Lib.ru/Классика: Горбунова-Каблукова Минна Карловна. Житье

ЖИТЬЕ.

На окраинѣ одной изъ подмосковныхъ деревень стояла большая бревенчатая изба. Все изобличало, что она была выстроена настоящимъ хозяиномъ, зажиточнымъ человѣкомъ: бревна были толстыя, окна сравнительно большія, крыша крытая тесомъ: по задворкамъ тянулся плетень и виднѣлись холодный амбарчикъ, хлѣвъ. По другую сторону крошечнаго огорода былъ выстроенъ флигелекъ съ балкономъ, окруженный палисадникомъ. Повидимому, флигелекъ предназначался для дачнаго помѣщенія.

Въ этой большой избѣ жили старики Андроповы, двое ихъ сыновей, изъ которыхъ старшій, вдовецъ, имѣлъ только одну дочь; Кузьма Никитичъ, второй сынъ, Авдотья Андревна, жена его и дѣти ихъ. Хотя старики были дряхлые, а старшій сынъ сильно покашливалъ, однакоже, дворъ ихъ считался исправнымъ. Вся эта большая семья, кромѣ земледѣлія, занималась изготовленіемъ клѣтокъ на продажу и Кузьма славился, какъ одинъ изъ искуснѣйшихъ въ этомъ дѣлѣ работникъ. Былъ онъ человѣкъ добродушный, веселый, трезвый, работящій, а жена его всей деревнѣ извѣстна была за смирную, безотвѣтную, вѣчно трудящуюся женщину. При такимъ условіяхъ и при отсутствіи особыхъ неудачъ, было неудивительно, что семья находилась въ сравнительно благопріятномъ положеніи и благоденствовала. Была у нихъ и скотина, были и поросята, и овцы; дворъ содержался въ чистотѣ; флигелекъ каждый годъ отдавался подъ дачу. И внутри избы всюду замѣчалась нѣкоторая зажиточность. Въ углу стояла кровать, завѣшенная пестрымъ ситцевымъ пологомъ, была кое-какая самодѣльная мебель; разъ въ день на столъ подавался самоваръ, за которымъ собиралась вся семья; придетъ Кузьма изъ Москвы, гдѣ, бывало, продастъ свои клѣтки -- и къ чаю явятся баранки. Ребята были сыты, одѣты, а зимой и обуты. Авдотья Андреева съ племянницей, двѣнадцатилѣтней дѣвочкой, успѣвали все прибрать, за всѣмъ присмотрѣть, прислужить лѣтомъ дачникамъ.

Но благоденствіе это, купленное цѣной неустаннаго труда, было непродолжительно. Надъ семьей стряслась неожиданная бѣда. Кузьму выбрали въ старосты.

Какъ ни отговаривался Кузьма малограматностью, и тѣмъ, что онъ одинъ работникъ въ семьѣ, старики міряне не отставали.

-- Сами знаемъ, говорили они: -- что никому нѣтъ охоты идти въ старосты; въ старостахъ сидѣть все равно, что въ аду побывать, чорту душу продать, а все-таки тебѣ садиться на эту должность надо. Окромя тебя, идти въ старосты некому. Отслужи свое время и освободишься. Мужикъ ты трезвый, коли поведешь дѣло по совѣсти, на свою шею не насидишь. А что работниковъ мало -- не бѣда. Триста рублей на улицѣ не подымешь. Вмѣсто себя, двухъ работниковъ найдешь -- и то хватитъ. А ежели придется за недоимки сидѣть, такъ міръ за себя постоитъ, по два рубля въ сутки заплатитъ...

-- Кто и былъ исправенъ, отговаривался Кузьма: -- такъ и тотъ въ старостахъ запутается. Работникъ тоже не находка, коли за нимъ не смотрѣть. А когда тутъ смотрѣть? Тутъ тебя то въ городъ гонятъ, то въ волость, то въ станъ -- за всѣхъ въ отвѣтѣ. А сами знаете, я граматѣ обученъ плохо, смиренъ, не толковъ... Бѣды не миновать. Народъ мы темный, неученый, какъ разъ въ бѣду попадешь. Освободите!

Но сходка загалдѣла, и кончилось тѣмъ, что Кузьма согласился.

Только что смѣщенный староста растратилъ рублей триста мірскихъ денегъ, запуталъ всѣ счета. То и дѣло открывались новые недочеты. По долгу Кузьма сидѣлъ за книгой, съ трудомъ разбирая записи, медленно щелкалъ счетами, и повѣрялъ записанныя въ книгу мужицкія копейки, изъ которыхъ составлялись крупныя суммы, поступающія въ казну, въ земство, въ волость на различныя казенныя, земскія и общественныя надобности. Туго шло у него это дѣло, а тутъ подойдетъ сынишка его, крошечный мальчуганъ, и зорко слѣдитъ за тѣмъ, что дѣлаетъ отецъ, боится шелохнуться.

-- Эхъ, Семка! бывало, скажетъ Кузьма:-- трудно неграматному! Ты смотри, подростешь, непремѣнно въ школу ступай. Всю науку превзойди! Какъ твой чередъ настанетъ служить міру, тебѣ и легко будетъ.

Но вотъ приходитъ крестьянинъ, приноситъ малую толику подати, свѣряетъ числящійся за нимъ остатокъ -- по его выходить, что вѣрно въ книгѣ записано.

-- Ну, и слава Богу, вотъ и счелся наконецъ, говоритъ онъ.-- Пойдемъ, Кузьма Никитичъ, въ трактиръ, выпьемъ чайку, или водочки!

И утомленный Кузьма отправляется въ трактиръ.

Другой придетъ провѣрять записи, сколько за нимъ числится недоимки, сидитъ, сидитъ, считаетъ вмѣстѣ съ Кузьмой. Трудно дается малограматнымъ учетъ и кончается тѣмъ, что позоветъ и онъ старосту отдохнуть въ трактиръ или кабакъ.

Сначала Кузьма отъ такихъ приглашеній отказывался, но затѣмъ его самого начало тянуть въ трактиръ. Никогда, бывало, привычная работа въ полѣ или за ремесломъ его такъ не утомляла, какъ эти непривычные счеты и разсчеты, поѣздки, вся эта суета и толкотня по разнымъ мѣстамъ. Въ трактирѣ, на народѣ, и ему скоро становилось весело; забывалъ онъ и несходивинеся счеты и неурядицы, строгіе выговоры станового, понудительные приказы. Кузьма не замѣчалъ, во что обходились ему эти посѣщенія. Чужія деньги постоянно водились у него, и Кузьма какъ то скоро пересталъ различать, что чужое -- что свое. Такъ шли дѣла съ полгода. Братъ умеръ ранней весной. Пришлось нанимать работника. Кузьмѣ казалось, что самому работать въ полѣ совсѣмъ некогда. Все онъ суетился, слонялся по деревнѣ; приходилось чаще прежняго ѣздить то въ волость, то въ городъ. То и дѣло присылались бумаги, требованія уплаты различныхъ повинностей. Нужно было ихъ собирать, а мужиковъ дома нѣтъ -- всѣ на работѣ. Сталъ онъ ловить ихъ, когда они приходили съ работы, а они отговариваются. И кончались такія попытки угощеніемъ въ кабакѣ.

Домашніе стали примѣчать за Кузьмой, что его самого начинало тянуть въ кабакъ. Отецъ его усовѣщивалъ, мать попрекала, а у него одинъ отвѣтъ: "просилъ, чтобы не выбирали въ старосты -- не уважили. Грѣхъ не мой, а мірской"...

-- Да ты что все на міръ сваливаешь? Вотъ какъ насидишь на свою шею, кто будетъ виноватъ! Ты бы не пилъ, не ходилъ бы въ кабакъ!

-- Да я что, чай не на свои пью! Угощаютъ.

-- Не на свои! То-то, что не на свои, а на чужія! Развѣ услѣдишь? Они тебѣ поднесутъ, а тамъ ты ихъ угостишь, а тамъ и одинъ пьешь!.. И не усмотришь, сколько денегъ уйдетъ!

Кузьма сначала задумывался, а послѣ и думать бросилъ. Пришла осень. Собралъ Кузьма деньги съ крестьянъ и свезъ ихъ въ городъ. Заѣхалъ къ волостному писарю, угостилъ его, обѣщался дать ему трешницу, если онъ ему подсчитаетъ книгу, провѣритъ записи, квитанціи. Считалъ-считалъ писарь, да и говоритъ:

-- Больно у тебя зря всякія записи ведутся. Никакъ не разберешься въ счетахъ. Выходитъ, у тебя на рукахъ еще должно быть рублей 300 мірскихъ денегъ.

Но мірскихъ денегъ у Кузьмы не было. Сталъ онъ смекать, куда бы эти деньги могли дѣваться? Не забылъ ли записать чего-нибудь? Писарь ли ошибся? Или потратилъ онъ ихъ? И то сказать, пришлось брата похоронить, работника нанялъ, крышу покрылъ новымъ тесомъ. Ремесло онъ совсѣмъ почти забросилъ, зимой всего рублей на 5, на 10 сработалъ. Совсѣмъ отъ настоящаго дѣла отсталъ и приниматься за него ужь неохота.

Даже односельчане стали за нимъ замѣчать, что онъ какъ-то измѣнился, и поговаривали: "Отбился совсѣмъ Кузьма отъ хозяйства; какъ бы бѣды не нажить съ нимъ; больно ужь частенько повадился въ кабакъ ходить!"

Кузьмѣ стало жутко. Какъ тутъ выпутаться? Какія принять мѣры, чтобы покрыть недостачу? Вотъ развѣ поскорѣе обмолотить хлѣбъ: можетъ быть, что изъ него и продать можно будетъ? Однимъ ѣдокомъ стало меньше. Или на зиму еще лошадь продать?

Такія мысли копошились въ головѣ Кузьмы, когда онъ возвращался домой послѣ бесѣды съ писаремъ. Онъ твердо рѣшился снова приняться за работу, не ходить безъ толку въ кабакъ и употребить всѣ усилія, чтобы выпутаться изъ бѣды. Если ему и не удастся въ остальное время своей мірской службы вполнѣ пополнить недочетъ, такъ, можетъ быть, міръ за его службу и проститъ ему остальное.

Ретиво принялся онъ за хозяйственныя работы и всюду замѣтилъ безпорядокъ, упущеніе. Навозъ далеко не весь свезенъ въ поле; вспахано поле небрежно; хозяйственныя орудія также не улажены, кое-что поломано, потеряно, во-время не исправлено. Сбруя не вычинена, строенія не исправлены, поврежденный плетень требуетъ поправки, навѣсъ надо покрыть новой соломой.

А тутъ и урожай оказался далеко хуже, чѣмъ ожидали. Попались ли сѣмена плохія, было ли плохо вспахано, или же работникъ успѣлъ свезти къ себѣ малую толику сноповъ? Но Кузьма все еще крѣпился, всячески старался управиться съ хозяйствомъ, привести его въ порядокъ, хотя и чувствалъ, что, пожалуй, ему не совладать съ собой. Налаживался онъ на работу, а тутъ вдругъ покойникъ въ домѣ. Умерла мать старуха. Не успѣли ее похоронить, не успѣли снова приняться какъ слѣдуетъ за обычное дѣло -- умеръ старикъ отецъ...

Расходы, похороны, поминки, а тамъ опять частыя поѣздки въ городъ, въ волость. Опять отстаетъ онъ отъ работы дома, опять упущенія, расходы. Чувствуетъ, что опять затратилъ мірскія деньги, а сколько -- не знаетъ. Да что толку узнавать? все равно, не изъ чего отдавать? Нужно было похоронить стариковъ, нужно было нанять работника, вычинить навѣсъ, купить сани. Все это нужно, необходимо, безъ всего этого обойтись нельзя. Тревожныя мысли нагоняютъ на него тоску. А совладать съ тоской не подъ силу, и онъ ищетъ исхода въ винѣ.

Пуще прежняго тянетъ Кузьму въ кабакъ и онъ уже не противится влеченію. Въ кабакѣ встрѣчается, знакомится ближе съ завзятыми посѣтителями его. Все больше и больше втягивается онъ, все чаще и чаще ищетъ отдыха, забвенія въ винѣ. Домой приходитъ только ночью, а уходитъ изъ дому какъ проснется.

А дома у Кузьмы всѣмъ живется нехорошо. Всѣмъ домомъ управляются Авдотья Андревна съ племянницей. Хворосту ли привезти изъ лѣсу, скотину ли убрать, все справляютъ онѣ однѣ, безъ помощи мужика. Пока Авдотья Андревна въ лѣсу, Дуня убирается но дому, присмотритъ за ребятами, накормитъ скотину, принесетъ воды. И Авдотья Андревна и Дуня не жалуются на непосильный трудъ, а только становятся все болѣе и болѣе худыми, болѣзненными. Кромѣ утомленія, Авдотья Андревна испытываетъ еще и нравственное страданіе: ее гложетъ забота о мужѣ. Что съ нимъ сталось? Что будетъ съ ними со всѣми? Предчувствуетъ она, что вотъ, вотъ надъ ними стрясется бѣда неотвратимая, большая, страшная.

И вотъ, наконецъ, она пришла.

Поѣхалъ Кузьма въ Москву подати сдавать. Напился ли онъ дорогой, или въ Москвѣ вытащили ли у него, у пьянаго, деньги, или оброниль онъ ихъ, но податей въ казначейство не внесъ, запилъ, закутилъ... Лошадь совсѣмъ съ упряжью съ телегой увели и пришелъ онъ домой на третій или четвертый день, и тутъ же объявилъ крестьянамъ о случившемся. Произвели учетъ, нарядили слѣдствіе. Не досчитались тысячи полторы.

Слѣдствіе тянулось долго. Кузьма всё время сидѣлъ въ острогѣ. Авдотья Андревна безропотпо переносила свою тяжелую участь. Одну полосу въ полѣ она сдала въ аренду односельчанину, другія двѣ отдала съ исполу. Оставшуюся лошадь, корову продала и деньги внесла обществу. Деньги за дачу во время лѣта также пошли въ уплату долга. Чтобы можно было жить, она понемногу продавала все хозяйственное обзаведеніе -- телегу, сани, соху, борону. Дуня нанялась на услуженіе къ господамъ, пріѣхавшимъ на дачу и съ этими же господами уѣхала осенью въ городъ. Дѣти часто остаются безъ присмотра. Заболѣли они какой-то болѣзнью, вдругъ появившейся въ деревнѣ, и трое изъ нихъ умерли. Остались живы только двое старшихъ. Но при настоящихъ обстоятельствахъ смерть ребята не особенно опечалила Авдотью Андревну.

-- И Богъ съ ними, грустно говаривала она:-- такъ-то лучше. Не на радость остались бы живы. Только сердце переболитъ, какъ бывало вспомнишь, что съ ними дѣлается, пока я на работѣ въ Москвѣ.

А ходить въ Москву приходилось ей часто. Зимой она то нанималась къ прачкѣ на поденную работу, то брала стирку къ себѣ на домъ. Хотя при дороговизнѣ дровъ брать на домъ обходилось дороже, но за то изба нагрѣвалась. Настанетъ понедѣльникъ и Авдотья Андревна отправляется спозаранку въ Москву къ острогу. Тутъ она ждетъ, пока ворота не отопрутся и не начнутъ пускать посѣтителей къ арестантамъ.

Кузьма сильно измѣнился. Блѣдный, худой, измученный, съ явными признаками неизлечимой болѣзни, онъ ждетъ не дождется, пока къ нему не подойдетъ жена. Но минутная радость тотчасъ же исчезаетъ и настаетъ неловкое молчаніе.

-- Что Сёмка? спрашиваетъ онъ, наконецъ.

-- Ничего, въ школу просится, да не принимаютъ еще.

-- А Полька?

-- У тетки гоститъ. Давай, что-ли, клѣтки-то, говоритъ Авдотья Андревна послѣ нѣкотораго молчанія.

И Кузьма приноситъ клѣтки, приготовленныя на продажу. Онъ былъ боленъ и докторъ выхлопоталъ ему позволеніе не ходитъ на работы, а заниматься своимъ ремесломъ въ острогѣ. Авдотья Андревна ходила съ клѣтками въ Охотный рядъ, тамъ продавала ихъ. Изъ денегъ, по расчету по 20 коп. въ сутки, удерживалось тюремнымъ начальствомъ; на нѣкоторую сумму покупался необходимый для работы матеріалъ, а остатокъ она приносила Кузьмѣ. Иногда Кузьма давалъ ей нѣсколько копеекъ для дѣтей, а иногда ничего не давалъ и молча припрятывалъ деньги. И здѣсь, несмотря на запрещеніе доктора, онъ не могъ отстать отъ водки, которая тайкомъ доставлялась сторожами.

Такъ шли мѣсяцы за мѣсяцемъ. Насталъ день суда. Въ составъ присяжныхъ вошли больше купцы, да чиновники, не знающіе деревенской жизни. Значительная растрата, спившійся, негодный мужикъ, не радѣвшій о мірскихъ копейкахъ вызвали ихъ негодованіе и Кузьму осудили на 10 мѣсяцевъ въ арестантскія роты. Въ виду его болѣзненнаго состоянія, ему позволили попрежнему, проживать въ острогѣ, не ходить на работы, и заниматься ремесломъ.

Въ семьѣ Кузьмы все шло какъ будто попрежнему. Только домъ приходилъ болѣе и болѣе въ ветхость. Ранней весной, когда приходилъ въ деревню прасолъ и предлагалъ обычную сдѣлку съ коровой -- взять на лѣто корову за извѣстную плату -- то сестра Авдотьи Андревны за нее поручилась, и она взяла корову. Травы были въ это лѣто хорошія, корова попалась молочная, и, продавая молоко и сливки дачникамъ, она выручила къ осени 14 рублей; да дѣтей своихъ за лѣто откормила молокомъ. Но ее постигла другая невзгода. Сжала она свои полосы и все упрашивала сосѣдей дать ей лошадь свезти снопы. Нѣсколько дней всѣ ея просьбы были напрасны. Всѣмъ лошадь была нужна самимъ; время горячее, всякій наровитъ свое добро съ поля убрать. Наконецъ, кто-то далъ ей лошадь. Пріѣхала она въ поле, а на одной полосѣ снопы всѣ до одного свезены. Кѣмъ? Когда? Еще день тому назадъ она проходила мимо, сочла кучи -- все было въ цѣлости, и вдругъ нѣтъ ни одного снопа. Должно быть за ночь кто свезъ. Бѣдная женщина всплакнула, пригорюнилась -- и смирилась. Не привыкать стать переносить разныя невзгоды. Только сохнуть стала все болѣе, да старѣть не по лѣтамъ.

И людей она стала сторониться, даже избѣгала встрѣчи съ родными. Чтобы пойти въ Москву ей приходилось проходить чрезъ сосѣднюю деревню, откуда она была отдана замужъ. Тамъ жила ея мать старуха, старшая сестра, незамужняя женщина, братъ, парень лѣтъ девятнадцати. Всѣ они жили въ своемъ домѣ, при которомъ была лавочка, торговали разнымъ бакалейнымъ и мелочнымъ товаромъ. Горе, постигшее Авдотью Андревну, сильно тревожило и огорчало старуху. Другія всѣ дочери жили хорошо съ мужьями, нужно же было, чтобы на долю этой дочери, всегда покорной, работящей, выпалъ мужъ пьяница! Какъ увидитъ старуха дочь, такъ и не вытерпитъ, обрушится цѣлымъ потокомъ брани на Кузьму. Эти попреки выслушивать было невыносимо тяжело для бѣдной женщины. Поэтому она всячески старалась проходить задами, не попадаться на глаза роднымъ. Но часто, какъ нарочно, попадется братъ, или сестра, и непремѣнно зазовутъ.

-- Зайди, Душа, посиди! Мать давно сокрушается, что тебя не видать. Сейчасъ самоваръ поспѣетъ, чай пить станемъ.

А Авдотья Андревна не знаетъ, какъ отдѣлаться отъ ихъ приглашенія. Съ утра ушла въ Москву на поденную работу, дѣти дома пробавляются однимъ сухимъ хлѣбомъ, да и сама почти цѣлый день не ѣвши -- какъ тутъ чай пить! Сидитъ сама не своя. Разбираетъ ее голодъ. Попросить поѣсть, или сказать, что дѣти дома не ѣвши, домой, значитъ дать матери поводъ начать снова попрекать Кузьму. Иной разъ стерпитъ, ничего не скажетъ, а иной и не стерпитъ, заплачетъ.

-- Отпусти ты меня, матушка, домой! Мнѣ не до чаю, я еще не ѣвши, да и дѣти дома на одномъ хлѣбѣ сидятъ.

Заплачетъ и мать, накормитъ ее, сунетъ и для дѣтей чего-нибудь. Многаго не можетъ дать, потому что и ея дѣло маленькое, сынъ на возрастѣ, скоро женить его надо.

Прошли и 10 мѣсяцевъ, вернулся Кузьма домой.

Большая, просторная изба его обветшала. Вездѣ образовались щели. Кое-гдѣ сгнили доски, негдѣ было взять новыхъ, чтобы замѣнить ихъ. Плетень дочти весь исчезъ. Солома съ навѣса, съ крыши амбарчика слетѣла, дворъ пустой. Однѣ кучи сора торчатъ тамъ, гдѣ прежде стояла скотина и хранились земледѣльческія орудія. Все, что можно было продать, было продано въ его отсутствіе.

Кузьма какъ увидалъ, въ какомъ состояніи его жилище, въ какомъ положеніи его семья -- на все махнулъ рукой. Еслибы онъ даже работалъ день и ночь, и то не выпутаться ему изъ бѣды, не поправиться.

Пуще прежняго запилъ Кузьма. Дома онъ совсѣмъ не сидѣлъ. Норовитъ уйти, чтобы никто не видалъ, и придетъ ночью. Наймется къ крестьянину клѣтки работать, поработаетъ дня три, недѣлю, ѣстъ одинъ хлѣбъ, который покупаетъ въ лавкѣ, а остальныя деньги пропиваетъ. Ходитъ босой, оборванный, даже стыдно въ люди показаться, а онъ все переноситъ и голодъ, и холодъ, и брань, и попреки, и насмѣшки.

Авдотья Андревна попрежнему несетъ всю тяжесть, всѣ заботы по дому, ходитъ въ Москву на поденную работу, стираетъ на людей; принесетъ домой 20, 30 копеекъ, купитъ хлѣба, хворостины, вытопитъ кое-какъ избу, сваритъ кортофелю и опять уйдетъ на работу. Семка сталь ходить въ школу и весь ушелъ въ ученіе. Такъ ему понравилось въ школѣ, такъ полюбилъ онъ свою книжку и учительницу, что такъ бы и не ушелъ изъ училища, и сестренку бы взялъ съ собой. Мать Авдотьи Андревны помогала дочери сколько могла: то возъ хворостины пришлетъ, то фунтовъ 10 хлѣба, бранитъ Кузьму, клянетъ его, острожникомъ называетъ, а бѣдная женщина только плачетъ, и пуще прежняго сторонится родныхъ и людей. Такъ, кажется, и не вышла бы она изъ дому! А дома что? Дома горе, горе тяжелое. Дома печь иной день не топлена и дѣти ёжатся на холодной печи, прикрываясь тряпьемъ. Дома -- дѣти голодныя, иной день одинъ хлѣбъ ѣдятъ. А то Кузьма придетъ, жмется, переминается съ ноги на ногу, да вдругъ какъ бросится на колѣни, и начнетъ просить денегъ на водку.

-- Нѣтъ, у меня денегъ, да и были бы, не дала.

-- Дай, Душа, дай, Христа ради, пятачекъ! Нѣтъ моей моченьки совладать съ тоской, съ горемъ тяжелымъ! Такъ и бросился бы въ прорубь, еслибы не боялся душу загубить. Прости ты меня, окаяннаго. Знаю, что погубилъ васъ всѣхъ!

Плачутъ дѣти, плачетъ Авдотья Андревна; пойдетъ къ сосѣдкѣ и займетъ нѣсколько монетокъ.

А хворь между тѣмъ все пуще разбирала Кузьму. Вздулась у него грудь, точно подушка стала, кровь горломъ пошла, а наконецъ, и совсѣмъ свалило его. Тутъ ужь и вина не сталъ просить. Лежитъ по цѣлымъ часамъ неподвижный, точно въ забытьи. Или очнется, станетъ озираться и видно, что невыносимо тяжело ему. По временамъ, призоветъ жену, дѣтей, молитъ, чтобы простили его. Не хотѣлъ онъ ихъ погубить. Вѣдь не былъ онъ прежде пьяницей, работалъ, все шло какъ слѣдуетъ, жилось имъ всѣмъ хорошо...

Въ избѣ холодно, вездѣ дуетъ, топить нечѣмъ, одѣть больного нечѣмъ. Нѣтъ у него ни сапогъ, ли валенокъ; полушубокъ короткій, рваный, одѣяло давно продано. А его такъ и одолѣваетъ ознобъ, трясется, точно въ лихорадкѣ, ничего не ѣстъ и не пьетъ, а только жалуется на нестерпимый холодъ. Пришла провѣдать Авдотью Андревну мать ея, увидала больного, дѣтей, и ничего не сказала. Прислала на другой же день теплыя валенки, одѣяло старое, чаю четверку, сахару 2 фунта. Какъ увидалъ Кузьма валенки, такъ даже присѣлъ на лавкѣ и обнялъ ихъ.

-- Теперь тепло будетъ, шепталъ онъ: -- теперь отогрѣюсь... Чѣмъ только онъ живъ былъ все это время, понять трудно.

Ничего не ѣлъ, только изрѣдка чашку чаю выпьетъ. Лежалъ онъ такъ недѣль шесть. Наконецъ, въ одно утро проснулся и говоритъ.:

-- Душа! какъ мнѣ говядинки захотѣлось, просто, кажется, не умру, не поѣвши. Достань ты мнѣ хоть фунтикъ, накроши помельче, да съ кашей свари.

-- Кузя, да у меня и монетки дома нѣтъ -- гдѣ же взять? И рада бы дать тебѣ говядинки, да достать не знаю какъ.

-- Душа, да ты ступай попроси Христовымъ именемъ въ лавочкѣ; можетъ быть, и повѣрятъ. Мнѣ сегодня что-то словно полегче стало. Выздоровлю, работать стану, все отдамъ. Теперь я уже отъ вина совсѣмъ отсталъ.

А какой ужь выздоровѣть, совсѣмъ сталъ земляной! Пошла Душа въ лавочку, говоритъ "такъ и такъ молъ, Петръ Иванычъ, дайте на гривенникъ говядины, Христа ради. Если что вамъ понадобится подѣлать, позовите, отработаю". А лавочникъ не далъ. Пошла она къ сосѣдкѣ, та и дала 10 коп., да хворосту беремечко. Затопила она печь, купила говядины, изрѣзала ее помельче, все сдѣлала, какъ просилъ умирающій. И такъ онъ обрадовался, когда увидалъ всѣ эти приготовленія!

-- Ну, Душа, теперь хорошо. Вотъ ты бы еще батюшку позвала, мнѣ причаститься хочется, а потомъ я бы и поѣлъ.

-- Кузя, какъ же это батюшку позвать, вѣдь у меня денегъ нѣтъ.

-- Ступай, ступай, Душа! Батюшка добрый, не откажетъ! Я теперь скоро работать примусь, заслужу.

Батюшка пришелъ и причастилъ. Видитъ батюшка, что совсѣмъ умираетъ человѣкъ и говоритъ:

-- Хорошо бы тебя пособоровать, Кузьма!

-- Радъ бы я, батюшка, да вѣдь васъ безпокоить совѣстно; денегъ вовсе нѣтъ.

-- Ничего, я и такъ пособорую.

И пришлось ему умереть такъ хорошо, такъ хорошо, что и сказать нельзя. Соборовать дорого стоитъ, всего рубля на полтора надо, а батюшка все отъ себя принесъ. Пособоровалъ Кузьму и дѣтей къ нему подвелъ подъ благословеніе. Какъ подошелъ къ нему Семенъ, онъ даже заплакалъ, благословилъ его и тихимъ, тихимъ голосомъ сказалъ: "Учись, Семенъ! худо темному человѣку!"

Дѣвочку тоже перекрестилъ, и забылся. Грудь такъ и колышется, такъ и колышется. Наконецъ, сталъ метаться, а тутъ и умеръ...

А дома ничего-таки нѣтъ... Дали знать матери, сестрѣ. Мать гробъ купила, хлѣба прислала. Братъ пришелъ, кое-что для похоронъ принесъ. Батюшка собралъ у богатыхъ мужиковъ нѣсколько денегъ и похоронили Кузьму.

-- Царство ему небесное! говорили во слѣдъ, когда понесли его гробъ:-- хорошій былъ мужикъ!

-- Какъ-то жена справится съ дѣтьми?

М. Горбунова.

"Отечественныя Записки", No 6, 1883

Оставить комментарий Горбунова-Каблукова Минна Карловна (bmn@lib.ru) Год: 1883 Обновлено: 29/01/2020. 26k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 6, 1883.

Горбунова-Каблукова Минна Карловна Житье

ЖИТЬЕ.

Горбунова-Каблукова Минна Карловна
Житье