Горнфельд Аркадий Георгиевич
Черные кабинеты в Западной Европе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 9, 1902.

  

Черные кабинеты въ Западной Европѣ.

  
   Письма крадутъ съ тѣхъ поръ, какъ они существуютъ; нѣтъ ничего проще и удобнѣе, какъ проникнуть въ чужую тайну, довѣренную человѣкомъ бумагѣ. Человѣческая изобрѣтательность изощрялась, выдумывая новые шифры и новые способы задѣлыванія писемъ, но злая воля всегда обходитъ всѣ средства борьбы съ нею. Дѣйствительно могло быть одно средство: воспитаніе въ людяхъ сознанія, что тайна письма, какъ всякое правомѣрное проявленіе личности, священная должна быть охраняема не только законами и учрежденіями, но и ихъ честью. Воспитаніе это далеко не закончено, и наиболѣе рѣзкимъ и тягостнымъ пробѣломъ въ немъ является то, что въ тайну чужого письма позволяютъ себѣ проникать не только частныя лица, но и высшая организація человѣческаго общежитія, организація государственная. Разумѣется, если Англія на порогѣ двадцатаго вѣка могла цензуровать частныя письма, идущія изъ Трансвааля, то хвастать развитіемъ уваженія къ личности и ея правамъ въ наше время не приходится. Но нѣкоторые успѣхи въ защитѣ этихъ правъ достигнуты нашими предшественниками -- и факты, собранные въ нѣмецкой книжкѣ, лежащей предъ нами, показались намъ достаточно любопытными, чтобы указать на нихъ русскому читателю. Ея авторъ, бывшій почтовый чиновникъ Б. Э. Кенигъ думалъ и даже обѣщалъ дать въ своихъ "Черныхъ кабинетахъ" полную исторію всевозможныхъ государственныхъ учрежденій, состоявшихъ въ разныхъ странахъ при почтѣ и имѣвшихъ цѣлью слѣдить за частной перепиской, довѣрчиво вручаемой почтѣ для храненія и пересылки. Но ему удалось дать только разрозненные очерки. Оно и понятно: извѣстно, съ какимъ трудомъ могутъ быть добыты матеріалы для подобнаго рода изслѣдованій, какъ рѣдко пробивается на дневной свѣтъ то, что по самому своему существу было покрыто мракомъ. Но нѣкоторое представленіе очерки Кенига все-таки даютъ, и этого достаточно. Особенно любопытными намъ показались не разсказы о почтовыхъ застѣнкахъ былого времени, не анекдоты о прежнихъ европейскихъ Шпекиныхъ, но сухіе стенографическіе отчеты о преніяхъ по интересующему насъ вопросу въ германскомъ рейхстагѣ, имѣвшія мѣсто не такъ давно -- съ четверть вѣка тому назадъ. Эти пренія показали съ достаточной очевидностью, какъ различны воззрѣнія на реальныя -- не абстрактно-теоретическія -- права личности у представителей власти, даже считающихъ себя весьма прогрессивными, и представителей обывателя, съ трудомъ добивающихся осуществленія правъ, въ теоріи давно безспорныхъ. Но эти пренія показали также, что нѣкоторые успѣхи въ охранѣ этихъ правъ достигнуты; ибо въ наши дни ихъ нарушеніемъ считается то, что раньше казалось вполнѣ правомѣрнымъ. Отъ того, въ сущности недавняго, времени, когда одинъ изъ почтдиректоровъ съ гордостью утверждалъ, что содержаніе писемъ, проходящихъ чрезъ ввѣренное ему учрежденіе, извѣстно ему совершенно,-- мы ушли все-таки далеко. И въ этомъ легко убѣждаетъ насъ даже такая фрагментарная исторія, какъ исторія Кенига.
  

I.

  
   Самое видное мѣсто въ исторіи нарушенія почтовой тайны и кражи чужихъ писемъ занимаетъ безспорно Франція. Систематическая перлюстрація частной корреспонденціи была издавна существеннѣйшимъ элементомъ того всеобщаго шпіонства, которое было неизмѣннымъ спутникомъ стараго режима. Когда Людовикъ XI основалъ французскую почту или вѣрнѣе передалъ "королевскимъ курьерамъ" тѣ функціи, которыя до сихъ поръ исполнялись "университетскими гонцами", то прежде всего было установлено непреложное правило, гласившее, что королевскіе курьеры перевозятъ лишь тѣ частныя письма, содержаніе коихъ извѣстно начальству. Самое названіе cabinet noir возникло, вѣроятно, при Людовикѣ XI. Кардиналъ Ришелье даже способствовалъ развитію почты, имѣя въ виду мысль, впослѣдствіи высказанную Монтескье: "Заговоры стали труднѣе съ тѣхъ поръ какъ учрежденіе почтъ сдѣлало частныя тайны -- публичными". Знаменитое изреченіе Ришелье: "Qu'on me donne six lignes d'une écriture, et je promets d'envoyer l'écrivain à Téchafaud" (дайте мнѣ чьихъ нибудь шесть строкъ -- и я отправлю его на эшафотъ) -- были лишь достойнымъ предисловіемъ къ почтовой реформѣ 1628 года, давшей кардиналу возможность сосредоточить всю частную корреспонденцію въ рукахъ правительственной почты. Начальникъ почты былъ въ тоже время и начальникомъ "чернаго кабинета"; но послѣ раскрытія заговора Сенъ-Марса эту благородную роль принялъ на себя самъ кардиналъ, съ дипломатической нѣжностью называвшій раскрытіе чужого письма "размягченіемъ сургуча" (le ramolissement de la cire).
   Нововведеніе Ришелье было закончено Людовикомъ XIV, при которомъ система чтенія чужихъ писемъ водворилась съ тѣмъ большей полнотой, что представляла собой не только государственную потребность, но и любимое занятіе короля; душой этой системы былъ печальной памяти Лувуа. Для изученія частной корреспонденціи было учреждено особое бюро; завѣдываніе его отдѣленіями переходило по наслѣдству къ членамъ одного рода, получавшимъ соотвѣтственное воспитаніе. Развитіе чутья ищейки, добываніе всѣми способами -- отъ подкупа до кражи -- шифровъ и ключей, поддѣлка печатей, незамѣтное вскрываніе пакетовъ -- все входило въ эту мудреную тренировку. Ничто -- ни положеніе, ни санъ -- не спасало отъ раскрытія самыхъ интимныхъ тайнъ, довѣренныхъ письму. Этого требовала цѣлость бурбонской монархіи и любопытство ея представителей. Одна глава въ мемуарахъ Сенъ Симона такъ и носитъ это забавное заглавіе: "Esprit curieux du roi, inquisition royale des lettres de la poste". Какъ и слѣдовало ожидать,-- самъ король не былъ свободенъ отъ вниманія своихъ клевретовъ. Въ своей "Histoire de la poste aux lettres" Ротшильдъ указываетъ, что письма на имя короля, предостерегавшія его отъ его совѣтниковъ, не попадали въ его руки. Письмо Кольбера къ королю о финансовомъ хозяйствѣ интенданта Фуке было доставлено не августѣйшему адресату, но ловкому Фуке. Самъ Фуке въ письмахъ къ друзьямъ просилъ пересылать ему важныя сообщенія не по почтѣ, но черезъ довѣренныхъ лицъ. При Людовикѣ XV независимо отъ учрежденія, которое -- подъ руководствомъ принца Конти и графа Брольи -- знакомилось съ политической корреспонденціей, было устроено еще одно бюро для обслѣдованія частныхъ писемъ, которыя были предметомъ особой любознательности короля. По разсказу одной изъ камеристокъ маркизы Помпадуръ, король возложилъ это деликатное занятіе на герцога Шуазеля, который по воскресеньямъ дѣлалъ королю докладъ о прошедшихъ черезъ его руки за недѣлю письмахъ. Забавной ироніей звучитъ, поэтому, строгое королевское распоряженіе, чтобы почтовые служащіе, виновные въ утайкѣ частныхъ писемъ и посылокъ подвергались суровой карѣ -- отъ галеръ и изгнанія до лишенія чести. Людовикъ XV жестоко наказывалъ другихъ за то, что ежедневно дѣлалъ самъ.
   Людовикъ XVI -- или вѣрнѣе Тюрго -- нашелъ нужнымъ положить конецъ этому злоупотребленію довѣрчивостью гражданъ. Декретъ 18 августа 1775 года объявилъ всю интимную корреспонденцію гражданъ священной тайной, которая должна оставаться таковою для частныхъ лицъ и судовъ. Чиновники принесли присягу въ томъ, что будутъ свято хранить тайну переписки. Но когда свободомыслящій Тюрго палъ жертвой реакціи, безвольнаго короля безъ труда убѣдили, что истинная государственная мудрость не можетъ обойтись безъ чтенія чужихъ писемъ. Дѣятельность чернаго кабинета возобновилась съ такой энергіей, что наказы избирателей къ генеральнымъ штатамъ 1789 года полны требованій о сохраненіи почтовой тайны, объ обезпеченіи сохранности писемъ, о строгихъ наказаніяхъ для чиновниковъ, читающихъ переписку, проходящую черезъ ихъ руки. Но пріемы террора были заимствованы у того строя, съ которымъ онъ боролся, и въ засѣданіи 25 іюля 1789 года Робеспьеръ отвѣчалъ Мирабо: "Письма безспорно должны быть неприкосновенны; но когда народъ въ опасности, когда строютъ козни противъ его свободы,-- то, что раньше было преступленіемъ, становится теперь подвигомъ; щадить мятежниковъ значитъ предать народъ". 8 іюля 1790 года національное собраніе по докладу Бирона вычеркнуло изъ бюджета суммы, опредѣленныя на Cabinet noir. Но республика, окруженная врагами, боролась съ ними всѣми средствами -- и въ томъ же мѣсяцѣ письма графа Артуа къ французскому посланнику въ Женевѣ были перехвачены.
   Въ конституантѣ депутатъ д'Арси потребовалъ, чтобы письма, конфискованныя съ начала смуты, хранились въ Парижѣ въ особомъ учрежденіи, чтобы народное собраніе имѣло всегда въ случаѣ нужды возможность ознакомиться съ ихъ содержаніемъ. Но и здѣсь Мирабо явился могучимъ защитникомъ истинной свободы, не желающей стать тиранніей лишь прикрытой этимъ великимъ именемъ. Достойно ли народа, намѣреннаго стать свободнымъ, заимствовать пріемы и идеи у тиранніи! -- воскликнулъ онъ.-- Достойно ли народа нарушать ту мораль, жертвой нарушителей которой онъ былъ такъ долго? О чемъ узнаемъ мы путемъ этого позорнаго чтенія чужихъ писемъ? О жалкихъ грязныхъ интригахъ, скандальныхъ проискахъ, презрѣнныхъ дерзостяхъ. Какъ! Послѣднее убѣжище свободы будетъ попрано тѣми, кого народъ избралъ въ хранители своихъ правъ. Интимнѣйшія изліянія, вспышки безпричиннаго раздраженія, ошибки, исправляемыя черезъ мгновеніе, будутъ свидѣтельствомъ противъ цѣлой партіи? Да вѣдь такимъ образомъ друзья, отцы и сыновья станутъ, не зная того, взаимными судьями! Они смогутъ случайно погубить другъ друга! А народное собраніе будетъ въ основу своихъ сужденій класть двусмысленныя сообщенія, полученныя путемъ преступленія". Геніальное краснорѣчіе свободомыслящаго трибуна побѣдило собраніе, которое при громѣ рукоплесканій перешло къ очереднымъ дѣламъ, а черезъ нѣкоторое время обратило нравственный принципъ, провозглашенный Мирабо, въ законодательную норму. 14 августа 1790 года собраніе приняло законъ о неприкосновенности частныхъ писемъ, подтвержденный въ Code pénal 1791 года. Почтовые служащіе принесли соотвѣтственную присягу, а за нарушеніе тайны корреспонденціи опредѣлены строгія наказанія вплоть до потери гражданскихъ правъ. И когда лояльность учредительнаго собранія подверглась въ этомъ отношеніи искушенію, оно -- въ согласіи съ провозглашенными имъ правовыми началами -- оказалось на высотѣ своего положенія. Послѣ бѣгства короля, въ Тюильери были найдены два письма, адресованныхъ на его имя. Письма были уже вскрыты, и содержаніе ихъ могло быть очень важно. И не смотря на это, собраніе отказалось ознакомиться съ содержаніемъ этихъ писемъ и повелѣло: запечатавъ, доставить ихъ адресату. 28 января 1791 г., когда собранію были доложены преступныя письма, Робеспьеръ, который не такъ давно считалъ возможнымъ для спасенія отечества читать чужія письма, взошелъ на трибуну и спросилъ: "Какимъ образомъ могло національное собраніе узнать содержаніе этихъ писемъ? Стало быть нарушена тайна корреспонденціи! Это преступленіе противъ общественной нравственности".
   Отъ этого благороднаго взгляда, къ сожалѣнію, отказался комитетъ общественнаго спасенія. Конвентъ сперва отмѣнилъ отчасти статью уголовнаго уложенія, воспрещавшую нарушеніе почтовой тайны, сохранивъ ея дѣйствіе только для внутренней корреспонденціи. 9 мая 1793 года конвентъ постановилъ, чтобы всѣ письма на имя эмигрантовъ распечатывались въ Парижѣ. Но злоупотребленія, естественно вызванныя этимъ недостойнымъ пріемомъ ложной государственной мудрости, были такъ велики, что черезъ годъ конвентъ вновь возвратился отъ практической политики къ элементарной честности и декретомъ 9 декабря 1794 г. объявилъ всѣ частныя письма неприкосновенными.
   Таковы колебанія законодательныхъ нормъ; практика была, разумѣется, еще неустойчивѣе. Но въ общемъ законодательство великой революціи представляетъ собою значительный шагъ впередъ въ охранѣ почтовой тайны. Неприкосновенность частнаго письма была признана естественнымъ и необходимымъ выводомъ изъ принципа свободы личности и въ связи съ этимъ поставлена подъ охрану основныхъ законовъ.
   Въ сложномъ аппаратѣ шпіонства, сопровождавшемъ военную диктатуру, смѣнившую республиканскій строй, пересмотръ переписки занималъ соотвѣтственное мѣсто. Расходы по возставленному черному кабинету доходили въ бюджетѣ наполеоновской имперіи до шестисотъ тысячъ франковъ, а министры императора въ широковѣщательныхъ посланіяхъ неустанно убѣждали публику, что частная корреспонденція неприкосновенна. Указанія, преподанныя министромъ финансовъ Годеномъ центральному коммиссару почтъ, гласили: "Правительство съ неудовольствіемъ узнало о нарушеніяхъ почтовой тайны, совершенныхъ по почину гражданскихъ властей, и заявляетъ, что отнынѣ поступитъ по всей строгости закона съ тѣми, кто позволитъ себѣ что либо подобное. Начальникамъ почтъ должно быть строго воспрещено подчиняться приказаніямъ, противорѣчащимъ добросовѣстному исполненію возложенныхъ на нихъ обязанностей. Если же они вынуждены будутъ уступить силѣ, они должны составить объ этомъ протоколъ и представить его куда слѣдуетъ. Правительство будетъ безпощадно къ преступленіямъ, возможнымъ лишь въ тѣ времена, возвращенія которыхъ въ виду нынѣшняго положенія правительства опасаться нечего". Еще опредѣленнѣе была инструкція, обращенная къ префектамъ министромъ внутреннихъ дѣлъ Карно во время ста дней. "Вводить такіе пріемы въ управленіе -- говорилось здѣсь о перлюстраціи писемъ,-- значитъ не служить императору, но клеветать на него. Далекій отъ того, чтобы требовать услугъ, осуждаемыхъ закономъ, онъ отвергаетъ ихъ".
   И, однако, самъ Наполеонъ неоднократно -- правда, съ разными смягчающими оговорками -- сознавался, что очень пользовался этими услугами, осуждаемыми закономъ. Императоръ читалъ не только письма подозрительныхъ или опасныхъ лицъ; даже корреспонденція Дюрока, его любимаго камердинера, перехваченная по пути, проходила чрезъ руки любопытнаго властелина.
   "Что бы ни говорили въ публикѣ -- заявляетъ онъ въ Mémorial de S-te Hélène Лаказа -- частныя письма читались на почтѣ очень рѣдко; открытыя или вновь запечатанныя, письма доставлялись адресатамъ, а долгое время ихъ и совсѣмъ не читали". Императоръ готовъ былъ поставить это себѣ въ заслугу. Онъ даже жаловался Лаказу: "Былъ у меня одинъ министръ, писемъ котораго я никакъ не могъ добыть"... Быть можетъ, это былъ Талейранъ, который пытался однажды поддѣльными и якобы перехваченными письмами навести Наполеона на ложный слѣдъ; объ этомъ разсказываетъ Монтолонъ въ "Histoire de la captivité de Sainte Hélène". Здѣсь же изложены взгляды Наполеона на чтеніе чужихъ писемъ. Онъ считаетъ его средствомъ мало практическимъ. Онъ сохранилъ черный кабинетъ потому, что получилъ его въ наслѣдство отъ монархіи, и потому, что кой-кто считалъ это сохраненіе необходимымъ. Открыть политическій заговоръ, благодаря нарушенію почтовой тайны, удалось всего одинъ только разъ. Шпіоны гораздо лучше.
   Въ полномъ согласіи съ своимъ повелителемъ, знаменитый Фуше заявилъ -- послѣ его паденія -- что перехватываніе писемъ -- озлобляющая, но совершенно безцѣльная выдумка ограниченныхъ головъ. Реставрація стараго порядка, разумѣется, не отреклась отъ его характернѣйшаго наслѣдія. Расходы по черному кабинету -- шестьсотъ тысячъ франковъ -- сохранили свое мѣсто въ бюджетѣ министерства иностранныхъ дѣлъ. Въ благодѣтельномъ учрежденіи работало двадцать два чиновника. Гражданъ, однако, продолжали обманывать. Когда въ концѣ 1827 г. "ministère déplorable" Виллеля пало, увлекая за собою префекта полиціи Дельвана, новое министерство поспѣшило оффиціально объявить всенародно: "Черный кабинетъ не существуетъ болѣе въ почтовомъ управленіи". Здѣсь была двусмысленность: черный кабинетъ былъ не уничтоженъ, но переведенъ въ другое вѣдомство -- и послѣ іюльской революціи безъ труда было доказано, что онъ не прекращалъ своей дѣятельности. Въ свою очередь событія 1848 года дали возможность выяснить, что услугами того же учрежденія неизмѣнно пользовалось правительство Луи-Филиппа.
   "Въ самый день передачи въ мои руки завѣдыванія почтой (24 февраля 1848 года), разсказываетъ Этьенъ Араго въ книгѣ "Les postes en 1848" -- я потребовалъ, чтобы мнѣ показали черный кабинетъ, такъ какъ я твердо рѣшилъ немедленно уничтожить его. Мои непосредственные помощники отвѣтили мнѣ смѣхомъ и заявили, что никакого чернаго кабинета не существуетъ. Послѣ многократныхъ допросовъ, при которыхъ г. Гуэнъ отвѣчалъ мнѣ съ негодующей искренностью, и обысковъ въ помѣщеніи почты, которые я лично предпринялъ ночью, мое невѣріе было побѣждено. Я узналъ, что уже въ 1827 году при директорѣ почтъ Вильневѣ черный кабинетъ былъ уничтоженъ. Тѣмъ не менѣе впослѣдствіи я получилъ безусловно неопровержимыя доказательства того, что съ тѣхъ поръ какъ письма не распечатывались на почтѣ, нѣкоторые директора, рабски покорные произволу своего властелина, "работали" вмѣстѣ съ нимъ,-- пользуюсь выраженіемъ Бурьенна, который сообщаетъ намъ въ своихъ мемуарахъ, какъ генералъ-почтъ-директоръ де-Лафоре "работалъ" такимъ-же образомъ въ свое время съ первымъ консуломъ".
   Араго выяснилъ, что вся корреспонденція иностранныхъ посольствъ -- входящая и исходящая -- была предметомъ ежедневныхъ докладовъ Луи Филиппу. Въ 1847 году шведскій посланникъ въ Парижѣ получилъ въ пакетѣ своего правительства депеши, отправленные прусскимъ дворомъ къ своему представителю; равнымъ образомъ и прусскій посланникъ получилъ шведскія депеши. Спѣшная работа чернаго кабинета вызвала нѣкоторую путаницу, которую не такъ легко было выяснить. Корреспонденція посольствъ перехватывалась и пересматривалась съ тѣмъ большимъ тщаніемъ, что въ то время почта посольствъ содержала и частныя письма проживавшихъ въ Парижѣ иностранцевъ. Не смотря на представленія и просьбы директора полиціи Карлье, республиканскій министръ Бастидъ покончилъ съ остатками чернаго кабинета.
   Но недолговѣчно -- какъ и сама вторая республика -- было господство этой здравой и открытой политики. Въ режимѣ второй имперіи черный кабинетъ вновь занялъ мѣсто. Покорный общему направленію политики, высшій кассаціонный судъ въ самомъ началѣ новаго строя -- въ ноябрѣ 1853 года -- "разъяснилъ", что почта обязана выдавать подозрительныя письма слѣдственной власти подъ росписку всякаго префекта, а генералъ-почтмейстеръ Вандаль простеръ свое сыскное усердіе до циркуляра, которымъ повелѣлъ пересматривать переписку лицъ, состоящихъ на государственной службѣ: онъ разсчитывалъ такимъ путемъ напасть на нѣкое письмо графа Шамбора. Въ честь своего создателя эта система была названа вандализмомъ. Хорошо характеризовала ее ходячая острота: для того, чтобы сообщить что нибудь Вандалю, надо это написать въ письмѣ къ Рошфору. Но это не только шутка: достовѣрно извѣстно, что когда гессенскій посланникъ при дворѣ Наполеона хотѣлъ довести до свѣдѣнія французскаго правительства что-нибудь такое, чего нельзя было сказать прямо,-- онъ писалъ объ этомъ въ Гессенъ,-- и отправлялъ письмо по почтѣ.. Но Руэръ защищалъ Вандаля, который продержался до паденія имперіи; временное правительство отставило его, уступая общественному мнѣнію, нашедшему выраженіе въ яростныхъ обличеніяхъ парижскихъ газетъ; пресса ставила въ вину Вандалю не столько его рабскую покорность, сколько отношеніе къ "черному кабинету", существованіе котораго онъ энергично отрицалъ. Сколько было правды въ его увѣреніяхъ, показываютъ разоблаченія графа Кератри, бывшаго при правительствѣ національной обороны съ мѣсяцъ префектомъ полиціи. Въ 1869 г. Вандаль приглашалъ его въ зданіе почтамта, чтобы убѣдить, что здѣсь нѣтъ ни слѣда чернаго кабинета; теперь, по ироніи судьбы, Кератри нашелъ это учрежденіе -- въ кабинетѣ своего предшественника. Въ своей книгѣ онъ приводитъ списокъ писемъ недоставленныхъ совсѣмъ адресатамъ, найденныхъ имъ въ полиціи и представленныхъ вмѣстѣ съ докладомъ національному собранію. Республиканскій преемникъ Вандаля, докторъ Рашпонъ началъ съ того, что отставилъ нѣкоего Самоэля, важнаго почтоваго чиновника, прикомандированнаго къ полиціи въ качествѣ завѣдующаго деликатнымъ дѣломъ перехватыванія чужихъ писемъ.
   Перехватывало ихъ и временное правительство въ Турѣ съ Гамбеттой во главѣ; начальникъ его чернаго кабинета prévôt civil Дютре получилъ полномочіе требовать у почты любое письмо. Читала чужія письма и коммуна, вообще не принимавшая къ отправкѣ запечатанныхъ писемъ. Наконецъ, въ послѣдніе годы очень многія лица, причастныя къ политическимъ неладамъ Франціи -- напримѣръ, г-жа Зола -- жаловались, что корреспонденція ихъ, очевидно, проходитъ чрезъ чьи-то руки. Не говоримъ ужь о той всеохватывающей атмосферѣ шпіонства и гнуснаго нарушенія личныхъ тайнъ, въ которой прошла вся affaire.
  

II.

  
   Въ дѣлѣ шпіонства Австрія никогда ни отъ кого не отставала. Съ полнымъ правомъ замѣчаетъ Кенигъ, что достаточно ознакомиться съ прежней почтовой политикой Австріи, чтобы понять ея правительственныя цѣли и средства. Здѣсь не только крали чужія письма, но и замѣняли ихъ новыми, изготовленными на почтѣ съ чрезвычайнымъ искусствомъ. Историческія свѣдѣнія объ австрійскихъ черныхъ кабинетахъ тянутся непрерывной и очень однообразной вереницей съ начала XVI вѣка; останавливаться на нихъ не стоитъ. Перехватывали письма своихъ и чужихъ, крамольныхъ подданныхъ и иностранныхъ государей. Особенно облегчали это почтовое шпіонство привилегіи, данныя "почтовой династіи" Турнъ-и-Таксисовъ. Для характеристики дѣятельности послѣднихъ знаменателенъ тотъ фактъ, что Габсбурги, отдавая имъ почтовую регалію во всей Германской имперіи и получая за это въ благодарность безконечную преданность и покорность Таксисовъ, сохранили почту въ Австріи за собой; курьеры Таксисовъ носились по всей Европѣ отъ Остендедо Германштадта и отъ Балтійскаго побережья до Адріатики, пронося частныя и правительственныя письма чрезъ "кабинеты" своихъ хозяевъ, но австрійскія владѣнія императора должны были отказаться отъ ихъ услугъ. Австрію обслуживала почта графа Паара, не переступавшая границы и потому подчиненная строгому правительственному контролю. Начальникъ этой почты не имѣлъ никакого отношенія къ черному кабинету; послѣднимъ и здѣсь завѣдывалъ родъ Таксисовъ, которому такимъ образомъ предоставляли позорную часть почтовой дѣятельности и не довѣряли почетной. Кабинеты Таксисовъ -- они назывались "ложами" -- покрыли сѣтью всю Германію. Организація шпіонства,-- имѣвшая въ виду исключительно интересы Габсбурговъ -- была доведена до совершенства. Званіе "ложиста" было фактически наслѣдственнымъ, такъ какъ молодое поколѣніе своевременно практиковалось въ почетномъ занятіи отцовъ. Императоры платили, какъ могли, за эти деликатныя услуги: Кенигъ называетъ цѣлый рядъ дворянскихъ родовъ Австріи, возведенныхъ въ это званіе за благородную работу въ черныхъ кабинетахъ; нѣкоторые получили баронскій, а кой-кто даже графскій титулъ.
   Однако, неудобства, которыя германскіе государи терпѣли наравнѣ съ своими подданными, и даже больше ихъ, оттого, что ихъ корреспонденція проходила чрезъ австрійскую цензуру, были настолько значительны, что понемногу Таксисы были лишены почтовыхъ привилегій въ большинствѣ союзныхъ государствъ Германіи. Владѣтелямъ стало отъ этого легче, подданнымъ -- едва-ли: ихъ письма проходили чрезъ отечественные черные кабинеты, смѣнившіе "ложи" Австріи; "вся Германія соперничала въ почтовомъ безчестіи" замѣчаетъ авторъ. Характерно, что при этомъ дипломатія и почта -- учрежденія, казалось-бы, ничего общаго между собой не имѣющія, сливались: дипломаты завѣдывали почтой, почтовые чиновники, повышаясь, переходили на службу въ дипломатію. Особенно интересовалась Австрія прусскими письмами -- и всѣ депеши Фридриха Великаго къ его посланнику въ Вѣнѣ приходили къ получателю лишь послѣ того, какъ копія ихъ лежала на столѣ князя Кауница. На самой австро-германской границѣ подкупленныхъ нѣмецкихъ курьеровъ ждали служители чернаго кабинета, которые, не задерживая курьеровъ, въ экипажѣ, во время ѣзды, списывали и вновь запечатывали перехваченныя письма. Особый корпусъ вѣнскаго дворца былъ спеціально предназначенъ для секретной почтовой перлюстраціи -- и когда Вѣна была въ началѣ прошлаго вѣка (1805--1806) временно занята французами, таинственные застѣнки дворца считались одной изъ достопримѣчательностей города, которую съ чрезвычайнымъ интересомъ осматривали любопытные,-- особенно Таллейранъ... Любопытны свѣдѣнія о положеніи чиновниковъ, обслуживавшихъ это учрежденіе. Они набирались главнымъ образомъ изъ французовъ и неаполитанцевъ, опытныхъ въ тайной службѣ и привлекаемыхъ очень выгодными условіями, которыя имъ предлагало австрійское правительство. Но эти выгодныя условія были золотой клѣткой: эти люди знали слишкомъ много, чтобы съ ними можно было разстаться. Полиція не теряла ихъ изъ виду. Она до мельчайшихъ подробностей знала, какъ они живутъ, сколько тратятъ, чѣмъ развлекаются, съ кѣмъ встрѣчаются, кто ихъ родственники, кто ходитъ къ нимъ и ихъ дѣтямъ. Ихъ принуждали ограничивать свои знакомства служащими канцеляріи и императорскаго кабинета. Иностранцы, а особенно дипломаты, дѣлавшіе попытку проникнуть въ этотъ замкнутый кружокъ, получали столь грубый отпоръ, что не повторяли своихъ попытокъ. Каждое утро императоръ находилъ на своемъ письменномъ столѣ свѣжій отчетъ о вчерашней дѣятельности чернаго кабинета, облагодѣтельствованные служащіе котораго походили не столько на чиновниковъ, сколько на военноплѣнныхъ. Можно не прибавлять, что болѣе свободомыслящіе государи Австріи, какъ Іосифъ и Леопольдъ, также не нашли возможнымъ отказаться отъ услугъ чернаго кабинета, они пользовались имъ -- въ борьбѣ съ реакціей... Не удивительно, что борьба эта была мало успѣшна.
   Пораженія при Ульмѣ и Аустерлицѣ не надолго поколебали эту благоустроенную систему. 1814 годъ возвратилъ дому Турнъ-и-Таксисъ его страшную монополію; объ этомъ -- вопреки предостереженіямъ Ганновера и Саксоніи -- болѣе всего заботились мелкіе нѣмецкіе государи, всегда старательно лѣзшіе въ западню, разставленную Австріей. Первый подалъ примѣръ герцогъ Саксенъ Веймарскій -- и можно себѣ представить, сколько яда было въ легкой улыбкѣ князя Меттерниха, съ которой онъ встрѣтилъ извѣстіе о стараніяхъ герцога.
   Чтеніе отчетовъ чернаго кабинета и городской полиціи было ежедневно первымъ дѣломъ императора Франца послѣ утренней мессы, начинавшей его день. Онъ находилъ здѣсь избранныя мѣста изъ интересныхъ писемъ, сообщенія о чужихъ любовныхъ приключеніяхъ, о событіяхъ въ подозрительныхъ домахъ и т. п. Онъ былъ любопытенъ -- и если сообщенія казались ему недостаточно подробными, онъ вызывалъ сыщиковъ и требовалъ у нихъ объясненій. И въ то время какъ первые сановники государства еле могли добиться ауденціи, всякій, запасшійся пикантной исторіей, былъ желаннымъ гостемъ.
   Нарушеніе почтовой тайны было въ тѣ времена направлено болѣе противъ враговъ внѣшнихъ, но были и враги внутренніе -- и общая борьба противъ нихъ создавала благожелательное международное общеніе: въ выслѣживаніи массонскихъ кружковъ французскіе министры поддерживали австрійскихъ. Вся эта черная магія требовала громадныхъ издержекъ, но лица, причастные къ ней, извлекали изъ нея доходы: знакомство съ чужой корреспонденціей давало имъ возможность играть на биржѣ безъ проигрыша.
  

III.

  
   Сравнительно съ пріемами другихъ континентальныхъ правительствъ добраго стараго времени, отношеніе Пруссіи XVIII вѣка къ частной перепискѣ можетъ считаться исключительнымъ. Прусское почтовое уложеніе 1712 года между прочимъ гласитъ: "Такъ какъ для добраго имени почты не менѣе, чѣмъ для корреспондентовъ, важно, чтобы ни одно, сданное на почту письмо не было захвачено, задержано, вскрыто, или передано въ ненадлежащія руки, то каждый почтовый чиновникъ, уличенный въ намѣренномъ и противозаконномъ задержаніи или присвоеніи и вскрытіи письма, присуждается въ первомъ случаѣ къ уплатѣ убытковъ и штрафу въ 100 талеровъ, въ послѣднемъ -- къ отрѣшенію отъ должности и безчестію". Если пакеты дурно запечатаны,-- предусмотрительно прибавляетъ законодатель -- чиновники должны тотчасъ же наложить на нихъ свои печати, не смѣя касаться ихъ содержимаго.
   Благоустроенный черный кабинетъ въ зданіи почтамта -- завели въ Пруссіи французы. Въ 1808 году былъ изданъ декретъ, по которому генеральному коммиссару Наполеона Биньону былъ порученъ общій надзоръ за почтовымъ вѣдомствомъ. Въ странѣ, которая годъ тому назадъ заключила съ Франціей миръ, искали крамольниковъ противъ Наполеона и для того въ Берлинѣ, Штетинѣ и другихъ городахъ читали всѣ письма, проходившія черезъ почту.
   Такимъ образомъ было распечатано и прочитано письмо прежняго главнаго начальника почты фонъ-Зегебарта къ почтовымъ совѣтникамъ Мюллеру и Пистору, гдѣ онъ возмущался появленіемъ французскаго сыщика въ нѣмецкомъ почтамтѣ. Отвѣтомъ былъ приказъ Биньона, коимъ Мюллеру и Пистору было повелѣно "выдать корреспонденцію, которую они вели съ нѣкимъ Зегебартомъ и впредь воздержаться отъ такой корреспонденціи".
   Французскіе "bureaux de révision de lettres" были учреждены повсюду, и въ докладахъ Даву, распоряжавшагося въ герцогствѣ Варшавскомъ, пожалованномъ королю Саксонскому, императору сплошь и рядомъ попадаются такія сообщенія: "начальникъ почтъ герцогства Варшавскаго Зайончекъ, доставившій мнѣ эту корреспонденцію, служащій вполнѣ преданный, довелъ до моего свѣдѣнія, что министръ внутреннихъ дѣлъ, человѣкъ почтенный, но слабый, предполагаетъ подчинить почту своему вѣдомству. Зайончекъ воспротивился, указавъ, что назначенъ на свой постъ самимъ королемъ... Письма, доставленныя имъ, распечатаны осторожно, такъ что могутъ быть опять отправлены по назначенію, не возбуждая подозрѣнія, что ихъ вскрывали... Было бы очень удобно получать изъ Берлина свѣдѣнія объ идущихъ изъ герцогства Варшавскаго письмахъ". Однако, преданнымъ Зайончекомъ не всегда были довольны. "Нельзя разсчитывать на человѣка съ такимъ неустойчивымъ характеромъ", жаловался Даву; ему удалось даже добиться перевода Зайончека въ Дрезденъ, чѣмъ варшавяне были очень довольны. "Здѣсь боятся нашего надзора за письмами,-- писалъ Даву,-- что вызвано соображеніями, которыя заставляютъ желать его сохраненія". Наконецъ, одинъ эпизодъ показываетъ, какъ мало стыдились тогда красть чужія письма,-- лишь бы это было оправдано ихъ "предосудительнымъ" содержаніемъ: письмо прусскаго министра ф.-Штейна къ князю Витгенштейну, заключавшее въ себѣ планы освобожденія отъ иноземнаго гнета, было не только перехвачено французами, но и напечатано въ оффиціальномъ "Moniteur".
   Не удовлетворяясь существующей организаціей, Даву ввелъ въ дѣло почтоваго шпіонства изобрѣтеніе, о которомъ сообщаетъ Наполеону въ письмѣ изъ Эрфурта отъ 27 декабря 1808 года:
   "Ваше Величество! Когда Берлинъ былъ занятъ войсками, тамъ существовало бюро для просмотра писемъ, оказавшее значительныя услуги, какъ въ свое время было доложено Вашему Величеству. Нынѣшнія обстоятельства еще настоятельнѣе требуютъ тщательнаго надзора за корреспонденціей. Но такъ какъ по сю сторону Эльбы нѣтъ никакого центра, чрезъ который проходила бы вся корреспонденція юга Европы съ сѣверомъ, то я устроилъ передвижныя бюро для просмотра корреспонденціи". Даву присовокупляетъ къ этому печальное сообщеніе о закрытіи одного такого bureau ambulant въ Эшебургѣ, по той причинѣ, что существованіе его стало извѣстно. "Прошу Ваше Величество сообщить мнѣ, могу ли я въ соотвѣтственный моментъ возстановить это бюро. Изъ приложенныхъ бумагъ Ваше Величество ознакомитесь ближе со всѣмъ этимъ инцидентомъ, въ которомъ худшее -- огласка, которую онъ получилъ".
   Не обошлось, конечно, безъ соотвѣтственныхъ учрежденій и въ новоиспеченномъ королевствѣ Вестфальскомъ. Съ отвращеніемъ, не лишеннымъ, однако, нѣкоторой доли преклоненія предъ совершенствомъ шпіонской техники, разсказываетъ извѣстный географъ и минералогъ К. Ц. ф.-Леопардъ, какъ, будучи въ 1809 г. оберъ-почтдиректоромъ въ Ганау, онъ вынужденъ былъ терпѣть у себя въ почтамтѣ подпольную работу почтовыхъ шпіоновъ. Темная личность, предъявившая соотвѣтственный приказъ, исключавшій всякую мысль о неподчиненіи, потребовала отъ директора полнѣйшей тайны и соотвѣтственныхъ указаній его служащимъ. "И я съ величайшимъ негодованіемъ долженъ былъ согласиться на то, что было прикрыто флагомъ "государственнаго дѣла". Въ почтамтѣ была отведена "уединенная комнатка", въ которой начались таинственныя приготовленія. Я увидѣлъ коллекцію разнообразнѣйшихъ снарядовъ и снадобій: острые ножи съ тончайшими клинками, большіе и малые, сургучъ и облатки всѣхъ сортовъ и цвѣтовъ, палочки для слѣпковъ съ печатей, рисовальныя кисточки, клейстеръ, воскъ, гипсъ, жаровню съ котелками и, наконецъ, копировальную машину на случай, если нужно будетъ имѣть нѣсколько списковъ съ вскрытаго письма". Затѣмъ почтенный ученый чиновникъ, не нашедшій, однако, нужнымъ хоть отставкой выразить свой протестъ противъ гнуснаго вѣроломства, въ которомъ принялъ участіе -- пространно разсказываетъ о пріемахъ при незамѣтномъ вскрываніи корреспонденціи. Вообще, положеніе вещей при французскомъ владычествѣ дошло до того, что въ 1809 г. нѣкій баронъ Гакстгаузенъ-Делингаузенъ не побоялся напечатать въ газетѣ открытый протестъ противъ безобразныхъ нарушеній почтовой тайны. Исчисливъ многочисленные случаи распечатыванія его писемъ и заклеймивъ по достоинству такое обращеніе съ чужими тайнами, баронъ заявляетъ, что отнынѣ вмѣсто безполезной сургучной печати помѣщаетъ на задней сторонѣ конверта слѣдующую надпись на французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ: "Читателю. По дорогѣ между Франкфуртомъ на Одерѣ и Гильдесгеймомъ завелись негодяи, которые не только, нагло издѣваясь надъ законами, безстыдно читаютъ чужія письма, но настолько подлы, что отправляютъ эти письма, раскрытыя ихъ грязными руками, незапечатанными, не заботясь ни о принесенной ими клятвѣ вѣрно хранить тайну корреспонденціи, ни о судьбѣ бумагъ, быть можетъ очень важныхъ". Баронъ обѣщалъ далѣе жаловаться,-- неизвѣстно, съ какимъ успѣхомъ. Сомнительно, чтобы французы позволили ему добиться наказанія для своихъ ставленниковъ. Они завели черный кабинетъ также въ Даніи: въ Альтонѣ, тогда датской, усердно работала такъ называемая "Brief-Comiaission", во главѣ которой стояли два сенатора; сохранилась ихъ просьба о добавочномъ вознагражденіи за ихъ почтенную дѣятельность,-- однако, отклоненная канцеляріей. Но дѣло росло,-- пришлось взять помощника, и до насъ дошелъ приказъ короля датскаго о всемилостивѣйшемъ пожалованіи ему пятидесяти талеровъ ежегодно. "Мы имѣемъ такимъ образомъ,-- замѣчаетъ авторъ,-- формальный указъ объ окладѣ оффиціально назначеннаго почтоваго вора и фальсификатора".
   Вскорѣ возставшей Германіи помогли свергнуть иноземное иго, съ которымъ исчезли французскія "bureaux de révision de poste".
   Ихъ, конечно, смѣнили нѣмецкія.
   Когда въ февралѣ 1842 года всемогущая Франція потребовала у прусскаго кабинета перлюстраціи корреспонденціи членовъ -- въ то время еще совершенно тихаго -- тутендбунда, правительство Пруссіи отвѣтило на это предложеніе рѣшительнымъ отказомъ, основаннымъ на томъ, что прусская полиція совершенно незнакома съ тѣми орудіями и пріемами, которые примѣняются въ дѣлѣ почтоваго шпіонства сыскными организаціями другихъ правительствъ; въ виду этого она рискуетъ, что дѣятельность ея будетъ открыта послѣ первыхъ опытовъ и, разумѣется, сдѣлаетъ всякое разслѣдованіе невозможнымъ. Въ конституціонныхъ актахъ сороковыхъ годовъ и не упоминается о неприкосновенности частныхъ писемъ, которая какъ будто подразумѣвалась сама собой.
   Однако, еще ранѣе мы находимъ и въ Пруссіи указанія на удачные опыты чтенія чужихъ писемъ. Правда, когда въ 1808 году обсуждались предположенія о полицейскомъ надзорѣ надъ почтовыми учрежденіями, тогдашній начальникъ почты, вышеупомянутый ф. Зегебартъ, боролся всѣми силами съ ихъ осуществленіемъ, и когда это ему не удалось, онъ остался во главѣ ввѣреннаго ему учрежденія лишь въ виду глубокаго убѣжденія, что новый законъ, по самой своей сущности, необходимо долженъ остаться мертвой буквой. Въ дневникѣ прусскаго министра фонъ Шена въ декабрѣ 1808 года мы находимъ такія строки: "Система обмана теперь господствуетъ... Вотъ Наглеръ назначенъ помощникомъ генералъ-почтмейстера -- а почему? За какія заслуги, за какія спеціальныя познанія? А видите-ли -- онъ превосходно умѣетъ вскрывать письма"...Немудрено, что фонъ-Шенъ однажды въ письмѣ къ женѣ сдѣлалъ такую приписку: "P. S. Господинъ почтовый секретарь К. При чтеніи этого письма, имѣйте въ виду и т. д." Переписываясь съ графомъ Дона, губернаторомъ въ восточной Пруссіи, фонъ-Шенъ -- уже не министръ, но все еще облеченный высшимъ правительственнымъ довѣріемъ администраторъ -- посылалъ письма на имя третьяго лица, почтдиректора въ Кенигсбергѣ. И Дона, высшій чиновникъ обширной провинціи, писалъ ему въ декабрѣ 1813 г.: "Пишу лишь затѣмъ, чтобы сообщить вамъ кой что о сохранности нашей корреспонденціи. Такъ какъ мнѣ страшно подумать о противоположномъ и такъ какъ въ концѣ концовъ ни одно средство не можетъ считаться достаточно вѣрнымъ, то я по отношенію къ самымъ дорогимъ мнѣ людямъ избралъ простой выходъ: совсѣмъ не переписываться. Однако, прибѣгнуть къ этому средству съ вами мнѣ было бы ужъ слишкомъ тяжело. Убѣдительно прошу васъ, поэтому, писать мнѣ какъ можно чаще и подробнѣе. Но предосторожности при этомъ, конечно, необходимы, потому что такіе господа, какъ Штегеманъ и Бюловъ, ославятъ насъ безпокойными головами". Далѣе идутъ указанія на адреса, по которымъ можно безопасно переписываться. Въ другомъ письмѣ возмущенный почтовымъ шпіонствомъ Дона говоритъ: "Я возмутился бы, если бы мои письма, предназначенныя для другихъ, читалъ хоть самъ король. Ужаснѣе всего въ этомъ чтеніи чужихъ писемъ то, что имъ занимаются гнуснѣйшіе и глупѣйшіе субъекты, что они дѣлаютъ самыя идіотскія и подлыя извлеченія изъ нихъ и часто злонамѣренно, а иногда и просто чтобы похвастать, прибѣгаютъ къ сочиненію писемъ. Меня это почтовое шпіонство довело до того, что я совсѣмъ отказался отъ переписки". Хорошо нужно было работать, чтобы строгаго, благонамѣреннаго консерватора, занимающаго столь высокій постъ, довести до такихъ крѣпкихъ выраженій. Превосходная и не требующая комментаріевъ исторія, разсказанная фонъ-Шеномъ, хорошо увѣнчиваетъ его любопытныя сообщенія: весною 1813 г. берлинскій почтмейстеръ Брезе прислалъ къ канцлеру Гарденбергу своего сына съ просьбой опредѣлить его въ дѣйствующую армію. Одушевленный борьбой за освобожденіе родины, юноша хотѣлъ послужить ей хотя бы цѣной жизни. Увидавъ предъ собою свѣдущаго и умѣлаго молодого человѣка, Гарденбергъ нашелъ для него лучшее дѣло и поручилъ ему -- вскрывать чужія письма. Молодой Брезе отвергъ это предложеніе, какъ противное его чести, но заявилъ, что позволилъ бы себѣ почтовый надзоръ въ спеціально военныхъ цѣляхъ. Когда объ этомъ было доложено Гарденбергу, онъ объявилъ Брезе, что приказываетъ ему заняться изученіемъ частной корреспонденціи и надѣется, что это приказаніе успокоитъ его совѣсть. Но Брезе упорствовалъ въ своемъ отказѣ, заявивъ, что не можетъ подчиниться повелѣнію совершить незаконное дѣяніе. Тогда взбѣшенный Гарденбергъ отвѣтилъ: "Ну, пусть походитъ подъ ружьемъ". Брезе такъ и сдѣлалъ.
   Наглеръ, способности котораго Шенъ оцѣнилъ, какъ мы видѣли, такъ вѣрно еще въ 1808 году, разумѣется, сдѣлалъ карьеру. Въ качествѣ генералъ-почтмейстера онъ устроилъ въ Пруссіи прекрасно организованный черный кабинетъ, дѣятельностью котораго гордился. Изданная впослѣдствіи переписка Наглера содержитъ на этотъ счетъ многія указанія. Онъ сознавался, что никогда не страдалъ "идіотской щепетильностью" по части вскрыванія писемъ и, разбираясь въ техникѣ этого благороднаго дѣла, отдавалъ предпочтеніе прусской системѣ, при которой письма только читались, предъ австрійской,-- которая ихъ затѣмъ пріобщала къ дѣламъ или уничтожала. О свѣтломъ государственномъ умѣ этого сановника, имѣвшаго большое вліяніе на короля, даетъ достаточное понятіе его классическое заявленіе по поводу проекта почти первой нѣмецкой желѣзной дороги (въ Потсдамъ): "Глупости! Я ежедневно отправляю въ Потсдамъ нѣсколько шестимѣстныхъ почтовыхъ каретъ -- и въ нихъ пусто, а эти люди выдумали строить туда желѣзную дорогу." Ближайшимъ сотрудникомъ Наглера былъ Кельхнеръ -- и переписка этихъ почтенныхъ дѣятелей даетъ хорошее изображеніе тѣхъ средствъ, которыми они выслѣживали дѣятелей землячествъ и свободомыслящей печати. Вообще воззрѣнія Наглера представляютъ собою любопытную картину оподленія человѣческой мысли. О чемъ бы онъ ни судилъ, онъ исходилъ изъ идеи сыска. Нѣмецкій союзъ казался ему организаціей для противодѣйствія свободомыслію и подавленія прогресса; почту этотъ генералъ-почтмейстеръ искренно считалъ не общеполезнымъ средствомъ сообщенія, но удобнымъ органомъ полицейскаго надзора.
   Трудно повѣрить, что не прошло и полувѣка -- и даже тотъ государственный человѣкъ Германіи, на котораго падали нѣкоторыя обвиненія въ недостаточно лояльномъ отношеніи къ частной перепискѣ -- знаменитый организаторъ всемірнаго почтоваго союза и нѣмецкой почты, покойный фонъ Стефанъ, съ негодованіемъ отвергалъ мысль о возможности какой бы то ни было близости почты къ полицейской дѣятельности и клятвенно увѣрялъ парламентъ, что частное письмо въ рукахъ германской почты такъ же сохранно, "какъ библія на алтарѣ". Мы увидимъ ниже, что это увѣреніе было нѣсколько преувеличенно,-- но повысились и требованія, предъявляемыя къ лояльности почтоваго чиновника; можно сказать, что для Германіи миновали дни Наглера, который особенно свирѣпствовалъ въ эпоху сорокъ восьмого года. Въ своихъ "Einundzwanzig Bogen aus der Schweiz" Георгъ Гервегъ прямо указывалъ, въ какомъ корпусѣ и въ какой комнатѣ берлинскаго почтамта находится бюро, просматривающее частную переписку. Это почтенное учрежденіе было какъ бы отвѣтомъ на многочисленные законодательные акты, коими въ промежуткѣ между войной за освобожденіе и сорокъ восьмымъ годомъ германскія государства обезпечивали неприкосновенность частной переписки. По веймарскому почтовому регламенту 1819 года почтовый чиновникъ, привлеченный къ уголовной отвѣтственности за преступное вскрытіе частнаго письма, не могъ отговариваться приказомъ, полученнымъ отъ начальства. А переписка принца прусскаго, впослѣдствіи императора Вильгельма I, проходила черезъ руки министра Мантейфеля, и въ печатныхъ полицейскихъ спискахъ открыто сообщались о Лотарѣ Бухерѣ, который тогда не совершилъ еще перехода отъ Лассаля къ Бисмарку, слѣдующія свѣдѣнія: "Онъ состоитъ лондонскимъ корреспондентомъ берлинской "National-Zeitung" и находится въ постоянной перепискѣ съ демократическими нотаблями, что явствуетъ особенно изъ письма къ нему отъ 24 сентября 1851 г., авторомъ коего признанъ докторъ медицины Киссфельдъ въ Герлицѣ". Это не мѣшало нѣмецкимъ правительствамъ въ тоже время провозглашать въ своихъ актахъ совершенно иныя истины, и распоряженіе баденскаго министерства внутреннихъ дѣлъ отъ конца 1853 гласило, что "право на конфискацію и вскрытіе писемъ и пакетовъ, ввѣренныхъ великогерцогской почтѣ, имѣютъ только суды, но не полиція". И это начало сдѣлалось руководящимъ въ практикѣ нѣмецкаго законодательства. Неприкосновенность почтовой тайны терпитъ нѣкоторыя исключенія, строго опредѣленныя въ законѣ. Практика прусскаго управленія расширила кругъ этихъ исключеній, предоставивъ полномочія требовать у почты частное письмо не только суду, но и представителю прокурорскаго надзора; другія должностныя лица, особенно полиція, этого права не имѣютъ. Считается спорнымъ предоставленное практикою суду и прокурору право требовать у почты не только письма, но и свѣдѣнія, касающіяся переписки частнаго лица. Забота о соблюденіи этихъ правилъ считается обязанностью почты. Разъ съ ней вступаютъ въ дѣловыя отношенія, цѣликомъ основанныя на высокомъ довѣріи, она должна оправдать это довѣріе. Она является хранительницей, а потому и защитницей ввѣренныхъ ей правъ личности. "Конечно,-- замѣчаетъ одинъ нѣмецкій юристъ,-- почта не имѣетъ возможности входить въ самостоятельную оцѣнку фактовъ, на которыхъ основано судебное требованіе задержать частную корреспонденцію и передать ее должностному лицу. Но необходимо, чтобы почта имѣла убѣжденіе, что само требующее должностное лицо считаетъ эти факты достаточными; поэтому въ требованіи, обращенномъ къ почтѣ, должно заключаться указаніе на существованіе такихъ фактовъ".
  

IV.

  
   Какъ вообще высоки требованія, предъявляемыя къ германскимъ почтовымъ учрежденіямъ въ дѣлѣ сохранности почтовой тайны, показываютъ въ достаточной мѣрѣ дебаты и интерпелляціи о почтовыхъ порядкахъ, имѣвшіе мѣсто въ германскомъ рейхстагѣ въ концѣ семидесятыхъ годовъ по разнымъ поводамъ. Уже въ 1873 году рейхстагъ призналъ нарушеніемъ почтовой тайны то, что высшій почтовый чиновникъ пользовался, для своихъ служебныхъ цѣлей, почтовымъ спискомъ абонентовъ одного изданія. Дѣло было такъ. Газета "Deutsche Post" -- ея редакторомъ былъ авторъ книги, содержаніе которой мы передаемъ -- всецѣло посвященная почтовому дѣлу и интересамъ мелкихъ почтовыхъ служащихъ, имѣла несчастіе навлечь на себя немилость тогдашняго начальника германской почты фонъ Стефана. Не удовлетворившись бывшими въ его распоряженіи мѣропріятіями, либеральный министръ вздумалъ не только запретить своимъ подчиненнымъ получать опальную газету, но потребовалъ себѣ списки ея подписчиковъ и, разумѣется, найдя среди нихъ почтовыхъ чиновниковъ, сдѣлалъ имъ чрезъ посредство ихъ высшаго начальства строгой репримандъ. Отвѣтомъ была интерпелляція депутата д-ра Банкса. Излагая указанные факты, онъ спрашивалъ имперскаго канцлера, извѣстны ли они ему, и не предполагаетъ ли онъ предпринять что нибудь противъ повторенія такихъ пріемовъ, заключающихъ въ себѣ какъ нарушеніе почтовой тайны, такъ и непозволительное давленіе начальства на подчиненныхъ. "Публика убѣждена,-- говорилъ Банксъ,-- что списки абонентовъ составляютъ почтовую тайну, и въ этомъ было въ свое время дано прямое увѣреніе въ прусской палатѣ депутатовъ... Если самъ начальникъ почтоваго вѣдомства и его высшіе сотрудники позволяютъ себѣ этотъ незаконный образъ дѣйствій по отношенію къ низшимъ служащимъ, то гдѣ ручательство, что объектомъ такого нарушенія закона не явятся иныя лица? И гдѣ тогда защита для публики? Тогда ужъ самъ имперскій канцлеръ навѣрное имѣетъ право и возможность принудить иногда почтовыхъ чиновниковъ нарушить почтовую тайну. И ужъ тогда тайны нѣтъ!" Интерпелляторъ выражалъ естественную надежду на поддержку большинства рейхстага, но такіе намеки на пріемы Бисмарка, озареннаго свѣжими лучами своего національнаго подвига, не могли снискать сочувствія тогдашней палаты. Министры обѣщали произвести разслѣдованіе, которое ни къ чему не привело.
   Въ томъ же 1873 году былъ привлеченъ къ отвѣтственности редакторъ газеты "Volksstaat" Мутъ за то, что въ газетной статьѣ обвинялъ почту въ кражѣ писемъ. Показанія свидѣтелей между которыми были Либкнехтъ и Бебель -- выяснили, что случаи пропажи или явные слѣды посторонняго знакомства съ ихъ корреспонденціей были настолько часты, что легко могли привести обвиняемаго къ соотвѣтственному убѣжденію. Судъ оправдалъ Мута, и Либкнехтъ при случаѣ напомнилъ объ этомъ фонъ-Стефану. "Конечно,-- говорилъ онъ въ рейхстагѣ, я не обвиняю почтовыхъ чиновниковъ и не сомнѣваюсь въ томъ, что у насъ не существуетъ cabinet noir въ старомъ смыслѣ. Но, господа, я глубоко убѣжденъ, что къ письмамъ въ Германіи примѣняютъ совершенно тѣ же пріемы, что и во Франціи въ эпоху прошлаго царствованія... Я, конечно, не сравниваю "стефанизмъ" съ "вандализмомъ", но утверждаю, что нарушеніе почтовой тайны есть одинъ изъ элементовъ господствующей у насъ полицейской системы"... Фонъ-Стефанъ отвѣчалъ, что жалобы на предполагаемое вскрытіе частной корреспонденціи не прекращаются съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ почта. Каждая партія, расходящаяся съ настроеніемъ правительства, убѣждена, что ее преслѣдуютъ и избираютъ при этомъ столь противозаконный и преступный путь. Конверты получаются часто въ поврежденномъ видѣ, потому что сдѣланы изъ плохой бумаги; надо употреблять хорошіе конверты -- и не писать въ письмахъ вещей, которыя могутъ привести васъ въ непріятное знакомство съ прокуроромъ. ("Да,-- если письма крадутъ" -- замѣтилъ на это Либкнехтъ въ одной брошюрѣ). Почтдиректоръ увѣрялъ, что и въ архивахъ ввѣреннаго ему учрежденія онъ не нашелъ ничего, говорящаго о существованіи черныхъ кабинетовъ, и что честь нѣмецкихъ почтовыхъ чиновниковъ можетъ считаться незатронутой. Здѣсь онъ и употребилъ -- ставшее крылатымъ -- сравненіе письма въ рукахъ почты съ библіей на алтарѣ. Возражая, Либкнехтъ замѣтилъ, что напоминаніе о прокурорѣ не есть отвѣтъ. Bruler n'est pas répondre.. Въ процессѣ Мута были представлены суду не только тонкіе, но и толстые конверты, которые... были взрѣзаны сбоку и затѣмъ очень ловко заклеены. Онъ напомнилъ генералъ-почтдиректору объ интерпелляціи Банкса и закончилъ указаніемъ на книжку Кенига (въ ея первомъ изданіи); въ отвѣтѣ министра онъ усмотрѣлъ однѣ "дешевыя остроты",-- за что былъ призванъ къ порядку.
   Нѣмецкая печать, даже въ лицѣ своихъ либеральныхъ органовъ умѣвшая видѣть только заслуги Стефана, отмѣтила эти дебаты. Въ одной статьѣ, не сравнивая фонъ Стефана съ Вандалемъ, ему, однако, напомнили кой-что изъ исторіи почтоваго шпіонства -- нѣмецкой и иной. Особенно интересно было здѣсь указаніе на аналогичныя препирательства въ англійскомъ парламентѣ, относившіяся не къ столь далекому прошлому. Дѣло было въ 1844 году. Англія, въ роли неизмѣнной защитницы политическихъ изгнанниковъ, была надежнымъ пріютомъ Мадзини и другихъ эмигрантовъ. Но въ палатѣ общинъ было указано и доказано, что, по порученію министра внутреннихъ дѣлъ лорда Грагама, письма Мадзини вскрывались и читались на почтѣ. Нельзя сказать, чтобы революціонеръ Мадзини пользовался большими симпатіями консервативно настроеннаго населенія Англіи, чѣмъ соціалистъ Либкнехтъ у нѣмецкихъ бюргеровъ, для которыхъ тогда -- болѣе четверти вѣка тому назадъ -- соціализмъ означалъ чуть не всеобщую рѣзню. Но Мадзини былъ подъ охраной англійскаго права убѣжища и англійскихъ законовъ -- и этого было достаточно; не даромъ въ старой Англіи чувство законности такъ тѣсно связано съ чувствомъ народной гордости. И общественная совѣсть единогласно заклеймила пріемы лорда Грагама; не смотря на его заслуги по проведенію "билля о реформѣ", имя его, взамѣнъ прежней извѣстности, пріобрѣло сомнительную популярность, обогативъ англійскій словарь новымъ глаголомъ -- "грагамизировать"; и долго послѣ того на англійскихъ письмахъ можно было, кромѣ адреса, видѣть убійственную надпись: "Not to be grahamed!" -- не шпіонить на почтѣ. Газета, напомнившая генералъ-почтмейстеру объ этомъ случаѣ, сообщала ему также кой-какія свѣдѣнія изъ исторіи нѣмецкой почты, которыхъ онъ не почерпнулъ -- хотя могъ бы почерпнуть -- въ архивахъ руководимаго имъ вѣдомства. Онъ утверждалъ, что въ связкѣ подъ заманчивымъ заглавіемъ "Нарушеніе почтовой тайны" онъ нашелъ всего два документа не высокой важности, а именно: во-первыхъ, приказъ Фридриха Великаго изъ эпохи Семилѣтней войны о томъ, чтобы померанскій почтмейстеръ слѣдилъ за корреспонденціей, такъ какъ въ странѣ много шведскихъ шпіоновъ, и во-вторыхъ, почтовый циркуляръ о томъ, что въ одномъ городкѣ нескромный почтовый чиновникъ узналъ и разгласилъ, кто въ городѣ выигралъ при тиражѣ лотерейныхъ билетовъ. Между тѣмъ, при желаніи возможно бы имѣть и другіе документы, даже уже напечатанные. Газета приводила одинъ такой документъ -- оффиціальное письмо прусскаго канцлера Гарденберга къ начальнику кенигсбергской полиціи Штейну, относящееся къ 1811 году. "Среди мѣръ, примѣняемыхъ высшей полиціей, контроль писемъ есть несомнѣнно важнѣйшая,-- гласитъ посланіе,-- она даетъ наиболѣе надежные результаты, и примѣненіе ея не связано ни съ значительными расходами, ни съ опасностью легкой огласки, если при этомъ дѣйствуютъ съ нѣкоторой осторожностью и умѣніемъ. Она заслуживаетъ посему чрезвычайнаго вниманія. Не располагая достаточными свѣдѣніями, вошли ли ваше высокородіе въ какія-либо сношенія по этому предмету съ мѣстнымъ почтамтомъ, я имѣю честь предложить вашему вниманію способъ, принятый въ здѣшнихъ учрежденіяхъ. Здѣшній почтамтъ, получившій списокъ подозрительныхъ въ политическомъ. отношеніи лицъ съ приказомъ вскрывать и читать всѣ (направленныя къ нимъ и, если возможно, также исходящія отъ нихъ) письма, систематически сообщаетъ мнѣ въ почтовые дни перечень всѣхъ вскрытыхъ писемъ съ указаніемъ адреса, даты и имени отправителя, если оно обозначено, и краткимъ изложеніемъ содержанія. Письма, назначеніе коихъ не можетъ быть выяснено изъ содержанія или дѣйствительно внушаетъ подозрѣнія, сообщаются мнѣ, смотря по обстоятельствамъ, въ подлинникѣ или копіи. На почтѣ этимъ занимается особый чиновникъ, а въ главные почтовые дни командируется еще служащій отъ моей канцеляріи. Покорнѣйше прошу ваше высокородіе не замедлить отвѣтомъ, находите ли вы удобнымъ принять этотъ порядокъ въ цѣломъ или отчасти, если онъ отличается отъ примѣняемаго у васъ, и какимъ образомъ производился до сихъ поръ почтовый контроль у васъ". Этотъ любопытнѣйшій документъ былъ опубликованъ еще въ 1850 году въ журналѣ "Die Glocke", за что прусская почта отказалась принимать подписку на этотъ еженедѣльный журналъ и его пересылку; журналъ, конечно, погибъ. Министръ фонъ-Гейдтъ заявилъ, что газетная экспедиція есть право, а не обязанность королевской почты; остается добавить, что въ это время Пруссія переживала медовый мѣсяцъ -- второй годъ -- своей конституціи.
   Такимъ образомъ отвѣтъ Стефана вызвалъ нѣкоторыя сомнѣнія. Особенно оригинальнымъ оказывалось сближеніе намековъ на библію и прокурора. Если письма на почтѣ -- спрашивала одна газета -- сохранны, какъ библія на алтарѣ, то что значитъ предостереженіе не писать въ нихъ вещей, которыя могутъ познакомить васъ съ прокуроромъ? Какъ они попадутъ въ руки прокурора? Если самъ директоръ почты считаетъ это возможнымъ, то какой смыслъ имѣютъ всѣ его увѣренія?
   Послѣдующія событія показали, что прусская прокуратура стоитъ въ самомъ дѣлѣ ближе къ почтѣ, чѣмъ это могло быть одобрено почти всѣми партіями германскаго рейхстага безъ различія направленія.
   Въ ноябрѣ 1876 года депутатъ Либкнехтъ внесъ въ рейхстагъ предложеніе "выдѣлить изъ состава депутатовъ коммиссію, которая занялась бы изслѣдованіемъ учащающихся жалобъ на нарушеніе почтовой тайны и, въ случаѣ, если бы таковыя оказались основательными, намѣтила бы средства къ устраненію зла". Предложеніе это даже не обсуждалось, такъ какъ не нашло достаточной поддержки.
  

V.

  
   Между тѣмъ, около того же времени въ радикальномъ "Vorwarts" и клерикальномъ "Курьерѣ Познанскомъ" сообщено было слѣдующее циркулярное распоряженіе одного начальника почтоваго округа: "При семъ въ императорскій почтамтъ препровождается копія адреса, собственноручно надписаннаго кардиналомъ графомъ Ледоховскимъ на письмѣ на имя священника Бренка въ Пяскахъ, съ распоряженіемъ задерживать письма, написанныя рукою графа Ледоховскаго, и пересылать прокуратурѣ соотвѣтственнаго округа для дальнѣйшаго движенія, мнѣ же сообщать объ этомъ". Къ распоряженію было приложено факсимиле адреса на конвертѣ. При ближайшемъ удобномъ случаѣ клерикалы, выносившіе тогда если не одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ моментовъ "культуркампфа", то чувствовавшіе его отголоски, заговорили объ этомъ въ рейхстагѣ. Генералъ-почтдиректору положеніе показалось сперва довольно простымъ. Онъ заявилъ, что самъ узналъ объ этомъ случаѣ изъ газетъ, что соотвѣтственное почтовое начальство дѣйствовало, разумѣется, не по своей иниціативѣ, что требованіе перехватывать письма кардинала графа Ледоховскаго вмѣстѣ съ его факсимиле было получено отъ прокуратуры, которая -- онъ не имѣетъ обязанности, но можетъ это объяснить -- дѣйствовала на точномъ основаніи такихъ-то дѣйствующихъ законовъ, и что начальникамъ почтовыхъ округовъ оставалось только по полученіи этого требованія, какъ находили и ихъ юрисконсульты,-- привести его въ исполненіе. Не смотря на опредѣленность этихъ указаній, оппозиція имѣла все-таки дерзость настаивать на томъ, что здѣсь имѣло мѣсто совсѣмъ не точное исполненіе дѣйствующаго закона, но, наоборотъ, его прямое нарушеніе. Конечно, принципъ абсолютной неприкосновенности частныхъ писемъ терпитъ, согласно законамъ, нѣкоторыя исключенія, но на почтѣ лежитъ обязанность убѣдиться и доказать, что въ данномъ случаѣ такое исключеніе имѣло мѣсто. Конечно, почта дѣйствовала по требованію прокурора; но правильно-ли это требованіе, и что сдѣлала почта, чтобы убѣдиться въ томъ, что оно законно и подлежитъ исполненію?
   "Пока предъ нами нѣтъ текста прокурорской реквизиціи -- говорилъ своимъ своеобразнымъ, яснымъ и народнымъ языкомъ старый Виндгорстъ -- я долженъ сказать: для меня еще весьма сомнительно, возможно-ли въ самомъ дѣлѣ, чтобы прусскія должностныя лица могли предъявить столь всеобъемлющее требованіе. Господа, нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что по нашимъ законамъ письмо можетъ быть иногда конфисковано на почтѣ, и я думаю, что когда ведется слѣдствіе по поводу опредѣленнаго преступленія и имѣется въ виду опредѣленное письмо, судъ и, быть можетъ, даже прокуроръ во время предварительнаго слѣдствія можетъ потребовать, чтобы это опредѣленное письмо было ему доставлено; но сказать вообще: вотъ почеркъ какого-то человѣка, перехватывайте всѣ письма, исходящія отъ него,-- это уже переходитъ всякія границы! (Вѣрно, вѣрно!). И требованіе прокурора представляетъ собою одинъ изъ тѣхъ случаевъ, по поводу которыхъ я ужъ сказалъ: уголовное правосудіе въ Пруссіи употребляется для политическихъ цѣлей!" Виндгорстъ заявилъ, что и самъ неоднократно получалъ вскрытыя письма и слышалъ аналогичныя жалобы. Онъ говорилъ объ этомъ съ почтовымъ начальствомъ, которое охотно изслѣдовало всѣ эти случаи и всегда говорило при этомъ: "да какъ вы можете думать, что конвертъ поврежденъ преднамѣренно; вѣдь при сложности дѣла, при быстротѣ, съ которой проходятъ письма черезъ почту, совершенно немыслимо контролировать корреспонденцію частнаго лица".-- "Однако, господа, данный случай показываетъ, что это возможно и что это дѣлается... Пусть всякій, кто пишетъ письма, имѣетъ это въ виду". Затѣмъ ораторъ обращалъ вниманіе генералъ-почтмейстера на то, что тайная полиція -- какъ это показываетъ исторія "тайныхъ кабинетовъ" -- часто обходится безъ обращенія къ высшему почтовому начальству, у котораго встрѣтила бы отпоръ, но просто входитъ въ сношенія съ почтовой мелкотой. Ораторъ не сомнѣвается въ томъ, что нынѣшній генералъ-почтмейстеръ неукоснительно удалитъ всякаго служащаго, уличеннаго въ чемъ-либо подобномъ. Но такъ какъ теперь можно считать доказаннымъ, что перехватывать письма возможно, то онъ и проситъ генералъ-почтмейстера обратить особенное вниманіе, чтобы тайная полиція не дѣлала на почтѣ того, что дѣлала когда-то,-- давно! (Въ залѣ смѣхъ).
   Другіе ораторы поддерживали или развивали самостоятельно точку зрѣнія, намѣченную выше: почта есть хранительница почтовой тайны не только отъ противозаконнаго любопытства частныхъ лицъ, но и отъ неумѣстнаго посягательства учрежденій. Генералъ-почтмейстеръ утверждалъ, что, стоя на почвѣ дѣйствующаго законодательства, оппозиція не можетъ сдѣлать упрека почтѣ: она разсуждаетъ не de lege lata, но de lege ferenda. Наоборотъ, оппозиція указывала, что для этого не нуженъ новый законъ: пока палата не имѣетъ предъ собою требованія прокурора, она въ правѣ полагать, что почта нарушила законъ, не явившись въ достаточной мѣрѣ хранительницей тѣхъ интересовъ, которые ей были довѣрены. "Господа, говорилъ депутатъ Шредеръ,-- разъ навсегда намъ обѣщана и основнымъ закономъ гарантирована неприкосновенность переписки. Подобно стражу съ огненнымъ мечомъ стоитъ почта хранительницей этого нашего права: она, а не кто другой, должна оберегать его. Этого, конечно, не будетъ отрицать г. генералъ-почтмейстеръ. Опасности это право подвергается, главнымъ образомъ, со стороны прокуратуры и полиціи,-- съ чьей же еще? Итакъ вопросъ, вполнѣ умѣстный въ данный моментъ -- при обсужденіи почтоваго бюджета -- долженъ быть поставленъ такъ: "являясь по основному закону хранителемъ тайны частной корреспонденціи, не поступило-ли почтовое начальство въ Бромбергѣ легкомысленно, уступивъ требованію прокуратуры, которое, согласно смыслу этого основного закона, было очевидно недостаточно обосновано?"
   При третьемъ чтеніи почтоваго бюджета вопросъ о перепискѣ кардинала Ледоховскаго былъ поднятъ снова. Въ промежуткѣ обсуждался бюджетъ министерства юстиціи, представитель котораго далъ нѣкоторыя объясненія по этому случаю. Почта дѣйствовала по требованію прокуратуры; но послѣдняя, какъ оказывается, имѣла въ виду не конфискацію, а нѣкоторое "подготовительное дѣйствіе" къ ней: требовались не самыя письма, подлежащія конфискаціи, но лишь свѣдѣнія, существуютъ ли таковыя въ почтовомъ оборотѣ. Виндгорстъ оцѣнилъ по достоинству этотъ оригинальный пріемъ: "это дѣлаетъ почту органомъ тайной полиціи",-- сказалъ онъ. Онъ вновь настаивалъ на томъ, что требованіе, поставленное въ столь многообъемлющей формѣ, должно было быть отвергнуто почтой, какъ требованіе незаконное. "Господинъ правительственный коммиссаръ говорилъ здѣсь, что при такомъ толкованіи закона о неприкосновенности переписки прокуратурѣ очень трудно будетъ открыть письма дѣйствительно преступнаго содержанія. Очень можетъ быть. Но все-таки законы не даютъ ни прокуратурѣ, ни даже судамъ carte blanche въ любое мгновеніе вторгаться въ переписку частнаго лица или даже цѣлой группы лицъ". Ораторъ требовалъ отъ генералъ-почтмейстера все-таки предъявленія прокурорскаго требованія, но на этотъ разъ фонъ-Стефанъ, снова изложивъ это требованіе въ общихъ чертахъ, заявилъ, что опубликованіе этого акта, относящагося къ слѣдствію, которое еще не закончено, было бы противозаконно. Это заявленіе, конечно, никого не удовлетворило, и депутаты центра настаивали на томъ, что въ этомъ упорномъ нежеланіи представить оправдательные документы, на которые почта ссылается столь охотно, есть нѣчто подозрительное. Воспользовавшись этимъ случаемъ, Либкнехтъ перенесъ вопросъ на болѣе общую почву и, возобновивъ свое предложеніе о парламентскомъ разслѣдованіи, постарался обосновать его разнообразными фактами. Прежде всего онъ напомнилъ рейхстагу объ одномъ случаѣ, непосредственно связанномъ съ дѣломъ о письмѣ кардинала Ледоховскаго. Желая добиться, кто выдалъ прессѣ конфиденціальное распоряженіе бромбергскаго почтдиректора, прокуратура потребовала отъ редакціи Курьера Познаньскаго, одной изъ газетъ, гдѣ распоряженіе это было напечатано, сообщенія имени виновника. Послѣ естественнаго отказа редакторъ Курьера Кантецкій былъ посаженъ въ тюрьму. Между тѣмъ отказъ его былъ еще болѣе естественъ, чѣмъ можно было ожидать: документъ былъ впервые напечатанъ въ "Vorwerts", и Кантецкій, какъ полагалъ Либкнехтъ, не зналъ имени преступнаго почтаря. "И я, напечатавшій документъ впервые -- говорилъ Либкнехтъ -- тоже его не знаю; знаю только, что онъ -- почтовый чиновникъ. И господинъ генерал-ъпочтмейстеръ тоже его никогда не узнаетъ -- объ этомъ позаботились. Но если у кого-нибудь хотятъ вынудить имя виновнаго тюрьмой, то это надо продѣлать со мною, а не съ тѣмъ, кого посадили". Затѣмъ Либкнехтъ сообщилъ нѣсколько новыхъ фактовъ. Предварительно, однако, онъ счелъ нужнымъ оправдаться отъ нѣкоторыхъ обвиненій въ томъ, что онъ оскорбляетъ почту. "Трудно представить себѣ болѣе неосновательное обвиненіе,-- сказалъ онъ:-- и я, и мои товарищи ни къ какому государственному учрежденію не питаемъ большаго уваженія, чѣмъ именно къ почтѣ. Я долженъ заявить, что, независимо отъ политическихъ и всякихъ иныхъ неумѣстныхъ вліяній, почта, по моему глубокому убѣжденію, представляетъ собою образцовое учрежденіе. Что касается почтовыхъ чиновниковъ, то каждый изъ насъ -- а я въ особенности -- имѣемъ самое высокое мнѣніе объ исполнительности, самоотверженномъ трудолюбіи и дѣятельности этихъ чиновниковъ, и я желалъ-бы только, чтобы господинъ генералъ-почтмейстеръ относился къ служащимъ на почтѣ такъ же хорошо, какъ мы, соціалъ-демократы, вступающіеся за нихъ при всякомъ удобномъ случаѣ, настаивая на повышеніи ихъ окладовъ, уменьшеніи труда и т. п."
   Центръ тяжести рѣчи Либкнехта лежалъ въ тѣхъ фактахъ, которыми онъ поддерживалъ свое предложеніе. Жалобы публики на нарушеніе почтовой тайны, указанныя имъ, весьма разнообразны и многочисленны. Онѣ исходятъ отъ лицъ, достойныхъ довѣрія, и коммиссія, проектируемая имъ, получитъ отъ нихъ всѣ необходимыя данныя. Но любопытнѣе всего въ его рѣчи одна историческая справка. "18 мая 1851 года -- началъ Либкнехтъ,-- одно высокопоставленное лицо писало въ частномъ письмѣ (въ залѣ большое безпокойство)... да слушайте дальше... писало слѣдующее: "Многаго не могу тебѣ сообщить, такъ-какъ большую часть писемъ вскрываютъ". Господа, письмо это написано господиномъ нынѣшнимъ имперскимъ канцлеромъ (Бисмаркомъ) и обращено къ его женѣ. Вы, пожалуй, можете мнѣ сказать: съ тѣхъ поръ прошло двадцать пять лѣтъ, нѣмецкій союзъ не существуетъ, тогдашній представитель Пруссіи въ союзномъ совѣтѣ сталъ нынѣ канцлеромъ Германской имперіи. О, я убѣжденъ, что его писемъ уже не вскрываютъ, какъ тогда. Но господа, тѣ самыя лица, которыя занимались тогда чтеніемъ чужихъ писемъ, не только живы, но состоятъ при должностяхъ и почестяхъ: господинъ Штиберъ (директоръ тайной полиціи) царитъ въ Германіи! И потому тѣ, которые въ 1851 году вскрывали письма прусскаго уполномоченнаго, имѣютъ теперь возможность искупить свою вину, вскрывая письма его противниковъ".
   Предложеніе Либкнехта не нашло опять поддержки даже для обсужденія. Генералъ-почтмейстеръ въ отвѣтѣ опять указывалъ на разнообразныя несчастныя случайности, которыя дѣйствительно при сложности современнаго почтоваго дѣла неизбѣжны и многочисленны,-- однако, едва ли объясняютъ всѣ случаи пропажи и распечатыванія писемъ. "Мнѣ самому,-- сказалъ фонъ-Стефанъ -- было недавно переслано редакціей "Газеты сапожниковъ" письмо изъ Бельгіи съ адресомъ "Direction générale des postes" и замѣчаніемъ редакціи, что на почтѣ адресъ былъ прочитанъ: "Direction générale des bottes", письмо доставлено редакціи, которая его открыла, потому что слово редакція по-французски -- direction. Ну, не повѣрите же вы, что и мои письма вскрываютъ на почтѣ". Разсказъ этотъ, конечно, разсмѣшилъ палату, но едва ли показался всѣмъ убѣдительнымъ, тѣмъ болѣе, что вслѣдъ затѣмъ ей пришлось выслушать сообщеніе иного свойства: депутатъ Шорлемеръ-Альстъ (центръ), возражая фонъ-Стефану, напомнилъ о результатахъ дознанія, произведеннаго по поводу того, что одно письмо было доставлено ему распечатаннымъ. Дознаніе, въ сущности, не выяснило ничего, такъ какъ допрошенные чиновники утверждали, что это случайность. Этотъ отвѣтъ можно было предвидѣть и ранѣе дознанія. Но при этомъ дознаніи одинъ мелкій служащій показалъ, что слышалъ, какъ два почтовыхъ чиновника говорили, что имъ поручено слѣдить за перепиской депутата Шорлемеръ-Альста. Весьма вѣроятно, что они получили это деликатное порученіе не отъ почтоваго начальства, а отъ сторонняго вѣдомства; но любопытно то, что чиновникъ, разсказавшій это на дознаніи, былъ уволенъ черезъ нѣсколько дней послѣ этого...
   Между тѣмъ, судьба редактора Кантецкаго, сидѣвшаго въ тюрьмѣ, вызвала интерпелляціи въ прусской палатѣ депутатовъ и рейхстагѣ. Либкнехтъ энергично нападалъ на администраторовъ, пытающихся тюрьмою довести дѣятеля печати до нарушенія долга чести. "Господинъ Стефанъ говоритъ, что дѣйствовалъ только по чувству долга,-- сказалъ Либкнехтъ,-- вѣрю ему на слово. Но пусть онъ заглянетъ въ "Исторію цивилизаціи Англіи" Бокля: онъ увидитъ, что величайшія преступленія совершались изъ чувства предполагаемаго, мнимаго долга. Судьи инквизиціи были людьми съ глубочайшимъ сознаніемъ долга, а господину генералъ-почтмейстеру, конечно, извѣстно, какой приговоръ вынесла всемірная исторія этимъ ограниченнымъ фанатикамъ съ чувствомъ долга. И данный случай абсолютно ничѣмъ не отличается отъ инквизиціонныхъ процессовъ, а если и отличается, то развѣ къ своей невыгодѣ. Чего добиваются отъ Кантецкаго? Безчестнаго поступка въ буквальномъ смыслѣ. Одно изъ двухъ: или опубликованный документъ былъ доставленъ ему, какъ полагаетъ д-ръ Стефанъ, почтовымъ чиновникамъ, и тогда д-ръ Кантецкій, какъ честный человѣкъ, обязанъ хранить его имя въ тайнѣ, или это былъ не почтовый чиновникъ -- тогда слѣдствіе безсмысленно... Сидящіе здѣсь журналисты должны признать, что редакторъ, который при подобныхъ обстоятельствахъ откроетъ имя своего корреспондента -- подлецъ, и, если власти открыто считаютъ человѣка способнымъ на такую подлость, то я для этого не нахожу въ парламентарномъ словарѣ подходящаго выраженія. Предоставляю найти его каждому, еще не лишенному чувства чести". Кантецкій остался въ тюрьмѣ.
  

VI.

  
   При ближайшемъ обсужденіи почтоваго бюджета Либкнехтъ опять представилъ рейхстагу рядъ любопытныхъ фактовъ. Онъ разсказывалъ уже, какъ въ Лейпцигѣ при обыскѣ у одного полицейскаго въ его столѣ нашли пачку чужихъ писемъ, распечатанныхъ и не распечатанныхъ. Теперь оффиціальный органъ объяснилъ это: адреса на письмахъ были написаны настолько неразборчиво, что пришлось искать адресатовъ черезъ полицію, "Ну, господа,-- покорно благодарю за такую заботливость,-- сказалъ ораторъ. Что адресата разыскиваютъ при посредствѣ полиціи, это совершенно правильно; но передавать для этой цѣли письма безъ всякой гарантіи сохранности прямо въ руки полиціи, бъ руки людей, не имѣющихъ никакого отношенія къ почтѣ, господа, это просто значитъ возстановить черный кабинетъ". Въ другомъ случаѣ, въ разгарѣ культуркампфа, прокуроръ, будучи въ поѣздѣ, вошелъ въ почтовый вагонъ и тамъ конфисковалъ и распечаталъ одно письмо. "Имперскій Указателъ" подтвердилъ, что случай этотъ, дѣйствительно, имѣлъ мѣсто, но что прокуроръ поступилъ "совершенно законно". "Но я спрашиваю,-- если это "совершенно законно", то чего стоитъ вся почтовая тайна въ Германіи?" Другіе факты, въ свое время сообщенные Либкнехтомъ, оффиціальная газета пыталась объяснить случайностью. "Но, господа,-- отвѣчалъ ораторъ,-- это слишкомъ легкое объясненіе. Если я сообщаю подобные факты рейхстагу, то, разумѣется, я беру только тѣ, въ которыхъ prima facie невозможно думать, что письма пропали или раскрыты случайно. Я разслѣдовалъ каждый фактъ, сообщенный мною, въ противномъ случаѣ я могъ бы представить тысячи фактовъ". Изъ новыхъ свѣдѣній, указанныхъ Либкнехтомъ, лучше всего объявленіе, открыто напечатанное за мѣсяцъ до его рѣчи въ одной кенигсберской газетѣ; оно гласитъ: "Здѣшняя прокуратура конфискуетъ письма, полученныя въ мѣстномъ почтамтѣ на мое имя. Прокуроръ Гехтъ получаетъ ихъ, распечатываетъ и, прочитавъ, пересылаетъ мнѣ -- подъ печатью королевской прокуратуры. Онъ принялъ эту мѣру въ качествѣ публичнаго обвинителя въ политическомъ процессѣ, въ которомъ я былъ въ первой инстанціи 15 марта сего года оправданъ, а прокуратура аппеллировала къ высшей инстанціи. Извѣщаю объ этомъ всѣхъ, состоящихъ со мною въ перепискѣ. Кенигсбергъ, 22 марта 1877 г. Германъ Арнольдъ".-- "Господа,-- говорилъ Либкнехтъ,-- конечно, въ этомъ случаѣ нельзя непосредственно обвинять почту, но какъ можно говорить о священной неприкосновенности переписки, когда прокуроръ, безъ всякой гарантіи противъ злоупотребленія, можетъ въ отсутствіи адресата читать письма, которыхъ тотъ еще не видѣлъ, и затѣмъ уже доставлять ихъ ему. Это скандальные порядки и они должны быть устранены, если рейхстагъ не считаетъ ниже своего достоинства заниматься такими дѣлами... И если словечко о неприкосновенности писемъ,-- закончилъ Либкнехтъ,-- которыя будто бы "священны какъ библія на алтарѣ, постигнетъ скоро та же судьба, что постигла другое изреченіе "Il y a des juges à Berlin!" -- то это въ значительной степени -- весьма сомнительная -- заслуга господина генералъ-почтмейстера!"
   Черезъ два года Либкнехтъ вновь вынужденъ былъ потревожить имперскій сеймъ тѣмъ же предметомъ, такъ какъ въ пылу борьбы съ соціалъ-демократами фонъ-Стефанъ пожелалъ узаконить въ порядкѣ управленія мѣры, которыя едва ли могли быть признаны законными. Опираясь на ограничительные законы, принятые рейхстагомъ, онъ издалъ распоряженіе, коимъ приказывалъ почтовымъ чиновникамъ просматривать открытые пакеты и въ случаѣ, если въ нихъ найдены будутъ значащіяся въ приложенномъ спискѣ изданія, передавать таковыя не получателямъ, а полиціи. Ораторъ обращалъ вниманіе собранія на то, что въ распоряженіи говорится не только о бандероляхъ, но и объ открытыхъ конвертахъ, въ которые, по его мнѣнію, чиновникамъ заглядывать во всякомъ случаѣ не годится. "Правда, въ распоряженіи говорится, что для передачи пакета въ руки полиціи необходимо, чтобы запретное содержаніе его было несомнѣнно по внѣшнему виду -- но errare humanum est. Какъ возможно установить критерій этой несомнѣнности?"
   И указавъ рядъ конфискацій писемъ и денегъ, не имѣвшихъ ничего общаго съ преступными цѣлями, ораторъ не могъ признать ихъ противорѣчащими извѣстному толкованію новаго закона; но толкованіе это было незаконно-распространительное и, конечно, не имѣлось въ виду всѣми, кто голосовалъ за новый законъ. "Господинъ Крекеръ -- одинъ изъ потерпѣвшихъ -- просилъ меня, если я представлю этотъ случай рейхстагу, спросить господъ либеральныхъ помощниковъ и соучастниковъ въ дѣлѣ созданія новаго закона, желали ли они такихъ послѣдствій закона противъ соціалистовъ? Конечно, нѣтъ, но это необходимыя слѣдствія. Тайны корреспонденціи для насъ не существуетъ -- и это прямой выводъ изъ новаго закона; и, разъ ея нѣтъ для насъ -- нѣтъ ея и для другихъ. Солидарность неустранима: поставьте сегодня одну группу внѣ закона, завтра всѣ будутъ жертвой произвола. Господинъ Ласкеръ надѣется, быть можетъ, на большинство; оно не вѣчно -- и онъ и его товарищи будутъ такъ же объявлены внѣ закона, какъ и мы". Новый рядъ случаевъ, приведенныхъ Либкнехтомъ, показалъ, что почта оффиціально -- подъ предлогомъ "несомнѣннаго подозрѣнія" -- вскрываетъ задѣланныя посылки, принадлежащія лицамъ, не привлеченнымъ ни къ слѣдствію, ни къ дознанію,-- при чемъ, стало быть, о распоряженіи судебныхъ властей не могло быть рѣчи. Она вскрываетъ ихъ наугадъ -- иногда она находитъ что нибудь, иногда ничего. "О насъ, соціалъ-демократахъ, говорятъ, что мы не патріоты, что мы стараемся унизить наше отечество въ глазахъ иностранцевъ. Господа, одна телеграмма о распечатываніи писемъ -- вродѣ той, которая была на дняхъ напечатана въ "Таймсъ" и которая, очевидно, вполнѣ достовѣрна,-- и многочисленныя жалобы въ англійскихъ и иныхъ газетахъ на то, что въ Германіи вскрываютъ письма,-- все это приноситъ нашему отечеству заграницей такой нравственный вредъ, что его не возмѣстятъ воспоминанія о славѣ и подвигахъ 1870 года". Призывомъ смыть это позорное пятно съ національнаго герба закончилъ ораторъ свою горячую рѣчь, на которую большинство рейхстага отвѣтило свистомъ. Фонъ-Стефанъ назвалъ рѣчь Либкнехта лишенной значенія. Почта дѣйствуетъ законно; если она будетъ пересылать запрещенныя газеты, она должна быть привлечена къ суду, какъ ихъ распространительница. Писемъ вродѣ прочитанныхъ депутатомъ Либкнехтомъ можно имѣть сколько угодно; конечно, самъ депутатъ не можетъ поручиться, вѣрно ли то, что въ нихъ сказано (Либкнехтъ: Я ручаюсь!). Если почтовые чиновники поступаютъ неправильно, на нихъ надо жаловаться начальнику округа, затѣмъ управленію почтъ, затѣмъ генералъ-почтмейстеру; лишь въ такомъ случаѣ эти вещи могутъ считаться достаточно зрѣлыми для рейхстага. "Въ противномъ случаѣ я могу только вспомнить изреченіе: Calumniare audacter, semper aliquid haeret: клевещи смѣло, что нибудь всегда останется!" Заканчивая этой по истинѣ клеветнической грубостью, ораторъ, обозленный горькой правдой, очевидно, думалъ, что, въ качествѣ послѣдняго слова, она сойдетъ ему безнаказанно. Но президентъ собранія поднялъ голосъ: "Я долженъ считать, что послѣднія слова не относятся къ тому, что имѣло мѣсто въ собраніи; ибо въ противномъ случаѣ я не могъ бы оставить ихъ безъ замѣчанія". Это было замѣчаніе въ неумѣстно мягкой формѣ; оно не могло удовлетворить оскорбленнаго Либкнехта, который въ заключительномъ словѣ назвалъ слова фонъ-Стефана просто безобразіемъ,-- за что былъ призванъ къ порядку. Двадцать пять лѣтъ тому назадъ это было возможно. Рѣчь Ласкера была двойственна. Обиженный справедливымъ укоромъ Либкнехта, онъ не то что оправдывалъ, но въ нѣкоторыхъ случаяхъ находилъ дѣйствія почты законными, въ иныхъ случаяхъ онъ призналъ почтовую тайну недостаточно охраняемой и, хотя въ общемъ преклонился предъ безукоризненностью начальства, однако, почтительно просилъ его разслѣдовать указанные факты. Энергичнѣе была поддержка, полученная Либкнехтомъ отъ стараго Виндгорста. Онъ требовалъ разслѣдованія, указалъ на полную незаконность внѣсудебной конфискаціи бандеролей и особенно денегъ; наконецъ, онъ призналъ, что распоряженіе генералъ-почтмейстера подлежитъ отмѣнѣ. Ибо оно ставитъ почту въ положеніе, для нея непристойное,-- въ положеніе полиціи, идетъ въ развитіи и истолкованіи закона слишкомъ далеко и заключаетъ въ себѣ опасное "и такъ далѣе". Запечатанныя отправленія должны быть во всякомъ случаѣ неприкосновенны, и всякое перехватываніе писемъ со стороны почты лишь на основаніи адреса получателя не можетъ имѣть мѣста: ибо тогда никто не можетъ считать свои письма въ безопасности...
   Число писемъ растетъ; слѣдить за ними трудно. Нельзя, конечно, сказать, что Шпекины уже окончательно ушли въ исторію. Но часъ ихъ пробилъ. Сама жизнь, совершенно независимо отъ свободомыслія того или иного начальства, возлагаетъ на почту отвѣтственность за сохранность частной переписки. Съ ней связывается такое громадное количество важнѣйшихъ частныхъ и общественныхъ интересовъ, что самая устойчивость общественнаго строя находится въ зависимости отъ ея сохранности. Злоупотребленія, легальныя, обычныя и беззаконныя, возможны и теперь. Но растетъ чувство личности, растетъ естественный отпоръ ея противъ всякаго нарушенія своихъ правъ.

А. Г.

"Русское Богатство", No 9, 1902

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru