знакомый постоялый дворъ, къ знакомому корыту. Пройдоха фельдшеръ, видя, что его стратегія не удалось, началъ прописывать паспортъ.
   -- Да его нечего его осматривать!-- сказалъ докторъ, вылѣзшій еще прежде больного:-- волоките его въ чахоточную!-- Два служителя взяли больного подъ руки и сволокли въ "раздѣвальную".
   -- Больной на мужскую половину! закричалъ баньщику служитель.
   -- Его нечего и въ ванну-то сажать; онъ въ завтрему же "готовъ" будетъ, -- замѣтилъ опытный баньщикъ, сѣдой старикъ, проводившій не одну тысячу на тотъ свѣтъ.
   -- Экихъ все молодцовъ къ намъ приводятъ!-- продолжалъ онъ разговаривать съ служителями:-- котораго сегодня свезли?... Восьмнадцатаго, кажется?...
   -- Восьмадцатаго, Ермилъ Сафронычъ; ледъ идетъ, значится, оно уже извѣстно ефто время...
   -- Это, значитъ, будетъ "девятнадцатый" сегодня. Да у насъ скоро и гробовъ не достанетъ...
   И это все говорилось громко, нисколько не соображая, что больной въ своей памяти и все слышитъ.
   Служитель чуть не оторвалъ рукъ и ногъ у новоприбывшато, когда сталъ стаскивать съ него ветхую одежонку: его злость разбирала, что, обшаривши всѣ карманы у бѣдняка, онъ не нашелъ нечего, кромѣ хлѣбныхъ крошекъ...
   "Новенькаго" взяли два служителя и стащили въ чахоточную палату, гдѣ уже лежало 23 больныхъ.
   Его свалили, какъ мѣшокъ, на кровать подъ No 87-мъ.
   Въ халатѣ была могильная тишина: всѣ лежали подъ одѣялами, тяжело дыша, или тихонько покашливая. Два служителя, то и дѣло, сновали со щетками и прометали въ "проулкахъ", между кроватями.
   -- Ты что, слѣпой чортъ! развѣ не видишь песочницы? Что за вами ходить весь день да подчищать, міроѣды этакія!...
   Такія замѣчанія слышались больными отъ служителей, которые дѣйствительно не успѣвали за всѣми подметать и подчищать. Надзирательница безпрестанно входила, сама поправляла одѣяла, подушки и мылила голову служителю, если замѣчала морщинку на застланной кровати, соль на столѣ не на мѣстѣ, халатъ дурно свернутый и т. п. Вообще въ больницахъ, гдѣ главные доктора нѣмцы,-- страсть подметать, поправлять доходитъ рѣшительно до болѣзни. Еслибъ, кажется, половина больныхъ перемерла, тогда главный докторъ такъ бы не разсердился, какъ тогда, когда замѣтитъ, что наплевано на полу или сдвинута съ мѣста солонка.
   Да и нельзя иначе: каждый начальникъ, посѣщающій больницы, прежде всего оглядитъ потолокъ, нѣтъ ли тамъ паутины, потомъ смотритъ -- вычищены ли ручки у дверей; осмотрѣвши это, глядитъ -- выровнены ли кровати, чисты ли на больныхъ колпаки, во всѣхъ ли солонкахъ насыпана соль? Затѣмъ уже обращается вниманіе: хороша ли не пища для больныхъ, а "проба", которая ставится въ буфетѣ на столѣ. Съ самаго ранняго утра, часовъ съ четырехъ, начинается процедура уборки. Это время самое дорогое для больныхъ, которые не могутъ долго заснуть съ вечера и начинаютъ только въ это время забыться сномъ. Едва благодѣтельный сонъ оковалъ изнемогшіе члены, поднимается стукъ, топанье сапогами, громкій говоръ цѣлой дюжины служителей. Полъ поливается водой, поднимается сырость, больной начинаеть кашлять, посыпается и не можетъ уже заснуть, потому что подъ самымъ его носомъ ерзаетъ мокрая швабра. Онъ не можетъ плшевелиться, протянуться, потому что на ноги навалятъ полтора пуда скамеекъ. Бѣдняга ворочается, ворочается: спать хочется, онъ знаетъ, что отъ сна все его здоровье зависитъ, а не можетъ заснутъ -- мѣшаютъ. Вотъ побѣлѣло на дворѣ, полы вытерты до суха, кажетоя, этого было бы довольно, но нѣтъ! являются "танцоры", то есть полотеры. Палата наполняется нестерпимымъ запахомъ гнилого нота отъ рубашекъ этихъ вѣчныхх труженниковъ, смѣшивается съ запахомъ масти; начинается пляска; ко всему этому, служитель, вооружившись трехсаженной щинюй, достаетъ паутину, пыль съ потолковъ и карнизовъ Та и другая сыплется прямо въ ротъ несчастнаго чахоточнаго, раздражаютъ сухомъ кашлемъ и безъ того сгнившія легкія. Больной, почти не сомкнувшій глазъ во всю ночь, натурально. чувствуетъ себя, словно какъ изломаннымъ. Голова тяжела, клонитъ къ дремотѣ, на умъ не идетъ ни пища, ни питье; весь свѣтъ кажется постылымъ, подъ ложечкой болитъ; всякая малость раздражаетъ.
   -- Ну что, какъ фы сепя шуфстфовали фчера?-- спрашиваетъ ординаторъ-нѣмецъ, который больше заботится, чтобъ все записать въ скорбный листъ, да не измять воротничковъ, прописать подешевле лекарство, чѣмъ вылечить.-- Карашо фы спали?
   -- Вовсе не спалъ, г. докторъ, -- отвѣчаетъ чуть слышно больной.
   -- Странно,-- замѣчаетъ ординаторъ:-- пульвисъ даверіа тафалъ?
   -- Давалъ, ваше высокоблагородіе, -- отвѣчаетъ фельдшеръ.
   Никому и въ голову не придетъ, что это зуженье швабрами ни-свѣтъ-ни-заря хоть мертваго разбудитъ. Да если эта мысль и сидитъ во многихъ головахъ, такъ ее съ гвоздемъ оттуда не выбьешь: кому охота прослыть либераломъ? Вообще больничные доктора только для близиру, для проформы прописываютъ лекарства чахоточнымъ; и тѣ, и другіе убѣждены, что отъ такихъ болезней въ больницахъ не вылечивають. Интересно слышать, когда врачъ подаетъ наивные совѣты больному простолюдину, не имѣющему и трехъ грошей въ карманѣ: "Поѣзжайте въ теплые края; вамъ здѣшній климатъ вреденъ...." Не прикажете ли какому побудь плотнику ѣхать въ Италію, или южную Францію?.. Комедія!
   Бездольный, вопреки предсказанію баньщика, прожилъ болѣе сутокъ. На другой день поутру явился ординаторъ нѣмецъ. Онъ только что спрыгнулъ со школьной скамейки, но какъ приходился родней главному доктору, то его и назначили въ чахоточную палату "дѣлать надъ больными опыты"... Онъ цѣлыхъ полчаса выслушивалъ въ груди больного No 84-й. Ужь какъ онъ его ни вертѣлъ, и къ груди-то, и къ спинѣ-то прикладывалъ ухо, а все кончилось дѣло тѣмъ, что больной къ вечеру протянулъ ноги.
   -- Обставить его ширмами!-- сказалъ онъ наконецъ.
   Ужь если около кого поставятъ ширму, больные знаютъ, что это значитъ.
   На доскѣ фельдшеръ выгравировалъ извѣстную эпитафію: "Иванъ Бездольный, кончившій курсъ студентъ, число, годъ и, наконецъ, фебрисъ катаррусъ съ слабой порціей." Каждый изъ здѣсь-лежащахъ былъ убѣжденъ, что у него чистѣйшій Pehisis; но служители эскулапа, чтобъ не офрапировать больного, придумывали разные фебрисы.
   Они уже приметались къ своему дѣлу и, если не могли сдѣлать, чтобъ человѣкъ выздоровѣлъ, то всегда заранѣе знали, когда онъ умретъ. За нѣсколько часовъ до смерти Бездольный почувствовалъ себя какъ-то лучше, боли внутри прекратились; онъ пришелъ въ полное сознаніе.
   -- А вѣдь мнѣ лучше!-- весело сказалъ онъ фельдшеру, который поднесъ ему лекарство въ ложкѣ.
   -- Лучше, лучше. Вотъ вы скоро поправитесь, выпишетесь, поѣзжайте въ деревню.. Славно въ деревнѣ!...
   -- Я буду непремѣнно ходить на охоту, собирать грибы въ лѣсу.
   И глаза Бездольнаго разгорѣлись какимъ-то неестественнымъ восторгомъ.
   -- Намъ пришлите корзиночку, да тетерокъ парочку, вотъ мы ихъ и зажаримъ!
   Очевидно, что фельдшеръ смѣялся; онъ зналъ, что больнаго къ вечеру не будетъ...
   Между тѣмъ воображеніе больного начало напослѣдокъ рисовать самыя очаровательныя картины деревенской жизни. "Мнѣ во всю жизнь ни одного раза не пришлось порядочно провесть лѣто.... Ахъ какъ бы хорошо поскорѣе поправиться! Я бы сталъ просить доктора, чтобъ онъ выхлопоталъ мнѣ позволеніе отправиться на казенный счетъ на югъ.... Нѣтъ, что-то сомнительно, чтобы я пережилъ эту весну.... А какъ бы хотѣлось....
   Тутъ на глазахъ у него проступили слезы, онъ началъ чувствовать дремоту... Передъ глазами его проносились неясные образы, откуда-то изъ-за плеча заглядывали къ нему лица, слышался чей-то неясный шопотъ.... По временамъ долеталъ до его слуха чуть слышный говоръ. Говоръ становился все тише, тише, сталъ походить на дыханіе.... Онъ слышалъ, что вокругъ него всѣ какъ-то тяжело дышатъ, сопятъ, свистятъ, словно комната наполнилась змѣями.... Въ глазахъ вдругъ потемнѣло: ширмы, окно, печка, лекарство начали кружиться около него... Ему стало страшно, онъ вскрикнулъ, хотѣлъ соскочить съ кровати, но словно пятипудовыя гири прикрѣпляли его къ постелѣ.... "Ахъ, страшно, я, кажется, умираю!.. Батюшки, спасите! Скажите, неужели я умру?... Доктора, голубчики, отцы родные, помогите!...."
   -- Ну, ну! лежи!-- сказалъ грубо служитель, и словно желѣзными руками стиснулъ руки умирающаго; свелъ ихъ, чтобъ скрестить на груди по-покойницки.
   Между тѣмъ Бездольный весь дрожалъ, корчился, какъ на дыбѣ, отъ нестерпимыхъ мукъ. Онъ уже терялъ память, передъ нимъ, въ темнотѣ закрытыхъ глазъ, колыхалось цѣлое море огня, словно всю вселенную охватило пламя и земная кора, отъ нестерпимаго жара, лопнула какъ бомба. Это было отъ сильнаго прилива крови къ мозгу.... Страшная эта минута, этотъ актъ перехода отъ жизни къ смерти! Человѣкъ нѣсколько смахиваетъ въ эту минуту на горящее зданіе, когда неумолимая смерть все ломаетъ, разрушаетъ, какъ вихрь огня, оставляя за собою только чорные столбы дыма. Чѣмъ муки сильнѣе, тѣмъ нестерпимѣе секунда этихъ страшныхъ томленій вытягивается въ нескончаемую ниточку, кажется вѣчностью, наконецъ настаетъ самая вѣчность -- глухая, черная тьма... человѣкъ уничтожился, пропалъ изъ міра до малѣйшаго атома.... Страшно подумать живому человѣку, что онъ превратится въ ничто!... Дерево, хоть не можетъ стронуться съ мѣста, но оно все же живетъ: ощущаетъ теплоту солнца, дышетъ, то однимъ газомъ, то другимъ, согрѣвается и зябнетъ, слышитъ, какъ ростетъ. Камень и тотъ чувствуетъ, что-то снаружи къ нему пристаетъ, налѣпливаетъ, что онъ годъ-отъ-году крѣпнетъ, твердѣетъ; но каково быть ничтомъ-мъ.
   -- Умеръ,-- сказалъ фельдшеръ, и, вынувъ изъ доски скорбный листъ, написалъ "отпускную". Поправили руки, ноги покойному, какъ слѣдуетъ, служитель покрылъ его одѣяломъ съ головою, взялъ доску, поплевалъ на нее и стеръ полою сюртука имя, фамилію и все. По больничному положенію, мертвый долженъ оставаться два часа на кровати, пока служителя не придутъ за нимъ съ корзиной.
   Не успѣлъ отойти Бездольный, какъ лежащій напротивъ больной странно застоналъ.
   -- За священникомъ! за священникомъ пошлите, отцы родные!-- прохрипѣлъ несчастный, у котораго захватывало уже дыханіе.
   Больные переполошились съ испугу, заворочались подъ одѣялами, иные страшно заволновались.
   -- Отцы родные, батюшки, голубчики! пошлите за священникомъ! продолжалъ кричать и метаться больной.
   -- Лежи, а не то свяжу!... Ишь ты теперь священника захотѣлъ!.Не стоять же ему цѣлый день надъ вами!...
   Конечно, больной самъ виноватъ. Ему, по больничному уставу, слѣдовало бы умереть во время уборки, такъ оно бы кстати и его за одно вынести, вмѣстѣ съ лаханями, всякимъ соромъ, а онъ далъ промахъ -- умеръ послѣ обхода. Ему бы слѣдовало еще наканунѣ, за часъ до обхода больныхъ докторами, призвать священника, а его, вмѣсто этого, угораздило звать попа въ такое время, когда никого, кромѣ дежурныхъ, собаками не сыщешь.... Батюшки въ это время дѣйствительно не было: онъ уѣхалъ съ матушкой на гостиной дворъ, покупать ей матерію на платье, сѣренькую съ лиловыми разволами...
   Обыкновенно, каждое утро, вахтеръ обходитъ всѣ палаты и спрашиваетъ: не нужно-ли кому батюшки? Если кто въ немъ нуждается, долженъ тотчасъ объявить....
   Зоркія больничныя власти прозѣвали, какъ 84 номеръ махнулъ въ елисейскіе поля, за то къ 93 нумеру приложили всѣ старанія, чтобъ отпустить больного на тотъ свѣтъ "по формѣ".... Во-первыхъ, явился дежурный докторъ, пощупалъ пульсъ, послушалъ въ груди и даже спросилъ: "Что тебѣ, не хорошо?... Болить что нибудь?..."
   Ужь вѣрно что нибудь болитъ у человѣка, когда онъ кричатъ благимъ матомъ: за чѣмъ же и спрашивать? Но это дѣлается тоже не даромъ: по больничному уставу больной никакъ не можетъ умереть безъ дежурнаго доктора и безъ дежурнаго фельдшера. При этомъ еще умирающему даютъ что-то нюхать изъ стклянки, что именно, объ этомъ знаютъ умершіе.... Когда все это сдѣлано и больной умеръ "благополучно", какъ слѣдуетъ, всѣ возвращаются на свои мѣста, съ чистою спокойною совѣстью, что сдѣлала все, что только во власти человѣка.
   Сильно заботятся врачи о томъ, чтобъ можно было донести начальству, что больному, до послѣдней минуты были подаваемы всевозможныя врачебныя пособія, принимаемы были всѣ мѣры къ выздоровленію.
   Прошло два часа, принесли зеленую, только что сплетенную изъ свѣжаго тростника корзину; надзирательница раздѣла Бездольнаго до-нага, обернула въ дырявую простыню, служители взяли его за голову и за ноги, опустили въ этотъ ящикъ, закрыли крышкой и понесли....
   Выздоравливающіе больные, ползавшіе по корридору, какъ весеннія мухи по стеклу, только крестилась да повторяли: "царство ему небесное!"
   Бездольный, у котораго не оказалось денегъ, чтобъ быть похоронену на свой счетъ, пролежалъ цѣлую недѣлю въ трупярнѣ, къ ожиданіи, какъ рѣшитъ совѣтъ медиковъ: пилить его, или не пилить? Онъ, бѣдняжка, всю жизнь ожидалъ какихъ нибудь рѣшеній, такъ оно и кстати...
   Получивъ дозволеніе быть погребеннымъ, залегъ, на вѣки вѣчные на ближайшемъ къ больницѣ кладбищѣ.
   И канулъ человѣкъ, какъ капля въ океанъ, какъ дождевой пузырь, не оставивши по себѣ ни малѣйшаго слѣда, словно онъ никогда не родился и не жилъ. Такъ, съ лица громаднаго города ежедневно изчезаютъ десятки, сотни безъизвѣстныхъ тружениковъ. Въ любой канцеляріи, департаментѣ, что годъ, то мѣняются писцы. Тѣ же нерѣшеныя дѣла лежатъ по десятку лѣтъ на окнахъ, тѣ же столы съ прорванными клеенками,-- не лица, сидящія за ними, что годъ, то новыя.
   Только никогда не мѣняются тучные предсѣдатели, директоры, прокуроры, развѣ у кого сквозь черный волосъ начинаетъ бить сѣдина, отвисаетъ брюхо, да вмѣсто пряжки за 15 лѣтъ появляется за 30....
   И въ самомъ дѣлѣ, была горька, ужь какъ горька доля бѣднаго учителя изъ студентовъ! Если бы я сталъ выдумывать "сочинять" страданія -- все это вышло бы блѣдно, слабо противъ дѣйствительности. Конечно, тяжело умереть подъ пытками, подъ истязаніями, когда выматываютъ изъ живота жилы, разрываютъ члены, молотятъ постепенно кости, какъ у зазѣвавшагося работника, втянутаго машиной; но все это происходитъ часъ, два, много -- полдня. Собственно мученій тутъ полчаса, часъ, потому что дальше этого срока человѣкъ впадаетъ въ безпамятство. Тутъ онъ хоть нравственно услаждается, какъ мученикъ за вѣру, за любимую всѣми втайнѣ идею; на него устремлена сотня тысячъ глазъ, объ немъ трубятъ милліоны голосовъ, блескъ славы его быстро охватываетъ полвселенной, какъ блескъ восходящаго солнца.
   Но каково промучиться на свѣтѣ тридцать-сорокъ лѣтъ, быть истязуемымъ постепенно голодомъ, холодомъ, незаслуженными обидами, нравственнымъ униженіемъ, которое вытягиваетъ жизнь, здоровье ежеминутно, по капелькѣ. Каково терять вѣру въ самого себя, чувствовать, сознавать свое нравственное превосходство и цѣлый вѣкъ быть всеобщимъ посмѣшищемъ, всѣми отторгаемымъ, всѣми презираемымъ?... Такова была судьба Бездольнаго. Она была болѣе, чѣмъ романтична, болѣе, чѣмъ невѣроятна. Вотъ ужъ ее смѣло можно было назвать самой неправдоподобной правдой.
   Правда, мы такъ привыкли давить другихъ, дѣлать ихъ несчастными, сами даже того не подозрѣвая, что самое добросовѣстное описаніе истинныхъ бѣдствій намъ кажется какимъ-то романомъ.
   Никто не хочетъ вѣрить, чтобъ въ благоустроенномъ политическомъ обществѣ, человѣки чуть не живого зарываютъ въ могилу.
   Намъ кажется, что если гдѣ не рѣжутъ, не жгутъ, не томятъ людей безнаказанно, тамъ всѣ и счастливы, отъ перваго да послѣдняго. Повѣрьте есть тысячи родовъ убійствъ безъ ножей, безъ кинжаловъ, есть тысячи родовъ отравъ, безъ мышьяку, безъ стрихнину.
   Если однимъ живется на свѣтѣ такъ легка, гладко, беззаботно, то имъ кажется, что и всѣ остальные точно также ликуютъ и благоденствуютъ, какъ они. Удивительная наивность, непонятное ребяческое простосердечіе въ тѣхъ, которые каждымъ своимъ шагомъ, каждымъ поступкомъ дѣлаютъ сотни людой несчастными, сами того не замѣчая!
   Такая точно исторія была съ Бездольнымъ во всю его жизнь.
   Отъ кого отнимали послѣдній кусокъ хлѣба, затирали его дарованія люди, во-видимому самые благонамѣренные, даже слывущіе въ обществѣ за честнѣйшихъ, прекраснѣйшихъ людей. Что, кажется, дурного въ желаніи вытянуть за уши въ люди своего сынка, родственничка, любимчика, дать ходъ чаду нужнаго человѣка? А между тѣмъ, изъ за этего Бездольный терялъ мѣста, шлялся по нѣскольку мѣсяцевъ безъ квартиры, безъ сапогъ, простуживался, впалъ въ чахотку. Что дурнаго, если сынокъ знатнаго барина пошалитъ въ молодости, обольститъ бѣдную дѣвушку -- кто молодъ не бывалъ? А между тѣмъ, его сестра -- единый другъ его въ цѣломъ мірѣ, сошла въ гробъ, а онъ чуть не сошелъ съ ума. Однимъ словамъ, Бездольный былъ самой безвинной жертвой общественыхъ пороковъ, постыднаго безчувствія, равнодушія къ его блестящммъ достоинствамъ. Сколько онъ не бился своей собственной головой проложить себѣ карьеру, честнымъ трудомъ достигнуть независимости, никто изъ его начальниковъ, наставниковъ этого не замѣчалъ, и преспокойно выдвигалъ на первый планъ своихъ любимчиковъ, своихъ протежоровъ.
   Онъ бился, бился полжизни и наконецъ убѣдился вполнѣ, что одинъ человѣкъ, безъ друзей, безъ покровителей, какъ бы онъ честенъ и уменъ ни былъ, рѣдко добьется прочнаго положенія въ обществѣ, никогда честнымъ путемъ не составитъ себѣ вполнѣ независимаго состоянія. Какихъ геркулесовскихъ силъ, какого ума и воли хватитъ на то, чтобъ пробить эту толстую стѣну изъ маменькиныхъ сыночковъ, племянничковъ, кузеновъ, протежируемыхъ дяденьками и братцами, изъ этихъ прихлебателей, любимчиковъ, живущихъ всю жизнь при милости на кухнѣ. А между тѣмъ студентъ-идеалистъ, вынесшій самыя благородныя идеи отъ цѣломудренныхъ профессоровъ, вѣровалъ полжизни, что честный человѣкъ всегда пробьетъ себѣ дорогу. Результатомъ этой неравной борьбы была безполезная растрата силъ, потеря вѣры въ самого себя, потеря здоровья и полное разочарованіе.
   Вотъ изъ какихъ данныхъ слагалась жизнь бѣднаго учителя.
   Родился онъ лѣтъ тридцать пять назадъ, въ декабрѣ мѣсяцѣ, въ какомъ-то дровяномъ сараѣ. Мать его побиралась въ это время, сидя гдѣ-нибудь на мосту, или на церковной паперти. Старожилы Петербургской стороны, которыхъ въ центрѣ города быть не можетъ, разсказывали, что видали ее изо-дня въ день у церкви апостола Матвѣя, а по окончаніи обѣдни -- на Троицкомъ мосту.
   Всѣ знали бѣдную "Андревну", потому-что въ цѣломъ Петербургѣ не было нищенки несчастнѣе ея; знали, что она была дворянка -- губернская секретарша, жила своимъ домикомъ, любила добрыхъ людей угостить.
   -- Экая несчастная!-- говаривали пировавшіе у ней не разъ баре:-- до чего дошла! Вѣдь была благородная дворянка, а какъ опустилась!...
   -- Вѣрно испиваетъ, сердешная, ну какъ дворянкѣ довести себя до этого?-- Такъ отзывались о старушкѣ прежніе ея знакомцы, которые не мало поѣли у нея хлѣба-соли, а ни одинъ не помогъ ей, кромѣ какъ одной копѣечкой; не одинъ не взялъ ея младенца Сережу на свое попеченіе. Эти господа думали, что поговорить, посѣтовать о бѣдняжкѣ -- и того за глаза достаточно, а если еще при этомъ дать завалявшійся грошикъ, такъ это такое ангельское милосердіе, что за это прямо съ постели унесуть ангели въ царствіе небесное!... Многіе чтутъ себя чуть ли не святыми за то только, что по воскресеньямъ раздаютъ на паперти пять копѣекъ на десятерыхъ, да ставятъ свѣчку "празднику" въ три копѣйки.
   Старые знакомцы Андревны, посѣтовавши, что она сердешная испиваетъ, поговоривъ о пользѣ воздержанія, отправлялись на острова съ мамзюхами, или покутить въ гостиницу и совершенно забывали про бѣдную женщину. Такъ она, безъ призрѣнія, побиралась что-то три года, ночевала въ нетопленыхъ подвалахъ, подъ мостами, съ груднымъ младенцемъ, часто плачущимъ отъ голода, потому что неѣвшая по цѣлымъ суткамъ мать не имѣла молока въ груди
   Ну право же скажутъ, что это я выдумалъ! Писатели, кромѣ "извѣстныхъ заступниковъ", до того тщательно скрывали всѣ прорѣхи на совѣсти "привилегированныхъ сословій", что мы рѣшительно ничего не знаемъ о бытѣ бѣдныхъ дворянъ, какъ-будто у насъ ихъ никогда не было.... Только и позволяли себѣ немножко поскалить зубки надъ убитыми судьбой, и безъ того мелкими, чиновниками, да почесать язычекъ начальства разныхъ поганенькихъ городишекъ, которыхъ, какъ шпилей на биксѣ натыкано на святой Руси.... Результатъ извѣстный: писатели, тщательно скрывавшіе все темненькое, гаденькое въ людяхъ повыше, превратились изъ литераторовъ въ дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ, вмѣсто журналовъ, романовъ прежде издаваемыхъ, открыли распивочныя на выносъ, скупили лучшіе дома и только по временамъ увлекаются поэзіей въ какомъ-нибудь диѳирамбѣ по случаю хорошей погоды.
   Необходимо пояснить читателю, почему мать Бездольнаго просила милостыню? Мужъ ея, отецъ "героя", былъ темненькой незначительный чиновникъ -- существо вполнѣ безотвѣтное, которое начальство "запрягало" во всѣ тяжкія, которому давало самыя трудныя порученія. Его такъ и прозвали -- водовозная лошадь. Нужно было переписать листовъ 30 -- сейчасъ же начальникъ говорилъ: "а вотъ у меня сдѣлаетъ это Бездольный? онъ у меня борзописецъ!. " Нужно было послать кого-нибудь съ бумагами съ Адмиралтейской за Нарвскую заставу, начальникъ опять говоритъ: "а вотъ пошлемъ Бездольнаго, онъ скорѣй почтовой лошади слетаетъ." Бездольному было лестно такое вниманіе начальства и онъ вылѣзалъ просто изъ шкуры, чтобъ оправдать высокое о себѣ мнѣніе. Онъ и дежурилъ за другихъ по нѣскольку ночей сряду за какой-нибудь четвертакъ, и брался переписывать по двѣ копѣйки съ листа. За это жъ его безбожно и надували. Жаловаться онъ не смѣлъ, потому что другіе канцеляристы: Сладкогубовъ, Заходкинъ, Пиндиваріусъ, были подъ протекціей начальницы. Они были красивые молодые люди: одинъ, по замѣчанію начальницы, былъ очень похожъ на греческаго царевича Париса, у Сладкогубова былъ носъ чистѣйшій римскій, а у Пиндиваріуса "бакенбарды, какъ у соболя"....
   -- Развѣ соболь бываетъ съ бакенбардами?-- спрашивала мамашу 10-лѣтняя дочка, острая дѣвочка.
   -- Дурочка, ты не понимаешь, что это не простое выраженіе, а метаморфоза!... Но какъ наступило время представлять чиновниковъ къ наградѣ, начальникъ совершенно забывалъ о Бездольномъ, словно онъ никогда тутъ и не служилъ. Столоначальникъ, по закону акустики (науки о звукѣ) былъ вѣрнѣйшимъ эхомъ начальничьяго обращенія съ подчиненными и тоже переставалъ замѣчать всегдашняго, неизмѣняемаго усердія Ивана Бездольнаго; разъ даже спросилъ: "А гдѣ Бездольный?"
   -- Да вотъ онъ подлѣ васъ сидитъ,-- отвѣтилъ столоначальнику помощникъ.
   Другой разъ набросилъ ему на голову шинель, принявши живаго стоящаго передъ нимъ человѣка за пустое пространство.
   Добрый начальникъ любилъ Бездольнаго, цѣнилъ его усердіе, но представить къ наградѣ, къ прибавкѣ жалованья не могъ, и за недѣлю до представленія начиналъ къ Бездольному полегоньку придираться, а Пиндиваріуса, Заходкина съ Сладкогубовымъ легонько похваливать.
   -- Я замѣчаю, Бездольный, что ты со дня на день начинаешь портиться.... Куда дѣвалось твое усердіе, скажи ты мнѣ пожалуйста?... Посмотри, какъ ты мелко вывелъ титулъ Ихъ Превосходительства!... А сіятельство-то, сіятельство-то на что похоже! просто смотрѣть скверно!...
   У Бездольнаго на глазахъ дрожали слезы: онъ боялся накапать ими на бумагу, запачкать въ-конецъ такъ старательно выведенныя: "ихъ превосходительства", "ихъ сіятельства", а вмѣстѣ съ тѣмъ боялся вынуть платокъ, и плакать при начальникѣ. Послѣдній подходилъ, какъ будто невзначай, къ любимчикамъ.
   -- Спасибо, Пиндиваріусъ, спасибо! Вотъ такъ всегда старайся, и награду получишь. Э-ге-ге! да и Сладкогубовъ-то какъ усердно заниматься сталъ! Ужь я давно это замѣчаю.... А покажико Заходкинъ, какъ ты пишешь? Отлично, отлично!... Да у меня всѣ поправляются, слава Богу, только вотъ Бездольный подкузьмилъ... А еще я его хотѣлъ къ наградѣ представить!... Да какъ представить, когда совсѣмъ испортился; скверно сталъ писать. Не замѣчали ли вы его нетрезвымъ, Мордольонъ Харитонычъ?...
   -- О, сколько разъ!-- отвѣчалъ Мордольонъ Харитонычъ столоначальникъ,-- хотя отлично зналъ, что Бездольному и пить-то не изъ-чего: жена, двое дѣтей, жалованье маленькое, а проситель къ маленькому чиновнику не полѣзетъ..
   -- Вотъ какъ! Я человѣкъ безпристрастный: отца родного не представлю, если не стоитъ.... Ну вотъ какъ же не представить Пиндиваріуса, Сладкогубова съ Заходкинынъ?... Ну, какъ же ихъ не представить?...
   Бездольный, слыша все это, плакалъ, обливавши какую-то черновую самыми горькими слезами, которую онъ нарочно подложилъ, чтобъ не пачкать выводимыхъ сіятельствъ, да превосходительствъ.... Онъ плакалъ не о томъ, что считалъ себя обиженнымъ, онъ, въ простотѣ сердечной не понималъ этого. Онъ плакалъ о томъ, что у жены къ зимѣ салопишка не было, дровъ было купитъ не на что, за квартиру не заплачено, награда была послѣдняя надежда да и та обманула. "Въ самомъ дѣлѣ, я сталъ хуже прежняго писать", думалъ онъ "прежде мыслете, рцы какое у меня выходило, просто прелесть! како, а живете? это мои любимицы!... Ну, да Богъ дастъ поправлюсь: буду практиковаться на черновыхъ, нарочно буду браться за другихъ писать, чтобъ руку набить. Не въ этомъ году получу, такъ въ слѣдующемъ, все равно! Нельзя же всѣмъ вдругъ!..."
   Утѣшивши себя этимъ, наивный добрякъ Бездольный писалъ за другихъ не разгибаясь, спалъ три часа въ сутки, голодалъ на семи рубляхъ. Всѣ надъ нимъ смѣялись, какъ надъ дурачкомъ, надъ юродивымъ, надували его на-пропалую. Начальникъ, добрый очень человѣкъ, но крайне-сластолюбивый старецъ, хотя и не терпѣлъ разныхъ Пиндиваріусовъ, однако выгнать ихъ, распечь, или не представить къ наградѣ никакъ не осмѣливался. Они катались, какъ сыръ въ маслѣ, шаркали на балахъ, ѣздили на пикники, въ рощи за городъ и только показывались въ канцеляріи при раздачѣ жалованья.
   -- Ухъ, дармоѣды, лежебоки!-- ворчалъ про себя начальникъ; но какъ съ ними встрѣчался, кланялся, улыбался, хвалилъ за усердіе.
   Бездольный киснулъ цѣлые десятки лѣтъ на семи рубляхъ, жена работала на людей до слѣпоты; сынишку съ дочкой, слава Богу, прибралъ Богъ; кое-какъ перебивались.
   Отъ безсонныхъ ночей, отъ 18-ти-часоваго сидѣнья не разгибаясь, отъ простуды, вслѣдствіе постоянныхъ путешествій въ грязь и морозы, у Бездольнаго сдѣлалась ломота въ поясницѣ и ревматизмъ въ ногахъ.
   -- Сбѣгай, братецъ, на Пески, да на Охту, снеси эти бумаги, да живо!-- сказалъ однажды Мордольонъ Харитонычъ.
   -- Душой бы радъ, да не могу-съ; ноги на силу волочу, -- смиренно отвѣчалъ Бездольный.
   -- Э, братъ, лѣниться начинаешь!... Въ службѣ нѣтъ отговорокъ! Иди, когда начальникъ приказываетъ, а не то -- завтра же тебя не будетъ!...
   Поплелся Бездольный, отнесъ и, на-силу, волоча ноги, возвращался назадъ. Только что онъ сталъ переходить Невскій у Полицейскаго поста, какъ вдругъ, подъ самымъ носомъ, послышался топотъ коней и повелительное поди! Едва онъ успѣлъ оглянуться, какъ дышломъ его садонуло въ плечо, больныя ноги задрожали, онъ ахнулъ, свалился и только успѣлъ крякнуть, какъ Богу душу отдалъ. Лошадь просадила черепъ копытомъ, раздавила, какъ скорлупу, а проѣхавшія черезъ брюхо два колеса выдавили кишки.... Подскочившіе въ это время два городовыхъ живо остановили лошадей; вмигъ образовалась толпа народа, несчастнаго, раздавленнаго въ куски, понесли въ частный домъ, а лошадей отправили въ ту же часть.
   -- Что тамъ такое случилось?-- спросилъ кучера баринъ, высовываясь изъ окошка.
   -- Случай, ваше сіятельство! переѣхали черезъ кого-то,-- отвѣчалъ небрежно кучеръ.
   -- Ты вѣчно такая ротозѣя!... Мнѣ нѣкогда ждать, раздѣлывайся, какъ знаешь, да пришли въ 7 вечера пролетки къ княгинѣ Пучининой!...
   Сказавши это, баринъ выпрыгнулъ изъ коляска, пересѣлъ и лихача, какой первый попался, крикнулъ: "Пошолъ въ Большую Морскую!" -- и былъ таковъ.
   Лошадей и кучера продержали извѣстное число дней въ части, вычли съ барина за кормъ лошадей, взяли, кому слѣдуетъ, опредѣленную пеню.
   Тѣмъ и кончилось все дѣло. Но сострадательный баринъ, разузнавши въ чемъ дѣло, послалъ вдовѣ 25 руб. на похороны мужа.
   Долго ждала несчастная беременная женщина своего мужа. Она сидѣла въ нетопленной комнатѣ, не ѣла ничего съ утра, потому что въ лавкѣ невѣрили ни на полушку. Она ждала съ нетерпѣніемъ мужа, который обѣщалъ привести къ этотъ вечеръ непремѣнно десять рублей. Прошелъ часъ, другой, послѣ того времени, въ какое онъ обыкновенно возвращался. Наступили сумерки, а мужа все нѣтъ, какъ нѣтъ.
   -- Вѣрно, остался писать, въ канцеляріи-то теплѣе, а тутъ не свѣчки, ни полѣна дровъ.-- Сдѣлавши такое заключеніе, она легла въ семь часовъ, потому что въ квартирѣ лучины не было, чтобъ зажечь. Представьте, читатель, 25-градусный морозъ на дворѣ, поларшина льду на окошкахъ, сіяющій въ черныхъ углахъ снѣгъ, грязный полъ, стужу въ комнатѣ такую, что вода замерзла въ горшкѣ и молодую беременную женщину, дрожащую, какъ осиновый листъ, подъ дырявымъ салопишкомъ. Не пробило пять часовъ, а ужь въ комнатѣ эти не было видно. Отъ холоду, отъ голоду, отъ душевныхъ волненій, Бездольная не могла всю ночь сомкнуть глазъ. По утру, чуть свѣтъ, бросилась въ канцелярію, полагая найти тамъ мужа.
   -- Не бывалъ, -- отвѣчалъ сторожъ; -- и Мордольонъ Харитонычъ объ немъ нѣсколько разъ спрашивали.
   Бездольная къ Мордольону Харитонычу.
   -- Нѣтъ, не былъ! я самъ его жду; ужь не запилъ ли? Вы, матушка, за нимъ этого не замѣчали?
   -- Капли въ ротъ не беретъ; вотъ вамъ Спаситель свидѣтель.
   Темное предчувствіе, какъ гулъ отдаленной грозы, сдавливало сердце женщины и ужасомъ, и тоской.
   -- Не случилось ли что съ нимъ, помилуй Богъ?-- спросила она Мордольона Харитоныча, робко заглядывая ему въ глаза, не прочтетъ ли чего въ нихъ? Но зелено-табачные глазки выражали меньше, чѣмъ глаза ученаго пуделя.
   -- Все можетъ случиться съ человѣкомъ; человѣкъ, яко трава....
   Часа черезъ четыре въ канцелярію поступило изъ полиціи отношеніе: "Сего числа и года въ такомъ-то часу было привезено въ раздавленномъ состояніи мертвое тѣло, принадлежавшее, какъ оказалось изъ имѣющихся при семъ тѣлѣ документовъ, служащему въ канцеляріи вашего высокоблагородія губернскому секретарю Ивану Прохорову Бездольному. О чемъ имѣю честь, ваше высокоблагородіе, извѣстить; а буде у онаго тѣла окажутся какіе-либо родственники, или семейство, препроводить оныхъ въ 1-ю адмиралтейскую часть съ ясными на родство доказательствами."
   Прошли еще сутки; Дарья Андреевна Бездольная испытывала страшныя муки, которыя, съ каждой минутой, возрастали въ геометрической прогрессіи. Сосѣдка, помня ея хлѣбъ-соль, дала ей штецъ изъ состраданія, протопила своими дровами печку.
   -- Матушка, Арина Пахомовна, куда мой-то дѣвался? Ну что я буду дѣлать безъ него, голубушка моя! Вѣдь, какъ видишь, ни крохи хлѣба, ни дровъ, ни свѣчъ, денегъ хоть бы полушка!... Вѣдь я по-міру должна идти! Ну, куда ему дѣться, скажи? Онъ хмѣльнаго въ ротъ не беретъ, я это знаю; знакомыхъ ни кого не имѣетъ.... Ой, чувствую, мать моя, что что-нибудь съ нимъ случилось!...
   -- Успокойся, мать моя! можетъ быть къ кому нибудь зашелъ.
   Въ это время вбѣжалъ въ квартиру Мордальонъ Харитонычъ и, какъ ловкій кавалеръ, умѣющій обойтись съ дамой, закричалъ во всю глотку:
   -- Матушка, Дарья Андреева, вашего мужа лошади раздавили; ей-Богу не шучу, вотъ бумага изъ полиціи. Такъ и померъ подъ экипажемъ....
   Обѣ женщины вскрикнули -- ахъ! а Бездольная грохнулась безъ чувствъ объ полъ.
   -- Да вы бы, батюшка, сказали мнѣ про это прежде, а я бы ей какъ нибудь это обиняками передала; а то, ни говоря ни слова, прямо бацнули, какъ изъ пистолета. Да что-же вы стоите? помогите ее привесть въ чувство!
   Съ этими словами, ошеломленная сосѣдка бросилась за водой, начала прыскать виски и лицо Бездольной, давала ей нюхать уксусъ.
   -- Боже, Боже мой! Моего Ваню раздавили, ахъ!... И она опять упала въ обморокъ.
   -- Вотъ что вы надѣлали?
   -- Не я съ, а лошади-съ. Я по службѣ.... Полиція вызываетъ родственниковъ, какіе найдутся у мертваго тѣла....
   Кое-какъ вдвоемъ стащили Бездольную на постель, привели немного въ чувство. Долго она металась, тосковала, хотѣла убиться, колотилась вискомъ объ стѣну, но ее удержали. Всю ночь провозилась добрая сосѣдка около постели больной, когда ловкій кавалеръ ушелъ. На другое утро съ нею сдѣлался бредъ и ее отвезли въ больницу. Безпамятство въ горячкѣ вдову спасло отъ смерти. Удивительно, какъ мудро устроилъ промыслъ: когда постигшее несчастіе выше силъ человѣка, у него отнимается и умъ, и память. Да въ этакія минуты и горячка -- благодѣяніе Божіе. Къ счастію, она еще была въ первомъ періодѣ беременности Выздоровѣвши, она сдѣлалась какъ дурочка, какъ помѣшанная: страшное извѣстіе поразило, ошеломило ее, какъ громомъ.
   -- Ваничка, голубчикъ мой! тебя раздавили барскія лошадки?-- безпрестанно твердила она, заливаясь горькими слезами. Слезы дѣйствуютъ облегчительно на душу: это еще благодать, кто можетъ плакать. Когда самая-то ѣдкая горечь истекла слезами, у ней явился сонъ, за сномъ апетитъ; она начала поправляться, наконецъ совсѣмъ выздоровѣла.
   -- Что жъ ее держать здоровую-то?-- замѣтилъ ординатору больничный главный докторъ: -- выписать ее!-- Выписали Бездольную; тутъ подоспѣли кстати двадцать-пять рублей, присланные его сіятельствомъ. Она наняла квартиру, стала ходить на кладбище, заказывать панихиды, заупокойныя обѣдни, даже купила у какого-то матроса крестъ на могилку за три рубля, вѣнковъ на рубль, чтобъ украсить мѣсто, гдѣ покоится прахъ мужа (Извѣстно, что матросы большіе мастера выдѣлывать кресты изъ казеннаго дерева. Пройдите вы въ праздникъ, въ лѣтній день, по семнадцатой линіи, и вы увидите вплоть до Смоленскаго столько крестовъ, сколько не выставлялъ Титъ милосердый, когда осаждалъ Іерусалимъ).
   Двадцать-пять рублей не великія деньги; черезъ два мѣсяца ихъ уже и не было. Она -- къ сіятельному барину: дома нѣтъ; другой, третій разъ -- все тоже. Что за чортъ, какъ ни придешь, все нѣтъ дома. Она съ задняго крыльца, да какъ-то и поймала его въ дѣвичьей. Бухъ ему въ ноги: такъ и такъ, молъ, ваши лошадки моего муженька въ бифштексъ, въ фрикасе обратили....
   -- А я чѣмъ виноватъ? Вольно твоему мужу было валяться середи улицы пьянымъ; не я бы раздавилъ, другой кто-нибудь, все равно.... Однако, сжалился, далъ десяти-рублевую.
   И десяти-рублевая недолго велась; она опять къ его сіятельству.
   -- Да что тебѣ отъ меня нужно? Вѣдь я далъ тридцать-пять; пора и честь знать.
   -- Батюшка, ваше сіятельство! вѣдь вы двоихъ, даже троихъ загубили! Неужели ихъ жизнь-то только тридцать-пять рублей стоитъ?...
   Баринъ еще-таки далъ пять рублей и сказалъ: "будетъ!" Съ этихъ поръ вдову и на дворъ къ барину не пускали. Нашелся какой-то досужій стрекулистъ, который написалъ отъ ея имени жалобу, гдѣ въ числѣ обвиненій поставилъ на видъ, что никто изъ городскихъ обитателей не долженъ сломя голову ѣздить, особенно по люднымъ улицамъ; что не должно городскихъ лошадей раскармливать до того, что ихъ и удержать нельзя; что это-де Петербургъ, а не степь Моздокская.... Кромѣ того, стрекулистъ пояснилъ: а если случилось такое несчастіе, что лошади раздавили пѣшехода, тѣмъ болѣе съ больными ногами, то владѣлецъ этихъ лошадей -- богатый человѣкъ къ тому же -- долженъ не только по закону, даже по долгу совѣсти, обезпечить бѣдную беременную женщину по гробъ и воспитать на свой счетъ младенца.
   Просьбу приняли, гдѣ слѣдуетъ (отчего жъ не принять?-- просьба мѣста не пролежитъ...) но резолюція еще не вышла до сихъ поръ. Жаль, что сынъ подавшей жалобу умеръ въ больницѣ, не оставивъ потомства, а то при его дѣтяхъ, еслибъ были таковые, вышла бы непремѣнно резолюція на просьбу бабушки....
   Гдѣ-то въ журналѣ я видѣлъ каррикатуру, изображающую могилу отца, сына и внука. Какой-то чиновникъ стоитъ надъ могилой съ бумагой въ рукахъ и читаетъ резолюцію на жалобу дѣдушки, умершаго въ 1789 году. Внизу подпись: "дѣло мнилось въ его пользу...."
   Не имѣя ни гроша, слыша отъ судей постоянно одно и тоже, то-есть: "пообождите маленько, потерпите", она дошла до того, что даже среди зимы не могла нанять угла и жила изъ милости, будучи беременной на износѣ, въ дровяномъ сараѣ. Тутъ-то Богъ далъ ей сына -- Сергѣя.
   Привыкнувши нѣсколько жить подаяніемъ, она сообразила, что если ходить по міру съ груднымъ ребенкомъ, такъ скорѣе подадутъ; поэтому не отдала его въ воспитательный домъ. И вотъ, Сергѣй Бездольный, герой моего повѣствованія, родился нищимъ, въ дровяномъ сараѣ, былъ окрещенъ даромъ какимъ-то сострадательнымъ священникомъ, недавно кончившимъ курсъ въ духовной академіи. Хотя тогдашнія академіи были не то, что нынѣшнія, однако и изъ нихъ выходили сострадательныя лица.... Проживши, какъ водится, три рубля, данные на зубокъ крестнымъ отцомъ -- лабазникомъ, бѣдная мать вышла собирать въ первый разъ перваго декабря. Морозъ былъ великолѣпный, ребенокъ съ непривычки посинѣлъ, долго плакалъ, наконецъ, мать укутала его тряпицами и онъ заснулъ. На другой день плакалъ нѣсколько меньше, на третій еще меньше, наконецъ пересталъ: привыкъ, обтерпѣлся...
   Развѣ-развѣ когда, проснувшись, запищитъ, но, прильнувъ къ посинѣвшему отъ холода сосцу матери, снова замолчитъ надолго.
   Тяжело, охъ какъ тяжело, ей было доставать пропитаніе зимой.
   На большія улицы не пускаютъ, чтобъ не нарушать благообразія сѣверной Пальмиры, чтобъ не оскорблять чувства проходящихъ и проѣзжающихъ тамъ господъ.... Согласитесь, какому порядочному человѣку можетъ быть пріятно зрѣлище отрепковъ, лохмотьевъ, какихъ-то человѣческихъ скелетовъ, почта нагихъ, обтянутыхъ жолтой какъ пергаменъ кожей?... Нужно убрать этихъ пролетаріевъ куда нибудь подальше съ глазъ, запрятать куда нибудь въ комитетъ для призрѣнія и разбора нищихъ. Нельзя же портить эфектъ, производимый какой нибудь Литейвой, или Невскимъ проспектомъ? Не на то пріѣзжаютъ въ Петербургъ богатые помѣщики, капиталисты, откупщики, чтобы видѣть эти тряпки, эти лохмотья, а за тѣмъ, чтобъ видѣть столицу во всемъ блескѣ, благородно промотать свои доходы.... Передъ иностранцами-то стыдно, если они будутъ на каждомъ шагу натыкаться на бѣдныхъ. На то ли мы выстроили громадные дома, устроили великолѣпные магазины, провели по улицамъ газъ, чтобы показать всѣмъ, что у насъ есть то, что въ Парижѣ и въ Лондонѣ; что мы ни въ чемъ не отстали отъ Европы... У нихъ кресла на улицѣ и у насъ кресла на улицѣ; у нихъ танцовальные вечера и у насъ танцевальные вечера... Какъ же можно пускать нищихъ? это значитъ терять въ глазахъ милой Франціи, восхитительной Англіи, очаровательной Германіи свое реноме!... Иностранцы считаютъ Россію золотымъ дномъ; мы, катаясь за границу, стараемся доказать, что владѣемъ неисчерпаемыми богатствами, и вдругъ на лучшія улицы напустимъ нищихъ!... Вотъ отчего господа городовые, тридцать лѣтъ назадъ, гоняли съ улицы нищихъ въ шею, отправляли въ исправительныя заведенія, "сажали въ яму". Бывало, полицейскимъ начальствомъ, передъ пріѣздомъ какой либо особы, отдавался строжайшій приказъ, чтобы въ цѣломъ городѣ не было ни одного нищаго!... И дѣйствительно, нищіе всѣ прячутся, какъ мухи, забивающіяся на зиму въ щели; но чуть проѣхала, всѣмъ осталась довольна -- опять высыпаютъ на показъ.
   Гонимая отовсюду, Бездольная набрала Петербургскую сторону, Троицкій мостъ и Гагаринскія кладки постоянной резиденціей, лѣтомъ и зимой.
   Петербургская, подобно Коломнѣ и Пескамъ, какъ-то патріархальнѣе, проще, не такъ пропитана аристократическими идеями, какъ Адмиралтейскія части. Отъ избытка нищихъ не очень страдаетъ благообразіе какой нибудь Гребецкой или Спасской, народъ хотя и бѣденъ, но сердоболенъ. Каждая старушка, даже бѣдная, идя къ обѣднѣ, считаетъ священнымъ долгомъ дать нищему копѣечку. Это такъ вкоренилось въ обычай у старушекъ, что они подаютъ даже и не нищимъ. Разъ, близь церкви апостола Матвѣя, какой-то чиновникъ присѣлъ отдохнуть. Вдругъ идетъ къ обѣднѣ старушка и подаетъ ему копѣечку.
   -- Ненужно, матушка; я не нищій, я сенатскій чиновникъ....
   -- Возьми, отецъ родимой, возьми! Нищихъ-то никого нѣтъ, а ужъ у меня обычай, идя къ обѣднѣ, непремѣнно подать копѣечку, кому бы ни было, а подать.
   Нечего дѣлать, сенатскій чиновникъ принялъ конѣечку, лишь бы отказаться отъ старушки.
   Бездольная, избравъ церковь апостола Матвѣя, впрочемъ по временамъ ходила и къ Николѣ Мокрому, и къ Николѣ Трунилѣ, и къ другимъ, смотря потому, гдѣ больше собралось народу. Но и тутъ она увидѣла, что и между нищими безъ протекція ничего не сдѣлаешь. Напримѣръ, старые нищіе присвоили себѣ право стоять около самого входа, нищіе поновѣе -- подлѣ нихъ, наконецъ, нищіе новички у самаго конца. Рѣдко-рѣдко, особенно въ будни, перепадала Андревнѣ какая нибудь копѣечка: лавочники, лабазники, мясники, находясь еще подъ неостывшимъ вліяніемъ проповѣдей отца Саввы, жадно совали грошики, полушечки первымъ протягивающимъ руки нищимъ, но чѣмъ длиннѣе былъ рядъ просящихъ, тѣмъ болѣе рвеніе ихъ остывало, такъ что послѣднимъ не доставалось почти ничего. Столько разъ, по этому случаю, несчастная мать оставалась безъ гроша, голодая по цѣлымъ днямъ.... Но ее сокрушалъ не собственный голодъ, а то, что у ней въ груди не было молока, что голодный младенецъ плакалъ, кричалъ, теребя сухой сосокъ.... Часто, не получивши ни копѣйки отъ филантроповъ-лавочниковъ, гуманныхъ лабазниковъ, она бѣжала къ Введенію, чтобъ хоть туда поспѣть къ выходу. Но прибѣжавши и запыхавшись, она видѣла только запертыя двери, потому что отецъ Павелъ имѣлъ удивительную способность кончать раньше отца Саввы...
   Не пора ли и мнѣ кончить, господа читателя?
   Дальнѣйшій разсказъ отложимъ до слѣдующаго раза.

Петръ Горскій.

"Библіотека для Чтенія", No 8, 1863

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru