Станиславъ-Августъ Понятовскій и Великая Княгиня Екатерина Алексѣевна
По неизданнымъ источникамъ.
Въ числѣ бумагъ, хранящихся въ Государственномъ архивѣ, находятся записки послѣдняго короля польскаго, Станислава-Августа Понятовскаго, и переписка великой княгини Екатерины Алексѣевны съ англійскимъ чрезвычайнымъ посломъ при императорскомъ дворѣ, сэромъ Чарльзомъ Генбюри Уилльямсомъ. Мы пользовались обоими источниками, которые были до послѣдняго времени недоступны изслѣдователямъ. Записки короля Станислава-Августа значатся въ числѣ бумагъ, найденныхъ послѣ его смерти (1/12 февраля 1798 года), въ помѣщеніяхъ Мраморнаго дворца, въ которомъ онъ проживалъ въ Петербургѣ. Изъ "Протокола о снятіи печатей" {Госуд. Архивъ. XII разр. No 272.}, наложенныхъ на покои короля въ день его смерти графомъ Мнишкомъ и д. т. сов. гр. Безбородко, маршалъ кн. Репнинъ {Фельдмаршалъ кн. Николай Васильевичъ Репнинъ (1734--1801).}, канцлеръ кн. Безбородко {Вел. кн. Александръ Андреевичъ Безбородко, госуд. канцлеръ, д. т. сов.}, д. т. сов. гр. Безбородко {Гр. Илья Андреевичъ Безбородко (1756--1816), т. сов., сенаторъ.} и т. сов. гр. Румянцевъ {Гр. Сергѣй Петровичъ Румянцевъ (1763--1888), д. т. сов.}, убѣдившись въ цѣлости печатей, сняли ихъ, а по осмотрѣ вещей, книгъ, картъ и бумагъ, принадлежавшихъ королю, отложили нѣкоторыя изъ нихъ для ближайшаго разсмотрѣнія.
Въ описи, приложенной къ этому протоколу, значится подъ No 24: Мемуары короля Станислава-Августа,-- два тома, и подъ No 25: Мемуары короля Станислава-Августа -- восемь томовъ. Изъ собственноручной надписи короля на первомъ томѣ этихъ мемуаровъ видно, что онъ началъ ихъ въ 1771 году и писалъ съ большими перерывами; ко второй части онъ приступилъ лишь черезъ десять лѣтъ послѣ того, какъ началъ первую.
Въ дипломатическомъ отдѣлѣ С-Петербургскаго Главнаго архива министерства иностранныхъ дѣлъ хранятся бумаги одного изъ секретарей короля Станислава-Августа -- Христіана-Вильгелъма Фризе {Papiers de Friese, Carton и 1. Изъ формулярнаго списка Христіана Фризе видно, что 6 октября 1796 г. онъ былъ принятъ на русскую службу изъ секретарей короля польскаго съ чиномъ колл. сов., причисленъ въ коллегіи иностранныхъ дѣлъ, состоялъ при кн. Репнинѣ для пограничныхъ дѣлъ, въ вѣдомствѣ кн. Безбородки, кн. Куракина и бар. Васильева для дѣлъ, касающихся польскихъ долговъ, и по производствѣ, 1 января 1801 г., въ д. съ сов. отставленъ, 4 марта 1801 г., отъ дѣлъ коллегіи. 4-го апрѣля онъ застрѣлился, 76 лѣтъ отъ роду. Сообщая объ его кончинѣ графу Нессельроде, управлявшему коллегіей иностранныхъ дѣлъ, д. ст. сов. Дивовъ, завѣдывавшій секретнымъ и публичнымъ архивами министерства, въ письмѣ отъ 16 апрѣля 1816 г. увѣдомилъ его о томъ, что у Фризе осталось много тайныхъ бумагъ покойнаго короля, относившихся къ жизни Екатерины II, которыми Фризе думалъ воспользоваться для снисканія милостей у государя. Дивовъ предлагалъ "ихъ перенести къ Его Величеству во избѣжаніе того, чтобы любопытный взоръ не проникъ въ такія дѣла, которыя не должны быть никому извѣстны".}. Эти бумаги состояли преимущественно изъ прошеній на Высочайшее Имя и другихъ ходатайствъ; въ нихъ. Фризе добивался, кромѣ разнаго рода милостей, разрѣшенія продолжать и дополнить записки короля, съ которымъ онъ занимался 33 года. Изъ бумагъ Фризе видно, что всѣ десять томовъ мемуаровъ написаны его рукой, подъ диктовку короля, и что, по смерти послѣдняго, онъ, Фризе, передалъ кн. Репнину восемь переплетенныхъ томовъ, которые перешли, по Высочайшему повелѣнію, на храненіе въ Императорскій Кабинетъ, а два непереплетенныхъ тома были переданы черезъ графа Сергѣя Петровича Румянцева въ архивъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ. Куда эти два тома поступили, когда коллегія была преобразована въ министерство, остается неизвѣстнымъ; но 7 января 1832 года были переданы отъ императора Николая I въ Государственный архивъ черезъ государственнаго канцлера два запечатанныхъ пакета, хранившихся въ архивѣ подъ NoNo 17 и 18. По истребованіи ихъ государемъ обратно, они вновь возвращены въ архивъ 11 января 1841 года въ видѣ одного пакета съ надписью Николая Павловича о храненіи и невскрытіи ихъ безъ особаго на то разрѣшенія. Съ этого времени пакетъ этотъ хранился въ архивѣ подъ No 28 до 1891 г., когда онъ былъ истребованъ государемъ Александромъ Александровичемъ и возвращенъ обратно съ предписаніемъ хранить запечатаннымъ попрежнему. Нынѣ, съ Высочайшаго разрѣшенія, этотъ пакетъ вскрытъ и въ немъ оказалось восемь въ кожу переплетенныхъ томовъ записокъ короля Станислава-Августа, изъ коихъ первый томъ заключаетъ свѣдѣнія до первой поѣздки его въ Петербургъ, второй описываетъ его пребываніе при дворѣ императрицы Елисаветы Петровны въ 1755, 1757 и 1758 гг. до окончательнаго это отъѣзда изъ Россіи; третій же кончается избраніемъ его на польскій престолъ (7 сентября 1764 г.), а остальные пять относятся къ исторіи Польши по 1778 годъ.
Мемуары Понятовскаго написаны по-французски чужой рукой, но ихъ надо признать подлинными, такъ какъ они исправлены самимъ королемъ. Они написаны на бумагѣ, заготовленной королевскою фабрикой и носящей водяные знаки съ буквою S, украшенной сверху короной. Часть этихъ записокъ, относящаяся къ пребыванію Понятовскаго въ С.-Петербургѣ, была напечатана по-французски въ 1862 году въ Познани. Въ предисловіи въэтому изданію говорится, что подлинныя записки хранятся въ архивѣ въ С.-Петербургѣ, но часть ихъ, заключающая разсказъ объ апрѣльскомъ возстаніи въ Варшавѣ 1794 г., досталась издателю Жупанскому въ собственноручной рукописи короля. Эта часть не вошла однако въ изданіе Жупанскаго. Въ томъ же предисловіи указывается, что хотя король вообще никому не давалъ читать своихъ записокъ, но для нѣкоторыхъ личностей онъ дѣлалъ исключенія и давалъ имъ самую рукопись или копію съ нея. Этимъ объясняется, что, кромѣ подлинника восьми томовъ, хранящагося въ Государственномъ архивѣ, существуютъ копіи, снятыя съ нѣкоторыхъ частей и появившіяся въ печати, какъ, напр., вышеуказанное познанское изданіе 1862 г., а затѣмъ переводъ первыхъ двухъ частей на польскій языкъ съ двухъ рукописныхъ томовъ, хранящійся въ парижской библіотекѣ князей Чарторыйскихъ, изданной Брониславомъ Залѣскимъ въ1870 г., въ Дрезденѣ (Biblioteka pamiętnikòw i podròży pо dawnej Polsce, wydawana przez J. I. Kraszewskiego, t. III).
Поступившіе въ архивъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ два послѣднихъ тома записокъ Понятовскаго, которые Жупанскій будто бы имѣлъ въ своемъ распоряженіи, не найдены мною; они, очевидно, находились въ архивѣ министерства, такъ какъ военный историкъ Фридрихъ Шмиттъ, въ предисловіи къ своему сочиненію (Suvorow und Polens Untergang, nach arcbivalischen Quellen dargestellt, 2 Bände. Leipzig und Heidelberg, 1858), говоритъ, что его сочиненіе должно состоять изъ третъ частей: 1) жизнь Суворова; 2) послѣднія смуты (Wirren) Польши; 3) возвышеніе Костюшки и паденіе Польши. Третья часть не появилась въ печати, а между тѣмъ авторъ, по предложенію канцлера гр. Нессельроде и черезъ его посредство, пользовался для своего изслѣдованія Главнымъ архивомъ въ Москвѣ, военными архивами въ Москвѣ и С.-Петербургѣ, бумагами Суворова, Ферзена, письмами Костюшки и мемуарами короля Станислава-Августа. Очевидно, Шниттъ интересовался только тѣми частями мемуаровъ, которыя относились къ польскому возстанію 1794 г.; онъ ихъ имѣлъ благодаря канцлеру гр. Нессельроде; значитъ, онѣ дѣйствительно существовали и хранились въ министерствѣ, но не въ Государственномъ архивѣ, составляя, по всему вѣроятію, часть библіотеки одного изъ департаментовъ.
Въ самое послѣднее время вамъ доставлены московскимъ Главнымъ архивомъ министерства бумаги изъ дѣлъ Царства Польскаго подъ заглавіемъ: "Подробное описаніе революціи Варшавской 1794 года, учиненное самимъ королемъ въ видѣ дневнаго журнала". Онѣ написаны по-французски постороннею рукою, по всей вѣроятности секретаремъ короля, Фризе, состоятъ изъ пяти тетрадей, на корешкѣ которыхъ остались слѣды переплета, точно онѣ были вырваны изъ книги. Въ пяти тетрадяхъ числятся 87 листовъ. Въ четырехъ изъ тетрадей изложены дневныя записи событій съ приложеніемъ въ иныхъ мѣстахъ копій съ документовъ. Эти записи, обнимающія промежутокъ времени съ 2 марта 1794 по августъ 1795 г., должны быть, повидимому, призваны черновыми, изъ которыхъ могли составиться два тома мемуаровъ, найденныхъ по смерти Станислава-Августа и переданныхъ въ коллегію иностранныхъ дѣлъ. Такимъ образомъ, эти два тома остаются до сей поры неразысканными. Въ пятой тетради заключаются копіи писемъ и документовъ разныхъ годовъ, собранныя безъ всякаго порядка; между ними -- записи событій, относящихся по времени пребыванія Станислава-Августа въ С.-Петербургѣ въ 1797 г., а послѣдняя -- отъ 18/29 января 1798 г., значитъ -- за нѣсколько дней до его смерти, передаетъ его разговоръ съ министромъ Пруссіи, Грэвеномъ.
Записки Станислава-Августа не раздѣлены на главы, но къ каждому тому пріобщенъ указатель со ссылкой на соотвѣтствующія страницы рукописи. Первый томъ, содержащій воспоминанія Понятовскаго объ его молодости до перваго пріѣзда въ Россію, мы передаемъ частью въ краткомъ изложеніи, частью въ переводѣ. Второй томъ предлагается въ переводѣ, за исключеніемъ немногихъ его отрывковъ, не представляющихъ интереса для русскаго читателя. Изъ третьяго тома на томъ же основаніи приводимъ, преимущественно въ изложеніи, ту часть мемуаровъ, которая заканчивается извѣстіемъ о воцареніи Екатерины II.
Кромѣ записокъ короля Станислава-Августа, мы пользовались для настоящей работы перепиской между великой княгиней Екатериной Алексѣевной и англійскимъ пословъ Уилльямсомъ {Государ. Арх., V разр., и 79.}. Переписка занимаетъ двѣ тетради: въ одной переписаны письма великой княгини (Lettres, 67), а въ другой -- отвѣты Уилльямса (Answere, 86), всего 153 документа, относящіеся главнымъ образомъ во второй половинѣ 1756 г. (съ 31 іюля 1756 до іюня 1757 гг.). великая княгиня обыкновенно получала обратно отъ Уилльямса письма, иногда продиктованныя, частью собственноручныя, съ тѣмъ же посланнымъ, который ей приносилъ отвѣтъ Уилльямса. Послѣдній изъ предосторожности снималъ копіи съ писемъ Екатерины Алексѣевны и возвращалъ ей подлинники; два-три подлинника остались однако въ рукахъ Уилльямса; что же касается его отвѣтовъ, то они писаны или самимъ посломъ, или чужою рукою; повидимому, Екатерина возвратила ихъ Уилльямсу при отъѣздѣ его изъ С.-Петербурга. Въ Англіи вся эта переписка была отдана Уилльямсомъ на храненіе довѣренному лицу и оставалась тамъ понынѣ неизвѣстною. Она поступила въ Государственный архивъ 10 мая 1864 года отъ государственнаго канцлера, которому она была передана императоромъ Александромъ II. Она хранилась запечатанною до послѣдняго времени. С. М. Соловьевъ зналъ о существованіи этой переписки, такъ какъ онъ приводитъ нѣкоторыя свѣдѣнія, почерпнутыя изъ нея, безъ указанія на то, какихъ путемъ онъ ихъ получилъ {Исторія Россіи, т. XXIV, изд. 2-е тов. "Польза", стр. 936.}.
Первые томы Записокъ Понятовскаго относятся въ половинѣ XVIII вѣка. Соперничество Бурбоновъ и Габсбурговъ въ это время распредѣляло европейскій державы на два лагеря: въ одномъ руководящее значеніе имѣла Франція, въ другомъ -- Австрія. Задача Франціи заключалась въ расширеніи своихъ предѣловъ на востокъ до Рейна, а слѣдовательно въ ослабленіи и подчиненіи германской народности; защитникомъ послѣдней считался австрійскій императоръ, какъ глава Священной Римской Имперіи. Но на мѣсто ослабѣвшей Австріи, гдѣ правила императрица Марія-Терезія, война выдвинула другое государство -- Пруссію, гдѣ царствовалъ Фридрихъ II. Благодаря этой перемѣнѣ, группировка державъ также перемѣнилась. Честолюбивые замыслы прусскаго короля, захватившаго у Австріи Силезію (дрезденскій миръ 25 декабря 1745 г.), показали, что въ борьбѣ романскихъ государствъ съ германскими первенствующее значеніе между послѣдними будетъ имѣть Пруссія. Столкновеніе было неизбѣжно, но оно началось въ заокеанскихъ странахъ и по мѣрѣ своего развитія перешло въ Европу. Колоніальные интересы Англіи и Франціи столкнулись въ Остъ-Индія и въ Сѣверной Америкѣ и привели оба государства въ войнѣ. Англійскій король Георгъ II, который вмѣстѣ съ тѣмъ былъ ганноверскимъ курфюрстомъ, опасаясь нападенія прусскаго короля на свои германскія владѣнія, заключилъ, 19/30 сентября 1755 г.} договоръ съ Россіей (ратификованный 1-го февраля 1756 г.), по которому она обязалась выставить для ихъ защиты корпусъ въ 55.000 чел. за ежегодное вспомоществованіе въ полмилліона фунтъ стерл. Узнавъ о томъ, Фридрихъ II успѣлъ убѣдить Георга II, что послѣдній можетъ быть спокоенъ за свои нѣмецкія области, и заключилъ съ нимъ вестминстерскій договоръ 16 января 1756 г., по которому оба государя обезпечивали другъ другу свои владѣнія и обязывались не допускать иностранныхъ войскъ на свои территоріи въ Германіи. Договоръ былъ направленъ, съ одной стороны, противъ русскихъ, съ другой -- противъ французовъ. Такимъ образомъ, Фридрихъ II и Георгъ II изъ враговъ стали союзниками. Такая же перемѣна произошла въ отношеніи Австріи и Франціи: ихъ вѣковая вражда обратилась въ союзъ. Марія-Терезія не могла примириться съ потерей Силезіи и ждала только случая отомстить Фридриху II. Ей помогъ въ этомъ канцлеръ графъ Кауницъ, который убѣдилъ императрицу сблизиться съ Франціей, чтобы изолировать Пруссію. 1 мая 1756 г., былъ заключенъ въ Версалѣ договоръ, по которому Людовикъ XV и Марія-Терезія обязались выставить другъ другу по 24.000 чел. Черезъ годъ этотъ договоръ былъ возобновленъ (1 мая 1757 г.) исключительно противъ Пруссіи; области ея подлежали раздѣлу; Франція обязывалась выставить войско въ 10.000 чел. и вносить ежегодно 12 милліон. гульд., пока Австрія невернетъ Силезію. Россія была старой союзницей Австріи, и одна только императрица Елисавета Петровна не признала присоединенія Силезіи къ Пруссіи. Еще 22 мая (2 іюня) 1746 года оба государства заключили между собой въ Петербургѣ тайный договоръ, на случай нападенія Фридриха на ихъ владѣнія или на Польшу, причемъ обязались держать на границахъ съ Пруссіей по 30.000 чел. войска въ мирное время и по 60.000 чел. въ случаѣ войны. Король польскій Августъ III) въ качествѣ курфюрста Саксонскаго, могъ также примкнуть къ союзу въ случаѣ опасности, хотя я не участвовалъ въ заключеніи этого договора. Прусскій король звалъ объ этомъ союзѣ и, видя, что его окружала коалиція державъ, начавшая уже стягивать войска въ Богеміи, Моравіи и въ Остзейскомъ краѣ, рѣшился перейти въ наступленіе, не объявивъ войны. Онъ въ августѣ 1756 года напалъ на Саксонію и тѣмъ положилъ начало семилѣтней войнѣ.
Нападеніе Фридриха II на Силезію вызвало заключеніе новаго оборонительнаго договора, отъ 22 января 1757 года, между Австріей и Россіей. Елисавета Петровна обязалась всѣми своими силами помогать Маріи-Терезіи въ борьбѣ съ прусскимъ королемъ на Силезію, причемъ обѣ стороны должны были выставить оо 80.000 чел.
Сближеніе Австріи съ Франціей, выразившееся въ подписаніи версальскаго договора, имѣло своимъ послѣдствіемъ возобновленіе дипломатическихъ сношеній между Франціей и Россіей, прерванныхъ въ 1748 г. Сама императрица Елисавета сочувствовала Франціи и за союзъ съ нею ратовали Иванъ Ивановичъ Шуваловъ и вице-канцлеръ графъ Воронцовъ, но канцлеръ А. П. Бестужевъ-Рюминъ считался поборникомъ союза съ Англіей; ему сочувствовала великая княгиня Екатерина Алексѣевна, а великій князь Петръ Ѳедоровичъ не скрывалъ своего расположенія въ прусскому королю. Французская партія взяла верхъ; Россія примкнула въ версальскому договору (31 декабря 1756 г.). Въ іюлѣ 1757 года въ Петербургъ прибылъ маркизъ Лопиталь въ качествѣ чрезвычайнаго французскаго посла, а братъ канцлера, И. П. Бестужевъ-Рюминъ, былъ назначенъ императорскимъ посломъ въ Парижъ; онъ явился туда въ іюнѣ 1757 г.
Фридрихъ, будучи главою маленькаго государства съ населеніемъ въ 5 милліоновъ душъ, съумѣлъ въ теченіе семи лѣтъ вести борьбу съ соединенными силами трехъ великихъ державъ, Австріи, Россіи и Франціи, причемъ нанесъ тяжкія пораженія французскимъ и имперскимъ войскамъ водъ Росбахомъ (4 ноября 1757 г.) и Лейтеномъ (5 декабря 1757 г.) и отбился отъ русскихъ водъ Цорндорфомъ (14 августа 1758 г.) и Кунерсдорфомъ (1 августа 1759 г.). Съ цѣлью причинить вредъ непріятелю, онъ не стѣснялся въ выборѣ средствъ вплоть до грабежа и чеканки фальшивой монеты. Онъ искусно пользовался и мастерски изворачивался, пока ему не измѣнило наконецъ военное счастье. Изнемогая въ неравной борьбѣ, онъ уже собирался покончить съ собой самоубійствомъ, но 25 декабря 1761 года смерть императрицы Елисаветы спасла его отъ гибели. На русскій престолъ вступилъ Петръ III, фанатическій поклонникъ Фридриха; онъ поспѣшилъ заключить съ Пруссіей мирный договоръ (24 апрѣля 1762 г.), по которому возвращались Фридриху всѣ его земли, занятыя русскими войсками въ минувшую войну.
-----
Первый пріѣздъ гр. Станислава-Августа Понятовскаго въ С.-Петербургъ въ качествѣ секретаря великобританскаго чрезвычайнаго посла Генбюри Уилльямса совпалъ съ переговорами по заключенію вышеуказанной конвенціи 19/30 сентября 1755 года.
Графъ Станиславъ-Августъ Понятовскій былъ сынъ каштеляна краковскаго, впослѣдствіи виленскаго, графа Станислава (1676--1762). Послѣдній, какъ адьютантъ шведскаго короля Карла XII, участвовалъ въ сраженіи подъ Полтавой и вмѣстѣ съ нимъ бѣжалъ въ Турцію. Приверженецъ Станислава Лещинскаго, избраннаго королемъ польскимъ въ 1704 г., по настоянію Карла XII, на мѣсто Августа II, объявленнаго низложеннымъ, Понятовскій послѣ смерти Карла XII призналъ власть Августа II. Когда же онъ умеръ, въ 1733 г., Понятовскій сталъ на сторону вновь избраннаго королемъ Станислава Лещивскаго. Говорили однако, что Понятовскій, поддерживая послѣдняго, выставлялъ и себя кандидатомъ на престолъ. Послѣ паденія Лещинскаго, графъ Станиславъ подчинился Августу III, который назначилъ его краковскимъ каштеляномъ.
Графъ Станиславъ Понятовскій былъ женатъ на княжнѣ Констанціи Чарторыйской {Отъ этого брака родились сыновья: Казиміръ (1721--1780), жен. на Аполлинаріи Устжицкой; Францискъ, краковскій каноникъ (1723--1764); Александръ, погибшій подъ Ипрами; Андрей (1734--1773), на австрійской службѣ, жен. на графинѣ Книской; Станиславъ-Августъ (р. 1732--1798), король польскій; Михаилъ (р. 1786--1794), примасъ польскій. Дочери: Людовика (р. 1728--1800), за польскимъ воеводой, графомъ Яномъ Замойскимъ, и Изабелла (р. 1730--1804), за короннымъ гетманомъ графомъ Яномъ-Казиміромъ Браницкимъ (1690--1771).}.
При Августѣ III, Чарторыйскіе были во главѣ одной изъ партій, требовавшихъ глубокихъ преобразованій во всемъ строѣ Рѣчи-Посполитой: реформы касались, между прочимъ, престолонаслѣдія, отмѣны liberum veto и учрежденія регулярнаго войска. Эта партія была представлена братьями Констанціи Понятовской, князьями Фридрихомъ-Михаиломъ, подканцлеромъ, потомъ канцлеромъ литовскимъ {Князь Фридрихъ-Михаилъ Чарторыйскій (1696--1775), жен. на граф. Вальдштейнъ; одна изъ его дочерей была замужемъ за литовскимъ подскарбіемъ, графомъ Флеммингомъ, а послѣ ея смерти сестра ея вышла замужъ за него же. Графъ Флеммингъ (1746--1835) происходилъ изъ саксонскаго дома, вышедшаго изъ Голландіи и переселившагося въ Польшу при Августѣ II.} и Августомъ-Александромъ, воеводой русскимъ {Кн. Августъ-Александръ Чарторыйскій (1698--1782), жен. на Софіи Сенявской. У него былъ сынъ кн. Адамъ-Казиміръ, староста подольскій (1734--1823), жен. на графинѣ Изабелѣ Флеммингъ (1746--1885); ихъ сынъ, кн. Адамъ-Георгій (1770--1861), былъ извѣстный сподвижникъ императора Александра I въ началѣ его царствованія. У кн. Августа-Александра была дочь Изабелла, замужемъ за стражникомъ княземъ Любомирскимъ, который часто упоминается въ запискахъ графа Понятовскаго.}. Во главѣ другой партіи, также требовавшей реформъ, стояли графы Потоцкіе. Обѣ партіи искали поддержки у иностранныхъ державъ. Чарторыйскіе были сторонниками Россіи, Австріи и Англіи; Потоцкіе, опираясь на шляхту, держались Франція, Турціи и Швеціи. Ожесточенная борьба между партіями еще болѣе усилила анархію въ странѣ. Графъ Станиславъ-Августъ былъ любимцемъ своей матери, женщины умной и образованной, о которой онъ вспоминаетъ въ своихъ запискахъ съ большою нѣжностью. Воспитавъ его сама, она смотрѣла на него, какъ на молодого человѣка, предназначеннаго къ блестящему поприщу, но вслѣдствіе своей набожности избѣгала, хотя бы съ внѣшней стороны, поощрять его близкія отношенія къ великой княгинѣ. Громадное вліяніе на судьбу графа Станислава-Августа оказалъ его дядя, воевода русскій, князь Августъ-Александръ, который хотя и не считался главой дома князей Чарторыйскихъ, каковымъ признавался его старшій братъ Фридрихъ-Михаилъ, но своимъ тонкимъ умомъ и вкрадчивымъ обращеніемъ успѣлъ снискать расположеніе своей партіи. Служившій въ молодости въ австрійскихъ войскахъ подъ начальствомъ принца Евгенія, онъ по настоянію своей сестры и ея мужа, графа Понятовскаго, возвратился на родину и здѣсь, женившись на очень богатой наслѣдницѣ дома Сенявскихъ, получилъ отъ Августа II воеводство русское, предложенное сперва графу Станиславу Понятовскому, но уступленное имъ князю Августу. Взявъ на женой большое приданое, онъ не забывалъ своихъ выгодъ при раздѣлѣ родового имущества своей семьи. По этому поводу между нимъ и сестрой, графиней Понятовской, возникла распря, длившаяся до самой смерти графини.
Отношенія, существовавшія между членами семейства Чарторыйскихъ, живо характеризуетъ Понятовскій въ слѣдующемъ описаніи семейнаго совѣта:
"До 1752 года,-- говоритъ онъ,-- моя семья рѣшала дѣла, связанныя съ интересами страны, на совѣтѣ, въ которомъ рожи между членами его распредѣлялись слѣдующимъ образомъ: князь канцлеръ литовскій, какъ самый краснорѣчивый, самый выдающійся публицистъ страны, обладавшій богатымъ воображеніемъ, говорилъ обыкновенно первымъ и разсматривалъ вопросъ со всѣхъ сторонъ. Нѣсколько избранныхъ друзей, допущенныхъ на совѣтъ, обсуждали его. Моя мать и воевода русскій обыкновенно рѣшали вопросъ, а исполненіе рѣшенія поручалось почти всегда моему отцу, который отличался прямодушіемъ, сердечностью, веселымъ духомъ и великодушіемъ, былъ дѣятельнѣе, выносливѣе, щедрѣе остальныхъ, пользовался большею любовью и популярностью. Его мнѣніе имѣло перевѣсъ только въ спѣшныхъ и непредвидѣнныхъ случаяхъ. Тогда никто быстрѣе и удачнѣе его не высказывался, и онъ увлекалъ другихъ. Таковымъ онъ былъ до 76-ти лѣтъ, когда ослабѣлъ. Уже съ той поры, т.-е. съ 1752 г., онъ началъ мало-по-малу устраняться отъ дѣлъ, тогда какъ его шурья, успѣвъ установить свой кредитъ самымъ твердымъ образомъ и пріобрѣсти очень большое число приверженцевъ, стали ему высказывать, что болѣе въ немъ не нуждались. Со своей стороны моя мать, недовольная ими по разнымъ причинамъ, посвятила себя съ той поры почти исключительно двумъ заботамъ: одна заключалась въ уходѣ за матерью, княгиней Изабеллой Чарторыйской, каштеляншей виленской, другая -- въ окончаніи воспитанія ея дѣтей и въ направленіи ихъ на соотвѣтственныя имъ поприща. Сама она удалялась еще болѣе прежняго отъ великосвѣтской жизни".
Избранный по волѣ Екатерины II королемъ Польши (7 сентября 1764), Станиславъ-Августъ, по ея же волѣ, былъ вынужденъ въ Гроднѣ отречься отъ короны (25 ноября 1795). По вызову императора Павла I, онъ пріѣхалъ въ С.-Петербургъ (18 февраля (3 марта) 1797), гдѣ занималъ Мраморный дворецъ до самой своей смерти (1/12 февраля 1798).
------
I.
Графъ Станиславъ-Августъ Понятовскій родился 17 января 1732 года въ Литвѣ, въ замкѣ Волчинѣ, брестскаго воеводства, принадлежавшемъ тогда его отцу, графу Станиславу.
Мать его, Констанція Понятовская, была изъ дома князей Чарторыйскихъ.
"Послѣ осады Данцига,-- говоритъ Понятовскій,-- мои родители велѣли привезти меня туда {Въ 1784 году Данцигъ осаждали русскія войска подъ начальствомъ фельдмаршала Миниха. Въ немъ находился польскій король Станиславъ Лещинскій. Городъ былъ взятъ 28 іюня 1734 г., а король спасся бѣгствомъ. Въ числѣ его приверженцевъ былъ гр. Станиславъ Понятовскій, къ нему и былъ привезенъ его сынъ Станиславъ-Августъ.}. Мнѣ было три года. Моя мать принялась сама за мое воспитаніе съ тѣмъ чрезвычайнымъ разумомъ, которымъ она уже прославилась при воспитаніи моихъ старшихъ братьевъ, но съ еще болѣе тщательнымъ вниманіемъ.
Эта дѣйствительно замѣчательная женщина не только обучала меня сама половинѣ предметовъ, которые обыкновенно поручаются заботамъ наставниковъ, но и приложила по преимуществу свои усилія къ тому, чтобы закалить мою душу и развить во мнѣ возвышенныя чувства, которыя, согласно ея видамъ, въ самомъ дѣлѣ скоро отдалили меня отъ обыкновеннаго дѣтскаго обихода, но вмѣстѣ съ тѣмъ были причиною многихъ моихъ недостатковъ. Я счелъ себя выше своихъ товарищей, частью потому, что я не дѣлалъ того, что признавалось проступкомъ съ ихъ стороны, а также потому, что я зналъ многое, чему ихъ еще не обучили. Я сталъ маленькимъ существомъ, которое казалось очень гордымъ.
Дѣйствительное и всеобщее несовершенство народнаго воспитанія въ Польшѣ, какъ въ научномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи, побудило мою мать не допускать меня въ общенію со всѣми тѣми, которые могли подать мнѣ дурной примѣръ; это оказало на мое развитіе настолько вредное, насколько и благотворное вліяніе.
При ограниченіи круга моихъ знакомыхъ одними совершенными людьми, я почти ни съ кѣмъ не говорилъ, а вслѣдствіе немалаго числа лицъ, которыя считали себя презираемыми мною, я пріобрѣлъ незавидное отличіе имѣть враговъ уже съ пятнадцатилѣтняго возраста, но зато выдержка, къ которой меня пріучили, оградила меня отъ заразы, причиняемой обыкновенно молодымъ людямъ дурнымъ товариществомъ.
Я усвоилъ и питалъ ненависть ко всякой лжи, но въ виду моего возраста и моего положенія уже слишкомъ сильно развилась во мнѣ эта ненависть ко всему тому, что пріучили меня считать пошлымъ и посредственнымъ. Мнѣ, такъ сказать, никогда не было предоставлено времени быть ребенкомъ,-- точно апрѣль мѣсяцъ исключить изъ временъ года. Теперь я нахожу, что это -- невознаградимое лишеніе, на которое я могу пожаловаться, такъ какъ я думаю, что наклонность къ меланхоліи, которую я, къ сожалѣнію, испытываю такъ часто, происходитъ отъ этого неестественнаго и ранняго благоразумія; оно, однако, не оградило меня отъ ошибокъ, которыя были мнѣ суждены, но предполагаю сдѣлать изъ меня энтузіаста въ слишкомъ нѣжномъ возрастѣ.
Двѣнадцати лѣтъ меня настолько серьезно смущали богословскіе вопросы о свободѣ воли и предопредѣленіи, о ложности чувствъ, объ абсолютномъ пиронизмѣ, что я заболѣлъ.
Это не значитъ, чтобы моя мать имѣла странность обучать меня въ этомъ возрастѣ метафизикѣ, но, стараясь удалить меня отъ пустого препровожденія времени, свойственнаго дѣтству, и пріучая меня быть внимательнымъ ко всему, что говорилось вокругъ меня, она достигла того, что я усвоилъ и обдумалъ много идей, на которыхъ вовсе не слѣдовало мнѣ останавливаться. Вслѣдствіе нѣжнаго расположенія и живого воображенія, я былъ склоненъ увлекаться до восторженности всѣмъ тѣмъ, что было или казалось достойнымъ уваженія и похвалы, какъ въ отношеніи людей, такъ и относительно предметовъ; но это увлеченіе заставляло меня, равнымъ образомъ, подвергать рѣзвому неодобренію и почти ненавидѣть все то, что я считалъ достойнымъ порицаиія. Достигнувъ наконецъ шестнадцати лѣтъ, я былъ очень свѣдущъ для своего возраста, очень правдивъ, очень послушенъ своимъ родителямъ, почитая ихъ качества, съ которыми ничто не могло сравниться; я былъ поглощенъ мыслью, что тотъ, кто не былъ Аристидомъ или Катономъ, долженъ считаться ничтожествомъ; я былъ впрочемъ маленькаго роста, коренастъ, неловокъ, нездороваго вида и во многихъ отношеніяхъ казался дикимъ арлекиномъ (arlequin sauvage).
Съ такою наружностью меня послали путешествовать въ первый разъ".
Отецъ Понятовскаго, признавая военно-походную жизнь самою лучшею школою для образованія характера молодого человѣка и пользуясь тѣмъ, что въ 1748 году русскія войска, подъ начальствомъ князя Репнина {Генералъ-фельдцейхмейстеръ князь Василій Аникитичъ Репнинъ, начальникъ корпуса въ 30.000 чел. для дѣйствій на Рейнѣ, Мозелѣ и въ Нидерландахъ. Онъ умеръ на возвратномъ пути въ Россію въ 1748 г. (31 іюня).}, проходили черезъ Польшу на помощь Австріи, направилъ своего сына къ генералу Левендалю, для участія въ походѣ, и поручилъ его маіору Кенигфельсу, бывшему адьютанту фельдмаршала Миниха. Но молодому Понятовскому не удалось понюхать пороху, такъ какъ скоро были подписаны въ Ахенѣ предварительный условія мира {Миръ, заключенный въАхенѣ 18 октября 1748 г., закончилъ войну объ австрійскомъ наслѣдствѣ.}. Однако, снабженный рекомендательными письмами въ фельдмаршаламъ саксонскому и гр. Левендалю, онъ въ сопровожденіи маіора Кенигфельса, отправился въ дорогу, чтобы посмотрѣть на войска и познакомиться съ военнымъ дѣломъ. Передъ отъѣздомъ, родители взяли съ него слово, что онъ не будетъ играть ни въ какія азартныя игры, что въ ротъ не возьметъ никакого вина, ни другого спиртнаго напитка и не женится ранѣе тридцати лѣтъ.
"Я -- говоритъ Станиславъ-Августъ -- остался вѣренъ этимъ обѣщаніямъ, изъ которыхъ второе предохраняло меня отъ чрезмѣрнаго употребленія крѣпкихъ напитковъ, которому было подвержено тогда все общество въ Польшѣ".
10 іюня 1748 года Понятовскій прибилъ въ Ахенъ, гдѣ онъ былъ представленъ графу Кауницу, австрійскому уполномоченному на конгрессѣ; въ Маастрихтѣ онъ нашелъ штабъ маршала Левевдаля, а въ Брюсселѣ представился маршалу Саксонскому. Въ октябрѣ 1748 года онъ возвратился въ Польшу. Слѣдующее его путешествіе было въ Берлинъ, гдѣ впервые онъ познакомился съ кавалеромъ Генбюри Уилльямсомъ, тогдашнимъ британскимъ министромъ при королѣ прусскомъ.
Сэръ Чарльзъ Генбюри Уилльямсъ происходилъ изъ древняго рода графства Ворчестеръ. Его отецъ, Джонъ Генбюри, служилъ маіоромъ въ королевскихъ войскахъ и былъ однимъ изъ директоровъ "Компаніи южнаго моря" (South Sea Company). Имѣя лично большое состояніе въ помѣстьяхъ графства Монмаутшира и въ заводахъ, онъ случайно получилъ въ 1720 году, по духовному завѣщанію нѣкоего Уилльямса, болѣе 70.000 фунтовъ стерлинговъ подъ условіемъ пріобрѣтенія помѣстья, владѣлецъ котораго принялъ бы имя и гербъ Уилльямса. Джонъ Генбюри купилъ въ своемъ графствѣ замокъ Кольбрукъ и передалъ его своему третьему сыну Чарльзу, крестнику Уилльямса, принявшему эту фамилію.
Чарльзъ Генбюри Уилльямсъ родился въ 1709 году. Получивъ воспитаніе въ извѣстной Итонской школѣ и совершивъ путешествія на материкѣ, онъ женился въ 1732 году на лэди Фрэнсесъ Конингби, отъ которой у него родились двѣ дочери. Этотъ бракъ, до всему вѣроятію, не былъ очень счастливъ. Избранный въ 1735 году членомъ парламента, Уилльямсъ принадлежалъ къ партіи виговъ и былъ вѣрнымъ сторонникомъ управленія сэра Роберта Уальполя. Онъ не отличался особымъ краснорѣчіемъ, но былъ извѣстенъ живостью и изяществомъ своего разговора, своимъ ѣдкимъ словомъ, остроуміемъ своихъ замѣчаній, красивыми манерами и своимъ богатствомъ.
Кромѣ того, онъ славился своими сатирическими стихотвореніями. Занимая должность казначея морского вѣдомства (рауmaster of the marine (съ 1739 r. по 1746 r.), онъ въ этомъ году обратился въ королю съ ходатайствомъ о назначеніи его на дипломатическій постъ за границу. Пожалованный въ кавалеры ордена Бани, онъ въ 1747 г. получилъ мѣсто посланника при Саксонскомъ дворѣ въ Дрезденѣ.
На дипломатическомъ поприщѣ Уилльямсъ проявилъ большую способность къ дѣламъ и немалое искусство. Онъ доказалъ, что умѣлъ владѣть перомъ не только для сочиненія сатирическихъ произведеній, но и для наложенія дипломатическихъ бумагъ. Онъ обладалъ свойствами, самыми необходимыми для этого поприща; онъ былъ уменъ, образованъ, представителенъ и богатъ; его искусство по веденію переговоровъ было замѣчательно; его бесѣда блестѣла остроуміемъ. Своимъ благороднымъ обращеніемъ, веселымъ расположеніемъ духа, умѣньемъ великолѣпно принять и угостить изысканнымъ столомъ, онъ привлекалъ къ себѣ всѣхъ. Обладая большимъ тактомъ и большою прозорливостью, онъ очень легко разгадывалъ самые различные характеры, умѣлъ отлично пользоваться слабыми сторонами своихъ противниковъ по веденію переговоровъ и снискивать расположеніе тѣхъ, подъ невидимымъ вліяніемъ коихъ находились лица, дѣйствовавшія на первомъ планѣ. Его депеши были изложены живымъ и блестящимъ слогомъ; онъ отличался умѣньемъ легко и правдиво передавать портреты замѣчательныхъ личностей и представлять подробные отчеты о своихъ политическихъ переговорахъ, не утомляя вниманія читателя. Его частныя письма къ друзьямъ въ своемъ изложеніи не уступали его депешамъ и представляясь столь же важными. Они ходили по рукамъ, забавляя и поучая лицъ причастныхъ къ управленію дѣлами королевства.
Пробывъ нѣсколько лѣтъ при Саксонскомъ дворѣ, Уилльямсъ былъ въ 1750 году переведенъ посланникомъ въ Берлинъ, гдѣ Понятовскій встрѣтился съ нимъ въ первый разъ и былъ имъ обласканъ. Въ томъ же году Уилльямсъ, по порученію короля Георга, ѣздилъ въ Варшаву и находился при Августѣ III во время открытія имъ сейма. Здѣсь Уилльямсъ сблизился съ князьями Чарторыйскими и взялъ подъ свое покровительство 18-лѣтняго юношу Понятовскаго.
"Мое знакомство съ англійскимъ посланникомъ -- пишетъ онъ -- стало еще тѣснѣе и послужило во многомъ къ тому, что высшемъ обществѣ я пріобрѣлъ уваженіе и значеніе вліятельнаго человѣка, вовсе несвойственныя моему возрасту и моей малорослой внѣшности, которая разрослась только въ этомъ году".
Сопутствуя королю Августу III въ Дрезденъ, Уилльямсъ пожелалъ имѣть съ Понятовскимъ переписку въ шифрахъ касательно дѣлъ, которыми могли интересоваться Чарторыйскіе.
Недолго сэръ Чарльзъ оставался въ Берлинѣ; онъ не понравился королю Фридриху, благодаря своему злому языку и насмѣшливому характеру. Прусское министерство потребовало отозванія его, и въ февралѣ 1751 года онъ уже былъ переведенъ опять въ Дрезденъ, куда осенью 1751 года къ нему былъ отправленъ своими родителями молодой Понятовскій, пріѣхавшій въ концѣ года изъ Саксоніи въ Вѣну и пробывшій тамъ до апрѣля 1752 года. Вернувшись на родину, Понятовскій получилъ должность коммиссара мазовецкаго воеводства, чѣмъ онъ воспользовался, чтобъ познакомиться съ управленіемъ края. Въ концѣ марта 1753 года молодой графъ предпринялъ новое путешествіе, черезъ Венгрію, въ Вѣну, гдѣ встрѣтился съ Уилльямсомъ, пріѣхавшимъ туда съ особымъ порученіемъ вѣнскому двору отъ англійскаго правительства. Совмѣстное пребываніе въ столицѣ Австріи еще болѣе сблизило ихъ.
Изъ Вѣны Понятовскій поѣхалъ въ Дрезденъ для осмотра саксонскихъ войскъ, а оттуда вмѣстѣ съ Уилльямсомъ въ Голландію. Въ августѣ 1752 года, Понятовскій пріѣхалъ въ Парижъ {Описаніе его пребыванія въ Парижѣ и Лондонѣ составляетъ предметъ перваго тома его записокъ.}, гдѣ пробылъ до февраля 1754 г.
Въ іюнѣ 1754 года Понятовскій вернулся въ Варшаву. Осенью того же года вновь пріѣхалъ на сеймъ король Августъ III въ сопровожденіи Уилльямса, который, питая къ гр. Станиславу-Августу особенно дружескія чувства, взялъ съ него слово съ вѣдома его родителей, что, въ случаѣ назначенія его представителемъ короля Георга при с.-петербургскомъ дворѣ, онъ, Понятовскій, послѣдуетъ за нимъ въ Россію. Посему, когда въ 1755 году Уилльямсъ былъ назначенъ англійскимъ посломъ при императорскимъ дворѣ, онъ написалъ Понятовскому, что разсчитывалъ на него.
Родители молодого графа, который только-что весною 1755 г. былъ пожаловавъ королемъ въ стольники Литовскаго княжества, съ готовностью ухватились за это предложеніе и поспѣшили снарядить своего сына въ путь. Онъ прибылъ въ С.-Петербургъ въ концѣ іюня 1755 года, уже послѣ того, какъ Уилльямсъ, 12 іюня, былъ торжественно принятъ на аудіенціи императрицей Елисаветой Петровной {О своемъ пребываніи въ Петербургѣ въ качествѣ секретаря англійскаго посольства Понятовскій пишетъ во второмъ томѣ мемуаровъ.}.
II.
Вотъ какъ излагаетъ Понятовскій въ своихъ воспоминаніяхъ все видѣнное и слышанное имъ во время пребыванія его въ Россіи.
"Пребываніе мое въ Россіи,-- говоритъ Понятовскій,-- въ домѣ кавалера Уилльямса {Сэръ Чарльзъ Генбюри Уилльямсъ жилъ въ Петербургѣ на Васильевскомъ острову.}, было для меня школою новаго рода. Онъ ко мнѣ питалъ такую дружбу и такое довѣріе, что иногда передавалъ мнѣ на прочтеніе свои самыя тайныя депеши и поручалъ мнѣ ихъ для шифровки и для разбора. Это было обученіе своего рода, которое въ моемъ тогдашнемъ положеніи я могъ получить только при его участіи. Находясь къ нему въ столь близкихъ отношеніяхъ, я былъ свидѣтелемъ довольно важнаго случая, интереснаго для политики всей Европы.
Уилльямсу было повелѣно вести переговоры о союзѣ съ Россіею, на основаніи котораго въ распоряженіе Англіи, при уплатѣ ею впередъ извѣстной суммы въ видѣ вспомоществованія, были бы предоставлены 55 тысячъ человѣкъ сухопутныхъ русскихъ войскъ и опредѣленное число военныхъ судовъ.
Эти силы предназначались противъ короля прусскаго, имя котораго не было упомянуто въ договорѣ, но владѣнія котораго были указаны столь ясно, что нельзя было въ томъ ошибиться.
Первоначально Уилльямсъ имѣлъ быстрый успѣхъ, изумительный для тѣхъ, кто былъ знакомъ съ медлительностью, привычною въ то время русскому двору, и съ нерѣшительностью императрицы Елисаветы.
Едва прошли два мѣсяца со дня прибытія Уилльямса въ Петербургъ, какъ его договоръ уже былъ подписанъ.
Уилльямсъ льстилъ себя надеждой получить благодарность, соразмѣрно съ своими заслугами, когда курьеръ, съ которымъ онъ ожидалъ получить утвержденіе договора, имъ заключеннаго, привезъ ему письмо статсъ-секретаря лорда Гольдернесса, гдѣ Уилльямсъ прочелъ слѣдующее:
"Вы вызвали неудовольствіе короля тѣмъ, что унизили его достоинство, подписавшись послѣ русскихъ министровъ; до тѣхъ поръ, пока эта ошибка не будетъ исправлена, король не утвердитъ договора, который вы подписали" {Депеша лорда Гольдернесса была отъ 28 (17) августа 1765 года. Она получена, Уилльямсомъ въ то время, когда онъ вполнѣ освоился съ придворною жизнью; въ і камерфурьерскомъ журналѣ за 1756 г. упоминаются многія празднества, на которыя приглашались австрійскіе и англійскіе послы съ ихъ кавалерами. 22 августа былъ обѣдъ въ Царскомъ Селѣ, на который были приглашены изъ дипломатовъ только Уилльямсъ и Понятовскій. Они принимали участіе въ охотѣ вмѣстѣ съ государыней, вице-канцлеромъ и кн. Юсуповымъ; ужинали въ Пулковѣ, въ палаткѣ.}.
Только тогда Уилльямсъ, пораженный чтеніемъ этого письма, замѣтилъ оплошность, которая, въ дѣйствительности, била гораздо менѣе важна, чѣмъ она показалась въ Англіи, но которая, однако, погубила Уилльямса. Онъ первый подписался на копіи договора, оставшейся въ рукахъ у русскихъ, точно также какъ они подписались первыми на копіи, посланной Уилльямсомъ королю.
Онъ, оба русскихъ канцлера, два русскихъ секретаря, секретарь Уилльямса и я, всѣ семеро были заинтересованы въ успѣхѣ этого дѣла; всѣ равно участвовали въ этой оплошности, въ которую Владыка судебъ ввелъ всѣхъ, очевидно, съ опредѣленною цѣлью. На первыхъ порахъ показалось очень легко исправить эту оплошность. Русскіе министры, получивъ легкій выговоръ отъ государыни, согласились безъ затрудненій на обмѣнъ обоихъ экземпляровъ, и курьеръ Уилльямса пустился въ обратный путь. Но насколько первое его путешествіе было быстрымъ, настолько второе замедлилось вслѣдствіе противныхъ вѣтровъ и продолжилось въ силу обстоятельствъ, а когда онъ привезъ въ Петербургъ утвержденіе, вся обстановка перемѣнилась. Король прусскій прослышалъ про переговоры Уилльямca, а Англія узнала, что Австрія добивалась во Франціи заключенія новаго союзнаго договора.
Это внезапное стеченіе обстоятельствъ побудило Англію соединиться съ прусскимъ королемъ, такъ что союзный договоръ послѣдняго съ Георгомъ II, по которому они обязались не допускать вступленія въ Германію какихъ-либо иностранныхъ войскъ, былъ подписанъ за нѣсколько дней ранѣе такого же договора, на основаніи котораго Франція, по требованію Австріи, обязалась выставить войска на ея помощь.
Въ виду изложеннаго, утрачивалъ всякое значеніе договоръ, только-что заключенный Уилльямсомъ съ Россіей и основанный на ложныхъ основаніяхъ системы, противополагавшей Англію, Австрію и Россію Франціи и Пруссіи. Такое сопоставленіе одно вызвало бы неудовольствіе Елисаветы, даже если бы она не была расположена къ Франціи миссіею нѣкоего Дугласа {Шотландецъ Мэкензи Дугласъ прибылъ въ1765 г. (4 октября); онъ былъ отправленъ въ качествѣ агента секретной дипломатіи Людовика XV.}, приверженца Стюартовъ, котораго Франція подослала въ Россію (безъ всякаго оффиціальнаго характера и на его рискъ) для того, чтобы изслѣдовать первые пути.
Онъ обратился сперва въ самому кавалеру Уилльямсу, представившись шотландцемъ-католикомъ, но вѣрнымъ подданнымъ Георга II, путешествовавшимъ въ сѣверныхъ странахъ для своего здоровья.
Въ виду такого вымышленнаго повода и отсутствія какихъ-либо писемъ на его имя, Уилльямсъ съ перваго же раза убѣдился, что Дугласъ -- французскій агентъ; онъ объ этомъ предупредилъ министерство, но Дугласъ нашелъ способъ понравиться нѣкоторымъ изъ его чиновниковъ.
Выждавъ немного, онъ пересталъ таиться и призналъ, что онъ предшествовалъ министру съ оффиціальнымъ характеромъ, котораго Франція готовилась прислать въ Россію, чтобы возобновить связь между обоими дворами, прерванную со времени отъѣзда Даліона (Dalion) {Полномочный министръ Даліонъ прибылъ въ 1744 и оставался при императорскомъ дворѣ до 1747, когда произошелъ разрывъ между Россіей и Франціей.}.
За нѣсколько мѣсяцевъ до Дугласа пріѣхалъ какой-то Mecсонье {Мессонье де-Валкруассанъ (Meissonnier de Valcroissant).}, который, будучи знакомъ съ княземъ Адамомъ Чарторыйскимъ {Кн. Адамъ Чарторыйскій, сынъ кн. Августа-Александра Чарторыйскаго, русскаго воеводы, дяди Понятовскаго.} въ Туринѣ, выпросилъ у него письмо съ цѣлью быть принятымъ у Уилльямса на службу и въ его домъ подъ видомъ француза, недовольнаго порядками своего отечества. Мессонье обратился сперва ко мнѣ, все отъ имени моего двоюроднаго брата.
Когда я объ этомъ сказалъ Уилльямсу, онъ мнѣ предъявилъ письменное предупрежденіе, которое онъ получилъ нѣсколько дней тому назадъ отъ императора Франца І-го; въ немъ заключались точныя примѣты этого Мессонье и свѣдѣнія о томъ, какимъ способомъ онъ постарается проникнуть къ нему, Уилльямсу, въ качествѣ шпіона. Такъ какъ всѣ обстоятельства вполнѣ согласовались съ дѣйствительностью, я отвѣтилъ Мессонье отъ имени Уилльямса, что онъ долженъ благодарить судьбу за то, что нашелъ въ лицѣ Уилльямса человѣка добросердечнаго, который не желалъ причинить ему несчастье; что, зная его намѣренія, я ему совѣтовалъ отказаться отъ нихъ и покинуть какъ можно скорѣй это государство, и даже предлагалъ выдать ему паспортъ, безъ котораго нельзя выѣхать изъ Русской имперія. Мессонье, не смутившись, отрицалъ все и вздумалъ жаловаться на то, что его обвиняли въ промыслѣ, совершенно не подходившемъ, какъ онъ говорилъ, къ его характеру. Тщетно я его уговаривалъ не прикидываться, объяснивъ ему, что онъ не зналъ страны, въ которой находился, что въ ней французы на плохомъ счету (и это тогда была совершенная правда), и что за малѣйшій признакъ шпіонства онъ навлечетъ на себя суровое обращеніе со стороны правительства, хотя бы онъ вздумалъ объяснить для своей защиты, что онъ прибылъ наблюдать не за русскими, но за англійскимъ посломъ. Все это было напрасно: онъ отказался выѣхать изъ Петербурга; а такъ какъ онъ былъ французъ и при томъ безъ всякой совѣсти, то скоро онъ былъ заподозрѣнъ. Въ виду того, что, по свѣдѣніямъ полиціи, онъ бывалъ въ домѣ Уилльямса, министерство запросило послѣдняго насчетъ Мессонье. Тогда Уилльямсъ ничего не скрылъ изъ того, что зналъ, и французъ былъ подвергнутъ строгому тюремному заключенію.
Когда маркизъ Л'Опиталь прибылъ въ Россію въ 1757 году въ качествѣ французскаго посла, онъ испросилъ освобожденіе Мессонье, и я узналъ послѣ, что онъ осмѣлился жаловаться на меня лично и что французскій дворъ причислилъ его жалобу къ темъ претензіямъ, которыя онъ считалъ за мною, хотя въ дѣйствительности я все сдѣлалъ, что могъ для него, чтобы предупредить этого француза о томъ, что его ожидало. Это не было, однако, единственнымъ случаемъ, когда мнѣ отплатили зломъ на тѣ услуги, которыя я оказывалъ.
Успѣхи Дугласа скоро сдѣлались столь осязательными, что Уилльямсу стало только противно на той сценѣ, на которой онъ надѣялся играть такую видную роль. Страстность его темперамента, чувствительность его нервовъ и оскорбленное самолюбіе скоро довели его до того, что онъ призналъ справедливость совѣта, даннаго ему нѣсколько лѣтъ тому назадъ знаменитымъ англійскимъ хирургомъ Чесельдономъ, сказавшимъ ему: "устранитесь отъ дѣлъ, они для васъ пагубны". Онъ сдѣлался болѣзненнымъ, скучнымъ; имъ такъ странно завладѣли впечатлѣнія отъ предметовъ, занимавшихъ его одинъ вслѣдъ за другимъ, что я видѣлъ, какъ этотъ человѣкъ, поражавшій меня столько времени своимъ возвышеннымъ умомъ, ослабѣвалъ до такой степени, что онъ не могъ удерживаться отъ слезъ, когда два раза подъ рядъ ему не везло въ игрѣ, кончавшейся пустяками. Иногда, по ничтожному поводу, онъ поддавался, къ стыду своему, такимъ порывамъ гнѣва, отъ которыхъ онъ прежде воздерживался. и помню, между прочимъ, одинъ вечеръ, когда, послѣ продолжительной бесѣды со мною и двумя англичанами, находившимися въ Петербургѣ, Комбомъ и Вудвардомъ, я съ пасторомъ англійской колоніи Дюморескомъ, разговоръ случайно перешелъ на нескончаемую тему о свободѣ воли и предопредѣленіи. Эти вопросы привели къ однороднымъ, изъ которыхъ по одному Уилльямсъ утверждалъ, что не было ни одного событія въ жизни человѣческой, счастливаго или несчастнаго, которое не могло бы быть приписано какой-нибудь ошибкѣ человѣка или какой-нибудь его заслугѣ.
Мнѣ казалось, что ударъ грома въ солнечный день, землетрясеніе въ странѣ, которая его никогда до того не испытывала, могли, напримѣръ, быть отнесены къ числу случайностей, которыя не въ силахъ была предупредить никакая человѣческая предусмотрительность и которыхъ было достаточно для того, чтобы разрушить самые хитросплетенные планы.
Каждый сказалъ свое слово: случилось, что всѣ собесѣдники объявили себя одного мнѣнія со мною, кромѣ Уилльямса, который былъ въ дурномъ расположеніи духа уже изъ-за того, что онъ одинъ остался при своемъ мнѣніи. Послѣдовала минута молчанія, но я имѣлъ неосторожность его прервать, выступивъ, я уже не знаю, съ какимъ новымъ доводомъ въ подтвержденіе своего мнѣнія.
Тогда Уилльямсъ не выдержалъ, и, вставъ какъ сбѣсившійся, онъ сказалъ: "я не могу выносить такое противорѣчіе мнѣ въ моемъ домѣ; а прошу васъ изъ него выйти и объявляю, что не хочу васъ болѣе видѣть во всю мою жизнь". Затѣмъ онъ насъ оставилъ, хлопнувъ за собой дверью въ своей спальнѣ. Остальные гости разошлись; я остался одинъ, предавшись самымъ грустнымъ и тяжелымъ размышленіямъ.
Я говорилъ себѣ: съ одной стороны -- какъ вынести такое оскорбленіе, но съ другой -- какъ за него отплатить? Онъ -- посолъ, но еще болѣе онъ -- мой благодѣтель, такъ какъ онъ служилъ мнѣ гувернеромъ, наставникомъ, опекуномъ. Мои родители довѣрили меня ему.
Онъ меня любилъ такъ продолжительно и такъ нѣжно.
Онъ, безъ сомнѣнія, не правъ, но я, зная въ особенности его состояніе, долженъ былъ бы болѣе пощадить его щепетильность.
Подъ вліяніемъ самыхъ противоположныхъ чувствъ, я направился машинально къ двери его спальной; онъ отказался ее отворить.
Возвратившись въ комнату, гдѣ произошелъ споръ, я наткнулся на полуоткрытую стеклянную дверь, ведущую на балконъ, куда я вступилъ.
Была уже ночь. Опершись объ рѣшетку балкона, я углубился въ размышленіе; отчаяніе овладѣвало мною. Нога моя уже подымалась, чтобъ перешагнуть за рѣшетку, когда я почувствовалъ вдругъ, что какая-то сила увлекала меня назадъ. То былъ Уилльямсъ, который появился въ этотъ моментъ.
Онъ спросилъ у своихъ людей, что я дѣлалъ. Ему сказали, что я уже довольно давно находился на балконѣ. Онъ вбѣжалъ туда и спасъ меня.
Нѣсколько минутъ мы стояли оба не въ силахъ вымолвить ни слова другъ другу.
Наконецъ, онъ провелъ меня въ свою комнату. Когда голосъ возвратился у меня, я ему сказалъ: "Убейте меня скорѣе, но не говорите, что вы не хотите меня видѣть". Онъ мнѣ отвѣтилъ, обнявъ меня со слезами на глазахъ, и, продержавъ меня нѣкоторое время въ объятіяхъ, просилъ никогда не вспоминать о случившемся и не дѣлать о томъ упоминанія. Я счелъ за счастіе обѣщать ему это.
Положеніе мое на этомъ балконѣ становилось ужаснымъ вслѣдствіе состоянія моего сердца, которое въ то время было увлечено самымъ сильнымъ и искреннимъ образомъ. Моя душа, а равно мои чувства были преисполнены привязанности, нѣжности и уваженія, доходившаго до обожанія. Уилльямсъ былъ моимъ довѣреннымъ, моимъ совѣтникомъ и моимъ пособникомъ. Ему, какъ послу, легко было имѣть доступъ къ особѣ, къ которой открыто я не могъ подходить; черезъ него я получалъ тьму сообщеній. По той же причинѣ его домъ, въ которомъ я жилъ, являлся для меня такимъ вѣрнымъ убѣжищемъ, какого я не могъ бы найти въ другомъ мѣстѣ. Я бы лишился всего этого, если бы я прервалъ сношенія съ Уилльямсомъ. Могъ ли я даже знать, что послѣ такой явной размолвки я буду увѣренъ въ моей тайнѣ и въ тайнѣ той особы, благо которой я ставилъ выше моего собственнаго. Въ другое время я бы съ негодованіемъ отбросилъ одну мысль о возможности такого коварства со стороны Уилльямса. Но изъ всего происшедшаго я имѣлъ основаніе подозрѣвать, что его умъ разстраивался и что, увлеченный порывомъ страстей, онъ былъ въ состояніи совершить самые неблаговидные поступки безъ того, чтобы они могли быть ему, какъ бы сказать, вмѣняемы. Этотъ страхъ меня покинулъ, какъ только мы помирились, такъ какъ я любилъ его почти какъ отца и такъ какъ я имѣлъ эту существенную потребность въ отцѣ, которая является двигателемъ жизни и особенно молодости {Это мѣсто является не совсѣмъ понятнымъ, почему приводимъ его въ подлинникѣ: "parceque je l'aimais presque comme un père et parceque j'avais ce besoin essentiel des pères qui fait le ressort de la vie et surtout de la jeunesse".}. Именно Уилльямсу было поручено повѣдать Бестужеву, бывшему тогда великимъ канцлеромъ Россійской имперіи, эту тайну. Болѣе шести мѣсяцевъ она ускользала отъ него, несмотря на его бдительность, на его шпіоновъ и даже на его особенное желаніе, которое его сильно озабочивало, управлять привязанностями принцессы, обожаемой до такой степени, что самъ былъ влюбленъ въ нее. Онъ тщетно пытался предоставить ей любимцевъ по своему выбору; съ этой цѣлью онъ замѣтилъ одного графа Лендрофа {Собственноручное замѣчаніе Понятовсхаго: "Онъ умеръ нѣсколько лѣтъ послѣ". Въ текстѣ стоить: "comte Lehndroff". Въ Пруссіи существуетъ и теперь семейство графовъ Лэндорфъ (Lehndorff), родоначальникъ котораго Агасферъ Лэндорфъ (1634--1694) былъ возведенъ въ графское достоинство Римской Имперіи въ 1687; у его сына Агасфера Эрнста (1691--1781 г.) было два сына, изъ которыхъ старшій, графъ Гергартъ Эрнстъ, родившійся въ 1734 г., прусскій капитанъ гвардейской пѣхоты, соотвѣтствуетъ тому, что говорится въ запискахъ Понятовскаго: онъ былъ молодъ, ему было въ 1765 году 21 годъ и умеръ онъ дѣйствительно скоро послѣ того отъ ранъ полученныхъ въ сраженіи подъ Гохкирхеномъ въ 1758 г. Намъ, однако, не удалось выяснить, по какому поводу онъ пріѣзжалъ въ 1765 г. въ С.-Петербургъ и представился ко двору.}, который представленъ былъ ко двору въ одинъ день со мною и котораго любопытные придворные въ тотъ же вечеръ восхваляли нарочно великой княгинѣ. Она отвѣтила, что изъ обоихъ полякъ ей болѣе нравился. Эти слова, сказанныя ею безъ всякаго намѣренія, были замѣчены Львомъ Александровичемъ Нарышкинымъ, бывшимъ тогда камеръ-юнкеромъ при ней, а теперь оберъ-шталмейстеромъ, который, скоро познакомившись со мной, стараясь сблизиться, передалъ мнѣ эти слова и продолжалъ мнѣ пересказывать все, что могло внушать мнѣ надежду. Долго я избѣгалъ его льстивыхъ рѣчей, мой умъ былъ такъ предубѣжденъ противъ козней и шпіонства придворныхъ вообще и въ частности противъ опасности, угрожавшей мнѣ при настоящемъ дворѣ. Мнѣ чудились страшные разсказы изъ царствованія Анны Іоанновны, отъ имени которой русскіе еще содрогались. Я зналъ, что у меня былъ предшественникъ въ лицѣ Салтыкова {Сергѣй Васильевичъ Салтыковъ, камергеръ великаго князя Петра Ѳедоровича, женатый на фрейлинѣ императрицы, Матренѣ Павловнѣ Балкъ. Его связь съ Екатериной продолжалась съ 1762 ко 1764 годъ. 20 сентября этого года родился великій князь Павелъ Петровичъ. Салтыковъ былъ посланъ въ Стокгольмъ съ объявленіемъ о рожденіи великаго князя; въ декабрѣ 1754 года онъ вернулся въ С.-Петербургъ и назначенъ былъ посланникомъ въ Гамбургъ.}, котораго царствующая Елисавета удаляла подъ видомъ миссіи въ Гамбургъ, но я не зналъ, что великая княгиня имѣла основанія быть имъ недовольной {Екатерина въ своихъ запискахъ жалуется на то, что Салтыковъ разсказывалъ за границей многое, о чемъ ему слѣдовало молчать. Соч. импер. Екатерины II, XII, стр. 367.}. Впрочемъ, я воображалъ себѣ послѣднюю преимущественно занятой честолюбіемъ. Я думалъ, что она -- ярая сторонница Пруссіи, тогда какъ я былъ воспитанъ въ самомъ полномъ отвращенія ко всему прусскому. Я въ ней предполагалъ столько презрѣнія со всему, что не напоминало Вольтера. Однимъ словомъ, она мнѣ представлялась до такой степени иною, чѣмъ она была, что не только изъ осторожности, но по недостатку желанія, я въ теченіе трехъ мѣсяцевъ старательно избѣгалъ всего того, что мнѣ казалось одною ловушкою въ рѣчахъ Нарышкина. Онъ велъ себя какъ придворный, предугадывавшій желанія, которыхъ ему не довѣрили и надѣявшійся когда-нибудь заслужить своею смѣлостью благорасположеніе великой княгиня, при которой находился, ввергая ее противъ ея воли, какъ бы сказать, въ пропасть. Онъ мнѣ наговорилъ столь много, что я рѣшился предпринятъ нѣсколько шаговъ, особенно когда вслѣдствіе одного слова, сказаннаго мною Нарышкину относительно одной дамы, которую я видалъ при дворѣ, великая княгиня, проходя скоро послѣ того мимо меня, обратилась ко мнѣ со смѣхомъ и повторила почтя тѣ же слова, которыя я сказалъ, прибавивъ: "Вы, какъ вижу, живописецъ". Скоро послѣ того я осмѣлился послать записку, на которую Нарышкинъ принесъ мнѣ на слѣдуюшій день отвѣтъ. Тогда я позабылъ о существованіи Сибири. Нѣсколько дней спустя, Нарышкивъ меня повелъ къ ней самой. Онъ предупредилъ ее только, когда я уже стоялъ у двери ея кабинета въ такую вечернюю пору и въ такомъ мѣстѣ, гдѣ можно было опасаться прохода великаго князя четверть часа послѣ прихода. Такимъ образомъ, великой княгинѣ ничего не осталось дѣлать другого, какъ впустить меня въ себѣ, иначе она подвергла бы и себя, и меня великой опасности {Начало этой связи должно быть отнесено къ декабрю 1765 года.}.
Ей было двадцать-пять лѣтъ {Екатерина родилась 21 апрѣля (2 мая) 1729 года.}. Она почти только-что встала послѣ своихъ первыхъ родовъ {Великій князь Павелъ Петровичъ родился 20 сентября 1764 года.}; въ ту пору она достигла той степени красоты, которая для всякой женщины, если ей суждено быть красивой, обыкновенно является самой высшей.
Волосы у нея были черные при ослѣпительной бѣлизнѣ кожи и самомъ яркомъ румянцѣ; большіе голубые выпуклые глаза, очень выразительные, рѣсницы черныя и очень длинныя {Слова: "Les cils noirs et longs" прибавлены рукою Понятовскаго.}, греческій носъ, ротъ, который, какъ казалось, просилъ поцѣлуя, руки и плечи верхъ совершенства, станъ гибкій, скорѣе высокій, походка крайне проворная, но вмѣстѣ съ тѣмъ преисполненная благородства, звукъ голоса пріятный, а смѣхъ такой же веселый, какъ ея расположеніе духа, вслѣдствіе котораго она переходила съ такою же легкостью отъ самой шаловливой дѣтской игры въ таблицѣ съ шифрами, не пугаясь физическаго напряженія, потребнаго для разбора ея текста, какъ бы серьезенъ и сложенъ ни былъ самый предметъ занятій. Стѣсненное положеніе, въ которомъ она находилась со времени своего брака, а также отсутствіе всякаго общества, соотвѣтствовавшаго ея уму, заставили ее прибѣгнуть въ чтенію. Она знала очень многое. Ласковая, умѣющая схватить слабую сторону всякаго, она съ того времени, пріобрѣтая любовь народа, пробивала путь къ престолу, который она заняла впослѣдствіи съ такою славою. Такова была та женщина, которую я полюбилъ и которая сдѣлалась вершительницей моей судьбы; вся моя жизнь была ей предана, гораздо искреннѣе, чѣмъ то говорятъ обыкновенно всѣ тѣ, которые находятся въ такомъ же положенія.
По странной случайности мнѣ пришлось ей преподнести, хотя мнѣ уже было двадцать-два года, то, чѣмъ никто еще не пользовался (ce que personne n'avait en) {Вмѣсто этихъ словъ, приписанныхъ между строками рукою Понятовскаго, стояло зачеркнутое имъ: "des prémices que je n'avais point perdues ni à Paris, ni à Londres", т.-е. "дѣвственность, которой я не потерялъ ни въ Парижѣ, ни въ Лондонѣ".}.
Первоначально строгое воспитаніе меня удалило отъ всякой гнусной связи, отъ которой впослѣдствіи меня оградило въ моихъ путешествіяхъ желаніе выйти въ люди и держаться въ такъ называемомъ (особенно въ Парижѣ) хорошемъ обществѣ. Вслѣдствіе стеченія разныхъ мелкихъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ знакомства, которыя случалось мнѣ дѣлать въ иностранныхъ краяхъ и въ Польшѣ, а также въ самой Россіи, мнѣ какимъ-то страннымъ образомъ посчастливилось сохранить себя какъ бы нарочито цѣлымъ для той, которая съ той поры распоряжалась моей судьбою.
Я не могу отказаться отъ удовольствія упомянуть здѣсь о самомъ нарядѣ, въ которомъ я ее засталъ въ этотъ день: то было простое платье изъ бѣлаго атласа, легкая кружевная нашивка съ розовыми лентами служила единственнымъ ея украшеніемъ. Она, такъ сказать, не понимала, какъ было возможно, чтобъ я въ дѣйствительности очутился въ ея кабинетѣ; правда, что я часто послѣ того спрашивалъ себя самого, когда мнѣ приходилось, во время придворныхъ пріемовъ, проходить мимо столь многочисленной, стражи и прислужниковъ разнаго рода, какъ это случилось, что я уже столько разъ проникалъ, какъ бы окруженный туманомъ, въ такія мѣста, въ которыя я не смѣлъ даже заглянуть при свидѣтеляхъ.
Я сказалъ, что это былъ Уилльямсъ, который передалъ Бестужеву о томъ участіи, которое принимала великая княгиня во мнѣ. Въ томъ ощущалась необходимость; нужно было пріостановить дѣйствіе пружинъ, которыми двигалъ этотъ канцлеръ для того, чтобы вызвать обратно Салтыкова, пребывавшаго тогда въ Гамбургѣ, которому великая княгиня вмѣсто того, чтобъ видѣться съ нимъ въ Россіи, предпочитала отнынѣ продолжить высылку вспомоществованій по должности, имъ тамъ занимаемой. Къ тому же нужно было обязать Бестужева воспользоваться вліяніемъ, которымъ онъ располагалъ отъ имени императрицы, саксонскій кабинетъ, съ тою цѣлью, чтобъ я могъ вернуться в Петербургъ по назначенію этого правительства.
Достаточно было четырехъ строкъ, написанныхъ собственноручно великой княгиней и представленныхъ Бестужеву Уилльямсомъ, для того, чтобъ получить желаемое обѣщаніе отъ канцлера.
Здѣсь будетъ умѣстнымъ сказать, кто былъ этотъ канцлеръ Бестужевъ {Графъ Алексѣй Петровичъ Бестужевъ-Рюминъ (1698--1767).}.
Родившись въ царствованіе Петра I, онъ былъ отправленъ, по его приказанію, на службу или скорѣе на воспитаніе въ двору курфюрста ганноверскаго, который его послалъ, вскорѣ послѣ того, въ самому Петру I съ возвѣщеніемъ о своемъ вступленіи на англійскій престолъ подъ именемъ Георга I. Петръ великій такъ обрадовался при видѣ молодого русскаго, уже немного отшлифованнаго по иностранному и находившагося на службѣ европейскаго государя, что съ перваго же раза отнесся къ нему благосклонно и назначилъ его, нѣкоторое время спустя, своимъ резидентомъ въ Гамбургѣ.
Послѣ того онъ получилъ назначеніе ко двору датскому и шведскому. По смерти императрицы Анны, онъ находился въ С.-Петербургѣ и, какъ надо полагать, игралъ уже тогда важную роль, такъ какъ фельдмаршалъ Минихъ, свергая регента Бирона, герцога курляндскаго, призналъ Бестужева достойнымъ, чтобъ его заточили въкрѣпость, какъ государственнаго преступника. Бестужевъ былъ заключенъ въ нарвскую крѣпость, а потомъ его перевели въ Копорье. Послѣ объявленія великой княгини Анны Леопольдовны правительницей, Бестужевъ былъ освобожденъ изъ крѣпости, когда Минихъ отказался отъ всѣхъ своихъ должностей.
Елисавета, вступивъ на престолъ, назначила его великимъ канцлеромъ, т.-е., согласно штатамъ этого двора, начальникомъ департамента иностранныхъ дѣлъ и, какъ бы сказать, первымъ министромъ. Пока онъ не оживлялся, онъ не умѣлъ сказать четырехъ словъ подъ рядъ и казался заикавшимся. Коль скоро разговоръ его интересовалъ, онъ находилъ и слова, и фразы, хотя очень неправильныя, но полныя силы и огня, которыя изрекалъ ртомъ, снабженнымъ четырьмя обломками зубовъ, и сопровождались сверкающимъ взглядомъ его маленькихъ глазъ. Выступавшія у него багровыя пятна на синеватомъ лицѣ придавали ему еще болѣе страшный видъ, когда онъ приходилъ въ гнѣвъ, что случалось съ нимъ часто, а когда онъ смѣялся, то былъ смѣхъ сатаны. Онъ понималъ отлично по-французски, но предпочиталъ говорить по-нѣмецки съ иностранцами, которые владѣли этимъ языкомъ.
Не умѣя писать ни на одномъ языкѣ и не зная ничего, какъ бы сказать, самъ по себѣ, онъ судилъ о работѣ другихъ по врожденному чувству и почти всегда. правильно. Онъ не обладалъ никакими пріобрѣтенными познаніями по части искусствъ, но все-таки можно было биться о закладъ, что изъ нѣсколькихъ рисунковъ тотъ, который онъ выберетъ, будетъ самимъ красивымъ, особенно если дѣло касалось предметовъ, которымъ свойственны благородство и величіе, какъ, напримѣръ, произведеній архитектуры. Господствовать безпрепятственно было его страстью.
Иногда онъ былъ способенъ на благородные поступки, именно потому, что онъ по чутью понималъ красоту всякаго рода, но ему казалось столь естественнымъ устранить все, что мѣшало его намѣреніямъ, что онъ не останавливался ни передъ какими средствами. Его душа омрачилась еще болѣе пережитыми имъ событіями тѣхъ страшныхъ царствованій, при которыхъ онъ возвысился. Предлагая оказать услугу тѣмъ, которыхъ онъ называлъ своими друзьями, даже съ помощью средствъ самыхъ неблаговидныхъ, онъ находилъ весьма страннымъ, чтобы можно было совѣститься.
Какъ во всемъ, онъ былъ настойчивъ въ томъ, чего хотѣлъ. Онъ всю свою жизнь былъ приверженцемъ Австріи, до ярости отъявленнымъ врагомъ Пруссіи. Вслѣдствіе этого онъ отказался отъ милліоновъ, которые ему предлагалъ прусскій король. Но онъ не совѣстился принять подношеніе и даже просить о немъ, когда онъ говорилъ съ министромъ Австріи, или Англіи, или Саксоніи, или другого какого-либо двора, которому онъ считалъ нужнымъ благодѣтельствовать для пользы своего собственнаго отечества. Принять подачку отъ государя, связаннаго дружбой съ Россіей, было по его понятіямъ не только въ порядкѣ вещей, но своего рода призваніемъ могущества Россіи, славы которой, по-своему, онъ дѣйствительно желалъ.
Обыкновенно онъ оканчивалъ день, напиваясь съ однимъ или двумя пріятелями. Нѣсколько разъ онъ являлся въ нетрезвомъ видѣ къ императрицѣ Елисаветѣ, которая питала отвращеніе къэтому пороку, что ему навредило въ ея глазахъ.
Часто предаваясь гнѣву до ярости, онъ всегда былъ кротокъ и терпѣливъ со своею женою {Анна Ивановна, рожденная Беттихеръ, дочь русскаго резидента въ Гамбургѣ, гофмейстерина императрицы Елисаветы, ум. 13 декабря 1731 г.},которую онъ справедливо называлъ своею Ксантипой съ той поры, какъ кто-то ему разсказалъ исторію Сократа. Онъ ее нашелъ въ Гамбургѣ, гдѣ женился; она была незнатнаго происхожденія; въ молодости была красива, имѣла дарованія къ музыкѣ, была умна и весьма причудлива. Она его подчинила до такой степени, что при мнѣ Бестужевъ выслушалъ въ полномъ молчаніи цѣлый потокъ самыхъ грубыхъ оскорбленій, которыя его супруга ему нанесла за обѣдомъ изъ-на одного слова порицанія, которое сорвалось у него противъ ихъ родного сына {Графъ Андрей Алексѣевичъ Бестужевъ-Рюминъ, при Елисаветѣ Петровнѣ генералъ-поручикъ, а въ день коронованія Екатерины II уволенъ со службы съ чиномъ дѣйствительнаго тайн. сов., умеръ въ 1767 г. Со смертью его пресѣклась графская вѣтвь Бестужевыхъ-Рюминыхъ; онъ не имѣлъ дѣтей отъ двухъ своихъ браковъ съ Евдокіей Даниловной Разумовской и съ княжной Анной Петровной Долгорукой, впослѣдствіи графиней Витгенштейнъ.}. Между тѣмъ этотъ сынъ въ самомъ дѣлѣ былъ мерзкій и гнусный уродъ.
Такая материнская ярость Бестужевой являлась тѣмъ болѣе странной, что она, не прощавшая никогда отцу этого негодяя, если Бестужевъ говорилъ что-нибудь дурное о сынѣ, часто сама жаловалась иностранцамъ на свое несчастіе быть матерью такого урода. Въ этотъ же день она мнѣ разсказала ужасы про него. Она благосклонно относилась ко мнѣ; она говорила, что я приношу ей счастье въ игрѣ; она сажала меня рядомъ съ собой за столомъ, и каждый разъ, какъ я обѣдалъ у нея, она начинала говорить о своихъ недугахъ, о томъ, что слѣдуетъ постоянно быть приготовленнымъ къ смерти, и объ отвращеніи, которое она имѣла въ радостямъ этого міра и даже къ пищѣ всякаго рода.
На это я ей представлялъ, что всякое самоубійство противорѣчить началамъ христіанства. Она съ этимъ соглашалась, кушала немного и начинала мнѣ проповѣдывать въ пользу лютеранства, противополагая ему то, что она называла заблужденіями католичества, прибавляя однако, что Лютеръ совершилъ ошибку, вступивъ въ бравъ съ Екатериной Боръ, такъ какъ, говорила она, не надо вступать въ бракъ, разъ давъ обѣтъ безбрачія. Я съ нею соглашался по этому поводу; я ей передавалъ блюда, которыя, какъ было мнѣ извѣстно, она предпочитала; она называла меня своимъ пріемнымъ сыномъ, и уже въ концѣ второго блюда она начинала обыкновенно мнѣ разсказывать скандалы двора и города, не избѣгая именъ и кличекъ, и все это такъ громко, что она меня смѣшила, но вмѣстѣ съ тѣмъ заставляла трепетать.
Но какова бы она ни была, въ сущности, мужъ ее любилъ; она имѣла вліяніе на его умъ, она была очень оригинальна, и я ее всегда называлъ мамашей {Эти слова зачеркнуты Понятовскимъ.}. Несмотря на всѣ злобныя рѣчи, которыя она высказывала такъ часто и такъ неосмотрительно насчетъ императрицы, тогда царствовавшей и хорошо знавшей то, что говорилось про нее, Елисавета Петровна отличала Бестужеву въ обращеніи. Здѣсь умѣстно будетъ сказать, кто же была эта императрица Елисавета.
По смерти Петра Великаго {Петръ I умеръ 28 января 1725 г.}, во время короткаго царствованія Екатерины I {Оно продолжалось съ 28 января 1725 г. по 6 мая 1727 г.}, которая не умѣла писать, ея дочери Елисаветѣ было поручено подписываться за ея мать.
Она обыкновенно приказывала своей дочери прикладывать руку: по неграмотности ея матери въ бумагамъ, которыя должны были быть скрѣплены императорскою печатью, въ кабинетѣ, прилегавшемъ къ комнатѣ Екатерины, двери которой были открыты. Елисавета приказывала прислужницѣ переворачивать листы, такъ что Екатерина могла думать, по шелесту переворачиваемыхъ листовъ, что бумаги подписывались; но когда она заходила въ комнату, чтобы взять бумаги, она часто не находила дочери, которая пользовалась этимъ временемъ для любовныхъ свиданій, такъ что было иногда очень трудно ее отыскать. Екатерина не была строгою матерью; вслѣдствіе гласности и немалаго числа ея любовныхъ похожденій и страсти съ пьянству, которой она была предана вдобавокъ, ея дочери пользовались большою свободою, а дѣйствительное управленіе дѣлами государства ею было оставлено въ рукахъ Меньшикова, какъ по причинѣ личной ея неспособности, такъ и изъ чувства благодарности.
Меньшиковъ {Фельдмаршалъ князь Александръ Даніиловичъ Меньшиковъ, сосланный въ 1727 г., при Петрѣ II, въ Березовъ, гдѣ онъ умеръ въ 1729 г. Со слова "Меньшиковъ" -- собственноручная вставка Понятовскаго, замѣнившая первоначальный текстъ, имъ зачеркнутый: "Меньшиковъ составилъ подложное духовное завѣщаніе отъ имени Петра Великаго, по которому онъ будто бы назначилъ ее самодержавной государыней послѣ своей смерти".} и архіепископъ Ѳеофавъ удостовѣрили слухъ, что Петръ I, вѣнчая Екатерину на царство, тѣмъ самымъ имѣлъ въвиду назначить ее государыней послѣ своей смерти {Конецъ вставки.}. Смѣлость завершила остальное. Но Петръ былъ совершенно чуждъ мысли передать по своей смерти престолъ Екатеринѣ, особенно послѣ того, какъ онъ открылъ любовную связь своей жены съ камергеромъ Монсомъ {Камергеръ Монсъ (1688-1724).}. За три недѣли до своей смерти, Петръ велѣлъ казнить Монса. Онъ не удовлетворялся тѣмъ, что приказалъ его повѣсить, но повезъ императрицу въ саняхъ какъ бы на прогулку вокругъ висѣлицы Монса. Я знаю, что сотня писателей, между прочими и Вольтеръ, утверждали, что Петръ Великій нашелъ въ Екатеринѣ Первой женщину, стоявшую выше своего пола и всѣхъ русскихъ мужей и единственно способную продолжать предпринятые имъ труды. Но то, что Меньшиковъ подложно выдумалъ, что лесть утверждала въ продолженіе жизни Екатерины I, что повторяли съ того времени изъ любви къ чудесному,-- все это не должно служить препятствіемъ къ тому, что все мною сказанное было сущею правдою; я это знаю изъ вѣрнаго источника.
Одинъ изъ мужей этой нація, котораго правдивость общепризнана, передалъ мнѣ разсказъ, слышанный имъ отъ своего отца, командовавшаго однимъ изъ гвардейскихъ полковъ при смерти Петра I, и заключавшійся въ томъ, что этотъ императоръ составилъ духовное завѣщаніе, что его любимый карликъ Лука {Въ реестрѣ придворнымъ и дворцовымъ служителямъ за 1725 г. на листѣ 472 значится послѣ списка деньщиковъ Карла Лука Частихинъ. Въ книгѣ исходящиъ бумагъ кабинета записанъ 7 января 1727 указъ, данный государственному канцлеру графу Г. И. Головнину на изготовленіе диплома Карлу Лукѣ Частихину, котораго императрица Екатерина 24 ноября 1726 г. пожаловала баронскимъ достоинствомъ за его вѣрную службу. Гос. арх., кабинетъ Петра великаго, II, книга 74; IX paзp., No 6.} звалъ мѣсто нахожденія этого завѣщанія. Но Лука исчезъ въ день смерти Петра I и появился семнадцать лѣтъ послѣ него, когда императрица Елисавета приказала его найти и доставить изъ Сибири.
Это подложное завѣщаніе было уничтожено, и Меньшиковъ царствовалъ именемъ Екатерины I {Со словъ: "Одинъ изъ мужей" до слова: "Екатерины I" -- собственноручная вставка Понятовскаго.
Приведенное сказаніе принадлежитъ къ числу слуховъ, которые очевидно были сочинены и передавались при дворѣ. Извѣстно, что наканунѣ смерти 27 января 1724 г. Петръ въ исходѣ второго часа потребовалъ бумаги, началъ было писать, но перо выпало изъ его рукъ. Изъ написаннаго могли разобрать только слова: "Отдайте все". Потомъ Петръ велѣлъ позвать дочь Анну Петровну, чтобъ она написала подъ его диктовку, но когда она подошла къ нему, то онъ не могъ сказать ни слова. На другой день, 28 января, въ началѣ шестого часа пополудня, онъ умеръ.}.
Екатерина занимала престолъ съ 1725 по 1727 г., а я пріѣхалъ въ Россію двадцать-восемь лѣтъ послѣ того; еще жили тысячи свидѣтелей этого царствованія, они мнѣ его описывали безъ увлеченія и интереса; каждая малѣйшая подробность, которую они мнѣ передавали, согласовалась съ главнымъ разсказомъ; всякій угадаетъ, кто мнѣ его сдѣлалъ. По смерти Екатерины I, Петръ II, внукъ Петра I, вступилъ на престолъ; Долгорукіе завладѣли его умомъ, сослали Меньшикова въ Сибирь; но ихъ могущество прекратилось съ жизнью Петра II, унесеннаго оспою въ могилу въ его первой молодости {Онъ царствовалъ съ 7 мая 1727 г. по 18 января 1730 г.}.
Повидимому, событіе должно было возвести на престолъ или старшую дочь Петра Великаго, великую княгиню Анну, или младшую -- Елисавету.
Но первая была съ мужемъ въ Голштиніи; Елисавета, которая не имѣла мужа, была, однако, тогда въ родахъ: Россія и ея тогдашнее правительство были въ такомъ состояніи, что случай и смѣлость могли все рѣшить.
Немногіе верховники и въ особенности Долгорукіе нашли моментъ удобнымъ, чтобы сдѣлаться аристократами. Они сочинили формулу присяги съ цѣлью ограниченія будущаго государя, а такъ какъ дѣти Іоанна, старшаго брата Петра I, умершаго до него, питали меньше надежды на вступленіе на престолъ, чѣмъ дѣти Петра I, то эти верховники дали первымъ преимущество, надѣясь на ихъ уступчивость.
Герцогиня Мекленбургская, старшая дочь царя Іоанна Алексѣевича, была въ Москвѣ; можетъ быть, по этой причинѣ ее и исключили.
Ея младшая сестра, Анна, вдова герцога Курляндскаго, проживала въ Митавѣ. Верховники захватили ее врасплохъ, предложивъ ей вѣнецъ на царство.
Чѣмъ менѣе она была подготовлена къ этому, тѣмъ скорѣе согласилась на все, чего отъ нея потребовали. Можетъ быть, на ея возведеніе имѣли вліяніе слова, сказанныя Петромъ I, которыя вспомнили; онъ однажды сказалъ этой великой княгинѣ, которую онъ уважалъ: "Жаль, что ты не мальчикъ".
Она вѣнчалась на царство въ Москвѣ {28 апрѣля 1730 г.}, послѣ того какъ принесла присягу, по которой она пріобщала въ своей власти этихъ верховниковъ. Но одинъ изъ нихъ, князь Черкасскій {Князь Алексѣй Михайловичъ Черкасскій, впослѣдствіи государственный канцлеръ (род. 1680 ум. 4 ноября 1742). Понятовскій ошибочно причисляетъ его къ верховникамъ; Черкасскій членомъ Верховнаго Тайнаго Совѣта не былъ; при вступленіи Анна Іоанновны на престолъ въ 1730 г. онъ стоялъ во главѣ одной изъ шляхетскихъ группъ, дѣйствовавшихъ противъ верховниковъ.}, представилъ ей, нѣсколько недѣль послѣ сего, прошеніе, въ которомъ говорилось какъ будто бы отъ всего народа, что онъ не можетъ быть счастливъ иначе какъ подъ властью самодержавною, какою была власть предшественниковъ Анны Іоанновны; вслѣдствіе чего ее умоляли не раздѣлять своей власти ни съ кѣмъ.
Анна Іоанновна заставила себя легко убѣдить въ томъ, что таково было желаніе всей Россіи.
Она объявила себя государыней самодержавной.
Новая присяга была истребована по всей Россіи; пытками и казнями истреблено было въдесять лѣтъ царствованія Анны Іоанновны столько Долгорукихъ и другихъ именитыхъ русскихъ, что можно удивляться, находя въ Россіи еще людей съ этой фамиліей.
Ясно, что въ это царствованіе страха и самаго ужаснаго деспотизма цесаревна Елисавета Петровна подвергалась бдительному надзору.
Первоначально думали выдать ее поскорѣе замужъ. Дѣйствительно, были начаты нѣкоторые переговоры о выдачѣ ея за короля Франціи Людовика XV {Мысль о бракѣ Елисаветы съ королемъ Людовикомъ XV принадлежала еще Петру I.}.
Затѣмъ Кули-Ханъ просилъ ея руки для себя {Такмасъ Кули-Ханъ, шахъ персидскій, при воцареніи принявшій имя Надиръ-Шаха (р. 1688 ум. 1747 г.).}. Всѣ эти переговоры только зарождались, а такъ какъ Елисавета Петровна была исключительно занята своими удовольствіями, то признали, что ея не стоитъ опасаться.
Послѣ смерти Анны Іоанновны, Биронъ {Императрица Анна Іоанновна умерла 17 октября 1740 г. Курляндскій герцогъ Эрнстъ Іоаннъ Биронъ (1690--1772), въ 1741 г. сосланъ въ Пелымъ; Елисавета Петровна перевела его въ Ярославль, вернулся же онъ при Петрѣ III; Екатерина II въ 1762 г. возвратила ему герцогство.} представилъ завѣщаніе, которымъ она объявляла его регентомъ имперіи, впредь до совершеннолѣтія великаго князя Іоанна, сына принцессы Анны Мекленбургской, дочери старшей сестры императрицы Анны, замужемъ за принцемъ Ульрихомъ Брауншвейгскимъ, младшимъ братомъ царствовавшаго герцога того же имени и старшимъ братомъ принца Фердинанда, который сражался столь славно противъ французовъ съ 1758 по 1763 г.
Биронъ былъ регентомъ два мѣсяца, въ теченіе которыхъ онъ былъ такъ занятъ своей защитой противъ притязаній матери молодого Іоанна Антоновича, носившаго титулъ императора, что счелъ согласнымъ съ своей политикой немного приласкать самое царевну Елисавету Петровну, которую онъ держалъ въ загонѣ во время царствованія Анны Іоанновны. Онъ, какъ говорятъ, предложилъ ей вступить въ бракъ съ его сыномъ Петромъ, теперешнимъ герцогомъ курляндскимъ. Но среди этихъ проектовъ фельдмаршалъ Минихъ, ни съ кѣмъ не сговорившись, что помощью восемнадцати солдатъ, не знавшихъ, куда онъ ихъ велъ, низвергъ регентство Бирона {Фельдмаршалъ графъ Бурхардтъ-Христофоръ Мигихъ (1688--1767) свергъ Бирона 8 ноября 1740 г., получилъ отставку 6 ноября 1741 г., сосланъ въ Пелымъ, откуда возвращенъ въ 1762 г.} объявилъ правительницею принцессу Анну Леопольдовну, вскорѣ поссорился съ нею изъ высокомѣрія, сложилъ съ себя всѣ свои должности и собирался уѣзжать, когда дѣтское и мелочное тщеславіе ввергло его самого въ бѣду.
По его просьбѣ онъ получилъ отставку самую почетную.
Остерманъ составилъ ему панегирикъ для того только, чтобъ онъ поскорѣе уѣзжалъ; этотъ документъ даже былъ подписанъ, но Минихъ, увидавъ патенты, украшенные миніатюрами и трофеями, пожелалъ, чтобъ его указъ объ отставкѣ былъ украшенъ точно такъ же. Онъ зналъ о проискахъ, начатыхъ въ пользу Елисаветы; онъ видѣлъ слабость и упущенія правительства регентши, которая меньше занималась дѣлами, чѣмъ любовными похожденіями съ саксонскимъ посланникомъ графомъ Линаромъ и своею распрею съ принцемъ-супругомъ.
Впрочемъ, она была добра и снисходительна, и даже сама передавала Елисаветѣ о всѣхъ предупрежденіяхъ, которыя она получала на ея счетъ; она удовлетворилась клятвою, которую принесла ей Елисавета въ свое оправданіе.
Минихъ зналъ все это, предсказывалъ, что случилось, но отложилъ свой отъѣздъ на два дня для того, чтобы прибавили къ его указу объ отставкѣ какой-то турецкій тюрбанъ и лавровый вѣнокъ.
Пока живописецъ удовлетворялъ его желаніе, французскій посланникъ Ла-Шетарди {Маркизъ де Ла-Шетарди, чрезвычайный французскій посолъ, прибывъ въ первый разъ въ декабрѣ 1789 г. и оставивъ Россію въ августѣ 1742 г.; во второй разъ онъ пріѣхалъ 25 ноября 1748 и былъ высланъ подъ военнымъ конвоемъ изъ Москвы іюня 1744 г.} настаивалъ передъ Елисаветой, чтобъ она рѣшилась сдѣлаться императрицей, потому что правительница была расположена въ Австріи, и потому что онъ самъ, будучи однимъ изъ любовниковъ великой княгиня, разсчитывалъ возвести на престолъ императрицу, дружественно расположенную къ Франціи.
Изъ дѣтей Петра Великаго лишь она одна еще была въ живыхъ. Она была красива, обходительна съ русскими всѣхъ слоевъ и, насколько незначительность ея состоянія ей позволяла, щедра въ отношеніи въ своимъ многочисленнымъ любовникамъ, изъ которыхъ большинство принадлежало къ гвардейцамъ или къ духовному сословію. Русскій народъ большею частью, еще не просвѣщенный и суевѣрный, ненавидѣлъ все, что казалось нѣмецкимъ съ той поры, какъ Биронъ и Минихъ проявили свою власть съ такимъ жестокимъ гнетомъ, управляя отъ имени императрицы Анны и принцессы Анны Леопольдовны.
Послѣдняя родилась въ Германіи, ея супругъ и ея любовникъ были нѣмцы; весь ея дворъ казался нѣмецкимъ. Ненависть русскихъ въ иностранцамъ сильно помогла Елисаветѣ образовать ея партію, хотя сама великая княгиня много труда къ тому не прилагала. Вялая и робкая, она откладывала исполненіе предначертаній своихъ друзей. Принцесса регентша Анна узнала о томъ и сама ее допрашивала по этому поводу. Елисавета подъ клятвой отреклась отъ всего, но пока она говорила съ Елисаветой, Остерманъ {Графъ Генрихъ Іоаннъ Остерманъ (1686--1747), сосланъ въ Березовъ.}, который стоялъ во главѣ управленія со времени увольненія Миниха, послалъ за Лестокомъ {Графъ Іоаннъ Германъ Лестокъ, въ 1748 г. сосланъ въ Угличъ, оттуда въ Великія Луки, откуда освобожденъ въ 1762 г. Петромъ III.},врачомъ Елисаветы, ея довѣреннымъ и посредникомъ между всю и Ла-Шетарди, душою всѣхъ ея совѣтовъ. Лестокъ, родившійся въ Германіи, но отъ родителей французовъ, выселившихся изъ своего отечества, считался французомъ. Ловкій и смѣлый, онъ не пошелъ въОстерману, но сказалъ великой княгинѣ, передавшей ему вопросъ правительницы:
"Вамъ необходимо рѣшиться быть императрицей въ эту же ночь, иначе завтра же вы будете заточены въ монастырь, а я колесованъ".
Она не могла держаться на ногахъ отъ страха и нерѣшительности: тогда, говорятъ, она произнесла обѣтъ никого не подвергать смерти и казни, если она вступитъ на престолъ. Лестокъ почти насильно оттащилъ ее отъ налоя, у котораго она молилась, и, бросивъ въ сани, повезъ ее въ гвардейскія казармы,а оттуда во дворецъ.
Минихъ не командовалъ и посему болѣе не слѣдилъ за карауломъ; Остерманъ, свѣдущій въ кабинетныхъ дѣлахъ, не распоряжался войсками, которыя впрочемъ не были расположены въ главнокомандующему, въ супругу правительницы, такъ что еще до зари {Переворотъ совершился въ ночь съ 6-го на 7-е декабря 1741 года.} Елисавета стала императрицей такъ же легко, какъ Анна сдѣлалась регентшей.
Вѣрная своему обѣту, она не казнила тѣхъ, которыхъ она перемѣстила, но она сослала Миниха туда, куда имъ былъ сославъ Биронъ. Остермана сослали не такъ далеко. Принцесса Анна Леопольдовна, ея супругъ и ихъ сынъ были сперва отправленъ въ Ригу, какъ будто для того, чтобъ ихъ выслать въ Германію, но, нѣсколько мѣсяцевъ спустя, Іоаннъ Антоновичъ былъ заключенъ въ Шлиссельбургѣ, откуда онъ не вышелъ; мать отправили въ сторону Москвы, гдѣ она умерла, родивъ еще другихъ дѣтей; послѣ ея смерти мѣсто пребыванія принца Ульриха осталось тайною.
Годъ спустя, двѣ дамы высшаго круга Бестужева {Жена оберъ-гофмаршала графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, графиня Анна Гавриловна, рожденная графиня Ягужинская.}, невѣстка канцлера Бестужева, котораго Елисавета вернула изъ ссылки, и Лопухина {Жена вице-адмирала Степана Васильевича Лопухина, Наталія Ѳедоровна, урожденная Балкъ, извѣстная красавица.} подверглись наказанію кнутомъ; кромѣ того, имъ вырѣзали языки {Это произошло въ 1743 г.}.
Самъ Лестокъ, нѣкоторое время спустя, былъ сосланъ въ Сибирь. Въ оправданіе этихъ строгостей, мнѣ передавали болѣе или менѣе вѣскія основанія, большинство же объясняло ихъ исключительно сплетнями. Послѣ кроваваго управленія Анны Іоанновны, царствованіе Елисаветы Петровны показалось русскимъ все-таки милосерднымъ. Правда, что тысячи маленькихъ придирокъ, причиненныхъ женскою завистью, которыя Елисавета Петровна преувеличивала до невѣроятности, произвели очень чувствительныя разочарованія, вызвали опалы, даже потери состояній для многихъ, но не было все-таки смертныхъ приговоровъ, тогда какъ великая Елисавета, королева Англіи, обвиняется въ томъ, что приказала умертвить свою двоюродную сестру, другую королеву, изъ-за того, что она была красивѣе ея. Въ наружности Елисаветы Петровны можно было узнать черты лица ея отца, какими онѣ представляются въ снимкѣ изъ воска съ его лица, хранящемся въ С.-Петербургской Академіи, съ той разницей, что крупныя черты Петра I соотвѣтствовали величинѣ его лица, тогда какъ у его дочери, за исключеніемъ ея глазъ, прочія черты лица были очень мелка; его внѣшнее очертаніе казалось тѣмъ болѣе значительнымъ, что верхняя часть лба удалялась неимовѣрно назадъ, такъ что волосы у нея спереди начинали рости почти на самой макушкѣ. Ея волосы были рыжеваты; разстояніе отъ ея плечъ до верхней застежки ея корсета было громадное; несмотря на всѣ эти недостатки, это была женщина, которая могла нравиться и очень нравилась. Глаза у нея были большіе и красивые, носъ невеликій, ротъ маленькій, зубы прекрасные. Тѣло казалось очень крѣпкимъ и бѣлымъ; руки отличались своимъ совершенствомъ и были поразительно малы, онѣ, какъ будто, не могли принадлежать такому туловищу.
Она была, впрочемъ, очень легка въ походкѣ и на сѣдлѣ; я самъ видѣлъ, какъ она изящно и благородно танцовала менуэтъ.
Она одѣвалась и причесывалась преимущественно въ торжественные дни очень своеобразно, что, дѣйствительно, увеличивало какъ бы волшебное впечатлѣніе, которое она производила среди своего двора своею внѣшностью и своимъ обращеніемъ.
Она являлась всего привлекательнѣе, когда она смотрѣла прямо на васъ, профиль ей былъ меньше къ лицу; при взглядѣ на нее сбоку чрезвычайно выступала выпуклость ея лба и груди.
При ея воцареніи, человѣкомъ, къ которому она болѣе другихъ была привязана, былъ пѣвчій ея капеллы, малороссъ по происхожденію. Уѣзжая въ казармы передъ переворотомъ, вслѣдствіе котораго она сдѣлалась императрицей, она, какъ говорятъ, заперла своего любовника на ключъ, чтобъ онъ не раздѣлялъ съ нею опасности. Будучи императрицей, она его осыпала орденами, назначила его фельдмаршаломъ, сочеталась съ нимъ тайнымъ бракомъ, и хотя она впослѣдствіи ему много разъ измѣняла, но, однако, держала его съ почестью и постоянно при себѣ. Онъ назывался графомъ Алексѣемъ Григорьевичемъ Разумовскимъ {Графъ А. Г. Разумовскій (1709--1771).}.
Широкоплечій, тяжеловѣсный, Алексѣй Разумовскій обладалъ красивой наружностью; на его внѣшности отражалась его душа, мягкая, тихая, лѣнивая до безконечности, но не лишенная смекалки.
Его не разъ предупреждали насчетъ новой возрождавшейся привязанности императрицы. Его отвѣтъ (когда онъ его произносилъ) былъ обыкновенно таковъ: "дайте ей развлечься"; а когда ему передавали о невѣрности другихъ любимцевъ государыни, онъ иногда показывалъ видъ, что слыхалъ о томъ уже давно.
Но Разумовскій никогда зла никому не сдѣлалъ. Разъ только онъ пришелъ въ такую ярость, что схватился въ передней государыни за охотничій ножъ, чтобъ имъ проколоть дежурнаго камергера, графа Петра Шувалова {Графъ Петръ Ивановичъ Шуваловъ (1711--1762), генералъ-фелдцейхмейтеръ, потомъ -- генералъ-фельмаршалъ, жен. 1) на Марьѣ Егоровнѣ Шепелевой, 2) на княжнѣ Аннѣ Ивановнѣ Одоевской.}, такъ какъ ему показалось, что онъ выдумалъ занимать его передъ дверью въ то время какъ, по его догадкамъ, государыня находилась вдвоемъ съ извѣстнымъ графомъ Панинымъ, который впослѣдствіи былъ первымъ министромъ имперіи. Петръ Шуваловъ скрылся, Разумовскій засунулъ ножъ въ ножны и на глазахъ всѣхъ придворныхъ, которые подумали, что онъ потерянный человѣкъ, спокойно ушелъ въ свою комнату. Изъ нея онъ не вышелъ, не желая обращаться къ государынѣ, несмотря на всѣ настоянія своихъ друзей. Два дня спустя, Елисавета сама пришла въ его комнату, таща за собою за чубъ того же Петра Шувалова и принуждая его на колѣняхъ просить прощенія у Разумовскаго, который сказалъ ему тогда: "я тебѣ прощаю, какъ Іисусъ Христосъ простилъ своимъ врагамъ!" и миръ былъ возстановленъ въ императорскомъ дворцѣ.
Въ царствованіе Елисаветы Петровны при ея дворѣ было столько же любовныхъ похожденій, сколько совершено церковныхъ требъ; она постилась и заставляла строго поститься. Что же касается Панина {Никита Ивановичъ Панинъ (4718--1783), извѣстный дипломатъ.}, то онъ разъ заснулъ у двери бани, вмѣсто чтобъ въ нее войти, какъ того ожидала Елисавета Петровна; она послѣ купанія приказала, чтобъ его не будили, но передали ему, когда онъ проснется, что онъ назначается посланникомъ въ Швецію, и онъ тамъ оставался четырнадцать лѣтъ, до той поры, пока не былъ объявленъ наставникомъ великаго князя Павла Петровича.
Младшій братъ графа Алексѣя Разумовскаго {Графъ Кириллъ Григорьевичъ Разумовскій (1728--1808), послѣдній гетманъ малороссійскій.} былъ вызванъ изъ Украины, чтобъ воспользоваться положеніемъ старшаго брата. Это былъ красивый, сильный восемнадцатилѣтній юноша.
Начали его обучать грамотѣ, а такъ какъ онъ не уступалъ брату въ наклонности къ лѣни, то онъ ложился въ саду на брюхо и читалъ склады.
Когда онъ немного научился писать, его отправили въ Берлинъ, гдѣ его наставникъ, Тепловъ по имени, схватилъ болѣзнь, отъ которой онъ долженъ былъ предохранить своего питомца.
Послѣдній сдѣлался масономъ, къ великой досадѣ правовѣрныхъ Россіи; по докладѣ о томъ императрицѣ, она велѣла ему вернуться въ имперію въ тотъ моментъ, когда онъ собирался уѣзжать во Францію. Ему было достаточно нѣсколькихъ мѣсяцевъ, которые онъ провелъ въ Берлинѣ, чтобъ изучить французскій языкъ гораздо лучше, чѣмъ большая часть его соотечественниковъ, и чтобы напомнить тысячу французскихъ и итальянскихъ пѣсенъ, которыя онъ, обладая прекраснымъ голосомъ и веселымъ духомъ, превосходно исполнялъ въ теченіе всей своей жизни.
Его сдѣлали гетманомъ съ рангомъ фельдмаршала, командиромъ гвардіи Измайловскаго полка и, наконецъ, президентомъ Академіи.
Онъ самъ смѣялся надъ послѣднимъ своимъ назначеніемъ, а когда императрица ему предложила принять начальство надъ всѣми ея войсками въ войнѣ противъ прусскаго короля, онъ спросилъ ее, неужели рѣшилась она погубить все свое войско.
Оригинальный, жизнерадостный, смѣшной до невѣроятности, смахивавшій на слона, росту котораго онъ почти достигалъ и на котораго онъ походилъ своей силою и своей неповоротливостью, графъ Кириллъ Разумовскій очень былъ привязанъ къ нынѣшней императрицѣ Екатеринѣ II, несмотря на то, что онъ осмѣлился съ большимъ рискомъ для самого себя оказать ей сопротивленіе въ одномъ очень щекотливомъ случаѣ, потому что онъ считалъ честь имперіи задѣтой.
Изъ всѣхъ русскихъ я болѣе другихъ сблизился съ нимъ и питаю къ нему наиболѣе дружескія чувства, хотя онъ былъ флегматикомъ, но все-таки онъ не былъ столь равнодушенъ, какъ его братъ, по отношенію къ милостямъ, которыми пользовался во время моего пребыванія въ Россіи Иванъ Ивановичъ Шуваловъ, двоюродный братъ вышеназваннаго Петра Ивановича, произведенный изъ пажей въ камергеры и прозванный Бестужевымъ M-r Pompadour {Иванъ Ивановичъ Шуваловъ (1727--1797) камергеръ и кураторъ московскаго университета.}.
Бестужевъ вздумалъ посовѣтовать императрицѣ Елисаветѣ открыто объявить о вступленія ея въ законный бракъ съ Размовскимъ, чтобъ утвердить престолъ за ея потомствомъ. Онъ въ томъ преслѣдовалъ двойную цѣль -- обезпечить за собою благодарность сильнаго Разумовскаго и устранить отъ престола Петра голштинскаго принца, личныя качества котораго не предвѣщали никакого счастья имперіи и коего происхожденіе отъ старшей дочери Петра I могло породить новые перевороты. Но императрица не вняла смѣлому совѣту Бестужева или за недостаткомъ рѣшимости, или по чувству справедливости, полагая, что престолъ по праву принадлежалъ ея племяннику. Но ея опасеніе, что онъ вступитъ на престолъ при ея жизни, было, вѣроятно, причиною того дурного воспитанія, которое она ему дала, того дурного общества, которымъ она его окружила, и того недовѣрія, которое всегда замѣчалось въ ней противъ него, несмотря на презрѣніе, съ которымъ она относилась къ нему. Хотя его бабка была сестрою Карла XII, а мать -- дочерью Петра Великаго, природа создала его трусомъ, обжорой и личностью во всемъ столь смѣшною, что нельзя было, при его видѣ, не сказать себѣ: "Вотъ подлинный шутъ гороховый" (arlechino finto іl principe).
Какъ надо думать, его кормилица и первые наставники въ его собственномъ отечествѣ были пруссаками или преданы прусскому королю, такъ какъ онъ съ дѣтства возымѣлъ такое сильное и вмѣстѣ съ тѣмъ такое смѣшное чувство благоговѣнія и вѣжливости къ этому государю, что самъ прусскій король говорилъ про эту страсть (и въ дѣйствительности это была страсть): "Я -- его Дульцинея; онъ никогда меня не видалъ, и онъ въ меня влюбился, какъ Донъ Кихотъ".
Ему было двѣнадцать или тринадцать лѣтъ, когда Елисавета вызвала его въ Россію; она его обратила въ православіе и объявила своимъ наслѣдникомъ.
Онъ, однако, сохранилъ всегда большую склонность въ лютеранству, въ которомъ родился; онъ всегда преувеличивалъ значеніе своихъ голштинскихъ владѣній, и онъ былъ убѣжденъ, что войска, которыми онъ въ нихъ располагалъ и во главѣ которыхъ онъ сражался, я не знаю сколько разъ, были первыми въ мірѣ послѣ прусскихъ и стояли несравненно выше русскихъ войскъ. Онъ однажды сказалъ графу Эстергази, послу вѣнскаго двора при Елисаветѣ Петровнѣ: "Съ какой стати вы ждете успѣха противъ прусскаго короля, когда нельзя сравнять ваши войска даже съ моими, а я самъ долженъ сознаться, что они уступаютъ въ качествахъ войскамъ прусскаго короля".
Онъ мнѣ сказалъ также при одномъ изъ тѣхъ задушевныхъ возліяній, которыми онъ удостоивалъ меня довольно часто: "Посмотрите, какъ я несчастливъ: я долженъ былъ вступить на службу короля прусскаго; я бы ему служилъ со всѣмъ рвеніемъ по мѣрѣ моихъ способностей; думается, я не ошибусь, если скажу, что теперь я бы уже командовалъ полкомъ въ чинѣ генералъ-маіора и, можетъ быть, въ чинѣ генералъ-лейтенанта; а случилось совсѣмъ не то, и вотъ меня привезли сюда, сдѣлали меня великимъ княземъ этой проклятой страны". Онъ продолжалъ болтать, браня русскій народъ самыми площадными словами, которыя были ему привычны, но иногда выражаясь въ самомъ дѣлѣ очень смѣшно, такъ какъ онъ не былъ лишенъ извѣстнаго рода остроумія. Онъ былъ не глупъ, но не въ своемъ разумѣ; а такъ какъ онъ любилъ выпить, то этимъ еще онъ способствовалъ разстройству своихъ умственныхъ способностей, уже безъ того тронутыхъ; къ тому же онъ обыкновенно курилъ. Фигура его была чрезвычайно тощая и тщедушная; одѣвался онъ большей частью въ голштинскій мундиръ, иногда же въ городское платье, но всегда такъ смѣшно и такъ безвкусно, что имѣетъ видъ какого-то пугала или наряженнаго шута итальянской комедіи.
Вотъ какого себѣ законнаго наслѣдника избрала Елисавета. Онъ обыкновенно служилъ посмѣшищемъ для своихъ будущихъ подданныхъ, которые иногда дѣлали на его счетъ самыя плачевныя предсказанія.
Для своей супруги онъ былъ постояннымъ горемъ, такъ какъ ей всегда приходилось или терпѣть отъ него, или же за него краснѣть; онъ вѣчно путалъ въ своемъ воображеніи разсказы о покойномъ королѣ Пруссіи, дѣдѣ теперешняго, котораго англійскій король Георгъ II, его шуринъ, прозвалъ королемъ капраломъ, смѣшивая ихъ съ тѣмъ представленіемъ, которое онъ себѣ составилъ о теперешнемъ королѣ Пруссіи {Фридрихъ I (1657--1713), жена его Софія Шарлота Ганноверская; его сынъ Фридрихъ-Вильгельмъ I (1713--1740), прозванный Королемъ-Капраломъ; его жена Софія-Доротея Ганноверская, его сынъ Фридрихъ II Великій 1740--1786; сестра его была замужемъ за королемъ шведскимъ Адольфомъ.}.
Поэтому онъ воображалъ, что вредило послѣднему, когда говорили, что онъ предпочиталъ книги трубкѣ, а въ особенности когда утверждали, что онъ сочинялъ стихи; а такъ какъ великая княгиня, какъ многіе другіе, не могла переносить запахъ куренія и много читала, то это составляло первое его неудовольствіе противъ нея; во-вторыхъ же, онъ негодовалъ на нее за то, что она въ ту пору не стояла за прусскую систему, будучи убѣждена въ томъ, что канцлеръ Бестужевъ лучше дргихъ понималъ настоящія выгоды Россіи. Въ особенности она не могла раздѣлять преклоненіе своего супруга передъ прусскимъ королемъ, а также его вздорныя сужденія о могуществѣ Голштиніи.
Ему поэтому казалось, что Екатерина склонялась къ мысли Бестужева, который полагалъ, что великій князь долженъ былъ совершенно отдѣлаться отъ голштинскаго герцогства. Канцлеръ опасался, чтобъ оно не сдѣлалось Ганноверомъ Россіи, какъ онъ говорилъ, намекая на чрезмѣрное предпочтеніе, которое приписывалось Георгу II, интересовъ Ганноверскаго курфюрстерства выгодамъ великобританскаго Королевства. Я былъ далекъ отъ того, чтобъ быть приверженцемъ Пруссіи, но, говоря по нѣмецки, я подчинялся разговорному языку великаго князя, и настолько успѣлъ ему понравиться, что получилъ отъ него приглашеніе провести два дня на его дачѣ въ Ораніенбаумѣ вмѣстѣ съ однимъ шведомъ, графомъ Горномъ, который въ 1756 году пріѣхалъ въ Россію.
Онъ принадлежалъ къ партіи колпаковъ, только подвергнувшейся большому испытанію вслѣдствіе открытія заговора, главой котораго былъ графъ Браге. Его намѣренія были обнаружены, и онъ погибъ на плахѣ. Горнъ скоро убѣдился, что, несмотря на выраженное ему сочувствіе за обезглавленныхъ его соотечественниковъ, несмотря на сдѣланный ему лично благосклонный пріемъ, русскій дворъ не окажетъ никакой существенной поддержки его партіи, предводительствуемой самимъ королемъ Адольфомъ {Адольфъ-Фридрихъ (1710--1714) былъ дядя великаго князя Петра Ѳедоровича.},котораго не любили въ С.-Петербургѣ, хотя онъ приходился родственникомъ великому князю; полагали, что онъ зависѣлъ отъ своей супруги, сестры короля прусскаго, признанной женщиною легкомысленною до крайности. Впрочемъ, русская политика, руководствуясь предположеніемъ, что тѣмъ менѣе Швеція всегда, будетъ страшна своимъ сосѣдямъ, чѣмъ болѣе ея король будетъ ограниченъ въ своихъ правахъ, устраняла естественно все то, что служило препятствіемъ въ увеличенію королевской власти въ Швеціи {Это мѣсто изложено Понятовскимъ такъ неясно, что приводятся французскій текстъ:
D'ailleurs la politique russe en supposant que la Suède serait toujours d'autant les redoutable à ses voisins que son roi serait plus circonscrit, éloignait naturelle tout ce qui empêchait l'augmentation du pouvoir royal en Suède.}.
Въ Россіи предвидѣли, что рано или поздно шведскій дворъ, который держался русской партіи, названной партіею "колпаковъ", перейдетъ къ французской, которую называли партіею шляпъ, отъ которой онъ тогда сторонился изъ-за незначительныхъ личныхъ особенностей королевы.
Въ виду той почти дѣтской зависимости, въ которой Елисавета держала своего племянника, было необходимо особое разрѣшеніе, которое онъ долженъ былъ испросить на пріѣздъ мой и Горна въ Ораніенбаумъ. Чѣмъ болѣе меня радовало двухдневное пребываніе въ Ораніенбаумѣ, тѣмъ бдительнѣе я подвергался, какъ это очевидно, надзору со стороны шпіоновъ, которыхъ императрица держала вокругъ великокняжеской четы. Мнѣ никогда не былъ столь облегченъ доступъ къ великой княгинѣ и не приходилось наслаждаться въ обществѣ прелестями ея разговора. Онъ между прочимъ коснулся записокъ "de la grande mademoiselle" {Герцогиня Монпансье (1627--1693), дочь Гастона Орлеанскаго, брата короля Франціи, Людовика XIII.}и приложенныхъ къ нимъ портретовъ, ею сдѣланныхъ; мнѣ пришло въ голову написать свой, который великая княгиня пожелала имѣть. и его привожу здѣсь въ томъ видѣ, въ какомъ его написалъ въ 1756 году. По прочтеніи написаннаго, я въ 1760 году прибавилъ еще нѣсколько строкъ, которыя значатся подъ этимъ годомъ.
Въ дальнѣйшемъ наложеніи этихъ записокъ я передамъ читателю, съ полною искренностью и насколько дозволено человѣку познать самого себя, тѣ измѣненія, которыя произошли въ этомъ изображеніи подъ вліяніемъ годовъ и обстоятельствъ.
Подъ впечатлѣніемъ прочитанныхъ тамъ описаній, я захотѣлъ начертить свое изображеніе.
Я былъ бы доволенъ своею наружностью, еслибы мой ростъ былъ выше на одинъ дюймъ, нога была лучше сложена, носъ не столь походилъ на орлиный, бедра были поуже, зрѣніе лучше и зубы болѣе виднѣлись!
Это не значить, что при всѣхъ этихъ улучшеніяхъ я счелъ бы себя верхомъ красоты, но я не желалъ большаго, такъ какъ я находилъ свою наружность благородною и очень выразительною при достоинствѣ въ обращеніи и во всей моей осанкѣ, каковыми качествами я отличался настолько, что привлекалъ повсюду вниманіе. Отъ моей близорукости у меня бываетъ часто видъ немного смущенный и мрачный; но такое состояніе длится недолго, и коль скоро этотъ моментъ проходитъ, меня могутъ уличить въ томъ, что я принимаю слишкомъ гордый видъ. Вслѣдствіе отличнаго воспитанія, полученнаго мною, мнѣ удается скрывать недостатки моей фигуры и моего ума и извлекать выгоду изъ того и другого въ степени, превышающей ихъ дѣйствительное достоинство. У меня достаточно ума, чтобы никогда не уклоняться отъ участія въ какомъ бы то ни было разговорѣ, но у меня его не хватаетъ, чтобъ исключительно ему способствовать частымъ или продолжительнымъ участіемъ въ немъ, развѣ я увлекусь чувствомъ или вкусомъ, которымъ природа меня богато одарила ко всему, что относится до искусства. Я быстро схватываю смѣшную и фальшивую сторону во всемъ, а также странности людей, я часто я имъ давалъ ихъ чувствовать съ слишкомъ большою поспѣшностью. Я ненавижу дурную компанію изъ отвращенія. Основательная лѣнь не позволила мнѣ настолько развить мои способности и мои познанія, насколько я бы могъ, и работаю какъ бы по вдохновенію; я дѣлаю много сразу или ничего не дѣлаю, и не легко довѣряюсь, я поэтому кажется, что у меня больше смысла, чѣмъ я имъ въ дѣйствительности одаренъ. Что же касается веденія самыхъ дѣлъ, то обыкновенно ядопускаю въ немъ слишкомъ много откровенности и поспѣшности, вслѣдствіе чего я часто совершаю промахи. Я могу вѣрно судить о дѣлѣ, сперва найду ошибки въ проектѣ или оплошность того, который его исполняетъ; но мнѣ необходимъ еще совѣтникъ, мнѣ нужна узда, которая меня бы удержала отъ совершенія такихъ же ошибокъ. У меня болѣе развита чувствительность въ печали, чѣмъ въ радости, и печаль бы овладѣла мною, если бы я не таилъ въ глубинѣ души предчувствіе великаго счастья, ожидавшаго меня въ будущемъ.
Родившись съ огромнымъ и пламеннымъ честолюбіемъ, я во всѣхъ моихъ предначертаніяхъ въ теченіе всей моей жизни руководствовался мыслями о преобразованіи, о славѣ и пользѣ моего отечества. Я считалъ себя вовсе не созданнымъ для женщинъ; я приписывалъ первые опыты мои съ ними лишь нѣкоторымъ особымъ условіямъ приличія. Наконецъ, я испыталъ и нѣжныя чувства, и я люблю такъ страстно, что въ случаѣ какого-либо переворота въ моей любви я сдѣлался бы самымъ несчастнымъ человѣкомъ и впалъ бы въ полное отчаяніе. Обязанности дружбы для меня священны, и я ихъ строго исполняю. Если другъ несправедливъ ко мнѣ, я прилагаю всѣ свои старанія къ тому, чтобъ избѣгнуть разрыва съ нимъ, и долго послѣ потаенной обиды я помню, чѣмъ я ему обязавъ.
Я считаю себя очень вѣрнымъ другомъ; правда, что я близокъ лишь съ немногими. Я очень благодаренъ за всякое добро, которое мнѣ дѣлаютъ. Хотя я легко распознаю недостатки своего ближняго, я очень склоненъ ихъ извинить; разсуждая часто такъ: сколь бы ни считалъ ты себя добродѣтельнымъ, всмотрись въ себя безпристрастно, и ты найдешь въ себѣ очень низкіе зачатки, граничащіе съ самыми гнусными преступленіями. Если тщательно не уберечься, этимъ зачаткамъ понадобилось бы, можетъ быть, лишь сильное искушеніе для того, чтобъ осуществиться во внѣшнемъ мірѣ. Я люблю давать, ненавижу скаредность, но зато не умѣю управлять тѣмъ, что имѣю.
Я не столь ревниво храню своя собственные секреты, сколько чужіе, относительно которыхъ я очень добросовѣстенъ. Я очень милосерденъ; мнѣ такъ пріятно быть любимымъ и хвалимымъ, что мое тщеславіе развилось бы до невѣроятія, если бы и не былъ принужденъ сдерживаться въ извѣстныхъ границахъ, боясь быть смѣшнымъ и нарушить свѣтское приличіе. Впроченъ я не лгу изъ принципа, а также изъ естественнаго отвращенія ко лжи. Меня нельзя назвать благочестивымъ. Я былъ бы, пожалуй, далекъ отъ благочестія, но, смѣю сказать, я люблю Бога и очень часто обращаюсь къ Нему; и я льщу себя мыслью, что Онъ охотно намъ дѣлаетъ добро, когда мы Его о томъ просимъ. Я имѣю еще счастье любить моего отца и мою мать столько же по привязанности, сколько по своему долгу. Я бы не могъ никакъ довести до конца какой-либо планъ, внушенный первымъ движеніемъ подъ вліяніемъ желаніе отомстить за обиду; жалость, я думаю, взяла бы верхъ. Очень часто прощаютъ столько же изъ-за какой-то лѣнивой слабости, сколько изъ чувства благородства, и я боюсь, что по этой причинѣ многія изъ моихъ намѣреній останутся когда-нибудь неисполненными. Я охотно обдумываю, и у меня есть достаточно воображенія, чтобы придти къ извѣстному убѣжденію безъ посторонней помощи и безъ книгъ, особенно съ той поры, какъ я люблю,-- 1756. Я долженъ теперь прибавить, что я долго желаю того же самаго; кромѣ того, я замѣтилъ, вглядываясь въ себя, что, проживъ три года среди людей отвратительныхъ и отъ которыхъ я страшно вытерпѣлъ, я сталъ меньше ненавидѣть; происходитъ ли это отъ того, что истощился во мнѣ запасъ ненависти, или потому, что мнѣ всегда кажется, что я былъ свидѣтелемъ худшаго? Я не знаю. Если когда-нибудь буду счастливъ, я бы хотѣлъ, чтобы всѣмъ было тогда хорошо, для того, чтобы никто не сожалѣлъ о моемъ счастьѣ.-- 1760.
Что же касается моей наружности, то, какъ мнѣ кажется, самый похожій мой портретъ былъ написанъ Баччіарелли въ коронаціонномъ одѣяніи и находится въ такъ называемой мраморной комнатѣ варшавскаго дворца {Этотъ портретъ находится и теперь въ бывшемъ королевскомъ замкѣ (Château Warsovie), въ квартирѣ генералъ-губернатора.}.
Мое пребываніе въ Ораніенбаумѣ послужило также къ увеличенію сношеній великой княгини съ кавалеромъ Уилльямсомъ, что въ связи съ доказательствами дружбы и съ вспомоществованіемъ, которое англійскій король тогда назначилъ этой принцессѣ, вѣроятно не мало способствовало предпочтенію, которое, какъ будто, она питала довольно постоянно съ того времени въ Англіи. Оно отразилось много на Франціи. Несмотря на глубокое впечатлѣніе, произведенное на Екатерину исторіею Людовика XIV, что мнѣ пришлось наблюдать много разъ, такъ что я думаю не ошибаться, если скажу, что своего рода соревнованіе и соперничество со славою Людовика XIV, захватившія душу Екатерины II, были истинною причиною личныхъ ея дѣйствій и предначертаній.
Въ чемъ она, въ самой меньшей мѣрѣ, походила на Людовика XIV, это въ любви къ чтенію, которая въ королѣ совершенно отсутствовала. Въ моему удовольствію я первый далъ прочесть великой княгинѣ сочиненіе Вольтера "La pucelle d'Orléans".
Кавалеръ Уилльямсъ часто слышалъ, какъ говорили о немъ съ восторгомъ люди, которые видѣли это произведеніе въ рукописи. Въ теченіе долгихъ лѣтъ оно оставалось скрытымъ по причинѣ страшныхъ угрозъ, которыя кардиналъ Флери произнесъ противъ автора, если только его произведеніе выйдетъ изъ печати.
Страхъ передъ этими угрозами, словно удерживавшими Вольтера еще тринадцать или четырнадцать лѣтъ послѣ смерти кардинала, уступилъ мѣсто отеческой нѣжности, которая предоставила въ это время свободу этому любимому дѣтищу. Я его получилъ въ письмѣ отца въ то время, когда мы печально кончали обѣдать вдвоемъ съ Уилльямсомъ, который еще не могъ утѣшиться отъ только-что случившагося тогда взятія крѣпости Магона маршаломъ Ришельё {Крѣпость на Миноркѣ, одномъ изъ Балеарскихъ острововъ, занятая англичанами въ 1713 и взятая у нихъ французами въ 1756 г.}. Я ему заявилъ о полученіи "Орлеанской дѣвы" какъ о побѣдѣ; онъ вскрикнулъ отъ радости; я началъ чтеніе; очарованіе было таково, что я его прекратилъ только послѣ того, какъ вся книга была прочтена въ 9 часовъ вечера за одинъ присѣстъ.
Такимъ образомъ, я забавлялъ, я утѣшалъ моего друга Уилльямса. Я ему оказывалъ услуги, какія могъ. Онъ меня обучилъ,-- въ свою очередь я сталъ ему полезнымъ. Въ то время какъ онъ все болѣе замывался подъ вліяніемъ недуговъ и другихъ обстоятельствъ, мои знакомства и мои связи расширялись съ каждымъ днемъ.
Я начиналъ порядочно говорить по-русски; до того времени очень немногіе изъ иностранцевъ и путешественниковъ принимались за этотъ трудъ.
Это послужило въ мою пользу; мнѣ открылись многіе дома, въ которые безъ того я бы не могъ войти. Впрочемъ, я воспользовался замѣчаніемъ, которое я тогда сдѣлалъ и справедливость котораго я имѣлъ случай часто провѣрять съ того времени. Великія тайны сказываются не прежде, какъ часы пробьютъ полночь. Кого я утромъ находилъ застегнутымъ до верха, тотъ, послѣ того какъ я имѣлъ возможность ухаживать за нимъ и ему угождать въ теченіе дня, забавляя его такъ, чтобъ онъ не замѣчалъ моего намѣренія подвергнуть его допросу,-- самъ раскрывался въ вечеру, какъ іерихонскій цвѣтовъ; онъ распускался совершенно между часомъ и двумя утра, а къ разсвѣту онъ опять закрывался. Солнце и тайна другъ друга не терпятъ. Поэтому я отъ русскихъ гораздо болѣе узналъ зимою, чѣмъ во время ихъ лѣта, когда они шесть недѣль бываютъ безъ ночи. Тогда я могъ не спать, всегда такъ хорошо быть молодымъ и здоровымъ. Такимъ образомъ я могъ сообщать Уилльямсу многое, чего онъ вѣроятно бы не узналъ безъ меня. Я даже разъ успѣлъ ему съ пользою внушить мысль, которую ему было выгодно предложить совѣту императрицы. Предложивъ ее, онъ по доброй совѣсти счелъ себя за ея автора и приписалъ своему собственному умѣнію то, что мнѣ удалось ему втолковать.
Я заболѣлъ вѣтряной оспой среди этихъ работъ. Для Уилльямса это было немалымъ зломъ. Не только онъ лишался моего сотрудничества, но при малѣйшемъ подозрѣніи о вѣтряной оспѣ жители дома, въ которомъ она открылась, не имѣли доступа ко двору въ теченіе сорока дней.
Замѣчательною чертою царствованія Екатерины II слѣдуетъ призвать то, что она первая во всей своей имперіи рѣшилась привить себѣ оспу въ сорокалѣтнемъ возрастѣ; только послѣ этого дѣйствительно мужественнаго и патріотическаго испытанія она велѣла привить оспу своему сыну, и эта предохранительная мѣра стала всеобщею въ Россіи.
Елисавета была очень далека отъ мысли, чтобы считать эту мѣру возможной или дозволенной. Суевѣрные предразсудки еще возставали также противъ этого метода леченія. Поэтому нужно было самыми разнообразными способами скрывать мою болѣзнь для того, чтобъ Уилльямсъ не былъ въ карантинѣ и сохранилъ сношенія необходимыя для своей службы.
Я скоро излечился, но не прежде какъ удостоился того посѣщенія, которое било для меня самымъ лестнымъ, но послѣдствій котораго я опасался такъ сильно, что оно состоялось въ самомъ дѣлѣ противъ моей воли.
Чѣмъ болѣе это посѣщеніе увеличило мою привязанность, тѣмъ горестнѣе показалась необходимость моего отъѣзда. Я не умѣлъ не повиноваться приказаніямъ моихъ родителей; они желали, чтобъ я былъ посломъ на сеймѣ сего года. Великая княгиня превозмогла себя, чтобъ дать свое согласіе, но съ той мыслью, чтобъ не только обезпечить мое возвращеніе, но чтобы мнѣ предоставить менѣе зависимое положеніе въ С. Петербургѣ, а въ особенности такое, при которомъ я бы могъ подходить въ ней публично.
Я уже сказалъ выше, какъ Бестужевъ сдѣлался исполнителемъ этого желанія великой княгини. Чтобъ убѣдить меня въ его добросовѣстности, онъ прислалъ ко мнѣ своего довѣреннаго секретаря, Канцлера по фамиліи, съ письмомъ на имя графа Брюля {Первый министръ короля Августа III.}; когда я его прочелъ, Канцлеръ запечаталъ письмо у меня Бестужевскою печатью. Случилось такъ, что въ тотъ же день посолъ вѣнскаго двора, графъ Эстергази, пріѣхалъ съ визитомъ къ Уилльямсу и, посѣтивъ его, зашелъ также въ мою комнату. По неосторожности я не заперъ своей двери на ключъ; Эстергази засталъ Канцлера у меня. Это одно утвердило его въ существованіи нашихъ сношеній, которыя онъ подозрѣвалъ (какъ вътомъ онъ мнѣ признался потомъ, когда онъ сталъ моимъ другомъ).
Но тогда это послужило только въ распространенію въ публикѣ, а слѣдовательно и при дворѣ Елисаветы, свѣдѣній, которыя она уже имѣла на мой счетъ. Какъ бы тамъ ни говорили, но я выѣхалъ въ началѣ августа въ компаніи того же графа Горна, о которомъ я разсказывалъ выше. Я уже не помню, какія дѣла вынуждали его возвращаться въ Швецію черезъ Ригу.
Мы остановились вмѣстѣ въ одномъ и томъ же домѣ; когда находился въ его комнатѣ на слѣдующій день послѣ пріѣзда, мнѣ пришли доложить, что какой-то офицеръ желалъ меня видѣть. Я приказалъ его впустить.
Передо мной предсталъ маленькій человѣкъ тщедушной наружности, который держался очень униженно и протягивалъ въ рукѣ полуоткрытую коробочку; а въ ней блестѣли брилліанты {Изъ переписки Екатерины и Уилльямса видно, что подарокъ, полученный Понятовскимъ, имѣлъ стоимость въ 4.000 руб. (Answere, No 1, 31 іюля). Уилльямсъ, выражая свое удивленіе, по какому поводу былъ сдѣланъ Понятовскому столь необычный подарокъ, дѣлаетъ слѣдующія догадки: Понятовскій очень щедро наградилъ секретаря канцеляріи, который ему доставилъ письма великаго канцлера, и другого, который ему принесъ письмо Елисаветы къ Августу III. Первому онъ далъ очень красивые золотые часы, а другому еще лучшій подарокъ. "А такъ какъ при вашемъ дворѣ -- пишетъ Уилльямсъ Екатеринѣ (Answere, No 2, 3 августа),-- все извѣстно, то не могла ли Е. B., пораженная его щедростью, пожелать его перещеголять и Вы, можетъ быть, найдете эту мысль странною. Знайте же, что лицу, которое послали къ нему съ табакеркою въ Ригу, онъ, получивъ ее, подарилъ золотые часы и 100 червонцевъ. Я воображаю, какъ эта черта вамъ понравится, такъ какъ благородная душа сочувствуетъ щедрому сердцу". Въ отвѣтъ Екатерина пишетъ (Letters, No 3, 13 августа), что вице-канцлеръ Воронцовъ, по ея убѣжденію, придумалъ этотъ подарокъ, чтобы сдѣлать ей удовольствіе, такъ какъ онъ вѣроятно узналъ отъ своего брата, камергера Романа Воронцова, объ ея связи съ Понятовскимъ. Уилльямсъ на это замѣчаетъ, что Романъ Воронцовъ казался всегда ему подозрительнымъ и что, по его настоянію, Понятовскій отказался отъ мысли довѣрить ихъ общую тайну Роману Воронцову. Уилльямсъ очень радъ, что Понятовскій послушался его. Онъ, Уилльямсъ никогда бы не принялъ и канцлера въ сообщники, но онъ былъ нуженъ въ виду отъѣзда графа, а главнымъ образомъ для его возвращенія (Answere, No 16, 23 августа). Въ слѣдующемъ письмѣ (Answers, No 17, 28 августа), Уилльямсъ разсказываетъ, что канцлеръ Бестужевъ ему передалъ, будто бы графъ Понятовскій былъ страшно испуганъ, когда ему сказали въ Ригѣ, что его ищетъ офицеръ, и успокоился только при видѣ табакерки. "Вотъ -- замѣчаетъ Уилльямсъ -- донесеніе мошенника, который получилъ золотые часы и 100 червонцевъ. При передачѣ императрицѣ этой исторіи она недоумѣвала, какая могла быть причина испуга графа Понятовского". Выслушавъ этотъ разсказъ графа Бестужева, Уилльямсъ ему замѣтилъ, что хотя онъ посолъ, но еслибы при его отъѣздѣ изъ Россіи за нимъ былъ посланъ офицеръ отъ имени императрицы, то онъ могъ струсить при видѣ его, такъ какъ исторія съ де-Ла-Шетарди была въ памяти у всѣхъ. На это Бестужевъ сказалъ, что великая княгиня должна быть о томъ увѣдомлена, и просилъ Уилльямса разсказать ей это происшествіе, умолчавъ о томъ, что это дѣло было передано ему самимъ канцлеромъ.}. Онъ пробормоталъ какое-то поздравленіе, которое и не могъхорошенько разобрать до тѣхъ поръ, пока онъ мнѣ не передалъ письмо вице-канцлера графа Воронцова съ другимъ, отъ тогдашняго любимца Елисаветы, камергера Ивана Ивановича Шувалова. Этими письмами мнѣ сообщалось, что императрица меня удостаивала подаркомъ, который этому офицеру поручено мнѣ вручить. Я подробно отмѣчаю всѣ эти маловажныя обстоятельства, такъ какъ они достаточно показываютъ, что между ними не было ни одного, которое было способно вызвать во мнѣ тревогу и еще менѣе страхъ. Однако тѣ, которые старались мнѣ вредить въ глазахъ Елисаветы, убѣдили ее въ томъ, что при видѣ этого русскаго офицера я проявилъ самый великій страхъ. Отсюда они вывели, что я имѣлъ причины чего-то бояться, что заставило императрицу сказать на мой счетъ: "знаетъ кошка, чье мясо съѣла". На эти два письма я отвѣтилъ, какъ слѣдовало, въ виду полученнаго мною отличія, столь необыкновеннаго въ отношеніи лицъ, не облеченныхъ публичною должностью. Я потомъ разстался съ моимъ другомъ Горномъ съ тѣмъ большимъ сожалѣніемъ, что онъ, какъ казалось, подвергался многимъ случайностямъ въ виду того положенія, въ которомъ находились его отечество и его партія. Я впослѣдствіи имѣлъ удовольствіе узнать, что онъ избѣгъ всякой опасности.
Я направился въ ту часть Лифляндіи, которая была еще тогда польской. Я сперва отправился въ моему знакомому Борху {Іоаннъ-Андрей Борхъ, воевода лифляндскій, великій канцлеръ королевскій въ (ум. 1780 г.).}, тогда камергеру этого воеводства (бывшему впослѣдствіи великимъ канцлеромъ), въ его имѣніе Варкланы. Вмѣстѣ съ нимъ я поѣхалъ въ Дюнвбургъ, гдѣ по закону собирались сеймики этого уѣзда; дворяне, здѣсь не столь многочисленные, но болѣе зажиточные и образованные, чѣмъ тѣ, которыхъ я видѣлъ на другихъ сеймикахъ, выразили свое удовольствіе въ виду того, что я лично явился просить объ избраніи меня въ послы отъ ихъ имени; этого уже давно не дѣлалъ никто изъ жителей королевства и рѣдко исполнялъ кто-либо изъ литовцевъ. Когда меня избрали въ послы безъ затрудненій, я поспѣшилъ выѣхать черезъ Вильно въ Варшаву"...
III.
Графъ Понятовскій въ своихъ запискахъ выставилъ единственною причиною своего отъѣзда изъ С.-Петербурга волю своихъ родителей, желавшихъ, чтобъ онъ вернулся въ Польшу.
Между тѣмъ, были другія причины, несомнѣнно болѣе вѣскія. Великій канцлеръ Бестужевъ былъ горячимъ поклонникомъ великой княгини Екатерины Алексѣевны. Онъ разсчитывалъ на будущее, которое могло привести ее къ престолу. Но, ревниво оберегая свое вліяніе на нее, онъ потому не особенно дружелюбно отнесся къ возникновенію тѣснѣйшихъ сношеній между всю и англійскимъ посломъ, сэромъ Чарльзомъ Уилльямсомъ, который, кромѣ того, способствовалъ всѣми средствами сближенію великой княгини съ графомъ Понятовскимъ. Англійскій посолъ возбудилъ подозрѣніе Бестужева, который, сознавая все превосходство Уилльямса, опасался, чтобъ онъ не замѣнилъ его въ довѣріи Екатерины.
Съ другой стороны, Бестужевъ могъ бояться, чтобъ эти сношенія великой княгини съ англійскимъ посломъ не повредили ей въ глазахъ Елисаветы Петровны, которая не питала особенно родственныхъ чувствъ къ своей племянницѣ. Бестужевъ зналъ, что за всю очень строго слѣдили; ему было извѣстно, что нашлись бы люди, готовые погубить Екатерину въ глазахъ императрицы.
По этимъ причинамъ канцлеръ видѣлъ въ англійскомъ послѣ человѣка неудобнаго и опаснаго тѣмъ болѣе, что великая княгиня требовала часто отъ канцлера сообщенія дипломатической переписки. Вотъ почему Бестужевъ, уже съ января 1756 года, началъ требовать отъ англійскаго министерства отозванія сэра Чарльза. Но эта интрига ему не удалась, можетъ быть, потому, что Фоксъ никогда бы не позволилъ, чтобы его другъ палъ жертвою иностранныхъ козней. Тогда Бестужевъ придумалъ другое средство, чтобъ ослабить вліяніе Уилльямса на великую княгиню, заключавшееся въ удаленіи Понятовскаго. Весною того же 1756 года Бестужевъ черезъ саксонскаго повѣреннаго въ дѣлахъ, Прассе, далъ понять первому министру Августа III, графу Брюлю, что было бы желательно вызвать обратно въ Варшаву блестящаго молодого человѣка, который сталъ подозрительнымъ и двору, и дипломатамъ.
Графъ Брюль, побуждаемый Прассе, велѣлъ отозвать графа Понятовскаго, родители котораго также требовали его возвращенія въ Варшаву. Какъ бы то вы было, но графъ Понятовскій долженъ былъ удалиться, и отъѣздъ его былъ неминуемъ.
Въ своемъ неудовольствіи великая княгиня удовлетворилась лишь обѣщаніемъ Уилльямса, что Понятовскій вернется въ качествѣ представителя своего государя. Надо было найти способъ, чтобъ обезпечить вѣрныя сношенія между Екатериною и ея приверженцемъ. Уилльямсъ въ своей перепискѣ съ Екатериною указываетъ, что онъ отсовѣтовалъ Понятовскому прибѣгать съ этой цѣлью въ услугамъ камергера графа Романа Воронцова, которому Станиславъ-Августъ хотѣлъ довѣриться. Уилльямсъ даже опасался вмѣшивать въ тайну о перепискѣ канцлера графа Бестужева, но долженъ былъ по неволѣ согласиться на это, такъ какъ отъ него главнымъ образомъ зависѣло возвращеніе Понятовскаго въ С.-Петербургъ (Answers No 16, 23 августа). На этомъ основаніи канцлеръ былъ посвященъ въ эту тайну.
Графъ А. П. Бестужевъ казался очень преданнымъ великой княгинѣ; онъ надѣялся на то, что она вступитъ на престолъ и окажетъ ему тогда свои милости, почему онъ согласился содѣйствовать этимъ сношеніямъ. Съ одной стороны, ему не могло быть пріятнымъ участіе въ нихъ англійскаго посла, къ которому онъ не былъ расположенъ, и вліянія котораго на Екатерину онъ не могъ не опасаться. Но, съ другой стороны, положеніе его было настолько поколеблено, настолько онъ чувствовалъ себя опутаннымъ партіей Шуваловыхъ и Воронцовыхъ, приверженцевъ сближенія съ Франціею,-- что, пользуясь по необходимости всѣми способами, онъ старался укрѣпиться въ будущемъ и заручиться благосклонностью великой княгини, а для того ему предстояло въ настоящую минуту поддерживать добрыя отношенія въ Уилльямсу. Вотъ почему канцлеръ обѣщалъ свое содѣйствіе Екатеринѣ во всемъ и даже согласился принять графа Понятовскаго для обсужденія съ нимъ послѣдствій его отъѣзда и возможности его возвращенія, сознавая вмѣстѣ съ тѣмъ, что молодой графъ, который хвастался, что пять разъ былъ въ Ораніенбаумѣ у великой княгини, могъ ихъ всѣхъ погубить (Answers No 11, 9 сентября).
Но не одинъ вопросъ объ отъѣздѣ графа Понятовскаго былъ предметомъ сужденій великой княгиня и англійскаго посла; на тайномъ свиданіи, которое имѣло мѣсто между ними 28 іюня (2 іюля) 1756 г., и о которомъ Уилльямсъ сообщилъ лорду Гольдернесу въ депешѣ отъ 9 іюля {Lord Mahon. Hist, IV, p. 381 et 382.}, Уилльямсъ изложилъ великой княгинѣ свои опасенія относительно предполагавшагося сближенія императорскаго двора съ Франціею, за которое стояли Шуваловы. Развивая ту мысль, что прибытіе французскаго посла могло оказать очень гибельное вліяніе на судьбу великаго князя и Екатерины, онъ напомнилъ ей интриги де-ла-Шетарди и ихъ послѣдствія. Желая оградить ее отъ такой опасности, онъ увѣрилъ ее въ своей готовности ей помочь, чтобъ отразить козни Шуваловыхъ, дѣйствовавшихъ противъ вся. Великая княгиня ему сказала, что она вполнѣ сознавала опасность своего положенія и готова вступить въ борьбу, но что для этого ей нужны средства, такъ какъ при дворѣ безъ денегъ ничего нельзя было предпринять. Если бы англійскій король ссудилъ ее извѣстною суммою, которую она обязуется ему вернуть при первой возможности, она обѣщалась употребить эти деньги исключительно на ихъ дѣло. На вопросъ Уилльямса, какая сумма ей бы понадобилась, она опредѣлила ее въ 20.000 червонцевъ или 10.000 ф. стерлинговъ. Депеша Уилльямса заключалась просьбой о передачѣ ходатайствъ Екатерины на благоусмотрѣніе короля, ручаясь за то, что великая княгиня употребитъ эти деньги по назначенію. Уилльямсъ просилъ Екатерину не передавать этого разговора Бестужеву, которому она должна была внушить, чтобъ онъ намекнулъ англійскому послу, насколько ссуда извѣстной суммы денегъ со стороны англійскаго короля великой княгинѣ облегчила бы ей возможность предохранить себя отъ французскихъ интригъ и быть полезной Англіи. Графъ Бестужевъ исполнилъ эту просьбу Екатерины. Такимъ образомъ, каждый изъ нихъ, намѣтивъ одну опредѣленную цѣль, разыгрывалъ свою роль отдѣльно.
Изъ переписки, возникшей между Екатериной и Уилльямсомъ, мы узнаёмъ, что 19 августа (Answers No 7 и 9, 19 и 20 августа) Уилльямсъ получилъ увѣдомленіе о согласіи короля ссудить великой княгинѣ 40.000 руб.; поэтому Уилльямсъ предложилъ Екатеринѣ покрыть ея долгъ барону Вольфу, а по выдачѣ остальной суммы кому она прикажетъ -- подписать обязательство на имя короля. Въ отвѣтъ на это сообщеніе, Екатерина пишетъ, что она тронута довѣріемъ короля. "Я надѣюсь его заслужить,-- говоритъ она (Letters No 8, 21 августа) и постою за хорошее мнѣніе его величества обо мнѣ... Вы знаете: "ее, что бы я ни дѣлала, основано на убѣжденіи, въ какомъ я нахожусь, что въ этомъ заключается польза Россіи. Этимъ все сказано (c'est toat dire)".
Въ 1756 году, государыня проживала въ Петергофѣ съ 7--18 іюня; 16 числа того же мѣсяца Уилльямсъ провелъ тамъ вечеръ съ полковникомъ графомъ Горномъ, который долженъ былъ скоро выѣхать въ Швецію, съ датскимъ посланникомъ барономъ Мальтцаномъ, графомъ Понятовскимъ и барономъ Вольфомъ {Баронъ Яковъ Вольфъ былъ сперва англійскихъ генеральнымъ консуломъ въ С.-Петербургѣ въ теченіе болѣе десяти лѣтъ, а съ 1751 года былъ назначенъ англійскимъ резидентомъ при русскомъ дворѣ и въ этомъ званія былъ представленъ императрицѣ.}. Туда пріѣхали изъ Ораніенбаума великій князь и великая княгиня. 26 іюня, дворъ возвратился въ С.-Петербургъ на нѣсколько дней, такъ какъ уже 2 іюля императрица переселилась вмѣстѣ съ великимъ княземъ Павломъ Петровичемъ въ Царское, а великокняжеская чета возвратилась въ Ораніенбаумъ. Отъѣздъ двора совершился послѣ представленія въ оперѣ, на которомъ еще присутствовали всѣ иностранные министры. Утромъ, въ день отъѣзда, графъ Горнъ откланялся императрицѣ на прощальной аудіенціи, а затѣмъ, получивъ приглашеніе великаго князя провести у него два дня въ Ораніенбаумѣ, онъ, какъ намъ уже извѣстно, пробылъ двое сутокъ въ. гостяхъ у великокняжеской четы вмѣстѣ съ Понятовскимъ. Екатерина въ своихъ запискахъ упоминаетъ объ этомъ посѣщеніи и говоритъ, что графъ Понятовскій и графъ Горнъ прожили въ Ораніенбаумѣ двое сутокъ и что, два дня спустя, Понятовскій выѣхалъ въ Польшу, а такъ какъ Понятовскій пишетъ въ своихъ запискахъ, что онъ выѣхалъ въ началѣ августа, то пребываніе въ гостяхъ у великаго князя надо отвести къ концу іюля. Выѣхалъ онъ, снабженный письмами Елисаветы Петровны и великаго канцлера, рекомендовавшими его особому вниманію короля Августа III и его министра, графа Брюля.
Съ исходомъ іюля мѣсяца начинается переписка между великой княгиней и сэромъ Чарльзомъ Уилльямсомъ, продолжавшаяся все время, пока отсутствовалъ графъ Понятовскій (съ іюля по декабрь 1756 г.). Она начинается письмомъ Уилльямса отъ 31 іюля (съ стиля), затѣмъ слѣдуетъ письмо Екатерины, которое, хотя и помѣчено субботой 3 августа, но начаты нѣсколькими днями ранѣе. Время доказало, что мѣры, принятыя для сохраненія переписки въ тайнѣ, были удачно задуманы, такъ какъ о ней не сохранилось слѣдовъ ни въ современныхъ запискахъ, ни въ позднѣйшихъ историческихъ трудахъ. Главнымъ посредникомъ, которымъ пользовался Уилльямсъ для передачи этой переписки, былъ нѣкто Свалло, состоявшій впослѣдствіи англійскимъ консуломъ въ С.-Петербургѣ, который съумѣлъ снискать довѣріе великаго князя черезъ его камердинера Брессана. Любимецъ барона Вольфа и англійскаго посла, посредникъ между великимъ княземъ и его заимодавцами, онъ имѣлъ постоянно доступъ въ его дворецъ въ С.-Петербургѣ и Ораніенбаумѣ. Великая княгиня сама ему передавала свои письма или посылала ихъ ему чрезъ своего камеръ-юнкера Льва Нарышкина, который санъ ихъ относилъ Уилльямсу или ихъ отправлялъ къ нему черезъ своего камердинера, получавшаго отвѣтныя письма посла.
Какъ извѣстно изъ записокъ Понятовскаго, Нарышкинъ, былъ его другъ и первый способствовалъ сближенію его съ великой княгиней. По опредѣленію Екатерины, Нарышкинъ былъ человѣкъ очень сердечный, но не большого ума и слишкомъ самодовольный (Letters, No 29).
Заботясь о сохраненіи въ тайнѣ своей переписки съ Екатериной, Уилльямсъ не опасался нескромности со стороны Нарышкина, но боялся, чтобы сама великая княгиня не выдала себя, такъ какъ, по его мнѣнію, она имѣла слишкомъ большое довѣріе въ канцлеру графу Бестужеву, расположеніе котораго къ ней ему казалось подозрительнымъ. Поэтому посолъ постоянно твердилъ ей въ своей перепискѣ, чтобы она была осторожнѣй, опасаясь въ особенности шпіонства со стороны нѣкоего Бернарди. Это былъ итальянецъ ювелиръ, служившій посредникомъ между нею и Бестужевимъ и знавшій всѣ темныя дѣла великаго канцлера.
Отъѣздъ графа Понятовскаго огорчилъ великую княгиню. Для нея было большимъ утѣшеніемъ, какъ она пишетъ въ своемъ первомъ письмѣ Уилльямсу, отъ 3 августа, найти въ немъ человѣка, настолько уважавшаго ея отсутствовавшаго приверженца, насколько она сана ему желала добра. Но не одна потребность говорить о вѣрномъ ей человѣкѣ заставляла ее дѣлиться мыслями съ Уилльямсомъ. Она чувствовала себя одинокой среди этого двора, ей большей частью враждебнаго. Самъ канцлеръ хотя и былъ къ ней расположенъ, но слишкомъ завязъ въ разныхъ интригахъ, чтобы вѣрно судить объ общемъ положеніи. Великой княгинѣ нуженъ былъ вѣрный другъ, обладающій опытомъ, человѣкъ съ мужествомъ и умомъ, вполнѣ преданный и осторожный, который, оставаясь, насколько возможно, простымъ зрителемъ всего, что творилось при дворѣ, руководилъ бы ее своими совѣтами и служилъ бы ей проводникомъ по пути, который могъ ее привести къ престолу, но въ равной мѣрѣ -- и въ гибели. Екатерина нашла такого друга въ Уилльямсѣ, который, питая къ ней чувства самой горячей преданности, разсчитывалъ обезпечить на своимъ правительствомъ дружбу будущей государыни Россіи.
Мужество, настойчивость, присутствіе великаго духа и ума, которыя проявляла великая княгиня въ теченіе второй половины 1756 года, послѣ отъѣзда графа Понятовскаго, достойны удивленія. Ей приходилось защищаться противъ козней цѣлой партіи царедворцевъ, пытавшихся возбудить противъ нея подозрѣніе императрицы и отстранить великаго князя -- тѣмъ самымъ и ее -- отъ престола. Защита ея тѣмъ болѣе усложнялась, что за всѣми ея дѣйствіями строго наблюдали, и она не могла довѣряться даже великому канцлеру графу Бестужеву, который преслѣдовалъ главнымъ образомъ свою личную выгоду.
Единственнаго вѣрнаго пособника она нашла себѣ въ лицѣ англійскаго посла и, ведя съ нимъ ежедневно переписку, оставшуюся тайной, несмотря на самый бдительный надзоръ, она всей силой своей могучей натуры оберегала свою привязанность къ отсутствовавшему графу Понятовскому. Хотя она иногда впадала въ уныніе, но не сдавалась: такъ, когда Уилльямсъ ей намекнулъ, что въ случаѣ торжества ея враговъ она могла бы найти убѣжище у англійскаго короля, она отвѣтила послу: "je ne demanderai pas de retraite au roi, votre maître, car je suis résolue, vous le savez, de périr ou de régner" (я не попрошу убѣжища у короля, вашего государя, такъ какъ я рѣшилась, какъ это вамъ извѣстно, погибнуть или царствовать) (Letters No 14, 30 августа). Великій канцлеръ былъ посвященъ въ тайну о перепискѣ между Екатериной и Понятовскимъ; ему довѣрились только потому, что на него разсчитывали для возвращенія молодого графа въ С.-Петербургъ въ качествѣ представителя короля Августа III (Answers No 16, 23 августа; Answers No 11, 9 сентября). Но два письма Понятовскому, которыя великая княгиня доставила Бестужеву для пересылки по назначенію, были возвращены канцлеровъ подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ не нашелъ случая ихъ отправить въ Варшаву (Letters No 20,8 сентября). Этотъ отказъ въ доставленіи писемъ Понятовскому возбудилъ подозрѣніе Уилльямса особенно послѣ разговора, который онъ имѣлъ съ канцлеромъ 6 сентября (Answers No 26, 6 сентября). Бестужевъ ему передалъ, что императрица приписывала проискамъ посла сопротивленіе великаго князя Петра Ѳедоровича ея предначертаніямъ и была очень недовольна имъ, почему онъ совѣтовалъ Уилльямсу просить о своемъ отозваніи. Пораженный такимъ предложеніемъ, сэръ Чарльзъ, опомнившись, сказалъ, что онъ этого не сдѣлаетъ, такъ какъ онъ не чувствовалъ за собою никакой вины. Упомянувъ затѣмъ о графѣ Понятовскомъ, о томъ, что онъ ни въ какомъ случаѣ не могъ возвратиться въ Петербургъ, канцлеръ вручилъ Уилльямсу письмо Екатерины Понятовскому, пересланное къ Бестужеву, для отправки по назначенію, и просилъ доставить его въ Варшаву. Но Уилльямсъ не попался въ ловушку и отказался на-отрѣзъ исполнить такое порученіе. Бестужевъ ему въ отвѣтъ намекнулъ, что великая княгиня ведетъ съ нимъ тайную переписку. "Это неправда,-- воскликнулъ посолъ:-- я имѣю переписку съ великой княгиней только черезъ васъ; въ дѣло Понятовскаго меня впутали, не спросившись меня. Но теперь, когда я возбуждаю подозрѣніе, я не буду ни во что вмѣшиваться и буду держаться въ сторонѣ {Бестужевъ заключилъ свою бесѣду съ посломъ, увѣряя его въ своихъ дружескихъ чувствахъ къ нему.}. По мнѣнію Уилльямса, Бестужевъ не могъ выносить вліянія посторонняго лица на великую княгиню; онъ ревниво оберегалъ ея расположеніе къ нему; поэтому онъ, подъ видомъ дружескаго совѣта, далъ понять Уилльямсу, что ему слѣдовало просить объ отозваніи его изъ Петербурга, и не только возбуждалъ препятствія къ возвращенію графа Понятовскаго въ Петербургъ, но уклонялся отъ пересылки писемъ Екатерины къ Понятовскому; наконецъ, онъ хлопоталъ объ отъѣздѣ въ Укранеу, подъ предлогомъ его большой славы, преданнаго ей гетмана графа Кирилла Разумовскаго. Все это служило доказательствомъ вѣроломства Бестужева, который думалъ только о себѣ, а самъ ничего не дѣлалъ для другихъ. Почему Уилльямсъ изъ привязанности къ Екатеринѣ, возраставшей съ каждымъ днемъ, а также изъ дружбы къ Понятовскому и для собственной пользы начертилъ великой княгинѣ слѣдующій планъ дѣйствій (Answers No 11, 9 сентября; Answers No 33, 10 сентября). Главнѣйшая задача заключалась въ возвращеніи Понятовскаго, которое могло совершиться только посредствомъ Бестужева, такъ какъ если бы графъ Станиславъ-Августь возвратился безъ оффиціальнаго характера, то его положеніе въ Петербургѣ было бы невозможнымъ, къ нему бы отнеслись какъ къ подозрительной личности, и онъ, Уилльямсъ, не былъ бы въ состояніи его защитить. Хотя Бестужевъ боялся графа и считалъ его слишкомъ смѣлымъ, но Екатерина должна была заявить ему безусловное и настойчивое требованіе о возвращеніи графа; она должна была дать понять канцлеру, что только при возвращеніи графа черезъ посредство Бестужева послѣдній могъ бы разсчитывать на ея расположеніе въ настоящемъ и на покровительство въ будущемъ. Такъ какъ содѣйствіе Бестужева являлось въ этомъ дѣлѣ безусловно необходимымъ, то Екатерина не должна была съ нимъ ссориться. Ей слѣдовало послать Бернарди къ Бестужеву съ заявленіемъ, что она желаетъ, чтобъ Уилльямсъ отправилъ письма Понятовскому. Уилльямсъ на-отрѣзъ откажется, подъ предлогомъ, что не желалъ болѣе вмѣшиваться въ это дѣло, послѣ чего канцлеръ, во избѣжаніе разрыва съ Екатериной, будетъ вынужденъ отправить письма и возвратить Понятовскаго. Если Екатерина сдѣлаетъ видъ, что она разгнѣвана на Уилльямса, тѣмъ лучше, такъ какъ Бестужевъ подумаетъ, что посолъ потерялъ окончательно довѣріе и что съ однимъ Понятовскимъ ему легко будетъ справиться и прибрать его въ рукамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, у него исчезнетъ всякое подозрѣніе въ существованіи тайной переписки между великой княгиней и Уилльямсомъ. Екатерина должна была внушить Бестужеву, чтобъ онъ обращался къ Уилльямсу съ настойчивымъ требованіемъ подъ угрозой, въ случаѣ его неисполвенія, потери ея расположенія къ нему. Когда онъ увидитъ, что Уилльямсъ упорствуетъ, онъ будетъ считать его потерявшимъ всякое довѣріе великой княгини, а себя -- восторжествовавшимъ надъ соперникомъ. Онъ убѣдится въ дѣйствительности расположенія Екатерины въ Понятовскому и въ томъ, что онъ, одинъ, въ состояніи ей угодить; онъ сдѣлаетъ все изъ опасенія, чтобъ Екатерина не обратилась въ другимъ русскимъ пособникамъ. Таковъ былъ путь, намѣченный Уилльямсомъ, которому должна была слѣдовать великая княгиня для того, чтобъ побудить канцлера къ возвращенію Понятовскаго въ Петербургъ. Кромѣ того, Уилльямсъ ей указалъ, что Бестужевъ держался на своемъ посту только въ виду того кредита, которымъ, какъ предполагали, онъ пользовался у великой княгини. Основываясь на этомъ предположеніи, Шуваловы въ послѣднее время сблизились съ нимъ. Поэтому отъ Екатерины самой зависѣло ихъ привязать въ себѣ, не прибѣгая въпосреднику, который дѣйствовалъ исключительно для своей выгоды. Препятствія, которыя ставилъ Бестужевъ возвращенію графа Понятовскаго, привели великую княгиню въ негодованіе. "У меня голова идетъ кругомъ,-- писала она Уилльямсу,-- я не знаю, что говорю, что дѣлаю; смѣшно вамъ признаться, что я испытываю такое состояніе въ первый разъ въ жизни. Не бросайте меня въ этомъ бѣдствіи, въ которомъ я нахожусь" (Letters No 19, 11 сентября; No 20, 8 сентября; No 21 письмо, 13 сентября). Она готова была явиться къ Бестужеву лично и просить его, чтобъ онъ исполнилъ ея просьбу... "Если мнѣ останется только этотъ способъ,-- пишетъ она (Letters No 19, 11 сентября),-- я очень надѣюсь на него; хотя я хорошо знаю, что канцлеръ любитъ только самого себя, но я считаю, что послѣ денегъ я представляю изъ себя нѣчто, что должно произвести впечатлѣніе на него и у него". Наконецъ, она готова была предложить Бестужеву часть денегъ, ею полученныхъ отъ англійскаго короля, лишь бы онъ обязался вернуть Понятовскаго къ Рождеству (Letters No 21, 13 сентября).
Ее радовало однако ты, что Понятовскій ничего не зналъ о тѣхъ непріятностяхъ, которыя она переживала; но Уилльямсъ совѣтовалъ ей написать обо всемъ графу Станиславу-Августу и самъ ему написалъ письмо въ 12 страницъ, въ которомъ онъ, увѣривъ его въ расположеніи къ нему великой княгини, сообщилъ, какъ онъ предполагалъ дѣйствовать въ будущемъ (Answers No 27, 8 сентября; No 21, 11 сентября; Letters No 18, 7 сентября).
Состоя другомъ и великой княгини, и Понятовскаго, Уилльямсъ исполнялъ порученія ихъ обоихъ: въ одномъ письмѣ въ Уилльямсу Понятовскій просилъ узнать отъ Екатерины, расположена ли она къ нему по прежнему, на что великая княгиня отвѣтила послу (Letters No 3, 12 августа), что это -- сущая правда (une vérité des plus véritables) которую она просила подтвердить ихъ отсутствующему другу. Уилльямсъ написалъ ей въ отвѣтъ, что онъ уже шесть лѣтъ, какъ состоялъ опекуномъ и наставникомъ Понятовскаго, что въ виду сего послѣдній, безъ сомнѣнія, обязанъ былъ ему во многомъ, но что никакое одолженіе не могло быть сравнено съ тѣмъ, которое онъ ему дѣлалъ, передавая ему эту сущую правду (Answers No 8, 13 августа).
Питая къ Понятовскому такое расположеніе, Екатерина писала Уилльямсу, насколько она тронута всѣми заботами, которыя онъ имѣлъ о ихъ общемъ другѣ, сдѣлавъ изъ него то, чѣмъ онъ былъ, и просила его воспроизвести портретъ молодого графа и прислать его ей; онъ бы сохранялся у нея въ ожиданіи истеченія пяти мѣсяцевъ, оставшихся до его пріѣзда (Letters No 9, 23 августа; No 11, 27 августа; No 14, 30 августа).
Отвѣчая великой княгинѣ, Уилльямсъ писалъ, что, любя Понятовскаго какъ своего сына, онъ не усматривалъ въ этомъ никакой заслуги передъ Екатериной. Что же касается портрета, то онъ уклонился отъ исполненія ея просьбы, говоря, что онъ пишетъ портреты слишкомъ реально (Answers No 15, 24 августа; No 18, 30 августа).
Въ своемъ искреннемъ расположеніи въ Понятовскому Екатерина, боясь возбудить его неудовольствіе, пишетъ Уилльямсу (Letters No 3, 12 августа), что гетманъ графъ К. Г. Разумовскій, желая переговорить съ нею наединѣ о положеніи ихъ дѣлъ, просилъ у нея свиданія; она спрашивала Уилльямса, могла ли бы она принять гетмана, не возбудивъ подозрѣнія въПонятовскомъ? Уилльямсъ ей отвѣтилъ (Answers No 7, 19 августа), что Разумовскій былъ другъ Понятовскаго. "Возможно ли -- спрашивалъ Уилльямсъ -- знать васъ и васъ же подозрѣвать; я бы не могъ уважать того, которому я бы не довѣрялъ, а то, что я чувствую къ вамъ, превосходитъ уваженіе, это почти обожаніе и обожаніе, основанное на здравомъ разсудкѣ и на разумѣ, которымъ Господь Богъ меня надѣлилъ".
Заботясь о своемъ другѣ, Екатерина просила Уилльямса (Letters No 15, 31 августа и 1 сентября) выслать Понятовскому 1000 червонцевъ изъ тѣхъ денегъ, которыя она получила отъ англійскаго короля, а въ письмѣ отъ 21 сентября (Answers No 21) Уилльямсъ увѣдомилъ великую княгиню о высылкѣ съ англійскимъ курьеромъ денегъ по назначенію.
Слѣдуя совѣтамъ Уилльямса, Екатерина настойчиво потребовала въ своихъ переговорахъ съ Бестужевымъ черезъ довѣреннаго его Бернарди возвращенія Понятовскаго въПетербургъ и написала графу Бестужеву письмо (Letters No 21, 13 сентября), въ которомъ она, не допуская никакихъ отговорокъ канцлера по этому поводу, послѣ его увѣреній въ преданности, удивлялась тому, что онъ могъ сообразоваться съ мнѣніемъ людей, домогавшихся неисполненія ея желаній, и высказывала, что разъ она требовала, то должна была имѣть предпочтеніе передъ всѣми, и что она добьется со свойственною ей настойчивостью возвращенія Понятовскаго, которое зависѣло исключительно отъ него, Бестужева; поэтому она ставила ему категорическій вопросъ, на который она ждала отъ него безусловнаго отвѣта: обязуется ли онъ въ томъ, что графъ Понятовскій вернется къ Рождеству въ Петербургъ, такъ какъ только при условіи возвращенія его черезъ посредство канцлера она обѣщала ему, Бестужеву, свое личное расположеніе и свое покровительство въ будущемъ. Со своей стороны, Уилльямсъ исполнялъ намѣченную имъ программу. При свиданіи его съ канцлеромъ, котораго онъ нашелъ слаще млека и меда (il était comme la terre de Chanaan tout miel et lait -- Answers No 12, 13 сентября), Бестужевъ сталъ уговаривать посла, чтобъ онъ принялъ на себя отправленіе писемъ великой княгини Понятовскому и убѣдилъ Понятовскаго не пріѣзжать въ Петербургъ. Уилльямсъ на-отрѣзъ отказался исполнить подобныя порученія, сославшись на то, что онъ не желалъ вмѣшиваться въ это дѣло и попасться въ западню. Но кромѣ того Уилльямсъ держалъ Бестужева въ своихъ рукахъ тѣмъ, что, располагая большою суммою, которую король прусскій предоставилъ въ его распоряженіе для подкупа, онъ далъ понять канцлеру, что при извѣстныхъ условіяхъ и ему могла перепасть часть этихъ денегъ (Answers No 12, 13 сентября). Независимо отъ того, Уилльямсъ увѣрялъ, что, по его представленію, англійское правительство не уплатить Бестужеву пенсіи, которую онъ получалъ отъ короля, до тѣхъ поръ, пока Понятовскій не вернется обратно въ Петербургъ черезъ его посредство (Answers No 34. 8 сентября; Answers No 21, 11 сентября).
Настойчивость Екатерины стала мало-по-малу дѣйствовать и Бестужева. Онъ подослалъ къ ней Бернарди сказать, что ее она такъ уже хочетъ возвращенія Понятовскаго, онъ могъ бы вернуться въ качествѣ Саксонскаго министра при императорскомъ дворѣ. Екатерина на-отрѣзъ отказалась отъ такого предложенія, требуя, чтобы канцлеръ исполнилъ то, что обѣщалъ (Letters No 24, 17 сент.).
Сообщая Уилльямсу о такомъ предложеніи, она умоляла его не оставлять ее въ досадѣ, которая все болѣе и болѣе ею овладѣвала, и добавляла, что она готова сама идти ходатайствовать передъ канцлеромъ; она была убѣждена, что возьметъ верхъ надъ всѣми другими соображеніями, такъ какъ онъ ее любилъ, насколько подобный человѣкъ могъ любить.
Въ виду того, что въ это время король Фридрихъ II напалъ на Саксонію и могъ не выпустить ея короля, вопросъ о назначеніи Понятовскаго представителемъ Августа III, какъ короля польскаго, зависѣлъ отъ того, успѣетъ ли Августъ III прибыть въВаршаву и созвать сеймъ.
Понятовскій писалъ Уилльямсу, что, по его свѣдѣніямъ, Августа III ожидали въ Варшавѣ: "Если это такъ,-- успокаивалъ Уилльямсъ Екатерину (Answers No 30, 19 сентября),-- то все будетъ хорошо, и по заключеніи мира между Пруссіею и Саксоніею, Понятовскій вернется въ Петербургъ". Въ отвѣтъ на это сообщеніе Екатерина писала послу (LettersNo 25, 21 сент.), что съ тѣхъ поръ, какъ онъ самъ надѣялся на возвращеніе Понятовскаго, она чувствовала себя спокойнѣе, но выражала опасеніе за здоровье графа, такъ какъ все непріятное ему вредно. Уилльямсъ, однако, счелъ нужнымъ объяснить ей, что нельзя было строить какіе-либо планы до пріѣзда Августа III въ Варшаву и созыва сейма, такъ какъ если бы онъ не пріѣхалъ, то возвращеніе Понятовскаго будетъ затруднительнымъ; но даже въ послѣднемъ случаѣ -- добавлялъ Уилльямсъ (Answers No 31, 22 сент.) -- Бестужевъ могъ воздѣйствовать на кого слѣдовало, и возвращеніе состоится съ замедленіемъ на мѣсяцъ или шесть недѣль.
Вслѣдствіе настояній Екатерины, великій канцлеръ рѣшился дѣйствовать во исполненіе ея желаній. Онъ написалъ письмо министру Августа III, графу Брюлю, въ которомъ изложилъ, что, въ виду существовавшихъ политическихъ усложненій, онъ считалъ необходимымъ присутствіе при императорскомъ дворѣ чрезвычайнаго посланника польскаго королевства, съ цѣлью укрѣпленія узъ дружбы, связывавшихъ оба правительства. Для замѣщенія должности представителя короля польскаго, Бестужевъ указалъ на графа Понятовскаго, какъ на лицо, которое съумѣло снискать благоволеніе императрицы и расположеніе всего ея двора и, вслѣдствіе этого, могло лучше другихъ оказать услуги своему королю и своей странѣ. Копія съ этого письма была доставлена великой княгинѣ, которая не преминула ее сообщить Уилльямсу съ замѣчаніемъ, что она осталась довольна такимъ шагомъ Бестужева (Letters No 23, 24 сент.).
Уилльямсъ, соглашаясь съ тѣмъ, что письмо канцлера окажетъ свое дѣйствіе, находилъ только одинъ недостатокъ, а именно тотъ, что польскій король не могъ назначить посланника отъ Рѣчи Посполитой безъ одобренія сената; онъ могъ однако безъ его согласія послать изъ Дрездена повѣреннаго по дѣламъ Польши (Answers No 40, 26 сент.). На эту оговорку Уилльямса Екатерина замѣтила, что самъ Брюль убѣдится въ дѣйствительномъ желаніи канцлера, чтобы Понятовскій вернулся, и прибѣгнетъ къ послѣднему способу при невозможности примѣненія перваго (Letters No 26, 26 сент.).
Въ одномъ изъ своихъ писемъ Уилльямсу Понятовскій просилъ написать его отцу и матери, чтобы они содѣйствовали его возвращенію въ Петербургъ. Сообщая объ этой просьбѣ (Answers No 55, 27 сент.; Letters No 43. 19 окт.), Уилльямсъ писалъ Екатеринѣ, что графиня Понятовская -- умная женщина, но ханжа, что она любитъ своего сына и питаетъ къ нему, Уилльямсу, какъ ни къ кому иному, большое довѣріе, которымъ онъ не преминетъ всецѣло воспользоваться.
Уилльямсъ, дѣйствительно, написалъ графинѣ Понятовской (Answers No 45, 25 окт.), что если она чувствовала себя чѣмъ-нибудь ему обязанною, то она могла выразить свою благодарность ему возвращеніемъ своего сына. Далѣе, онъ указалъ на ту пользу, которую молодой Понятовскій оказалъ ему своимъ содѣйствіемъ, я на тѣ успѣхи, которые онъ проявилъ въ дѣлахъ: "однимъ словомъ -- писалъ Уилльямсъ Екатеринѣ,-- я выразилъ все, съ цѣлью добиться того, чего мы оба такъ сильно желаемъ. Какъ мнѣ пріятно сдѣлать вамъ удовольствіе!"
Между тѣмъ, въ городѣ распространились слухи, что Понятовскій арестованъ въ Польшѣ -- и что императрица считала его шпіономъ прусскаго короля. Вслѣдствіе этихъ слуховъ, взволновавшихъ Екатерину, она просила Уилльямса переговорить съ Иваномъ Ивановичемъ Шуваловымъ и принять на себя защиту ихъ друга; сама же она собиралась объясняться съ Бестужевымъ, на основаніи какихъ данныхъ императрица обвиняла Понятовскаго въ шпіонствѣ (Letters No 28, 5 окт.). Успокаивая великую княгиню насчетъ того, что приведенные слухи чистѣйшій вздоръ, Уилльямсъ ей сообщилъ содержаніе разговора, который онъ имѣлъ съ Бестужевымъ (Answers No 37, 7 окт.). канцлеръ больше всего боялся потерять благорасположеніе Екатерины и увѣрялъ посла, что онъ дѣлаетъ все, чтобы Понятовскій вернулся, но еслибъ этого не случилось, то не слѣдовало великой княгинѣ его упрекать. Уилльямсъ на это ему замѣтилъ, что возвращеніе Понятовскаго не било государственнымъ дѣломъ, а дѣломъ дружескаго расположенія, почему Бестужеву надлежало подумать о послѣдствіяхъ неудачи. Уилльямсъ дружески совѣтовалъ канцлеру не шутить съ волею великой княгини, такъ какъ она рѣшилась достигнуть возвращенія Понятовскаго во что бы то ни стало. Исполненіемъ такой воли Екатерины канцлеръ обезпечивалъ за собою навсегда то высокое довѣріе, которымъ онъ пользовался у великой княгини. Послѣдніе доводы посла поразили канцлера, и онъ показался ему очень смущеннымъ. "Господи,-- писалъ Уилльямсъ Екатеринѣ,-- какъ бы я желалъ, чтобы Понятовскій вернулся для моего собственнаго утѣшенія! Такой привязанный другъ, такой знающій и осторожный пособникъ неоцѣнимъ! Какъ онъ былъ бы мнѣ полезенъ въ эту минуту; онъ, который дѣлитъ со мною и горе, и радость, который любитъ меня, не ожидая какой-либо выгоды, который привязанъ ко мнѣ безъ задней мысли и уважаетъ, потому что знаетъ меня. Правда, что я питаю къ нему нѣжность отца: онъ -- мой избранникъ, мой пріемышъ, и я радуюсь, когда вижу ежедневно, что мой разсудокъ не нахвалится вмѣстѣ съ вами моимъ выборомъ, que ma raison et vous se louent de mon choix, и вамъ скоро пришлю его портретъ въ маломъ и большомъ размѣрѣ".
Слухъ о пріѣздѣ Августа III въ Варшаву подалъ поводъ Уилльямсу написать (Answers No 56, 22 октября) великой княгинѣ, что по всему вѣроятію Понятовскій могъ скоро вернуться, такъ какъ польскому королю было вполнѣ естественно послать кого-нибудь съ цѣлью извѣстить императрицу о его прибытіи въ королевство, для чего ему надлежало созвать сенатъ и назначить Понятовскаго чрезвычайнымъ посланникомъ при императорскомъ дворѣ. Получивъ это сообщеніе, Екатерина поспѣшила выразить Уилльямсу свою радость (Letters No 46, 23 окт.).
Не довѣряясь, однако, этимъ радужнымъ извѣстіямъ, она, во избѣжаніе случайностей, искала сближенія съ графомъ Петромъ Шуваловымъ для того, чтобы онъ содѣйствовалъ осуществленію ея мечты. Но надо было найти посредника для переговоровъ съ Шуваловымъ помимо Апраксина, которому она не довѣряла, боясь, чтобы онъ не предалъ ее Бестужеву, а замыслы послѣдняго ей казались наиболѣе опасными въ виду его мстительности. (Letters No 46, 23 окт.). На это Уилльямсъ замѣтилъ (Answers No 59, 24 окт.), что ея настойчивое желаніе относительно возвращенія Понятовскаго могло быть исполнено только черезъ посредство одного Бестужева, такь какъ онъ былъ посвященъ въ тайну; Шуваловы въ этомъ дѣлѣ не могли быть полезными, и имъ не слѣдовало ничего обѣщать, а то Екатерина рисковала бы ничего отъ нихъ не получить. Уилльямсъ полагалъ, что возвращеніе Понятовскаго совершится скоро само собой.
Въ субботу 26 октября, Екатерина черезъ Уилльямса получила письмо отъ графа Станислава Авг. Понятовскаго и записку отъ его отца и сообщила сэру Чарльзу выдержку изъ письма своего друга (Answers No 62, 26 октября; Letters No 41, 27 октября). Въ немъ онъ разсказывалъ, какъ его мать добилась отъ него признанія, почему онъ такъ страстно желалъ вернуться въ Петербургъ. Когда она узнала отъ него причину, она объявила ему, что не согласна на его отъѣздъ. Отчаяніе его было ужасно, но, несмотря на его слезы и мольбы, мать осталась непреклонной. Его удрученное состояніе замѣтили великій казначей графъ Флеммнигъ и его дядя князь Августъ Чарторыйскій, воевода русскій. Когда они узнали, въ чемъ дѣло, графъ Флеммингъ сказалъ, что ему надо спастись, и предложилъ свои услуги, чтобъ уѣхать, несмотря на сопротивленіе графини Понятовской. Затѣмъ, обратившись къ князю Августу, онъ воскликнулъ: "Нечего медлить,-- онъ сломалъ себѣ шею, и намъ предстоитъ то же самое, если онъ не вернется. Мы потеряемъ поддержку Екатерины и заслужимъ ея недоброжелательство, если онъ не возвратится". По обсужденіи положенія, было рѣшено между ними и графомъ Понятовскимъ отцомъ, что если его сынъ не будетъ отправленъ посланникомъ короля, то онъ поѣдетъ съ дядей канцлеромъ, княземъ Адамомъ Чарторыйскимъ, въ Литву, откуда переправится въ Петербургъ. Графъ Станиславъ-Августъ съ радостью ждалъ моментъ отъѣзда, когда получилось письмо Уилльямса, рисовавшее положеніе дѣлъ въ Петербургѣ. Хотя эти извѣстія смутили отца графа Понятовскаго, но въ заключеніе онъ рѣшился на отъѣздъ своего сына, какъ скоро послѣдуетъ назначеніе его королемъ или вызовъ его изъ Петербурга.
Во время этихъ переговоровъ графъ Станиславъ-Августъ замѣтилъ, что по многимъ признакамъ его мать очень желала, чтобъ онъ вернулся, лишь бы она могла сказать себѣ, что она на то не дала своего формальнаго согласія. Затѣмъ слѣдовала въ письмѣ Понятовскаго въ Екатеринѣ просьба передать Уилльямсу, чтобъ онъ написалъ отцу его отпустить сына въ Петербургъ, такъ какъ онъ нуждался въ немъ. Этотъ предлогъ былъ необходимъ, чтобъ убѣдить графиню Понятовскую, которая повторяла, что еслибы Уилльямсъ дѣйствительно нуждался въ ея сынѣ, онъ бы формально потребовалъ отъ отца его возвращенія. Между тѣмъ русскій повѣренный въ дѣлахъ при королѣ Августѣ III Гроссъ донесъ 4 ноября (24 октября) канцлеру изъ Варшавы (Letters, 4 ноября), что еще въ Дрезденѣ онъ получилъ рекомендательныя письма, которыми былъ снабженъ Понятовскій для передачи королю и его первому министру, графу Брюлю. Гроссъ успѣлъ исполнить данное ему порученіе, и когда молодой стольникъ явился въ Варшаву ко двору, онъ былъ принятъ королемъ весьма благосклонно. Графъ Брюль увѣрилъ Гросса, что король Августъ готовъ въ скорости отправить стольника съ порученіемъ императорскому двору, предварительно пожаловавъ ему голубую ленту. Отправка Понятовскаго отъ Рѣчи Посполитой могла бы послѣдовать только на основаніи постановленія сената, но таковое потребовало бы много времени и врядъ ли увѣнчалось бы успѣхомъ. Самъ Понятовскій предпочелъ бы для выигрыша времени отправиться съ порученіемъ отъ короля, получивъ вѣрительныя грамоты, въ виду занимаемой изъ должности стольника великаго княжества литовскаго, не изъ канцеляріи Саксоніи, а изъ литовской канцеляріи. Выражая великой княгинѣ свою радость въ виду скораго исполненія ея желаній, Уилльямсъ умолялъ Екатерину на колѣняхъ (Answers No 80, 4 ноября; Answers No 46, 6 ноября), чтобы, по пріѣздѣ Понятовскаго, она была осторожной въ виду мнительности канцлера, который успѣлъ удалить гетмана графа Разумовскаго, старался, возстановивъ государыню противъ него, Уилльямса, вынудить его въ отъѣзду, и способенъ въ одну прекрасную ночь заключить подъ стражу самого Понятовскаго. Въ отвѣтъ на это предупрежденіе, великая княгиня написала Уилльямсу, что сама хотѣла посовѣтоваться съ нимъ по сему предмету и будетъ видѣться съ Понятовскимъ согласно указаніямъ посла (Letters, No 47, четвергъ 7 ноября). Въ томъ же письмѣ она сообщала ему, что, согласно увѣдомленію графа Брюля отъ 6 ноября (27 октября), полученному канцлеромъ, графъ Понятовскій выѣзжаетъ черезъ 10 или 11 дней съ порученіемъ отъ короля Августа III, получивъ орденъ Бѣлаго Орла. Еще 5-го ноября Саксонскій повѣренный въ дѣлахъ при императорскомъ дворѣ Прассе увѣдомилъ дипломатическій корпусъ о прибытіи графа Понятовскаго. Французскій агентъ Дугласъ и австрійскій посолъ графъ Эстергази были очень поражены такимъ извѣстіемъ. Сообщая объ этомъ великой княгинѣ, Уилльямсъ писалъ (Answers No 48, 8 ноября), что канцлеръ велѣлъ ему передать черезъ Бернарди, чтобъ онъ предупредилъ графа Понятовскаго не останавливаться у великой княгини во избѣжаніе всякихъ толковъ. Уилльямсъ, однако, отказался вмѣшиваться, сказавъ, что, по всему вѣроятію, Прассе или великая княгиня сняли домъ для помѣщенія графа Понятовскаго.
Недаромъ Уилльямсъ предупреждалъ великую княгиню о готовившихся проискахъ Бестужева въ случаѣ прибытія графа Станислава-Августа. Въ сохранившейся перепискѣ между Екатериной и Уилльямсомъ имѣется журналъ постановленія конференціи, написанный рукою Екатерины и, очевидно, сообщенный ею въ переводѣ англійскому послу. Этотъ переводъ помѣченъ седьмымъ ноября. Въ немъ сказано, что такъ какъ назначеніе графа Понятовскаго посланникомъ не было угодно ея величеству въ виду его тѣсной дружбы съ англійскимъ посломъ, то государыня повелѣла, чтобъ канцлеръ объявилъ секретарю Саксонскаго посольства Прассе, что данное ею Понятовскому рекомендательное письмо на имя короля Августа III выдано исключительно по его просьбѣ, что назначеніе его вовсе не угодно ея величеству и что вмѣсто него она желала бы видѣть, въ качествѣ представителя короля, уже состоявшаго при императорскомъ дворѣ графа Герсдорфа, который, какъ саксонскій подданный, вѣрнѣе служилъ бы его выгодамъ и внушалъ бы болѣе довѣрія. Въ случаѣ же неминуемости прибытія графа Понятовскаго было повелѣно имѣть съ нимъ сношенія лишь по такимъ дѣламъ, разрѣшеніе которыхъ не потребовало бы продолжительнаго пребыванія его въ Петербургѣ. Таково содержаніе постановленія конференціи, находящагося (въ переводѣ) въ перепискѣ между Уилльямсонъ и Екатериной; по справкѣ же съ подлинными протоколами бывшей конференціи 1756 года (марта 14 -- декабря 31), хранящимися въ московскомъ главномъ архивѣ министерства иностранныхъ дѣлъ, оказывается, что 7-го ноября 1756 г. дѣйствительно состоялось засѣданіе конференціи, на которомъ, между прочимъ, имѣлось сужденіе о пріѣздѣ графа Понятовскаго, но протоколъ этого засѣданія отличается отъ передачи его въ перепискѣ Уилльямса, хотя оба документа по коему смыслу имѣютъ одинаковое значеніе.
Засѣданіе 7 ноября 1756 г. состоялось подъ предсѣдательствомъ канцлера графа Бестужева при членахъ князѣ М. Трубецкомъ, А. Бутурлинѣ, князѣ Михаилѣ Голицынѣ, графѣ Михаилѣ Воронцовѣ и графахъ А. и П. Шуваловыхъ.
Въ пятомъ пунктѣ протокола значится слѣдующее: "королевско-польскій дворъ началъ уже дѣйствительно возвращать свою довѣренность и милость старымъ своимъ и здѣшнимъ партизанамъ князьямъ Чарторижскимъ, чему и доказательствомъ служитъ назначеніе сюда чрезвычайнымъ министромъ стольника литовскаго, графа Понятовскаго. Сіе послѣднее для великой конвенціи, въ которой сей стольникъ извѣстнымъ образомъ находится съ англійскимъ посломъ Уилльямсомъ при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, правда, не весьма желательно, но какъ отвращеніе того уже совсѣмъ невозможно, потому что оной теперь въ дорогѣ быть имѣетъ, да и фамилія его тѣмъ крайне огорчена была бы, такъ что здѣшній дворъ, вступившись столь сильно за оную, супротивленіемъ сему назначенію пришедъ самъ въ нѣкоторое съ собой разнорѣчіе; то останется смотрѣть, каково будетъ нынѣ сего Понятовскаго здѣсь поведеніе, и потому искусно размѣрять, какъ далеко имѣетъ простираться оказуемая ему въ дѣлахъ повѣренность, а между тѣмъ опредѣлено послать рескрипты къ его в -- ству генералу фельдмаршалу и кавалеру Степану Ѳедоровичу Апраксину и въ коллегію иностранныхъ дѣлъ".-- Въ томъ же протоколѣ значится рескриптъ слѣдующаго содержанія:
"Назначеніе министромъ къ намъ стольника литовскаго графа Понятовскаго по причинѣ великой его съ аглинскимъ посломъ Уилліамсомъ конвеціи при нынѣшнихъ обстоятельствахъ подлинно не можетъ намъ быть пріятно. Но понеже королевское при томъ намѣреніе показать намъ и симъ самымъ выборомъ нѣкоторую угодность всегда однако же призваніе заслуживаетъ, то и надлежитъ, чтобъ посланникъ Гросъ пристойный о томъ комплиментъ его величеству королю учинялъ; но при томъ графу Брилю въ вышшей довѣренности и для единственнаго королевскаго извѣстія внушилъ, что хотя имѣвшее при томъ его величествомъ дружеское къ намъ намѣреніе намъ подлинно пріятно,да и въ протчемъ весьма бы мы тому согласны были, чтобъ симъ способомъ вошли паки въ прежнюю его величества милость и довѣренность князья Чарторыжскіе съ ихъ друзьями, за которыхъ мы у его величества заступленіе чинили и которыхъ мы всегда въ преданствѣ ко двору содержать стараться будемъ; то однакожъ изображенное въ рескриптѣ нашемъ подъ No 4 намѣреніе, единственно въ пользѣ его королевскаго величества клонящееся, неотмѣнно превозмогаетъ надъ всякими посторонними уваженіями и мы подлинно не находимъ теперь лучшаго присовѣтовать, какъ чтобъ, не показывая одному передъ другимъ ни предпочтенія ни огорченія, и содержа всѣхъ равно, равно каждаго, принудить къ своей должности. При чемъ надобно, чтобъ Гроссъ и о томъ въ вышшемъ секретѣ графа Бряля предупредилъ, что буде графъ Понятовскій по пріѣздѣ сюда не найдетъ тотчасъ такой довѣренности, каковой бы въ протчемъ пребывающій между вами тѣснѣйшій союзъ требовалъ, то не умаленіе нашей въкоролю дружбы, но сіе единственно причиною тому будетъ, что графъ Понятовскій, будучи персонально въ великой дружбѣ и конекціи съ посломъ Уиліамсомъ, усерднымъ коммисіонеромъ короля прусскаго, предосторожность и благоразуміе требуютъ по меньшей мѣрѣ увѣриться напередъ о молчаливости сего молодого человѣка. Потребное изъ сего рескрипта къ свѣдѣнію нашего генерала-фельдмаршала Апраксина ему уже отъ васъ сообщено" (л. 413).
Какъ въ подлинномъ протоколѣ конференціи, такъ и въ переводѣ, сдѣланномъ Екатериной, высказывается недовѣріе къ Понятовскому и предписывается вести дѣла съ нимъ осторожно. Такъ какъ переводъ, сообщенный Екатериной, болѣе обстоятельно и рѣзко изложенъ, то можно предположить, что это постановленіе было черновое, доставленное кѣмъ-нибудь изъ членовъ или канцеляріей конференціи великой княгинѣ и что оно было затѣмъ измѣнено и смягчено въ подробностяхъ. Но и въ этой измѣненной формѣ протоколъ выражалъ непріязнь и недовѣріе къ Понятовскому, а такъ какъ конференція состоялась подъ предсѣдательствомъ графа Бестужева, то великая княгиня не могла не подозрѣвать въ канцлерѣ коварныхъ цѣлей въ отношеніи ея друга.
Но канцлеръ, однако, продолжалъ увѣрять Екатерину въ своей преданности. Отъ него она узнала, что графъ Понятовскій ему писалъ, прося отвести ему квартиру отъ двора, такъ какъ русскій повѣренный въ дѣлахъ въ Варшавѣ Гроссъ пользовался даровымъ помѣщеніемъ отъ короля. Увѣдомляя о томъ Уилльямса (Letters No 38, 9 ноября), Екатерина писала, что хотѣла нанять для Понятовскаго домъ пѣвца Марко противъ Казанскаго собора {Графъ Понятовскій, по пріѣздѣ, поселился на Адмиралтейской сторонѣ близъ Гостинаго двора, въ домѣ полковника Марка Ѳедоровича Полторацкаго; фасадъ и планъ этого дома хранятся въ московскомъ главномъ архивѣ; этотъ домъ находится, по всему вѣроятію, на мѣстѣ того, который стоитъ на углу Невскаго и Екатерининскаго канала въ Милютиныхъ рядахъ. Маркъ Полторацкій (1729--1795), сынъ соборнаго протоіерея въ г. Сосницѣ, черниговской губерніи, былъ возведенъ въ дворянство при Елисаветѣ Петровнѣ, управлялъ придворной пѣвческой капеллой; умеръ въ чинѣ дѣйствительнаго статскаго совѣтника.} и что Понятовскій, по пріѣздѣ, долженъ быть покорнымъ какъ ягненокъ для того, чтобы овладѣть Бестужевымъ. "Говоряте, что хотите,-- писала великая княгиня, но имъ можно овладѣть" (il est attrapable). Уилльямсъ, однако, настаивалъ на томъ (Answers No 49, 10 и 11 ноября), чтобъ она прервала сношенія съ канцлеромъ, такъ какъ онъ ее предавалъ. По словамъ англійскаго посла, все совершится по желанію канцлера: гетманъ первый уѣдетъ; онъ, Уилльямсъ, принужденъ будетъ удалиться, во избѣжаніе того, чтобъ императрица сама не потребовала его отозванія, а Понятовскому дозволено будетъ остаться только для того, чтобъ сдѣлать комплиментъ, но онъ будетъ подвергнутъ такому надзору въ теченіе своего пребыванія, что Уилльямсъ, какъ ея лучшій другъ, совѣтовалъ ей и не думать освиданіи съ нимъ, но ожидать терпѣливо болѣе счастливыхъ дней. Онъ убѣждалъ ее обратиться въ графу Александру Ивановичу Шувалову, прося его передать его двоюродному брату, Ивану Ивановичу Шувалову, что она вполнѣ ввѣряетъ себя ему сътѣмъ, чтобы онъ не держалъ стороны канцлера, который поступилъ предательски съ нею. Уилльямсъ доказывалъ великой княгинѣ, что вліяніе Бестужева на Шуваловыхъ происходило исключительно изъ ихъ предположенія, что онъ пользовался особымъ ея довѣріемъ. Если же Бестужевъ управлялъ Шуваловыми на основаніи этого предположеннаго довѣрія, то не лучше ли Екатеринѣ управлять ими непосредственно. Почему Уилльямсъ убѣждалъ ее переговорить съ Иваномъ Шуваловымъ, ему довѣряться и ему обѣщать свое покровительство въ будущемъ.
Убѣжденія Уилльямса очень смутили Екатерину. Послѣ трехдневныхъ размышленій она, стѣсняясь порвать окончательно съ Бестужевымъ, рѣшилась написать Ивану Ивановичу Шувалову, что, потерявъ довѣріе къ канцлеру, она обращается къ нему, Шувалову, за его содѣйствіемъ, обѣщая свое покровительство въ будущемъ. Это письмо было передано Ивану Ивановичу Нарышкинымъ, принесшимъ Екатеринѣ отвѣтъ Шувалова, который, благодаря за оказанное ему довѣріе, выразилъ свою полную готовность быть полезнымъ великой княгинѣ. Въ то же время Бестужевъ, предчувствуя, что она подозрѣвала его въ измѣнѣ, писалъ ей, что онъ очень опечаленъ ея недовѣріемъ; Екатерина же ему отвѣтила, что, не сомнѣваясь въ его искренности, она просила не обижать ея друзей, намекая на Уилльямса, гетмана Разумовскаго и графа Понятовскаго, которые привязаны къ ней столько же, сколько и онъ самъ (Letters No 36, 13 ноября; No 31, 15 ноября).
18-го ноября, канцлеръ доставилъ великой княгинѣ письмо (Letters No 45, 19 ноября) отъ графа Понятовскаго и донесеніе отъ Гросса. Послѣдній писалъ, что отъѣздъ графа откладывался до полученія извѣстій изъ С.-Петербурга о томъ, какъ было принято императорскимъ дворомъ его назначеніе. Затѣмъ въдонесеніи описывались интриги французскаго повѣреннаго въ дѣлахъ Дюрана, домогавшагося полученія аудіенціи у короля для того,чтобъ убѣдить его отправить въ С.-Петербургъ другое лицо, а не Понятовскаго. Узнавъ о томъ, Августъ III позвалъ графа въ кабинетъ и объявилъ ему, что онъ назначаетъ его министромъ въ Россію. Въ виду этихъ интригъ Бестужевъ сообщилъ великой княгинѣ, что онъ дѣлалъ все возможное, чтобъ ее удовлетворять, но она сама видитъ, какъ ему было трудно. На это Еватерина пригрозила ему, что она порветъ съ нимъ всѣ сношенія, если онъ только посмѣетъ ее обмануть, и что, обратившись съ письмомъ въ графу Брюлю, онъ могъ бы устранить всѣ затрудненія къ скорѣйшему пріѣзду графа Понятовскаго изъ Варшавы.
Настойчивость Екатерины понудила канцлера предписать Гроссу, чтобъ было оказано полное довѣріе Понятовскому (Letters No 40, 20-го вовбря). Между тѣмъ Уилльямсъ, усмотривъ, что положеніе его при императорскомъ дворѣ сильно поколебалось, вслѣдствіе окончательнаго сближенія Россія съ Франціей, обратился въсвоему правительству съ просьбой его отозвать. Сообщая объ этомъ рѣшеніи, онъ писалъ Екатеринѣ (Answers No 79, 21 ноября), чтобъ она вспомнила его предсказанія о томъ, что ея друзья всѣ потерпятъ: гетманъ Разумовскій первый, Уилльямсъ второй, а за третьяго онъ страшно боялся. Послѣднія слова очень огорчили Екатерину, и она спрашивала (Answers No 84, письмо Екатерины 23 ноября), неужели графъ Понятовскій не съумѣетъ своимъ обращеніемъ съ канцлеромъ привлечь его на свою сторону. Письмомъ отъ 26 ноября графъ Понятовскій сообщалъ великой княгинѣ (Answers No 85, письмо Екатерины 25 ноября), что графъ Брюль подъ разными предлогами откладывалъ его отъѣздъ и выражалъ свое глубокое горе, какъ тяжело будетъ ему, когда онъ пріѣдетъ въ С.-Петербургъ, отказаться въ виду его положенія, какъ министра короля Августа III, отъ всякихъ сношеніи съ Уилльямсомъ, правительство котораго держало сторону короля прусскаго. Утѣшая великую княгиню (Answers No 34, 26 ноября), которая очень огорчалась тѣмъ, что оба ея друга будутъ разъединены, Уилльямсъ писалъ, что онъ увѣренъ въ привязанности Понятовскаго къ нему и что если нельзя будетъ имъ видѣться, они оба найдутъ способъ обмѣняться мыслями. Онъ льстилъ себя надеждой, что когда-нибудь Екатерина и король прусскій, въ качествѣ ея пособника (lieutenant) сдѣлаютъ Понятовскаго польскимъ королемъ. Но въ ту минуту Уилльямсъ выражалъ свое безпокойство относительно путешествія графа, такъ какъ повсюду царствовала измѣна и ему передавали такіе слухи, которымъ ему не хотѣлось вѣрить.
Великая княгиня испытывала также безпокойство по тому же поводу, хотя Бестужевъ ей сказалъ на андреевскомъ праздникѣ: "назовите меня злодѣемъ (scélérat), но не Бестужевымъ, если Понятовскій не вернется". Но затѣмъ канцлеръ прибавилъ, что замедленіе въ отъѣздѣ Понятовскаго могло произойти только отъ него самого, и передалъ великой княгинѣ, что по разсказу графа Эстергази, французскій агентъ Дугласъ имѣлъ письма отъ Дюрана изъ Варшавы, въ которыхъ тотъ жаловался, что Понятовскій назвалъ его негодяемъ (faquin). Эти слухи до крайности возмутили великую княгиню, которая выразила канцлеру свое негодованіе и подозрѣніе въ томъ, что онъ строилъ тайныя козни, чтобъ воспрепятствовать пріѣзду графа. Великая княгиня просила Уилльямса дать ей совѣть, какъ преодолѣть этого проклятаго человѣка (Letters No 50, 3 декабря). Уилльямсъ отвѣтилъ, что онъ сильно подозрѣвалъ саксонскаго секретаря Прассе въ томъ, что онъ дѣйствовалъ совмѣстно съ Эстергази и съ Дугласомъ, чтобъ помѣшать пріѣзду графа Понятовскаго въ Петербургъ (Answers No 69, 7 декабря), но по свѣдѣніямъ Бернарди, сообщеннымъ Екатеринѣ (Letters 54, 8 декабря), Прассе былъ очень заинтересованъ въ пріѣздѣ Понятовскаго въ качествѣ представителя Августа III и въ томъ, чтобы ему были поручены одни польскія дѣла, такъ какъ Бестужевъ обѣщалъ Прассе мѣсто саксонскаго резидента въ Петербургѣ, тогда какъ, если бы пріѣхалъ Саксонскій посланникъ, Прассе не могъ бы быть назначенъ резидентомъ. Уилльямсъ, однако, продолжалъ не довѣрять Бестужеву, который, по его мнѣнію, умѣлъ выворачиваться, какъ всякій человѣкъ, лишенный совѣсти. Что же касается Прассе, то онъ былъ опасенъ, насколько могъ быть опаснымъ дуракъ (aussi dangereux qu'une bote peut l'être. Answers 72, 9 декабря). Получивъ отъ канцлера письмо Гросса отъ 5 декабря (24 ноября), по которому Понятовскій, выѣхавъ черезъ четыре или пять дней, долженъ былъ прибыть въ концѣ года {Letters No 53, письмо 10 декабря.}, великая княгиня спросила у канцлера, во сколько дней могъ пріѣхать посланникъ изъ Варшавы, такъ какъ ей извѣстно, что для частнаго лица достаточно восьми дней. Отвѣчая Екатеринѣ (Answers No 66, 11 декабря), что если бы Понятовскій выѣхалъ черезъ пять дней послѣ 5 декабри (24 ноября), то онъ бы долженъ былъ уже быть на мѣстѣ, такъ какъ въ тринадцать дней можно было совершить это путешествіе вполнѣ спокойно,-- Уилльямсъ писалъ, что онъ готовилъ ей очень серьезное письмо насчетъ пріѣзда Понятовскаго, излагая въ немъ свои совѣты, свои мысли и подозрѣнія. Между тѣмъ Екатерина получила (Letters No 52 (b), 13 декабря) черезъ канцлера письмо отъ Понятовскаго также отъ 5 декабря (24 ноября), въ которомъ онъ сообщалъ, что надѣялся выѣхать въ слѣдующій четвергъ и прибить черезъ три недѣли отъ этого дня. Вмѣстѣ съ этимъ письмомъ канцлеръ доставилъ великой княгинѣ записку графа Брюля къ Бестужеву, въ которой саксонскій министръ извинялся въ томъ, что задерживалъ Понятовскаго впредь до пріѣзда въВаршаву австрійскаго и французскаго пословъ, которымъ миссія Понятовскаго казалась подозрительной. По прочтеніи этой записки, Екатериной овладѣло безпокойство, такъ какъ ни графъ Брольи, ни графъ Штернбергъ не собирались выѣзжать изъ Дрездена и ожиданіе ихъ пріѣзда въ Варшаву могло продолжаться нѣсколько мѣсяцевъ. Это препятствіе скрывалось Бестужевымъ, на котораго великая княгиня сильно негодовала.
Приближавшійся день рожденія императрицы предполагалось провести внѣ Петербурга, такъ какъ Елисавета Петровна говѣла на Рождество и выѣзжала въ Царское Село, а великіе князья -- въ Ораніенбаумъ. Поэтому Екатерина, опасаясь, чтобы Понятовскій не пріѣхалъ во время ея отсутствія, оставила сэру Чарльзу письмо на имя графа (Letters No 52, 16 декабря). Но передъ отъѣздомъ она получила отъ Уилльямса посланіе (Answers No 67, 14 декабря), въ которомъ онъ на колѣняхъ умолялъ ее быть осторожной по пріѣздѣ графа, такъ какъ онъ, Уилльямсъ, былъ убѣжденъ, что канцлеръ рѣшился забрать ее окончательно въ свои руки и не потерпитъ, чтобы кто-либо раздѣлилъ съ нимъ ея милости. Уилльямсъ не сомнѣвался, что Бестужевъ былъ способенъ на все, чтобы достигнуть своей дѣли. Канцлеръ умѣлъ прикрывать дѣйствіями другихъ то, что онъ непосредственно самъ совершилъ; такъ, напр., онъ распространилъ слухъ, что посольство Понятовскаго устроено вице-канцлеромъ графомъ Воронцовымъ, въ виду того, что рекомендательныя письма императрицы на имя короля польскаго были скрѣплены вице-канцлеромъ, а не имъ, Бестужевымъ; а если какая-нибудь бѣда случится съ Понятовскимъ въ Петербургѣ, то она произойдетъ отъ Бестужева, но онъ съумѣетъ скрыть свое участіе, обманувъ всѣхъ, въ томъ числѣ и великую княгиню. Посему Уилльямсъ убѣждалъ ее быть очень предусмотрительной въ свиданіяхъ съ Понятовскимъ, а въ особенности видѣться съ нимъ у него или у третьихъ лицъ, но никогда у себя.
20-го декабря, Екатерина вернулась изъ Ораніенбаума, но Понятовскаго еще не было. Она нетерпѣливо его ждала, такъ какъ говорили, что онъ находился въ Ригѣ (Letters No 51, 21 декабря). Три дня спустя, а именно 23 декабря, прибылъ въ Петербургъ посланникъ короля польскаго, графъ Станиславъ-Августъ Понятовскій, которому Августъ III, при его назначеніи, пожаловалъ орденъ Бѣлаго Орла. На слѣдующій день Екатерина сообщила Уилльямсу содержаніе полученнаго ею письма посланника (Letters No 49, 24 декабря). Онъ писалъ, что онъ начертилъ себѣ слѣдующій планъ, съ цѣлью укрѣпить свое нетвердое положеніе при императорскомъ дворѣ. При посѣщеніи канцлера, пріемъ у котораго былъ назначенъ на 24-е декабря отъ одиннадцати до двѣнадцати часовъ, Понятовскій собирался ему высказать свою безусловную преданность. Затѣмъ ему слѣдовало заручиться доброжелательствомъ австрійскаго посла графа Эстергази; когда онъ этого достигнетъ, всѣ происки Дугласа скоро окажутся безсильными. Наконецъ, онъ покажетъ видъ, что не имѣетъ никакихъ сношеній съ англійскимъ посломъ. Понятовскій просилъ Екатерину убѣдить Уилльямса въ необходимости такой тактики для блага ихъ троихъ и съ цѣлью быть полезнымъ послу черезъ нѣкоторое время, чего графъ горячо желалъ изъ благодарности къ нему и по влеченію своего сердца. Такое обращеніе съ Уилльямсомъ было крайне прискорбно, но къ этому его принуждали обстоятельства и онъ полагался на правдивость и разсудительность самого Уилльямса.
Екатерина добавляла, что она считала излишнимъ поддерживать ходатайство своего друга, успѣвъ убѣдиться въ строгихъ правилахъ англійскаго посла. "Я болѣе чѣмъ когда-либо вашъ другъ,-- писала Екатерина,-- и нахожусь въ отчаяніи, что причинила вамъ горе въ отношеніи графа Понятовскаго".
Уилльямсъ отвѣтилъ Екатеринѣ 26 декабря (Answers No 70, 26 декабря), одобряя планъ дѣйствій графа, которому онъ самъ бы совѣтовалъ не показывать вида, что имѣлъ съ нимъ общеніе. Одинъ графъ могъ бы когда-либо его увѣрить, что онъ отрекался отъ всякой дружбы съ винъ, а самъ Уилльямсъ считалъ бы себя глупѣйшимъ человѣкомъ на всемъ свѣтѣ, если бы ошибся въ душевныхъ качествахъ Понятовскаго. Если графу тяжело обходиться съ нимъ подобнымъ образомъ, то у него, Уилльямса, душа скорбитъ изъ-на того только, что отношенія между ними могутъ показаться холодными. Но убѣжденный въ томъ, что такая мѣра полезна и необходима графу, Уилльямсъ не только ея не порицалъ, но безусловно одобрялъ.
Признавая себя причиною, хотя и невольною, неудовольствія обоихъ своихъ друзей, Екатерина выражала свое крайнее прискорбіе и смущеніе (Letters No 55, 30 декабря). Она считала бы себя несчастнѣйшимъ существомъ на свѣтѣ, если бы Небо ей не помогло расплатиться съ Уилльямсомъ. "Сколько я вамъ обязана,-- восклицаетъ она,-- и какъ бы мнѣ хотѣлось вамъ это вправить!"
Въ своемъ отвѣтѣ великой княгинѣ (Answers No 55, 30 декабря) Уилльямсъ просилъ ее успокоиться. Послѣ сдѣланныхъ ею увѣреній въ душевныхъ качествахъ Понятовскаго, ничто на свѣтѣ не могло разубѣдить его, Уилльямса, въ томъ, что графъ остался его лучшимъ другомъ. Онъ его приметъ какъ сына, увѣренъ въ его любви, а этого для него довольно. Графъ потерялъ бы его дружбу и заслужилъ бы его презрѣніе, если бы онъ отказался отъ даннаго ему порученія. Онъ слишкомъ много былъ обязанъ великой княгинѣ, чтобы не пожертвовать ей всѣмъ, кромѣ чести, такъ какъ иначе онъ бы заслужилъ ея презрѣніе. Но, покинувъ его, графъ не поступилъ бы безчестно, такъ какъ подобное обращеніе съ нимъ служило бы только отговоркой, и онъ, Уилльямсъ, былъ бы готовъ его оправдать въ главахъ всего свѣта. Въ заключеніе Уилльямсъ писалъ, что онъ обнимаетъ Понятовскаго отъ всей души, любя его какъ сына, а если бы онъ былъ дѣйствительно его сынъ, то онъ, Уилльямсъ, заставилъ бы его дѣйствовать, какъ дѣйствовалъ графъ, исполняя свой долгъ. "Если же я страдаю,-- кончалъ Уилльямсъ,-- помните, что это для васъ обоихъ; въ этомъ -- мое утѣшеніе; въ такихъ случаяхъ познаются истинные друзья".