Я заботливо проверяю, все ли так, как любит мой юный друг, заколдовавший меня в те дни своей дерзкой музыкой, неожиданной поступью ее мелодии, раздольной, как весеннее половодье.
Я сочинял тогда либретто балета для Сергея Сергеевича.
Алла и Лоллий, наивные и мудрые дети природы, ищут счастья. Они идут к морю счастья. Навстречу им мчатся чудовища неслыханной силы и ужаса. Они борются. Победа!
На лету сбрасывая пальто в треугольной передней, где я устраивал выставки начинающих художников, врывается Сергей Сергеевич.
Про него нельзя было сказать: "Вошел, сел за рояль, произнес".
Обрезав быстрым взглядом комнату -- все ли так, как ему надо, -- на миг впившись ладонью в ладонь:
-- Здравствуйте! Сочинили? Что?
Не дожидаясь ответа на свои вопросы, бросается к роялю, проверяет высоту вертушки -- и помчался!
Под налетом его пальцев покорно вздрагивают клавиши -- на одно, два, три мгновенья -- как он приказывает, -- и звуки, наслаждаясь властностью мастера, рождают мелодию и начинают терзать ее в непривычных гармониях, до изнеможения, почти до угасания, пока она, испуганная причудами мастера, вдруг не возникнет в своей цельности, пленительная, чаруя, как дума, освобожденная из плена тела в мраморных глыбах Микеланджело.
-- Понимаете? -- спрашивает Сергей Сергеевич, срывая пальцы с клавиатуры.
А я еще не очнулся, еще не вернулся в комнату из бездны музыки, которая поглотила меня, изранив мозг еще не осознанными впечатлениями.
-- Понимаете? -- повторяет он и шваркает крышку клавиатуры так, что гул идет по комнате.
-- Да! Да... -- говорю я.
-- Ничего вы не понимаете! -- вскакивает он и бегает по комнате:
-- Это же звери, неслыханные чудовища, это же какие-то огромные жабы, хохочущие лягушки, разинув пасти, лезут, растоптать, поглотить хотят... этих, как их там у вас зовут...
-- Этих юных, жаждущих счастья... Идут Алла и Лоллий, а чудовища преграждают дорогу, закрывают горизонт, тьма... А у вас где они?
-- Какие жабы, какие лягушки, Сергей Сергеевич?
-- Какие?
За рояль.
И несутся вопли, стенания, грохот, кваканье, рычанье.
-- Слышите?
Я смотрю на него и наслаждаюсь его творческим запалом, фантастикой разгоряченного мозга, азартом юности.
И мне кажется, что сам он, этот розовощекий, светлоглазый, с большими губами юноша -- дитя какой-то древней сказочной русской природы, только что вырвавшейся в город из лесов и озер Нестерова, с поморских берегов Рериха.
Я понимаю, за что полюбил его гениальный -- тогда уже старик, которого я тоже имею счастье считать среди самых драгоценных моих друзей, -- Анатолий Константинович Лядов, раскрывший нам душу и Бабы-Яги, и Кикиморы, и все тайны Волшебного озера.
Написал я либретто для Сергея Сергеевича.
Написал он музыку балета.
Но не понравился балет его антрепренеру Дягилеву.
Слишком глубоко раскрывалась там душа русского народа с ее безграничным стремлением к счастью, с ее неукротимой волей к борьбе. Нужно было что-либо попестрее, понаряднее, полегче мыслью.
Так вместо балета родилась "Скифская сюита".
Почти полвека прошло с тех пор.
1963
Примечания
Статья написана 31 января 1963 г. Печатается по автографу.