Lib.ru/Классика: Горбунова-Каблукова Минна Карловна. По деревням

ПО ДЕРЕВНЯМЪ.

VIII.

На станціи, я наняла извощика до деревни Никульской, разсчитывая, что тамъ либо вытребую себѣ подводу по открытому листу, либо подряжу крестьянина возить меня нѣсколько дней по тому району, который предполагала объѣздить. Извозчикъ мой былъ совсѣмъ еще молодой парень, съ открытымъ, симпатичнымъ лицомъ, добрыми карими глазами. Говорилъ онъ точно ребенокъ, который, вслѣдствіе желанія казаться большимъ, старается басить и выказывать молодечество. Какъ только мы отправились въ дорогу и рѣчь зашла о томъ, съ какой цѣлью мнѣ нужно побывать въ деревняхъ, Ефимъ -- такъ звали парня -- разохотился со мной поѣздить.

-- Найми ты меня, барыня, уговаривалъ онъ меня.-- Теперь заѣдемъ ко мнѣ въ Акулово, я перепрягу лошадь въ другія сани (на станцію онъ выѣхалъ въ саняхъ, сдѣланныхъ на манеръ городскихъ), захвачу овса да сѣна, подложу подъ сидѣнье, да хлѣба дней на пять, и важно мы съ тобой будемъ ѣздить. Я водки не пью, не боязно будетъ тебѣ со мной. Только заѣхать непремѣнно надо, матушкѣ сказаться, да съ женой проститься.

Уговорились мы съ нимъ въ цѣнѣ и заѣхали въ Акуловку.

Славно было въ избѣ у Ефима. Встрѣтила насъ его мать,женщина съ такими хе кроткими глазами, какъ у сына, и жена его, совсѣмъ молодая бабенка. Изба была чистая, свѣтлая, все въ ней было прибрано и на мѣстѣ. Дѣтей у молодой четы еще не было. Два другихъ сына, меньшіе братья Ефима, работали на ближайшей фабрикѣ. Пока Ефимъ перепрягалъ сани, забиралъ овесъ и сѣно для лошади, мать его принесла мнѣ молока, хлѣба и на мои распросы разсказала слѣдующее. Осталась она послѣ муха одна одинешенька съ тремя маленькими дѣтьми. Ефиму, старшему, было всего 5 лѣтъ. Трудно было. Просила она міръ, чтобы съ нея землю скинули, и стала потомъ понемногу продавать лошадей и хозяйственныя орудія, по мѣрѣ того, какъ нужны были деньги на хлѣбъ. Только корову не продала. Работала она сколько силъ хватало; пряла на людей, холстъ ткала, ходила на поденщину. Когда лѣсомъ на дачи пріѣзхали господа, она ходила за ягодами, грибами въ лѣсъ, про", давала ихъ дачникамъ, носила имъ молоко отъ своей корова. Съ ребятами ужъ очень трудно было. Не было у ней ни матери, ни старой родственницы въ домѣ, на кого она бы могла оставлять ребятъ, когда уходила изъ дому. Бывало, ходитъ по лѣсу, а сердце такъ и болитъ по ребятамъ. Богъ, однако, помиловалъ, ничего не случилось. Подросъ Ефимъ, и она его отдала къ дьячку сосѣдней деревни граматѣ учиться. Несмотря на бѣдность, не пожалѣла отдать за него 10 рублей. Понятливый былъ мальчикъ, скоро выучился и читать, и писать, и считать. Тогда она надумала, что Ефимъ изъ усвоенной имъ науки можетъ себѣ выгоду извлечь, и заняться обученіемъ дѣтей въ своей деревнѣ. Школы здѣсь не было, и стали къ нимъ отдавать ребятъ учить. Кромѣ своихъ братьевъ, Ефимъ выучилъ еще человѣкъ 12. Брали они, по достатку глядя, съ кого 10 рублей, съ кого больше, а съ кого и меньше. Кто и о сю пору не выплатилъ имъ всѣхъ денегъ. Когда мало стало учениковъ, потому что по близости школу открыли, мать послала Ефима на фабрику. Строго на строго эму наказала не баловаться, и помнить, что теперь надо братьевъ выводить. Ефимъ запомнилъ наказъ матери, и остался такимъ хе смирнымъ, кроткимъ, порядочнымъ парнемъ, какимъ былъ до поступленія на фабрику. Поступили при немъ и другіе его братья на фабрику. Когда минуло Ефиму 17 лѣтъ, задумали онъ съ матерью у міра землю просить; но не было у нихъ ни лошади, ни сбруи, ни сохи. Всей казны насчиталось у нихъ 50 рублей. Стали понемногу справляться, покупать хозяйственныя орудія. Въ деревнѣ они были на хорошемъ счету, имъ повѣрили кое-что и въ долгъ. Другіе сыновья вышли тоже "удачные", не баловались, вина не пили. Осенью землю вспахали на чужой лошади, а весной купили свою. Высѣяли хлѣбъ, и онъ у нихъ въ первый же годъ хорошо уродился. И вотъ два года, какъ Ефима женили. Жена попалась тихая, работящая. Теперь у нихъ двѣ лошади, корова, телочка, четыре овцы. Овцы ихъ въ нынѣшнемъ году въ убытокъ введи. Съ четырехъ овецъ всего четыре ярочки были. Одна овца ногу сломала; другая, думали, гуляла, анъ она пустая оказалась. Но все-таки, благодаря Господа, живутъ они хорошо.

Ефимъ очень заинтересовался моими изслѣдованіями, и былъ мнѣ очень полезнымъ помощникомъ. Распросивъ подробно зачѣмъ все это дѣлается и что можетъ изъ этого выйти, онъ симъ старался сообщить мнѣ свѣдѣнія, направлялъ меня въ ту или другую изъ окрестныхъ деревень, гдѣ, по его мнѣнію, можно было получить наиболѣе интересныя данныя, и вездѣ хлопоталъ о томъ, чтобы получше все выяснить. Такимъ образомъ мы добрались, наконецъ, до большой деревни Жостово, гдѣ нужно было остаться болѣе долгое время.

Хотя деревня эта находится въ 24 верстахъ отъ Москвы, но похожа на подмосковную деревню. Крестьяне, помимо земли, занимаются различными промыслами: дѣлаютъ подносы, корзины для хлѣба, разныя издѣлія изъ папье-маше, извѣстныя у насъ подъ названіемъ лукутинскихъ работъ. Женщины занимаются вязаньемъ чулокъ изъ нитокъ, выпряденныхъ изъ своего льна. Холстовъ болѣе не ткутъ. Вслѣдствіе частыхъ сношеній съ Москвой, молодые ребята не говорятъ уже чисто народнымъ говоромъ, а всячески стараются выказать свое знакомство съ городскими порядками, употребляютъ выраженія, смысла которыхъ сами не хорошо понимаютъ, и частенько намекаютъ, что мы, дескать, не какіе-нибудь деревенскіе, какъ другіе прочіе, а люди бывалые; городскіе порядки знаемъ.

У Митрофана Максимыча, старосты, была семья большая. Старшій сынъ, Николай, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, жилъ въ Москвѣ артельщикомъ у какого-то агента, занимающагося пріемкой заграничныхъ товаровъ, получалъ хорошее жалованье, и былъ на хорошемъ счету. А потомъ вдругъ и вздумалъ обратно въ деревню, заняться своимъ мастерствомъ, подноснымъ промысломъ. Скопленныя деньги позволили ему нанять двухъ рабочихъ, подросли братья, тоже учиться стали, Николай женился, но остался жить съ отцомъ. Все, кажется, пошло хорошо, и вдругъ, хозяйство начало приходить въ упадкѣ, хотя никто и не пьянствовалъ: На подносы спросъ уменьшился, постройка новой избы, свадьба, уничтожили нажитой капиталецъ, пришлось отпустить рабочихъ; не хватало достатку держаться съ изготовленными изъѣліями до той поры, когда они будутъ въ цѣнѣ; а приходилось продавать ихъ по мѣрѣ изготовленія. Къ тому же случился и еще казусъ. У Митрофана Максимыча былъ родной братъ, крестьянинъ богатый, хозяинъ большого подноснаго заведенія въ этомъ же селѣ. Когда Николай былъ мальчикомъ онъ обучался у него подносному дѣлу. Не понравилось Андрею Максимычу, что Николай свое заведеніе открылъ, и порѣшилъ онъ его "къ землѣ пригнуть, чтобы не зазнавался". Поѣдетъ на смѣхъ въ одно время въ Москву, да въ тѣ же лавки свои издѣлія нарочно подешевле и спуститъ. А Николаю продать надо, потому что требуется опять желѣза купитъ... И пригнулъ Андрей Максимыть Николая; совсѣмъ плохо стало жить Митрофану съ семьей.

-- Да зачѣмъ же Андрею-то Максимичу раззорять васъ, Пелагѣя Егоровна? спрашиваю я жену старосты, разсказывавшей всю эту исторію за чаемъ.

-- Разбогатѣлъ, такъ и куражится надъ нами. Не по душѣ ему, что мой братецъ кучеромъ служилъ, да на службѣ и умеръ у принца Ольденбургскаго въ Питерѣ. Недавно и номеръ-то. Вотъ это и не по нраву Андрею Максимычу, что у меня родня въ такомъ званіи пребываетъ. Онъ человѣкъ властный? а у меня мужъ тихій, молчитъ... На Николаѣ и вымѣщаетъ дядя.

-- Дядинька своей властностью всѣмъ извѣстны, вмѣшался Николай:-- много отъ нихъ бѣды и другимъ бывало, и міру.

-- Міру-то что-жь онъ могъ сдѣлать, и за что?

-- Да они больше по необразованности, да по непониманіе и дѣлали. Мужикъ, извѣстно, не граматный, старымъ порядкомъ еще въ силу вошли, ну, и досадно, что стали вокругъ понимать, что хотя они и съ капиталомъ, а новаго разумѣнія у нихъ нѣтъ. Скажешь имъ, что понятія ихъ невѣрныя, а они хотя въ душѣ, можетъ, и смекаютъ, что не дѣло взболтнули, а все-таки по своему норовятъ, поставить. Лѣтъ десять тому назадъ, не родился у насъ хлѣбъ, семѣна и купили въ городѣ, а какъ взошелъ хлѣбъ, и видятъ, что костерю много замѣшалось. Не догадались, видишь, до посѣва сѣмена-то въ водѣ промыть. Вотъ дядинька и осерчали. Постой, говорятъ, я тѣ выживу! Это они про костерь-то! Засѣю на зиму все поле однимъ костеренъ, а у меня замѣсто его рожь выростетъ. Мы ему: не дѣло-молъ, говорите, не можетъ отъ костеря рожь родиться, только пуще разведете его; разлетится зерно и на сосѣднія полосы и зачумѣетъ все поле. А они пуще да пуще; унавозили поле на славу, и давай костеремъ засѣвать. Разнесло это сѣмена по всему полю, а на лѣто костерь уродился. Частый да сильный, и развелся онъ у насъ съ тѣхъ поръ пуще прежняго.

-- Что-жь, и до сихъ поръ дядя васъ все преслѣдуетъ?

-- Теперь-то его ужь въ живыхъ нѣтъ, да все не поправишься, вздохнулъ Николай.-- Такъ на насъ одна напасть за другой и идетъ. Сколько разъ было рвался въ городъ, да мѣста не найду.

-- А тотъ хозяинъ, у котораго вы жили въ Москвѣ, развѣ васъ болѣе не принимаетъ?

-- Да онъ уѣхалъ изъ Москвы на родину.

-- А почему вы тогда ушли отъ него?

Николай нѣсколько замялся.

-- Не знаю какъ и сказать вамъ. И жилось-то хорошо! Хорошій баринъ былъ изъ нѣмцевъ. Какъ поступилъ къ нему, онъ въ первое время сколько искусовъ мнѣ дѣлалъ! То деньги подкинутъ въ конторѣ, то въ дому, а потомъ какъ увидали, что я честно служу, вполнѣ и довѣрились. Все на моихъ рукахъ оставалось. И по-нѣмецки сталъ я понимать, и барыня такая простая была! А тутъ и взяло меня сомнѣніе: неужто, молъ, я всю жисть въ батракахъ буду! Славу Богу, земля своя есть, своя изба, и скотина есть. Заведеніе задумалъ открыть. Дома, молъ, человѣкомъ буду, а тутъ сколько ни живи -- все слуга. Какъ задумалъ эту самую думушку, такъ она меня ужь и не покидала. Матушка въ ту пору очень уговаривала остаться, на дядиньку Петра Сергѣича указывала, что въ Питерѣ жилъ, и городскимъ Обывателемъ сталъ, и всю жизнь у принца на глазахъ были -- а я сталъ на своемъ, да такъ и ушелъ въ деревню.

-- Не послушался Николаша, твердила мать:-- а теперь и плачемся. Непремѣнно надо торговлю какую зачинать; своей работой теперь не поправится намъ.

-- Да изба у васъ хорошая, просторная, и скотину я у васъ видала; вѣдь нѣтъ же у васъ ужь такой бѣдности, чтобъ и приправится нельзя.

-- Эхъ, сударыня, все это такъ, да вѣдь долгъ есть, изъ него не выходимъ. Деньги понадобились, заложили мы Козлихѣ, платье, да полушубокъ новый, да другого добра, а теперь и не расквитаемся. А Козлиха-то полушубокъ въ оборотъ пустила, носить его отдала зятю; у насъ тутъ ужь изъ-за него и судьбище было. Никакъ на нее не докажешь. Вы вотъ давеча дивились, что за носки дорого просятъ. Можете и дешево купить. Ступайте къ Козлихѣ, купите у ней дешево. За то ее Моровой Язвой и величаютъ.

-- А почему же у ней носки дешевле, чѣмъ у васъ? вѣдь она у васъ же ихъ покупаетъ, да еще сама выгоду наровитъ взять?

-- И у насъ купитъ и выгоду двойную возьметъ, вмѣшалась женщина, которая присутствовала при нашемъ разговорѣ.-- Я тебѣ распишу это, точно въ книжкѣ читать будешь. Сама говоришь, что она не вяжетъ, а у насъ беретъ -- вѣрно. Да какъ еще просишь, чтобъ она купила! Чуть въ ноги не кланяешься!

Мнѣ вотъ нужда пришла, ѣсть нечего. Иду къ ней:-- Анна Ивановна, купи носки!..-- "Не надо мнѣ носковъ".-- Сдѣлай Божескую милость, купи носки!-- "Тебѣ что нужно-то?" -- Да носки купи.-- "Да чего-жь тебѣ нужно?" -- Да носки купи, Анна Ивановна!-- Дура! какого тебѣ товару нужно?" -- Да ты деньгами дай, а не товаромъ.-- "Нѣтъ у меня денегъ, а хочешь бери товаромъ".-- Ну, дай хлѣба, что ли.-- И даетъ она за эти самые носки два фунта печенаго хлѣба. А хлѣбъ-то въ Москвѣ стоитъ три копейки фунтъ. Вотъ тебѣ и торговля! Носки она получила за 6 копеекъ. Ты вотъ ступай къ ней, она тебѣ эти самые носки и продастъ за десять копеекъ. А коли не тебѣ продастъ, такъ повезетъ въ Москву послѣ Святой, да возьметъ ужь 14 к. Кровь она нашу пьетъ, безъ ножа рѣжетъ.

И посыпались со всѣхъ сторонъ разсказы о подвигахъ Анны Ивановны Козловой, по прозвищу Моровой Язвы. Народу въ избу вошло много, и каждый наперерывъ сообщалъ новые факты, и у всѣхъ въ голосѣ слышалась накипѣвшая злоба. Не одна семья разорилась благодаря ей. Давала она деньги подъ залогъ и на проценты, брала 10 к. съ рубля въ мѣсяцъ; чуть просрочка -- и закладъ пропадалъ. Скупала она всякія издѣлія, платила за все товаромъ. А товаръ шелъ въ высокой цѣнѣ: 1 ф. сахару, который въ Москвѣ стоилъ 17 к., у ней продавался за 25 к., хлѣбъ печеный 4 копейки; восьмушка чаю за 25 к. и т. д. Торговала она гнилыми ситцами, зъѣстными припасами, мукой, овсомъ, но не удовлетворялась этими одними оборотами. У ней не было земли, и она снимала у крестьянъ за безцѣнокъ пустующую землю. Она обработывала эту землю, но не имѣла ни лошади, ни земледѣльческихъ орудій. Всѣ тѣ, которые хоть разъ попадали ей въ руки, должны были ей даромъ вспахать поле, пробороновать его, посѣять и убрать, однимъ словомъ, исполнить всѣ работы. И унавожено было ея поле лучше другихъ. Росписокъ она не брала, никакихъ письменныхъ условій не дѣлала, денегъ не давала иначе, какъ подъ закладъ. Но все это умѣла дѣлать такъ, что мужики были вполнѣ въ ея рукахъ. Но и этимъ не ограничивались ея обороты. Она ѣздила два раза въ недѣлю въ Москву, ѣздила и въ другія деревни, гдѣ у ней также совершались разные обороты, и постоянно для этихъ поѣздовъ брала лошадь у крестьянъ даромъ. Всѣ эти натуральныя повинности должники ея несли въ виду того, что иначе она не только никогда не дастъ копейки, но и залога не вернетъ, хоть бы и деньги принесъ во время. Былъ случай, что крестьянинъ не согласился дать ей лошадь для поѣздки въ Москву, а у него полушубокъ былъ отданъ ей въ закладъ за 1 рубль 50 коп. Прошелъ мѣсяцъ, а у мужика денегъ нѣтъ выкупить полушубокъ. Понесъ онъ ей 20 к., процентовъ отдаетъ впередъ за новый мѣсяцъ, а она говоритъ: я лошадь у тебя просила, да ты не далъ, а теперь процентовъ твоихъ не надо. На мѣсяцъ закладывалъ, и выкупай; а коли до завтрашняго дня не принесешь денегъ, и не приходи болѣе. Завтра ѣду въ Москву, и полушубокъ твой продамъ. Взвылъ мужикъ, бѣгалъ по селу, просилъ кто дастъ денегъ взаймы, да у бѣднаго нѣтъ, а богатый самъ наровитъ со всякаго взять. Встрѣлся ему урядникъ, онъ къ нему обратился. Ну, урядникъ помогъ; пошелъ къ Козлихѣ, говоритъ:-- "давай полушубокъ!" Ну, та не посмѣла, или не догадалась, а урядникъ взялъ отнялъ полушубокъ, да ни копейки ей не далъ.

-- Вотъ вы бы чаще уряднику и жаловались, посовѣтовала я.

-- Съ ней ничего сдѣлать нельзя, опять сталъ кто-то разсказывать.-- Донесъ на нее урядникъ, пріѣзжалъ слѣдователь, допрашивалъ и все-таки концовъ не нашли.

-- Да развѣ вы такъ ничего не могли указать?

-- Да ничего. Мы и сами дивимся. Какъ на нее докажешь? Скажешь: вотъ у ней залогъ мой пропалъ, а она говоритъ: ты мнѣ деньги отдалъ что ли? а не то скажетъ, что самъ продалъ ей залогъ. Бился, бился слѣдователь, трое сутокъ жилъ, а толку нѣтъ. Только урядника другого поставили на мѣсто прежняго.

Ефимъ мой давно слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ разсказы собравшейся толпы.

-- Что же не убьете вы ее, собаку этакую! вдругъ выкрикнулъ онъ.-- Неужто терпѣть, пока васъ всѣхъ загубитъ?

-- Что ты, дурень, мелешь, развѣ можно! испуганно проговорилъ кто-то.

-- Да ей и то не миновать собачьей смерти, сказалъ другой.

-- Чай въ Сибирь-то не хочется идти молвилъ третій.

-- Да что, Сибирь, ну, и пошелъ въ Сибирь! отчего-жь за дѣло и въ Сибирь не пойти! Развѣ можно народъ губить? Тутъ не одинъ человѣкъ загубленъ, а сами говорите, что и по окрестности разоряетъ всѣхъ. Коли у всѣхъ смѣлости не хватаетъ, такъ пусть одинъ въ отвѣтѣ за всѣхъ будетъ. Чай, у Бога ничего, коли за міръ головой ляжешь. А то, поди-ко, одинъ человѣкъ, а сколько людей губитъ.

-- Ну, у насъ такихъ нѣтъ, чтобъ за міръ пошелъ головой стоять.

Ефимъ поникъ головой. Въ немъ, очевидно, происходила борьба. Никакъ онъ не могъ разобраться въ своихъ мысляхъ, въ своихъ понятіяхъ. Народъ смотрѣлъ на него не то съ любопытствомъ, не то съ участіемъ. А между тѣмъ, я рѣшилась отправиться къ Аннѣ Ивановнѣ Козловой.

Ветхая, полуразвалившаяся избенка* казалось, свидѣтельствовала о безвыходной бѣдности и нуждѣ. Большой, грязный, весь заваленный нечистотами дворъ, былъ пустъ. Одна корова стояла посреди кучи навоза и разнаго скарба: щепокъ, прутьевъ хворостинъ, соломы. Нечистота, безпорядокъ ужасный. Пришлось проходить чрезъ большія темныя сѣни, чтобы добраться до избы. Дверь въ нее не затворялась плотно. Въ избѣ стоялъ ужасный воздухъ. Въ корытѣ только что развели отбѣлъ (хлористую извѣсть), который распространялъ острый, невыносимый запахъ. Въ комнатѣ стояла кое-какая мебель, комодъ, на которомъ стоялъ шкапчикъ съ стеклянными дверцами, стулья, старый диванъ, зеркало. Все было до того ветхо, грязно, порвано, поломано, что становилось противно присѣсть. Въ избѣ, полуразвалившись на стулѣ, сидѣлъ какой-то мужчина съ испитымъ, желтымъ, болѣзненнымъ лицомъ (впослѣдствіи я узнала, что это былъ мужъ Козловой -- горькій пьяница); дѣвочка, лѣтъ двѣнадцати, одѣтая въ грязныя лохмотья, сидѣла и вязала какое-то кружево крючкомъ. Сама хозяйка, женщина лѣтъ 32, 35, невзрачная, съ безпокойными, суетливыми движеніями, возилась около корыта. Ни минуты Анна Ивановна не могла покойно стоять на мѣстѣ; то и дѣло порывалась куда-то, и никогда не смотрѣла никому прямо въ глаза, а какъ-то въ бокъ, или въ стѣну. На столѣ лежала одна пара суровыхъ носковъ.

Поздоровавшись, я объяснила ей, что пришла, чтобы купить у ней нѣкоторыя вязанныя издѣлія.

-- Нѣтъ у меня никакого товару, барыня милая, говорила она плаксивымъ голосомъ.-- Ничего нѣтъ. Видите, въ какой чернотѣ, да тѣснотѣ живемъ, только и есть, что съ голоду не умираемъ.

-- Какъ же, Анна Ивановна, у васъ товару нѣтъ; вѣдь вы покупаете у другихъ бабъ издѣлія, которыя онѣ не носятъ самк въ Москву продавать.

-- Случается, иногда и покупаемъ, только рѣдко. Да больше не покупаемъ, а такъ, значитъ, беремъ на комиссію. Сегодня маменька, вотъ въ Москву пошла, своихъ паръ шесть захватила, да сосѣдки пришли, попросили и ихъ товаръ снести, она и взяла. Паръ 60 захватила съ собой.

-- А сколько лѣтъ вашей матери?

-- Да пятьдесятъ слишкомъ будетъ; старая, ветхая она, слабая старуха. При нашей бѣдности, гдѣ ужь здоровому быть и изба-то вся въ негодность пришла.

-- Какъ же, Анна Ивановна, вы говорите старуха больная, а такой ворохъ на себѣ понесла. Вѣдь до Москвы верстъ тридцать будетъ.

Митрафанъ Максимовъ былъ со мной и стоялъ тутъ же въ избѣ.

-- Что-жь ты, Анна Ивановна, говоришь, что пѣшкомъ ушла, вѣдь никакъ у Трофима взяли лошадь, да сани большія; возъ-то изрядный нагрузили! Я утромъ встрѣтился съ ней.

Анна Ивановна быстро вскинула глазами на Митрофана Максимова, и въ ея взорѣ выразилась и злоба, и затаенный страхъ.

-- Развѣ Трофимъ въ городъ уѣхалъ? а я и не знала. Знать, онъ ее и посадилъ. Пожалѣлъ старуху.

-- Трофимъ-то дома, сейчасъ у меня въ избѣ былъ, все съ барыней вотъ разговаривалъ, а лошадь вы у него взяли, своего товару нагрузили. Вечоръ ваша Груняна къ нему бѣгала, заказала, чтобы съ утра привели лошадь.

Анна Ивановна безпокойно засуетилась.

-- Знать, безъ меня; я весь вечеръ въ другой деревнѣ была. Да, что ты, Митрофанъ Максимычъ, меня точно уличаешь, вдругъ встрепенулась она:-- чай у барыни у самой глаза -- видятъ какъ живемъ, какой тутъ товаръ можетъ быть. И положить-то некуда -- вся изба на виду. Ты не болтай зря. Не тебя спрашиваютъ.

Митрофанъ Максимовъ чуть замѣтно улыбнулся, уставился глазами въ уголъ и. замолчалъ.

Я подошла къ дѣвочкѣ, спросила, знаетъ ли она граматѣ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, полюбопытствовала, есть ли у ней книжки.

-- Нѣтъ у меня книжекъ, отвѣтила Груня.

-- Этакъ ты скоро забудешь читать, и писать не будешь умѣть. А ты бы лучше кружево вотъ связала, да попросила бабушку продать его въ Москвѣ, и книжку купить тебѣ.

-- Кружева и такъ продаю, а только книжекъ не покупаютъ. А писать не забуду, все заставляютъ каждый день писать.

Анна Ивановна опять суетилась. Но я стояла такъ, что ей нельзя было ни шепнуть дочери, ни сдѣлать знака безъ того, чтобы я не увидала.

-- Что же ты пишешь, Груня?

-- Да кто когда что принесетъ, сколько отдастъ...

-- Груня, ступай, тамъ никакъ кто-то пришелъ, прервала ее Анна Ивановна: -- и что ты тутъ стоишь? надо вонъ горшки мыть.

-- Что вы не даете ей говорить, Анна Ивановна, дайте же ей досказать, что она пишетъ. Это хорошее дѣло, что вы не даете ей забывать науку.

-- Какое у насъ письмо, у насъ и бумаги нѣтъ. Такъ ежели что нужно, для памяти, бабушкѣ напишетъ коли въ городъ ѣхать. Что кто накажетъ привезти.

Груня между тѣмъ нѣсколько оправилась отъ окрика матери, и видимо поняла, что проболталась.

-- Вотъ, давеча, Александра наказывала ей чаю привезти, да французской булки, такъ записку писала, говорила она, складывая работу:-- а то кому и письмо напишешь.

-- А вотъ, Анна Ивановна, у васъ и носки лежатъ, сказала я, указывая на пару носовъ, лежавшихъ на столѣ.-- Да отбѣлъ развели -- значитъ и еще есть; для одной пары не стали бы въ такомъ корытѣ разводить.

-- Это сейчасъ принесла сосѣдка, думала, что маменька не ушла, и оставила ихъ здѣсь. Коли хотите, купите. Она сказывала 10 коп. за нихъ; а корыто давно стоитъ, прежній отбѣлъ еще. Новаго не разводили.

Я вынула деньги и отдала.

-- А можетъ быть, Анна Ивановна, поищете и еще найдете?

-- Нѣтъ, барыня милая, заговорила она, волнуясь все болѣе и болѣе:-- нѣтъ у меня ни одной пары. Все, сударыня, зря болтаютъ. Еслибы у меня достатки были, я развѣ такъ бы жила.

-- Да вѣдь я и не слыхала, чтобы у васъ много было, а слышала, что торговлей занимаетесь, покупаете готовыя издѣлія, и занимаетесь разными оборотами. Я вотъ и пришла купить у васъ того, чего не достала на деревнѣ.

Видя, что отъ нея ничего больше не добьешься, я хотѣла уже уйти, какъ неожиданно для меня разъигралась слѣдующая сцена. Стояла я въ сторонѣ у стѣны, какъ вдругъ отворилась дверь и, запыхавшись, вошла женщина, съ узломъ въ рукахъ.

-- Вотъ, принесла! такъ и быть, давай! сказала она, со злобой вынимая изъ узла новое ситцевое, праздничное платье, отдѣланное оборкой, и черную лоскутковую кофту.-- Что съ тобой дѣлать! давай 10 фунтовъ хлѣба, да восьмушку чаю. Смотри, Анна Иванова, чтобы у тебя цѣло было! Чрезъ двѣ недѣли принесу деньги всѣ сполна, со всѣми твоими процентами. Что съ тобой, окаянной, дѣлать!

Анна Ивановна совершенно растерялась. Въ первую минуту, мнѣ казалось, что у ней языкъ отнелся. Потомъ она точно очнулась, да такъ и обрушилась на пришедшую женщину.

-- Съ чего это ты вздумала, что я возьму твое платьишко! Адъ, ты, безсовѣстная этакая! На что оно мнѣ! Господи, народъ какой! Никакъ отъ него не отдѣлаешься! Одинъ грѣхъ съ нимъ! Не надо мнѣ ничего твоего. И чаю у меня нѣтъ, и хлѣба нѣтъ, и денегъ твоихъ мнѣ не надо. Маменька еще не вернулась изъ Москвы, ничего не привезла. У самихъ теперь ѣсть нечего.

Женщина изумленно на нее взглянула, заикнулась-было: да какъ же, не давно-съ я у тебя была... но вдругъ смекнула въ чемъ дѣло. Ни слова не говоря, собрала свое платье въ узелъ и вышла. Анна Ивановна какъ-то безсвязно начала жаловаться на народъ -- но сама видно почувствовала, что никого ей не убѣдить. Груня стояла у стѣны, внимательно вслушиваясь въ слова матери. Мужъ пьяница все время либо сидѣлъ, сонно опустивъ голову на грудь, либо дѣлалъ усиліе и поднималъ ее, и, стараясь вникнуть во все, что происходило, впадалъ въ безчувственное состояніе.

-- А вотъ тутъ въ сѣняхъ и чуланъ у ней, и подполье, шепталъ Митрофанъ Максимовъ:-- не миновать ей собачьей смерти! убьютъ ее изъ-за угла какъ собаку паршивую. Народъ страсть какъ на нее озлобился.

-- Она, говорятъ въ Москвѣ домъ купила, продолжалъ Митрофанъ:-- да все вишь, ей жаль съ нами разстаться. Статья больно подходящая; народъ промысловый, завсегда деньги нужны...

-- А вотъ насъ пока Господь жалѣетъ, у насъ такихъ людей еще не народилось, говорилъ мнѣ Ефимъ, когда мы съ нимъ опять отправились въ путь.-- И что это только за баба! Я, кажись, не стерпѣлъ бы, убилъ ее!

На окраинѣ одной изъ слѣдующихъ деревень, стоятъ особнякомъ четыре красивыя, большія избы, аршинъ въ 16 длины и аршинъ 10 ширины. Крыши, крытыя желѣзомъ, окна украшены рѣзьбой; палисадникъ передъ каждомъ домикомъ. Величиной и постройкой своей дома рѣзко выдѣляются отъ всѣхъ остальныхъ. На мой вопросъ, кто живетъ въ этихъ домахъ, мнѣ отвѣтили: старовѣры. Нужно было побывать въ одномъ изъ этихъ домиковъ, въ которомъ на 3-хъ машинахъ вязали чулки. Встрѣтила меня жена хозяина, Прасковья Семеновна, высокая, худощавая старуха. Мужа не было дома. Спокойная, съ сознаніемъ собственнаго достоинства, она не особенно привѣтливо отнеслась ко мнѣ. Выслушавъ объясненіе о цѣли моего посѣщенія, она, хотя и отвѣчала на мои вопросы, но дѣлала это не особенно охотно. Не послѣдовало обычнаго приглашенія выпить чаю, и она продолжала все время заниматься своимъ дѣломъ, т. е. расправкою и складываніемъ чулокъ. И только подъ конецъ, когда рѣчь зашла о ея дочери, она разговорилась и, не стѣсняясь, стала бесѣдовать со мной. Скажетъ что-нибудь и выжидающе взглянетъ на меня, точно думаетъ: такъ ли это ей, ни къ чему, изъ любопытства вздумалось спрашивать, или она по-человѣчески ей сердцемъ чуетъ? Отвѣтишь, скажешь что-нибудь, опять спросишь, и у Прасковьи Семеновны по лицу скользнетъ чуть замѣтная тѣнь удовольствія. И опять начнетъ разсказывать; разсказываетъ просто, сжато, а передъ вами рисуется картина ея жизни, и жизни мужа.

Росъ Иванъ Иванычъ, мужъ Прасковьи Семеновны, одинокимъ. Былъ онъ одинъ сынъ у отца, да и близкой родни у нихъ не было. А отецъ былъ крѣпкій, суровый мужикъ, тяжелаго нраву. Жили они хотя и исправно, т. е. подати платили, недоимокъ за ними не числилось, но бѣдно; достатку не было, приходилось перебиваться. Никому старикъ добраго слова не скажетъ, а за всякимъ зорко подмѣтитъ какую-нибудь слабость и при случаѣ такъ зло, больно на смѣхъ подниметъ, что всякій его сторонился. Жену свою билъ не на животъ, а на смерть. Чѣмъ больше та ему покорствовала, чѣмъ больше у него валялась въ ногахъ, тѣмъ больше онъ ее билъ. Сынъ при немъ слова боялся сказать, все молчитъ и весь ушелъ въ себя. Увидитъ отецъ, что онъ на улицѣ играетъ съ другими ребятами, накинется на него и прогонитъ, чтобы не связывался "съ паршивыми щенятами". И другіе мужики, слышавъ, какъ онъ надругался надъ ихъ ребятами, гнали Ивана прочь отъ своихъ дѣтей, и всячески ругали его. И выросъ Иванъ при отцѣ, одинокій, суровый, молчаливый. Пришло время женить его, а отецъ молчитъ, знаетъ, что за его сына никого не отдадутъ. "Молчитъ и Иванъ, тоже знаетъ, что ни одна дѣвка за него не пойдетъ, не захочетъ въ его семью попасть, свекра будетъ бояться. Вотъ и порѣшилъ Иванъ уйти на работу, чтобы дома ему но сидѣть, съ отцомъ не жить! Наслышалъ онъ, что въ другой деревнѣ, верстъ за десять, мужикъ одинъ занимается рощинскимъ дѣломъ. Купитъ лѣсу уголъ или два, срубитъ деревья и продастъ. Толстыя бревна на срубы кладетъ, а похуже деревья, на дрова колетъ. Сучья опять особо кладетъ, крестьянамъ на топливо продаетъ. Пошелъ онъ къ нему. Сначала въ работники нанялся, проработалъ зиму, другую. Понравилось Ивану Иванычу въ лѣсу. Шалашъ выстроютъ себѣ, да и живутъ. Народу набирается не много. Начнешь топоромъ рубить, а въ лѣсу-то "гулко", такъ и раздается далеко, далеко. Чего, чего не на думаешь за этимъ дѣломъ? Приходилось и въ городъ ѣздить съ дровами хозяйскими. Наложитъ возы, на ночь и отправится въ Москву. А тамъ пріѣдутъ часа въ 2 или 3 въ Москву, остановятся на постояломъ, чаю напьются и начнутъ возы перекладывать. Одно дѣло сложить дрова, чтобы привезти, другое дѣло сложить ихъ, чтобы продать. Даже, особая наука такая есть, какъ складывать дрова, чтобы возъ казался большимъ. Прежде того не требовалось, а теперь господа все наровятъ денегъ поменьше отдать, а товару взять побольше. Нѣтъ того, чтобы сообразить, что на мужицкой лошаденкѣ развѣ можно свезти такой возъ, коли его сложить какъ слѣдъ? И сѣно также складывается. И не подумаютъ вѣдь тѣ, которые покупаютъ, что мужикъ ныньче за все дороже платитъ -- какъ же ему дрова все по одной цѣнѣ продавать? Сложатъ дрова, да на рынокъ и выѣдутъ продавать. Но городская жизнѣ, трактиръ, не нравятся Ивану Иванычу; онъ наровитъ, какъ бы ему въ лѣсу остаться. А у хозяина-крестьянина, у котораго работалъ Иванъ Иванычъ, одна дочка только и была, вотъ та самая Прасковья Семеновна, которая разсказывала все это. Понравилась она Ивану Иванычу; тихая была, не болтливая. Понравился и самъ Иванъ Иванычъ хозяину. Хозяинъ-то тоже изъ старовѣровъ былъ; видитъ, что парень смирный, но не вялый, хорошо дѣломъ занимается, что у него дѣло пойдетъ все въ гору, и порѣшилъ за него дочь отдать. Взялъ его въ часть по торговлѣ и женилъ на дочери. А отецъ Ивана Иваныча потребовалъ, чтобъ невѣстка перешла къ нему въ домъ. Куда какъ трудно было Прасковьѣ Семеновнѣ со свекромъ ладить? Только однимъ и возьметъ -- что смолчитъ. Иной разъ разсвирѣпѣетъ старикъ, руку подниметъ, а она* глазомъ не сморгнетъ, смѣло, да покойно стоитъ -- у него рука и опуститься. Какъ запримѣтила свекровь, что Прасковью Семеновну старикъ не бьетъ, она страсть какъ стала ненавидѣть ее -- за что только счастье такое, а ее всю жизнь мужъ терзалъ. Только прямо, при старикѣ высказать это не смѣла, а безъ него пилила молодуху. Мужъ рѣдко домой наѣзжалъ, все больше въ лѣсу жилъ, и трудно жилось молодухѣ въ чужой семьѣ. Родилась у нихъ всего одна дочь -- видно родъ ужь былъ такой, малодѣтный. Иванъ Иванычъ сталъ разживаться. Умерла сначала свекровь, потомъ свекоръ. Сталъ Иванъ Иванычъ все расширять торговлю, покупалъ все больше угловъ; развѣдывалъ, гдѣ какой лѣсной участокъ выгодно продается. Деньги стали у него водиться.

Былъ онъ тоже строгій, да молчаливый, только не свирѣпый. Съ наемными рабочими былъ строгъ, и вездѣ самъ съ ними. Въ одномъ шалашѣ съ ними спитъ, одну похлебку ѣстъ, одно дѣло дѣлаетъ. Самъ точно не хозяинъ, а первый работникъ. Вотъ задумалъ онъ строиться. Выстроилъ онъ домъ на городской манеръ, на каменномъ фундаментѣ, крышу покрылъ желѣзомъ, печки выложилъ изразцами. И комнаты отдѣлалъ по городскому, купилъ и мебель, и посуду, и убранство. Когда все убрали, пошли они изъ своей избы въ домъ, Иванъ Иванычъ и говоритъ: "Не привычно мнѣ въ этихъ комнатахъ. Пусть онѣ такъ и останутся, а мы себѣ пристройку сдѣлаемъ". И сдѣлалъ пристройку; совсѣмъ крестьянская изба, только перегородокъ больше и простору больше. Въ томъ домѣ сидѣли только въ праздники, когда гости приходили къ дочери, а теперь ставни заколочены, двери заперты и печи не топлены. А въ пристройкѣ такъ же, какъ и въ другихъ крестьянскихъ избахъ: таже большая русская печь, только покрытая изразцами, тѣ же лавки, тотъ же простой бѣлый столъ. За одной перегородкой въ маленькой горенкѣ, сидятъ дѣвушки и работаютъ на машинѣ; за другой перегородкой стоитъ большая кровать, занавѣшенная ситцевымъ пологомъ. А дочери Прасковьи Семеновны теперь уже нѣтъ съ ней. Какъ стала подростать дѣвушка, услыхала Прасковья Семеновна, что въ одной деревнѣ, верстъ за десять, сестра Никифора Максимыча, зажиточнаго крестьянина, начала на машинѣ вязать чулки. Отправилась она съ дочерью въ Погорѣлки, посмотрѣли машину и все производство, и надумала заняться такимъ же дѣломъ. Особенной нужды въ лишней добычи не было, а все-таки при дѣлѣ какъ-то лучше. Купили одну машину, поучилась дѣвушка работать на ней, а тамъ купили и еще три машины. Взяли другихъ дѣвицъ, все подросточковъ, молоденькихъ, и стала ихъ Анна Ивановна, дочка Прасковьи Семеновны, ремеслу обучать. Конечно, дѣло выгодное, но не столько оно велось изъ выгоды, какъ ради того, чтобы занятіе было дочкѣ, чтобы веселѣе ей было съ дѣвицами. Дѣвицы, которыхъ онѣ взяли, были все больше сироты. Сначала ихъ только одѣваютъ и кормятъ, а потомъ жалованье положатъ хорошее. Въ другихъ мѣстахъ, въ Погорѣлкахъ, Чеверевкѣ, Старогорьѣ мастерицамъ платятъ 2 рубля, а лѣтомъ 3 рубля въ мѣсяцъ, а если товаръ не въ ходу, то скажутъ: "Хочешь, бери полтора рубля, а то уходи". А Прасковья Семеновна круглый годъ платитъ мастерицамъ 4 рубля и кормитъ хорошо. А прослужитъ дѣвушка года три ей, такъ и шубку сошьютъ на русачьемъ мѣху. Дѣвушки держатся въ строгости. Сидятъ за машинами, одѣты чисто, волосы причесаны гладко. Лифъ платья безъ рукавовъ, а изъ-подъ проймы выходятъ широкіе, бѣлые рукава коленкоровой рубашки; рукава вздернуты наверхъ, какъ рукава рубашки, какіе носятъ при сарафанахъ. Если у дѣвицъ есть хоть какіе-нибудь родственники въ деревнѣ, онѣ на страстную недѣлю уходятъ домой и ужь за это время, пока не вернутся, жалованья имъ не полагается. Нѣкоторыя уходятъ и на сѣнокосъ. А жалованье большое платитъ Прасковья Семеновна потому, что они съ мужемъ люди капиталистые. Другіе производители машинныхъ чулокъ ѣздятъ въ Мокву раза два въ недѣлю и продаютъ товаръ по какой бы цѣнѣ ни было. Ихъ постоянные покупатели торговцы-платочники (торгующіе въ палаткахъ противъ гостиннаго двора, у кремлевской стѣны) никогда не даютъ имъ больше 22 коп. за бѣлые и 26 коп. за ряженые полосатые чулки. А Иванъ Иванычъ продаетъ чулки, когда они въ цѣнѣ, передъ самой нижегородской ярмаркой, и получаетъ по 30 и 35 коп. Продастъ онъ крупному торговцу тысячъ десять паръ заразъ. Мастерицъ не торопитъ; поэтому, и чулки выходятъ хорошіе -- рвани нѣтъ, штопки меньше, иголокъ меньше ломаютъ.

Стала Анна Ивановна совсѣмъ невѣстой, нужно было думать замужъ ее отдать. Какъ тутъ быть? Иванъ Иванычъ въ этомъ дѣлѣ ничего не смыслитъ. И прежде мало съ кѣмъ знался, съ бабами вовсе не возжался, а теперь и вовсе отъ всего отсталъ. Сидитъ онъ больше въ лѣсу, любо ему тамъ; въ лѣсу ему лучше, чѣмъ съ людьми. Покойный батюшка отводилъ его отъ людей, вотъ и полюбились ему лѣсъ, деревья, глушь. Дѣла дѣлалъ все больше или съ прикащиками, или съ народомъ, который къ нему приходилъ туда же въ лѣсъ. Развѣ только въ рабочую пору дома поживетъ, да вѣдь тогда все больше на работѣ бываешь. И Прасковья Семеновна мало куда ходила, тоже съ молоду-то мало съ кѣмъ зналась въ этомъ селѣ. Сама изъ другой деревни была взята, а потомъ какъ большая стала, и охота пропала знакомство заводить. Вотъ и надумалъ Иванъ Иванычъ обратиться за совѣтомъ въ хорошему знакомому -- прикащику, который жилъ въ другомъ селѣ замѣсто управителя у барина. Съ этимъ прикащикомъ Иванъ Иванычъ не разъ имѣлъ разныя дѣла по рощѣ; былъ онъ мужчина степенный, и жена его была женщина разумная, и пользовались они, мужъ и жена, уваженіемъ въ околодкѣ. Пригласилъ Иванъ Иваныхъ ихъ къ себѣ въ праздникъ въ гости.

-- Вотъ, Дмитрій Ѳедорычъ, говорилъ Иванъ Иванычъ:-- задумалъ я какое дѣло! Дочь хочу просватать. Люди мы одинокіе, и хочу я выбрать зятя такого, чтобы его въ домъ взять.

Но Дмитрій Ѳедорычъ былъ не такого мнѣнія.

-- Ну, Иванъ Иванычъ, и въ домъ возьмешь, не всегда обрадуешься зятю-то! Разскажу я тебѣ исторію про зятя, котораго въ домъ взяли. Жилъ въ Дмитровскомъ уѣздѣ крестьянинъ, торговалъ всякимъ добромъ, деньгу не малую нажилъ. Дочка у него тоже одна была и сыновей не было. Выискалъ онъ зятя, чтобы въ домъ взять. Парень на видъ смирный, умный. Выговорилъ онъ, чтобы отецъ невѣсты ему капиталъ вручилъ при сговорѣ -- три тысячи рублей, а онъ будетъ у тестя жить точно въ прикащикахъ. Сыграли свадьбу. Тесть расширилъ дѣла, разъѣзжалъ, товаръ собиралъ, а зять въ лавкѣ торговалъ. Съ женой молодой жилъ душа въ душу, и родителямъ всякое почтеніе оказывалъ. Вотъ пріѣхалъ разъ опять тесть съ дороги, взошелъ въ лавку, видитъ покупатель сторговалъ товаръ. Сталъ зять ему вѣшать товаръ, отпустилъ, деньги получилъ. "Великъ больно походецъ пускаешь, говоритъ тесть зятю:-- такъ торговлю вести нельзя; коммерція нынѣшняя держится на томъ, чтобы каждымъ случаемъ пользоваться, а походцу не давать". Зять смолчалъ, ничего не сказалъ и покончилось на этомъ. Въ другой разъ -- тоже самое. Опять тесть видитъ, что зять отпускаетъ покупателю полнымъ вѣсомъ, большой мѣрой. Далъ онъ уйти покупателю изъ лавки и давай зятя корить. "Я, говоритъ, нажилъ, а вы мое добро расточаете, на міръ пущаете; меня разорить хотите. Мало, да плохо васъ, видно, учили, такъ мнѣ не охота приниматься за это дѣло, да и неколи". И пошелъ его на путь истинный наставлять. А зять, ни слова не говоря, вышелъ, да пошелъ въ домъ. "Собирай, жена, свои вещи, говоритъ женѣ:-- отправимся. Отецъ недоволенъ, я ему не слуга. У насъ свои деньги есть, свою торговлю заведемъ, да станемъ торговать по-совѣсти, а не по-жидовски". Взъѣлся на него-было тесть, судиться собирался, а онъ его же осрамилъ, разсказывая про походецъ. Увезъ жену, а теперь и ее къ родителямъ рѣдко пускаетъ. Вотъ и разсуди, Иванъ Иванычъ, брать ли тебѣ зятя въ домъ?

Не полагался Иванъ Иванычъ въ этомъ дѣлѣ на свой разсудокъ. И то, подумалъ онъ, лучше, коли подальше отъ своего дѣла зятя держать. И порѣшилъ безъ совѣта Дмитрія Ѳедорыча это дѣло не кончать. Стали женихи подсылать свахъ, и отдали Анну Ивановну за мѣщанина-прикащика. Приданое сдѣлали отличное. Однихъ десять верхнихъ одеждъ. Шубку бархатную съ куньимъ воротникомъ; за одинъ воротникъ полтораста рублей дали. Атласную шубку на лисьемъ мѣху, бѣличью шубку, крытую сукномъ, суконную шубку на ватѣ, драповое пальто, дипломатъ, ротонду и кофту драповую, мантилью съ бахромой и тальму матерчатую. Шелковыхъ платьевъ пять, десять шерстяныхъ, ситцевыхъ двадцать-пять; сорокъ рубашекъ и другого разнаго добра. Деньгами сто рублей. Чулочную машину свою она шла съ собой и теперь на ней чулки вяжетъ на продажу. Изрѣдка, она наѣзжаетъ къ родителямъ, и Прасковья Семеновна тоже иногда навѣщаетъ ее. Дѣтей пока нѣтъ у молодыхъ.

-- А скучно вамъ безъ дочери, Прасковья Семеновна? говорю я ей:-- однѣ теперь остались.

-- Ничего, привыкла, отвѣтила она.-- Да вонъ дѣвицы тутъ, нее будто при дѣлѣ. Вотъ одна изъ дѣвицъ, Елена, подруга Анны; Сирота она, никого у ней нѣтъ, вотъ и замѣсто дочки мнѣ.

Прасковья Семеновна головой указала по направленію другой комнаты, гдѣ сидѣли три дѣвушки за машинами.

-- Которая изъ васъ Елена? спросила я, взойдя къ дѣвушкамъ.

Молодая дѣвушка, съ бѣлокурыми волосами, съ открытымъ красивымъ лицомъ встала со стула и поклонилась. Густая коса была приколота вѣнкомъ; короткіе, вьющіеся волосики повсюду выбивались и придавали оригинальный видъ красивому лицу.

-- Что-жь, Прасковья Семеновна, пожалуй, и ее вамъ скоро придется замужъ отдавать? сказала я.

Старуха не то испуганно, не то враждебно вдругъ взглянула на дѣвушку. Лицо Елены зардѣлось.

-- Нѣтъ, нѣтъ, выговорила она въ смущеніи:-- зачѣмъ мнѣ. Я сирота, у меня ничего нѣтъ. Я лучше у ней, у крестной, останусь.

Лицо Прасковьи Семеновны нѣсколько прояснилось.

-- Она никуда у меня не ходитъ, сказала она:-- а если найдется подходящій женихъ -- что-жь, и выдадимъ! За приданыхъ дѣло не станетъ. Только безъ нея мнѣ ужь будетъ не то. Приспособилась она ко мнѣ и ко всему доху, больно ужь хозяйственная.

И Прасковья Семеновна бросила теплый, любовный взглядъ на Елену.

Да, скучно будетъ Прасковьѣ Семеновнѣ безъ Елены, подумалось мнѣ, мало того, что скучно -- тяжело. Что у ней останется? Вѣдь и дѣло ее не особенно интересуетъ, когда цѣли нѣтъ для чего и для кого наживать. А у ней еще не сложилась та черта въ характерѣ, которая побуждаетъ человѣка наживать деньги лишь для того, чтобы имѣть ихъ.

-----

Проѣздивши весь день съ Ефимомъ, побывавши во многихъ деревняхъ, мы, наконецъ, порѣшили переночевать въ нерпой попавшейся на дорогѣ деревнѣ. Доѣхали до большого промышленнаго села Клязьмы. Окна трактировъ ярко свѣтились; около каждаго постоялаго двора стояли вереницы выпряженныхъ саней, на улицѣ часто попадались пьяные, ѣхали мы вдоль улицы и все не рѣшалась я завернуть въ избу.

-- А знаешь что, Ефимъ, вдругъ сказала я ему:-- тутъ сейчасъ за оврагомъ должна быть маленькая деревушка, давай лучше туда поѣдемъ ночевать.

Ефимъ обыкновенно соглашался на всѣ мои предложенія; поэтому, и теперь мы отправились дальше, за мостъ, за полверсты отъ Клязьмы. Деревушка, въ которую мы пріѣхали, состояла всего изъ 8--10 дворовъ. Выстроена она какъ-то надъ оврагомъ, такъ что ѣдешь по единственной улицѣ и въ тоже время опасаешься, какъ бы не свалиться въ глубокій оврагъ. Вездѣ темно, только въ одной избѣ яркій свѣтъ. Въ этой избѣ дѣвушки собрались на посидѣлки; всѣ сидятъ съ какимъ-нибудь вязаньемъ; отъ лучины дымъ, смрадъ. Спросила я у дѣвушекъ, гдѣ тутъ живетъ староста, оказалось, что въ деревнѣ нѣтъ ни старосты, ни десятскаго, что всѣ сельскія власти живутъ въ ближайшемъ селеніи, отстоящемъ на версту. Попросила дѣвушекъ пустить Женя къ себѣ ночевать, но они объявили, что негдѣ, тѣсно. Куда-жь теперь дѣваться? Выбѣжала одна изъ дѣвушекъ и указала на одну избу, приговаривая: "Поѣзжай къ намъ; у насъ пустятъ. Ты ихъ разбуди".

Меня, дѣйствительно, пустили. Поднялась вся семья. Принялись возиться съ самоваромъ, начались разспросы: кто? откуда? зачѣмъ? Семья состояла изъ старухи-матери, взрослаго сына лѣтъ 25 -- 26, его жены и сына, мальчика лѣтъ пята; жены другого сына съ дѣвочкой лѣтъ трехъ-четырехъ, взрослой дочери и дочери лѣтъ 16, которая на посидѣлкахъ мнѣ и указала на избу.

Вся эта семья производила какое-то странное впечатлѣніе: точно всѣ эти люди другъ другу чужіе. Чувствовался какой-то глубокій разладъ. Это впечатлѣніе оказалось вѣрнымъ, и причины разлада не преминули очень скоро обнаружиться. Старшая дочь, дѣвушка лѣтъ двадцати, усердно начала хлопотать, чтобы доставить мнѣ всѣ удобства; усадивъ меня за самоваръ, она хотѣла-было устроить постель на той широкой лавкѣ у двери, гдѣ спала жена ея меньшого брата, Арина, съ своей дочерью, начала сначала шептаться съ матерью, потомъ съ невѣсткой. Я наотрѣзъ отказалась воспользоваться этой постелью и сказала, что лягу на той лавкѣ, на которой сидѣла. Поднялась возня. Арина Богъ знаетъ изъ-за чего вдругъ стала спорить съ золовкой, старуха разворчалась, стала жаловаться на свое сиротство, на бѣдность, неизвѣстно зачѣмъ вдругъ начала ругать старшаго сына, находящагося здѣсь же въ избѣ, и попрекать его смиренствомъ. "Возъ сѣна и то не можетъ толковъ продать, плакалась старуха. Другіе поѣдутъ въ Москву наложатъ пудовъ 15, а продадутъ за 20; такъ уложатъ, такъ устроятъ, что возъ съ домъ кажется, и какъ его ни дави, сколь тяжести на середину не наваливай, а все не поддается. А онъ-то! Всю мою душеньку истомилъ! Пріѣдетъ, чуть за даромъ не отдастъ возъ-то! Ничего дѣлать не умѣетъ, какъ люди дѣлаютъ!"

Павелъ сидѣлъ молча, понуря голову и тяжело дыша. Жена его чего-то суетилась, шмыгала взадъ и впередъ, не поднимая глазъ. Мальчикъ, пятилѣтній Митя, изъ-подлобья смотрѣлъ на расходившуюся бабушку. Дѣвушка, такъ усердно хлопотавшая обо мнѣ, видимо смущалась, не зная, что дѣлать. Стала я ее разспрашивать о ея промыслѣ, о перчаткахъ, которыя онѣ вязали. Только-что она начала разсказывать, какъ опять старуха вмѣшалась и опять пошли жалобы, ругань, угрозы.

-- А ты ложись-ка на печку, бабушка, да не мѣшай мнѣ съ своимъ дѣломъ справляться, не вытерпѣла я, наконецъ.-- Дай дѣвкѣ толкомъ объяснить мнѣ, что нужно.

Старуха въ первую минуту оторопѣла, обозлилась и снова начала ругаться.

-- Дура она! ничего не знаетъ и ничего сказать не можетъ. Молчи, дура! не разѣвай рта, коли путнаго ничего не знаешь.

И опять расходилась старуха. Чтобы хоть что-нибудь узнать, мнѣ пришлось отправиться вмѣстѣ съ дѣвушкой въ избу, гдѣ дѣвушки устроили посидѣлки. Вернулись мы поздно. Утромъ оказалось, что у саней Ефима что-то нужно было привести въ порядокъ, вслѣдствіе чего пришлось лишнихъ часа три остаться въ деревушкѣ и поближе познакомиться съ своими хозяевами.

Осталась старуха безъ мужа, когда старшему сыну, Павлу, было лѣтъ четырнадцать. Смирный, работящій былъ этотъ сынъ, такой смирный, что боится слово вымолвить. А дѣло у него сворилось, все онъ справить, всю семью кормитъ, настоящимъ кормильцемъ сталъ. Другой сынъ, любимецъ матери, былъ совсѣмъ иного нрава. Мальчикъ былъ онъ рѣзвый, живой, точно огонь. Вѣчно бы ему играть, да какую-нибудь шутку сшутить, кого-нибудь на смѣхъ поднять. Когда отецъ умеръ,-- мать жеребенка продала, чтобы было только чѣмъ заплатить священнику за ученіе любимаго сына. Отдала она батюшкѣ семнадцать рублей, чтобы онъ его выучилъ читать и писать; рядила его въ красную, кумачную рубашку, сапоги купила ему, кормила слаще, чѣмъ другихъ дѣтей. А Павелъ изъ силъ выбивайся, чтобы вездѣ поспѣть во-время, чтобы и поле вспахать, и лугъ скосить, и навозъ вывезти, и дровъ нарубить. Еще темно, еще звѣзды на небѣ мерцаютъ, а онъ зимой тащится съ возомъ сѣна въ Москву, между тѣмъ, какъ Андрей, меньшой братъ, только что возвращается домой ночевать изъ большого села, гдѣ былъ въ гостяхъ у дѣвушекъ. Требуетъ мать денегъ отъ Павла, а у него ихъ нѣтъ -- купилъ въ городѣ чаю, сахару, веревокъ, дегтю, а и мука понадобилась. Семья большая, деньги всѣ вышли, а мать укоряетъ, что не съумѣлъ продать, что пропилъ, прогулялъ. Горько ему, а онъ все молчитъ, все терпитъ. Съ дѣтства наслушался упрековъ, ругательствъ. Росъ Андрей, сравнительно съ Павломъ, чисто барчукомъ. Пришло время старшаго женить; мать сказала: бери кого хочешь, чтобъ только была работница, да смирная. Женили Павла и жена, дѣйствительно, попалась смирная, безпрекословная, какъ и мужъ. И ее свекровь держала въ черномъ тѣлѣ. Родился у нихъ мальчикъ, Дмитрій, черноглазый съ бѣлокурыми волосами; ростетъ мальчуганъ, смотритъ волченкомъ, все держится ближе къ матери, а бабушка на него и вниманія не обращаетъ, развѣ попадется ей подъ ноги, такъ она его выругаетъ. Но мотъ настала пора женить Андрея. Выбралъ себѣ Андрей невѣсту самъ изъ другого села, дѣвушку бойкую, красивую. Мать и сноху полюбила, ради Андрея. Родилась у нихъ дѣвушка Маша, и бабушка въ ней души не чаетъ. Старуха стала меньше ругаться, точно забыла, что существуютъ на свѣтѣ старшій сынъ, его жена и внучекъ. Вся сосредоточилась на Андреѣ и его дѣвчонкѣ. Не чуетъ, не хочетъ думать бабушка, что ее ждетъ горе впереди. А горе пришло. Настала очередь Андрею идти въ солдаты. До послѣдней минуты старуха не хотѣла вѣрить, что Андрея забрѣютъ. А въ присутствіи его сейчасъ же приняли: стройный, статный онъ былъ. Нетолько что сейчасъ приняли, но даже въ гвардію, въ Питеръ опредѣлили. Старуха чуть не умерла съ горя. Когда поправилась отъ болѣзни, то пуще прежняго возненавидѣла Павла и его семью. Объ, вишь, одинъ во всемъ виноватъ. Его, урода, не взяли, а она бы десятерыхъ такихъ, какъ Павелъ, отдала за мѣсто Авдрея. Андрей на чужбинѣ, ему трудно, а этотъ дома прохлаждается, лежитъ на лавкѣ съ женой, съ сыномъ... И старуха неистовствуетъ, готова пришибить, уничтожить Павла, его жену, его сына. Все труднѣе, все тяжелѣе живется Павлу и женѣ его, и даже Митѣ, этому крошечному ни въ чемъ неповинному мальчику. И вотъ проявляются послѣдствія этого отношенія старухи къ дѣтямъ. Жена Андрея спитъ съ Машуткой, своей дѣвочкой на широкой лавкѣ, которая заменяетъ собой кровать; простыня у ней обшита кружевцемъ, одѣяло набрано изъ ситцевыхъ лоскутиковъ, перина мягкая, а на подушки надѣты свѣтлыя ситцевыя наволочки. А жена Павла спитъ на полу: постелитъ тулупъ старый, да положитъ подушку подъ голову, а полушубкомъ покроется; такъ и спитъ, не раздѣвшись съ Мишей, да съ мужемъ. Жена Андрея не убираетъ избы, не топитъ печи, не ходитъ за водой, не кормитъ скотины, не мѣситъ хлѣбъ -- все это дѣлаетъ безмолвная жена Павла. Поставятъ самоваръ, садятся чай пить старуха и жена Андрея, Машутка и дочери старухи, а жена Павла пока все убираетъ, и Митя вертится около матери и смотритъ изъ-подлобья на Машутку, которая пьетъ изъ крошечной чашки, съ надписью "въ день ангела". Машуткѣ даютъ особый кусокъ сахару; у бабушки для Машутки всегда есть и баранокъ. Наконецъ, напились и старуха, и Арина, жена Андрея, и Машутка, и дочери старухи; тогда на ихъ мѣстѣ садятся Авдотья и Митя. Павелъ давно уже куда либо ушелъ, либо уѣхалъ -- въ лѣсъ за дровами, въ Москву съ сѣномъ. Чай спитой, осталась какая то блѣдно-желтая вода. Митя пьетъ съ матерью изъ одной чашки, ему не полагается ни особаго куска сахару, ни баранка, одинъ черный хлѣбъ.

Подойдетъ Митя къ Машѣ -- бабушка ужь кричитъ: "не трожь, не трожь ее! убирайся, паршивый! опять укусишь!" А Маша тутъ же за бабушкой повторяетъ: "Не трось, не трось, палсивый щенокъ, опять укусись", начнетъ бѣгать по избѣ, и наровитъ разбѣжаться мимо Мити, задѣть, толкнуть его, либо бросить въ него чѣмъ попало. Разъ не вытерпѣлъ Митя; хватила она его чѣмъ-то больно, а онъ вцѣпился въ нее, да въ плечо и укусилъ. Съ тѣхъ поръ пуще прежняго бабушка его ненавидитъ.

Настоящій праздникъ для матеря настаетъ, когда Андрей присылаетъ письмо изъ Питера. А Андрей-таки частенько присылаетъ письма, все твердитъ, какое житье трудное въ гвардіи, какая требуется чистота во всемъ, и какъ онъ нуждается въ деньгахъ. И послѣ каждаго такого письма старуха требуетъ отъ Павла денегъ. И Павелъ отдаетъ; самъ сталъ ходить въ лаптяхъ -- сапоги не на что купить; полушубокъ никакъ не соберется отдать вычинить, потому что овчины пришлось осенью продать. Все хмурѣе и молчаливѣе становится Павелъ. Губы плотно-плотно сжаты, словно онъ ихъ силой сжимаетъ, чтобы онѣ не могли открыться, потому что иначе... Или у него, наконецъ, не хватитъ болѣе силъ терпѣть, и все скопившее зло, накипѣвшее, наболѣвшее отъ несправедливостей, вырвется наружу. Или сжимаетъ онъ такъ плотно эти губы по привычкѣ, пріобрѣтенной также вслѣдствіе все тѣхъ же условій его безотрадной жизни.

Придетъ письмо, прочтутъ его вслухъ разъ-два, потолкуютъ, прячутъ. А Маша возьметъ веревку, задѣнетъ за ножку стола, сядетъ на лавку и правитъ веревкой, точно возжей, и кричитъ: "Мы въ Питеръ къ тятькѣ ѣдемъ! Арина (мать свою она зоветъ Ариной)! собирай скорѣй сундуки, а ты, баушка, садись на лавку, я тебя повезу". и улыбается суровое лицо бабушки, и садится она на лавку. Но вотъ подходитъ Митя, сѣдъ тоже на лавку, хоть и на другой конецъ. Машутка закричала что есть мочи: "уйди, уйди, волченокъ, оставайся у своей мамки!" И бабупий, кричитъ на Митю, и Арина его толкаетъ съ лавки. Всѣ боятся, чтобы съ Машей чего не сдѣлалось. У ней отъ крику глазки закатываются и дергать ее начинаетъ.

-- А крѣпко вы набаловали Машутку-то! говорю я старухѣ:-- нехорошо это вы дѣлаете, что такъ ее пріучили. Съ ней послѣ сладу не будетъ.

Старуха нахмурилась.

-- Нѣжный она ребенокъ -- вотъ что, наконецъ, сказала она.-- Потомъ разумнѣе будетъ, сама не захочетъ, чего не слѣдъ.

Достала я изъ сумки засахаренныхъ орѣховъ, баранокъ, калача. Смѣло подошла ко мнѣ Машутка и протянула рученки.

-- Погоди, Маша, это не тебѣ. Вѣдь ты въ Питеръ ѣдешь къ тятькѣ, онъ тебѣ и дастъ. Митю-то ты не берешь. Ему здѣсь негдѣ гостинцевъ достать -- вотъ я ему и дамъ, чтобы ему обидно не было.

И надѣлила я Митю всякими гостинцами. Широко открыла глаза Машутка, уставилась на меня, въ первую минуту совершенно растерялась, а потомъ вдругъ заревѣла. Митя тоже растерялся. Сначала посматривалъ на бабушку, на Арину, не отнимутъ ли онѣ у него его гостинцы. Но ни та, ни другая не посмѣла въ моемъ присутствіи этого сдѣлать. Тогда онъ съ минуту подумалъ, взялъ одинъ орѣхъ и барановъ, подошелъ въ Машѣ и сунулъ ей ихъ молча въ руки. Машутка тотчасъ перестала ревѣть и принялась уплетать гостинцы. Остальное Митя снесъ матери, разломилъ калачъ на двѣ половины, далъ ей одну и подѣлился всѣмъ остальнымъ съ ней.

"Что-то будетъ изъ всего этого? думалось мнѣ.-- Старуха била тяжелымъ гнетомъ для всей семьи, за исключеніемъ Андрея, его жены и дочери. Ея характеръ производилъ вредное вліяніе на всѣхъ остальныхъ. А Митя? что изъ него выйдетъ, если какія-нибудь непредвидѣнныя обстоятельства не избавятъ несчастнаго мальчика отъ ненавидящей его бабки".

Былъ сѣрый, хмурый день. Когда мы на другое утро, съ Ефимомъ отправились въ путь, начиналъ накрапывать дождикъ. Все больше и больше сдвигались тучи, становилось все труднѣе ѣздить по проселочнымъ дорогамъ. Вотъ заѣхали мы въ большое торговое село. У старосты не изба, а цѣлый домъ. Передняя горница аршинъ 12 въ длину и аршинъ восемь въ ширину. Кромѣ громадной русской печи, поставлена еще и желѣзная печь. Оказывается, что у старосты былъ прежде трактиръ. Теперь разжился, и заведеніе уничтожилъ. Старосты нѣтъ въ избѣ, и женщинѣ нѣтъ ни малѣйшей охоты его отъискивать, но я рѣшительно заявила, что онъ мнѣ нуженъ. Наконецъ, жена послала кого-то его отыскивать. Долго пришлось ждать его, наконецъ онъ пришелъ недовольный, хмурый, что его оторвали отъ чаепитія въ трактирѣ. Когда я ему объяснила, въ чемъ дѣло, онъ сдѣлался еще болѣе недовольнымъ.

-- И къ чему это все понадобилось? ворчалъ онъ:-- какіе тутъ женскіе промысла! Что баба сработаетъ? ну, что! и себѣ на одёжу не выработаетъ -- самая это жалкая тварь, баба! А коли ужъ бабъ считать стали, да ихъ въ великій чинъ взвели, такъ и приставили бы бабьяго старосту -- а я мужицкій староста. При послѣднихъ словахъ, ему самому стало смѣшно, и онъ разсмѣялся.

-- Да и въ самомъ дѣлѣ, надо бабьяго старосту, повторилъ онъ: -- больно ужъ важныя птицы стали, бабы эти. А теперь и вовсе носъ задерутъ!

Оказывается, между прочемъ, что тутъ есть и еще новый женскій промыселъ, есть даже маленькое заведеніе, которымъ хотя и завѣдуетъ мужчина, но работаютъ однѣ женщины. Отправилась туда.

Испитой, хворый крестьянинъ оказывается хозяиномъ. Начинаются разспросы. Я разспрашиваю, записываю и вдругъ удивленно поднимаю голову. Хозяинъ мой на полъ-словѣ оборвалъ; раздается какое-то бормотаніе. Вижу я, что вошелъ священникъ, съ причетникомъ, съ крестомъ, съ святой водой. Не успѣла я подняться съ лавки, какъ онъ ужъ и кончилъ молитву, отъ которой никто не разслышалъ ни единаго слова. Махнулъ онъ кропиломъ, и моя бумага, на которой я записывала, оказалась мокрой. Обернулся священникъ, протянулъ руку, въ которую хозяинъ быстро вложилъ мѣдную монету, и также быстро, какъ вошелъ, исчезъ изъ избы. Равнодушно смотрѣли ему въ слѣдъ обитатели избы.

-- Что это, какъ скоро батюшка отслужилъ молебенъ, спрашиваю я.

-- Да у насъ третьяго дня здѣсь престольный праздникъ, былъ, ну, онъ и обходитъ всѣхъ. Да нешто онъ служить? Село большое, ему долго всѣхъ обходить. Кто побогаче, у нихъ и служитъ, тѣ и къ кресту подходятъ, а у насъ ему только бы сборъ сдѣлать.

И крестьянинъ равнодушно продолжалъ дѣлать свои объясненія по поводу заведенія, которое, впрочемъ, прекратило уже свое существованіе.

Выѣхали изъ села; полилъ проливной дождь. Нужно было отложить на время поѣздки, и отправились мы съ Ефимомъ на ближайшую станцію желѣзной дороги.

-- A y меня и краюха-то не доѣдена, пожалѣлъ Ефимъ:-- и овса еще денька на два. Поди, меня еще дома и не ждутъ еще. Вотъ удивятся!..

И подъ впечатлѣніемъ мысли, что его неожиданному пріѣзду удивятся, обрадуются, хорошая улыбка скользнула по лицу Ефима.

М. Г.

"Отечественныя Записки", No 2, 1882

Оставить комментарий Горбунова-Каблукова Минна Карловна (bmn@lib.ru) Год: 1882 Обновлено: 14/09/2023. 61k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Горбунова-Каблукова Минна Карловна По деревням

ПО ДЕРЕВНЯМЪ.

Горбунова-Каблукова Минна Карловна
По деревням