Гончаров Иван Александрович
Л. И. Фрегат Паллада. Очерки путешествия Ивана Гончарова, в двух томах. Издание А. И. Глазунова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Фрегатъ Паллада. Очерки путешествія Ивана Гончарова, въ двухъ томахъ. Изданіе А. И. Глазунова. С.-Петербуръ. 1858.
  

"Библіотека для чтенія", No 7, 1858

  
   Мы считаемъ излишнимъ распространяться о содержаніи и достоинствахъ путевыхъ очерковъ Ивана Александровича Гончарова: то и другое, болѣе или менѣе, извѣстно уже читателямъ изъ отрывковъ его путешествія, помѣщавшихся въ нашихъ лучшихъ журналахъ, и отзывовъ критики, встрѣтившей это послѣднее произведеніе его талантливаго пера единодушными одобреніями. Не считаемъ также нужнымъ распространяться о внѣшнихъ достоинствахъ настоящей книги,-- о томъ, какъ хорошо издана она и какъ это похвально и великодушно со стороны издателя, ибо увѣрены, что всякій издатель талантливаго и хорошо раскупающагося произведенія найдетъ вполнѣ достойную его награду, не зависимо отъ печатныхъ похвалъ и лестныхъ для его самолюбія одобреній. Мы хотимъ поговорить только о томъ родѣ, къ которому принадлежатъ путевые очерки И. А. Гончарова, потому что въ нѣкоторыхъ отзывахъ о нихъ, среди лестныхъ похвалъ, выражается все-таки робкая не увѣренность такой, кажется, простой истинѣ, что каждый имѣетъ право описывать все, а въ томъ числѣ и свое странствованіе, какъ ему угодно, не нарушая только истины, что соблюденіе этого нравственнаго условія даетъ уже произведенію право законнаго существованія, и что, за тѣмъ, опредѣленіе его достоинствъ зависитъ вовсе не отъ того, удовлетворяетъ ли оно или нѣтъ тѣмъ условіямъ, которыя мы привыкли соединять съ извѣстнымъ родомъ произведеній, а отъ суммы тѣхъ наслажденій или пользы, которыя оно можетъ доставить.
   Ни что такъ не вредитъ живости и истинности впечатлѣнія, оставляемаго литературнымъ произведеніемъ, какъ претензія на относительную его оцѣнку безъ надлежащей къ ней подготовки. Въ такомъ случаѣ, всякая попытка опредѣлить достоинство произведенія не на основаніи личныхъ чувствъ и мысли, а посредствомъ классификаціи, ведетъ къ педантическому резонерству. Стараться взглянуть на какой нибудь предметъ, какъ на видъ опредѣленнаго рода, не зная хорошенько родовыхъ признаковъ, не умѣя отыскать тотъ родъ, къ которому оно принадлежитъ по своему существу, или, что всего хуже, не замѣчая, что предметъ этотъ составляетъ особенность, значитъ надѣть на себя скверные очки, искажающіе цвѣтъ и форму предметовъ. Сквозь такіе очки нѣкоторые взглянули на новое произведеніе автора "Обыкновенной Исторіи", и потому потеряли возможность ясно видѣть его достоинства и недостатки.
   Почти всѣ отзывы о путевыхъ очеркахъ И. А. Гончарова изданныхъ нынѣ подъ названіемъ "Фрегатъ Паллада", наполнены безусловными похвалами художественной сторонъ, которая, однако же, въ этомъ произведеніи (какъ въ видъ извѣстнаго рода) признается за что то случайное, второстепенное, за что то замѣняющее или выкупающее, болѣе или менѣе, недостатокъ другой, будто бы существенной стороны. Въ чемъ же заключается эта существенная сторона, которой долженъ былъ бы удовлетворить авторъ Фрегата Паллады, и отсутствіе которой вознаграждается у него художественными и поэтическими достоинствами? Этого ни кто не потрудился опредѣлить вполнѣ, ограничиваясь одними намеками и общими мѣстами. Если исключить критическую статью, помѣщенную въ Современникѣ (въ 1856), по поводу путевыхъ очерковъ И. А. Гончарова, напечатанныхъ въ то время въ журналахъ, то рѣшительно можно сказать, что и художественная ихъ сторона, признаваемая за что то, какъ мы выразились, случайное, осталась безъ обстоятельнаго разбора, а сторона существенная, о которой слегка упоминается, какъ о самомъ простомъ и всѣмъ извѣстномъ условіи, которому бы слѣдовало удовлетворить, эта главная сторона, эта pia desideria осталась безъ надлежащаго опредѣленія и представляется чѣмъ-то таинственнымъ. Благодаря такимъ общимъ мѣстамъ, какъ "ученый", "изслѣдованіе", "спеціальность", "современный", "полезный", въ примѣненіи къ путешественнику и путешествію, безъ указанія, въ чемъ именно заключаются эти качества, безъ указанія авторитетовъ, примѣровъ, типовъ, по которымъ можно было бы себѣ составить идею о томъ, въ какой степени всѣ эти условія обязательны для всякаго, кто только берется за перо, путевые очерки г. Гончарова выставляются или какимъ то счастливымъ исключеніемъ, tour de forc'омъ, удавшимся ему только вслѣдствіе его необыкновеннаго художественнаго дарованія, или произведеніемъ, которое при художественныхъ достоинствахъ, не удовлетворяетъ какимъ то, будто бы необходимымъ и обязательнымъ для него требованіямъ.
   Справедливо ли это? слѣдуетъ ли признать Путевые очерки автора "Обыкновенной Исторіи" за исключеніе изъ извѣстнаго рода и былъ ли онъ обязанъ удовлетворить въ немъ другимъ какимъ нибудь требованіямъ, кромѣ тѣхъ, которымъ хотѣлъ удовлетворить? Намъ кажется, что этотъ вопросъ не трудно рѣшить, а между тѣмъ рѣшеніе его не безполезно потому, что оно уясняетъ взглядъ на цѣлую группу произведеній, которыя въ послѣднее время особенно часто стали появляться и въ нашей литературѣ и которыя, по своему существу, относятся именно къ тому роду, къ которому принадлежатъ и Путевые очерки И. А. Гончарова...
   Мы не думаемъ, чтобы кто-нибудь, прочтя Чайльдъ Гарольда -- этотъ причудливый плодъ плаванія и странствованіи поэта имъ отчизны, пожалѣлъ о томъ, что къ нему не приложено картъ и рисунковъ и чтобы счелъ нужнымъ, при его разборѣ, заявить публики, какъ аттестатъ на право имѣть мнѣніе о такомъ предметы, что онъ прочелъ Дюмонъ д'Юрвиля, что было очень трудно и скучно. Это показалось бы дикимъ педантизмомъ и грубымъ непониманіемъ истиннаго характера вышеозначеннаго произведенія. Никто также, говоря о поэтическихъ строфахъ, которыя навѣяли на того же поэта волны Босфора, не сочтетъ нужнымъ увѣдомлять публику, что эти строфы не заключаютъ въ себѣ ученыхъ изслѣдованій и изысканій. Всякій понимаетъ, что лордъ Байронъ, какъ поэтъ, имѣлъ право объѣхать хоть вокругъ земнаго шара, открыть новую часть свѣта и не представить публикѣ ни какихъ другихъ результатовъ, кромѣ поэтическихъ впечатлѣній, и при томъ еще перемѣшавъ ихъ съ созданіями чистаго вымысла и проявленіями своей причудливой и во всемъ выступавшей впередъ, личности. Почему же это? Потому ли, что это -- лордъ Байронъ, поэтъ геніальный, и что онъ писалъ стихами, а не прозой?
   Разумѣется, нѣтъ... Куперъ и какой-нибудь Марріетъ не чета такому поэту, какъ Байронъ, и писали не стихами, а между тѣмъ никто не требовалъ, чтобы ихъ романы изъ жизни новаго свѣта и морской жизни заключали въ себѣ элементы какого нибудь многолѣтняго путешествія цѣлой экспедицій ученыхъ спеціалистовъ, совершеннаго и описаннаго съ учено-специальной цѣлью не однимъ лицамъ, а всѣми ими, подъ руководствомъ и редакціею ученаго моряка Дюмонъ д'Юрвиля; ни одинъ педантъ, не только фельетонистъ или литературный рецензентъ, не сочтетъ нужнымъ искать въ нихъ чего нибудь, кромѣ поэтическаго воспроизведенія природы и жизни и не будетъ рвать на себѣ волосъ отъ того, что Куперъ, напримѣръ, знаменитый, реальный Куперъ, при всемъ глубокомъ сочувствіи и пониманіи имъ поэтической стороны, обнаруживаетъ такія ребячески-баснословныя понятія о предметахъ естественныхъ наукъ, которыя могутъ быть названы, съ точки зрѣнія науки, совершеннымъ невѣжествомъ. Впрочемъ, не нужно далеко ходить за примѣрами. Никому и у насъ не приходило въ голову приготовляться къ чтенію и оцѣнкѣ "Цыганъ" -- поэтическаго результата пребыванія Пушкина въ Бессарабіи -- посредствомъ просматриванія сочиненій, заключающихъ въ себѣ учено-спеціальныя данныя объ этомъ краѣ, или сожалѣть, что къ "Очеркамъ Рима" А. Н. Майкова или "Письмами объ Испаніи" В. П. Боткина не приложено картъ. Почему же это? Потому ли, что Куперъ, Пушкинъ и др., называли результаты своихъ впечатлѣній и наблюденій романами, поэмами, а не путешествіемъ, путевыми очерками или замѣтками. У насъ, въ отношеніи нашихъ отечественныхъ произведеній, чуть ли такъ, судя по крайней мѣрѣ, по нѣкоторымъ рецензіямъ о путешествіи И. А. Гончарова. А между тѣмъ описанія путешествій поэтовъ и художественниковъ, начиная отъ Дюма, который съ искусствомъ замѣчательно художественнаго таланта и безстыдствомъ плохо-образованнаго Француза описывалъ свои странствованія даже по такимъ мѣстамъ, гдѣ не бывалъ, до Диккенса и Тэкерея, также публиковавшихъ свои путевыя замѣтки, имѣли или не имѣли успѣха, высоко или низко цѣнились вовсе не по отношенію ихъ къ Дюмонъ д'Юрвилямъ и современному состоянію естественныхъ и другихъ наукъ. Никто ни скорбѣлъ и не видѣлъ исключительнаго права въ томъ, что Диккенсъ на берегахъ Нила, полныхъ историческихъ и политическихъ воспоминаній и намековъ, на тѣхъ самыхъ берегахъ, надъ которыми носится столько ученыхъ вопросовъ, приведшихъ, въ послѣднее время, его соотечественниковъ къ такимъ великимъ событіямъ, наблюдалъ за новорожденнымъ гиппопотамомъ съ той же точки зрѣнія, какъ рожденіе какого нибудь Поля Домби, и описалъ этого "юнаго чудовища" болѣе какъ джентльмена, чѣмъ одинъ изъ характеристическихъ видовъ той страны. Никто также не упрекалъ Тэкерея за то, что онъ въ описаніи своего путешествія на Востокъ, обращаетъ вниманіе на то только, что ему вздумается, что его занимаетъ исключительно настоящая минута и что лучъ пирейскаго солнца, позлащающій великолѣпныя складки дырявыхъ шараваръ престарѣлаго турецкаго джентельмена, граціозная группа играющихъ дѣтей, какая нибудь собака, какая нибудь живописная черта изъ вседневной обстановки реальной жизни, возбуждаютъ въ немъ поэтическое и гуманное чувство, тогда какъ -- не говоря уже объ ученыхъ изысканіяхъ -- къ политическимъ вопросамъ и историческимъ воспоминаніямъ онъ совершенно равнодушенъ или касается ихъ съ небрежностію и насмѣшкой, похожими на презрѣніе. Это послѣднее чувство можетъ быть вмѣнено ему въ недостатокъ, въ преступленіе, пожалуй, даже тѣми, кто признаетъ самостоятельное значеніе чисто-художественнаго труда во всякомъ произведеніи (будетъ ли оно названо поэмой или путешествіемъ), если они не захотятъ видѣть въ немъ, въ этомъ насмѣшливо презрительномъ взглядѣ на важные предметы, насмѣшку и презрѣніе къ той рутинѣ и тѣмъ антигуманнымъ интересамъ, которые укрываются подъ ними...
   Но это другой вопросъ: художникъ-наблюдатель, художникъ-путешественникъ, какъ ученый наблюдатель, ученый путешественникъ, одинаково подлежатъ, кромѣ эстетической оцѣнки, оцѣнкѣ нравственной, и мы упомянули уже о требованіяхъ нравственнаго чувства, какъ о неизбѣжномъ условіи. Мы увѣрены, что англійская критика не проститъ ни Ливингстону, употребившему десять лучшихъ лѣтъ своей жизни на путешествіе и открытіе съ спеціальною цѣлію, ни Тэкерею, который путешествовалъ по Востоку и описалъ это путешествіе, какъ прогулку по какому нибудь лондонскому скверу, ни лжи, ни антигуманнаго чувства, ни безнравственныхъ или отжившихъ стремленій. Мы даже допускаемъ, что какой нибудь скромный англійскій рецензентъ, издатель или фельетонистъ, оскорбленный завѣдомо или безвѣдомо небрежностію и высокомѣріемъ автора "Ярмарка Тщеславія", самолюбіе котораго изнѣжено до пресыщенія, могъ бы, пожалуй, печатно сказать, ему, что онъ литературный мистеръ Домби, своего рода фатъ и снобсъ, не смотря на то, что онъ въ произведеніяхъ своихъ является такимъ безпощаднымъ и страшнымъ врагомъ и, претензій и деспотическихъ предразсудковъ, не смотря на то, что онъ силою своею ума, высокаго до степени художественности и гуманности, увлекъ такой могущественный, самостоятельный и опредѣлившійся талантъ, какъ Диккенсъ, изъ тѣсной сферы консервативно-нравственныхъ идей на широкое поприще прогресса, что ввелъ панталоны въ кругъ міросозерцанія англійской леди и посвятилъ знаменитѣйшее свое произведеніе французскому портному. Тэкерей и публика могли бы принять этотъ упрекъ за личность, если бы онъ не подтверждался самыми произведеніями, но они не могли бы найти его ни дикимъ, ни смѣшнымъ. Но если бы какой нибудь критикъ сказалъ автору "Ньюкомовъ", описавшему свою артистическую поѣздку на Востокъ и публикѣ, наслаждавшейся или скучавшей за этимъ описаніемъ, не какъ за произведеніемъ похожимъ или не похожимъ на Дюмонъ д'Юрвиля, а какъ художественнымъ произведеніемъ:
   "Мистеръ Тэкерсй и почтеннѣйшая публика, честь имѣемъ довести до вашего свѣдѣнія, что, вѣдь, Путешествіе-то на Востокъ -- не ученое"; или "мы просмотрѣли множество путешествій (какихъ -- это все равно, ибо все было въ названіи), однаго Дюмонъ д'Юрвиля чего стоило прочесть (разумѣется одну историческую часть, ибо другія части, какъ напримѣръ, гидрографическую, не только фельетонисты, но никто не читаетъ: тутъ только справляются или извлекаются данныя), и находимъ, что вы описали ваше путешествіе, какъ поэтъ и художникъ, отъ него нельзя оторваться, но, разумѣется, никто другой не долженъ и думать такъ путешествовать и такъ описывать свое путешествіе"; или "мы знаемъ, что у васъ замѣчательный художественный талантъ, что вы создали нѣсколько поэтически-оригинальныхъ типовъ, что вы сами говорите, что вы путешествуете только, какъ поэтъ и у васъ дѣйствительно есть глубоко-поэтическія мѣста, но вы ничего не сдѣлали, и книга ваша продается дорого потому, что къ ней не приложено картъ".
   Что авторъ и публика могутъ извлечь изъ такой простодушной и нелогической критики? что отвѣчать на скрытую въ ней льстивую необдуманность или невѣжественно-педантическую предпріимчивость? Мы, по крайней мѣрѣ, находимъ, что авторъ и публика имѣютъ право посовѣтовать первому критику снять фракъ, воротнички и другія принадлежности, придающія педанту видъ взрослаго и развитаго человѣка, и отправиться къ какому нибудь мистеру Грегуорту на тотъ конецъ, чтобы онъ онъ жарилъ его линейкою по пальцамъ и хоть бы при помощи этого научилъ признавать самостоятельное значеніе эстетическаго таланта и труда и искать ученость тамъ, гдѣ слѣдуетъ; сконфузиться и погрозить пальцемъ добродушному фельетонисту -- осудившему родъ человѣческій наслаждаться описаніемъ одного только путешествія, а остальныя читать также, какъ онъ читалъ Дюмонъ д'Юрвиля; а послѣднему критику, опредѣляющему цѣнность литературныхъ произведеній приложеніемъ не относящихся къ нимъ предметовъ, посовѣтовать покупать вмѣсто книгъ, папиросы съ сюрпризами, которыя, хотя и не имѣютъ никакой связи съ ними, но возвышаютъ ихъ стоимость.
   Но оставимъ тонъ шутки и предположенія, и перейдемъ снова къ совершающимся передъ нашими глазами явленіямъ. Въ указанной нами робости и неувѣренности, выражающейся въ отзывахъ о путевыхъ очеркахъ И. А. Гончарова, не смотря на него ихъ лестность, выражается, по нашему мнѣнію, неясность и сбивчивость понятій о самостоятельномъ значеніи художественнаго таланта и труда. Можетъ быть, это обстоятельство и не важно для произведенія г. Гончарова, но оно важно, какъ печальный признакъ того, какъ быстро и безсознательно рутина создаетъ законы и оковы изъ какихъ нибудь нѣсколькихъ данныхъ, въ которыхъ цѣпенѣютъ и путаются живыя мысль и чувство, и какъ мало еще распространены у насъ понятія о такихъ предметахъ, которые выходятъ изъ круга нашихъ мѣстныхъ, вседневныхъ и насущныхъ нуждъ и вопросовъ. Едва успѣемъ мы отрѣшиться отъ какого нибудь устарѣлаго и схоластическаго воззрѣнія, едва, напримѣръ, сознаемъ единодушно и безусловно, что поэзія можетъ быть въ прозѣ и въ стихахъ, въ высокихъ предметахъ и низкихъ, въ чувствахъ и въ мысли, и станемъ безразлучно и безъ храбраго усилія надъ собою однакоже называть поэтами Пушкина и Гоголя, какъ новыя аналогическія явленія возбуждаютъ новыя противорѣчія, которыя кажутся столь же несовмѣстимыми, какъ тѣ, которыя совершенно уже примирились. Вы можете смѣло теперь проѣхать какъ вамъ угодно по Саратовской губерніи, по Крыму, по Италіи, Франціи, Германіи и какъ угодно описать свое путешествіе,-- никто и не станетъ въ немъ искать того, чего въ немъ нѣтъ, а будетъ цѣнить то, что оно въ себѣ содержитъ на основаніи соотвѣтствующихъ этому содержанію условій и авторитетовъ. Не потому ли же это, что великое множество подобныхъ произведеній, самыхъ разнообразныхъ по содержанію и формъ, разрушило схоластическія границы и лишаетъ рутину возможности подвести ихъ подъ одну оффиціальную мѣрку, и что всѣ болѣе или менѣе знакомы съ источниками, изъ которыхъ почерпаются спеціальныя объ этихъ странахъ свѣдѣнія, и всякій знаетъ, что гдѣ найти и не станетъ искать всего въ одномъ мѣстѣ? Но вотъ кто нибудь переходитъ за извѣстную черту, составляющую Геркулесовы столбы нашей премудрости, попадетъ въ новый свѣтъ, въ Африку, въ Китай, и опишетъ свои путевыя впечатлѣнія такъ, какъ будто бы онъ съѣздилъ въ ковенскую губернію, то хотя бы онъ соткалъ свое описаніе изъ самыхъ художественныхъ и поэтическихъ матеріаловъ, многіе станутъ въ тупикъ, а нѣкоторые, пользуясь этимъ замѣшательствомъ и новизной, начнутъ драпироваться и пускать пыль въ глаза: явятся намеки, что это не то, а только то-то, приводятся отжившіе и не относящіеся къ дѣлу авторитеты и произведеніе, которое не только по существу, но даже по формѣ, принадлежитъ къ произведеніямъ, имѣющимъ давно уже вполнѣ опредѣленное и самостоятельное значеніе, выставляется какой-то счастливой или неудачной особенностію, прекраснымъ или страннымъ исключеніемъ.
   Многіе сочли нужнымъ замѣтить, что путешествіе И. А. Гончарова не ученое, не спеціальное, но никто, какъ намъ кажется, не указалъ на тѣ ученыя и спеціальныя путешествія, къ которымъ оно не принадлежитъ. Какія же это ученыя и спеціальныя путешествія, кѣмъ они пишутся и гдѣ читаются? У насъ такихъ на русскомъ языкѣ, можно сказать, почти нѣтъ, ни оригинальныхъ, ни переводныхъ. Не слѣдуетъ ли изъ этого заключить, что въ нихъ нѣтъ и потребности? Можно, по крайней мѣрѣ, указать на факты, которые почти убѣждаютъ въ этомъ.
   Возьмемъ для примѣра хоть Японію и Китай -- страны, которыхъ касается настоящее произведеніе. У насъ нѣтъ перевода Кемпферта. Потому, вѣрно, что Кемпфертъ невѣренъ и нѣкоторымъ образомъ замѣняется Зибольтомъ, который переведенъ на русскій языкъ? Увы, великолѣпное изданіе путешествія Гумбольдта, переведеннаго на другіе языки вполнѣ и изданнаго съ превосходными картами и рисунками, на русскомъ языкѣ, существуетъ въ видѣ экстракта, въ видѣ книги для пріятнаго и легкаго чтенія, лишенной своего оригинальнаго, учебно-спеціальнаго характера. Между этими двумя произведеніями почти такое же отношеніе, какъ между ученымъ Дюмонъ д'Юрвилемъ, котораго даже историческая часть не переведена на русскій языкъ, и Дюмонъ д'Юрвилемъ для дѣтей, который у насъ давно переведенъ и прекрасно изданъ, равно какъ и баснословныя воспоминанія слѣпаго Араго. За тѣмъ наиболѣе любопытнаго произведенія касательно Японіи, явившагося послѣ Зибольта (Tomes), нельзя найти даже у петербургскихъ книгопродавцевъ и въ ихъ каталогахъ, потому что оно вышло въ свѣтъ только всего еще годъ тому назадъ. Остаются мелкія статьи, появлявшіяся въ видѣ брошюръ и въ разныхъ изданіяхъ. Многія ли изъ нихъ переведены? Весьма не многія, да и то въ Географическомъ Вѣстникѣ.
   Можетъ быть, Китай счастливѣе? можетъ быть, имъ болѣе интересуются съ ученыхъ и спеціальныхъ сторонъ? Литература въ послѣднее время обогатилась множествомъ сочиненій о Китаѣ: это не то, что Японія, по части которой, появившійся въ концѣ прошедшаго столѣтія Кемпфертъ все еще служитъ исключительнымъ авторитетомъ. "Китай" Дависа давно уже пріобрѣлъ справедливую извѣстность и появился новымъ изданіемъ. "Китай" Монгомери сдѣлался авторитетомъ, особенно въ статистическомъ отношеніи. И то и другое сочиненіе можно найти въ каталогахъ петербургскихъ книгопродавцемъ и даже въ продажѣ, но перевода, извлеченій и даже обстоятельнаго разбора до сихъ поръ еще не бывало. За тѣмъ въ послѣдніе года появился цѣлый рядъ превосходныхъ сочиненій, вызванныхъ болѣе или менѣе китайскимъ вопросомъ и, поэтому уже, имѣющихъ и для насъ довольно живой интересъ: Ульямса -- Средняя Имперія, Форчьюна Пребываніе между Китайцами, Гюга -- Китайская Имперія и Христіанство въ Китаѣ, Мильна -- Жизнь въ Китаѣ, Мидоза -- Китайцы и ихъ мятежи, Моррисона -- Взглядъ на Китай, и изысканія двухъ новѣйшихъ американскихъ экспедицій, описанныхъ Уиттингамомъ и Геберсгамомъ и касающихся не только Японіи и Китая, но -- что весьма, важно -- нашихъ сѣверо-восточныхъ сибирскихъ владѣній, которыми мы такъ интересуемся послѣднее время и о которыхъ мы такъ мало знаемъ... Все это произведенія ученыя или спеціальныя, плоды многолѣтняго пребыванія въ тѣхъ странахъ, которыхъ они касаются, или по крайней мѣрѣ, ближайшаго съ ними знакомства и изученія. Почему же у насъ не переводятся они, почему объ нихъ такъ мало и даже вовсе не говорится, если въ подобныхъ сочиненіяхъ есть живая потребность?
   Мы не хотимъ пускаться въ дальнѣйшее разрѣшеніе это вопроса, и спѣшимъ прибавить, что съ своей стороны нисколько не сомнѣваемся въ любознательности нашей публики: она всегда готова узнать и даже изучаетъ все, что угодно, только бы это было легко и даже пріятно, а книги ученыя и спеціальныя обыкновенно пишутся для тѣхъ, кто ощущаетъ потребность въ изученіи, даже и въ такомъ случаѣ, когда оно соединено съ трудомъ и не заключаетъ въ себѣ пріятнаго времени препровожденія. Художественный талантъ и трудъ въ произведенія всякаго рода -- великая находка для такой любознательности и потому неудивительно, что у насъ переводятся путешествія Диккенса или Тэкерея, даже Космосъ Гумбольта (который, впрочемъ, прочтенъ, вѣроятно, далеко не всѣми, кто объ немъ говоритъ), а нѣтъ ни переводовъ, ни извлеченіи изъ упомянутыхъ капитальныхъ сочиненій по части путешествій. Такая любознательность -- у насъ явленіе весьма естественное, но она не должна лишать художника, поэта, права быть только художникомъ, поэтомъ, не должна обрекать, напримѣръ, странствующаго живописца или литератора на рисованіе восхитительныхъ географическихъ картъ и составленіе пріятныхъ учебниковъ. Пусть они только рисуютъ восхитительныя и полныя истины картины, и только недостатокъ красоты или истины можетъ быть признанъ въ нихъ недостаткомъ. У нихъ есть своя спеціальность: они касаются такихъ сторонъ, наблюдаютъ и описываютъ такія явленія, которыя ускользаютъ отъ другихъ спеціалистовъ. Стоитъ только нѣсколько познакомиться съ произведеніями англійскихъ миссіонеровъ и чиновниковъ колоніальныхъ администрацій, которымъ въ послѣднее время принадлежитъ первенство на поприщѣ изученія странъ новаго міра и въ особенности Великаго Океана, чтобы убѣдиться, что отсутствіе поэтическаго таланта и художественнаго труда оставляетъ ощутительный пробѣлъ въ той удивительно подробной и разносторонней картинѣ природы и жизни, которая развивается въ ихъ произведеніяхъ, ибо для пониманія и воспроизведенія многихъ сторонъ жизни природы необходимо особое развитіе, которое исключительно достигается при помощи поэтическаго дарованія и художественнаго труда. Недостатокъ такого развитія ощутителенъ въ произведеніяхъ ученыхъ и спеціалистовъ, и въ такихъ произведеніяхъ, какъ путешествія, можетъ быть въ особенности. Мы разумѣемъ здѣсь, не пышныя описанія, не яркія краски, не увлекательность изложенія, но самое существо воззрѣнія, самый кругъ міросозерцанія. Ощутительная не полнота капитальнаго труда какого нибудь доктора Элиса (изслѣдованія о Полинезіи), восемь лѣтъ постоянно изучавшаго острова Товарищества и Сандвичевы и изобразившаго ихъ природу, жителей, вѣрованія, развитіе, ихъ прошедшее и настоящее съ дагеротипической подробностію и вѣрностію, заключается въ не полнотѣ его чуть не аскетическихъ воззрѣній на природу и жизнь, въ нравственной брезгливости его ультра-пуританскихъ убѣжденій. Онъ не сухой педантъ, не односторонній спеціалистъ: но онъ подвергаетъ наблюдаемыя имъ явленія такой классификаціи, подводитъ ихъ подъ такія условія и границы, которымъ они не подчиняются въ дѣйствительности, и самыя интимныя и глубокія психическія явленія остаются въ туманѣ, не потому, что авторъ ихъ не видѣлъ, а потому, что онъ не считаетъ нужнымъ показывать ихъ, или потому, что на нихъ, по его мнѣнію, даже не слѣдуетъ смотрѣть.... Никому болѣе недоступенъ жизненный смыслъ явленій и ихъ интимный характеръ, какъ современному поэту съ его свободными воззрѣніями, тонкимъ психологическимъ развитіемъ и сознательнымъ стремленіемъ къ истинѣ. Художники новѣйшихъ временъ, своими произведеніями, едва ли не болѣе всѣхъ способствовали распространенію въ обществѣ психологическаго анализа и философскихъ воззрѣній, созданныхъ наукой, и, вѣроятно, окажутъ ей подобныя же услуги и на другихъ поприщахъ.

И. Л.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru