Горный Сергей
"Разговор с памятью"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (О стихах парижской поэтессы <Софии Прегель>)

Сергей Горный

  

"Разговор с памятью"

(О стихах парижской поэтессы)

  
   Среди чисто "эмоциональных" стихов Зарубежья -- среди подсознательных -- (а иногда и ... полусознательных!) перепевов Гумилева, Ахматовой и прочих святых поэтических "святцев" -- выпущенный "Числами" сборник Софии Прегель выгодно отличается "самостоятельностью", "своим лицом". Ея особенность: -- сила зрительнаго запоминания: -- образ, вещь, краска, пятно. Оно связывает свое чувство крепким узлом с образом. Ея волнения, ея внутренния "закипания" -- не расплываются в музыкальной беспредметности, в мелодии строф, в певучей магии слов. Нет, магичен у нея образ, от него идут лучи, создающие симфонию стиха. Она прежде всего, видит. И уже отсюда, от образа (которому веришь, ибо она сама его увидела, как в "ясновидении", опрокинула в себя, впитала, выпила до дна) -- от образа идут у нея эти гипнотическия -- и, за редким исключением, почти всегда "убедительныя" нити. Она не выбирает красок, не ищет эпитетов. Она -- видит. И спешит скорей сказать: -- вот, смотрите, что я вижу... видите вы тоже? Да? -- И эпитеты, краски, звуки -- приходят у нея попутно, -- сперва она видит форму, образ, предмет. У таких четких "выпивающих" виденное до дна, глаз -- всегда прекрасная зрительная память. Книжечка так и названа удачно: "Разговор с памятью". (Изд. "Числа", Париж, 1935).
   Она помнит, она видит еще до сих пор все. И то, как на корабле:
   "...Повар сыплет просо, как тает сгусток дыма без следа, как мелко запузырилась вода под шваброй у дневальнаго матроса".
   Помнит, как на улице:
  
   "...За стеклами сияющей мясной
   Жужжала разъярившаяся муха".
  
   -- Как на родине, давно, в детстве, рождалась весна:
  
   "Талый лед под перилами булькал,
   На мостах выростали гробы,
   На ходу обломала сосульку
   У кривой водосточной трубы...
   Тонкий лед не мгновенно растаял,
   Но на жаркой ладони размяк".
  
   София Прегель видит все зорко и, понятно, с любовью, в этом, ведь -- в конечном счете -- сила ея мелодии и ея внушения, -- в ласке к жизни. В ревнивой и благодарной любви к вещам, ко всему этому "реквизиту" нашей земной прекрасной, блещущей, пахнущей, осязаемой, выпуклой, гладкой, шершавой, "вещной жизни"... Любовь к вещам, -- это, ведь, и есть тревожная, горько-острая, цепкая любовь к самой жизни. Ибо вещь -- самый непреложный спутник, не символ даже, а сосед, родной брат -- в нашей земной жизни. "Умереть? Уснуть?.. Не более... А если сон виденья посетят?.." Гамлет на большее и не надеялся. "Там" -- "вещнаго" не будет... Может быть, потому поэт и торопится насмотреться на вещи, -- насладиться их "выпуклым" соседством, и непреложным (но только временно данным нам на поддержание) бытием... Ласкает глазом, впивает им бездонно: каждый раз когда восхищенно смотрит, утверждая жизнь, тут-же в подсознании прощается. Тем, что любит, тем самым и прощается. И чем больше любит, тем больше в тайниках и прощается. И обливает слезами. Сам того не знает. Не говорит: "прощай!" Все время ласково гладит и говорит: "здравствуй". Но тем самым прощается. Ибо в подсознании знает, что -- клейкие листочки и армяк извозчика в сборку -- и лужи мокрыя, осенния, -- и чехлы в гостиной на бабушкиных креслах -- все это дано нам во временное пользование, все это преходящий реквизит.
  
   "Стучится дождь незначущий и робкий.
   Проносит рыб клеенчатый рыбак,
   В промокшем доме тишина и мрак,
   Забытый сор и пыльныя коробки.
   Дворняги лают медленно, без сил.
   Дрожат листы на луже синеватой,
   Давно уж гость звонка не теребил,
   И вот вчера каштан прощальный сбил
   Последний дачник палкой суковатой!".
  
   Благодарный, "впивающий" "все впечатленья бытия" глаз помнит все, -- помнит, как в детские дни:
  
   "...Сквозь прямые медные прутья
   Занавескою день улыбнулся,
   И была постель на распутьи,
   И серебряный столбик ртути
   До болезни не дотянулся".
  
   Помнит и болезнь и доктора:
  
   "...Текла болезни сонная река:
   Чернели важно обшлага и полы
   Застегнутаго наспех сюртука,
   Слоился дым в опущенных усах,
   За стеклами глаза мерцали мелко,
   Секундами пощелкивала стрелка
   На выпуклых серебряных часах.
   Шаги домашних были так легки,
   Скрипела дверь разстроенною скрипкой,
   А он стучал одной рукой негибкой,
   О старческий сустав другой руки".
  
   Строго говоря, "не полагается" делать столь длинныя выписки. Но жалко "отстригать" живыя, с тканью соседних строк кровно сросшиеся куски. Впрочем, сделаем и это... Мы увидели:
  
   "Крупной солью посыпанный густо,
   Рыбный суп в невысоком котле
   И желтеющий панцырь лангуста,
   На покрытом бумагой столе..."
  
   И если пойдем вслед за автором в степь, то там у пастушьяго колодца:
  
   "На землю Ханаанскую похоже
   Овечье длинношерстое руно...
   ...Вот лошадь пьет и ширятся бока...".
  
   Там, где расположились грузчики, где визжит лебедка и качаются в воздухе тюки:
  
   "...В мясе розовом, арбузном трещало лезвие ножа".
  
   Она так и говорит о памяти своей:
  
   "...Взмахнула память спутанною гривою,
   И по откосу быстро понесла,
   Как будто я та девочка счастливая"...
   "...Снова в детство бреду наудачу,
   Вижу легкий и летний загар...".
   "...И прячет память навсегда,
   Аллею, вьющуюся плоско..."
   "...Город Детства: блаженная грусть,
   Этих улиц мне так знакома,
   О гимназии и до дома.
   Знаю вывески все наизусть..."
  
   А почему, почему все это так?
   Откуда эта цепкая, жадная память, эти ревниво -- незабывающие, радостные (и с ласковой болью открывающиеся) глаза? Откуда?
   От большой и несытой любви. От несознательнаго, клубком свернувшагося средь всего этого пиршественнаго великолепия "вещей", -- страшнаго ощущения.
   -- Торопись!.. Впивай!.. Смотри!.. Копи!.. Замечай!.. Помни!.. Все это "на время".. Все это "пока"...
   Потому для "жадной души" -- ничего не пропадает:
  
   "... И было слышно, как на дно,
   На душу, спаханную рыхло,
   Дневное падало зерно...".
  
   А днем окружающее и видно. Вещи, -- люди, -- шуршащия листья, -- булыжники, -- лошадь, хвостом отгоняющую мух, -- ея лоснящийся, гладкий, блестящий круп, -- пошатнувшийся фонарь над тротуарами нашего далекаго детства, -- все к чему можно еще (пока) прижаться благодарной душою.
  
   Берлин.

Сергей Горный

  
   Сергей Горный "Разговор с памятью" (О стихах парижской поэтессы) // Наше время. 1935. No 128 (1451), 2 июня.
   Подготовка текста -- Лариса Лавринец, 2002 -- 2003.
   Публикация -- Русские творческие ресурсы Балтии, 2002 -- 2003.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru