Голицын Федор Николаевич
Записки князя Федора Николаевича Голицына

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Мемуары графини Головиной. Записки князя Голицына.
   M.: "ТРИ ВЕКА ИСТОРИИ", 2000. -- (Русские дневники, письма, воспоминания)
   

Записки князя Федора Николаевича Голицына

0x01 graphic

На шмуцтитуле: Князь Ф.Н. Голицын.

С миниатюры из собрания
Великого Князя Николая Михайловича.

   
   Помещаемые ниже Записки важны для историка не одним содержанием своим, но еще более личностью писавшего их. Здесь говорит один из образованнейших представителей своего века, видавший вблизи лучшее общество современной ему России и Европы, собеседник Вольтера, Марии-Антуанетты, Павла Петровича и Марии Федоровны, графа Панина и Шуазёля. Князь Федор Николаевич Голицын, любимый племянник и воспитанник славного Н. Н. Шувалова, есть лицо в своем роде типическое, в котором для наблюдающего за внутренним развитием России отражаются быт, понятия и воззрения целого поколения наших предков. Сие лучший человек XVIII века, и не столько по времени, в которое он жил и которое простирается почти до нашего поколения (ум. 5 декабря 1827 г.), как по образу мыслей и быта. Он воспитан идеями еще Елизаветинской эпохи. Безграничная преданность интересам Отечества, благородство в сношениях с властью и людьми влиятельными, обходительность с равными и снисхождение к низшим, душа, отверстая для всего доброго и высокого, радостно встречающая успехи разума и искусства и в тоже время вполне верная благочестивым основам старой Руси, -- вот характеристические черты той системы воспитания, которые водворил в племяннике своем и водворял в России H.H. Шувалов, первона-чальник воспитательного дела в России. Шувалов и Бецкий в XVIII веке полагали души свои в сие дело, и личный характер их отпечатлелся как в учреждениях, ими основанных, так и в людях, образовавшихся под их влиянием; а ни в каком деле душевные качества первоначального устроителя не высказываются так явственно, как в деле воспитания юношества. Итак, в князе Ф.Н. Голицыне мы видим лучшее, что могла дать старинная, Шуваловская, система воспитания.
   Записки князя Ф.Н. Голицына писаны не для печати, а единственно из просвещенной потребности дать себе отчет в пройденном пути жизни. К сожалению, Записки эти не обнимают всей его биографии и сохранились в отрывочном изложении.
   Князь Ф.Н. Голицын (род. 7 апреля 1751 г.) был старший сын любимой сестры Н. Н. Шувалова, княгини Прасковьи Ивановны. Отрочество и некоторые годы молодости своей он провел с дядею своим Шуваловым в чужих краях. О службе своей он рассказывает сам в Записках. По болезни супруги своей, в начале нынешнего века, оставил он кураторство Московского университета и затем посвятил себя воспитанию пятерых сыновей, рано лишившихся матери (Варвары Ивановны, урожд. Шиповой, второй супруги князя Федора Николаевича).
   Н.Д. Иванчин-Писарев1 написал краткую биографию князя Голицына. Извлекаем из нее строки о свидании молодого князя Голицына с Вольтером. "Два раза, по поручениям И.И. Шувалова, посещал он Фернейского старца. К удивлению всего тамошнего общества замечено было, что в присутствии князя, Вольтер, против своего обыкновения, удерживал себя от нападений на религиозные предметы, как вежливый хозяин, уважающий правила своего посетителя. Долго дожидаясь письма к Шувалову, князь принужден был прожить несколько дней в Фернее. В одно утро является к нему Вольтеров камердинер с тетрадкою. Сие была сказка Белый Бык, а присылка -- знаком особенного уважения. Князь, посмотрев ее, положил на стол. С какою досадою узнал Вольтер о разномыслии с ним молодого Россиянина: ибо книга осталась на столе в отведенной ему комнате".
   Черта эта вполне обрисовывает человека.
   Прекрасным старцем доживал князь Федор Николаевич век свой в Москве, в Шуваловском доме своем на Покровке, и в Звенигородском селе Петровском. "Он обладал необыкновенной памятью (говорит его биограф) и столь редким даром слова, что слушатели его не видали времени, когда разговор его относился и к самым простым предметам. Порядок и стройность в образе жизни переходили в изложение его идей. Он говорил, как жил. Ясность души и чистые восторги сияли в его взорах, когда он и в преклонных летах рассуждал об изящном в искусствах, о красотах природы или приводил места из любимых поэтов".
   Записки свои князь Федор Николаевич писал в Г809 году. Ныне, когда история XVIII века более или менее уже вскрылась перед нами, они немного содержат в себе новых показаний; но в них замечены некоторые, доселе оставшиеся неизвестными, черты исторических лиц и событий, а точка зрения автора придает этим лицам и событиям новое освещение.

* * *

   С печатанием Записок князя Ф.Н. Голицына соединено для нас воспоминание о том, кто почтил наше издание доставлением их. Сие был достойнейший, младший сын князя Федора Николаевича, князь Михаил Федорович (род. 9 июля 1800, сконч. 26 января 1873), главный директор Голицынской больницы в Москве. Пользуемся случаем, чтобы сказать здесь несколько слов об сием поистине достопамятном человеке. Он наследовал, развил и сохранял в себе до конца вышеназванные высокие нравственные качества отца своего. К этим качествам присоединилась в нем и придавала им особенную цену необыкновенная тишина и скромность, бывшая главным образом принадлежностями его прекрасного характера. Получив отличное домашнее воспитание, князь Михаил Федорович начал службу в 1819 году в Конной гвардии; в сие время он особенно подружился с известным поэтом своим однополчанином, князем А.И. Одоевским, и был приятелем славного Грибоедова. Впоследствии он принимал участие в Польской кампании, состоя адъютантом при князе А.Г. Щербатове, и высказал блестящую храбрость в деле при селении Желтках и на штурме Варшавы. Домашние обстоятельства и собственная склонность побудили его выйти в отставку из военной службы. Поселившись в Москве, несколько трехлетий служил он предводителем Звенигородского дворянства, а позднее состоял шталмейстером высочайшего Двора. Но не во внешней служебной деятельности выражал себя этот человек. Напротив, он не искал отличий и, можно сказать, уклонялся от внешнего блеска, к приобретению которого имел много случаев и возможности.
   Общества держатся и украшаются не одними наружно действующими силами. Не менее их важны и достойны признания те неяркие, не выступающие вперед личности, которые тихо и про себя решают мудреную задачу жизни, но на жизненном пути своем несут в себе и своим примером утверждают в среде общественной: живое упование в Промысел Божий, благородство образа мыслей, чувств и поступков, верность долгу, преемственное соблюдение добрых обычаев. К таким достолюбезным личностям принадлежал покойный князь Михаил Федорович. Кому случилось хоть сколько-нибудь узнать его, на того производил он смягчающее и незабвенное впечатление доброты и кротости. Сердечною приветливостью, тихим и ласковым обычаем привлекал он к себе людей. Будучи отлично образован, он до последнего дня жизни не переставал помногу читать, и может быть оттого его суждения и отзывы всегда были крайне воздержны. Об нем немного говорили при его жизни, но когда весть о кончине его разнеслась по Москве, кто-кто не побывал у его гроба! Похороны князя М.Ф. Голицына были явлением общественным и доказали, что Москва умеет любить и ценить достойных граждан своих.
   Память его да будет дорога отдаленному потомству.
   

Записки князя Федора Николаевича Голицына

   В 1777 году в сентябре при царствовании государыни Екатерины Алексеевны пожалован я камер-юнкером. Я был 23-х лет2. Дядя мой Иван Иванович Шувалов3 ей меня представил в будничный день, вечером. До того времени я был около восьми лет в чужих краях. По возвращении (что продолжалось близ полутора года) почти был все в отпуску по конной гвардии. Сия великая монархиня, прославившаяся уже как законами, так и войною, от всех других Европейских держав была уважаема. Двор ее был великолепен. Я нашел при ней князя Потемкина и генерала Зорина. Начало моего служения у Двора меня весьма занимало. Я был любопытен рассматривать свойства людей, особливо на такой сцене, где все страсти беспрестанно в сильном волнении и где честолюбие образует у каждого человека в притворном ему виде, скрывая природный его характер. Государя можно уподобить общему магниту: он всех к себе притягивает. Надежда возвыситься или желание обогащения суть две сильные пружины, приводящие все в движение.
   Двор, описываемый уже неоднократно и стихотворцами, и другими авторами, для размышляющего человека подлинно представляет важную картину. Если человек, скажу шутливо, захочет себя сохранить нетленным, надобно при входе присвоить себе ненарушимые правила. Без сей предосторожности, чрез год, чрез два, найдешь в себе удивительную перемену. Я сказал -- правила, но какие? Разум, честь и совесть: их должно стараться сохранить. Тут они на сильном опыте. Не знаю, по какому особому счастию я не имел никогда ни ловкости, ни желания подлеститься к случайным людям; думаю, более от того, что дядя мой, будучи обер-камергером и человеком весьма почтенным, служил для меня единственною подпорою, которою я довольствовался. Я желал быть скорее определенным к месту и надеялся все чрез него получить, но этот способ не был лучший при государыне. Если кто хотел что получить, тому надлежало непременно просить любимца. Вот тому пример. Вследствие моего желания иметь место и войти в иностранные дела, дядя И.И. Шувалов обо мне саму государыню просить осмелился; но она заблагорассудить изволила, может быть, из особой милости, вместо иностранных дел приказать мне ездить в Сенат в 1-й департамент. Если б я попросил тогда бывшего у Двора генерала Зорича, все бы сделано было без всякой перемены. Сколь меня неожиданная перемена сия по службе огорчила, можно тому легко поверить. Я приготовлялся, даже с особою прилежностью и охотою, войти со временем в дипломатический корпус, а вдруг меня посадили в Сенат! Сия неудача решила, может быть, по службе судьбу мою, во все течение жизни моей, и сколько я и после ни домогался, не мог никак попасть на желаемую стезю. Но надобно было, хотя по неволе, терпеть, молчать и продолжать свои дежурства. Тут я начал ознакомливаться с придворного жизнию.
   Перед моим пожалованием в камер-юнкеры, скончалась великая княгиня Наталья Алексеевна4 (1776 г.), дома Дармштадтского, первая супруга государя Павла I. Мне случилось быть при сем печальном случае в Петербурге; часто я тогда езжал к графу Андрею Петровичу Шувалову: графиню и графа покойница жаловала. Сколь они обрадовались было, ожидая благополучного ее разрешения, столь же чувствительно огорчились, когда узнали, что сей самый случай прекратил жизнь ее.
   
   Великая княгиня одарена была редкими достоинствами в рассуждении разума и сердца. Меня уверяли, что она много подходила к императрице и со временем бы могла сделаться достойною помощницей своего августейшего супруга. Что случилось при сем печальном происшествии с графом Андреем Кирилловичем Разумовским5, достойно примечания. Он находился беспрестанно при его императорском высочестве и, по силе его милости, великая княгиня его также очень жаловала. В самый день ее кончины императрица заблагорассудить изволила увезти с собою великого князя в Царское Село, дабы его отдалить от сего трогательного позорища. Все приближенные за нею тотчас поехали, и Разумовский в том же числе. Императрица, желая его отлучить от Двора, на другой день приезда своего в Царское Село, вышед, по обыкновению, перед обедом с письмом запечатанным в руках и окинув глазами всех около ее находящихся и подозвав графа, отдавая ему письмо, изволила ему сказать, чтоб он его отвез фельдмаршалу Голицыну в город, и что она не сумневается, что он за священный себе долг почтет соучаствовать в отправлении погребения великой княгини. Но как сильно был Разумовский поражен, когда, по открытии фельдмаршалом повеления, он объявил графу, что ему велено в три дни выехать из резиденции и ехать прямо в Ревель, где и ждать дальнейших повелений. Ссылка его основана была более на придворных соображениях и на той короткости, в какой он находился у их высочеств. Он же вел себя несколько гордо, и не всем нравился6. Государь великий князь никого ни прежде, ни после так не жаловал, как его. У Двора нельзя никогда надеяться на что-либо постоянное.
   К счастию моему, не быв никогда через меру честолюбив, я ничем у Двора не ослеплялся и был спокойным зрителем. Глядя на других, я часто делал важные замечания. Но не знаю, все ли были справедливы.
   Екатерина II была необыкновенная монархиня. Превосходное ее понятие, точность и справедливость в рассуждениях, большая память и дар объяснять свои мысли самым лучшим и ясным образом, с прочими всеми приятностями женского пола, а при этом, когда ей надлежало, имела самый величественный вид, умела себя воздерживать в первом движении и властвовала во многом собою. Об ней говоря, можно смело сказать, что имела все достоинства, составляющие великого государя. Заключим сие описание превосходнейшим из всех дарований: милосердием. При сем я сделаю важное замечание. Дворянство в ее царствование, если смею сказать, поднялось духом и честию до высокой степени. Врожденная храбрость Россиян, предоставившая знаменитые победы над Турками, прославила народ Российский во всей Европе и ознаменовала царствование сей великой монархини новым блеском. От прочих всех держав она получала особое уважение и держала в руках своих весы политической системы Европы. Слабости ее были сопряжены с ее полом, и хотя некоторые из ее любимцев и во зло употребляли ее милость, но государству ощутительного вреда не наносили.
   Князь Потемкин был, кажется, один из них, исполненный необыкновенным честолюбием; но он был также превосходного разума, был не мстителен и не зол. Корыстолюбие, кажется, был главный его порок. Он употреблял богатство на пышность и проживал много. Заграбя многие важные должности, он от своей лени слишком на других надеялся, следственно, худо оные исполнял. Быв сластолюбив, не имел нужной в делах деятельности. Военный департамент, ему вверенный, не в самом лучшем был порядке. Ему непременно хотелось начальствовать армиею. На сей конец он возобновил войну против Турок, уговорив императрицу требовать от Порты Оттоманской независимости Крыма. Присвоением сего полуострова к Российской империи война загорелась, и ему вручено предводительство армии. Под ним служил князь Репнин, на котором лежали все труды сей кампании. Осадили Очаков. От нерешимости князя Потемкина и от пышной и сладострастной жизни его (ибо он во время осады в шатрах своих златотканных окружен был женщинами и музыкою и нимало не воспользовался удобными случаями завладеть крепостию) армия стала ослабевать. Наступила стужа, и стужа необыкновенная; войско стало нуждаться пищею и претерпевать холод. Завелись, наконец, смертоносные болезни. Князь Репнин, видя таковое неустройство и небрежение, решился его усовестить, написал ему письмо в твердых выражениях, где между прочим он ему вспоминает, что он за таковое нерадение будет отвечать Богу, Государю и Отечеству. Крепость вскоре после того была взята приступом. Я слышал от самого в ней командующего трехбунчужного паши, которого мне случилось в проезде через Москву видеть у князя Репнина, что гарнизон в крепости несколько раз почти начинал бунтовать, и что он удивляется, как не воспользовались осаждающие такими случаями. Вот каков был князь Потемкин, начальствуя армиею. За таковую смелость он князя Репнина впоследствии возненавидел и старался всячески ему досаждать.
   Рассказывали также мне о князе Потемкине, что в сие время любимая его забава по вечерам была пересыпать, при свете многих свеч, большую кучу необделанных бриллиантов.
   Я его видел в Петербурге последний год жизни его. Он совсем переменился, сделался вежлив, ласков; дамская беседа по вечерам занимала его совершенно, и он ни об чем другом не разговаривал, как о нарядах женских. Многое иногда в человеке непонятно, и сие кажется в том же числе.
   Возвращаюсь теперь к первым временам моего у Двора служения. Великий князь вторично браком сочетался с государынею Мариею Федоровною (дому Вюртембергского), 1776 года7. Бог благословил сей брак: через год родился ныне царствующий император Александр. По выздоровлении ее императорского высочества начались праздники. Я был взят в кадрилию их императорских высочеств, и тут я имел счастие узнать короче великого князя и его августейшую супругу. Государь великий князь имел весьма острый и пылкий ум с хорошею памятию; сердце его было чувствительно, но в первом движении он очень был горяч. Обстоятельства ли, в которых он возрастал, другие ли причины поселили в нем большую недоверчивость и также частую перемену в расположениях к людям его окружающим. Сии недостатки много способствовали повредить его свойства и возродили в нем, когда он принял престол, излишнюю и напрасную суровость. Но о сем до его царствования оставим.
   Императрица не всегда обходилась с ним как бы должно было, и при сем случае меня по молодости, может быть моей, удивило между прочим, что он никак в делах не соучаствовал. Она вела его не так, как наследника. Ему было токмо приказано ходить к ней дважды в неделю по утрам, чтобы слушать депеши, полученные от наших при иностранных Дворах находящихся министров. Впрочем, он не бывал ни в Совете, ни в Сенате. Почетный чин его великого адмирала8 был дан ему единственно для наружности, управление же морских сил до него не принадлежало. А наконец, когда у нас завелся флот на Черном море, то сею честию начальствовал князь Потемкин. При вступлении императрицы на престол, участвовавшие в сем происшествии вельможи разделились на разные мнения касательно до ее наименования. Иные советовали ей называться единственно правительницею, а государя великого князя объявить императором. Сего мнения был граф Никита Иванович Панин. Но Бестужев-Рюмин9 был противного мнения, и его мнение было, чтоб она себя объявила императрицею. Лучше ли бы то было для великого князя, о том отдаю судить читателю. Не менее однако ж прискорбно было нам всем придворным видеть сие неискреннее обхождение и ни малейшей горячности и любви между сими двумя августейшими особами. Великий же князь к родительнице своей всегда был почтителен и послушен. Когда об этом размышляешь, не можешь довольно надивиться, разве токмо подвести ту одну причину, что восшествие императрицы, переворотом соделанное, оставило в сердце ее некоторое беспокойство и ненадежность на постоянную к себе преданность от вельмож и народа. И так она за правило себе поставила сосредоточить всю власть в единые свои руки. По моему мнению, она бы еще более славы себе прибавила, если б уделила великому князю часть своих трудов. Сколько же бы он пользы от того получил! Сколько бы Россия от того могла быть счастливее! Я никак не могу верить, что мне тогда сказывали, будто она иногда проговаривала: "после меня хоть трава не расти". В подобных случаях иногда удивительно, сколь государи, украшенные впрочем редкими дарованиями, ослеплены собственным самолюбием и предпочитают личную свою славу славе общей и своего народа. Петр Великий не таких был мыслей, когда, окружен будучи на Пруте Турецкою армиею, он писал в Сенат: что в случае его кончины, выбрали бы преемника подобного ему по достоинствам и могущего продолжать и усовершенствовать все полезные его заведения. Поступок его с сыном доказывает еще яснее, сколь он был ревнителей к славе своего народа. Но государыня была не Русская. Заключали тогда, что любимцы делали преграду между родительницею и сыном и помешательство. Сие, конечно, отчасти правда; но все бы, кажется, не могло воспрепятствовать императрице ввести великого князя в дела государственные и посадить его в Совете. Ежели каждого государя в свете главная цель должна быть общее благо, чего ж ему в прочем опасаться?
   Нежность и любовь между великим князем и его супругою были совершенны. Невозможно, кажется, пребывать в сожитии согласнее, как они долгое время пребывали. Мы не могли на столь счастливое супружество довольно нарадоваться, и сие имело великое влияние над Петербургскою публикою и усугубило во всех усердие и любовь к их будущему государю.
   Во время "случая" графа Мамонова, их императорские высочества, по их собственному желанию и по ходатайству сего любимца, получили дозволение обозреть некоторые в Европе государства10 и отправились сперва в Вену, где царствовал Иосиф II. В самое сие время принцесса Вюртембергская, родная сестра государыни Марии Федоровны, помолвлена была за ныне царствующего императора Франца II, при родителе его Леопольде, и все сии августейшие особы съехались в Вене11. Эрцгерцогиня, вступившая в супружество, не долго наслаждалась сим счастливым состоянием, кончила жизнь после первых родов. Многие уверяли, что император Иосиф чрезвычайно любил свою племянницу и торжественно говорил, что если б он был помоложе, то не уступил бы ее ему. Я скоро после сего несчастия случился в Вене, и мне сказывали за верное, что болезнь Иосифа, об которой ей неосторожно сказали, способствовала также прекратить ее век.
   Во время путешествия великого князя, граф Никита Иванович Панин, хотя и правил департаментом иностранных дел, но уже не пользовался прежнею от императрицы доверенностию и от разных причин стал кредит свой терять. Слабость здоровья его препятствовала ему ездить во дворец. Граф Безбородко, граф Морков и г-н Бакунин12, сии два последние им облагодетельствованные, позабыв долг благодарности, присоединились к Безбородке, начали распоряжать всеми делами по сей части, и граф Морков, усмотрев впоследствии, что тогдашний "в случае" находящийся князь Зубов равным образом имеет желание войти в сии дела, отложился и от графа Безбородки, дабы приобресть себе доверенность и сделаться нужным сему могущему любимцу. Вот как у Двора пренебрегают для своей собственной пользы честию, совестию и благодарностию! Государь сам нередко впадает в сии дворские ухищрения и лишается людей лучшей нравственности и настоящих сынов Отечества.
   Почтенный граф Н.И. Панин, хотя обладал твердым духом, но не мог однако же переносить холоднокровно столь чувствительных неприятностей. Одно утешение его состояло в любви к нему его высочества, которого он с нетерпением ожидал. Я здесь принужден, хотя с крайним прискорбием, но бывши очевидцем, привести странный поступок великого князя с сим его воспитавшим мужем. Возвращаются их высочества в Петербург, посещают на другой день изнеможенного графа; старик в полном удовольствии. Потом вдруг, безо всякой известной причины, по крайней мере около месяца, не только не едут к нему, но и не наведываются о его здоровье. Сие небрежение графу нанесло чувствительный удар и едва ли не ускорило его кончину, вскоре после того воспоследовавшую. Меня уверяли, что при свидании в чужих краях с герцогинею Вюртембергскою, родительницею императрицы Марии Федоровны, много было говорено о графе Панине, по некоторым сношениям с нашим Двором, и что герцогиня, в угождение императрице Екатерине, советовала великому князю не столько уже быть подвластному наставлениям графа Панина. Крайне удивило и оскорбило всех родных графа такое по возвращении странное его высочества поведение. Наконец, за несколько дней перед кончиною графа, пожаловал к нему на вечер великий князь. Тут было объяснение о всем предыдущем; но граф чрез несколько дней после скончался13.
   Во время сего путешествия сделался у нас несчастлив и сослан в ссылку в Астрахань Павел Бибиков14, флигель-адъютант ее величества государыни. Сей молодой человек был горячего сложения и с некоторым честолюбием. До отъезда их высочеств он имел к ним вход и, видно, надеялся для будущих времен получить себе большую выгоду. Вздумалось ему, по ненависти к князю Потемкину, которого он в присутствии ему преданных иногда бранивал, описать в письме к князю Куракину, находящемуся в числе сопровождающих их высочества, положение Двора, где об князе Потемкине много непохвального было сказано. Князь как будто эту переписку предузнал и, отказав всем другим представлявшимся ему офицерам, для посылки курьерами, дал преимущество представленному от Бибикова, а между тем дали знать в Риге, чтоб по приезде сего курьера все пакеты от него отобрав, возвратить в Петербург. Таким образом все и открылось. Бибиков посажен был у генерала прокурора князя Вяземского15 под караулом. Его допрашивали и сослали разжалованного в подполковники в Астрахань, где он скоро после того и умер. Сущая неосторожность и дерзкое поведение противу столь могущего вельможи погубили сего молодого человека. Надобно прибавить, что прежде князь его жаловал.
   Знаменитые происшествия во время царствования сей великой монархини, все увенчанные желаемыми успехами, возвысили Россию до высшей степени уважения. Две войны противу Турок привели наконец сего вероломного врага в крайнюю слабость. Разделение Польши прибавило несколько областей к Российской империи; но сие уничтожение независимого государства соседственными могущими державами, исполненное без всякого настоящего права, заставило об оном судить не к чести участвовавших государей. Приписывали Фредерику16, королю Прусскому, о сем первую мысль. Ему конечно всех более надлежало пользоваться случаями распространять свои владения; часть же Польши, к его государству прилежащая, была самая выгодная течением реки Вислы и городом Данцигом, прежде им уже присвоенным. Брат его принц Генрих приезжал нарочно в Петербург с этим предложением, на которое государыня хотя не вдруг, но согласилась. Исполнение сего намерения подало весьма худой пример. Россия же, почти всегда господствовавшая в Польше, усилив соседей, себе выгоды ни малейшей не приобрела17.
   Упорственное желание со стороны императрицы, по особым причинам, возвесть Станислава Понятовского18 на Польский престол, против воли Польского народа, до первого раздела сего государства, привело уже поляков в справедливое негодование. Поступки Станислава касательно России не всегда соответствовали ее ожиданиям. После первого последовал второй и конечный раздел; с уничтожением королевства последовало уничтожение и короля. Он принужден был подписать в Вильне, куда он переехал из Варшавы, отрекательный акт, представленный ему князем Репниным от нашего Двора. Странно в судьбе сего государя, что самая та же держава и тот же уполномоченный вельможа князь Репнин, при котором он провозглашен и признан королем, предназначен был несколько лет потом требовать и присутствовать при отрицании сего владельца. По разделении или уничтожении Польши, велено ему было жить в Вильне, а государь Павел I его уже перевел в Петербург, где он и скончался.
   Король Прусский Фредерик, в своих исторических повествованиях, говоря о нем, с некоторою шуткою прибавляет, что он во всем был сведущ кроме своего ремесла, подразумевая, что он не умел царствовать. Польское правление составлялось из так называемого феодального правления. Вельможи имели неограниченные права; король имел весьма слабую власть, а народ был всегда в сущем рабстве и изнурен, как работою, так и одноторожием жидов, заграбаставших всю внутреннюю торговлю. Следственно, связи общей никогда никакой не было, что для соседственных держав весьма было выгодно. Но не менее при избрании каждого короля возрождались замешательства, от того конфедерации и почти междоусобие, наносившее сему государству чувствительный вред. Но о сем довольно.
   Согласие и любовь их императорских высочеств заслужили им приверженность Петербургской публики, но возбудили некоторым образом какую-то беспокойную зависть у большого Двора. Начали думать о средствах ослабить сию взаимную супружескую любовь; подвели, что называется, интригу. Меня уверяли, что барон Сакен19, бывший прежде во время молодости великого князя в числе его кавалеров, а тогда при Константине Павловиче находящийся, подучен был и настроен, чтобы отвлечь великого князя от всех тех советов, которые великая княгиня ему нередко подавала, будучи окружена как она, так и он, людьми им преданными, как-то госпожа Бенкендорф, Лафермьер20, их чтец. Сих-то людей ему описали, что они владеют великою княгинею, которая их слушается, а от нее и он некоторым образом, по чужим внушениям, беспрестанно поступать должен и водим совершенно ими. Его самолюбие, уже и без того стесненное обыкновенным его положением, будучи встревожено наущениями, привело его не токмо в неудовольствие и не токмо разорвало сей драгоценный союз, но первая возродившаяся в нем мысль и желание были, чтобы доказать великой княгине, что она никакого влияния над ним иметь не может. И на сей конец выбрал он госпожу Нелидову, фрейлину великой княгини, и начал к ней иметь особое внимание и отличать ее; а чрез это самое унижать, сколько возможно, свою добродетельную супругу. Перемена сия при их Дворе причинила отдаление госпожи Бенкендорф и Лафермьера, а в нраве его высочества соделала чрезвычайную к худшему перемену, так что мы, кавалеры дежурные, на каждом шагу опасались подпасть какому-либо выговору или неудовольствию и всегда с беспокойством отправляли свое дневание.
   Если б не самые почтенные люди меня тогда уверяли и к которым сама великая княгиня с надежными случаями об оном писала, называя участвовавших в сей подлой и мерзкой интриге, я конечно не мог бы никогда поверить. Но вот в какой мрачности действует при Дворе зависть и какими утонченными и хитрыми вымыслами расстраивает все имеющее вид благополучия! Важно было и нужно направлять все душевные свойства столь могущего наследника ко всему ведущему к добродетели и к воздержной жизни, но в сем случае все пренебрегали для удовлетворения своего собственного самолюбия. Да позволят мне сделать здесь одно свое примечание, как иногда рассудок человеческой заблуждает. Понимаю, что государю умному и редких достоинств возражения и противоречия нестерпимы; еще менее соучастника в правлении терпеть он может; но приготовлять достойного преемника что мешает? Не надлежит ли ему, напротив того, пещись, сколько возможно, его во всем усовершенствовать, дабы установленный в правлении порядок, дабы собственною его способностию приобретенная государству слава не могли увядать и во времена его наследников? При Екатерине один разумнейший вельможа говаривал и не без основания, что она, к несчастию, отличала иногда свою собственную славу с славой своего народа.
   Фрейлина Нелидова вела себя похвально и не причиняла великой княгине дальних огорчений; но не менее ее высочество, лишась искренности и любви своего супруга, принуждена была вести себя совсем не по-прежнему и в обращении и речах быть скромнее и осторожнее. Здесь можно беспристрастно сказать в похвалу сей августейшей особе, что нельзя более употреблять терпения и снисхождения, как она употребляла. Оттого в продолжительности она возвратила к себе если не любовь, так дружбу своего супруга. Он к ней был всегда внимателен. Его привязанность к Екатерине Ивановне страстью никак назвать было нельзя. Его сие занимало, забавляло; а когда случалось, что она не приезжала по вечерам во дворец, то я находил его еще веселее.
   Французский страшный переворот и якобинские зловредные или, смело можно сказать, пагубные правила соделали над императрицею сильное впечатление. Сия монархиня до того весьма было полюбила все сочинения главных французских сего времени писателей и, может быть, их хитросплетенная система, обольщающая человеческое самолюбие, легко согласовалась с необыкновенными ее дарованиями. Но последствия сего вольнодумства, начавшего с таким ужасом действовать над французским народом, не токмо обнаружили разлившийся от сих мнимых философов яд, но начали уже потрясать и царские престолы. Тогда явно оказалось, что главная цель их была ненависть ко всякой власти, в руках государя находящейся и определенных границ не имеющей. Как будто есть возможность всегда, при переменяющихся во всяком государстве обстоятельствах, положить ненарушимый предел власти государевой?
   Сей образ мыслей, постоянно увеличивающийся в распаленных головах, возродил наконец мечтательную и неудобовозможную систему гражданского равенства. У нас в сие время один некто, по имени Радищев, в хорошем уже чине тогда находившийся и милостью государыни взысканный, вздумал написать самую опасную книгу. Она уже и начала продаваться; но скоро узнали, ее запретили, а его, разжаловав, сослали в ссылку. При сем случае императрица изволила поступить с важностию и правосудием, не покидавшими ее никогда в подобных обстоятельствах. Она, прочитав сие сочинение, выписала самые опаснейшие в ней мнения и сей экстракт послала в Уголовную палату с повелением, чтоб судьи, рассмотрев сии пагубоносные мнения, отвечали, какому наказанию повинен по нашим законам тот, кто подобное рассеевает в народе. Он приговорен был к смерти, яко бунтовщик. Многие меня уверяли, что он был из числа так называемых мартинистов, что и вероятно.
   В каждом государстве самое, кажется, главное правило быть должно, чтобы поддерживать в народе добрые нравы. На сей конец надлежит в нем усугублять благоговение к вере; а дабы сие правило воздействовало надлежащим образом, то должны все над ним начальствующие служить тому примером. С тех пор как начали писать и углубляться в системы гражданского законодательства, никто полезнее не мог найти сего Соломонова изречения, что страх Божий есть начало премудрости. Еще я недавно читал, что благоговение к вере весьма способствовало прославить царствование Людовика XIV и что частию красноречие проповедников, усовершенствовав язык французский, распространило сие совершенство и на все прочие отрасли словесности. Какое позорище важнее показаться может для народа и сильнее впечатление в нем сделать, когда он видит всех первенствующих вельмож, начиная с самого государя, прибежных к вере и исполняющих с усердием весь долг, на христианина возложенный. Тогда покажется и не без основания, что и гражданских должностей обязанности со всевозможною доброю волею и желанием без всякого пристрастия выполняются. Тогда самолюбие и роскошь, имеющие противоборствующую причину, не выходят из надлежащих границ и не рассеевают зловредную заразу пустого чванства вменять в достоинство жить не по состоянию. Но сколь уже мы отдалены от сего положения! Случилось мне однажды найтить в Аглинском авторе сравнение им сделанное между языческим и христианским героем. Сличив нравоучение древних с нравоучением Евангельским для образования человека, он ясно доказывает, что поучения Иисуса вящие достоинства выводят в человеке и дает им преимущество. Мы люди светские о сем мало размышляем, да и подчиняемся без всякой осторожности общим принятым правилам, хотя они нимало не ведут нас к совершенству, а напротив к развращению.
   Должности вельмож, конечно, велики, трудны и тягостны. Но какое за них лестное удовлетворение, какая приятная награда, честь, уважение и похвала! Люди портятся без сумнения, но портятся от дурных примеров. Сии рассуждения опять меня обращают к императрице. Во время ее царствования все было важно, почтенно. Она умела себя так вести, что каждый вельможа ее почитал и любил и старался также на нее походить. Вольтер написал:
   Когда Август пил, вся Польша была пьяна.
   Вот как сильно действует над подданными пример государя!
   Великое дело, когда каждый государь не выходит из правил, впечатлевающих к нему благоговение его народа. В сем чувствовании замыкается в каждом желание исполнять в точности возлагаемую на него должность. Толпу людей невозможно содержать без страха. В нынешнее время, когда я сие пишу, поведение императора Наполеона с Французским народом сему служить может ощутительным доказательством.
   Говоря о Французах, кстати вспомнил и опишу вкратце приезд в Петербург графа д'Артуа. Сей принц, брат несчастного Французского короля, выехал из своего государства, дабы просить помощи у других государей в защищение своего брата, у которого уже власть начали отымать. В Саксонии, в Пильнице, был сделан и подписан трактат, по которому некоторые державы, как-то Пруссия, Австрия и пр., соединясь между собою, обещались войну объявить Франции с таким уговором, чтобы выручить Людовика из злодейских рук раздраженных якобинцев. Но сей поступок их токмо более ожесточил. Следствия известны. Между тем граф д'Артуа в Петербург приехал и был принят с особою отличностию и с полным уверением о всевозможном вспомоществовании пособить ему сделать высадку на берега Франции, где его единомышленники его уже дожидались. Он, севши при отъезде от нас на фрегат, намеревался сперва заехать в Англию, но там не был принят. Поведение в сем случае славного министра Питта21, да и во многих других, подало случай принца осуждать, и если подлинно рассмотреть беспристрастно, то можно найтить в поведении его великие ошибки. Многие знающие люди уверяют, что от него зависело прекратить революцию, подавая надлежащую помощь Вандейцам; но его мысли, кажется, были те, что продолжение сих бедствий приведет наконец Францию в крайнюю слабость и истощение. Вместо того сие государство, среди расстройки, мятежей и междоусобия, нашло в себе столько средств и пособий, что даже не только противустояло внешним неприятелям, но их привело в слабость. Политическая система Англии не есть лучшая, ибо основана на корыстолюбии, следственно она старается во всяком случае все выгоды в собственную свою пользу обращать и непостоянно и скупо другим помогает22.
   Многие части в правлении государственном во время царствования Великой Екатерины образованы по новому начертанию, между прочим, губернии или наместничества. От сего учреждения проистекла для империи большая польза. Прежде один воевода с товарищем управлял целою губерниею, в делах были большая проволочка и неудобность. Дворянство, живущее в деревнях, не имело столько способов в воспитании детей и, мало между собою сообщаясь, оставалось в совершенной праздности и без всякой пользы для Отечества; нравы не обрабатывались и оставались загрубелыми, особливо же в отдаленных губерниях, народ или крестьяне не имели понятия о некотором общем порядке и не столько имели способов к промышленности. Сим общеполезным средством распространилось некоторое нужное просвещение и обходительность. Находили только, что в начертании о губерниях излишние учреждены присутственные места первой инстанции, что кажется после и поправлено уничтожением некоторых. В рассуждении пространства нашей империи и свирепых свойств нашего народа, нужно было ввести сельскую полицию или благочиние. С того времени действительно менее слышно о каких-либо злодеяниях. Нередко случались и злоупотребления со стороны помещиков. Правление в нашей империи таково, что совестью более действует, нежели настоящим правом. Границы власти неопределенны; следственно несоразмерность часто может быть употреблена вместо справедливости. Разумеется, что я говорю о частной власти, не имеющей препон. Верховная власть не должна бы никогда выходить из круга предписанного законами. Великий Петр не успел довершить законодательство во всей полноте. Екатерина остановилась на той точке, которой перейти без большей опасности невозможно было: дать народу законную свободу, т.е. уничтожить собственность над крестьянами. О сем подумывали в ее царствование, но исполнить не смели; да и трудно к сему приступить. Надобно, кажется, чтоб через время оное как будто само собою пришло. В теперешнее время, когда я сие пишу (1809), нашли изрядный способ, вместо одного, всех крестьян целой вотчины отпущать; а они потом, управляясь сами собою, начали называться вольными пахарями. Если б от принадлежности крестьян являлись частые злоупотребления, то сие наносило бы великий вред государству; но сего во множестве редко видно. Да и по моему мнению в этом важном переменении, весьма трудном в исполнении, будет ли большая польза?
   Распространять мои рассуждения я далее не желаю, предоставляя превосходным умам решить сию задачу; а довольствуюсь токмо смело сказать, судя по опытности, что крестьян в Российской империи несчастными назвать нельзя, если я с ними сравню некоторых других земель крестьян: наши, хотя в рабстве, но многих превосходят. Каждое государство имеет свою особенность, по своему положению и по свойствам своего народа и, кажется, должно в оной оставаться. Попрекают нам другие в рассуждении наших крестьян, но вспомнили бы о Польше, в каком состоянии в ней были всегда крестьяне, и возможно ли их с нашими сравнить.
   В 1787 году угодно было государыне императрице послать меня к Шведскому королю поблагодарить его за присылку ей сделанную с поздравлением благополучного возвращения из Крыма.
   Всем известно, что Швеция, по неплодородию своей земли и по суровости своего климата, весьма недостаточна съестными припасами, а особливо хлебом. Главный торг ее состоит в железе и меди. Правление ее Густавом III переменено, т.е. что он унизил власть Сената. Сие правительство наконец всем распоряжало в государстве и даже противилось воле своего государя. Он иногда принужденно подписывал решение, Сенатом учиненное. Двор Французский, всегда нам неблагоприятствующий, вследствие условия единожды навсегда утвержденного трактатами, давал Шведскому королю денежные субсидии для содержания многочисленного войска. Российский Двор ради своих выгод имел всегда, помощию также денег, многих ему преданных и поддерживающих важность и могущество Сената. Со времен Густава III, к которому я был послан, все сие уже переменилось. Переворот Французский довершил сию перемену. Денег присылать не стали. Король час от часу делался самовластнее. Повоевав с нами неудачно, заключил мир и, переменив свою систему, по случаю гибельных для человеческого роду Якобинских правил, приложился было к императрице. С нею, яко смежный союзник, хотел он совокупно войну объявить Франции. Но хитрые Якобинцы, узнав о сем им угрожающем намерении и имев единомыслящих уже и в Швеции, пресекли век сего государя. Все обстоятельства его кончины по истории известны.
   Следующий странный и весьма правдивый анекдот касательно до сего Двора я почел за нужное здесь присоединить. Король никогда не любил женский пол и не мог решиться иметь наследников со своею супругою. Она была короля Датского сестра, принцесса видная, стройная и черты лица имела приятные; была при том самого кроткого нраву. Королева-мать, дому Прусского, сетуя на сына за его равнодушие касательного до наследства (ибо он хотя и имел одного брата, герцога Зюдерманландского, женатого, но также бездетного), приступала к нему и выговаривала ему о сем даже с негодованием неоднократно. Он, почитая мать и не желая ее прогневить, сделал ей следующее предложение, чтоб уговорить королеву выбрать из придворных, кто более ей понравится и прижить с ним наследника. Но долго королева сему противилась, однако ж наконец принуждена была согласиться. У Двора, а особливо в подобных намерениях, есть какая-то особая уловка, и сию целомудренную государыню склонили на сей поступок, представляя ей, сколь нужно для спокойствия государства иметь настоящего преемника престола. Меня уверяли, что барон Мунк, находившийся тогда в достоинстве обер-шталмейстера -- отец нынешнего короля. Покойный король Густав III не токмо его признал законным, но и всем сенаторам велел подпискою его равным образом признать.
   В государстве небогатом не надобно удивляться заведенному порядку; но мне кажется, что уже установить лучший, какой я в Швеции нашел, невозможно. Добрые нравы пресечением роскоши весьма были сбережены. Никто не смел жить сверх своего состояния. Даже и в платье и в столе все ограничено было законами. При сем умеренном образе жизни, отвращающем от всякого разврата, молодые люди, воспитывающиеся под присмотром своих родителей, даже и в свете показавшиеся и начав службу, никаких дурных примеров не могли иметь. Для того-то в сем государстве находилось всегда много достойных людей. Я могу смело сказать, что я там нашел настоящее просвещение: все то, что служит к почитанию и к соблюдению веры и к сохранению общего порядка. Крестьяне, как и я инде сказал, составляя также из своих депутатов часть государственных чинов и имея голос, как и прочие на сеймах, допущены иногда бывали, по случаю какого-либо благодарения, даже и в кабинет своего государя, что я сам однажды видел, и король меня нарочно приказал затем опять к себе позвать, примолвив, что сие позорище довольно может быть для меня любопытно будет.
   Переезд чрез Ботнический залив весьма неприятен, но услуга хороша. Лучший способ велеть заблаговременно привесть лодки из острова Аланда в Абов, на которых, переехав до сего острова и проехав его, уже в гавани, называемой Экер, находится у почтмейстера род пакетбота, на котором до берегов Швеции доезжают. Не худо, в случае противных ветров, запастись поболее съестными припасами, что я и сделал.
   Не хочу кончить сие отделение, не поговорив еще о короле. Он очень любил словесность, сам часто занимался и писывал драмы, следственно любил театральные представления. Во время моей бытности приказал он сыграть одну своего сочинения, именуемую Кристина. Содержание почерпнуто из истории Датской и Шведской, и между актами подходил ко мне и несколько переводил. Но как я по-шведски не разумею, то принужден был прибегнуть к знатокам. Они меня уверяли, что в ней много занимательного. Двор его составлен был из лучших людей, как мущин, так и дам, его окружающих. Они в летнее время все жили во дворце, в увеселительном его замке Дротингольме.
   В министре, правящем иностранных дел департаментом (графе Оксентирне), я нашел человека любезнейшего и с большими сведениями; но так был недостаточен, что во всем был на королевском содержании. Он меня уверял, что некоторые анекдоты о Шведенбурге действительно справедливы. Я здесь об них не упоминаю, потому что они всем известны; но заключу небольшим рассуждением, что нам не может быть никак известно и растолковать невозможно, отчего иногда в человеке находятся странные способности, которые не на обмане и не на хитрости основаны. Они нас приводят в удивление, и нам тогда кажется, что человек как будто что-то сверхъестественное в себе имеет. Но подобные рассуждения далеко завести могут.
   В 1790 году ее величеству угодно было, после возвращения моего из Швеции, по случаю восшествия на престол императора Леопольда23, послать меня к нему с поздравлением, -- лестное препоручение, тем паче, что ко двум Дворам сряду я был послан. Леопольд был государь умный, с большими сведениями, любил дела и занимался охотно, но свойства его были слабы, и приметна была в нем некоторая робость. Перед тем он правил совершенно Тосканиею. Но на пространном театре Германии и Австрийского Дому наследственных областей, сделавшись преемником после брата своего Иосифа, правление его казалось слабо. Покойный император вел войну против турок совокупно с нами, но успехи не ответствовали его ожиданиям. Сверх того Нидерландия была неспокойна, и даже в Венгрии некоторое негодование распространяться начиналось. Он мне сам изволил рассказывать, что Прусский Двор, пользуясь сими обстоятельствами, старался чрез своих шпионов размножать неудовольствие и что сии причины принудили его величество заключить особый мир.
   При сем случае я узнал Вену и ее жителей, о чем уже и примечания писал в другом месте {Где именно, нам неизвестно (Прим. П. И. Бартенева)}; а мне хотелось токмо упомянуть и показать вкратце, каким образом себя должен вести молодой человек, присланный от важного Двора и который, можно сказать, в виду у всех в обществах находящихся людей. Тут нужны как светскость, так и обращение с каждым, пристойное с его положением. Я так был счастлив, что и тут не менее успел, как и в Швеции. Мне же самому чрезвычайно было приятно. Отличные учтивости, в приеме мне деланные, уважая от кого я был прислан, лаская мое самолюбие, не уменьшали однако во мне надлежащей признательности, и я старался о сем нередко с сими самыми почтенными особами отзываться. Но когда встречал я людей гордых и спесивых, что в Вене и бывает, то платил им такою же монетой и давал иногда почувствовать. На сие надобно особую ловкость. Я ее, думаю, приобрел, бывши долго у Двора и в большом свете. По сей причине я советую каждому молодому человеку к светскости как можно более привыкать и знать и уметь с каждым по его важности и состоянию пристойно обходиться, без лишней смелости и без робости, в чем состоит истинная любезность. Если, при первом входе в большой свет, молодой человек себя тщательно захочет обработывать, он нечувствительно сделает такую привычку, что уже ему никакого труда не будет, и он не найдет никогда себя в замешательстве.
   Одно из первых для молодого человека достоинств -- уметь говорить ясно и складно. Дабы сие приобрести, надобно прилежать к познанию языков и читать как можно более и даже выписывать из книг лучшие изречения. Стараться также, будучи в свете, примечать людей, приятно объясняющихся и нравящихся всем прочим, и у них перенимать. Невероятно, сколь от того, даже с посредственными дарованиями, можно понравиться. Женским полом не токмо пренебрегать не надобно, но стараться во всем угождать; а он, по большей части, довольствуется мелким, так сказать, и раздробительным вниманием. Главная их слабость состоит в их самолюбии, и его удовлетворять весьма легко, хотя иногда и на счет истины.
   Теперь обращаюсь опять к Вене. Князь Дмитрий Михайлович Голицын24, посол от нашего Двора, человек был почтенный, добрый, всеми любим. Он пробыл в Вене до самой своей кончины, что продолжалось около тридцати лет; жил почти открытым домом и великолепнее своих сотоварищей. В нем было между прочим то достоинство, что он мог приобресть доверенность не токмо тамошних министров, но и самого государя. Император Иосиф, когда надобно было о чем-либо важном переговорить, давал ему знать, куда и в которое время приехать; по большей части сии свидания бывали в загородном доме у князя. Таким поведением в посланнике собственный Двор должен быть доволен, и князь мог называться со всех сторон счастливым. Но к концу жизни его, переменою у нас министерства, сделали ему чувствительную обиду и до крайности огорчили сего почтенного старика: прислали к нему в товарищи графа Андрея Разумовского. Сия небережливость к заслуженному и усердному и непризнательность тронули его до крайности и сократили, может быть, и век его. Вот какие иногда уязвительные огорчения наносят нам придворные интриги! Не смотрят они ни на достоинства, ни на услуги, и сими переменами иногда много расстраивают дела, отчего бывают вредные следствия.
   Нашел я еще тогда славного князя Кауница25: он подлинно был необыкновенный человек как в делах, так и в своих привычках. Король Прусский в своих Записках о нем отзывается как о человеке весьма глубокомыслящем в делах и весьма мелочном в своих вкусах; и подлинно его распределение времени в течение дня, поздний час его обеда (он обедывал в семь часов), одеяние его и множество других странностей делали его совершенно, что называется, оригиналом. Характеру был он также необыкновенного и весьма похвального: был беспристрастен. Ровное, хотя гордое, со всеми обхождение подавало ему способ узнавать людей. Вот анекдот, делающий ему много чести: внутреннее одно министерское место упразднилось кончиною вельможи, его занимавшего. Императрица Мария-Терезия советуется с князем, кого назначить. Он ей предлагает одного, но она с удивлением ему напоминает, что представленный им тот самый, об котором он ей однажды сказывал, что его ненавидит. Кауниц с своим обыкновенным равнодушием отвечает, что хотя он меня и терпеть не может, но у Вашего Величества способнее на сие место нет другого. Распределение часов ему так было дорого, что он очень недоволен оставался, если кто к нему взойдет в необыкновенный час. Покойная императрица, супруга императора Леопольда, в день княжева рождения, вздумала приехать его поздравить поутру и у него позасиделась; ему, невзирая на сделанную честь, что-то скучно стало. Чтобы сократить сию беседу, он вдруг ей говорит, что покойная Мария-Терезия имела привычку в этот час во дворец возвращаться. И так добрая сия государыня, поняв из его речей, что время его оставить, уехала. Он был, можно сказать, государями своими избалован.
   Возвратясь в Россию, принужден я был за разлитием вод взять другой путь, ехать на Киев; впрочем не сожалел: в первый раз случилось быть в сем первопрестольном городе. Начальники в нем бывшие мало его украшали. Граф П. А. Румянцев никак о нем не пекся. Сие небрежение навлекло ему от императрицы неудовольствие. Во время путешествия ее в Крым, проезжая чрез некоторые города, она любовалась на их отстройку, но зато в Киеве, ничего нового не приметив, изъяснилась насчет начальников не в их похвалу. Граф Румянцев, начальствуя тогда в Киеве, сие услышав, перестал ездить во дворец, сказывая о себе, что он нездоров и посещающим его из придворных говаривал своим манером: "Батюшки, не знаю, как Государыня на мне изволит взыскивать касательно до строениев; я приобык брать города, а строить их не мое дело".
   После сей поездки думал я попасть в дипломатический корпус, но успеть никак не мог. Все, казалось, к тому благоприятствовало. Граф Безбородко мне предоставил отличие представиться императрице поутру в почивальной, где она, по своему обыкновению, приняв меня весьма милостиво, изволила со мною разговаривать около двух часов. Я слушал ее с особым вниманием, тем паче что речь тотчас началась об революции Французской, и она весьма разумно и основательно о сем пагубном происшествии рассуждать изволила; удивлялась Французскому дворянству, оставившему отечество и короля и рассеевшемуся по Европе. Где девался в нем дух рыцарства, сказала она, чем в прежние времена оно столь прославлялось? Изыскивая отчасти причины сего восколебания, я не осмелился ничего прибавить насчет писателей 18-го века, а особливо насчет Вольтера. Государыня (и сие известно всем было) любила читать его сочинения, да и вошла с ним в переписку. Ее самолюбие на сем было замешано. Похвала об ней столь прославляемого писателя ей должна была быть приятна. Подробные донесения о Дворе Венском входили также в наш разговор. Мне весьма было лестно, что я в мою жизнь хотя однажды удостоился такой важной беседы и имел случай столь великой монархини рассуждения слышать. Я также тут кстати имел время донести ее величеству, с каким уважением мы, Русские, приняты в чужих краях, что должно совершенно отнести столь славному царствованию и таким великим делам, каковыми украшалось ее правление.
   При ней тогда "в случае" был князь Зубов; поведение его было не из лучших. Он сделался горд, и публика его не любила. Случилось мне его просить, чтоб он подал государыне от меня письмо. Я желал быть назначен посланником к Сардинскому Двору. Несколько раз я сперва приезжал и все его не мог видеть. Наконец, он меня допустил. Я его нашел читающего и запечатывающего бумаги. Сколь скоро я объяснил ему мою нужду, он мне с холодным видом ответствовал, для чего я не чрез графа Безбородку прошу. Я сказал ему, что я надеялся, если он сделает мне милость и захочет в сем случае помочь, что я скорее достигну своей цели. Письмо он взял, не уверив меня ни в чем. После того, хотя он меня и часто видел, но никогда не упомянул даже, что письмо подано. Вот как он обращался! Сии люди позабывали, что сколь скоро их "случай" пройдет, то уже ничего не будет значить, и всякий им оборачивает спину. Я с ним же самим видел сию перемену. После кончины императрицы, в первый раз по приезде моем в Петербург, поутру во дворце, едва вхожу я в залу на половину государя, тут некоторые мои знакомые здороваются со мною. Он, как скоро меня увидел, подбежал ко мне, как будто обрадован, что меня увидел, и спрашивал с нетерпением о приезде дяди моего, князя Ивана Федоровича Голицына, которого государь, пожаловав из генерал-майоров в генералы от инфантерии, позвал в Петербург. Я, отвечая ему с вежливостию, однако ж остановил его, дабы прежде поздороваться с князем Масальским, который ко мне в то же время подошел и чтоб дать ему почувствовать, что приветствие его не столь уже важно. Вот тот же человек, но другое обхождение.
   Что более государыня приходила в лета, то все менее было видно искренности и любви к великому князю. Последние годы ее царствования он уже все более и более продолжал свое пребывание в увеселительных своих замках и доживал до настоящей зимы. Между тем редко и по праздникам в город приезжал. Подобное поведение привело государыню в беспокойство. Она окружилась людьми ей преданными, выписала из Белоруссии Петра Богдановича Пассека (он был там наместником), велела жить ему во дворце и пожаловала его в генерал-адъютанты. Архаров26 оставлен был в Петербурге военным губернатором. Приметным образом в императрице приближенные увидели перемену. Она стала задумчивее и в лице поизменилась, а особливо после разрыва приуготовленного совсем церковного обряда для венчания великой княжны Александры Павловны с Густавом, королем Шведским. Неудача сего преднамеренного брака произвела в государыне сильное потрясение. Рассказывали мне, что когда граф Морков возвратился во дворец с отказом короля, которому предложено было подписать договорные пункты, и объявил об оном императрице, она вся затряслась и не могла несколько минут ничего спросить. Я до сего времени не знаю точно, в чем состояло главное затруднение27. Думать надобно, что в правлении государством в случае королевской кончины и в построении в городе Стокгольме Греческой церкви. Но отчего предварительно об оном не изъяснились, также мне неизвестно. Сие тронуло сильно государыню, и впервые еще столь важное дело не получило желаемого успеха. В течение ее царствования главные ее намерения всегда исполнялись. Осмеливаюсь здесь при сем случае сделать свое рассуждение. С королем Шведским поступлено несколько самовластно и, может быть, некоторые предложенные пункты противились и нарушали коренные законы Шведского правления, чего, кажется, и требовать бы не надлежало. Разрыв сего союза уповательно ускорил кончину императрицы, а великой княжне причинил чувствительное огорчение, расстроил ее здоровье и вероятно также сократил ее век. Иногда человек, а особливо венценосец, от излишнего самолюбия и надменности, мнит господствовать событиями по своему произволу и воображает, что власти его никакого сопротивления быть не может.
   После сего неприятного происшествия государыня вскоре скончалась апоплексическим ударом 6 ноября 1796 года. К государю, находившемуся тогда в Гатчине, послали тогда графа Николая Зубова донести, что императрица совсем без надежды и в крайней опасности. Государь однако ж ее застал хотя дышащую, но уже совершенно без памяти. Как скоро она скончалась, он велел сказать князю Федору Барятинскому, бывшему обер-гофмаршалом, что он отставлен. Все чрез сутки приняло совсем новый вид. Перемена мундиров в полках гвардии, вахт-парады, новые правила в военном учении; одним словом, кто бы за неделю до того уехал, по возвращении ничего бы не узнал, что со мною и случилось по моем приезде из Москвы. Дворец как будто обратился весь в казармы: внутренние бекеты {Бекет, пикет (от фр. piquet) -- военный пост, небольшой сторожевой отряд (Прим. ред.)}, беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо поутру. Стук их сапогов, шпор и тростей, все сие представляло совсем новую картину, к которой мы не привыкли. Тут уже тотчас было приметно, сколь государь страстно любил все военное, а особливо точность и аккуратность в движениях, следуя отчасти правилам Фредерика, короля Прусского.
   Я уже был по приезде моем в Петербург, в девятый день по кончине императрицы, во дворце. Признаюсь, что при входе на лестницу был тронут чувством сожаления и никак не мог предвидеть, что увижу так скоро ее тело, поставленное в Тронной зале, под тем же самым балдахином, где я ее видал в величественном ее виде, дающую аудиенции. Сие позорище меня до крайности растрогало и я, зарыдав, подошел и поцеловал ее руку, которую нарочно из гроба по самому краю положили, для всех желающих отдавать ей последний долг благодарности и уважения. После того, остановясь на несколько минут, начал на нее смотреть. Какие мысли обращались тогда в моем воображении, описать не в состоянии. Но если есть что важного в свете, то, конечно, кончина земного могущего владыки. Какой страшный отчет он отдать должен, какую славу он после себя оставляет! Но к несчастию иногда судьба их подданных не столь тщательно и прилежно их занимает. Императрица же настоящим образом пеклась о благосостоянии ей вверенного народа, что мы уже и видели. Не доставало токмо дружеской связи между нею и великим князем. Сей недостаток имел для России несчастные следствия. Государь император Павел, при восшествии своем на престол, питая издавна в сердце своем чувствительные неудовольствия, хотя ознаменовал начало своего царствования знаками щедрости, но имея от природы большую в свойствах горячность, начал поступать нередко с несовместною с проступками суровостию. Сей быстрой переход из кроткого и милосердого в столь строгое правление привел Россиян в ужас и негодование. Для меня непонятно сделалось, отчего государь возымел к своему народу такую недоверчивость. В России пред его восшествием все было спокойно; хотя большая часть Европы от Французского переворота восколебалась, у нас неприметно было никакой наклонности к переменам. Государыня спокойно царствовала, не страшилась Якобинцев и их пагубоносных правил.
   Приписывают однако ж бедственной судьбе, постигшей Людовика XVI и его семейство, строгие поступки государя с его подданными. Мне рассказывали, что он, рассуждая о сих несчастиях, еще будучи великим князем, относил все сие к слабости в правлении короля Французского, в чем он еще более был убежден тем самым Эстергазием {См. об этом Эстергазии в первой книге "Осмнадцатого Века" (Прим. П. И. Бартенева)}, находившемся тогда у нашего Двора в достоинстве поверенного в делах Бурбонских принцев. Вторая причина -- ненависть ко всему, что учреждено было императрицею, подавшая случай к большим и напрасным переменениям. Государь был умен, с большими сведениями, не мстителен, но горяч в первом движении до исступления. Личное самовластие в непременном исполнении самым скорым образом его воли, хотя бы какие дурные следствия от того ни произошли, был главный его порок. Он не столько полагался на законы, сколько на собственное свое произволение. Если что приказал министру, сей не смей ему на ту минуту ни малейшего делать представления. Оттого происходили даже в системе политической частые перемены. С начала своего воцарения государь как будто отрекся от союза с какою-либо в Европе державою, что и продолжалось несколько месяцев. Потом вошел в союз с Австриек) против Французов; вследствие желания Австрийского императора, послал славного фельдмаршала Суворова командовать в Италии соединенною армиею. Сделавшись недоволен, и не без причины, Венским Двором, вошел в союз с Франциею, где между тем консульское правление действовало против Англии. Сия последняя держава, взявши остров Мальту, ему по прежнему сделанному условию, его не уступила; а он, приняв на себя гроссмейстерство ордена Святого Иоанна Иерусалимского, уже было в Мальту и коменданта назначил. Все сие известно, и за тем я не вхожу ни в какую подробность. Прибавлю токмо, что Англичане, при сем случае, превеликую сделали ошибку. Их главная выгода всегда и везде иметь гавань, складывать товары, одним словом, пользоваться выгодами торговли. Император Российский, может быть, один из всех государей, который бы им в том не помешал. Гарнизон был бы наш; желание государя исполнилось бы, а прочее оставалось бы все в их повелении.
   Непомерная строгость государя, а особливо к военнослужащим, крайне оскорбила дворянство и отняла дух и желание к службе. В гражданской части равным образом воспоследствовали большие перемены: ни один министр не оставался двух лет на своем месте. Пять генерал-прокуроров переменились в четыре года его царствования. При нем-то бессмертный Суворов своими в Италии победами прибавил еще более славы Российскому оружию, но и сей пресловутый воин наконец сделался несчастлив.
   Государь, по просьбе дяди моего И.И. Шувалова, пожаловал меня куратором Московского университета. Но я еще оставался в Петербурге и участвовал в церемонии перенесения тела императора Петра III из Невского монастыря в Зимний дворец. Государь, благоговея к памяти своего родителя и желая соравнять его прах местом погребения с прочими нашими государями, сперва перенес останки его в Зимний дворец, где они и поставлены были рядом с телом государыни Екатерины. Кто помнил прежние происшествия, тот мог при сем случае делать важные заключения. Также удивительно, что как будто нарочно должен был случиться на сие время в Петербурге граф Алексей Орлов; ему также приказано было в числе употребленных находиться. Что в нем в этот день происходило, каждый вообразить может; а никто бы, думаю, не согласился быть в его положении. За несколько дней до сего перенесения, государь наложил на гробницу августейшего родителя своего золотую корону, ибо он не был коронован. Все еще находившиеся и служившие покойному императору получили награждения; между прочим и дядя мой родной, князь Иван Федорович, бывший при государе генерал-адъютантом и живший в отставке генерал-майором, пожалован был генералом полным и Александровским кавалером.
   К шести неделям после кончины императрицы последовало их погребение в церкви Петра и Павла, что в крепости. Я во время сей церемонии имел счастие быть при ее величестве императрице Марии Федоровне и ее препровождать. Против царских дверей было сделано небольшое возвышение; тут поставили тело покойной Екатерины. При конце панихиды, государыня императрица, взошед на оное, воздала ей последний долг, поцеловав дважды ее, и потом, покрыв императорскою мантиею тело, с помощью тут находящихся, наложили крышку. Вскоре потом вся церемония и окончилась.
   Государь Павел царствовал токмо четыре года и несколько месяцев. На место девицы Нелидовой, к государю вошла в милость княжна Лопухина. Продолжение такого поведения нанесло ему еще больший вред: ибо, отдалялся более и более от своей августейшей супруги, в нраве своем становился он час от часу свирепее и от малых причин мог быть раздражен; а императрица, по своей кротости и благонравию, была во всяком случае нужна своему августейшему супругу, дабы утолять его непомерный гнев и смягчать сердце. До отдаления еще девицы Нелидовой, государыня, приметя ее почтительное обращение и удостверяся, что со стороны государя настоящей любовной страсти в связи с ней не было, обратилась к ней и стала с нею милостиво обходиться. Сия перемена произвела в государе желаемый успех, и приметили тогда, что он гнев свой стал иногда умерять. Но сие положение к несчастию не продолжилось. Новый и уже настоящий предмет любви (княжна Лопухина), возродив в нем новую страсть, приводил его еще более и чаще прежнего в волнование. Наконец, несносно стало служить, а особливо военным. За малые проступки следовали оскорбительные и почти честь трогающие наказания, беспрерывные аресты или посажение в крепость гвардии офицеров. Все сие покажется невероятным в предбудущие времена и нашему потомству. Сделаем здесь одно рассуждение. Дабы сему странному и несовместному обхождению происходить, надлежало, чтобы государь имел как будто нарочно в характере противоположности и большую недоверчивость, чтобы любил беспрестанные перемены и чтобы считал нужным и полезным вперять в людях какой-то необыкновенный страх. Но всему есть мера, и самое в сем случае главное правило состоит, чтоб, приняв за основание своих поступок свойства и усердие подданных, на них установить образ своего правления. Можно почти наверное сказать, что если бы государь Павел Первый умел собою иногда владеть и все рассматривать холоднокровнее, имев большие способности и усердных и преданных подданных, царствование его соделалось необыкновенным.
   Здесь я, дабы перейти на несколько минут от важных рассуждений к забавному, помещу некоторые мною слышанные анекдоты. При начале царствования его постановлены были во дворце в передних комнатах внутренние бекеты и переменено слово, вместо как прежде командовали к ружью, велено кричать вон! В одно утро генерал-прокурор граф Самойлов, проходя с делами к государю мимо бекета, и караульный офицер, желая отдать ему честь, закричал вон, граф, не поняв, что сие значит, вздумал, что всех из комнаты выгоняют, поворотяся уехал домой.
   Государь Павел отменно наблюдал точность и порядок, даже в самых ничего не значущих обстоятельствах, и когда хотелось бы ему что-нибудь, но если оно противно обыкновению, он без роптания отставал. Например, во время коронации, в первые дни, ему хотелось иметь трость в руках, о чем он неоднократно посылал наведываться у обер-церемониймейстера г-на Валуева28, но тот ему отказывал и уже наконец велел повторить, что нельзя, нельзя, и государь замолчал.
   Перед тем что приехать палатину, эрцгерцогу Австрийскому, для бракосочетания с великою княжною Александрою Павловною, государь к нему изволил неоднократно писывать. В последнем письме он ему, между прочим, прибавляет, что он ему обрадуется и обойдется с ним как с сыном. Надобно знать, что перед самым его приездом великий князь Александр Павлович на несколько дней попал в немилость, и государь перестал с ним говорить. Палатин приезжает, входит. Государь облобызав его, хотел было тот же час на него вздеть орден Св. Андрея; но палатин объяснил, что он его без дозволения принять не может, понеже имеет Золотое Руно. Государь разгневался и перестал с ним говорить, что через несколько времени палатин приметя, кое-кому рассказывал, что подлинно государь свое слово сдержал, обещав с ним обращаться как с сыном.
   Присутствие духа одного караульного офицера достойно замечания. Государь ехал в санях мимо стоящего на першпективе бекету; офицер ему отдал честь, но государю показалось, что не все было по предписанию Он останавливается, несколько проехав, посылает за офицером ординарца, но офицер не идет. Государь, уже несколько разгневанный, посылает к нему великого князя Александра Павловича, который с ним сидел. Тот же от офицера ответ, что он не пойдет. Государь, рассердившися, возвращается во дворец, посылает за графом Паленом, приказывает сменить офицера и привесть, делает на него окрик и спрашивает, для чего он ослушался. Офицер, не оробев нимало, отвечает, что если бы он отошел от своего поста, то нарушил бы данные его императорским величеством приказания. Сей ответ, весьма основательный и справедливый, так государю полюбился, что он его тотчас пожаловал из подпорутчиков в порутчики, прибавив ему, что он перед ним виноват.
   Кажется, ничего мне более не осталось прибавить к царствованию государя Павла. Не хочу я в дальние рассуждения распространяться. Но может быть здесь повторю, что дворянство не токмо что в его время от крутых перемен потерпело, но и свойства его несколько переменились. Служба пошла новая, на других правилах основанная, а паче всего частые штрафы, посажение в крепость и снятие шпаг, все сии уничижительные, несоразмерные и необыкновенные меры отвратили дворянство совершенно от службы. Упал дух, сделалось роптание. Если бы кто тогда из почтеннейших вельмож, из усердия к Отечеству, восхотел пожертвовать собою и, вошед в кабинет к государю, упав к его стопам, осмелился бы объяснить, сколь пагубоносны могут быть принятые им столь строгие понапрасну правила, может быть он и переменил бы образ его мыслей. Мне рассказывал Николай Петрович Архаров, что от одного губернатора получено было в рапорте, что некоторые молодые люди, живущие в том городе, не токмо под обиняками, но и почти нескрытно в своих разговорах пришли в подозрение о некотором намерении на особу государя. Их велено было прислать под караулом в Петербург. Архаров, будучи военным губернатором, по допросе, доложил государю, что они признались и просят прощения. Государь их велел к себе представить, попрекал им в их намерении. По выходе их, Архаров спросил, что он прикажет с ними делать и совершенно был уверен, что их разжалуют и отошлют в ссылку; но вместо того государь приказал их отослать обратно и дать денег на прогоны.
   Кончина императора меня чрезвычайно поразила. Имев счастие знать его коротко и служить при нем, я и некоторые другие, преданные ему, мы всегда желали, до его воцарения, чтоб он, взяв бразды правления, с полною и основательною надеждою в любви к себе подданных, начал свое царствование; но, как я выше сказал, переворот во Франции поселил в нем совсем иные правила. Непринятие ни от кого нужных советов (что однако ж Великий Петр не токмо не отвергал, но нередко за них благодарил) во вред ему обратилось. Одним словом, переменчивость его и неосновательность во всех важных постановлениях привели все вещи в замешательство и в какую-то торопливость...
   Я несколько подолее, как говорят, на сем пункте остановился, потому что всячески было жаль людям благомыслящим видеть великолепное здание, созидавшееся столько лет редкими дарованиями некоторых наших государей (я разумею важность и могущество Российской империи), начинающееся портиться. Многие тужили, что дожили до сих времен. Россия не может равняться с прочими государствами по некоторым отношениям. Если б однажды учрежденное в ней государственное хозяйство невредимо оставалось, тогда бы Россия никакого унижения не могла бы восчувствовать. Но надлежит сие объяснить. Система политическая каждой могущей державы должна переменяться редко; ибо подобной державе, имеющей самой по себе многочисленное и храброе войско и достаточные доходы, не нужно искать часто союзников и их по обстоятельствам переменять. Напротив, ее дружбы и вспомоществования другие часто должны просить. Сия политическая система должна быть тесно связана с внутренним хозяйством и основывается на общих правилах торговли или коммерции. Со всеми однако ж такими выгодами не должно предпринимать никакой войны без ощутительной для себя пользы. Военная часть, уже по себе разумеется, должна быть во всякой исправности на мирное время. Честь и совесть должны каждого употребляемого вельможу побуждать в вверенной ему части правления быть бдительну и исправну, а особливо не скучать раздроблениями и никак (ими) не пренебрегать.
   Некоторая строгость с русскими подчиненными от начальствующего весьма нужна: кто заслуживает штраф или наказание, без упущения да наказан будет. Сие непременно нужно к сохранению порядка. Строгость же вознаграждается одобрением к повышениям, знаками за усердие и т.п. Но отчего же столь трудно и мудрено все сие целое, составляющее все части государственного правления, содержать в некотором постоянном порядке? От начальствующих вельмож. У них изглаживается в сердцах истинная любовь к Отечеству, возрождаются же на место оной корысть и собственные выгоды. Нравы портятся, и хотя бы за ними было особое наблюдение, невозможно, кажется, им в продолжительности одинаковыми быть. Но пример самого государя много и почти все в сем случае делает. Подданные непременно во многом ему подражают.
   Я, может быть, иногда повторяю, что пишу, но однако ж не могу воздержаться, чтоб с удивлением не сказать: для чего потомки великой Екатерины не берут ее в пример? Должность, возложенная на государя, столь велика, столь важна (ибо благоденствие нескольких миллионов народа от нее зависит), что прочее все в образе его жизни становится посторонним. Он должен себя вести, и даже в своих удовольствиях, не по примеру частного человека. Все время его и все часы уже должны быть определены на пользу государства. Отдохновения ему остается мало. Но какое же он ощущает в себе бесподобное удовольствие, в полном уверении, что бдительностию своею и беспрестанными занятиями он осчастливливает тьму людей всякого состояния, от Бога ему вверенных, имя его с восторгом произносящих и воссылающих ко Всевышнему мольбы о продолжении драгоценных его дней! Усладительная мысль сия должна, кажется, превышать все прочие соображения. Не устрашается государь тяжести подъем-лемого им бремени правления государства; он окружает себя людьми, в том ему помогающими. Но как он их изберет? Сие обстоятельство всех для него затруднительнее. Но однако ж, подавая собою пример, ревнуя в прилежности к делам наряду с ними, он усугубляет в них желание служить Отечеству.
   Государыня, кажется, за правило себе поставляла редко переменять министров, что немало послужило к утверждению порядка внутреннего и к усовершенствованию некоторых частей в правлении. Вся сия сложная громада под ее взором двигалась согласно и стройно. Такое-то сильное впечатление производит необыкновенный ум! Но подобно, как человеческое тело имеет свою юность, зрелость, где все силы его и бодрость находятся в лучшем состоянии, а при старости начнет приходить в слабость: равно и государства, возвышаясь постепенно, находят наконец предел и с той уже точки начинают расстраиваться, ослабевать и к падению склоняться. Царствование Екатерины, мнится, было высшей степенью славы России. Счастливым я себя поставляю, что жил в ее время и ей служил, и был очевидцем всей величественности и уважения, до которого достигло мое любимое Отечество. Как при том пропустить без должной похвалы тех самых ее помощников, знаменитых соотчичей наших, одаренных необыкновенными способностями, доказавших всей Европе, что Россияне могут почитаться, без всякой лести, почти в свете первым народом.
   Государыня была очень терпелива и до служащих в ее комнатах очень милостива. Вот сему пример. Однажды, после обеда, она, сидя в кабинете, изволила написать записку и позвонила, чтобы вошел камердинер; но никто не входит. Она в другой раз, но также никого. Подождавши немного, она уже изволила встать, пошла к ним в комнату и с удивлением, но без гнева, им сказала, что она несколько раз звонила, но никто не идет. Они оробевши извинилися, что не слыхали. "А что вы делаете?" -- изволила государыня спросить.-- "Мы между собою играли в карты по обыкновению".-- "Так вот тебе, Михаила, письмецо; отнеси его к князю Потемкину; а чтоб не останавливать вашу игру, я, покуда ты ходишь, сяду за тебя".-- Какая милость и какое снисхождение!
   Однажды императрица, перед тем, что ехать прогуливаться в санях, изволила выйти немного прежде, нежели ее ожидали. Быв дежурным, я тут случился. Пошли мы по сделанному скату вместо лестницы (а сие было сделано, чтоб покойнее всходить). Она вдруг изволит мне говорить по-французски: Si vous croyez que vous êtes au bout de votre carrière, vous vous trompez très fort. Я ей отвечал: En si bonne compagnie, je voudrais qu'elle n'eut pas de fin. Государыня опять: Monsieur, vous êtes bien galant {Если вы думаете, что вы на конце вашего пути, то очень ошибаетесь.-- В таком хорошем обществе я желал бы, чтобы путь этот не имел конца.-- Вы, сударь, очень вежливы.}.
   В Сарском Селе императрица изволила провождать все лето, и сей увеселительный замок тем паче нравился ей, что она изволила начать и успела кончить предивный Аглинский сад (в нем были воздвигнуты памятники победам графа Румянцева и графа Орлова-Чесменского), а во дворце сделать новые для себя покои. В сем ее отменным вкусом украшенном месте она как будто покоилась от тех своих трудов, и тут уже придворного этикета никакого не было. Мы, придворные, хаживали во фраках и вели жизнь самую покойную и приятную. Обращение наше, можно сказать, было смелее гораздо городского. Во время ее вечерних прогулок, мы иногда между собою разрезвимся, бегаем друг за другом, играем в разные игры, что государыне всегда даже угодно было. Я отменно любил сию Сарскосельскую жизнь. Привыкнув и будучи охотник читать и писать, я всегда с собою брал книги и, вставши поутру рано, ухаживал в сад, чтобы ими заниматься. Окружающие меня приятные предметы усугубляли удовольствие заниматься полезным чтением, и часто тут, сидя под каким-нибудь тенистым деревом, делал я важные размышления, и в моей голове иногда обращался целый род человеческий. Часто останавливался я на сей мысли, что человек, одаренный превосходным способностями, а особливо венценосец, удивительные перемены в свете сделать может и быть отменно полезным, и что деяния его целыми веками не изглаживаются, а напротив, время, все прочее истребляющее, дает им новый блеск и новую твердость. С такими заключениями я обозревал все разные в саду сделанные украшения, как-то беседки, домики, колонны и т.п. Все сие (думал я сам в себе) от времени разрушится и обратится в прах, а великие и полезные дела, на чем основывается блаженство целого общества, навек невредимо пребывают. И так царствование Екатерины бессмертным назваться может. Она возвысила Россию на степень чести и славы, показав Европе, что Россияне, мудро управляемые, до всего достигнуть могут.
   Я сказал выше, что не было тут никакого этикету; да и караул был почти ничего не значущий. Самый малый отряд гвардии с одним офицером оной исправлял. Государыня была уверена в любви своих подданных; но я иногда, глядя на нее, прогуливающуюся по садам почти одну, а особливо поутру, во время распространившегося якобинства и знавши, что у нас шатаются иностранцы по Петербургу Бог знает какие, за нее побаивался. Одевалась она довольно просто и на голове носила большую круглую шляпку. В сем однако ж простом, так называемом, сертуке, не теряла она никогда своего отличного виду, и все ее движения были без принуждения и всегда очень приятны.
   Я случился в Сарском Селе, когда родился великий князь Константин Павлович. Императрица несказанно была обрадована, тем паче, что другого внука весьма желала. Имя Константина уже заранее ему было назначено, и кормилица-гречанка приготовлена. Государыня имела в виду для будущих времен восстановить Греческую восточную империю и его возвесть на престол великого Константина.
   Видя государыню в таком полном удовольствии, воображение мое заразилось каким-то стихотворческим духом, и я, в этот день, сошед в комнаты своего дяди Ивана Ивановича, начал писать стихи. После, кончив их вскоре в городе и показав дяде, который их похвалил, имел счастие поднести ее величеству. Они напечатаны в Академических Известиях в том же году. Также, по случаю моего вторичного в Петербург приезда, написал я стихи французские, в похвалу государю Павлу I. Они ему поднесены были князем Александром Борисовичем Куракиным, и за них я благодарность получил.
   Когда мы дежуривали у их высочеств, в Павловском или в Гатчине, надобно было иногда поостерегаться, хотя обхождение с нами было милостивое. Об государыне Марии Федоровне я смело скажу, что редко я видывал особы благонравнее и добродетельнее. Терпение же ее в иных случаях было примерное. Она была всегда ровна. Я могу об себе сказать, что получал от нее нередко знаки ее благоволения. Она жаловала всегда читать и нередко изволила бирать у меня книги и со мною советываться. Распределение времени ее высочества было так аккуратно, что она никогда без занятия не оставалась. Любимое ее упражнение было гравировать на камнях, и она до большого совершенства изволила достигнуть в сем искусстве. Порядок, установленный у великого князя, был, если можно сказать, в такой уже точности, что все распределено было по часам, и он сам тому служил примером. Если изволит приказать придти в 4 часа поутру, чтобы ехать верхом, то верно, как скоро ударят часы, он уже готов и выйдет. Впрочем, придворным было приятно. Оба сии увеселительные дворцы отделаны с большим вкусом, сады прекрасные, и даже чудно, что под таким суровым климатом и на такой неплодородной и болотистой земле, помощью искусства и сбережения, могли их привести до такого совершенства.
   Чрез год после кончины императрицы лишился я благодетеля своего и дяди Ивана Ивановича Шувалова. Я думаю, что в жизни моей не бывало и не будет для меня столь чувствительного огорчения. Хотя он был уже в летах и немощен, но моя к нему любовь, благодарность и сильная привычка от таковой потери сделали меня неутешным. Слезами моими я отдал ему временный долг, а благодеяния его и отеческое обо мне попечение век не изгладятся из моего сердца. Я вам, любезные дети мои, передаю сии чувствования да не будет он забвен {И.И. Шувалов скончался в Петербурге 14 ноября 1797 на 71-м году от роду. Покойный князь М.Ф. Голицын в 1855 г., к юбилею Московского университета, издал портрет Шувалова. (Прим. П. И. Бартенева)} и в памяти вашей. Храните его изображение и старайтесь на него походить. Он был отменно добродетелен, бескорыстен и всеми любим. Отечеству и государю предан. Он основал Академию Художеств и Московский университет. Я уже писал его жизнь {Жизнь обер-камергера И.И. Шувалова напечатана в Москвитянине 1853, кн. 6-я (март), но с пропусками, сделанными цензурою (Прим. П. И. Бартенева)}, следственно здесь и не повторю.
   Также мне надобно здесь упомянуть о другом почтенном человеке, который меня весьма жаловал. Граф Никита Иванович Панин, воспитывавший государя императора Павла I и управлявший, яко первый министр, департаментом иностранных дел почти во все времена царствования императрицы Екатерины, напоследок сделавшись немощен был отставлен. Он был с большими достоинствами и что его более всего еще отличало, какая-то благородность во всех его поступках, и в обращении ко всякому внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал. Я в жизни моей мало видал вельмож, столь по наружности приятных. Природа его одарила сановитостью и всем, что составить может прекрасного мужчину. Все его подчиненные его боготворили, и он в одно время некоторым подарил часть своих деревень, пожалованных ему в Польше. Он меня очень жаловал. Я у него бывал каждый день и приезживал к нему с книгою в кармане, чтобы ему читать что тогда выходило, а особливо по-русски.
   Брат его, граф Петр Иванович, был также важный человек и как в военном деле, так и в гражданской части понятия и ума был необыкновенных. Твердость духа более всего прочего его отличала. Вот сему пример. Императрица, с начала своего царствования, езжала иногда в Сенат в общее собрание. Приехавши однажды в сопровождении генерал-прокурора князя Вяземского и севши на свое место, она приказала Вяземскому читать заготовленный указ о некоторых переменах. По прочтении, сенаторы все встали, кроме графа, и зачали государыню благодарить, а особливо граф Воронцов Роман Ларионович29, который в пояс начал кланяться. Императрица, приметя, что граф остался на своем месте, изволила у него спросить, соглашается ли он. Вставши, граф ей отвечал, что если она приказывает, он первый повинуется ее воле; но если изволит требовать его мнения, то он осмеливается сделать некоторые свои примечания. После сего ответа государыня приказала исполнение остановить, а графу приехать во дворец на другой день поутру для объяснения, и сказывают, что его замечания были приняты. Он командовал второю армиею противу турок и взял крепость Бендеры; после того скоро пошел в отставку.
   Князь Николай Васильевич Репнин, тесть мой по первой жене, был с превосходными дарованиями. Он служил с отличностью на войне, в посольствах и был наместником. Свойства его были благородны, но попрекали его несколько надменностию, что однако ж при старости его весьма уменьшилось. С ним сделался чудесный переворот в образе его мыслей. До некоторых лет он, как светский человек и сластолюбивый, об религии думал, как и многие другие, поверхностным образом; но внезапность и преждевременная кончина покойной жены моей, которую он страстно любил, заставила его войтить в самого себя и сделать сильный оборот. С того времени он зачал прилежать к священным книгам и сделался богомолен. К сему еще пособило любопытство узнать смысл мистических книг, зачинавших тог-
   Записки князя Федора Николаевича Голицына 387
   да продаваться, а особливо творений известного Сен-Мартена30, что его и повело постепенно к Библии, в которой, сказывают, содержится развязка сих неудобопонятных книг. Последние годы жизни его он был отставлен Павлом I. Изменчивый ли нрав покойного государя, либо придворные интриги отдали сего почтенного гражданина и принудили идти в отставку. Он был уже фельдмаршалом, и ежели бы государь захотел, откладывая свое самолюбие, иметь при себе умного, усердного и опытного человека, не мог бы он способнее его найти, а особливо столь твердого и правдивого. Честь ему делает большую, что он, хотя старее был по службе князя Потемкина, но знавши, сколь он мог быть полезен во время начавшейся войны с турками, в письме к императрице предлагает свои услуги и охотно соглашается идти в команду к князю Потемкину. И подлинно, на нем вся тяжесть войны сей и все исполнение, можно сказать, лежали.
   Об фельдмаршале графе Захаре Григорьевиче Чернышеве надобно мне также упомянуть. Он отличался каким-то особым дарованием приводить в отменный порядок все ему вверенное. Никогда Военная коллегия (а он был президентом ее) не была до того совершенства приведена. При всех его способностях и важных занимаемых им должностях, он был характеру веселого и приятного. Москва, которою он также правил, одолжена ему многими украшениями. Он, в Прусскую войну и перед сражением при Коллине между австрийцами и пруссаками, подал преважный совет фельдмаршалу Лаудону31, при котором он находился волонтером.
   Фельдмаршал Румянцев столь прославился своими победами, что я об нем почитаю за излишнее распространяться. Он в Российской истории будет занимать важное место. По нем, сообразуясь течению времени, видели мы в военном искусстве бесприкладного Суворова, сего Российского орла. Он даже всю Европу привел в изумление быстротою своих славных подвигов, и ежели граф Румянцев, получивши начальство над армиею против турок, переменил систему войны и начал действовать наступательно, Суворов в сем отношении его гораздо превзошел и, узнав более других свойства и способность Российского солдата, умел он действовать таким образом, что все преимущества, от природы ему данные, обращал в пользу, чего еще до него ни один полководец у нас не делал. Он, это правда, иногда людей не жалел скорыми маршами и битвою на штыках, но сими неожидаемыми нашествиями устрашив неприятеля и рассеяв его силы, заставлял скорее просить мира. Переход его через Альпы все в свете превосходит. Сами французы, напыщенные самолюбием, ему отдают справедливость. В характере его были странности. Он, в праздные часы, может быть оттого, что не любил об деле говорить, а особливо при многих, все любил делать чудесные вопросы, как например, сколько звезд на небе. Не мог терпеть, если кто ему скажет не знаю. Об сих странностях Н.Н. Шувалов разговаривал однажды с императрицею Екатериною. Она изволила ему на сие сказать, что фельдмаршалу все сие простительно, потому (продолжала она), что когда мы двое с ним сидим, то я не могу довольно вам рассказать, сколь он, когда захочет, умно и основательно рассуждает: совсем, кажется, не тот человек. Вот какого была о нем мнения сия великая монархиня.
   Назначен будучи куратором в Московский университет, я переехал в сию древнюю столицу после погребения покойной императрицы. Университет был управляем Михаилом Матвеевичем Херасковым32, а директор Фон-Визин33 перед тем пожалован был в сенаторы. До назначения другого, директорскую должность отправлял старший канцелярии советник Тейльс34. Я нашел все в порядке; только большую нечистоту в камерах, в столе и в кухне. Все сие вскоре было исправлено. Больницу я также поправил, умножив в ней число постелей, и все что могло быть нужно к покою и на пользу недугующих, я все придумал.
   Что же принадлежит до гимназии и профессорских классов, я не могу довольно похвалить и всю честь приписываю как управляющим, так наставникам. Каждый исполнял свою должность, можно сказать с удовольствием. Но паче всего мне полюбилось и достойно всякой похвалы, что воспитание юношей было препоручено двум, как называли тогда, эфорам. Они, по своему попечению и в исправлении своей должности, были образцовые люди и каких редко найтить можно. От такого порядка и усердия питомцы себя вели так хорошо, что никогда не было слышно ни шалостей, ни шуму, и редко когда который из них был наказан.
   Гимназия была в одном корпусе с университетом, и в нее хаживали учиться около семисот мальчиков, по большей части без состояния и самые неимущие. Какая благотворительная подмога сим несчастным и какая польза для общества! Сие первоначальное учение, поелику преподаваемо было под надзором всех начальников, было в лучшем порядке, и учителя тщательнее должность свою исполняли.
   По отбытии моем в чужие края, университет был преобразован. Лучше ли, время сие докажет; но немудрено доказать, что прежнее начертание очень было полезно, что на самом опыте видно и на тех достойных людях, которые, почерпнув в нем свои познания, достигли до больших чинов и по службе отличились.
   Тут я в первый раз в жизни моей имел настоящую должность и в сношениях с другими людьми начал узнавать, как мудрено обходиться и сколь надобно быть осторожну, что во всяком месте и положении неизлишнее. Я где-то уже поставил, что я был всегда внутренно весьма спокоен и неволнуем ни самолюбием и никакою другою страстию. Следственно, я старался узнавать людей и приметить мог, сколь они пристрастны, и паче самолюбивы. Будучи у Двора, я похожее приметил за ними, но в делах и в суждении о них совсем другие оттенки. Редкой, кто не любит спорить. Иной оттого, что хочет доказать, что не хуже другого разумеет; иной для некоторого упрямства, чтоб не уступить, а иной наконец видит вещи совсем инаково. Спорить всегда непристойно, а рассматривать, судить и делать возражения даже нужно, поелику сим образом дело лучше объясняется, и его обозревают со всех сторон.
   Вскоре еще к нам пожаловали в кураторы Кутузов35 и потом Коваленской36. Здесь и при сем случае я сделал примечание, как легко добиться можно должности или места, которое, впрочем, совсем не нужно, да и излишнее. Сверх того можно испортить учрежденный порядок. На что было похоже видеть вдруг четырех кураторов! Тут вскоре возродились ненависть, спор и даже жалобы. К счастию моему, я принужден был, по случаю болезни жены моей, уехать в чужие край. Потом все переиначено, и самая главная и полезная часть, т.е. воспитание, уничтожено. Граф Завадовский37 уже издавна приготавливался его преобразовать, а тут, сделавшись министром народного просвещения, исполнил свое намерение. Итак, лучшее у нас учреждение, от которого проистекала истинная польза для государства и где обрабатывались нравы молодых людей, не могло устоять на сем опытностию подтвержденном, пристойном основании. Сему в доказательство послужит, что через несколько времени потом опять завели небольшую гимназию и взяли питомцев.
   

Разные анекдоты

   Во время царствования императрицы Екатерины Второй, взят был в службу принц Вюртембергский, родной брат государыни Марии Федоровны, ныне царствующий король Вюртембергский38. Он был женат на принцессе дому Брауншвейгского. Супружество сие кончилось несчастливо. Принц был нраву вспыльчивого; об принцессе не могу точно сказать, хотя и ее также не очень хвалили. Но вот что наконец произошло. Принцесса, решившись видно переменить свое положение и отдалиться от своего супруга во что бы то ни стало, прибегнула к императрице и при следующем случае. Она воспользовалась теми минутами, когда государыня, по возвращении из Эрмитажа, прощалась в почивальной с великим князем и великою княгинею, которые к себе проходят. Как скоро они простились и пошли, она, вместо того, чтоб за ними идти, бросилась перед императрицею на колени, объяснила ей свое несчастное с супругом положение и просила ее защищения, а особливо, чтобы государыня изволила ей позволить не возвращаться домой и приказала бы ей отвести комнаты во дворце. Императрица, невзирая на причиненное ей беспокойство, поелику был уже поздний час, приказала ей приготовить комнаты в Эрмитаже. На другой день она послала за принцем и с ним изволила объясняться касательно его супруги. Видно, он во время сего разговора не умел себя воздержать, и нам сказывали, что он государыню так прогневал, что велено ему было выехать в три дня из столицы; а принцесса, поживши во дворце, отправлена была в Ревель со свитою, где ей в замке отведен был покой; но она в скором времени после того скончалась. Сие происшествие причинило великому князю и его августейшей супруге большое огорчение, а еще более от нескромности принцессы. Она, как мы после слышали, много порассказала всего слышанного ей на вечеринках у великого князя, хотя там (и я побожиться был готов) большую всегда осторожность в речах употребляли, и великий князь этого чрезвычайно остерегался.
   Граф Александр Матвеевич Мамонов39, находившийся тогда "в случае" при императрице, влюбился в фрейлину княжну Щербатову. Сия любовная интрига, несколько времени продолжавшаяся, наконец, доведена была недоброжелателями графа до сведения самой государыни. Она сперва не совсем поверила и хотела совершенно удостовериться. Но умели так хитро сделать, что ее величество их нашла прогуливающихся одних в Царскосельском саду. Сия великодушная монархиня, приближаясь к ним, без всякого гнева, им токмо объявила, что они скоро будут обвенчаны, и чтоб они к тому приготовлялись. В самом деле свадьба их чрез две недели воспоследовала. Какая редкая и удивительная воздержность в подобных случаях, где самолюбие должно приведено быть в раздражение! Но вспомним, что то была великая Екатерина, которая ни в каком положении не забывалась, и она умела различать частное какое-либо обстоятельство, не имеющее никакого впрочем влияния и где она соревновалась с другими особами ее пола.
   Во время опасной болезни великого князя Павла Петровича в 1770 году, если я не ошибаюсь, подумывали объявить, в случае несчастия, наследником престола графа Бобринского40.
   В продолжение "случая" князя Потемкина, когда он начальствовал армиею, граф Мамонов, бывший тогда в самой большой доверенности у государыни, по естественной ненависти к сему горделивому и зазнавшемуся вельможе, успел уже столько его унизить в мыслях императрицы и сбавить его власти, что написан был указ, чтоб граф Румянцев принял начальство над армиею, а князь Потемкин, возвратясь, должен был ожидать дальнейших повелений в Киеве.
   Я все сие теперь пишу уже из памяти и старался ничего не забыть и не пропустить, что занимательнее показалось. Для вас, мои любезные дети, примечания мои небесполезны будут. Вы найдете в сих Записках много достойного примечания. Ваши времена, может быть, будут совсем другие. Хотя положение и обстоятельства переменяются, но люди или страсти их остаются те же. Молодой человек, входящий в большой свет, на великий и опасный опыт себя поставляет. Дворская жизнь, к счастию, меня не испортила. Я так был счастлив, что обо мне везде хорошо отзывались и если я, в своих намерениях по службе, не довольно успел, то может быть сему причиною, что я не так часто хаживал к "случайным" людям и не искал их благорасположения. Но иные из них были горды и как будто от себя отпихивали. На сие, впрочем, при Дворе не должно смотреть, и хотя иногда и наскучит, но все показываться. Любимца надобно себе представить, что он как в чаду и окружен по большей части льстецами. Они его самолюбие беспрестанно надувают, следственно не мудрено ему забываться.
   Среди любимого загородного жилища, где государыня наслаждалась приятствами украшенной природы, одно обстоятельство ее встревожило, и со всем своим великим духом не могла она никак скрывать своего беспокойства. Сие случилось во время войны с Шведским королем. Неожидаемый разрыв, соседственность земель и малое число у нас на этой границе войск, привели императрицу несколько в замешательство. К счастию, Финляндское Шведское войско воспротивилось переступить свою границу, уверяя, что нет настоящей причины наступательно действовать противу России. Тут же и подосланы были от нас их тайно уговаривать. В Петербурге народ, хотя слышны были пушечные выстрелы во время сражения между обоими флотами, был спокоен и даже бодрился против короля и, между собою разговаривая, часто у них вырывалося их изречение: "покажись-ка он, мы шапками его замечем". Однако ж вскоре потом сия война благополучно кончилась. Два неглавные генерала, с нашей стороны Игелыптром41, а с шведской Армфельд42, пользуясь остановкою между ими военных действий, зачали между собою пересылаться и наконец пожелали иметь свидание. Армфельд, имея у короля большую доверенность, заговорил о желании его пресечь войну. Игельштром изъявил на сие расположение также свое доброхотство. Условилися отправить курьеров, и вскоре потом мир был заключен. Императрица, несколько времени после, разговаривая о сей войне, изволила единожды примолвить: J'ai fait la guerre sans généraux et la paix sans ministres {Я вела войну без генералов и заключила мир без министров (фр.)}.
   Главнокомандующим был тогда граф Иван Петрович Салтыков43 и стоял к Выборгу. Об мире узнал уже по заключении. Тут начал входить в политические дела князь Зубов. Через несколько времени после сей молодой человек заграбил в свои руки все дела, до Польши принадлежащие и причиною, может быть, сделался всему, что наши войска, будучи рассеяны по городу Варшаве, претерпели. Тот же граф Игелыптром, об котором я выше упомянул, дав себя в обман одной Полячке, дозволил Полякам брать оружие в арсенале и скрытному их заговору дал время усилиться. За несколько же времени пред сим несчастным приключением отозван был наш посол граф Сиверс44, также вследствие придворной интриги. Он же, надобно знать, своими благоразумными поступками, умел склонить Поляков, без дальнего роптания, признать последний раздел Польши и заставил их присягнуть в подданстве. Всем известно, сколь дорого за сие заплатили Поляки при взятии Варшавы и проч. {Следуют позднейшие приписки; главный же текст Записок писан, как выше видно, в 1809 г. (Прим. П. И. Бартенева).}.
   В 1812 году, в конце августа месяца, принужден я быть по случаю приближения к Москве Бонапарта с его армиею, выехать из сего города и удалиться сперва в Володимир, где надеялись спокойнее оставаться. Вот нас сколько тогда было: двое моих сыновей, князь Александр и князь Михаила; при них Г.О., ганноверец; Г.В. и усыновленный с ним Андрей Федоров; доктор Т. с женою и барышня Е.Д.Е. Долго я колебался выездом, и главнокомандующий граф Ростопчин уверял, что Французы до Москвы не дойдут, хотя многие уже из Москвы передо мною выехали, да и казенные места начали отправляться. Однако ж я все полагался на слова главнокомандующего и для того из дому почти не вывез ничего.
   За неделю до выезда моего, город так опустел, что, сидя по утрам под окошком и вотще ожидая проезжающих по обыкновению, пришло на меня какое-то уныние и способствовало к ускорению выезда. Армия наша под предводительством князя Смоленского хотя и находилась между городом и неприятельскою, однако же все более подвигалась к Москве. Но о сем писано подробно другими, и так я обращаюсь к нашему собственному странствованию. Однако же прежде, нежели его начать описывать, с удовольствием прибавлю, что обязан я свойственнику моему Николаю Ивановичу Баранову {Письма к нему императрицы Марии Федоровны см. в Русском Архиве 1870 года (Прим. П. И. Бартенева)} моим порядочным выездом. Он, имев препоручение проводить институт молодых девиц, отправляющихся в Казань, уговорил меня, чтобы я довольное число людей держал наготове. Странно, что как мне, так и другу моему, доброму В., не приходило на ум заблаговременно выписать из деревень достаточное число подвод для вывозу нужных всех вещей. Оказалось потом, что, приняв сии меры, я почти ничего бы не потерял.
   Хотя почти вся Москва выгорела, хотя у меня на дворе все строения каменные и деревянные сгорели, дом однако ж остался цел, да и почти не разграблен. В нем стоял французский чиновник, а спасением дома обязан я оставшемуся за нездоровием богемцу. Он был при моих детях дядькою. Сей добродетельный человек подвергался всевозможным опасностям, дабы спасти дом, и в том Бог помог ему успеть.
   В Володимире мы узнали от проезжающих, что Москва сдана неприятелю. Все тогда Московские, находящиеся в Володимире, стали собираться в дальний путь; иные в Нижний, некоторые в Казань, куда и Сенат был перевезен, а мы в село Мыть, мне принадлежащую деревню, от Володимира в ста тридцати верстах отстоящую. Крестьяне меня приняли как отца и тем паче мне обрадовались, что сами были приближением неприятеля встревожены. Мой приезд их успокоил.
   Приятно, думаю, каждому помещику смотреть на благосостояние крестьян и видеть их к себе приверженность. Таковое позорище меня отчасти утешило и убавило все прочие печальные мысли, от обстоятельств столь бедственных возрождающиеся. Я при сем случае испытал, сколь Бог человека подкрепляет. Впрочем, по моим христианским правилам и повиновению я не столько тужил о вероподобной потере всего, что оставил в Москве, и об с. Петровском, моей подмосковной, сколько бы другой, на моем будучи месте. Меня более всего беспокоило, что оставшиеся дворовые люди, а особливо женщины и их дети, могут от страха и дерзости неприятеля погибнуть, и я часто воображал их жалостное положение. Но Бог и над ними умилосердился: все живы и с детьми остались.
   Один заводчик имел жительство в селе Вязёмах, а село приказано было сжечь, понеже оно находилось на Можайской дороге, по которой шел неприятель. Сей заводчик, по имени Шантенье, родом из швейцар, знавши прежде Петровское, из Вязём в него переехал и уговорил прикащика, чтобы он ему волю дал в обхождении с французскими солдатами. Назвавшись помещиком села Петровского, он так был расторопен и догадлив, что снесся с генералом, живущим в моем Московском доме, привез от него приказ к офицеру, живущему в Петровском с двумястами солдат, чтоб обиды никакой не делать, и сим способом все почти сохранил. Следственно, я сему доброму человеку также много обязан.
   Бонапарт, по шестинедельном пребывании, вышел из Москвы и хотел пробраться на Калужскую дорогу. Сие известие дошло вскоре до нас. Из Володимира мне прислали гонца. Я просил в своем ответе, чтоб мне наняли сперва дом, что и было сделано. И так мы, прожив два месяца с половиной, т.е. до декабря в деревне, переехали во Володимир. Но между тем и докуда мы в деревне жили, имели способ наведываться и об Московском доме и об подмосковной; крайне обрадовались, услыша, что почти все уцелело, чего действительно ожидать было нельзя. Все надобно приписывать милости Божией. Сколь прискорбно мне было лишиться, что называется, своего покойного гнезда, пришед уже в лета и с слабым моим здоровием.
   Продолжение сей войны явило еще вящще чудеса Божий. Злодей Бонапарт, потеряв все свое войско в России, кончил тем, что и престола лишился. Война сия также ознаменовала народ Российский необыкновенною славою и показала его мужественность и усердие. В государе императоре сии обстоятельства открыли великие дарования, твердость духа, изящные военные распоряжения и примерное великодушие к побежденным, что и возвысило его на вышнюю степень истинной славы и приобрело ему примерное и особое от всех других держав уважение. Он, можно сказать, посреди сей военной бури один кормилом правил. Австрийский император и король Прусский беспрекословно на его предложения соглашались; их войска были в его повелении.
   Хотя злодей Бонапарт много вреда наделал, а особливо предав пламени и грабежу первопрестольный наш град Москву, да и некоторые губернии при входе с войском разорил, однако ж сие жестокое потрясение утвердило для переду спокойствие в России и ее, можно сказать, самостоятельность на многие веки. Опытом оказалось, что покорение и даже унижение ее невозможно.
   Но обратимся к моему в деревне пребыванию. Я тут удостоверился более нежели когда в жизни моей, что человеку надобно привыкать или приготавливаться ко всякому положению и не надеяться прожить одинаким образом. Хотя у меня и был домик, а не изба, да и каменный, однако ж теснота и спертый воздух, понеже уже начиналась зима, были очень неприятны. Выехать же некуда. И так я, можно сказать, около двух месяцев сидел на одном месте. Но, благодаря Бога, мы все были здоровы. Война же, взявши счастливый для нас оборот, мысли ободряла. Сын мой князь Федор, в Петербурге находящийся, присылал к нам все известия. Они приводили нас в восторг, и благодарные слезы из наших глаз проливались. Мы часто повторяли: велик Русский Бог!
   Когда размышляешь о сих происшествиях, то к несчастию удостоверишься более нежели когда-нибудь, что человеческое сердце редко имеет наклонность к истинному добру и что более исполнено каким-то личным честолюбием, устремляющимся к приобретению ложной славы, ведущей токмо к истреблению рода человеческого. Сие мое рассуждение очевидным образом доказывает Бонапарт; он даже касательно и до Франции все делал к ее ослаблению и единственно желая блеснуть одними завоеваниями. Подлинно Французы доказали, что не имеют никаких постоянных свойств и крайне переменчивы.
   Россия одна стремление сие удержала. Что заключим при сем случае о нашем Российском народе? Можно ли его сравнить с каким другим народом? Каждый признается, что он всех прочих превосходит. Но нынешний пример не есть уже первый, где он доказал свое мужество и способность. Вспомним нашествие Татар, Поляков, Шведов. При каждой в Европе войне, коль скоро Русские войска выходили в поле и соучаствовали в брани, битва вскоре решалась их храбростию. Со времен Петра Великого мы стали уже входить в политические Европейские дела. Сей бесприкладный государь своими превосходными дарованиями извлек Россию из мрака невежества. Царствование его, обуреваемое и войною и мятежами, побудило его для преодоления подобных бедствий удвоить свою деятельность, дабы внешних врагов унизить и восстановить внутренний порядок. Присутствие его все укрощало. Рассуждая здесь о Петре Великом, можно сделать некоторое сравнение в обстоятельствах между им и царствующим императором Александром касательно до Франции и ее государей. Когда Петр по приезде в Париж поехал навестить молодого короля Людовика XV, сей государь встретил его на лестнице и почти в самом низу. Император, подошедши к нему, обнял его и, подняв его, донес его вверх до последней ступени. Подобно сему Российский император возвел Людовика XVIII на принадлежащий ему престол и возвратил ему его достояние.
   В Володимире мы прожили до конца мая довольно покойно и приятно. Стояли мы в доме Языкова за Лыбедью. Весною воротились в Москву. Входя в дом, поблагодарили Бога за все Его милости. На Москву без слез нельзя было глядеть. Не токмо целые улицы, но и целые части города обращены в пепел, и только оставались печи с трубами, отчасти изломанные. Сие опустошение при въезде меня поразило. Но вспомнив, что принятие таковых мер выгнало Бонапарта из Москвы и способствовало к истреблению его войска, сие несколько уменьшало в глазах столь плачевное позорище.
   Прожив в Москве с неделю, отправились в Петровское. Сия прекрасная деревня, очень много потерпевшая от неприятеля, еще вдвое нам милее показалась. Со мною сидел в карете князь Федор. Он, увидевши уже издали церковь, с радости заплакал, да и мы ему последовали. По приезде созвали крестьян, велели отслужить благодарственный молебен, и я при этом случае поблагодарил крестьян за их послушание во время пребывания у нас неприятельского войска. По уверению прикащика, все работы продолжались.
   

Комментарии

   1. Иванчин-Писарев Николай Дмитриевич (1790--1849), поэт, эссеист, историк; краткая биография князя Ф.Н. Головина вошла в его обширный труд по русской истории "Отечественная галерея" (ч. 1--2, М., 1832).
   2. Если принять, что князь Ф.Н. Голицын родился 7 апреля 1751 г., то в сентябре 1777 г. ему шел 27-й год.
   3. Шувалов Иван Иванович (см. также комм. 6 к "Мемуарам графини Головиной"), "звезда первой величины Елисаветинского царствования", как пишет П. И. Бартенев, провел за границей около 14 лет -- с середины 1763 г. по сентябрь 1777 г. В своих "Записках" Екатерина II рассказывает о плане И.И. Шувалова перед кончиной имп. Елизаветы Петровны изменить порядок престолонаследия, удалить вел. кн. Петра Федоровича и его супругу, вел. кн. Екатерину Алексеевну, за границу и провозгласить императором малолетнего Павла Петровича (Записки императрицы Екатерины Второй. СПб, 1907, с. 535--536). После переворота 28 июня 1762 г. положение И.И. Шувалова при дворе и в столице стало невыносимым и он был вынужден уехать за границу (при этом Шувалов не был уволен от службы, формально оставался куратором Московского университета и получил лишь отпуск за границу). С.М. Соловьев так комментирует эту ситуацию: "...его не любила Екатерина, не любили... люди, к ней близкие: он имел слишком большое значение при Елисавете, был слишком крупен, нравственно силен... и сильно мешал. Он имел известность за границею, переписывался с людьми, мнением которых очень дорожили тогда в Европе. Екатерине передали, что Шувалов в письме к Вольтеру неуважительно отозвался о событии 28 июня, приписав его молоденькой женщине Дашковой. Масло было подлито в огонь, задета была самая живая струна, потому что Екатерина приписывала себе направление движения, другие были только орудиями; сильное раздражение ее против Шувалова высказывалось в чрезвычайно резких выражениях". (СМ. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. XIII. М., 1965, с. 108). Когда Шувалов жил в Италии, Екатерина подозревала его в сношениях с княжной Таракановой. Неизвестно, как и когда именно произошло его примирение с Екатериной II, но к 1777 г. "все счеты были кончены", как пишет П. И. Бартенев, И.И. Шувалов вернулся в Петербург, получил высшее придворное звание обер-камергера и вошел в интимный кружок постоянных собеседников императрицы в последующие 20 лет.
   4. Наталья Алексеевна (принцесса Гессен-Дармштадтская Вильгельмина, 1755--1776), первая супруга цесаревича Павла Петровича (с 29 сентября 1773 г.); умерла 15 апреля 1776 г. в ужасных страданиях при родах: как оказалось, вследствие искривления таза и нижней части позвоночника, полученного еще в детстве в результате несчастного случая, она была вообще не в состоянии произвести на свет ребенка. Павел Петрович обожал свою супругу и, как свидетельствуют современники, ее смерть невероятно тяжело сказалась на великом князе: природная недоверчивость и подозрительность дошла до крайности, он стал сумрачным человеком с необычайными причудами, о которых так много пишут современники (РБС, том "Нааке-Накенский -- Николай Николаевич Ст.", СПб, 1914, с. 116-121.
   5. Разумовский Андрей Кириллович (1752--1836), светлейший князь (1815), дипломат, сын К.Г. Разумовского (см. комм. 14 к "Мемуарам гр. Головиной"); получил превосходное по тем временам образование в Петербурге и за границей; в 1769--1772 гг. служил на флоте (принимал участие в Чесменском бою); в 1772--1776 гг. на придворной службе (при Дворе цесаревича Павла Петровича, с которым находился в коротких дружеских отношениях и на которого имел огромное влияние, что всерьез беспокоило Екатерину II), в 1776 г. удален от Двора в ссылку (см. комм. 6). С 1777 г. на дипломатической службе: в 1777--1784 гг. посланник в Неаполе, в 1784--1786 гг.-- в Копенгагене, в 1786--1788 -- в Стокгольме (его действиями здесь и особенно депешами, подробно описывающими положение в Швеции, была очень довольна Екатерина II), в 1790--1799 гг. посол в Австрии. Его сближение с австрийским министром Тугутом привело к тому, что во время Итальянского и Швейцарского походов русской армии (1799) иногда действовал в ущерб интересам России, поэтому по настоянию А. В. Суворова Павел I отозвал А.К. Разумовского из Вены и сослал в Батурин, имение отца, К.Г. Разумовского. Александром I в 1801 г. вновь назначен послом в Вену; после Тильзитского мира (1807) вышел в отставку, жил в Вене как частное лицо, занимаясь, главным образом, устройством своей знаменитой картинной галереи и не менее славившихся музыкальных вечеров. В 1813--1814 гг. находился в свите Александра I в качестве внешнеполитического советника; в 1814--1815 гг. один из уполномоченных руководителей русской делегации на Венском конгрессе, за участие в работе которого награжден княжеским титулом. С 1815 г. и до смерти жил в Вене, в постоянной денежной нужде, которую не могли покрыть довольно частые и значительные правительственные субсидии. За несколько лет до смерти под влиянием своей второй жены графини Тюргейм перешел в католичество (А. А. Васильчиков. Семейство Разумовских, т. III, IV. СПб, 1882, 1887).
   6. Из "Записок" князя Ф.Н. Голицына не вполне ясны причины удаления Андрея Кирилловича Разумовского от Двора и последующей его ссылки. К. Валишевский прямо пишет о любовной связи красавца А.К. Разумовского с вел. княгиней Натальей Алексеевной, о классическом любовном треугольнике и жизни "втроем" (К. Валишевский. Сын Великой Екатерины. Павел I. СПб, 1914, с. 16). Более осторожен в выводах Н. К. Шильдер, но и он не отрицает "особых" отношений, существовавших между Павлом Петровичем, Натальей Алексеевной и А.К. Разумовским. Документально известно лишь то, что Екатерина II в письменном виде предупреждала сына о том, что он допускает излишнюю близость между своей женой и графом Разумовским, об измене жены, что накладывает пятно на честь цесаревича и т.п. Известно также, что Павел Петрович настолько сильно переживал смерть супруги, что опасались за его рассудок и даже жизнь, и чтобы образумить его императрица употребила сильное средство: она познакомила сына с некоторыми бумагами, найденными в шкатулке умершей великой княгини, которые с несомненностью компрометировали Андрея Разумовского и Наталью Алексеевну.
   В пакете, переданном по повелению Екатерины II Разумовским генерал-фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну (1718--1783), находилось лишь приказание оставаться в Петербурге и принять участие в мероприятиях по погребению великой княгини. Наталья Алексеевна была похоронена 26 апреля 1776 г. в Александро-Невской лавре в присутствии Екатерины II, но Павел Петрович оставался в Царском Селе и в траурной церемонии не участвовал. Повеление ехать в Ревель было объявлено Разумовскому на следующий день после погребения великой княгини. В дальнейшем он был сослан в Батурин, но ненадолго.
   7. Бракосочетание цесаревича Павла Петровича с принцессой Вюртембергской Софией-Доротеей (в православии Мария Федоровна, 1759--1828) состоялось 26 сентября 1776 г. в церкви Зимнего дворца.
   8. Вел. князь Павел Петрович имел чин генерал-адмирала.
   9. Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693--1768), граф, один из наиболее влиятельных государственных деятелей в царствование имп. Елизаветы Петровны, канцлер (1744--1758), руководитель внешней политикой России в эти годы, генерал-фельдмаршал при Екатерине П. Последовательный сторонник русско-австрийского союза; в середине 50-х годов сблизился с вел. княгиней Екатериной Алексеевной и интриговал в ее пользу, добиваясь изменения порядка престолонаследия. В феврале 1758 г. был арестован и следственной комиссией приговорен к смертной казни, но имп. Елизаветой Петровной в апреле 1759 г. лишь сослан с семьей в имение Горетово Можайского уезда. Имп. Екатерина II вернула его из ссылки и специальным манифестом от 31 августа 1762 г. оправдала А. П. Бестужева-Рюмина, сделала его членом только что учрежденного императорского Совета и членом Сената (РБС, том "Алексинский -- Бестужев-Рюмин". СПб, 1900, с. 770-787).
   10. Заграничное путешествие Павла Петровича и Марии Федоровны под именем графа и графини Северных продолжалось год и два месяца -- с 19 сентября 1781 г. по 30 ноября 1782 г. Их маршрут проходил через Польшу, Австрию, Италию, Францию, Бельгию, Нидерланды, некоторые германские княжества (но, по требованию Екатерины II, они миновали Пруссию и Берлин), Швейцарию и вновь Австрию, через Вену они вернулись в Россию. В этот период очередным фаворитом ("любимцем", по выражению князя Голицына) Екатерины II был Александр Дмитриевич Ланской (1758--1784).
   11. Во время пребывания Павла Петровича и Марии Федоровны в Вене в ноябре-декабре 1781 г. состоялось обручение младшей сестры Марии Федоровны принцессы Вюртембергской Елизаветы-Вильгельмины с австрийским эрцгерцогом Францем (1768--1835), будущим императором Священной Римской империи Францем II (1792--1806); с 1804 г., за 2 года до того, как перестала существовать Священная Римская империя германской нации, он принял титул австрийского императора и стал Францем I. Брак был заключен в 1788 г., а в 1790 г. Елизавета-Вильгельмина умерла при первых родах. Впоследствии Франц II (I) был женат еще трижды: через 7 месяцев после смерти первой жены он женился на Марии-Терезии Сицилийской, родившей ему 13 детей, в том числе Фердинанда, будущего австрийского императора, и Марию-Луизу, супругу Наполеона I. В 1807 г. умерла вторая супруга, и через 8 мес. он женился в третий раз на принцессе Моденской Марии-Беатрисе, а после ее смерти в апреле 1816 г., в ноябре 1816 г. женился в четвертый раз на Каролине-Августе, дочери короля Максимилиана-Иосифа Баварского, разведенной жене кронпринца, впоследствии короля Вильгельма I Вюртембергского; последние два брака были бездетными.
   12. Бакунин Михаил Михайлович (1764--1837), сенатор (1808), генерал-майор (1797), тайный советник (1807); службу начал в гвардии (поручик л.-гв. Семеновского полка, 1787); в 1790 г. перешел из гвардии с чином подполковника в Кирасирский полк князя Потемкина, исполнял у последнего поручения секретного характера; после смерти Потемкина перешел на службу в той же роли к князю А. А. Безбородко. Участвовал в Персидском походе (1796), в частности, в осаде Дербента; командовал различными полками (Оренбургским драгунским, Владимирским драгунским, Иркутским драгунским). После 1801 г. служил по гражданским делам: Могилевский губернатор (1801--1808), СПб гражданский губернатор (1808--1816), с 1827 в отставке.
   13. Период подчеркнутого "невнимания" цесаревича Павла Петровича к своему бывшему воспитателю продолжался не месяц, как пишет князь Голицын, а целых четыре (граф Никита Иванович Панин скончался 31 марта 1783 г., а цесаревич вернулся из заграничного путешествия 30 ноября 1782 г.), что было несомненно вызвано политическими соображениями, связанными с Бибиковской историей (см. комм. 14).
   14. Бибиков Павел Александрович, сын генерал-аншефа, сенатора Александра Ильича Бибикова (1729--1774), участника Семилетней войны (в 1762 г. пожалован в генерал-майоры), командовавшего русскими войсками в Польше (1771--1773), возглавлявшего войска при подавлении Пугачевского бунта (он умер 9 апреля 1774 г. в Бугульме, захворав лихорадкой по дороге домой из Казани в Оренбург уже после того, как бунт был подавлен). Павел Бибиков написал письмо князю Александру Борисовичу Куракину (см. комм. No 106 к "Мемуарам графини Головиной"), находившемуся в свите путешествовавшего вел. князя Павла Петровича, в котором крайне неуважительно отзывался о князе Потемкине, "кривом", как называли его в окружении цесаревича; письмо было перехвачено, как и одно из писем князя Куракина к Бибикову, в котором князь Александр Борисович писал, что образ мыслей Бибикова достоин сочувствия всех честных людей. Дело кончилось тем, что П. А. Бибиков был сослан в Астрахань, где скоро и умер, а князь А.Б. Куракин удален от двора и сослан в свои саратовские деревни. Ряд историков (Н. К. Шильдер, Д. Ф. Кобеко и др.) полагают, что Бибиковская история оказала сильное влияние как на Екатерину II, которая окончательно убедилась в образе мыслей сына, так и на вел. князя Павла Петровича. Как пишет Н. К. Шильдер, "...дело Бибикова имело более важное значение, чем могло казаться с первого взгляда. Екатерина прежде всего ясно увидела, в какой умственной сфере вращаются мысли цесаревича; затем для нее уже не подлежало сомнению, что подобному образу мыслей сочувствовали и более влиятельные лица, чем опальный флигель-адъютант" (Н.Шильдер. Император Павел Первый. М., 1996, с. 176-177).
   15. Вяземский Александр Алексеевич (1727--1793), князь, в 1764 г. назначен Екатериной II генерал-прокурором как человек честный, прямой, трудолюбивый и даровитый; один из наиболее влиятельных государственных деятелей при Екатерине II; пробыл в должности генерал-прокурора около 29 лет, несмотря на неприязнь к нему близких к императрице лиц и ее фаворитов. Круг его деятельности был необычайно широк благодаря постоянным поручениям от императрицы различного рода дел и заведования разными учреждениями, и в 80-х гг. он сосредоточил в своих руках власть как бы трех министров: юстиции, внутренних дел и финансов. В 1789 г. А. А. Вяземского разбил паралич, но императрица считала его настолько незаменимым, что несколько лет не замещала его должности и уволила от дел лишь за полгода до смерти.
   16. Фридрих II (1712--1786), прозванный еще при жизни Великим, король Пруссии с 1740 г.; один из самых видных деятелей в европейской истории XVIII в., прославившийся как государь и писатель, как первоклассный полководец и дипломат, которому Пруссия обязана своим возвышением до уровня великой державы и который играл первенствующую роль в международной политике своего времени. Несомненный инициатор первого раздела Польши (1772), явившегося большой дипломатической победой Фридриха II над Екатериной П. Брат Фридриха II, принц Генрих, приезжал в Петербург для переговоров о разделе Польши в 1771 г.
   17. Проницательное мнение князя Ф.Н. Голицына о невыгодности для России разделов Польши говорит о том, что наиболее умные и дальновидные русские люди правильно оценивали политические последствия этих акций для будущего России. Достаточно напомнить, что, начиная с Петра I, одной из приоритетных внешнеполитических задач русского правительства было сохранение территориальной целостности Польши при условии политического господства в ней одной России.
   18. Понятовский Станислав-Август (1732--1798), последний польский король (избран на сейме 7 сентября 1764 г.). В 1758--1762 гг. польско-саксонский посол в Петербурге, где приобрел полезные для себя связи (был любовником вел. княгини Екатерины Алексеевны, на что намекает князь Голицын, говоря об "особых причинах" поддержки Екатерины II его притязаний на польский престол). Избран польским королем благодаря настойчивости Екатерины II и поддержке Фридриха П. Его избрание королем первоначально вызвало в польском обществе большие надежды: радовались, что на престоле сидит не иностранец, а природный Пяст; привлекало радушное обращение нового короля, его заботы о просвещении, веселье, которое он внес в придворную жизнь, внимательное отношение к художникам, писателям, ученым; все это однако омрачалось крайним, откровенным развратом, которому предавались король и его двор. Реформы, задуманные князьями Чарторыйскими и столь необходимые Польше, провести не удалось из-за противодействия русского посланника Н. В. Репнина. В результате трех разделов (1772, 1792 и 1795) Польша перестала существовать как самостоятельное государство, а Станислав-Август 25 ноября 1795 г. отрекся от престола (в Гродно, а не в Вильно, как пишет князь Голицын, где экс-король и жил до воцарения Павла I). Павел I разрешил ему перебраться в Петербург, где он прожил последние годы в роскоши и умер 12 февраля 1798 г., оставив после себя громадные долги. Оставил, кроме долгов и многочисленных детей, интересные "Записки", изданные на французском языке в Петербурге в 1914 г., отрывки (и пересказы) из которых публиковались в журналах "Вестник Европы", "Русский Архив", "Русская Старина" в 1908--1916 гг.
   19. Остен-Сакен Карл Иванович (1733-1808), барон, тайный советник, кавалер ордена св. Александра Невского, посланник в Дании, друг детства вел. князя Павла Петровича, впоследствии преподаватель вел. князя Константина Павловича; в день коронации имп. Павла I пожалован в действ, тайные советники, а 9 июня 1797 г.-- в графское Российской империи достоинство. О рассказываемой ниже в "Записках" интриге см. подробнее К. Валишевский. Сын великой Екатерины. Император Павел I. СПб, 1914, с. 79-82.
   20. Лафермьер Франц-Герман (1737--1796), библиотекарь и преподаватель вел. князя Павла Петровича; родился в Страсбурге, где окончил университет; через графов Воронцовых был приглашен в Петербург для преподавания французской литературы наследнику престола. Прекрасно образованный, живой и любезный в обращении, расположил всех в свою пользу и сделался душой общества, собиравшегося при великокняжеском Дворе; вел. княгиня Мария Федоровна нашла в нем преданного друга и почитателя. В 1793 г. по воле Павла Петровича должен был покинуть великокняжеский Двор, удалился в имение графа А.Р. Воронцова во Владимирской губ., где и умер.
   21. Питт Уильям Младший (1759--1806), государственный деятель Великобритании, лидер тори (в 1781 г. избран в парламент), министр финансов (июль 1782 -- февраль 1783), премьер-министр (1783--1801, 1804--1806); после начала Французской революции один из главных организаторов коалиций против революционной, а затем наполеоновской Франции (борьбу с Францией в эти годы считал важнейшей целью своей жизни).
   22. Князь Ф.Н. Голицын неточен в описании некоторых событий и их последовательности. Граф д'Артуа (1757--1836), младший брат французского короля Людовика XVI, впоследствии король Франции (1824--1830) под именем Карла X, эмигрировал сразу после взятия Бастилии, чем подал сигнал к началу эмиграции роялистов; в эмиграции он немедленно приступил к организации вооруженного вмешательства иностранных держав во французские дела с целью восстановления старого порядка. В 1791 г. в Пильнице (Саксония) он вместе с другими французскими принцами принял участие в конгрессе, где австрийским императором Леопольдом II и прусским королем Фридрихом-Вильгельмом II был подписан манифест об общих действиях в пользу французского короля, что стало основой 1-й антифранцузской коалиции, а затем принимал участие в военных действиях 1792 г. После казни Людовика XVI (21 января 1793 г.) приехал в Петербург, где тщетно старался привлечь Екатерину II на сторону коалиции против Франции. В 1795 г. на английском военном корабле в составе английской эскадры отправился к мысу Киберон, чтобы поддержать там восстание роялистов (восстание в Вандее), но не решился высадиться на берег и вернулся, оставив восставших на произвол судьбы.
   23. Леопольд 11(1747--1792), император Священной Римской империи (1790--1792), третий сын Франца I и Марии-Терезии; после смерти старшего брата Карла назначается приемником отца на тосканском престоле, а после смерти отца (1765) вступил в управление Тосканой, где провел ряд реформ; императорскую корону наследовал после смерти бездетного брата Иосифа II (1741--1790), император Священной Римской империи (1765--1790) в момент, когда Австро-Венгерская империя находилась в полном расстройстве; проводил осторожную, умеренную как внешнюю, так и внутреннюю политику. Умер неожиданно 1 марта 1792 г.; имел 16 детей от жены -- принцессы Марии-Луизы Испанской.
   24. Голицын Дмитрий Михайлович (1721--1793), князь, д.т.е., кавалер ордена св. Андрея Первозванного, русский дипломат, посланник во Франции, куда был направлен в помощь чрезвычайному и полномочному послу графу Михаилу Петровичу Бестужеву-Рюмину (1688--1760), а после его смерти 26 февраля 1760 г. занял его место; затем посланник в Вене, сменивший в 1761 г. на этом посту графа Карла фон Кейзерлинга (1697--1764) и пробывший посланником в Австрии около 30 лет; основатель знаменитой Голицынской больницы в Москве (ныне 1-я городская больница, Ленинский проспект, 8).
   25. Каунинц Венцель-Антон-Доминик, князь Ритберг (1711--1794), граф, австрийский дипломат и государственный деятель, посланник в Турине (1742-1744), посол в Париже (1750-1753), канцлер (1753-1792). Сущность его политической системы заключалась в тесном союзе Австрии с Францией и Россией для борьбы с Пруссией и низведения ее до уровня второстепенной державы. При правлении императрицы Марии-Терезии (1740--1780) после 1753 г. руководил всей австрийской политикой, оказывая громадное влияние на императрицу; в 1756 г. добился заключения австро-французского союза, способствовавшего оформлению антипрусской коалиции в Семилетней войне (1756--1763). Сохранил свое влияние и при императоре Иосифе II (правил в 1780--1790 гг.), его дипломатическому искусству Австрия была обязана присоединением в эти годы Галиции и Буковины. После смерти Иосифа II всеми силами отговаривал его преемника, имп. Леопольда II, от сближения с Пруссией, а когда следующий император Франц II в союзе с Пруссией решил начать войну с Францией, Кауниц вышел в отставку.
   26. Архаров Николай Петрович (1742--1814); службу начал с 16 лет в л.-гв. Преображенском полку (в 1761 г. произведен в офицеры), с 1772 г. московский обер-полицмейстер, генерал-майор (1777), губернатор в Москве (1782), генерал-поручик (1783), генерал от инфантерии (1796). Павел I назначил его вторым (после наместника престола) генерал-губернатором Петербурга, в день коронации (5 апреля 1797 г.) пожаловал 2000 душ и... сослал в его тамбовские имения. В 1800 г. получил разрешение жить в Москве, где вместе с младшим братом Иваном Петровичем (ум. 1815) прославился широким радушием, гостеприимством и хлебосольством. Иван Петрович Архаров, произведенный Павлом I в генералы от инфантерии, был назначен командиром 8-батальонного московского гарнизона, прослывшего архаровским полком (откуда и пошло -- архаровцы).
   27. Формальным поводом отказа короля Густава IV явиться 11 сентября 1796 г. в Зимний дворец на церемонию обручения с вел. княжной Александрой Павловной стало требование исключить из брачного договора, уже согласованного сторонами, статьи о сохранении великой княжной православия. Доложил Екатерине II об отказе Густава IV прибыть на церемонию князь П.А Зубов. Переговоры о браке были продолжены, но не привели к желаемому результату, и 20 сентября Густав IV покинул Петербург. Вместе с тем, все детали и обстоятельства этого неудачного сватовства, а главное, мотивы противоречивых поступков Густава IV до сих пор до конца не ясны. Екатерина II восприняла поведение шведского короля как личное оскорбление.
   28. Валуев Петр Степанович (1743--1814), служил при дворах Екатерины II и Павла I, впоследствии археолог, главноначальствующий над кремлевской экспедицией и Оружейной палатой в Московском Кремле.
   29. Воронцов Роман Илларионович (1707--1783), генерал-поручик и сенатор при имп. Елизавете Петровне, генерал-аншеф при Петре III, при Екатерине II сначала в опале, затем наместник губерний Владимирской, Пензенской и Тамбовской, которые своими поборами и лихоимством довел до разорения; старший брат канцлера, графа Михаила Илларионовича Воронцова (1714--1767); из дочерей Романа Илларионовича получили известность Елизавета Романовна -- фаворитка имп. Петра III и Екатерина Романовна -- широко известная по мужу княгиня Дашкова -- соратница Екатерины II, создатель и первый президент Российской Академии, автор мемуаров.
   30. Сен-Мартен Луи-Клод (1743--1803), маркиз, французский философ-мистик, писал под псевдонимом Неизвестный философ (Le philosophe inconnu); был офицером, с 1771 г. в отставке и начал проповедовать учение португальского мистика Мартинеса Паскуалиса, основателя масонской секты "мартинистов"; сильное влияние на Сен-Мартена оказали произведения Я. Беме и Э. Сведенборга; выступал против материализма и сенсуализма французских философов-просветителей, но был также противником католического клерикализма. Ключ к пониманию универсума видел в мистической сущности человека -- образца всего истинного: тело служит человеку эмблемой всего видимого, душа -- образцом всего невидимого мира, а сам человек -- ничто иное, как мысль Божия.
   31. Лаудон Гедеон-Эрнст (1716--1790), австрийский фельдмаршал, служил сначала в русской армии, затем в чине подполковника перешел в австрийскую службу; прославился, командуя корпусом, в Семилетнюю войну, а также действиями против турок в кампании 1788--1789 гг.
   32. Херасков Михаил Матвеевич (1733--1807), писатель, поэт, действительный тайный советник, масон; происходил из валашской семьи, поселившейся в России при Петре I; учился в Сухопутном шляхетском корпусе, печататься начал еще кадетом; служил в Ингерманландском полку, затем в Коммерц-коллегии. С 1763 г. директор Московского университета, с 1770 г.-- вице-президент Берг-коллегии, с 1778 г.-- второй куратор Московского университета, где предоставил Новикову университетскую типографию для его издательской деятельности, в 1779 г. основал Московский благородный пансион; с 1802 г. в отставке в связи с преобразованием управления Московским университетом.
   33. Фонвизин Павел Иванович (1744--1803), происходил из семьи лифляндского рыцарского рода, выехавшего в Москву еще в XVI в.; старший брат знаменитого русского писателя XVIII в. Дениса Ивановича Фонвизина. Окончил гимназию и Московский университет, служил в Коллегии иностранных дел, затем занимал должность товарища московского губернатора, председателя московской палаты уголовного суда, директора Московского университета, с 1796 г. сенатор.
   34. Тейльс Игнатий Антонович (ум. 1815), директор Московского университета, впоследствии Тверской губернатор, президент Камер-коллегии, сенатор.
   35. Голенищев-Кутузов Павел Иванович (1767--1829), писатель, в 1798--1803 гг. куратор, а в 1810--1817 гг. попечитель Московского университета; посредственный стихотворец, примыкал к группе адмирала А. С. Шишкова, известен как литературный враг Н.М. Карамзина, против которого действовал не только сатирами, но и доносами императору Александру I.
   36. Коваленский Михаил Иванович (1757--1807), ученик известного украинского философа Сковороды, писатель, наставник и спутник графа Алексея Кирилловича Разумовского (1748--1822), будущего министра народного просвещения (1810--1816); довершил свое образование в Страсбургском университете и в свое время был очень образованным и начитанным человеком, хорошо знавшим латинский и новые европейские языки; при Екатерине II состоял в чине генерал-майора правителем рязанского наместничества; Павел I назначил его в 1801 г. куратором Московского университета и в этой должности он пробыл до 1804 г., затем вышел в отставку.
   37. Завадовский Петр Васильевич (1738--1812), граф (1794), действительный тайный советник, сенатор (1780), первый министр народного просвещения (1802--1810), член Гос. Совета (1788), председатель департамента законов Гос. Совета (с 1810), один из фаворитов Екатерины II (1776--1777), кавалер практически всех высших орденов Российской империи. Образование получил в иезуитской школе в Орше и Киевской духовной академии; службу начал в канцелярии графа Румянцева-Задунайского в Киеве; принимал участие в русско-турецкой войне 1768--1774 гг. (звание полковника и орден св. Георгия 4 ст.); представленный в 1775 г. императрице Екатерине II, стал ее очередным фаворитом (его сменил Зо-рич); в дальнейшем выполнял самые разнообразные поручения императрицы, которая до конца жизни благоволила к нему. В ноябре 1799 г. Павел I выслал Завадовского в имение Ляличи под надзор полиции, откуда он был вызван в Петербург сразу по вступлении на престол Александра I.
   38. Фридрих (1754--1816), принц Вюртембергский, старший брат имп. Марии Федоровны, впоследствии первый король Вюртембергский Фридрих-Карл I; был женат на принцессе Брауншвейгской Августе, которую Екатерина II называла Зельмирой и к которой весьма благоволила; принятый на русскую службу, Фридрих был назначен Выборгским генерал-губернатором. Семейный скандал, о котором рассказывает ниже князь Ф.Н. Голицын, подробно описан у Н. Шильдера (Император Павел Первый. М., 1996, с. 190--191) и привел к тому, что принц Фридрих был изгнан из России, поскольку впоследствии выяснилось, что, пользуясь своим положением, он вошел в тайные сношения со шведами и интриговал в пользу вел. кн. Павла Петровича.
   39. Дмитриев-Мамонов Александр Матвеевич (1758--1803), граф (1788), генерал-адъютант Екатерины II (1788), генерал-лейтенант, фаворит Екатерины II (в 1785--1789 гг.). Службу начал в гвардии (в 1785 г. поручик и адъютант князя Потемкина); в 1787 г. сопровождал Екатерину II в ее путешествии в Крым; фавор у императрицы принес ему огромные богатства, влияние на государственные дела, Екатерина II намеревалась назначить его вице-канцлером. Карьеру Дмитриева-Мамонова погубила собственная неосторожность -- любовная интрига с фрейлиной княжной Д. Ф. Щербатовой, к чему императрица отнеслась вовсе не так благостно, как пишет князь Голицын: узнав об интриге, Екатерина II осыпала их упреками и в тот же вечер помолвила, а 1 июля 1789 г. состоялась свадьба, причем императрица лично убирала невесту и благословила образом, но после свадьбы молодые должны были уехать в Москву, где Дмитриев-Мамонов прожил до конца жизни, пережив жену (1801) всего на два года. Неточен князь Ф.Н. Голицын и в изложении взаимоотношений Потемкина с Дмитриевым-Мамоновым: последний был ставленником князя Таврического, и падение Дмитриева-Мамонова, по мнению некоторых историков, подготовило закат влияния на государственные дела Потемкина, интересы которого Мамонов всегда защищал.
   40. Бобринский Алексей Григорьевич (1762--1813), граф (1796), сын имп. Екатерины II от Григория Григорьевича Орлова; фамилию Бобринский получил по названию села Спасского, Бобрики тож, Епифанского уезда, Тульской губернии, купленного для его материального обеспечения в 1763 г. по приказанию Екатерины II у Лодыженского. Женат (с 16 января 1796 г.) на баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штернберг (1796--1846). Подробнее см. РБС, том "Бетанкур-Бякстер", СПб, 1908, с. 114-116.
   41. Игельстром Иосиф Андреевич (1737--1817), граф, лифляндец по происхождению, генерал от инфантерии (1796); военную службу начал у графа П. А. Румянцева (подполковник с 1762 г.), затем служил в Польше под начальством князя Н. В. Репнина; участвовал в русско-турецкой войне 1768--1774 гг., отличился под Килией, при Аккермане (орден св. Георгия 3 ст.), в дальнейшем ему покровительствовал князь Г.А. Потемкин. В 1790 г., назначенный в Финляндскую армию в чине генерал-поручика, принимал участие в мирных переговорах со шведами, приведших к Верельскому миру (3 августа 1790 г.), за что получил орден св. Андрея Первозванного и чин генерал-аншефа. В 1784--1792 гг. наместник симбирский и уфимский, в 1792 г.-- наместник псковский, в 1793 г.-- киевский и черниговский, откуда в 1794 г. переведен в Варшаву на место Сиверса (см. комм. 44); в Польше действовал неудачно, впал в немилость у императрицы и вышел в отставку. Павел I назначил его Оренбургским генерал-губернатором, но через два года Игельстром окончательно оставил службу.
   42. Армфельт Густав-Мориц (1757--1814), шведский генерал и государственный деятель, доверенное лицо и друг короля Густава III; подписал мирный договор с Россией в Вереле. Перед смертью Густав III назначил его губернатором Стокгольма и регентом, но брат короля герцог Карл Зюдерманландский (впоследствии король Карл XIII) отменил это назначение и отправил его посланником в Неаполь; затем Армфельт был обвинен в государственной измене и приговорен к смертной казни, но успел бежать в Россию; и в дальнейшем его жизнь проходила бурно и изобиловала крутыми поворотами. С 1811 г. на русской службе: возведен в графское достоинство, назначен президентом Комитета по финляндским делам и членом Гос. Совета.
   43. Салтыков Иван Петрович (1730--1805), граф, сын известного генерал-фельдмаршала графа Петра Семеновича Салтыкова (ум. 1772), главнокомандующего русской армией в Семилетнюю войну. Участвовал в Семилетней войне и русско-турецкой войне 1768--1774 гг., с 1784 г. генерал-губернатор владимирский и костромской; в 1790 г. командовал русскими войсками в Финляндии против шведов и блистательно окончил кампанию; в 1795 г. из-за ссоры с П. А. Румянцевым вышел в отставку, но через год назначен киевским губернатором, произведен в генерал-фельдмаршалы с назначением генерал-инспектором всей кавалерии и главнокомандующим украинской армией; с 1797 по 1804 г. военный губернатор Москвы.
   44. Сиверс Яков Ефимович (1731--1808), граф (1798), происходил из дворянского рода, в конце XVII в. переселившегося из Дании в Швецию, а затем в Прибалтийский край. Службу начал писцом в Коллегии иностранных дел, затем служил при русских посольствах в Копенгагене и Лондоне; участвовал в Семилетней войне, с 1764 г. новгородский губернатор, в 1776 г. с открытием губерний Тверской и Псковской -- генерал-губернатор (или наместник) новгородский, тверской и псковский; в 1789 г. после 8-летней отставки назначается чрезвычайным и полномочным послом в Польшу, где сильно содействовал ее 2-му разделу; отозванный из Польши в 1794 г., лишь Павлом I назначается в 1796 г. сенатором, в 1797 г. ему поручается "управление водяными коммуникациями". (Д.И. Иловайский. Граф Яков Сивере. Биографический очерк / Русский Вестник, 1865, No 1--3).
   45. Баранов Николай Иванович (1757--1824), тайный советник (1801), сенатор (1806); до 1797 г. на военной, с 1799 в штатской службе: почетный опекун московского Воспитательного дома, член совета училища св. Екатерины и управляющий Александровским училищем (с 1801), московский губернатор (1804--1806), до отставки в 1819 г. присутствующий в VI департаменте Сената.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru