Lib.ru/Классика: Горский Петр Никитич. Бедные жильцы

БѢДНЫЕ ЖИЛЬЦЫ

ФИЗІОЛОГИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ

На Петербургской сторонѣ, недалеко отъ Сытнаго рынка, есть домъ, принадлежащій г-жѣ Крохоборовой. Онъ построенъ ввидѣ сундука, безъ малѣйшихъ притязаній на какую нибудь архитектуру. Все вниманіе Крохоборихи было устремлено на внутреннее устройство дома: она раздѣлила его разными летучими перегородками, дрожащими при малѣйшемъ стукѣ ѣдущаго мимо экипажа, на "безчисленное" множество комнатъ, похожихъ на пчелиныя ячейки. За каждую такую ячейку она брала съ бѣдняковъ-жильцовъ по два, по три, по пяти и по семи рублей ежемѣсячно. И сколько жильцовъ лѣпилось въ этомъ ульѣ! Тутъ жила и ткачиха, и коровница, и отставная титулярная совѣтница. Кромѣ того здѣсь проживали: одинъ литераторъ, два шарманщика, чиновникъ, выгнанный изъ управы благочинія, отставной фейерверкеръ, выгнанный изъ прихода дьячокъ и регистраторъ изъ сената. Сверхъ того, во флигелѣ жилъ состоявшій тридцать-пять лѣтъ подъ судомъ надворный совѣтникъ, разнощикъ газеты "Племянникъ" вмѣстѣ съ матерью, отставной дворникъ съ дочкой Сашей и почтальонъ съ семью человѣками семейства.

Я хочу взять на выдержку нѣкоторыхъ изъ жильцовъ и описать безхитростно, безъ прикрасъ ихъ житье-бытье. Начну сверху. Подъ самой трубой, жилъ зиму и лѣто регистраторъ изъ сената. Онъ занималъ на чердакѣ комнату или вѣрнѣе конуру, имѣющую видъ усѣченной призмы. Одинъ Фасъ ея составлялъ боровъ печной трубы, отъ котораго шолъ потолокъ совершенно наклонно, вплоть до самаго пола; Лѣтомъ было нестерпимо жарко, потому-что желѣзные листы крыши (она же и потолокъ) страшно накаливались подъ лучами лѣтняго солнца. Окно, величиною въ кулачекъ, никогда не давало свѣта: лѣтомъ оно было постоянно загажено живущими безплатно подъ крышей голубями, покрыто вѣковѣчнымъ слоемъ пыли и паутины, а зимой на стеклахъ намерзало вершка на два льду, сосульки котораго торчали грозно, какъ хоботъ носорога.... Регистраторъ Лебедкинъ не "входилъ" въ комнату, какъ это дѣлаютъ остальные смертные, а "влѣзалъ" въ нее, начиная съ головы, потому что она была похожа на какую-то узкую трубу, состоящую изъ трехъ граней: крыши, борова и пола. Впрочемъ регистраторъ Лебедкинъ нисколько не унывалъ, и не встрѣчая ни въ одной сенатской бумагѣ имени Діогена, наивно удивлялся, почему сослуживцы прозвали его этимъ именемъ. Лѣтомъ служилъ ему кровомъ сводъ небесный, да своды правительствующаго сената, а зимою, въ свободное отъ службы время, онъ или дежурилъ за другихъ въ сенатѣ же, или согрѣвался въ ближайшемъ кабачкѣ, носящемъ многознаменательное прозвище "Теряева." жизнь этого бѣдняка состояла изъ двухъ періодовъ: при полученіи "сихъ" (т. е. 9 руб. и 92 ¹/₂ копѣекъ) онъ оживалъ дня на три, а остальные 27, 28 дней погружался въ какое-то летаргическое состояніе, въ ожиданіи слѣдующихъ "сихъ." Онъ, бѣдняга, всю жизнь не обѣдалъ ни разу, а только "перехватывалъ." Я знаю многихъ такихъ, даже изъ гг. офицеровъ, которые почти не обѣдаютъ, а только перехватываютъ да закусываютъ. Но тамъ на это другія причины....

Такимъ образомъ Лебедкинъ, платя ежемѣсячно жадной Крохоборихѣ по полтора рубля за собачью конуру, только ночевалъ въ ней, да и то ночей шесть-семь не болѣе, потому-что въ остальныя покоился на мягкихъ сенатскихъ диванахъ "будто-бы" безъ всякихъ безпокойныхъ обитателей....

Но коварные сенатскіе чиновники чуть не лишили его послѣдняго удовольствія: дежурить въ сенатѣ, въ просвѣщенномъ обществѣ сенатскихъ сторожей и получать за каждое дежурство по двадцати копѣекъ. Онъ сначала прослылъ за "вѣчнаго дежурнаго" между сослуживцами, поэтому послѣдніе нанимали его за себя дежурить, платя за каждый разъ по двугривенному; такимъ образомъ у него скоплялось около шести рублей ежемѣсячно самаго безгрѣшнаго дохода. Лебедкинъ долго таилъ отъ товарищей свое мѣстожительство; наконецъ они-таки это пронюхали, выписали изъ книги адресъ, и послѣ полученія "сихъ," всѣмъ синклитомъ нагрянули къ Лебедкину. Каково же было ихъ изумленіе, когда они увидѣли, что ихъ товарищъ "живетъ въ призмѣ".

-- Господа, открытіе, открытіе! закричалъ одинъ изъ пришедшихъ: -- знаете ли, почему Діогенъ нанимается всегда за насъ дежурить?

-- Почему? Что это такое Діогенъ? посыпались вопросы.

-- Діогенъ, господа, какъ я слышалъ отъ архиваріуса, былъ великій греческій или римскій философъ, непомню хорошенько, "имѣвшій мѣсто жительства" въ бочкѣ, а сей мужъ потому нанимается охотно за насъ дежурить, что ему было бы нестерпимо каждую ночь ночевать въ такой тѣсной квартирѣ. Поэтому мы великіе ослы, господа, съ ушами, подобными мидасовымъ, что даемъ ему по двугривенному за дежурство. Съ этихъ поръ баста ему платить! онъ самъ будетъ насъ просить, чтобъ мы ему позволили за себя дежурить, лишь бы не ночевать дома. Дѣйствительно перестали его нанимать, ожидая, что онъ самъ безвозмездно предложитъ свои услуги. Надо было выдержать характеръ, заставить чиновниковъ просить себя, а чего это ему стоило? Онъ семь ночей дрожалъ подъ дырявой шинелишкой, какъ листъ осиновый, когда на дворѣ трещалъ двадцати-градусный морозъ, несмѣя приподняться, разогнуться, чтобы неудариться макушкой объ стропила, -- вотъ жизнь-то!

Читатель можетъ-быть полюбопытствуетъ узнать, каковъ былъ гардеробъ у Лебедкина? Шинель, служащая во всѣ времена года защитой отъ непогодъ, постелью одѣяломъ и халатомъ. Ворсъ на сукнѣ до того вытерся, что оно походило больше на тюль, чѣмъ на сукно. Воротникъ -- изъ самой неблагопристойной шерсти какого-то звѣря, неизвѣстнаго еще зоологіи. Сюртукъ съ форменными пуговицами, до того вытертый и лоснящійся, что походилъ на резинковый. Сапоги, калоши, все это какъ слѣдуетъ подъ кадриль остальному. Казалось бы, на 15 рублей можно было бы жить гораздо приличнѣе описаннаго, но Лебедкинъ имѣлъ два обычая: одинъ очень похвальный -- посылать ежемѣсячно семь рублей матери и другой очень скверный -- пропивать остальное. Какъ настанетъ первое число, то-есть по сенатскому стилю двадцать третье, городъ Санктпетербургъ, особенно петербургская -- видимо оживаютъ: питейныя, закусочныя, портерныя, трактирчики, называемые паршивенькими, наполняются преимущественно чиновниками сенатскаго вѣдомства, надворнаго уголовнаго суда и "управы благочинія", отъ 15 до 12 класса включительно. Лебедкинъ приходилъ въ этотъ радостный для петербургской бюрократіи день, часовъ въ семь, въ восемь, съ лицомъ расцвѣтшимъ подъ плѣнительнымъ дыханіемъ Теряева-портерной. Тотчасъ бралась со стѣны скрипка и "призма" оглашалась сладостными мотивами: "милый другъ", "Настасья, отворяй-ко ворота!"

Онъ что-то года четыре сбирался разучить "сарафанчикъ растегайчикъ" да какъ-то все несобрался. Разумѣется будучи настроенъ музыкой и "очищенной" ко всему возвышенному, онъ искалъ общества "прекраснаго пола" и съ этою цѣлію отправлялся въ портерную. Часовъ около десяти вечера раздавался, во мракѣ погашенныхъ вездѣ огней, стукъ калошъ и какой-то "плѣнительный шорохъ," заставляющій сильнѣе биться сердце молодого человѣка, ворочающагося отъ блохъ въ сосѣдней свѣтелкѣ на диванѣ, исполненномъ разными насѣкомыми. Утромъ, до разсвѣта, слышался тотьже плѣнительный шорохъ, и у проснувшагося поздно Лебедкина не оказывалось или полотенца на гвоздѣ, или бумажника съ послѣдней осиротѣвшей рублевой депозитной. Впрочемъ Лебедкинъ за это и не сердился: онъ окончательно примирился съ этими явленіями, повторявшимися ежемѣсячно въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ; все равно, какъ мы привыкаемъ къ восхожденію и захожденію солнца.

Когда, послѣ трехъ дней, лихо проведенныхъ, начинался періодъ летаргическаго усыпленія, Лебедкинъ, вмѣсто кусающихся по цѣнѣ трактирныхъ поросятъ, бифштексовъ, телячьихъ ножекъ, начиналъ питаться студенемъ; но какъ и студень составляетъ огромный дефицитъ въ мѣсячномъ бюджетѣ сенатскаго писца, то онъ переходилъ къ похлебкѣ изъ рубцовъ, къ печенкѣ и тому подобнымъ предметамъ, продаваемымъ на Сытномъ. Взявши въ лавочкѣ фунтъ хлѣба на семитку, онъ отправлялся на Сытный и приказывалъ себѣ подать порцію рубцовъ. Кромѣ этого у многихъ бабъ есть "горячее сердце", которымъ они вѣчно торгуютъ близь Мытнаго, снабжая имъ мужиковъ, мастеровыхъ и т. п. За три копѣйки вы можете попользоваться вволю "горячимъ сердцемъ" у любой бабы. Она вамъ отрѣжетъ, если хотите на грошъ "горла", поподчуетъ за копѣйку сухимъ рубцомъ, изъ котораго непривлекательно выглядываетъ, словно зеленый сыръ, какая-то нечистота. И ѣдятъ, да еще съ какимъ апетитомъ!

-----

Въ свѣтелкѣ, рядомъ съ Лебедкинымъ, былъ жилецъ -- отставной надворный совѣтникъ Доримедонтъ Флегонтовичъ Пыряевъ. Онъ получалъ пенсіи что-то семь рублей съ копѣйками, ходилъ на канатную фабрику, близь Николы Мокраго, вить веревки и получалъ за это въ сутки по семидесяти-пяти копѣекъ. Лѣтомъ же отправлялся онъ крутить колесо на машинѣ для очищенія каналовъ отъ грязи. Надо было видѣть его руки: на ладоняхъ и пальцахъ были натерты мозоли, чуть ли не въ дюймъ толщиной, такъ что кисть руки никакъ не могла согнуться въ кулакъ. Надо было видѣть эти руки, когда онъ на открытомъ воздухѣ, въ двадцатиградусный морозъ, поработаетъ ими часовъ двѣнадцать въ сутки.

Кожа до того растрескается, что изъ пальцевъ струится ручьями кровь: они побагровѣютъ и посинѣютъ. Я разъ увидалъ его и спросилъ что за фантазія пришла ему щеголять въ алыхъ перчаткахъ?.. Тутъ то я разглядѣлъ что это были за перчатки, когда онъ обѣ кисти поднесъ къ самому моему носу. Можетъ-быть онъ и не былъ бы вынужденъ необходимостью такъ работать, еслибъ не семейство. На сороковомъ году ему пришла фантазія жениться. Глупый человѣкъ! словно забылъ, что женитьба -- "законный союзъ" -- для бѣдняка такой же недоступный предметъ роскоши, какъ милютинскіе арбузы, вишни середи зимы по четвертаку ягодка.

Врѣзался въ какую-то хорошенькую дѣвчонку, которая еще до замужства пѣвала "сарафанчикъ растегайчикъ", такъ чего же было и ждать?.. Ну, конечно, послѣ медоваго мѣсяца съ мужемъ, измученнымъ нуждою, она и обратила его въ батрака. Плачетъ, реветъ благимъ матомъ: кофе не на что пить четыре раза въ день, лисьяго салопа къ зимѣ нѣтъ, доставай гдѣ хочешь! Гдѣ жъ достанешь?

Глядь -- жены сутки нѣтъ, другія -- вдругъ является вся раскраснѣвшаяся, словно спѣлая ягода... Съ нимъ чуть не сдѣлались корчи, такъ онъ ее любилъ. У него не хватило духа дать ей поученіе по всѣмъ правиламъ "Домостроя". Онъ смолчалъ, стерпѣлъ, а чего ему стоило вынести двухсуточную пытку. Вотъ тебѣ и женитьба бѣднаго человѣка! На другое утро она опять пристала къ мужу. Уѣду, говоритъ къ нему, если не будетъ лисьяго салопа!

Онъ схватился за волосы да и отправился къ старому пріятелю, чтобъ выманить у него на колѣняхъ двадцать-пять рублей. Пріятель-то видно былъ хорошій человѣкъ, да и онъ-то не хуже: четыре мѣсяца отдавалъ свою скудную пенсію цѣликомъ, а самъ ходилъ на канатную фабрику работать. Жены-то этимъ не исправилъ, да самъ-то покрайней мѣрѣ запасся должной твердостью въ борьбѣ съ жизнію. Онъ махнулъ рукой на жену и принялся за священное писаніе въ свободное отъ работы время.

-- Тамъ я обрѣлъ истинное утѣшеніе, -- говаривалъ онъ мнѣ, понюхивая табачокъ, которымъ самъ и торговалъ. Что это былъ за труженикъ, такъ надо было удивляться. Жена, пользуясь, что онъ ее до безумія любитъ, сѣла ему окончательно на шею. Она бѣсила его по тридцати разъ въ день, смѣялась нахально надъ его ревностью, привозила при немъ "своего душку" какого-то барина въ Перстняхъ, страшнаго остолопа, вѣкъ живущаго чужимъ трудомъ, круглаго невѣжду, потому-что ученые дипломы такимъ людямъ достаются за деньги. Мужъ не смѣлъ этому тунеядцу, заѣдающему его покой, сказать слово. Я удивлялся что за безчувственное бревно была эта женщина! Она нецѣнила нисколько его самопожертвованія, его готовности разрѣзать свою грудь и отдать ей сердце, душу... Добро бы онъ былъ уродъ, или старикъ, ни чуть не бывало! мужчина, какъ мужчина, въ самой порѣ.

-- Какъ ты, тварь этакая, неумѣешь цѣнить такого золотого человѣка! Да будь у меня такой мужъ, я бы ему просто молилась!..

-- Сама знаю, что хорошъ! отвѣчала вѣтреная красавица: -- да вотъ что хочешь, чувствую къ нему отвращеніе!

-- Да чтоже въ немъ худого, скажи? я такая жъ женщина...

-- Ей-богу ничего! во всѣхъ отношеніяхъ мужъ, а вотъ чувствую таки отвращеніе!

-- Наладила отвращеніе, да отвращеніе! да вѣдь оно должно же быть на чемъ нибудь основано!.. Вѣдь ты не полѣно, а человѣкъ: должна же умѣть сколько нибудь различать людей!.. Вѣдь хорошіе-то люди не валяются на улицѣ, какъ булыжникъ.

-- Ну, ты все съ своими разсужденіями! отвѣчала невѣрная жена и затягивала во все горло: "какъ на улицѣ мятелица мететъ!".

Сосѣдка была діаметральная ей противоположность: любила мужа до безумія, за то тотъ былъ безпутный, пьяница, пропивалъ ея платье, даже платье дѣтей и таскался со всякою дрянью.

Да вотъ вамъ недалеко ходить: у окошка торчитъ постоянно миленькая семнадцатилѣтняя брюнетка Лиза -- дочь отставного дворника. Послушайте какъ она своимъ соловьинымъ горлышкомъ выпѣваетъ:

Но за сладкія мгновенья,

Я тебя безъ сожалѣнья

Оставите навсегда,

Оставля-а-ю на-а-а-всегда!

и опять:

Долго мать меня журила

И до сватьбы запретила и проч.

Отъ этой подвальной красотки перенимаетъ пѣсню одинадцатилѣтняя дѣвочка и тоже старательно выводитъ "но за сладкія мгновенья".

Старикъ-отецъ живетъ въ подвалѣ, и привыкши съ дѣтства къ трудолюбію, вѣчно ковыряетъ что-нибудь: или тачаетъ сапоги, или чинитъ ихъ, накладывая на нихъ кожаныя лепешки толщиною въ полвершка, или вбиваетъ въ каблуки чуть ли не корабельные гвозди... Тамъ примется молоть табакъ, который, продавая разнымъ кавалерамъ, выручаетъ каждый мѣсяцъ бѣдно-бѣдно два рубля. То наколетъ дровецъ, лучины нащеплетъ, чтобъ кофеишкомъ дочку напоить, которую послѣ смерти жены бережотъ пуще праваго глаза, а какъ и убережошь, когда она сейчасъ затянула: "я бы рада отворила, да..." старикъ простъ душой онъ не понимаетъ всей тонкости значенія вошедшихъ нынѣ въ моду пѣсенъ. Иногда только, услышавши что-нибудь черезчуръ рельефное, скажетъ: ну, дура, дура, завралась!-- А какъ онъ лѣтомъ трудолюбивъ! копается весь день въ огородѣ: то грядки расчищаетъ, то яблонку окапываетъ.

Его тѣшитъ, что посаженная имъ маленькая яблонка будетъ современемъ давать вкусные плоды и пріятную тѣнь, акуратъ какъ примѣры изъ азбуки, -- да дѣло не въ томъ!..

Ни одна мелочь въ хозяйствѣ не укроется отъ его глаза! Ходитъ да приговариваетъ: "цыновку-то на двери нужно переколотить, -- оно все въ день-то зимній полѣнцомъ, двумя меньше. А дровцы-то нынче жгуться: плохія -- три рублика; вотъ оно и расчетъ!" Гвоздикъ на улицѣ подыметъ, петельку у торговца по знакомству выпросить, крючочекъ -- все въ сундукъ да въ сундукъ. Глядишь, понадобилось, анъ тутъ и есть: не бѣжать въ лавочку, на Сытный, неплатить денежки. Вотъ такъ, полегонечку да помаленьку, даже безъ скряжничества, старые люди скопляли тысячи. Старикъ-то даромъ что ходилъ въ порыжѣлой шинелишкѣ, заплатка на заплаткѣ, а берегъ въ тряпочкахъ три сотенныхъ, собственно дочкѣ на приданое. Ему хотѣлось ее выдать за гвардейскаго фельдфебеля, или за департаментскаго писаря, у котораго отъ честной службы было бы коко съ сокомъ. Къ нему въ лѣтніе праздничные дни и похаживали писаря изъ инспекторскаго департамента, корчащіе изъ себя чистѣйшихъ аристократовъ. Они безмилосердно копируютъ своихъ адъютантовъ -- графскихъ, да княжескихъ сынковъ. Даже сапоги, фуражки заказываютъ у тѣхъ шапочниковъ и сапожниковъ, у которыхъ заказываетъ его высокоблагородіе или сіятельство. Сдѣлай мнѣ акуратъ такое кепе, какое сдѣлалъ его высокоблагородію! Откуда это все берется у писарей при восьми рубляхъ мѣсячнаго жалованья, мнѣ это совершенно неизвѣстно!..

Раздушивши на пропалую платки, галстухи еко-букетомъ, облекшись въ тонкіе атласистые сюртуки съ яркими галунами, въ сапоги съ "аристократическимъ" скрипомъ, два-три молодыхъ писаря являются въ гости къ старику, чтобъ повертѣться на каблучкахъ, да наговорить беклементовъ семнадцатилѣтней красавицѣ Лизѣ. Она уже разфрантилась въ платье изъ самой дорогой матеріи, какая только есть на Сытномъ. Всѣ движенія ея связаны: она хочетъ непремѣнно быть "архистратической" барышней, имѣетъ претензію говорить по хранцузски: бон журъ мусью, овуаръ мусью (au revoir) парле ву франтцѣ, и т. п. Чего-чего въ нашемъ народѣ, а поползновеній къ архистратизму во всѣхъ сословіяхъ необерешься. Писаря, испивши стакановъ по шести кохею съ угрызеніемъ совѣсти, отправляются лѣтомъ, всѣмъ компанствомъ, въ александровскій паркъ. Александровскій паркъ -- любимое, какъ извѣстно, гулянье аристократическихъ горничныхъ, фабричныхъ, писарей и великосвѣтскихъ лавочниковъ. Да вотъ лавочникъ теряевскаго переулка примѣръ: онъ постоянно выражалъ свои чувствія Лизѣ. Отпуская уксусу на копѣйку, приговаривалъ: собственно для васъ сдѣлалъ на полторы копѣчки почтенія-съ...

-- Дайте, Сидоръ Евсѣичъ, канхветки! говорила Лиза.

-- А какое за ефта будетъ отъ васъ удовлетворенство?

-- Какой вы чудной, Сидоръ Евсѣичъ!

-- Не хотите-ли, барышня, возымѣть со мной купное намѣреніе прогуляться хоть касательственно александровскаго парка?

-- Нѣтъ, этого не будетъ-съ. Я пристрастна къ тятенькѣ.

-- Да еслибъ ко мнѣ тятенька не имѣлъ пристрастія, я бы вамъ поллавки, сударыня, отдалъ. А то все у насъ на счету да на чеку-съ. И сластолюбивый купецкій сынокъ самъ запихивалъ въ кармашекъ Лизы канхветы -- первѣющій можно сказать сортъ.

Лиза, какъ хорошенькая балованная дѣвчонка, разумѣется проводила время въ праздности. Правда, что она вязала чуть ли не полтора года, одни чулки, а большую часть времени попѣвала пѣсенки, да посматривала на молодыхъ сенатскихъ регистраторовъ, этихъ львовъ петербургской стороны. Но она преимущественно перемигивалась съ какимъ-то юнкеромъ, высокимъ, стройнымъ молодымъ человѣкомъ, выпущеннымъ изъ кадетскаго корпуса за грубость ротному командиру. Онѣ иногда втихомолку вечеркомъ бесѣдовалъ съ Лизой у калитки, убѣждалъ ее Христомъ-Богомъ съѣздить съ нимъ на Крестовскій съ тѣмъ, чтобъ "насладиться природой", какъ онъ выражался. Онъ передавалъ ей какія-то сѣренькія книжки, въ которыхъ прозою и стихами говорилось про безумную любовь, торчащіе надъ грудью пистолеты и клокочущую "вотъ тутъ" лаву... Дворницкая дочка, незнавшая даже порядочно "отче нашъ" и "десять заповѣдей" съ наслажденіемъ перечитывала эти книжонки, сѣрыя, какъ солдатскій набрюшникъ. Кончилось все дѣло тѣмъ, что Лиза сутокъ трое пропадала, потомъ была вельми бита отцомъ, который, даже захворалъ отъ того, что дѣвка сбилась съ панталыку... Потомъ уже за нею никто не смотрѣлъ, и она по вечерамъ отправлялась любоваться газовымъ освѣщеніемъ Невскаго проспекта... Вы ее можете видѣть даже сегодняшній вечеръ, если не на Большомъ проспектѣ Петербургской, то навѣрное на бульварчикѣ въ седьмой линіи. Я знаю изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ, что теперешней любимой ея пѣсней: Онъ меня разлюбилъ, онъ меня погубилъ и проч. Грустно!

Теперь у меня на очереди кривоногій газетчикъ "Племянника", по имени Селифанъ и матушка его, извѣстная чуть-ли не половинѣ Петербургской стороны Агафья Алексѣевна. Вы ихъ квартиру сейчасъ бы отличили по множеству прилѣпленныхъ къ стѣнѣ чернымъ хлѣбомъ гравюръ, изображающихъ купающуюся Сусанну съ двумя любующимися на ея тѣлеса преступными старцами, Юдифь, сбирающуюся въ гости къ нечестивому Олоферну и пр. и пр. Расторопный газетчикъ Селифанъ выкралъ всѣ эти рѣдкости изъ праздничныхъ нумеровъ "Племянника", а самые нумера продалъ трактирщикамъ по гривеннику. Онъ, Селифанъ, долго спекулировалъ нумерами этого прекраснаго во всѣхъ отношеніяхъ журнала, недодавая оные тѣмъ изъ подпищиковъ, которые были посмирнѣе и побѣднѣе. Вообще, этотъ промыселъ -- разноска газетъ и журналовъ, стоитъ описанія. За какіе нибудь десять рублей, которыхъ едва хватитъ на сапоги, разнощикъ отходитъ пятую, или восьмую часть города, примѣрно всю Петербургскую, Выборгскую, съ островами. Вотъ онъ ежедневно долженъ выписывать концы отъ московскихъ казармъ, за Самсоніемъ, до Тучкова моста и отъ второго сухопутнаго до дачи княгини Бѣлозерской; присоедините къ этому лѣтомъ, всѣ острова и вы убѣдитесь, что несчастному газетчику приходится ежедневно разносить двѣсти, триста даже пятсотъ нумеровъ по пространству величиною чуть-ли не съ нѣмецкое герцогство. На всемъ Елагиномъ одинъ подпищикъ, ну и колѣси туда, во-всякую погоду, не разбирая ни стужи, ни грязи. Часто достается разносить нумера въ темныя октябрскія ночи съ мокрымъ снѣгомъ, пронзительномъ вѣтромъ, со всѣми прелестями... Да не по какой нибудь Литейной, освѣщенной газомъ, а по такимъ трущобамъ, каковы: Теряева, Плуталова улицы на Петербургской. Тутъ пока доберешься по адресу до подпищика, можно девяносто-девять разъ сломить шею, выкупаться въ канавѣ, еле-еле прикрытой проваливающимися досками кладокъ.

Поэтому-то меня всегда и удивляютъ наивныя претензіи гг. подпищиковъ, почему-де имъ журналъ или газета недоставляются къ сроку? Разумѣется газетчики, вызубривши всѣ адресы на память, вслѣдствіе долгой практики, управляются съ дѣломъ легче, но каково новичку, которому его предмѣстникъ хотя и показалъ два-три раза всѣ адресы, упомнить четыреста, пятьсотъ домовъ, воротъ, лѣстницъ, тѣмъ болѣе, что въ глухихъ улицахъ недостучишься въ ворота, недоспросишься адреса. Еще пожалуй заѣдятъ собаки. Зато-жъ газетчики ловко подмѣчаютъ тѣхъ подпищиковъ, гдѣ на акуратность доставки нумеровъ необращаютъ большого вниманія, или гдѣ подпищикъ въ отлучкѣ, нездоровъ, крайне бѣденъ, робокъ, неохотникъ заводить какія нибудь кляузы, жалобы и т. п. Они такому подписчику принесутъ нумерка два-три въ недѣльку, да и будетъ. Остальные нумера продаютъ въ трактирахъ, пивныхъ, харчевняхъ, демидовскихъ заведеніяхъ -- за гривенникъ, за пятачокъ, за право похлебать щей копѣйки на три, получить порцію щей и каши въ "снабженіи пищей". Разумѣется, нодпищикамъ свирѣпымъ, "кляузникамъ", какъ говорятъ газетчики, послѣдніе, по чувству самосохраненія, доставляютъ нумеръ въ нумеръ акуратно; той же акуратностью доставки пользуются подпищики, любящіе давать разнощикамъ пятиалтыннички, гривеннички, а въ большіе праздники и полтиннички. И тутъ, какъ и вездѣ, есть безгрѣшные доходишки. Случись нумеръ съ замѣчательными стихами, повѣстью, или просто съ опечаткою вродѣ извѣстной о наймѣ гувернантки, газетчикамъ -- лафа. Забубенная молодежь, харахорящіеся старички, юркія пансіонерки, только-что выпрыгнувшія замужъ, до-смерти любятъ подобныя опечатки и тайно или явно разхватываютъ эти нумера по гривеннику, двугривенному, хранятъ ихъ, какъ драгоцѣнность, перечитываютъ въ интимныхъ компаніяхъ. То же самое, если проскочитъ въ нумеръ статейка по части либералистики, напримѣръ, если писателю удалось показать изъ кармана кулакъ сильному лицу, или облаять это лицо изъ подворотни -- сейчасъ же молва разнесется про этотъ No. И редактору лафа, и разнощикамъ экземпляровъ лафа, а сочинителю, и всѣмъ -- лафа|... Бываютъ для газетчиковъ, какъ и для всѣхъ добывающихъ хлѣбъ въ потѣ лица, и горькія минуты. Напримѣръ Селифанъ однажды довольно неудачно спустилъ десять нумеровъ, недодавши ихъ подпищикамъ. Подпищики обратились съ жалобой къ самому верховному распорядителю всѣхъ дѣлъ, относящихся къ печатанію "Племянника." Надо было зрѣть гнѣвъ почтеннаго редактора, привыкшаго слышать, что журналъ его именно тѣмъ только хорошъ, что акуратно выходитъ и доставляется. Онъ приказалъ привесть "блуднаго" Селифана предъ свѣтлыя свои они, и объявилъ, что отвергаетъ недостойнаго, а за каждый изъ десяти нумеровъ вычитаетъ изъ жалованья Селифана по четвертаку.

Можете, читатель, судить, какой ревъ подняла мать его, Агафья Алексѣевна, для которой десять рублей сыновняго жалованья были единственнымъ средствомъ пропитанія!

Дѣло было поправить очень трудно: сама Миньона, приклеенная хлѣбомъ въ стѣнѣ, глядѣла со слезами на рыдающую старушку. Даже Иголкинъ, только-что собравшійся поразить шведовъ, остановился и глядѣлъ на нее... Маменька отправилась къ почтенному редактору, залилась какъ слѣдуетъ слезами, и къ чести послѣдняго, вымолила для сына прощеніе. Впрочемъ и подпищики простили неакуратность одного изъ 52 племянниковъ, издаваемыхъ въ числѣ 52 въ годъ... Но не мѣшаетъ сказать и про Агаѳью Алексѣевну. Это была, даже есть и теперь -- добрѣйшая старушка, какихъ я только знавалъ. Въ ней даже обнаруживались романическія наклонности, какая-то Карамзинская сантиментальность, особенно когда выпьетъ въ теряевомъ-кабачкѣ на десять копѣекъ. Впрочемъ, она позволяла себѣ эту роскошь только въ праздники, или послѣ хорошаго сбора на паперти, во время богатыхъ купеческихъ похоронъ, сватьбъ, молебствій за успѣшное окончаніе дѣлъ и тому подобное. Остальныя деньги она берегла на маслице для лампадки, которое, къ крайнему сожалѣнію всѣхъ благочестивыхъ людей и къ крайнему удовольствію мошенниковъ лавочниковъ, становится дороже день ото дня.-- Она любила, чтобъ лампадка постоянно теплилась передъ споручницей всѣхъ страждущихъ, передъ Антипіемъ зубнымъ цѣлителемъ, потому-что старушка постоянно хворала зубами. Чѣмъ она ихъ не лечила: и зашоптываніями, и просила класть ей, безъ ея вѣдома, подъ подушку записочку съ симпатическими словами: приди вчера и прочее -- ничего не помогало. "Да ты положи, мать моя, на больной зубочекъ священной ватки изъ лампадки дѣлательницы: все какъ рукой сниметъ." Старушка послушалась; кромѣ того отслужила оо слезами молебенъ угоднику Антипію, заплатила отцу Павлу цѣлый четвертачекъ, да свѣчку поставила въ пять копѣекъ. Съ тѣхъ поръ, какъ она увѣряетъ, ей сдѣлалось гораздо легче. Вотъ что значитъ вѣра! Чуть начнется бывало обѣдня, у Введенія, или у Матвѣя, Агафья Алексѣевна спѣшитъ на церковную паперть, или станетъ на дорогѣ, ведущей отъ большого проспекта на Пушкарскую. Согнувшись въ три погибели, опираясь на костыль, а иногда и зажмуривши глаза, если мимо идущій человѣкъ незнакомый, она, подъ видомъ слѣпенькой, хворой старушки, наберетъ въ праздникъ бѣдно-бѣдно четвертачокъ. А если еще большой праздникъ, каковы: пасха, рождество и прочее, такъ и цѣлый трехрублевикъ. Въ будни тоже бываетъ не безъ поживы: каждая ветхая старушка, идущая къ обѣднѣ, считаетъ долгомъ передъ этимъ дать хоть грошикъ какому-нибудь бѣдненькому. Передъ слушаніемъ слова божія, передъ входомъ во храмъ, необходимо, по мнѣнію многихъ старушекъ, сдѣлать какое-нибудь доброе дѣло.

Агафья Алексѣевна, если и побиралась, то нельзя сказать, чтобъ совершенно изъ нужды, а такъ, "изъ любви къ искуству", отчасти изъ желанія напиться лишній разъ кофейку, косушечку другую водочки употребить. Кто не желаетъ доставить себѣ лишнія удобства? Нельзя безусловно осуждать "побирашекъ". Развѣ почтенныя дамы въ лисьихъ шолковыхъ салопахъ, отдающія тайкомъ деньги на проценты, не побираются, не обиваютъ пороги разныхъ благодѣтельныхъ особъ? Вся разница, что Агафья Алексѣевна протянетъ руку на паперти, въ присутствіи всего прихода, а какая-нибудь Вильгельмина Карловна сдѣлаетъ тоже самое въ кабинетѣ, глазъ на глазъ съ Христіаномъ Готлибычемъ. Вся разница, что одна бьется изъ-за лишней косушечки, а другая изъ лишней парочки орловскихъ рысаковъ...

Агафья Алексѣевна тѣмъ и выигрывала въ жизни, что могла плакать, когда ей вздумается, когда потребуютъ того обстоятельства; у нея послѣ шкалика всегда била слеза изъ ливаго глаза, послѣ косушечки -- изъ обоихъ; а когда выпьетъ двѣ, то просто заливается; какъ рѣка.

Она плакала часто: безъ всякой уважительной причины, особенно, когда выпьетъ... Это ей приносило своего рода удовольствіе, наслажденіе...

-- Экая я бѣдная, несчастная сиротка, одна-одинешенька: ни папеньки, ни маменьки и зарыдаетъ.

-- Какихъ же вамъ еще папеньки и маменьки хочется, когда вамъ самимъ шестьдесятъ-три года? Поменьше бы водки пили, маменька, такъ поменьше бы и слезъ было, говорилъ Селифанъ.

-- Охъ, Селифаша, ты не знаешь моего горя!

И снова заплачетъ.

-- Большое горе! простояли на паперти два часа, собрали полтинникъ, да пришли домой кофею напились.

-- Такъ ужь и полтинникъ! Какой ты прыткой! Дай-богъ и четвертакъ-то набрать...

-- А все жъ даромъ и четвертакъ хорошо получить; вѣдь вы ничего не дѣлаете!.. Нѣтъ, вы попробуйте помоему околесить, каждый день, верстъ тридцать-сорокъ, тогда и узнаете какъ трудовая копѣечка-то достается!

Разумѣется въ первыя числа послѣ получки жалованья, Селифанъ возвращался какъ стелька пьянъ. Подталкиваемый словно какой-то невѣдомой силой отъ одного тротуара къ другому, онъ таковыми зигзагами возвращался домой и въ чемъ былъ ложился на матернину постель. Они всегда спали на одной постелѣ. Впрочемъ, возвращеніе домой пьянаго жильца было явленіемъ самымъ обыкновеннымъ; никто необращалъ на это вниманія, развѣ кто-нибудь скажетъ мимоходомъ: экъ его насвистался!

Еще напротивъ, жоны, сестры, матери живущихъ здѣсь, какъ-будто хвастались другъ передъ другомъ, спорили, чей лучше вчера напился?.. Поутру, какъ соберутся зимой въ общей кухнѣ у очага, а лѣтомъ на крылечкѣ, да и ну тараторить про мужей и родныхъ.

-- Мой-то вчера, видѣла, мать моя, каковъ пришолъ? Вчера жалованье раздавали; я шарила-шарила въ карманахъ, -- хоть бы копѣечку оставилъ на семейство, все пропилъ!.. Хорошо еще, что одѣяло выстегала Филипьевнѣ, такъ авось получу два рубля за работу. На это только вся и надежда, а то просто варить нечего; ребятишки ревутъ: маменька, хлѣбца! а тутъ и трехъ копѣекъ нѣтъ, чтобъ рабенку молочка въ рожокъ купить!

-- А развѣ Сидоръ Евсѣичъ не вѣритъ больше на книжечку?

-- Не вѣритъ, мать моя, ни на полушку! Пока говоритъ рупь не отдадите -- луковицы одной не отпущу вдолгъ.

-- Этакой разбойникъ! Разжирѣлъ! пузо-то вотъ какое, оттого и зазнался. Прежній-то Сафронъ Трифонычъ не въ примѣръ лучше былъ! тотъ всегда на два рубли вѣрилъ.

-- Охти, хти, хти! какъ замужъ идти? возражала другая сосѣдка: -- твой-то хорошъ пришолъ, а мой-то еще чище!.. Городовой на извощикѣ привезъ. Спасибо, что городовой-то знакомый человѣкъ, а то сраму-то сколько было бы, пожалуй до начальства бы дошло! Я хотѣла заплатить за извощика, да Потапъ Потапычъ говоритъ: не нужно!.. Надо было ему косушечку купить...

Читателю можетъ-быть приходилось видѣть прелюбопытную и вмѣстѣ прекомическую сцену, когда двое городовыхъ ведутъ подъ руки пьянаго... Чуть завидятъ это извощики -- маршъ-маршъ во всѣ стороны и какъ есть ни одного!.. Никому изъ нихъ не хочется прокатиться съ безплатнымъ сѣдокомъ до ближайшей части.

За то надо видѣть оплошавшаго извощика, который спалъ въ это время, развалившись на дрожкахъ, самымъ сладчайшимъ сномъ.

-- Извощикъ! кричитъ городовой басомъ.

-- Куда прикажете? отвѣчаетъ тотъ весело съ просонья, надѣясь заработать четвертакъ.

-- Но увы и ахъ! на дрожки взваливаютъ пьянаго; городовой садиться съ нимъ рядомъ, обнявши его за спину, какъ любящей мужъ свою супругу, опасаясь, чтобы она не свалилась съ тряскаго экипажа.

-- Вези въ третью адмиралтейскую, или нарвскую! кричитъ городовой.

И несчастный извощикъ, не успѣвши покормить заморенную ѣздой лошадку, дергаетъ возжами. Кляча словно чувствуетъ, что прогуляется версты три безъ всякаго вознагражденія и плетется шагомъ, понуривши голову. Въ былыя времена господа городовые рѣдко отправлялись куда нужно по образу пѣшаго хожденія. Да это была бы съ икъ стороны непростительная глупость, когда есть возможность доѣхать безплатно. Взявши засаленную шнуровую книгу или какой-нибудь пакетъ, требующій пересылки безъ отлагательства, городовой садится на перваго попавшагося извощика.

-- Пошолъ, не разсуждай! Видишь, казенная бумага!

Разумѣется все это было. Теперь и въ полиціи другіе порядки.

За перегородкой, въ комнаткѣ почище, жилъ другой отставной надворный совѣтникъ, на какихъ-то двѣнадцати рубляхъ ежемѣсячной пенсіи. У него было два бѣлокуренькихъ хорошенькихъ мальчика, одинъ двѣнадцати лѣтъ, а другой десяти. Оба она ходили въ какую-то гимназію, оба остались на пятомъ и седьмомъ году сиротами послѣ матери.

Почтенный надворный совѣтникъ въ нихъ души не чаялъ, тѣмъ болѣе, что это были мальчики умные, тихіе и очень хорошенькіе. Не даромъ говорила одна моя знакомая, очень умная дама: "хорошенькая дѣвушка -- милое созданіе, спору нѣтъ; но зато ужь если мальчикъ захочетъ быть хорошенькимъ, такъ за поясъ заткнетъ любую дѣвушку!" Добрый отецъ отдѣлялъ послѣднія крохи для воспитанія любимыхъ сыновей и былъ образцомъ воздержности и акуратности во всѣхъ отношеніяхъ. Онъ въ Петербургѣ при теперешней дороговизнѣ ухитрялся проживать въ мѣсяцъ всего шесть цѣлковыхъ, откладывая десятый годъ по восьми рублей съ чѣмъ-то въ мѣсяцъ. И замѣтьте, что онъ не голодалъ, не отказывалъ себѣ въ необходимѣйшемъ: пилъ чай, въ праздники кофе, курилъ, обѣдалъ, носилъ чистое бѣлье, ходилъ еженедѣльно въ баню. Читатель спросить: какъ же при всемъ этомъ онъ проживалъ всего шесть рублей въ мѣсяцъ? Очень просто; вотъ его расходы:

Обѣдалъ онъ въ демидовскомъ заведеніи, платя по пятачку въ день, полтора рубля въ мѣсяцъ. Бывало возьметъ самъ два горшочка, обернетъ въ чистую тряпочку и отправляется за пищей въ заведеніе. Тамъ, за общимъ столомъ, вмѣстѣ съ нищими, онъ не обѣдалъ, а носилъ пищу домой, чтобъ не компрометировать чинъ надворнаго совѣтника, данный царемъ; чтобъ оставить что-нибудь къ ужину, онъ не наѣдался плотно за обѣдомъ, какъ и совѣтуетъ Гуфландъ. Оба горшка самъ поставитъ въ печку и всегда сдѣлаетъ это такъ, чтобъ никто изъ жильцовъ не замѣтилъ, что вотъ дескать надворный совѣтникъ самъ ставитъ горшки въ печку. Въ самое демидовское онъ всегда старался придти раньше всѣхъ, чтобъ никого не застать, чтобъ сплетницы старухи-нищенки не пронесли по петербургской сторонѣ, что вотъ дескать надворный совѣтникъ питается вмѣстѣ съ нищими демидовской кашицей!.. Подходя къ заведенію всегда закутавшись кашне или прикрывшись до самыхъ глазъ воротникомъ, онъ старательно озиралъ улицу, нейдетъ ли кто-нибудь изъ его знакомыхъ или его знающихъ. Убѣдившись, что на улицѣ пусто, онъ "нырялъ" въ низенькія дверцы "снабженія" и кидалъ взоръ на черную доску, на которой пишутся жертвованія. Если нѣтъ на ней: "за упокой Феклы 40 порцій" или чего-нибудь подобнаго, онъ съ стѣсненнымъ сердцемъ отдавалъ раздатчику пищи пятачокъ и просилъ наливать горшки пополнѣе, масла тоже давать сколько слѣдуетъ по положенію. Зато сердечко его радостно екало, когда на доскѣ было выведено каракулями: "30 порцій, 40, 60" и т. п. Возвращаться домой съ горшками тихонько, чтобы ихъ не расплескать, было труднѣе, чѣмъ приходить. Какія страшныя пытки цѣлыхъ полверсты должно выносить его надворно-совѣтницкое самолюбіе!..

За квартиру онъ платилъ два рубля, самъ обклеилъ ее обоями, которые подарилъ ему купецъ за сочиненіе какой-то просьбы. Каждый день три раза онъ самъ старательно выметалъ комнату вѣникомъ, прыская полъ, чтобы пыль не портила платье. Ужь когда сходитъ въ трехкопѣечную баню, то непремѣнно возьметъ домой съ собой вѣникъ. Мочалка, суконка у него были заведены разъ навсегда и служили ему вѣрой и правдой чуть ли не со дня рожденія. Онъ и такъ кряхтѣлъ, что съ мыломъ у него выходитъ ежемѣсячно пятнадцать копѣекъ на баню. Чтобы не тратиться на парильщиковъ, онъ ходилъ въ нее купно съ другимъ отставнымъ надворнымъ совѣтникомъ, и надо было видѣть какъ они старательно вытирали суконкой другъ другу спины и прочее... Я нарочно вдаюсь въ эти нѣсколько смѣшныя повидимому подробности, собственно для бѣдняковъ, неумѣющихъ жить. Оба надворные совѣтники были друзья и пріятели, оба щеголяли въ теплой шапкѣ съ ушами, съ суковатой палкой въ рукахъ изъ такъ-называемаго "стояростоваго" дерева. Оба были друзья и пріятели, совершенно согласные во мнѣніяхъ, во вкусахъ. Какъ тотъ кончилъ курсъ въ школѣ во времена Хераскова, такъ и другой. Оба ужасно любили почитывать "Маякъ" и были убѣждены, что никогда не было и не будетъ такого прекраснаго въ Россіи журнала. Какъ тотъ, такъ и другой выкуривали ежедневно по четыре папиросы, набитыя третьимъ сортомъ Миллера, десять копѣекъ четверка. Но тогда бы выходило въ мѣсяцъ сто-двадцать папиросъ. такъ чтобъ ихъ вышло ровно сто, на пятнадцать копѣекъ, оба пріятеля по середамъ и пятницамъ выкуривали но полторы папиросы. И то оба кряхтѣли, что расходы на табакъ съ гильзами ежемѣсячно пятнадцать копѣекъ. Чаю выходила въ мѣсяцъ четверка, на полтинникъ, потому что расчетливые старички насыпали новый чай на старый четыре раза, и только тогда, когда въ немъ видѣнъ былъ Кронштадтъ какъ на ладони, высыпали спитый чай въ особую бумажку и на каждую новую четверку чаю подбавляли восьмую частъ смѣси. Сахару полагалось по обыкновенному куску на разъ, шестьдесятъ кусковъ въ одинъ мѣсяцъ или фунтъ въ двадцать-три копѣйки.

Пріятели, приходя другъ къ другу, никогда не были ничѣмъ угощаемы. Даже нюхательный табакъ былъ у каждаго свой.

Надо было удивляться искуству, съ какимъ эти оба почтенные мужа вымывали себѣ въ банѣ бѣлье, чтобъ не тратиться на прачекъ. Чтобъ щеголять въ бѣльѣ чистомъ, разглаженномъ, приличномъ чину надворнаго совѣтника, одинъ изъ друзей завелъ утюгъ, а другой гладильную доску. Когда они приходили другъ къ другу вечеркомъ, чтобы побесѣдовать о какихъ-нибудь душеспасительныхъ предметахъ, то сидѣли впотьмахъ, въ видахъ сокращенія расходовъ на свѣчи. Впрочемъ у совѣтниковъ постоянно теплился ночникъ, а въ случаѣ прихода незнакомаго человѣка для написанія просьбы зажигалась свѣча. Такихъ свѣчей, всегда пальмовыхъ, какъ болѣе приличныхъ чѣмъ сальныя званію дворянина, выходило въ мѣсяцъ полфунта, на одинадцать. копѣекъ. Платье оба старичка берегли, какъ зѣницу ока. Идя вмѣстѣ по улицѣ, старательно наблюдали другъ за другомъ, чтобъ не наступить сапогомъ на острый, продирающій подошву камушекъ; при переходѣ черезъ грязь рѣшали общимъ совѣтомъ, какъ пройти посуше.

-- Остерегайтесь! говорилъ одинъ другому: -- сегодня тепло, съ сосулекъ капель, того и гляди на сукно капнетъ, а оно отъ этого гніетъ...

-- Нейдите шибко! остерегалъ другой: -- вспотѣемъ, а отъ поту подъ рукавами сюртукъ прогараетъ и бѣлье скорѣе пачкается!

Чтобъ не тратиться на свѣчи или на масло для ночника, они поочередно приходили другъ къ другу по вечерамъ и когда не читали "Маяка" или "Домашней бесѣды", то сидѣли впотьмахъ. "Вѣдь мы знаемъ другъ друга, слышать одинъ другого можно и безъ свѣчи, такъ кчему же зажигать ее!" Къ нимъ обоимъ приходили иногда старухи, мѣщане съ просьбою написать прошеніе. Такъ-какъ они оба Державина и Мерзлякова считали величайшими изъ всѣхъ геніевъ, какіе были и будутъ; такъ-какъ кончили курсъ въ одномъ училищѣ, обмѣнивались постоянно идеями, то и слогъ просьбъ, писанныхъ ими, былъ совершенно одинаковый. Какъ одна начиналась: "повергая нижайшую просьбу мою къ стопамъ вашего высокоблагородія!" такъ и у другого тоже: "повергая" и прочее. Если одинъ заключалъ просьбу: "а за таковое благодѣяніе буду молить непрестанно предъ престоломъ Всевышняго о продленіи драгоцѣнныхъ для Россіи дней вашихъ и дѣточекъ вашихъ," такъ и другой оканчивалъ просьбу. Онѣ были дотого у обоихъ сходны почеркомъ и слогомъ, что старухи не знали, къ которому изъ нихъ идти.

Оба надворные совѣтника были такъ похожи другъ на друга, что когда они шли зимой по улицѣ, въ шапкахъ съ ушами, съ совершенно одинаковыми стояростовыми палками, то -- приведи хоть всю петербургскую сторону -- никто бы не могъ различить который изъ нихъ Иванъ Михѣичъ, и который Михѣй Михѣичъ.-- Вся и разница между ними въ томъ, что одинъ живетъ у Крохоборовой, а другой у Скопидомовой; что одинъ идетъ съ правой стороны, а другой -- съ лѣвой...

Зато надо было видѣть какъ крохоборовскій Иванъ Михѣичъ принималъ своихъ хорошенькихъ сыновей, когда ихъ въ суботу отпускали изъ гимназіи. (Они были казенно-коштные). Маленькая комнатка его преобразовывалась, получала другой видъ. Изъ завѣтнаго сундучка доставалось зеркало въ нейзильберной рамкѣ; на столѣ разстилалась красная салфетка, изображающая какой-то нѣмецкій городъ съ ѣдущими вагонами, пасажирами съ птичьими носами, выглядывающими изъ оконъ и тому подобное. На окошечко, величиною съ школьную аспидную доску, навѣшивалось драпри. На стѣну -- двѣ картины въ позолоченыхъ рамкахъ, изображающія, одна -- въѣздъ Дибича забалканскаго въ городъ Адріанополь, а другая --Петра великаго, спасающаго матросовъ на Лахтѣ. Послѣдняя была куплена на Садовой подлѣ банка и изображала Петра такимъ румянымъ, въ такомъ щегольскомъ синемъ кафтанѣ, словно царь-матросъ сбирался на асамблею, а не былъ въ тревогѣ, спасая матросовъ. Да и въѣздъ въ Адріанополь Дибича былъ нелучше: тутъ только и были видны головы, да ноги. Кромѣ того снималась кисея съ портрета какой-то важной особы, изображенной съ такимъ деревяннымъ, идіотическимъ лицомъ, что даже было нѣсколько совѣстно за такую неправду, живописную клевеггу...

Часы, съ огромнымъ циферблатомъ, вравшіе на-пропалую, бившіе иногда двадцать-девять часовъ, вмѣсто двѣнадцати,-- пробили на этотъ разъ девять, и влетѣли въ комнату два молодчика, въ чистенькихъ гимназическихъ виц-мундирчикахъ. Ихъ бѣлые какъ сахаръ зубы, плѣнительная улыбка, что-то дѣвическое въ ясныхъ голубыхъ глазахъ, напоминающее мать до замужества, восхищало старика-отца и онъ, заграбаставъ обоихъ мальчиковъ въ свои объятія, долго и крѣпко цѣловалъ ихъ.-- Папаша, какая у васъ жосткая борода, замѣтилъ смѣясь старшій Володя и бросился цѣловать отца; младшій Саша былъ какъ-то задумчивѣе, какъ говорится идеальнѣе. Отецъ былъ внѣ себя отъ радости: дѣти бросились къ сосѣдямъ и старшій весело перездоровался, перецѣловался въ губы съ самыми гнилыми грибообразными старушонками. Старушки окончательно расплылись отъ радости: онѣ были ужасныя охотницы цѣловаться съ хорошенькими мальчиками...-- Эки ангелы небесныя! шамшили старушки: -- видно, далъ Богъ Ивану Михѣичу такихъ дѣтей за его добродѣтели!.. Въ этотъ радостный суботній день и Иванъ Михѣичъ сходилъ такъ-сказать съ своего пьедестала и забывши всякую разницу въ чинахъ и званіяхъ, охотно балагурилъ со старушками, подчивалъ ихъ кофеемъ, до котораго онѣ были страшныя охотницы. Откуда-то словно изъ-подъ земли являлся графинчикъ съ травничкомъ и Иванъ Михѣичъ обносилъ каждой жилицѣ по рюмочкѣ. Сколькобыло ужимокъ, жеманства, отнѣкиваній, увѣреній, что не пьетъ, однако каждая выпивала всю рюмочку и непрочь была бы отъ другой, еслибъ попристальнѣе поподчивали... Во всемъ нижнемъ этажѣ флигеля, гдѣ жилъ Иванъ Михѣичъ, пахнуло чѣмъ-то праздничнымъ. У каждой жилицы, самой бѣдной, были вымыты полы, все прибрано, перечищено, передъ образами горѣла лампадка, по случаю воскресенія христова. Пока старушки тараторили о добродѣтеляхъ Ивана Михѣича, пока смазливенькія дѣвицы бесѣдовали съ мальчиками, сладко на нихъ поглядывая, Иванъ Михѣичъ успѣвалъ уже сбѣгать въ лавочку, взять полтора десятка яичекъ, маслица, всего что нужно къ яичницѣ.

Кромѣ того доставались изъ завѣтнаго сундука разныя баночки съ груздочками, рыжечками, волнушками, отварными грибками и даже появлялась на столѣ пастила.

Все это раскладывалось на маленькія тарелочки, которыя тоже появлялись богъ-вѣсть откуда. Бывало жильцы удивляются, что это Иванъ Михѣичъ всю суботу возится за перегородкой, гремитъ какой-то посудой, а кажется человѣкъ бѣдный? Въ буднишніе дни, все такъ мизерно: Иванъ Михѣичъ, даже при Михѣй Михѣичѣ, сидитъ безъ свѣчки; вмѣсто чаю дуетъ бурую водицу, а теперь и самоваръ кипитъ на очагѣ въ кухнѣ, и закуски разныя явились, и все что хочешь. А все это заводилось изъ скопленныхъ Иваномъ Михѣичемъ денегъ, изъ вещей, оставшихся послѣ покойной. Всѣ эти расходы на грибки, пастилки, яйца, обѣды, заказываемые почтальоншѣ въ праздничные дни, вносились въ особенную книжку экстренныхъ расходовъ. Однимъ словомъ, отецъ положилъ всю душу въ сыновей: самъ голодалъ шесть дней, терпѣлъ всевозможныя лишенія, лишь бы доставить возможное удовольствіе любимымъ болѣе всего въ мірѣ, хорошенькимъ сыночкамъ мальчикамъ. Кромѣ того, Иванъ Михѣичъ, накупивши въ колбасной ливерной колбасы, самъ мастерски поджаривалъ ее на сковородкѣ, выпускалъ яичницу; однимъ словомъ, какъ настоящій поваръ. Володя, любившій до отпасти отца, суетился около него, помогалъ ему, иногда даже мѣшалъ своею излишнею прыткостью, что очень тѣшило добраго родителя. -- "Ты акуратъ, какъ покойная Маша, такая же прыгунья, говорилъ отецъ, ущипнувши мимоходомъ Володю за щеку.-- Вотъ мой умница -- Саша; посмотри, онъ сидитъ себѣ скромненько, какъ невѣста..." Саша, съ раскраснѣвшимися щеками отъ печного жару, былъ дѣйствительно похожъ на невѣсту. Напившись чаю, или кофейку со сливочками, отецъ съ сыновьями принимался черезъ часъ ужинать. Послѣ ужина, вынимались два тюфяка, стлались чистенькія простыньки, и въ десять часовъ всѣ засыпали сладкимъ сномъ. Поутру, всѣ отправлялись къ поздней обѣднѣ къ Введенью. Воскресенье было проведено; весело, въ разговорахъ, наконецъ вечеромъ, гимназисты уходили домой. Простившись съ ними со слезами, давши дѣтямъ должныя наставленія, отецъ крестилъ ихъ, приговаривая каждому: "Господь съ тобою, ангелъ-хранитель и всѣ силы небесныя!" По уходѣ дѣтей все опять пряталось, принимало прежній унылый видъ. Опять на пять дней съ половиной запиралась комната, опять старикъ втихомолку хлебалъ демидовскія щи со щепками вмѣсто рыбы и говядины...

Въ другомъ отдѣленіи лѣпились въ трехъ аршинной комнатѣ: ткачиха, коровница и отставная титулярная совѣтница. Онѣ другъ отъ друга отдѣлялись такими жидкими перегородками, которыя можно было проковырять и пальцемъ: У ткачихи былъ грудной ребенокъ, никогда неумолкавшій. Кромѣ того у коровницы было трое дѣтей: пятилѣтній мальчикъ и двѣ дѣвочки, девяти и одиннадцати лѣтъ.

О жизни семействъ съ малыми ребятами стоило бы поговорить побольше, но это растянуло бы и безъ того длинную статью на лишнихъ пять шесть страницъ.

Короче, дѣти безпрестанно толкались другъ объ друга, какъ горшки въ печи: то Вася дастъ тукманку Лизѣ., -- визгъ, ревъ на весь флигель; то Лиза вцѣпится ногтями въ пухлое, какъ подушка, васино рыльцо, и опять пискъ на весь флигель.

Всѣхъ этихъ писковъ ребятишекъ, ссоръ матерей изъ-за дѣтокъ на одномъ днѣ бываетъ сорокъ тысячъ.

Титулярная совѣтница была удивительно проникнута своимъ высокоблагороднымъ чиномъ, и при ругнѣ съ ткачихой, или коровницей, только и твердила: я не какая-нибудь потаскуха! я титулярная совѣтница, я кровнаго архистратическаго происхожденія! я не позволю наступить себѣ на ногу! и проч., и проч., и проч.

Этотъ міръ будочницъ, фонарщицъ, жонъ гарнизонныхъ солдатъ, я изображу въ отдѣльной повѣсти. А теперь пока довольно.

ПЕТРЪ ГОРСКІЙ

"Время", No 1, 1863

Оставить комментарий Горский Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1863 Обновлено: 20/04/2021. 51k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Физиологический очерк.

Горский Петр Никитич Бедные жильцы

БѢДНЫЕ ЖИЛЬЦЫ

Горский Петр Никитич
Бедные жильцы