Гольдберг Исаак Григорьевич
Когда выбывает боец...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шахтерская новелла.

Исаак Григорьевич Гольдберг

Когда выбывает боец...

Шахтерская новелла

0x01 graphic

1

   Суматошный весенний ветер рвал и относил в сторону звуки гремящей меди. Клочья туч быстро плыли по бирюзовому небу. От подсохшей земли подымались терпкие запахи. И пыль под ногами была легка и воздушна.
   Дорога на кладбище тянулась мимо досчатых бараков, мимо полуразрушенных изгородей. Какие-то канавы подступали к извилистым колеям пыльного пути, какие-то бугры и холмики. В стороне вздымались к небу невысокие башни шахт, зыбкими и легкими линиями вычеркивались длинные эстокады.
   Красный кумач, украшавший гроб, быстро покрывался серою пылью. Серая пыль пятнала расшитые золотом знамена. Серая пыль быстро оседала на тяжелых сапогах шахтеров.
   Бобров лежал в гробу, укрытый первыми полевыми цветами. Желтое лицо его с заострившимся носом и впалыми глазами терлось о блеклые венчики подснежников. И пыль уже прочно прижималась к его сухим, морщинистым щекам. Седая редкая бородка сиротливо торчала вверх и синие губы кривились в жалкую и недовольную усмешку.
   Музыканты, мерно раскачиваясь и надувая щеки, выдували привычный похоронный марш. Изредка в густой и грустный мотив марша вплетались беспомощные рыдания. За гробом шла старуха Боброва. Она глядела вперед себя замутнившимися от слез глазами и причитала:
   --- Алексей Палыч!.. Алексей Палыч... Да ты что-же это?!. На кого же ты меня... Алексей Палыч?!..
   Бригада Боброва шла за гробом в полном составе.
   Все одиннадцать бригадников пришли проводить бригадира в его короткий, его последний путь. У них были сумрачные лица и прячущие в себе легкое недоумение и растерянность глаза. Молодой коногон Афанасий порою оглядывался вокруг и подсчитывал, сколько же народу пришли проводить Боброва. И усмотрев то, что ему надо было, он тихонько сказал соседу:
   -- Шикарно выходит... В полном параде Алексей Палыча хороним!..
   -- Ладно! -- недовольно отмахнулись от него. И сосредоточенное молчание угнездилось еще прочнее над бригадою Боброва.
   Ветер мгновеньями взрывался с возрастающей силой. И тогда знамена расправляли тяжелые складки, и золотые буквы вспыхивали на них отчетливо и празднично.
   Подснежники ближе и теснее прижимались к сухим желтым щекам Боброва.

2

   Гроб засыпали дружно, с угрюмой деловитостью. Земля широким и веселым потоком сыпалась в могилу и наполняла ее быстро. Старуха, устав от горя и рыданий, тихо замерла, и слезы беззвучно текли по ее лицу, такому же желтому и иссохшему, как и у Боброва.
   И когда вырос над могилою Боброва свежий рыхлый холм, и брошены были на него завядающие цветы, и музыканты сыграли последний, самый печальный и самый торжественный марш, знамена придвинулись ближе к новой могиле и уверенный и спокойный голос начал:
   -- Товарищи!..
   Речи были длинные и обстоятельные. Слова были горячие и торжественные, и доходили они до провожавших Боброва легко и прочно. И все они, эти пришедшие попрощаться со старым товарищем шахтеры, хотя и знали многое о Боброве, вдруг из надмогильных речей узнали еще что-то новое. Такое, что раньше пряталось в скупой улыбке Алексея Павлыча, в его задумчивом взгляде, в его легком покашливании. Все они знали его настоящим товарищем, заправским забойщиком, еще больше знали они его перевыполнявшим планы ударником. Было известно им о нем, как о твердом, настойчивом и хозяйственном бригадире. И кроме того, знали они немного и о его прошлом: о потомственном его шахтерстве, о гневных и незабываемых годах партизанства и о ране в грудь навылет.
   Но ораторы, бережно подобрав отрывки, клочки большой трудовой жизни старого шахтера, развертывали пред заполнявшими узкий угол кладбища рабочими суровую и волнующую повесть о пролетарии, по-пролетарски прошедшем свой боевой путь.
   Ветер колыхал шелк знамен. Золотое шитье на них вспыхивало веселыми огоньками. Золотые буквы порою оживали осколками весеннего солнца.
   Старуха стояла возле свежего холмика, знамена обвевали ее. Подруги ее, такие же старухи, жались к ней и, слушая ораторов, порою шептали:
   -- Ты послушай, Митревна!.. Послушай, это почитанье упокойному... Это его душеньке почет!..

3

   С кладбища расходились по-разному. Музыканты, запрятав в чехлы свои инструменты, быстро, с веселым говором перепрыгивали через затоптанные могилы и куда-то торопились: может быть, на новые похороны. Знаменосцы закручивали знамена вокруг древков и тоже торопились в клуб, на сменную работу, домой. Иные шли медленно, словно не решаясь сразу и резко покинуть Боброва. Кой-кто топтался вокруг свежей могилы и топтал сухие комки неприбранной, не вскинутой лопатами на бугорок земли.
   Старуху Митревну уводили от могилы мужа силою. Старые подружки ее вразумительно и мудро говорили ей:
   -- Да рази ты этим поможешь ему?!. Лишние слезы, девонька, -- лишнее беспокойство душеньке его... Пойдем, пойдем! Чего уж тут!..
   И когда старуху увели, и от могилы Боброва отошли самые медленные и самые опечаленные товарищи, когда по узким и неровным тропинкам кладбища затерялись последние сутулящиеся по-кладбищенски фигуры, из-за светлых и жиденьких, по-весеннему легких и воздушных, березок вышли неторопливо, молча и сосредоточенно одиннадцать шахтеров, бригадников бригады Боброва. Один за другим, все одиннадцать сдвинулись потеснее к сиротливому, желтеющему суглинком холмику, выбрали каждый себе поудобнее место, сели, потянулись за папиросами, за трубками. Закурили.
   И ширококостный забойщик Прохоров, не глядя ни на кого и тщательно раскуривая коротенькую трубку, скупо сказал:
   -- Да... Тово... Снарядили, значит, Алексей Палыча на вечный упокой... Отробил свой урок...
   -- Откайлил... -- уронил кто-то. И коногон Афанасий, обжигаясь молодой грустью, добавил за всех:
   -- Жалко...
   Прохоров примял черным, не боящимся огня, пальцем пепел в трубке, сплюнул, сморщил обиженно обветренные губы и, помолчав, сердито согласился:
   -- Как же не жалко! Надо понимать какой человек был!.. Настоящий!..
   Тишина кругом стояла плотная, густая, прочная. Березки покачивались под ветром беззвучно и раздумчиво. Плыли в вышине обрывки белых облаков.
   Вслушиваясь в эту тишину, все одиннадцать молча думали о чем-то.
   Отягощенный тишиною, молчанием и думами, Прохоров вдруг вытянулся весь, откинул далеко от себя руку с крепко зажатой в кулаке трубкой и решительно, громче, чем следовало, крикнул:
   -- Да это чо на самом деле!.. Обидно ведь за Алексей Палыча... Золотой руки шахтер... Ребята, обсудить ведь надо... Ведь надо, ребята?!
   Ребята, встрепенувшись, чуточку сдвинулись ближе друг к другу и понимающе взглянули на Прохорова.
   -- Ребята!.. -- заговорил дальше Прохоров, на мгновенье осекся, покраснел и, обернувшись запылавшим лицом к холмику, гуда, где, скрытая под толстым слоем суглинка, покоилась голова бригадира, отчаянно, ломающимся голосом выкрикнул:
   -- Товарищи!.. производственное совещание бригады нашей... имени дорогого нашего Алексей Палыча Боброва... признаю открытым... Кто желающий высказать... значит, о положении в бригаде?..

4

   У них не было никакого сговору, когда они все одиннадцать шли сюда, провожая до могилы своего бригадира. Они не собирались что-нибудь обсуждать здесь, возле свеже-засыпанной могилы Боброва. Они только приотстали от остальных, от толпы, попрощавшейся со стариком: приотстали, чтобы еще несколько минут побыть возле него. Привыкнув быть вместе с ним в забое, в настороженной полутишине шахты, на работе, они теперь осиротело потянулись еще мгновенье, еще короткий срок посидеть недалеко от него -- словно не навсегда ушел он от них и может вернуться и сказать, по обыкновению своему, веское, важное и необходимое.
   У них не было никакого сговору насчет этого совещания, но когда они услыхали предложение Прохорова, все они облегченно и обрадованно ухватились за него. Все они почувствовали какую-то бодрость и разрешающую от стывшей кругом кладбищенской, могильной умиротворенности жизнерадостность. И потому они еще теснее сдвинулись друг к другу.
   -- Верно! -- бодро сказал кто-то из них. -- Ты это, Прохоров, в самую точку!.. Откроем производственное совещание... И вроде совместно... с Алексей Павловичем...
   Прохоров поднялся на ноги. Он вырос, и плечи его, широкие, немного сутулые плечи кондового забойщика, слегка выпрямились.
   -- Совместно... -- взволнованно повторил он. -- Как, стало-быть, при жизни неразрывно... так и теперь... Посовещаемся по повестке дня...
   И спокойный, свежий, негромкий чей-то голос мягко, но настойчиво досказал:
   -- О расстановке сил в бригаде товарища Боброва...
   Десять голов повернулись на этот знакомый голос. Десять пар глаз взглянули на привычного товарища. И вот тот поднялся на ноги. И, словно повинуясь какому-то зову его, привстали, приподнялись остальные.
   -- Прохоров умно и правильно поступил... Давайте обсудим нашу предбудущую работу. Один, как говорится, боец выбыл. Командир наш выбыл. Обязаны мы передвижку произвести. Замещающего назначить. Достойного... Чтобы в работе никакой заминки. И чтобы никакого снижения!
   -- Чтобы никакого снижения. Ни на полпроцента! -- не выдержал Прохоров и поднял черный шершавый палец кверху. -- Правильная твоя замечания, товарищ Сафьянов!
   -- Правильная без отказу! -- не выдержал еще кто-то.
   -- Чтоб Алексей Палыча не стыдно было!.. -- отчаянно краснея, пылко крикнул коногон Афанасий и смутился.

5

   Березки под ветром покачивались беззвучно и раздумчиво. Заблудившаяся птичка вспорхнула над головами шахтеров, испуганно пискнула и трусливо взмыла ввысь. На кладбище было безлюдно. Только эти одиннадцать сидели в кружок и разговаривали. И было у них так: когда доходила очередь говорить кому-либо из них, он вставал, смущался привычным смущением, как бывает на любом собрании, поворачивал голову в сторону желтеющего холмика и взглядывал на рыхлые комья земли, на кучку увядающих цветов. И всем на мгновенье казалось, что кроме них, одиннадцати, на совещании присутствует двенадцатый, бригадир. И все порою ловили себя на ожидании, что вот-вот знакомый голос произнесет привычные слова:
   -- Давайте-ка, ребята, с головой да с мозгом это дело обсудим...
   С рудников сюда порою долетали привычные звуки: гудок паровоза, заглушенный расстоянием, грохот ссыпаемого с эстокады угля, мерное дыхание силовой станции. Эти звуки пролетали над ветхими, покосившимися крестами, над могильными плитами, над тоненькими березками. Эти звуки крепче и уверенней спаивали одиннадцать живых шахтеров, бригадников бобровской бригады, с живою, горячею и движущеюся жизнью.
   И каждый раз, когда какой-нибудь звук оттуда, с рудников, отзывался здесь особенно явственно, все одиннадцать невольно подавались в сторону шахт и живой жизни.
   Клочки белых облаков проплывали над кладбищем беззвучно. Ветер медленно стихал. Ярче и настойчивей сияло солнце. Одиннадцать шахтеров, одиннадцать ударников бригады Боброва поднялись с земли, отряхнули с платья комочки глины, былинки и прошлогодний перепревший лист и на мгновенье остановились возле могилы. Потом, возбужденные и успокоенные, они враз шагнули по неровным, кривым и извилистым тропинкам и пошли к выходу.
   И впереди них, твердо отпечатывая шаг тяжелым шахтерским сапогом, шел новый бригадир -- Прохоров.
   Шумы с рудников текли громче и упорней. Гудки и грохоты усиливались. Звучали голоса. Прозвенел отрывок песни.
   Тонкие березки воздушно покачивались над желтым свежим холмом...
   
   Иркутск.
   Июль 1933 г.

-------------------------------------------------------

   Источник текста: "Журнал "Будущая Сибирь", No 3, 1933 г.": Иркутск; 1933
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru