Гольдберг Исаак Григорьевич
Двойное шаманство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Исаак Григорьевич Гольдберг

Двойное шаманство

0x01 graphic

Аннотация

   Рассказ о том, как тунгусы разуверились в могуществе и русского попа, и своего шамана.

1.

   Когда монастырцы на сходе постановили закрыть церковь и выселить попа из крытого железом нарядного дома, отец Власий не сразу понял в чем дело.
   -- Это как же? -- нелепо спросил он в сельсовете, получив бумажку о немедленном выезде из дома. -- Куда же я с матушкой своей да с детьми?
   -- Очень просто! Ищите себе новую фатеру! А лавочку вашу мы законно и напрочь закрыли!
   -- Лавочку! -- обиделся Власий. -- Храм божий. Место богослужения христиан православных...
   -- По вашему храм, а по-нашему лавочка!
   Власий в огорчении и тревоге обошел старых своих монастырских прихожан. Он принес в избы крестьян жалобы и охи. Он встретил у старух и кой у кого из пожилых крепких и запасливых мужиков унылое сочувствие. И на охи его и сетования в иных избах посыпались причитания:
   -- До чего дошло! Господи, до чего дошло!..
   Но ни жалобы Власия, ни причитания старух не помогли: пришлось попу покинуть обжитый, удобный и просторный дом и переселиться в хибарку на краю села. А над церковью в погожий день завозились ребята: они вскарабкались на колокольню, с колокольни на луковку крыши и сняли кресты.
   Так Власий и остался не при чем.

2.

   Монастырское вклинилось в самую тайгу. С хребтов набегали на село лесные неумолчные шумы. С хребтов текли таежные запахи. С хребтов в положенное время выходили с промыслом, с пушниной тунгусы. И в прежнее привольное для купцов время Власию жилось богато и весело. Тунгусы приносили подарки богу и его приказчику, тунгусы оставляли на кухне у Власия бунты белки и лисиц, и горностаев и всякую иную пушнину. И матушка, жена Власия, попадья, ходила в лисьей шубе, дородная, важная, степенная, внушая тунгусам страх и уважение.
   Матушка командовала и распоряжалась приемом подарков. Она ревниво наблюдала за тем, чтобы бог и батюшка не были обижены. Она рылась в приносимой пушнине и покрикивала:
   -- Ты что богу самое худое суешь? Ты зачем синявок притащил? Неси, неси обратно! Давай сюда выходных [синявка -- самый плохой сорт белки. выходная -- самая лучшая] получше! Не гневи бога! Бог все знает, он накажет, коли ты его обманывать будешь!
   Тунгусы пугались, и смущенно меняли подарки: подставляли попадье сумы, она рылась в них и отбирала то, что ей нравилось.
   Богато и весело жилось Власию в прежнее время. Но пришла революция, и Власию стало туго. Церковь закрыли, а пушнину тунгусы понесли в кооперацию. И ко всему этому прибавилось еще и то, что тунгусы перестали бояться бога.
   Бог жил в церкви. Тунгусы крепко знали об этом. Бога нельзя было трогать. И дом его, куда тунгусы входили с трепетом, задыхаясь от страшного запаха ладана и пугаясь яркого мерцания свечей пред иконами, был неприкосновенен. Туда можно было входить, сняв шапку и сохраняя молчание. Там нельзя было курить и разговаривать. Там нужно было только кланяться, да тыкать себя в лоб и в грудь странно и неудобно сложенными пальцами.
   Бог был страшен. И дом его был тоже страшен.
   Но однажды тунгусы, войдя в деревню с промыслом, не нашли попа на его месте, а в церкви, в божьем доме, увидели необычайное: там шумела и распевала веселые песни молодежь. Там вместо икон висели по стенам раскрашенные картинки и рдели яркие красные полотнища, на которых белыми буквами было что-то написано.
   Тунгусы изумились. Тунгусы сначала испугались. Как же это так? Разве это можно? Разве бог, сердитый и страшный оксари [Оксари -- бог], не накажет за это? Не напустит беду, огонь, болезнь?
   Ребята затащили тунгусов в церковь, которая вовсе и перестала быть церковью.
   -- Идите, товарищи, сюда! Идите, не бойтесь!
   Ребята обступили тунгусов и начали им рассказывать почему и зачем закрыта церковь. И ко всему этому ребята предложили:
   -- Давайте, тунгусы, ехондрить! [ехор, ехондрить -- пляска, плясать] Попляшем, попоем!..
   Уходя в тайгу, тунгусы в этот раз несли с собою изумление:
   -- Совсем не страшно стало в церкви, когда выгнали оттуда оксари! Совсем не страшно!!..

3.

   В те времена, когда Власий был в силе, когда на селе был урядник и когда по праздникам, облаченный в сияющие ризы, поп возвышался в церкви и в жизни над всеми, Власий, презирая тунгусов и считая их полулюдьми, полузверями, больше всех не любил шаманов. О шаманах он не раз писал по своему начальству:
   "Считал бы богоугодным и полезным делом запретить идолопоклоннические, бесу угодные радения сих знахарей и сомустителей душ... И как в рассуждении искоренения оного шаманства великий труд и большие препятствия существуют вследствие того, что радения свои они и жительство имеют в глухой тайге, то предлагал бы шаманов поарестовать и препроводить в уезд. И тем положить конец вредным их действиям на темные умы дикарей тунгусов...".
   Писания Власия по начальству оставались безрезультатными. Начальство, видимо, не так уже боялось шаманов, как Власий. Власий разъярялся, и когда тунгусы выходили в село, вел с ними грозные беседы о шаманах и стращал, что те, кто будут обращаться к шаманам, пострадают и в этой и в загробной жизни.
   Тунгусы вздыхали, слушая Власия. А возвращаясь в тайгу, звали шамана и просили его, что б он отвратил от них беды и несчастья, которые сулил им русский шаман. И шаман принимался скакать, плясать, бить в бубен и звонить побрякушками, которыми была обвешана его одежда. Шаман принимался бороться с русским шаманом и его духами и чертями, с его богом.
   Власий однажды встретился с шаманом. Тот вынес пушнину купцу и сидел на корточках в лавке, покуривая и посматривая по сторонам. Власий зашел в лавку, и купец, усмехнувшись, хитро и угодливо сказал:
   -- Вот, батюшка обратите внимание, Ковдельги это, большущий шаман!
   До этого Власий никогда не встречался с шаманами. Он нахмурился и внимательно оглядел тунгуса. Тот ничем не отличался от других тунгусов, ничего ни в его наружности, ни в одежде не говорило о том, что он шаман. Только волосы на голове были длинные, почти такие же длинные, как у самого Власия. Власий рассердился и накинулся на тунгуса:
   -- Ты, дикарь! Ты почему не встаешь, а сидишь, как барин, когда духовное лицо при тебе появляется?
   Ковдельги, смущенно усмехаясь, встал и исподлобья взглянул на Власия. Взгляд у шамана был недобрый, неотрывный, пронзительный. У Власия сердце закипело негодованием и обидой:
   -- Шаманишь?! Беса тешишь?.. Православных отвращаешь? Вот я напишу начальству, что б тебя арестовали! Будешь знать!.. Пошел прочь!..
   Шаман опустил глаза и попятился к дверям. Лавочник всполошился.
   -- Батюшка, -- почтительно, по настойчиво и почти властно сказал он, -- он ко мне за покрутой [покрута -- кабальные договорные отношения, существовавшие между тунгусом-охотником и его "другом" купцом, скупщиком пушнины. покрутой же называлось все то, что тунгус получал от купца в обмен за сданную пушнину]. У его дело ко мне. Гнать его не надо!
   Власий понял свою ошибку, махнул рукою и ушел из лавки. Но потом где бы он ни встречался с шаманом, он обрушивался на него бранью и угрозами. И старался делать это особенно тогда, когда вблизи были свидетели. А крестьяне посмеивались, и были среди них такие, которые по-своему объясняли гнев и ярость Власия против шаманов:
   -- Попу, ребята, шаман чистый убыток! Тунгус как делает? Он в деревню придет, попу гостинца тащит, а у себя в лесу шамана одаривает!.. Вот поп и смекает: пошто, мол гостинцы шаману текут, нужно бы, чтоб и шаманов пай в поповский карман попадал!
   Мужики смеялись. Но смеялись втихомолку, так, чтобы поп не услыхал, что б до попа не дошло.

4.

   Выгнаный из хорошего дома, лишенный церкви и власти, Власий присмирел, испуганно затаился, спрятался от людей. Он закрылся со своей попадьей в нанятой у старика богомольного пустой половине пятистенного дома. Его перестали встречать на деревне, словно исчез он из Монастырского. Но бабы богомолки шныряли к нему, посещали его матушку, носили изредка то яичек, то сметаны, то свежинки-убоинки. И Власий тихо и настороженно существовал. А жизнь становилась все сложнее. Жить Власию делалось все туже и неуютней. Попадья ныла и плакала. Достаток в доме был никудышным. Нечего было сладко и сытно поесть, не на что стало заводить обновок. Без остатку исчезло былое приволье.
   Попадья надумала:
   -- Отец, ты бы вышел к тунгусишкам! Мало ли там тобою крещенных! Неужели не будет от них благодарности?.. Выйди, отец!
   Власий слушал попадью, хмурился и соображал. Власий понимал, что попадья говорит дело. И надо было только обдумать хорошенько, как все это лучше сделать.
   Наконец, Власий обдумал и сообразил. И в раннее зимнее морозное утро выехал он с давнишним своим приятелем, умным и хитрым тунгусником Макаром Павлычем к тунгусским стойбищам.
   Макар Павлыч, которого новая власть тоже здорово пощипала, учил Власия:
   -- Мы, отец духовный, попробуем перехватить тунгусишек прежде госторгов этих самых. Госторги спят себе да ожидают, чтоб тунгусы пушнину имя в теплое местечко сами привезли, а мы к тунгусам навстречу! Ха!
   У Макара Навлыча сноровка с тунгусами дело вести была давнишняя и испытанная. И Власий верил ему и во всем здесь полагался на него. Макар Павлыч прихватил с собою в нарты пару сум с каким-то добром. У Власия наскреблось немного спичек, кирпич чаю. Попадья сунула бутыль домодельной настойки.
   -- Угостишь! -- сказала она. -- Угощенные они подобрее да побогобоязненней будут!
   И вот, крадучись, что б соседи не заметили да что б разговоров лишних не было, пустились они в путь. Привычной дорогой пустил Макар Павлыч коня. В этих местах знал мужик каждую ложбинку, каждый распадок, каждую елань. Сколько раз бывал он здесь раньше! Сколько раз этой самой дорогой ездил он за тунгусским промыслом! Памятна ему эта дорога. И оттого кряхтит он сердито и в ругани отводит сердце против порядков новых, против власти новой: не стало ему нынче ходу, приходится вот теперь воровски, с оглядкой к покручникам пробираться.
   Ругался Макар Павлыч, а Власий вздыхал, закатывал благочестиво глаза и поддакивал:
   -- Страшные времена! Ох, господи, страшные времена!

5.

   К тунгусскому стойбищу Макар Павлыч с Власием добрались в еще раннюю пору. На заснеженной полянке выставилось три чума: три семьи остановились тут перед выходом в село. Над чумами курились дымы. На полянке с лаем бесновались собаки. Где-то меж деревьями мелькали отдыхающие олени.
   Макара Павлыча и Власия тунгусы встретили так, как встречают в тайге неожиданных прохожих. Их завели в чум, с ними приветливо и радушно поздоровались, у них расспросили о дороге, о здоровье, о новостях. Их угостили чаем и жареной сохатиной.
   Макар Павлыч разглядел среди тунгусов, набившихся сюда, в чум, где они остановились, своего старого покручника.
   -- Здорово, Савелий! -- обратился он к нему, как к самому близкому приятелю. -- Здорово, друг! Вот к тебе в гости приехал я с батюшкой... Люблю тебя, милый! Очень ты справедливый человек.
   -- Здорово, здорово! -- обрадовался Савелий. -- Я тебя тоже шибко люблю! Пей, друг, чай! Ешь сохатину! Ешь! Не жалко!
   Власий уселся на почетное место у камелька и пододвинул к себе свою суму. Перекрестившись, он достал взятый в дорогу хлеб, мешочек с солью и матушкину бутыль с настойкой. Он поглядел на свет на бутыль, вытащил пробку и налил пахучего напитка в маленький стаканчик. Макар Павлыч наклонился к нему и шепнул:
   -- Савелке налейте полный, а другим можно и по половиночке!
   Власий кивнул головой и протянул налитый до краев стаканчик Савелию. Тунгус осторожно взял стаканчик, от удовольствия зажмурился и прежде чем выпить вежливо проговорил:
   -- На угощеньи спасибо! Шибко спасибо!
   Стаканчик обошел всех тунгусов. Все пили и благодарили за угощенье. Все пили и жадно поглядывали на бутыль. Но Власий, налив всем по одной, да притом еще и не полной, тщательно закупорил бутылку и спрятал ее в суму. Тунгусы вздохнули. Савелий покосился на батюшкину суму и прищурил глаза.
   -- Давно, ох, давно не пили! Перестали разве ее делать теперь? Пошто в лавках нету! Пошто у новых купцов не стало ее?
   -- Пошто? -- насторожились тунгусы и потянулись жадными взглядами к Макару Павлычу, к Власию.
   Макар Павлыч тихонько толкнул Власия в бок: молчи, мол.
   -- Делать ее не перестали, нет! -- объяснил он. -- В городах ее самым любезным делом выгоняют да в продажу пускают. А вот сюды, вам не допущают ее. Жалеют для вас новые купцы. Не любят вас... Не душевные они к вам...
   -- Ух! Плохо! -- закачали головами тунгусы. -- Плохо!
   Но кто-то один, помоложе, просунулся из-за спин и, вынув трубку изо рта, осторожно запротестовал:
   -- Худо от нее! Вот от этого ее и не допускают сюда... Худо! Разве мало прежде наших людей вред от нее получали? Много! У меня отец замерз в тайге. Много-много выпил ее, одолела она его, он и застыл, как строганина, как расколотка... [строганина, расколотка -- сырая мороженая рыба, которую употребляют в пищу, нарезая стружками острым ножом или разбивая на куски]
   Тунгусы сканфуженно вслушались в слова молодого. Макар Павлыч и Власий беспокойно заерзали на песте.
   -- Откуда этот? -- тихо спросил Макар Павлыч Савелия. -- Кто его этак-то научил?
   -- Летом он с вашими, русскими людьми по тайге ходил. В стекла люди смотрели, камни отколачивали от хребтов, землю копали. С ними он ходил! Слова он разные знает! Много-много!..
   Макар Павлыч мотнул головой и крякнул.
   -- Эх, милый ты человек! -- весело и приветливо обратился он к молодому. -- Да ведь вред-то от вина только тому, кто его жрет без пути! А кто ежели в охотку, да после охоты выпьет, то какой же вред?.. Если б был прямой от него вред, рази в городах допустили его пить? Нет! А то русским, нам, скажем, можно, а вам, тунгусам, запрет! Почему?
   -- Почему? -- всколыхнулись тунгусы.
   -- Да, да! -- подтвердил Власий и подумал. -- "Ах, хитрая бестия этот Макар Павлыч! ловкач!".
   А Макар Павлыч, окрыленный своим красноречием, расписывал дальше:
   -- Как же это можно, что б не выпить! Бродите вы, бродите по тайге, намаетесь, идете по домам, вот тут бы согреться, повеселиться, а согреву-то нету!.. И промысел хороший, а спрыснуть его нечем... Эх, друзья!.. И меняя тон он сразу перешел к тому, что его больше всего занимало, -- а как нонче промысел, как добычи?
   Тунгусы вперебой ответили:
   -- Ходили хорошо!
   -- Белка шла ладно!.. Лучше прошлого года добыли!..
   -- Вот! -- огорчился Макар Павлыч за тунгусов. -- Добыча у вас, слава богу, -- а сдадите ее по-сухому, зря...
   Савелий оглядел своих сородичей и придвинулся к Макару Павлычу.
   -- Друг! -- заискивающе сказал он. -- Ты не с товарами ли? У тебя нет ли ее с собою?
   -- Да как тебе, Савелий, сказать, -- начал было Макар Павлыч, но остановился: снаружи всполошенно и заливчато залаяли собаки. -- Кого это принесло?
   Савелий поднялся и вынырнул из чума.
   Роудужный полог [роудуга, ровдуга -- грубо выделанная оленья замша] откинулся и в чум вошел гость. Власий пригляделся к нему и узнал шамана Ковдельги.

6.

   Тунгусы весело встретили прибывшего. Ему уступили место у камелька. Он, скинув парку [парка -- короткая оленья доха], оглядел всех, увидел Макара Павлыча и Власия и потянулся к ним с рукою. Власий брезгливо сунул ему ладонь лодочкой и стал пасмурным. Макар Павлыч улыбнулся, понаблюдав за попом.
   -- Ничего, батя! -- успокоил он Власия. -- Этот нам не помеха!
   Ковдельги вытащил трубку и старательно раскурил ее. У камелька ненадолго протянулось молчание. Тунгусы чего-то сосредоточенно ждали. Савелий смущенно замигал глазами, словно в глаза попала вихревая пыль:
   -- Мало-мало шаманить надо! -- поделился он тихо с Макаром Павлычем. -- Парнишка тут шибко захворал. Горит!
   Макар Павлыч хлопнул его по коленке и засмеялся:
   -- Ну, фарт теперь этому парнишке! Шаман его будет настовать [настовать -- ухаживать] да и наш батя вымолит ему здоровье!.. Здорово пофартило вашему стойбищу!
   Власий услыхал неладпое и наклонился к Макару Павлычу:
   -- Об чем это?
   -- Обождите, отец Власий! -- остановил его Макар Павлыч. -- Сурьезное дело. Стоющее дело подходит.
   -- Сумлительно мне что-то, -- огорчился поп. -- Не по душе мне, что шаман сюда притащился. Нельзя ли его отпугнуть?
   -- Что вы, что вы?! -- замахал руками Макар Павлыч. -- Всю музыку этим спортить можно!... Говорю, не помеха он нам!
   Между тем кто-то из тунгусов вышел из чума. Савелий присмотрелся, разглядел, что Власий помрачнел, и залебезил:
   -- Угощайся, друг! Угощайся! Пошто плохо ешь? Ешь! Сохатина жирная!
   Власий отодвинул от себя еду:
   -- Благодарствую... Сыт. А теперь вот и господу богу помолиться можно.
   Он встал на ноги, выправил из-под бороды брякнувший на цепочке крест и широко перекрестился. Макар Павлыч вскочил и толкнул Савелия. Савелий и вслед за ним другие тунгусы встали на ноги. Шаман нехотя последовал примеру остальных.
   Высокий тенорок Власия выплеснул к узкому прорыву вверху чума привычную скороговорку молитвы. Помолился Власий быстро. А помолившись, деловито спросил:
   -- А где болящий?
   Макар Павлыч быстро и угодливо переспросил следом за Власием:
   -- Парнишка-то хворый в каком чуме?
   Тогда шаман, угрюмо сверкнул глазами, глухо вмешался:
   -- Шаманить буду... Звали меня. Злую болезнь выгонять буду.
   Тунгусы смущенно переглянулись. Забеспокоился и Савелий. Но Макар Павлыч быстро нашелся.
   -- Стойте! -- крикнул он. -- Порядок должен быть. А по порядку как выходит? по порядку вот этак: кто первый сюда приехал, тот и станет первый мальчишку обихаживать. А первый тут отец Власий!
   -- Ох, неладно вы так-то! -- запротестовал Власий. -- Как же вы священнослужителя православного на одну доску с шаманом ставите!
   -- Помолчите, батюшка! -- вполголоса огрызнулся Макар Павлыч. -- За делом мы сюда притащились, ай нет?
   Власий примолк.
   На тунгусов резонное заявление Макара Павлыча подействовало. Савелий обрадовался.
   -- Вот-вот! хорошо! Пусть оба настуют парня!
   Ковдельги, шаман, что-то опасливо и настороженно проворчал.
   В чум в это время возвратился тунгус, который вышел еще до того, как Власий помолился. Вошедший, нерешительно топчась у самого входа, растерянно поглядывал на шамана, на попа, на Макара Павлыча.
   -- Бойе [бойе -- парень], -- обратился к нему Савелий, -- твоего парня батюшка выхаживать будет! Хорошо!
   -- Православной религии священник! вот кто! -- внушительно поддержал Савелия Макар Павлыч.
   -- А шаманить после! Потом! -- прибавил Савелий.

7.

   Когда переходили в тот чум, где лежал больной мальчик, Власий сокрушенно пенял Макару Павлычу:
   -- А все-таки сумлительно мне это обстоятельство! Негоже мне шаманству, идолопоклонству ихнему потакать! Как духовному лицу негоже!
   -- Отец Власий! -- внушительно и непреклонно заявил Макар Павлыч. -- Коли ежели вы совместно со мною в дело, в пай, значит, пошли, то соблюдайте обчий наш интерес! Не портите камерции!
   В чуме, где находился больной, было полутемно. Мальчик лежал на груде оленьих шкур, прикрытый меховой рухлядью. Возле него, испуганно вглядываясь в его горящее жаром лицо, сидела тунгуска. Хозяин чума прошел к больному, к женщине, к камельку. Он подбросил дров и огонь вспыхнул ярче и веселее.
   Власий сразу стал деловитым и властным. Он вытащил из узелка, который принес с собою, всякие принадлежности для богослужения. Он укрепил в изголовьи больного два восковых огарка и зажег их. Он встал посреди чума и передал Макару Павлычу маленькое кадило. Над больным, над тунгусами, над камельком сладко и чадно запахло ладаном. Слова молитвы, пугая тунгусов, взметнулись под покатыми стенками жилища.
   Власий молился недолго. Он отчитал пару-другую молитв, напустил полный чум дыму. Он прикоснулся к губам мальчика крестом, заставил всех тунгусов приложиться к нему. И кончив с привычным и давно надоевшим, сказал привычное же:
   -- Ну, уповайте на господа бога и на милость его!
   Тунгус, отец больного мальчика, подошел поближе к мальчику и пристально вгляделся в него. Он словно высматривал, какое облегчение, какую помощь принес больному русский шаман.
   -- Встанет? -- спросил он. -- Уйдет болезнь? Перестанет жечь его?
   -- С одного разу, может, не поправится, -- поспешил с ответом Макар Павлыч. -- Молиться шибко надо!
   Ковдельги, шаман, выждав пока Власий складывал свои пожитки, с беспокойством и тревогой приблизился к больному. Ковдельги жадно оглядел мальчика, пощупал его лоб, потрогал его за руку.
   -- У! -- качая недоверчиво головой, сказал он. -- У! Горит!.. Харги [харги -- духи, черти] из него не вышли! Харги надо гнать!
   У Власия закипела злоба на шамана. Но Макар Павлыч был на-стороже. Макар Павлыч посоветовал:
   -- Ступайте, отец Власий, в тот чум, к Савелке. Ступайте, а об деле я поговорю!
   И он почти силой выпроводил попа из чума.
   И когда поп вышел, Макар Павлыч приступил к делу.
   -- Молиться шибко много надо! -- заявил он отцу больного. -- Сам видишь, какая сильная болезнь парнишку схватила!.. Батюшка вот помолился, свечки дорогие жег, ладаном курил, а ладан, он в большущей теперь цене! Большой убыток батюшке от молитвы! Надо батюшку отдарить. Гостинцы батюшке надо приготовить. Вот за одно моление да еще раз будет он молиться, за все сразу и отдаривай! Тебя Овидирь звать-то?
   Тунгус кивком головы подтвердил.
   -- Ну, Овидирь, не скупись! -- продолжал Макар Павлыч. -- Спасай сына, охотника, не жалей гостинцев!
   Овидирь взглянул на сына, поглядел на Ковдельги, опустил голову и вздохнул.
   -- Спасать надо! -- согласился он. -- Батюсска шаманил, гостинца надо. Ковдельги станет шаманить, тоже гостинца надо. Много. Много надо, а белки разве много у меня?
   Ковдельги сверкнул глазами:
   -- В парне сильные харги сидят! Шаманить надо сильно! Я буду шаманить много!
   -- Он будет шаманить много! -- подтвердил Овидирь и снова вздохнул.
   Макар Павлыч рассердился:
   -- Ты что же это равняешь православное, христианское богослужение с шаманством? Ты не дури! Батюшкина молитва крепка, она подействует! А шаманство твое, оно, брат, может, ни к чему! Ты не равняй!.. Батюшку ты обижать не смей. Приготовь гостинец настоящий, а не так себе, не пустяк какой!
   Овидирь молчал.
   Макару Павлычу пришлось поспорить, покричать. В конце концов вышло так, что они втроем, он, Овидирь и Ковдельги, досыта накричались и наспорились и все-таки пришли к какому-то соглашению. Потому что, когда Макар Павлыч пришел в Савельев чум, то следом за ним Овидирь нес охапку белок. Положив ее пред Власием, тунгус сказал:
   -- Гостинца, бятюсска... Бери!

8.

   Ни Макар Павлыч, ни тем более Власий не пошли посмотреть, поприсутствовать при шаманстве, которое Ковдельги начал сразу же после батюшкиной молитвы. Макар Павлыч был занят: он рассортировал свои товары и соображал, что и как на них выменивать. Власий поглядел на его добро и завистливо вздохнул:
   -- Наберешь на это и все, Макар Павлыч, пушнинки! Не зря твои хлопоты.
   -- Да и вы, отец Власий, в накладе не останетесь! -- успокоил попа Макар Павлыч. -- Давайте сюда ваш запасец, заодно и сменяем!
   Власий неохотно и после некоторого раздумья передал Макару Павлычу свои товары. У Власия не было большого доверия к своему компаньону. Макар Павлыч понял это, но не обиделся и успокоил Власия:
   -- Менку-то при вас буду делать. Доглядывайте.
   -- Да я ничего... -- сморщился Власий и отвел в сторону глаза.
   Когда пали сумерки и подкрался долгий зимний вечер, Макар Павлыч собрал тунгусов в один чум, к Савелию.
   -- Вот у меня тут, -- сказал он, разворачивая и раскладывая товары, для друзей остаточки имеются. Кончил я торговать, больше не буду, тяжело. Жалко мне вас, друзья, кто теперь покручать вас станет! Отощаете вы, страсть! Ну, пользуйтесь напоследях!
   Тунгусы придвинулись к товарам и стали выбирать себе каждый, что ему нравилось. Макар Павлыч следил за ними и назначал цену. Некоторые тунгусы вышли из чума и вернулись с белкой. Один принес хорошую лисицу. Макар уцепился за выходной, сверкающий мех лисицы. К этому же меху потянулся и Власий.
   -- Обождите, отец Власий, -- нахмурился Макар Павлыч. -- Дележ опосля, а теперь надо собча все делать.
   И снова Власий примолк и сдался.
   Они поторговали до тех пор, пока все, что ни привезли с собою, но перешло к тунгусам. А когда не осталось товаров, а тунгусы все еще несли пушнину, Макар Павлыч подмигнул Власию, шепнул ему пару слов, и Власий вытащил свою бутыль. Стаканчик пошел по рукам. И за каждый стаканчик батюшке, отцу Власию тунгусы выдергивали из бунтов [бунт -- связка белки] по несколько белок.
   К концу мены в чум пришел Ковдельги, шаман. Он осмотрелся, увидел бутыль возле Власия и ласково прищурил глаза.
   -- Холодно! У, холодно! -- сообщил он. Макар Павлыч засмеялся и хитро подмигнул Власию.
   -- Тащи гостинец, угостим! согреем! -- посоветовал он шаману. -- Тащи! Тебе за мальчишку дали ведь! Ты богатый!
   Ковдельги почесал в голове и нерешительно помялся.
   -- Гостинец... -- неуверенно сказал он. -- Мало у меня...
   -- Ну, поищи! -- подстрекнул Макар Павлыч. А, обратившись к Власию, почти властно заявил:
   -- Угостите его, батюшка!
   Жадно выпив стаканчик матушкина напитка, Ковдельги вытер губы ладонью и радостно засмеялся:
   -- Хорошо!
   В чуме было жарко. Камелек горел ярко и весело. Люди разгорелись. У людей глаза сверкали весельем и радостью. У Макара Павлыча и Власия глаза были как уголья камелька: они пылали давно небывалой радостью. Возле них, возле бывшего купца и попа, лежала груда пушнины. И как было не радоваться такой удаче, такой прибыли!
   Радость перехлестнула Власия. Он потянулся к Макару Павлычу с до краев налитым стаканчиком:
   -- Откушаем, Макар Павлыч, за удачу!
   -- Откушаем! -- охотно согласился Макар Павлыч и опрокинул стаканчик. За пим выпил и сам Власий. Тунгусы молча, с завистью смотрели на них.

9.

   Обделав свои дела, Власий и Макар Павлыч стали собираться обратно домой. Под конец Власий от удачной поездки так размяк, что стал разговаривать с Ковдельги менее сурово, чем прежде. Он даже соблаговолил пошутить с шаманом. И Макар Павлыч, подметив это, насмешливо сказал попу:
   -- Ничего мужик, шаман-то. Не вредный!
   Увязав свои пожитки, Макар Павлыч и Власий стали прощаться с тунгусами. Попрощались со всеми, нехватало только Овидиря, отца мальчика, над которым шаманили Ковдельги и Власий. Макар Павлыч приостановился и спросил:
   -- А как парнишка? Облегчало ему?
   Но никто не ответил. И в это время к запряженной лошади, возле которой собрались отъезжающие и провожающие их, подбежал сам Овидирь. У тунгуса лицо было растеряно, губы тряслись и он смотрел дико вперед, куда-то помимо людей.
   -- Овидирь! -- крикнул ему Макар Павлыч. -- А как парнишка?
   Овидирь взглянул на Макара Павлыча мутным взглядом.
   -- Ушел, -- глухо ответил он. -- Харги задавили!..
   Власий забеспокоился.
   -- Что ж мы прохлаждаемся? -- спросил он Макара Павлыча, словно не слыша ответа Овидиря. -- Езжать пора...
   -- Поедем! -- спохватился Макар Павлыч. -- Поедем... Прощайте, ребята!
   Тунгусы молчали. Они глядели на Овидиря, на Власия. Они искали шамана, который куда-то исчез, как только завидел Овидиря. У тунгусов были встревоженные лица. И они не отвечали на обращение Макара Павлыча.
   Но сквозь их толпу протолкнулся молодой тунгус, тот, который спорил о вине, который ходил с русскими людьми по тайге. Он выскочил вперед, к нартам, на которые удобней усаживались Макар Павлыч и Власий. Он с угрозой протянул в их сторону руку и закричал:
   -- Обманщики! Воры!.. Худое ваше шаманство! Худое!.. ни к чему ваше шаманство! Обманули!
   Он кричал по-тунгуски, и Власий, знавший всего несколько тунгуских слов, все-таки понял его превосходно. Власий уцепился за Макара Павлыча и умоляюще зашептал:
   -- Да погоняй ты, христа ради! Чего стоишь? Гони, ехать надо!..
   -- Обманули! -- продолжал орать тунгус. -- И ты, русский шаман, и наш Ковдельги! Оба обманули! Воры!..
   Макар Павлыч хлестнул лошадь. -- Ты потише! -- озлился он, когда лошадь тронулась. -- Ты шибко-то не раззоряйся!..
   Но тунгус кричал. А остальные молча слушали, молча смотрели вслед уезжавшим гостям.
   Власий съежился, закутался с головой в свою теплую шубу. Власий старался ничего не слышать.

10.

   В Монастырском о поездке попа и Макара Павлыча к тунгусам узнали не сразу. А когда узнали, то из сельсовета пришли и к попу и к Макару Павлычу с обыском. Искали долго, но нашли мало. Успели оба припрятать где-то пушнину, которую выменяли у тунгусов.
   Сельсоветчики огорчились:
   -- Схоронили значит, пушнину?
   -- Никакой у меня пушнины не было! -- отперся Власий. -- Откуда же она может быть?
   -- Откуда? А у тунгусов разве не наменяли с Макаром?
   -- Напрасно, напрасно на меня... -- бормотал Власий и потуплял глаза.
   -- Ну, ладно, -- сказали ему, -- пошлем ваше дело в рик [Районный исполнительный комитет]. По закону не имеете права пушнину скупать. По закону поступят с вами.
   Власий стал с тревогой ждать, что решит против него рик. Макар Павлыч куда-то скрылся.
   Прошло некоторое время и в Монастырское просочилось о том, как Власий молитвой лечил тунгусского мальчика. По деревне весть об этом расползлась изукрашенная и преувеличенная. Из дому в дом пополз рассказ о попе и шамане, которые вперебой лечили мальчишку. Мужики хохотали. Мужики по-своему рассказывали о том, что было у тунгусов.
   -- Язви их! -- хохотали рассказчики, а за ними и слушатели. -- Приехал батя в чумы, а там болящий тунгусенок. Ну, батя и стакнись е шаманом. "Давай, грит, вместе вызволять больного! Ты, грит, да я, вот мы оба совместно упремся супротив болезни да и выгоним ее". Ладно. Смекнул шаман, что поп дело говорит, согласился. И принялись они, братцы, за дело совместно! Поп с кадилом да со крестом, а шаман с бубном! Поп молитвы поет, а шаман кричит, кружится! Потеха!..
   -- У-у! просмешники! -- отплевывались богомольные бабы. -- Чего придумали! Стыда на вас нету, што ли?!
   -- Какой тут стыд?! Стыдиться-то надо попу, что он этакую штуку надумал! Па-астырь...
   По деревне хохот пошел. Власию и показаться на улицу стыдно было. И попадья, захлестнутая приключившимся, в тревоге за будущее, обжигаясь обидой на насмешки, пилила Власия, его же попрекала:
   -- Дурные вы с Макаром! Не могли по-хорошему, тишком да ладком все обделать! Вот теперь проходу нет. Хоть из Монастырского совсем уезжай!
   -- А куды уедешь? -- сжимался Власий, и не пробуя оправдываться пред женою. -- Везде горько! Везде обида!..

11.

   Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные.
   К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером.
   Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля.
   Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой.
   -- Ты чего? -- заметив его смущение, спросил приказчик.
   -- Ошибся мало-мало, -- ответил Савелий.
   -- Ошибся! -- повторил за ним Овидирь.
   -- В чем же ошибся?
   Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул.
   -- Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!
   -- Худо! -- подтвердил горячо Овидирь. -- Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!
   -- Ах, ошибся! -- сокрушался Савелий.
   Приказчик понял в чем дело...
   Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:
   -- Плохо торговали, отец духовный!
   -- Плохо! -- вскипели тунгусы. -- Шибко плохо!
   -- Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие!
   Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы:
   -- Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным...
   -- Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет?
   -- Не торговал я, -- растерянно оправдывался Власий. -- С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось...
   -- Спокон веку! -- возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. -- Что <...> [В этом месте в журнале отсутствовала строчка - типографский брак]...ша воля обманывать народ!
   Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы.
   Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум.
   В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки.
   На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали:
   -- Приходите послушать о новой, о настоящей жизни!
   О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно -- тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали.
   -- Оленей лечить?! -- повскакали некоторые с мест. -- Оленей?!
   Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги!
   Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет.
   На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь!
   Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом:
   -- Правду они это говорят? -- шопотом спросил он.
   -- Самую настоящую правду! -- убежденно ответил сосед. -- Здесь обману нет!
   Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал:
   -- Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте!
   Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать.
   Овидирь сказал:
   -- Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг -- обижал. Начальник -- обижал. Шаман -- обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?..
   -- Почему? -- спросили тунгусы за Овидирем.
   -- Худо было! Ох, худо!.. А будет теперь хорошо?
   -- Будет теперь хорошо? -- спросили дружно тунгусы.
   -- Будет, будет! -- вскочили с мест в президиуме. -- Товарищи, теперь будет!
   Овидирь остановился. Глаза его горели. Он прислушался к ответу в президиуме и в зале и широко улыбнулся:
   -- Овидирь сказал. Ладно. Хорошо!
   Это была первая в жизни речь, произнесенная Овидирем пред толпою, пред своими и русскими. И от этой первой речи у Овидиря сладко закружилась голова.

12.

   На собрате два монастырца привели Власия. Поп упирался, не хотел итти, но ему заявили, что поведут насильно, если он будет артачиться.
   -- Мы тебя, батя, судить там будем! Всем собранием! -- объяснил полуугрожающе, полудобродушно один из провожатых. -- За торговлишку и вообче!
   Когда Власия вывели к столу президиума, в толпе стало настороженно тихо. Затихли и присмирели тунгусы. Овидирь впился взглядом во Власия и что-то неслышно проворчал.
   Председатель пошептался с другими членами президиума и встал.
   -- Вот, значит, гражданин поп, бывший отец Власий, желаем мы воем собранием разъяснить проступки ваши. Как вы занялись недозволенной скупкой пушнины совместно со скрывшимся торговцем Макаром Глотовым. И окромя того обманно лечили ничего незначащими поповскими молитвами и курением ладана сынишку товарища тунгуса Овидиря, а сынишка этот, наплевать молитвам и ладану со свечками, помер... Незаконные и вредные ваши эти поступки для советской власти и против трудящихся... Могите оправдаться? Ну, а нам понятно, что никаких отговорок у вас быть не может! Сказывайте!
   Власий понуро молчал. И только на настойчивые приглашения высказаться, сумрачно и неприязненно ответил, наконец:
   -- Я не торговал. Я к друзьям с гостинцами ездил. Вот и все...
   -- Овидирь, -- обратился тогда председатель к тунгусу, -- тебе всамделе поп другом приходится? Добро ты от него когда-нибудь получал? Слово хорошее слышал? Говори!
   У Овидиря раздулись ноздри.
   -- Не слыхал! Нет! -- заявил он. -- Белку ему давал. Ему и Ковдельги!.. Шибко худо: двойное шаманство, дорогое шаманство, а парень умер!
   -- Гражданин поп, -- посверкивая усмешками, укоризненно обратился председатель к Власию, -- врете вы перед всем собранием, перед целым обчеством! И стыда у вас нету!
   -- Какой у его стыд!? -- зашумели в собрании. -- У долгогривых разве стыд бывает!..
   -- Врете вы, -- продолжал председатель, -- и не желаете покаяться пред советской властью. И передадим мы ваше дело законно милиции, а оттуда в суд. А это вам пахнет не сладко!
   -- Не сладко! -- весело и угрожающе закричала толпа.
   Власий сжался. Тунгусы глядели на него внимательно. Они чего-то ждали. В президиуме пошептались. Потом председатель снова встал и спросил:
   -- Граждане, товарищи! Как выходит по-вашему: достоин поп, бывший отец Власий отдаче под суд?
   -- Достоин! Конешно! В полном разе!.. -- закричало собрание.
   -- Ну, -- повернулся председатель к Власию,-- получите покеда темную, при сельсовете. А по прошествии времени советский суд припаяет вам, сколь вами заслужено.
   Власия увели, в церкви -- в клубе постепенно затих шум. Тунгусы все еще чего-то ждали.
   Наконец, Савелий не выдержал.
   -- Ух! -- выдохнул он из себя. -- Слабый какой батюсска! Никакой силы в нем нету! Совсем, совсем, как я, как вот Овидирь, как все!.. Обман!..
   Тунгусы встрепенулись и подхватили:
   -- Обман! Никакой силы у него нету! Никакой!
   Савелий продолжал:
   -- Всегда говорил: оксари сердитый! оксари сильный. Оксари надо бояться! батюсску надо бояться! Всегда говорил: оксари нельзя обижать, батюшку нельзя обижать! Ой, обманул! Слабый-слабый стал! Как кочекашка [кочекашка -- щенок] слепой!
   -- Ой, обманул! -- кричали тунгусы и смеялись. И вместе с ними громко и весело смеялось все собрание.

13.

   Обменяв в кооперации пушнину на нужные товары и припасы, тунгусы вернулись в тайгу. В тайгу они, кроме товаров, кроме муки, ситцу и пороху со свинцом унесли много нового. Они унесли уверенность, что с оксари и с харги не все обстоит благополучно. Что, может быть, и оксари и харги выдуманы Ковдельги и русскими шаманами. Им еще трудно было окончательно увериться, что никаких оксари и харги не существует. Но одно для них было ясно: русский шаман не имеет никакой силы. Да не только русский. Потому что ведь двойное шаманство не помогло сынишке Овидиря. Потому что ничего не сделали оксари и харги для того, чтобы помочь русскому шаману. Потому, что замолчал испуганно и Ковдельги и, узнав о собрании в Монастырском, признавался, что в эту зиму уйдет белочить в дальние хребты.
   

----------------------------------------------------

   Источник текста: Журнал "Сибирские огни", No 6, 1932 г.: ОГИЗ; Новосибирск; 1932
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru