Гоголь Николай Васильевич
Драматические отрывки и отдельные сцены

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.41*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Игроки
    Утро делового человека
    Тяжба
    Лакейская
    Отрывок (Сцены из светской жизни)
    Владимир третьей степени
    Отрывки на неизвестных пьес
    Альфред
    Наброски плана драмы из украинской истории

  

Н. В. Гоголь

Драматические отрывки и отдельные сцены

   Н. В. Гоголь. Собрание художественных произведений в пяти томах.
   Том четвертый.
   М., Издательство Академии наук СССР, 1952

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Игроки
   Утро делового человека
   Тяжба
   Лакейская
   Отрывок (Сцены из светской жизни)
   Владимир третьей степени
   Отрывки на неизвестных пьес
   Альфред
   Наброски плана драмы из украинской истории
  
  

ИГРОКИ

  

Дела давно минувших дней

  

Комната в городском трактире.

  

ЯВЛЕНИЕ I

  

Ихарев входит в сопровождении трактирного слуги Алексея и своего собственного Гаврюшки.

   Алексей. Пожалуйте-с, пожалуйте! Вот-с покойник! уж самый покойный, и шуму нет вовсе.
   Ихарев. Шума нет, да чай конного войска вдоволь, скакунов?
   Алексей. То есть изволите говорить насчет блох? уж будьте покойны. Бели блоха или клоп укусит, уж это наша ответственность: уж с тем стоим.
   Ихарев (Гаврюшке). Ступай выносить из коляски. (Гаврюшка уходит. Алексею.) Тебя как зовут?
   Алексей. Алексей-с.
   Ихарев. Ну, послушай, (значительно) рассказывай, кто у вас живет?
   Алексей. Да живут теперь много; все номера почти заняты.
   Ихарев. Кто же именно?
   Алексей. Швокнев Петр Петрович, Кругель полковник, Степан Иванович Утешительный.
   Ихарев. Играют?
   Алексей. Да вот уж шесть ночей сряду играют.
   Ихарев. Пара целковиков! (Сует ему в руку.)
   Алексей (кланяясь). Покорнейше благодарю.
   Ихарев. После еще будет.
   Алексей. Покорнейше-с благодарю.
   Ихарев. Между собой играют?
   Алексей. Нет, недавно обыграли поручика Артуновского, у князя Шенькина выиграли тридцать шесть тысяч.
   Ихарев. Вот тебе еще красная бумажка! А если послужишь честно, еще получишь. Признайся, карты ты покупал?
   Алексей. Нет-с, они сами брали вместе.
   Ихарев. Да у кого?
   Алексей. Да у здешнего купца Вахрамей-кина.
   Ихарев. Врешь, врешь, плут.
   Алексей. Ей-богу.
   Ихарев. Хорошо. Мы с тобой потолкуем ужо. (Гаврюшка вносит шкатулку.) Ставь ее здесь. Теперь ступайте, приготовьте мне умыться и побриться. (Слуги уходят.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ II

  

Ихарев один, отпирает шкатулку, всю наполненную карточными колодами.

  
   Каков вид, а? Каждая дюжина золотая. Потом, трудом досталась всякая. Легко сказать, до сих пор рябит в глазах проклятый крап. Но ведь зато, ведь это тот же капитал. Детям можно оставить в наследство! Вот она, заповедная колодишка -- просто перл! За то ж ей и имя дано: да, Аделаида Ивановна. Послужила ты мне, душенька, так, как послужила сестрица твоя, выиграй мне также 80 тысяч, так я тебе, приехавши в деревню, мраморный памятник поставлю. В Москве закажу. (Услышав шум, поспешно закрывает шкатулку.)
  

ЯВЛЕНИЕ III

  

Алексей и Гаврюшка

(несут лоханку, рукомойник и полотенце).

  
   Ихарев. Что эти господа где теперь? дома?
   Алексей. Да-с, они теперь в общей зале.
   Ихарев. Пойду взглянуть на них, что за народ. (Уходит.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ IV

Алексей и Гаврюшка.

  
   Алексей. Что, издалека едете?
   Гаврюшка. А из Рязани.
   Алексей. А сами тамошней губернии?
   Гаврюшка. Нет, сами из Смоленской.
   Алексей. Так-с. Так поместив, выходит, в Смоленской губернии?
   Гаврюшка. Нет, не в Смоленской. В Смоленской сто душ да в Калужской восемьдесят.
   Алексей. Понимаю, в двух то есть губерниях.
   Гаврюшка. Да, в двух губерниях. У нас одной дворни: Игнатий буфетчик, Павлушка, который прежде с барином ездил, Герасим лакей, Иван тоже опять лакей, Иван псарь, Иван опять музыкант, потом повар Григорий, повар Семен, Варух садовник, Дементий кучер, вот как у нас.
  
  

ЯВЛЕНИЕ V

  

Те же, Кругель, Швохнев

(осторожно входя).

  
   Кругель. Право, я боюсь, чтоб он нас не застал здесь.
   Швохнев. Ничего, Степан Иванович его удержит. (Алексею.) Ступай, брат, тебя зовут! (Алексей уходит. Швохнев, подходя поспешно к Гаврюшке.) Откуда барин?
   Гаврюшка. Да теперь из Рязани.
   Швохнев. Помещик?
   Гаврюшка. Помещик.
   Швохнев. Играет?
   Гаврюшка. Играет.
   Швохнев. Вот тебе красуля. (Дает ему бумажку.) Рассказывай всё!
   Гаврюшка. Да вы не скажете баричу?
   Оба. Ни, ни, не бойся!
   Швохнев. Что, как он теперь, в выигрыше? а?
   Гаврюшка. Да вы полковника Чеботарева не знаете?
   Швохнев. Нет, а что?
   Гаврюшка. Недели три тому назад мы его обыграли на восемьдесят тысяч деньгами, да коляску варшавскую, да шкатулку, да ковер, да золотые эполеты одной выжиги дали на шестьсот рублей.
   Швохнев (взглянув на Кругеля значительно). А? Восемьдесят тысяч!
   Кругель (показал головою).
   Швохнев. Думаешь, не чисто? Это мы сейчас узнаем. (Гаврюшке.) Послушай, когда барин остается дома один, что делает?
   Гаврюшка. Да как что делает? Известно, что делает. Он уж барин, так держит себя хорошо: он ничего не делает.
   Швохнев. Врешь, чай карт из рук не выпускает.
   Гаврюшка. Не могу знать, я с барином всего две недели. С ним прежде всё Павлушка ездил. У нас тоже есть Герасим лакей, опять Иван лакей, Иван псарь, Иван музыкант, Дементий кучер, да намедни из деревни одного взяли.
   Швохнев (Кругелю). Думаешь, шулер?
   Кругель. И очень может быть.
   Швохнев. А попробовать всё-таки попробуем. (Оба убегают.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ VI

Гаврюшка один.

  
   Проворные господа! а за бумажку спасибо. Будет Матрене на чепец, да пострельчонкам тоже по прянику. Эх, люблю походную жисть! Уж всегда что-нибудь приобретешь: барин пошлет купить чего-нибудь -- всё уж с рубля гривенничек положишь себе в карман. Как подумаешь, что за житье господам на свете! куда хошь катай! В Смоленске наскучило, поехал в Рязань, не захотел в Рязани -- в Казань. В Казань не захотел, валяй под самый Ярослав. Вот только до сих пор не знаю, который из городов будет партикулярней, Рязань или Казань? Казань будет потому партикулярней, что в Казани...
  
  

ЯВЛЕНИЕ VII

Ихарев, Гаврюшка, потом Алексей.

  
   Ихарев. В них нет ничего особенного, как мне кажется. А впрочем... Эх, хотелось бы мне их обчистить! Господи боже, как бы хотелось! Как подумаешь, право, сердце бьется. (Берет щетку, мыло, садится перед зеркалом и начинает бриться.) Просто рука дрожит, никак не могу бриться. (Входит Алексей.)
   Алексей. Не прикажете ли чего покушать?
   Ихарев. Как же, как же. Принеси закуску на четыре человека. Икры, семги, бутылки четыре вина. Да накорми сейчас его (указывая на Гаврюшку).
   Алексей (Гаврюшке). Пожалуйте в кухню, там для вас приготовлено. (Гаврюшка уходит.)
   Ихарев (продолжая бриться). Послушай! Много они тебе дали?
   Алексей. Кто-с?
   Ихарев. Ну, да уж не изворачивайся, говори!
   Алексей. Да-с, за прислугу пожаловали
   Ихарев. Сколько? пятьдесят рублей?
   Алексей. Да-с, пятьдесят рублей дали.
   Ихарев. А от меня, не пятьдесят, а вон видишь на столе лежит сторублевая бумажка? возьми ее, что боишься? не укусит. От тебя не потребуется больше ничего, как только честности, понимаешь? Карты пусть будут у Вахрамейкина или у другого купца, это не мое дело, а вот тебе в придачу от меня дюжину. (Дает ему запечатанную дюжину.) Понимаешь?
   Алексей. Да уж как не понять? Извольте положиться, это уж наше дело.
   Ихарев. Да карты спрячь хорошенько, чтоб как-нибудь тебя не ощупали или не увидели. (Кладет щетку и мыло и вытирается полотенцем. Алексей уходит.) Хорошо бы было и очень бы хорошо. А уж как, признаюсь, хочется поддеть их.
  
  

ЯВЛЕНИЕ VIII

  

Швохнев, Кругель и Степан Иванович Утешительный входят с поклонами.

  
   Ихарев (с поклоном к ним навстречу). Прошу простить. Комната, как видите, не красна углами: четыре стула всего.
   Утешительный. Приветливые ласки хозяина дороже всяких удобств.
   Швохнев. Не с комнатой жить, а с добрыми людьми.
   Утешительный. Именно правда. Я бы не мог быть без общества. (Кругелю.) Помнишь, почтеннейший, как я приехал сюды; один-одинёшенек. Вообразите: знакомых никого. Хозяйка -- старуха. На лестнице какая-то поломойка, урод естествевнейший, вижу, увивается около нее какой-то армейщина, видно, натощаках... Словом, скука смертная. Вдруг судьба послала вот его, а потом случай свел с ним... Ну, уж как я был рад. Не могу, не могу часу пробыть без дружеского общества. Всё, что ни есть на душе, готов рассказать каждому.
   Кругель. Это, брат, порок твой, а не добродетель. Излишество вредит. Ты, верно, уж не раз был обманут.
   Утешительный. Да, обманывался, обманывался и всегда буду обманываться. А всё-таки не могу без откровенности.
   Кругель. Ну, признаюсь, это для меня непонятно. Быть откровенну со всяким.-- Дружба -- это другое дело.
   Утешительный. Так, но человек принадлежит обществу.
   Кругель. Принадлежит, но не весь.
   Утешительный. Нет, весь.
   Кругель. Нет, не весь.
   Утешительный. Нет. весь.
   Кругель. Нет, не весь.
   Утешительный. Нет, весь!
   Швохнев (Утешительному). Не спорь, брат, ты неправ.
   Утешительный (горячась). Нет, я докажу. Это обязанность... Это, это, это... это долг! это, это, это...
   Швохнев. Ну, зарапортовался! Горяч необыкновенно: еще первые два слова можно понять из того, что он говорит, а уж дальше ничего не поймешь.
   Утешительный. Не могу, не могу! Если дело коснется обязанностей или долга, я уж ничего не помню. Я обыкновенно вперед уж объявляю: господа, если будет о чем подобном толк, извините, увлекусь, право, увлекусь. Точно хмель какой-то, а жёлчь так и кипит, так и кипит.
   Ихарев (про себя). Ну, нет, приятель! Знаем мы тех людей, которые увлекаются и горячатся при слове обязанность. У тебя, может быть, и кипит жёлчь, да только не в этом случае. (Вслух.) А что, господа, покамест опор о священных обязанностях, не засесть ли нам в банчик? (В продолжение их разговора приготовлен на столе завтрак.)
   Утешительный. Извольте, если не в большую игру, почему нет.
   Кругель. От невинных удовольствий я никогда не прочь.
   Ихарев. А что, ведь в здешнем трактире, чай, есть карты?
   Швохнев. О, только прикажите.
   Ихарев. Карты! (Алексей хлопочет около карточного стола.) А между тем прошу, господа! (Указывая рукой на закуску и подходя к ней.) Балык, кажется, не того, а икра еще так и сяк.
   Швохнев (посылая в рот кусок). Нет, и балык того.
   Кругель (так же). И сыр хорош. Икра тоже недурна.
   Швохнев (Кругелю). Помнишь, какой отличный сыр ели мы недели две тому назад.
   Кругель. Нет, никогда в жизни не позабуду я сыра, который ел я у Петра Александровича Александрова.
   Утешительный. Да ведь сыр, почтеннейший, когда хорош? Хорош он тогда, когда сверх одного обеда наворотишь другой -- вот где его настоящее значение. Он всё равно, что добрый квартермистр, говорят: "Добро пожаловать, господа, есть еще место".
   Ихарев. Добро пожаловать, господа, карты на столе.
   Утешительный (подходя к карточному столу). А вот оно, старина, старина! Слышь, Швохнев, карты, а? Сколько лет...
   Ихарев (в сторону). Да полно тебе корчить!..
   Утешительный. Хотите вы держать банчик?
   Ихарев. Небольшой -- извольте, пятьсот рублей. Угодно снять? (Мечет банк.) Начинается игра. Раздаются восклицания:
   Швохнев. Четверка, тузик, оба по десять.
   Утешительный. Подай-ка, брат, мне свою колоду, я выберу себе карту на счастье нашей губернской предводительницы.
   Кругель. Позвольте присовокупить девяточку.
   Утешительный. Швохнев, подай мел. Приписываю и списываю.
   Швохнев. Чорт побери, пароле!
   Утешительный. И пять рублей мазу!
   Кругель. Атанде! Позвольте посмотреть, кажется, еще две тройки должны быть в колоде.
   Утешительный (вскакивает с места, про себя). Чорт побери, тут что-то не так. Карты другие, это очевидно. (Игра продолжается.)
   Ихарев (Кругелю). Позвольте узнать: обе идут?
   Кругель. Обе.
   Ихарев. Не возвышаете?
   Кругель. Нет.
   Ихарев (Швохневу). А вы что ж? не ставите?
   Швохнев. Позвольте мне эту талию переждать. (Встает со стула, торопливо подходит к Утешительному и говорит скоро:) Чорт возьми, брат! И передергивает, и всё что хочешь. Шулер первой степени.
   Утешительный (в волненьи). Неужли, однако ж, отказаться от восьмидесяти тысяч?
   Швохнев. Конечно, нужно отказаться, когда нельзя взять.
   Утешительный. Ну, это еще вопрос, а пока с ним объясниться!
   Швохнев. Как?
   Утешительный. Открыться ему во всем.
   Швохнев. Для чего?
   Утешительный. После - скажу. Пойдем. (Подходят оба к Ихареву и ударяют его с обеих сторон по плечу.)
   Утешительный. Да полно вам тратить попусту заряды.
   Ихарев (вздрогнув). Как?
   Утешительный. Да что тут толковать, свой своего разве не узнал?
   Ихарев (учтиво). Позвольте узнать, в каком смысле я должен разуметь.
   Утешительный. Да просто без дальнейших слов и церемоний. Мы видели ваше искусство и, поверьте, умеем отдавать справедливость достоинству. И потому от лица наших товарищей предлагаю вам дружеский союз. Соединя наши познания и капиталы, мы можем действовать несравненно успешней, чем порознь.
   Ихарев. В какой степени я Должен понимать справедливость слов ваших?..
   Утешительный. Да вот в какой степени: за искренность мы платим искренностью. Мы признаемся тут же вам откровенно, что сговорились обыграть вас, потому что приняли вас за человека обыкновенного. Но теперь видим, что вам знакомы высшие тайны. Итак, хотите ли Принять нашу дружбу?
   Ихарев. От такого радушного предложения не могу отказаться.
   Утешительный. Итак, подадимте же, всякий из нас, друг другу руки. (Все попеременно пожимают руку Ихареву.) Отныне всё общее, притворство и церемонии в сторону! Позвольте узнать, с каких пор начали исследовать глубину познаний?
   Ихарев. Признаюсь -- это уже с самых юных лет было моим стремлением. Еще в школе во время профессорских лекций я уже под скамьей держал банк моим товарищам.
   Утешительный. Я так и полагал. Подобное искусство не может приобресться, не быв практиковано от лет гибкого юношества. Помнишь, Швохнев, этого необыкновенного ребенка?
   Ихарев. Какого ребенка?
   Утешительный. А вот расскажи!
   Швохнев. Подобного события я никогда не позабуду. Говорит мне его зять (указывая на Утешительного), Андрей Иванович Пяткин: "Швохнев, хочешь видеть чудо? Мальчик одиннадцати лет, сын Ивана Михаловича Кубышева, передергивает с таким искусством, как ни один из игроков! Поезжай в Тетюшевекий уезд и посмотри!" Я, признаюсь, тот же час отправился в Тетюшевский уезд. Спрашиваю деревню Ивана Михаловича Кубышева и приезжаю прямо к нему. Приказываю о себе доложить. Выходит человек почтенных лет. Я рекомендуюсь, говорю: "Извините, я слышал, что бог наградил вас необыкновенным сыном". "Да, признаюсь,-- говорит (и мне понравилось то, что без всяких, понимаете, этих претензий и отговорок),-- да,-- говорит,-- точно, хотя отцу и неприлично хвалить собственного сына, но это действительно в некотором роде чудо. Миша! -- говорит,-- поди-ка сюда, покажи гостю искусство!" Ну, мальчик, просто ребенок, мне по плечо не будет, и в глазах ничего нет особенного. Начал он метать -- я просто потерялся. Это превосходит всякое описанье.
   Ихарев. Неужто ничего нельзя было приметить ?
   Швохнев. Ни, ни, никаких следов! Я смотрел в оба глаза.
   Ихарев. Это непостижимо!
   Утешительный. Феномен, феномен.
   Ихарев. И как я подумаю, что при этом еще нужны познания, основанные на остроте глаз, внимательное изученье крапа.
   Утешительный. Да ведь это очень облегчено теперь. Теперь накрапливанье и отметины вышли вовсе из употребления; стараются изучить ключ.
   Ихарев. То есть ключ рисунка?
   Утешительный. Да, ключ рисунка обратной стороны. Есть в одном городе, в каком именно, я не хочу назвать, один почтенный человек, который больше ничем уж и не занимается, как только этим. Ежегодно получает он из Москвы несколько сотен колод, от кого именно -- это покрыто тайною. Вся обязанность его состоит в том, чтобы разобрать крап всякой карты и послать от себя только ключ. Смотри, мол, у двойки вот как расположен рисунок! у такой-то вот как! За это одно он получает чистыми деньгами пять тысяч в год.
   Ихарев. Это, однако ж, важная вещь.
   Утешительный. Да оно, впрочем, так и быть должно. Это то, что называется в политической экономии распределение работ. Всё равно каретник. Ведь он не весь же экипаж делает сам. Он отдает и кузнецу и обойщику. А иначе не стало бы всей жизни человеческой.
   Ихарев. Позвольте вам сделать один вопрос. Как поступали вы доселе, чтобы пустить в ход колоды? Подкупать слуг ведь не всегда можно.
   Утешительный. Сохрани бог! да и опасно. Это значит иногда самого себя продать. Мы делаем это иначе. Один раз мы поступили вот как: приезжает на ярмонку наш агент, останавливается под именем купца в городском трактире. Лавки еще не успел нанять; сундуки и вьюки пока в комнате. Живет он в трактире, издерживается, ест, пьет и вдруг пропадает неизвестно куда, не заплативши. Хозяин шарит в комнате. Видит, остался один вьюк; распаковывает --сто дюжин карт. Карты, натурально, сей же час проданы с публичного торга. Пустили рублем дешевле, купцы вмиг расхватали в свои лавки. А в четыре дни проигрался весь город.
   Ихарев. Это очень ловко.
   Швохнев. Ну, а у того, у помещика?..
   Ихарев. Что у помещика?
   Утешительный. А это дело тоже было поведено не дурно. Не знаю, знаете ли вы, есть помещик Аркадий Андреевич Дергунов, богатейший человек. Игру ведет отличную, честности беспримерной, к поползновенью, понимаете, никаких путей: за всем смотрит сам, люди у него воспитаны, камергеры, дом -- дворец, деревня, сады, всё это по аглицкому образцу. Словом, русский барин в полном смысле слова. Мы живем уж там три дня. Как приступить к делу? -- просто нет возможности. Наконец, придумали. В одно утро пролетает мимо самого двора тройка. На телеге сидят молодцы. Всё это пьяно, как нельзя больше, орет песни и дует во весь опор. На такое зрелище, как водится, выбежала вся дворня. Ротозеют, смеются и замечают, что из телеги что-то выпало, подбегают, видят -- чемодан. Машут, кричат "остановись!" куды! никто не слышит, умчались, только пыль осталась по всей дороге.-- Развязали чемодан -- видят: белье, кое-какое платье, двести рублей денег и дюжин сорок карт. Ну, натурально, от денег не захотели отказаться, карты пошли на барские столы, и на другой же день ввечеру все, и хозяин и гости, остались без копейки в кармане, и кончился банк.
   Ихарев. Очень остроумно. Ведь вот называют это плутовством и разными подобными именами, а ведь это тонкость ума, развитие.
   Утешительный. Эти люди не понимают игры. В игре нет лицеприятия. Игра не смотрит ни на что. Пусть отец сядет со мною в карты -- я обыграю отца. Не садись! здесь все равны.
   Ихарев. Именно этого не понимают, что игрок может быть добродетельнейший человек. Я знаю одного, который наклонен к передержкам и к чему хотите, но нищему он отдаст последнюю копейку. А между тем ни за что не откажется соединиться втроем против одного обыграть наверняка. Но, господа, так как пошло "а откровенность, я вам покажу удивительную вещь: знаете ли вы то, что называют сводная или подобранная колода, в которой всякая карта может быть угадана мною на значительном расстоянии?
   Утешительный. Знаю, но, может быть, другого рода.
   Ихарев. Могу вам похвастаться, что подобной нигде не сыщете. Почти полгода трудов. Я две недели после того не мог на солнечный свет смотреть. Доктор опасался воспаленья в глазах. (Вынимает из шкатулки.) Вот она. Зато уж не прогневайтесь: она у меня носит имя, как человек.
   Утешительный. Как имя?
   Ихарев. Да, имя: Аделаида Ивановна.
   Утешительный (усмехаясь). Слышь, Швохнев, ведь это совершенно новая идея, назвать колоду карт Аделаидой Ивановной. Я нахожу даже, это очень остроумно.
   Швохнев. Прекрасно: Аделаида Ивановна! очень хорошо...
   Утешительный. Аделаида Ивановна. Немка даже! Слышь, Кругель, это тебе жена.
   Кругель. Что я за немец? Дед был немец, да и тот не знал по-немецки.
   Утешительный (рассматривая колоду). Это, точно, сокровище. Да, никаких совершенно признаков. Неужели, однако ж, всякая карта может быть вами угадана на каком угодно расстоянии?
   Ихарев. Извольте, я стану от вас в пяти шагах и отсюда назову всякую карту. Двумя тысячами готов асикурировать, если ошибусь.
   Утешительный. Ну, это какая карта?
   Ихарев. Семерка.
   Утешительный. Так точно. Эта?
   Ихарев. Валет.
   Утешительный. Чорт возьми, да. Ну, эта?
   Ихарев. Тройка.
   Утешительный. Непостижимо!
   Кругель (пожимая плечами). Непостижимо!
   Швохнев. Непостижимо!
   Утешительный. Позвольте еще раз рассмотреть. (Рассматривая колоду.) Удивительная вещь. Стоит того, чтобы назвать ее именем. Но, позвольте заметить, употребить ее в дело трудно. Разве с слишком неопытным игроком, ведь это нужно подменить самому.
   Ихарев. Да ведь это во время самой жаркой игры только делается, когда игра возвысится до того, что и опытный игрок делается неспокойным; а потеряйся только немного человек, с ним можно всё сделать. Вы знаете, что с лучшими игроками случается то, что называют, заиграться. Как поиграет два дни и две ночи сряду, не поспавши, ну и заиграется. В азартной игре я всегда подменю колоду. Поверьте, вся штука в том, чтобы быть хладнокровну тогда, когда другой горячится. А средств отвлечь вниманье других есть тысяча. Придеритесь тут же к кому-нибудь из понтёров, скажите, что у него не так записано. Глаза всех обратятся на него -- а в это время колода уже и подменена.
   Утешительный. Но, однако же, я вижу, что, кроме искусства, вы владеете еще достоинством хладнокровия. Это важная вещь. Приобретение вашего знакомства теперь стало для нас еще значительней. Будем без церемонии, оставим лишние этикеты и станем говорить друг другу ты.
   Ихарев. Этак бы давно следовало.
   Утешительный. Человек, шампанского! В память дружеского союза!
   Ихарев. Именно, это стоит того, чтобы запить.
   Швохнев. Да ведь вот мы собрались для подвигов, орудия все у нас в руках, силы есть, одного недостает только...
   Ихарев. Именно, именно, крепости недостает только, на которую бы идти, вот беда.
   Утешительный. Что ж делать? неприятеля пока нет. (Смотря пристально на Швохнева). Что? у тебя как будто лицо такое, которое хочет сказать, что есть неприятель.
   Швохнев. Есть, да... (останавливается.)
   Утешительный. Знаю я, на кого ты метишь.
   Ихарев (с живостью). А на кого, на кого? кто это?
   Утешительный. Э, вздор, вздор: он выдумал пустяки. Вот видите ли, есть здесь один приезжий помещик, Михал Александрович Глов. Ну, да что об этом толковать, когда он не играет вовсе? Мы уж возились около него... Я месяц за ним ухаживал; и в дружбу, и в доверенность вошел, а всё ничего не сделал.
   Ихарев. Ну, да послушай, нельзя ли как-нибудь увидеться с ним? Может быть, почему знать...
   Утешительный. Ну, я тебе вперед говорю, что это будет вовсе напрасный труд.
   Ихарев. Ну, да попробуем, попробуем еще раз.
   Швохнев. Ну, да приведи его по крайней мере. Ну, не успеем, поговорим просто. Почему не попробовать?
   Утешительный. Да, пожалуй, мне ничего это не значит, я приведу его.
   Ихарев. Приведи его теперь же, пожалуйста.
   Утешительный. Изволь, изволь. (Уходит.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ IX

Те же, кроме Утешительного.

  
   Ихарев. Ведь, точно, почему знать? Иногда дело кажется совсем невозможное...
   Швохнев. Я сам того же мнения. Ведь не с богом здесь имеешь дело, а с человекам. А человек всё-таки человек. Сегодня нет, завтра нет, послезавтра нет, а на четвертый день, как насядешь на него хорошенько, скажет: да. Иной ведь с виду корчит, что он недоступный, а разгляди его поближе, увидишь просто: даром тревогу подымал.
   Кругель. Ну, однако ж, этот не таков. Ихарев. Эх, если бы!.. Поверить нельзя, как возродилась во мне теперь жажда к деятельности. Нужно вам знать, что последний мой выигрыш восемьдесят тысяч у полковника Чеботарева был сделан в прошедшем месяце. С тех пор я не имел практики в продолжение целого месяца. Представить не можете, какую испытал я скуку во всё это время. Скука, скука смертная!
   Швохнев. Я понимаю это положение. Это всё равно, что полководец: что он должен чувствовать, когда нет войны? Это, любезнейший, просто фатальный антракт. Я знаю по себе, с этим нечего шутить.
   Ихарев. Поверишь ли, приходит так, что если бы кто сделал пять рублей банку -- я готов сесть и играть.
   Швохнев. Естественная вещь. Этак проигрывались иногда искуснейшие игроки. Стоскуется, работы нет, и наскочит с горя на одного из тех, которых называют голь и перетыка,-- ну, и проиграется ни за что!
   Ихарев. А богат этот Глов?
   Кругель. О! Деньги есть. Кажется, около тысячи душ крестьян.
   Ихарев. Эх, чорт возьми, подпоить разве его, шампанского велеть подать.
   Швохнев. В рот не берет.
   Ихарев. Что ж с ним делать? Как подъехать? Но нет, однако ж, всё я думаю... ведь игра соблазнительная вещь. Мне кажется, если бы он подсел только к играющим, он бы не утерпел потом.
   Швохнев. Да вот мы попробуем. Мы вот здесь в стороне с Кругелем сделаем самую маленькую игру. Но не нужно к нему оказывать большого внимания: старики подозрительны. (Садятся в стороне с картами.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ X

  

Те же, Утешительный и Михаиле Александрович Глов, человек почтенных лет.

  
   Утешительный. Вот тебе, Ихарев, рекомендую: Михал Александрович Глов!
   Ихарев. Я, признаюсь, давно искал этой чести. Живя в одном трактире...
   Глов. Мне тоже очень приятно познакомиться. Жаль только, что это случилось почти на выезде...
   Ихарев (подавая ему стул). Прошу покорнейше!.. Давно изволите жить в этом городе? (Утешительный, Швохнев и Кругель перешептываются между собою.)
   Глов. Ах, батюшка, уж он мне так надоел, этот город. И телом и душой рад бы отсюда поскорей вырваться.
   Ихарев. Что ж, удерживают дела?..
   Глов. Дела, дела. Такая комиссия мне эти дела!
   Ихарев. Вероятно, тяжба?
   Глов. Нет, слава богу, тяжбы нет, но тем не менее затруднительные обстоятельства. Выдаю замуж дочь, батюшка, осьмнадцатилетнюю девицу. Понимаете ли вы отцовское положение? Приехал за разными покупками, а главное заложить имение. Дело бы уже всё кончено, да приказ денег до сих пор не выдает. Даром совершенно живу.
   Ихарев. А позвольте узнать, в какую сумму изволили заложить имение?
   Глов. В двух стах тысячах. На-днях бы должны выдать, да вот затянулось. А мне уж так опротивело здесь жить! Дома-то, знаете, всё это оставил на самое короткое время. Дочь невеста... всё это ждет. Я уж решился не дожидаться и бросить всё.
   Ихарев. Как же? и денег не хотите дождаться?
   Глов. Что ж делать, батюшка? Вы рассмотрите и мое положение. Ведь вот уж месяц, как не видался с женой и детьми; писем даже не получаю, бог весть, что там делается. Я уж всё дело поручаю сыну, который здесь остается. Надоело возиться. (Обращаясь к Швохневу и Кругелю.) А что ж вы, господа? Я, кажется, вам помешал. Вы чем-то занимались?
   Кругель. Вздор. Это так. От нечего делать вздумали поиграть.
   Глов. Кажется, что-то похоже на банчик.
   Швохнев. Какое! для препровожденья времени грошовый банчик.
   Глов. Эх, господа, послушайте старика. Вы молодые люди. Конечно, тут ничего нет худого, больше для развлеченья, да и в грошовую игру нельзя много проиграть, всё это так, но всё... Эх, господа, я сам играл я знаю по опыту. Всё на свете начинается грошовым делом, а смотришь, маленькая игра как раз кончилась большой.
   Швохнев (Ихареву). Ну, пошел уж старикашка плесть свое. (Главу.) Ну, вот видите, вы уж тотчас припишете важное следствие всякому вздору, это всегда уж обыкновенная замашка всех пожилых людей.
   Глов. Да что ж, ведь я еще не так пожилой человек. Я сужу по опыту.
   Швохнев. Я не об вас буду говорить. Но вообще у стариков есть это: например, если они на чем-нибудь обожглись, они твердо уверены, другой непременно обожжется на том же. Если они пошли какой-нибудь дорогою да, зазевавшись, шлепнулись о гололедь -- они уж кричат и выдают правило, что по такой-то дороге никому нельзя ходить, потому что на ней есть в одном месте гололедь, и всякий непременно на ней шлепнется лбом, никак не принимая в уваженье того, что другой, может быть, не зазевается, и сапоги у него не на скользкой подошве. Нет, у них для этого нет соображенья. Собака укусила человека на улице -- все кусаются собаки, и потому никому нельзя выходить на улицу.
   Глов. Так, батюшка. Оно, точно, с одной стороны, есть тот грех. Да ведь за то ж и молодые! Ведь уж слишком много рыси: того и смотри, что сломит шею!
   Швохнев. Вот то-то и есть, что у нас нет середины. Молодым бесится, так что невтерпеж другим, а под старость прикинется ханжой, так что невтерпеж другим.
   Глов. Такого-то вы обидного мнения насчет стариков.
   Швохнев. Да нет, что за обидное мнение? это правда, больше ничего.
   Ихарев. Позвольте мне заметить. Твое мнение резко...
   Утешительный. Насчет карт я совершенно согласен с Михал Александровичем. Я сам играл, играл сильно. Но, благодарю судьбу, бросил навсегда, не потому, чтобы проигрался или был вооружен против судьбы. Поверьте мне, это еще ничего: проигрыш не так важен, как важно душевное спокойствие. Одно это волнение, чувствуемое во время игры, кто что ни говори, а это сокращает видимо нашу жизнь.
   Глов. Так, батюшка, ей-богу! как вы премудро заметили! Позвольте сделать вам нескромный вопрос, сколько времени имею честь пользоваться вашим знакомством, а вот до сих пор...
   Утешительный. Какой вопрос?
   Глов. Позвольте узнать, хоть струна и щекотливая, который вам год?
   Утешительный. Тридцать девять лет.
   Глов. Представьте! Что ж такое тридцать девять лет? Еще молодой человек! Ну что, если бы у нас в России было побольше таких, которые бы так мудро рассуждали? Господи ты, боже мой, что бы это было: просто, золотой век-с, та же астрея. Уж как, ей-богу, благодарен судьбе я за то, что познакомился с вами.
   Ихарев. Поверьте мне, я тоже разделяю это мнение. Мальчишкам я бы не позволил и в руки взять карт. Но благоразумным людям почему не поразвлечься, не позабавиться? Например, почтенному старику, которому нельзя уже ни плясать, ни танцевать.
   Глов. Так, всё так; но, поверьте, в жизни нашей есть столько удовольствий, столько обязанностей, так сказать, священных. Эх, господа, послушайте старика! Нет для человека лучшего назначения, как семейная жизнь, в домашнем кругу. Всё это, что вас окружает, ведь это всё волнение, ей-богу-с, волнение, а прямого-то блага вы не вкусили еще. Ведь вот я, поверите ли, минуты не дождусь, чтобы увидать своих, ей-богу! Как воображу: дочь кинется на шею: "Папаш ты мой, милый папаш!" Сын опять приехал из гимназии... полгода не видал... Просто слов недостает, ей-богу, так. Да после этого на карты смотреть не захочешь.
   Ихарев. Но зачем же отеческие чувства мешать с картами? Отеческие чувства сами по себе, а карты тоже...
   Алексей (входя, говорит Глову). Ваш человек спрашивает насчет чемоданов. Прикажете выносить? Лошади уж готовы.
   Глов. А вот я сейчас! Извините, господа, на одну минуточку вас оставлю. (Уходит.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XI

Швохнев, Ихарев, Кругель, Утешительный.

  
   Ихарев. Ну, нет никакой надежды!
   Утешительный. Я говорил это прежде. Не понимаю, как вы не можете видеть человека. Ведь стоит только взглянуть, чтобы узнать, кто не расположен играть.
   Ихарев. Ну, да всё бы так и насесть на него хорошенько. Ну, зачем ты сам его поддерживал?
   Утешительный. Да иначе, братец, нельзя. С этими людьми нужно тонко поступать. Не то как раз догадается, что его хотят обыграть.
   Ихарев. Ну, да ведь что ж вышло из того, ведь вот уедет всё равно.
   Утешительный. Ну, да постой еще не всё дело кончено.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XII

Те же и Глов.

  
   Глов. Покорнейше благодарю вас, господа, за приятное знакомство. Жаль только, право, что вот перед самым концом. А, впрочем, авось приведет бог опять где-нибудь столкнуться.
   Швохнев. О, вероятно. Дороги битые, а люди толкутся, как не столкнуться. Захоти только судьба.
   Глов. Ей-богу так, совершенная правда. Судьба захочет, так завтра же увидимся -- совершенная правда. Прощайте, господа! истинно благодарю! А уж вам, Степан Иванович, так обязан. Право, вы усладили мое уединение.
   Утешительный. Помилуйте, не за что. Чем мог служить, служил.
   Глов. Ну, уж если вы так добры, так сделайте еще одну милость, можно ли вас просить?
   Утешительный. Какую? скажите! Всё, что угодно готов.
   Глов. Успокойте старика-отца!
   Утешительный. Как?
   Глов. Я оставляю здесь своего Сашу. Прекрасный малый, добрая душа. Но всё еще ненадежен: двадцать два года, ну, что это за лета? почти ребенок... Кончил учебный курс и уж больше ни о чем и слышать не хочет, как об гусарах. Я говорю ему: "Рано, Саша, погоди осмотрись прежде! Что тебе в гусары, почему знать, может быть, у тебя штатские наклонности. Ты еще не видел почти света, время не уйдет от тебя!.." Ну, сами знаете, молодая натура. Ему уж там в гусарах всё это блестит, шитье, богатый мундир. Что ж прикажете? Склонностей ведь удержать никак нельзя... Так будьте так великодушны, батюшка Степан Иванович! Он остается теперь один, я возложил на него кое-какие делишки. Молодой человек, всё может случиться: чтобы приказные как-нибудь его не обманули... мало ли чего... Так возьмите его под свое покровительство, надзирайте над его поступками, отвлеките его от дурного. Будьте так добры, батюшка! (Берет его за обе руки.)
   Утешительный. Извольте, извольте. Всё, что может сделать отец для своего сына, всё это я сделаю для него.
   Глов. Ах, батюшка! (Обнимаются и целуются.) Ведь как видно, когда у человека-то доброе сердце, ей-богу! Бог вас наградит за это! Прощайте, господа, от души желаю вам счастливо оставаться.
   Ихарев. Прощайте, доброй дороги!
   Швохнев. Счастливо найти всех домашних!
   Глов. Благодарю вас, господа!
   Утешительный. А я вас таки провожу к самой коляске и посажу.
   Глов. Ах, батюшка, как вы добры! (Оба уходят.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XIII

Швохнев, Кругель, Ихарев.

  
   Ихарев. Улетела птица!
   Швохнев. Да, а было бы чем поживиться.
   Ихарев. Признаюсь, как он сказал: двести тысяч -- у меня вздрогнуло в самом сердце.
   Кругель. О такой сумме и подумать даже сладко.
   Ихарев. Ведь как подумаешь, сколько денег пропадает даром, без всякой совершенно пользы. Ну, что из того, что у него будет двести тысяч, ведь это всё так пойдет, на покупку каких-нибудь тряпок, ветошек.
   Швохнев. И всё это дрянь, гниль.
   Ихарев. А ведь сколько даже так пропадает на свете, не обращаясь. Сколько есть мертвых капиталов, которые именно, как мертвецы, лежат в ломбардах. Право, даже жалость. Я бы больше не хотел иметь у себя денег, как столько, сколько лежит в Опекунском совете.
   Швохнев. Я помирюсь и на половине.
   Кругель. Я доволен буду и четвертью.
   Швохнев. Ну, не ври, немец: захочешь больше.
   Кругель. Как честный человек...
   Швохнев. Надуешь.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XIV

  

Те же и Утешительный

(входит поспешно и с радостным видом).

  
   Утешительный. Ничего, ничего, господа! Уехал, чорт его побери, тем лучше! Остался сын. Отец передал ему и доверенность, и все права на получение из приказа денег, и поручил надсматривать за всем мне. Сын молодец: так и рвется в гусары. Будет жатва. Я пойду и сей же час приведу его к вам! (Убегает.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XV

Швохнев, Кругель, Ихарев.

  
   Ихарев. Ай да Утешительный!
   Швохнев. Браво! дело возымело славный оборот! (Все потирают в радости руки.)
   Ихарев. Молодец Утешительный! Теперь я понял, зачем он подбирался к отцу и потакал ему. И как всё это ловко! как тонко!
   Швохнев. О, у него на это талант необыкновенный!
   Кругель. Способности невероятные!
   Ихарев. Признаюсь, когда отец сказал, что оставляет здесь сына, у меня у самого промелькнула в голове мысль, да ведь только на миг, а уж он тотчас... Сметливость какая!
   Швохнев. О, ты еще не знаешь его хорошенько.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XVI

Те же. Утешительный и Глов Александр Михалыч, молодой человек.

  
   Утешительный. Господа! Рекомендую: Александр Михалыч Глов, отличный товарищ, прошу полюбить, как меня.
   Швохнев. Очень рад... (Пожимает ему руку.)
   Ихарев. Знакомство ваше нам...
   Кругель, Позвольте вас прямо в наши объятья.
   Глов. Господа! я...
   Утешительный. Без церемоний, без церемоний. Равенство первая вещь. Господа! Глов! здесь, видишь, все товарищи и потому к чорту все этикеты! Съедем прямо на ты.
   Швохнев. Именно на ты!
   Глов. На ты! (Подает им всем руку.)
   Утешительный. Так, браво! Человек, шампанского! Замечаете, господа, как у него даже теперь уже видно что-то гусарское. Нет, твой отец, не говоря дурного слова, большая скотина,-- извини, ведь мы на ты,-- ну как этого молодца вздумал было в чернильную службу! Ну что, брат, скоро свадьба сестры твоей?
   Глов. Чорт ее побери с ее свадьбой! Мне досадно, что из-за нее отец меня продержал три месяца в деревне.
   Утешительный. Ну, послушай, а хороша сестра твоя?
   Глов. А так хороша... Будь она не сестра... ну, уж я бы ей не спустил.
   Утешительный. Браво, браво, гусар! Сейчас видно гусара! Ну, послушай, а помог бы ты мне, если бы я захотел ее увезти?
   Глов. Почему ж? помог бы.
   Утешительный. Браво, гусар! Вот оно, что называется настоящий гусар, чорт побери! Человек, шампанского! Вот это мой решительно вкус: этаких открытых людей я люблю. Постой, душа, дай обниму тебя!
   Швохнев. Дай же и мне обнять его. (Обнимает его.)
   Ихарев. Пусть же и я обниму его. (Обнимает.)
   Кругель. Ну, так и я ж обниму его, если так. (Обнимает.) Алексей несет бутылку, придерживая пальцем пробку, которая хлопает и летит в потолок; наливает бокалы.
   Утешительный. Господа, за здравие будущего гусарского юнкера. Пусть он будет первый рубака, первый волокита, первый пьяница, первый... словом, пусть его будет, что хочет!
   Все. Пусть его будет, что хочет! (Пьют.)
   Глов. За здравие всего гусарства! (Подымая бокал.)
   Все. За здравие всего гусарства! (Пьют.)
   Утешительный. Господа, нужно его теперь же посвятить во все гусарские обычаи. Пьет он, как видно, уже сносно, но ведь это вздор. Нужно, чтобы он был картежник во всей силе! Играешь в банк?
   Глов. Играл бы, смерть бы хотелось, да денег нет.
   Утешительный. Экий вздор; нет денег! Было бы только с чем сесть, а там деньги будут, сейчас выиграешь.
   Глов. Да ведь и сесть-то не с чем.
   Утешительный. Да мы тебе поверим в долг. Ведь у тебя есть доверенность на получение из приказа. Мы подождем, а как тебе выдадут, ты нам тотчас и заплотишь. А до того времени ты можешь нам дать вексель. Да, впрочем, что я говорю? Как будто ты уж непременно проиграешь. Ты можешь тут же выиграть несколько тысяч чистоганом.
   Глов. А как проиграю?
   Утешительный. Стыдись, что ж ты за гусар после этого? Натурально, одно из двух: либо выиграешь, либо проиграешь. Да в этом-то и дело, в риске-то и есть главная добродетель. А не рискнуть, пожалуй, всякий может. Наверняка и приказная строка отважится, и жид полезет на крепость.
   Глов (махнув рукой). Чорт побери, если так; играю! Что мне смотреть на отца!
   Утешительный. Браво, юнкер! Человек, карты! (Наливает ему в стакан.) Главное что нужно? Нужна отвага, удар, сила... Так и быть, господа, я вам сделаю банчик в двадцать пять тысяч. (Мечет направо и налево.) Ну, гусар... Ты, Швохнев, что ставишь? (Мечет.) Какое странное течение карт. Вот любопытно для вычислений! Валет убит, девятка взяла. Что гам, что у тебя? И четверка взяла! А гусар, гусар-то, каков гусар? Замечаешь, Ихарев, как уж он мастерски возвышает ставки! А туз всё еще не выходит. Что ж ты, Швохнев, не наливаешь ему? Вона, вона, вон туз! Вон уж Кругель потащил себе. Немцу всегда везет! Четверка взяла, тройка взяла. Браво, браво, гусар! Слышишь, Швохнев, гусар уже около пяти тысяч в выигрыше.
   Глов (перегинает карту). Чорт побери! Пароле пе! да вон еще девятка на столе, идет и она, и пятьсот рублей мазу!
   Утешительный (продолжая метать). У! молодец, гусар! Семерка уби... ах, нет, плие, чорт побери, плие, опять плие! А, проиграл гусар. Ну, что ж, брат, делать? Не у всякого жена Марья, кому бог дал. Кругель, да полно тебе рассчитывать! ну, ставь эту, которую выдернул. Браво, выиграл гусар! Что ж вы не поздравляете его? (Все пьют и поздравляют его, чокаясь стаканами.) Говорят, пиковая дама всегда продаст, а я не скажу этого. Помнишь, Швохнев, свою брюнетку, что называл ты пиковой дамой. Где-то она теперь, сердечная. Чай, пустилась во все тяжкие. Кругель! твоя убита! (Ихареву) и твоя убита! Швохнев, твоя также убита; гусар также лопнул.
   Глов. Чорт побери, ва-банк!
   Утешительный. Браво, гусар! Вот она, наконец, настоящая гусарская замашка! Замечаешь, Швохнев, как настоящее чувство всегда выходит в наружу? До сих пор всё еще в нем было видно, что будет гусар. А теперь видно, что он уж теперь гусар. Бона натура-то как того... Убит гусар.
   Глов. Ва-банк!
   Утешительный. У! браво, гусар! на все пятьдесят тысяч! Вот оно что называется великодушие! Ну, поди-ка поищи, где отыщешь этакую черту... Это именно подвиг! Лопнул гусар!
   Глов. Ва-банк, чорт побери, ва-банк!
   Утешительный. Ого, го, гусар! на сто тысяч! Каков, а? А глазки-то, глазки? Замечаешь, Швохнев, как у него глазки горят? Барк-лай-де-Тольевское что-то видно. Вот он героизм! А короля всё нет. Вот тебе, Швохнев, бубновая дама. На, немец, возьми, съешь семерку! Руте, решительно руте! просто карта фоска! А короля, видно, в колоде нет: право, даже странно. А вот он, вот он... Лопнул гусар!
   Глов (горячась). Ва-банк, чорт побери, ва-банк!
   Утешительный. Нет, брат стой! Ты уж просадил двести тысяч. Прежде заплати, без этого нельзя начинать новой игры. Мы так много не можем тебе верить.
   Глов. Да где ж у меня? у меня теперь нет.
   Утешительный. Дай нам вексель, подпишись.
   Глов. Извольте, я готов. (Берет перо.)
   Утешительный. Да и доверенность на получение денег тоже отдай нам.
   Глов. Вот вам и доверенность.
   Утешительный. Теперь подпиши вот это да вот это. (Дает ему подписаться.)
   Глов. Извольте, я готов всё сделать. Ну, вот я и подписал. Ну, давайте ж играть!
   Утешительный. Нет, брат, постой покажи-ка прежде деньги!
   Глов. Да я вам заплачу. Уж будьте уверены.
   Утешительный. Нет, брат, деньги на стол!
   Глов. Да что ж это... Ведь это просто подлость.
   Кругель. Нет, это не подлость.
   Ихарев. Нет, это совсем другое дело. Шансы, брат, не равны.
   Швохнев. Этак ты, пожалуй, сядешь с тем, чтоб обыграть нас. Дело известное: кто садится без денег, тот садится с тем, чтобы обыграть наверное.
   Глов. Ну что ж? чего вы хотите? назначьте какие угодно проценты, я на всё готов. Я вдвое заплачу вам.
   Утешительный. Что, брат, нам с твоих процентов? Мы сами готовы тебе заплатить какие угодно проценты, дай только нам взаймы.
   Глов (отчаянно и решительно). Ну, так скажите последнее слово: не хотите играть?
   Швохнев. Принеси деньги, сейчас станем играть.
   Глов (вынимая из кармана пистолет). Ну, так прощайте же, господа. Больше вы меня не встретите на этом свете. (Убегает с пистолетом.)
   Утешительный (в испуге). Ты! ты! что ты? с ума сошел! Побежать за ним, в самом деле, чтоб еще как-нибудь не застрелился. (Убегает.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XVII

Швохнев, Кругель, Ихарев

  
   Ихарев. Еще выйдет история, если этот чорт вздумает застрелиться.
   Швохнев. Чорт его возьми, пусть себе стреляется, да не теперь только: еще деньги не в наших руках. Вот беда!
   Кругель. Я всего боюсь. Это так возможно...
  
  

ЯВЛЕНИЕ XVIII

Те же, Утешительный и Глов.

  
   Утешительный (держа Глова за руку с пистолетом). Что ты, что ты, брат, рехнулся? Слышите, слышите, господа, уж пистолет вздумал было всунуть в рот, а? Стыдись!
   Все (приступая к нему). Что ты? что ты? Помилуй, что ты?
   Швохнев. А еще и умный человек, из дряни вздумал стреляться.
   Ихарев. Этак, пожалуй, вся Россия должна застрелиться: всякий или проигрался, или намерен проиграться. Да если бы этого не было, так как же можно выиграть, ты посуди только сам.
   Утешительный. Ты дурак просто, позволь тебе сказать. Ты счастья своего не видишь. Разве ты не чувствуешь, как ты выиграл тем, что проиграл?
   Глов (с досадой). Что ж вы в самом деле меня уж за дурака считаете: какой тут выигрыш проиграть двести тысяч! Чорт возьми!
   Утешительный. Эх ты, простофиля! Да знаешь ли, какую ты этим себе славу сделаешь в полку? Слышь, безделица! Еще не будучи юнкером, да уж проиграл двести тысяч! Да тебя гусары на руках будут носить.
   Глов (ободрившись). Что ж вы думаете? У меня разве не станет духу наплевать на всё это, если уж на то пошло. Чорт побери, да здравствует гусарство!
   Утешительный. Браво! Да здравствуют гусары! Теремтете! Шампанского! (Несут бутылки.)
   Глов (с стаканом). Да здравствуют гусары!
   Ихарев. Да здравствуют гусары, чррт побери!
   Швохнев. Теремтете! да здравствуют гусары!
   Глов. На всё плюю, когда так!.. (Ставит на стол стакан.) Вот беда только: домой как приеду? Отец, отец! (Хватает себя за волосы.)
   Утешительный. Да зачем тебе ехать к отцу? не нужно!
   Глов (вытаращив глаза). Как?
   Утешительный. Ты отсюда прямо в полк! Мы тебе дадим на обмундировку. Нужно, брат Швохнев, дать ему теперь рублей двести, пусть его погуляет юнкер! Там, я уж заметил, у него есть одна... Черномазая-то, а?
   Глов. Чорт побери, побегу прямо к ней, возьму приступом!
   Утешительный. Каков гусар, а? Швохнев, нет у тебя двухсотрублевой?
   Ихарев. Да вот я ему дам, пусть его погуляет на славу!
   Глов (Берет ассигнацию и помахивая ею на воздухе). Шампанского!
   Все. Шампанского! (Несут бутылки.)
   Глов. Да здравствуют гусары!
   Утешительный. Да здравствуют... Знаешь ли, Швохнев, что мне пришло на ум? Покачаем его на руках так, как у нас качали в полку! Ну, приступай, бери его! (Все приступают к нему, схватывают его за руки и ноги, качают, припевая на известный припев известную песню.)
  
   Мы тебя любим сердечно,
   Будь ты начальник наш вечно!
   Наши зажег ты сердца,
   Мы в тебе видим отца!
  
   Глов (с поднятой рюмкой). Ура!
   Все. Ура! (Становят его на землю. Глов хлопнул рюмку об пол, все разбивают тоже свои рюмки, кто о каблук своего сапога, кто о пол.)
   Глов. Иду прямо к ней!
   Утешительный. А нам нельзя за тобой, а?
   Глов. Ни, никому! А кто сколько-нибудь... разделка на саблях!
   Утешительный. У! Рубака какой! а? Ревнив и задорен, как чорт. Я думаю, господа, что из него просто выйдет Бурцев, йора, забияка. Ну, прощай, прощай, гусар, не держим тебя!
   Глов. Прощайте.
   Швохнев. Да приходи нам после рассказать. (Глав уходит.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XIX

Те же, кроме Глова.

  
   Утешительный. Нужно его покамест ласкать, пока еще деньги не в наших руках; а там чорт с ним.
   Швохнев. Одного боюсь я, чтоб как-нибудь не затянулась в приказе выдача денег.
   Утешительный. Да, это будет скверно, а впрочем... ведь на это, сами знаете, есть понукатели. Как ни ворочай, а всё-таки придется всунуть в руку тому и другому для соблюдения порядка.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XX

  

Те же и чиновник Замухрышкин

(высовывает голову в дверь, одет в несколько поношенном фраке).

  
   Замухрышкин. Позвольте узнать, не здесь ли Глов Александр Михалович?
   Швохнев. Нет. Он сейчас вышел. А что вам угодно?
   Замухрышкин. Да вот по делу их насчет выдачи денег.
   Утешительный. А вы кто?
   Замухрышкин. Да я чиновник из приказа.
   Утешительный. А, милости просим. Прошу покорнейше садиться! В этом деле мы ясе принимаем живейшее участие. Тем более, что заключили кое-какие дружелюбные сделки с Александр Михаловичем. И потому можете понять, что вот и от него, и от него, и от него (указывая пальцами на всех) будет искреннейшая благодарность. Дело в том только, чтобы скорее, как можно, получить из приказа деньги.
   Замухрышкин. Да уж как хотите, раньше двух недель никак нельзя.
   Утешительный. Нет, это страшно далеко. Ведь вы всё позабываете, что со стороны нашей благодариость...
   Замухрышкин. Да уж это само собой. Всё это приемлется. Как это позабыть? Мы потому и говорим две недели, а то бы, пожалуй, вы и три месяца у нас провозились. Деньги к нам придут не раньше как через полторы недели, а теперь во всем приказе ни копейки. На прошлой неделе получили полтораста тысяч, все роздали, три помещика ожидают, еще с февраля заложили имение.
   Утешительный. Ну, это так для других, а для нас по дружбе... Нужно, чтобы мы с вами покороче познакомились... Ну, да что?.. да и люди свои! Ну, как вас зовут? как? Фентефлей Перпентьич, что ли?
   Замухрышкин. Псой Стахич-с.
   Утешительный. Ну, всё одно почти. Ну дак послушайте, Псой Стахич! Будем так, как давние приятели. Ну, что, как вы? как делишки, как служба ваша?
   Замухрышкин. Да что служба. Известное дело -- служим.
   Утешительный. Ну, а доходов по службе этих, знаете, разных... а просто, много ли берете?
   Замухрышкин. Конечно, сами посудите, с чего ж и жить?
   Утешительный. Ну что, как в приказе у вас, скажите откровенно, все хапуги?
   Замухрышкин. Ну что! Вы уж, я вижу, смеетесь! Эх, господа!.. Ведь вот тоже и господа сочинители всё подсмеиваются над теми, которые берут взятки; а как рассмотришь хорошенько, так взятки берут и те, которые повыше нас. Ну да вот хоть и вы, господа, только разве что придумали названья поблагородней: пожертвованье там или так, бог ведает, что такое. А на деле выходит -- такие же взятки: тот же Савка, да на других санках.
   Швохнев. Вот уж Псой Стахич и обиделся, как я вижу, вот что значит задеть за честь.
   Замухрышкин. Да ведь честь, сами знаете, дело щекотливое. А сердиться тут не из чего. Я уж, батюшка, прожил свое.
   Утешительный. Ну полно, поговоримте по-дружески, Псой Стахич! Ну что ж, как вы? Как у вас? Как поживаете? Как маячитесь на свете? Есть женушка, детки?
   Замухрышкин. Слава богу. Бог наградил. Двое сыновей, уж в уездное училище ходят. Два других поменьше. Один бегает пока в рубашонке, а другой на карачках ползает.
   Утешительный. Ну, а ручонками, я чай, уже все этак (показывает рукой, как будто берет деньги) умеют?
   Замухрышкин. Ведь вот вы, право, какие, господа, ведь вот опять начали!
   Утешительный. Ничего, ничего, Псой Стахич! ведь это по дружбе. Ну, что ж тут такого, свои. Эй, дай-ка бокал шампанского, Псою Стахичу! скорей! Мы ведь теперь должны быть как короткие знакомые. Вот мы к вам соберемся тоже в гости.
   Замухрышкин (принимая бокал). А, милости просим, господа! Откровенно вам скажу, что такого чаю, как вы будете пить у меня, вы у губернатора не сыщете.
   Утешительный. Небось даровой, от купца?
   Замухрышкин. От купца-с, выписной из Кяхты.
   Утешительный. Да как же, Псой Стахич? Ведь вы дел с купцами не имеете?
   Замухрышкин (выпив бокал и упираясь руками в колени). А вот как: купец здесь больше по причине глупости своей должен был приплатиться. Помещик Фракасов, если изволите знать, закладывает имение, всё уж сделано, как следует, завтра остается получить деньги. Затеяли они завод какой-то в половине с купцом. Ну, нам-то, понимаете, какое дело знать, на завод ли, или на что другое нужны деньги, и с кем он в половине. Это не наша часть. Да купец по глупости своей и проговорись в городе, что он с ним в половине и ждет от него с часу на час денег. Мы и подослали к нему сказать, что вот пришли две тысячи, сейчас выдадут деньги, а не то будешь ждать! А уж к нему на фабрику привезли, понимаете, и котлы и посуду, ожидают только задатков. Купец видит, плетью обуха не перешибешь, заплатил две тысячи да по три фунтика чаю каждому из нас. Скажут -- взятка, да ведь за дело: не будь глуп, кто его толкал, языка разве не мог придержать?
   Утешительный. Послушайте, Псой Стахич, ну, пожалуйста же, насчет этого дельца. Мы уж вам дадим, а вы уж там с начальниками своими сделайтесь, как следует. Только ради бога, Псой Стахич! поскорее, а?
   Замухрышкин. Да будем стараться. (Вставая.) Но откровенно скажу вам: так скоро, как вы хотите, нельзя. Пред богом, в приказе ни копейки денег. А будем стараться.
   Утешительный. Ну, как вас там спросить?
   Замухрышкин. Так и спросите: Псой Стахич Замухрышкин. Прощайте, господа. (Идет к дверям.)
   Швохнев. Псой Стахич! а, Псой Стахич! (Оглядывается.) Постарайтесь!
   Утешительный. Псой Стахич, Псой Стахич, выручайте поскорее!
   Замухрышкин (уходя). Да уж сказал. Будем стараться.
   Утешительный. Чорт побери, как это долго. (Бьет себя рукой по лбу.) Нет, побегу, побегу за ним, авось что-нибудь успею, не пожалею денег. Чорт его побери, три тысячи дам ему своих. (Убегает.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XXI

  

Швохнев, Кругель, Ихарев.

  
   Ихарев. Конечно, лучше если бы получить поскорее.
   Швохнев. Да уж как нам нужно! как нам нужно!
   Кругель. Эх, если бы он уломал его как-нибудь.
   Ихарев. Да что, разве ваши дела...
  
  

ЯВЛЕНИЕ XXII

Те же и Утешительный.

  
   Утешительный (входит с отчаяньем). Чорт побери, раньше четырех дней никак не может. Я готов просто лоб расшибить себе об стену.
   Ихарев. Да что тебе так приспичило? Неужто четырех дней нельзя обождать?
   Швохнев. В том-то и штука, брат, что для нас это слишком важно.
   Утешительный. Обождать! Да знаешь ли, что нас в Нижнем с часу на час ждут. Мы тебе не сказывали еще, а уж четыре дня назад тому мы имеем известие спешить как можно скорее, добывши во что бы ни стало хоть сколько-нибудь денег. Купец привез на шестьсот тысяч железа. Во вторник окончательная сделка, и деньги получает чистоганом, да вчера приехал один с пенькой на полмиллиона.
   Ихарев. Ну дак что ж?
   Утешительный. Как что ж? Да ведь старики-то остались дома, а выслали вместо себя сыновей.
   Ихарев. Да будто сыновья уж непременно станут играть?
   Утешительный. Да где ты живешь, в китайском государстве, что ли? Не знаешь, что такое купеческие сынки? Ведь купец как воспитывает сына? или чтоб он ничего не знал, или чтобы знал то, что нужно дворянину, а не купцу. Ну, натурально, он уж так и глядит, ходят под руку с офицерами, кутит. Это, брат, для нас самый выгодный народ. Они, дурачье, не знают, что за всякий рубль, который они выплутуют у нас, они нам платят тысячами. Да это счастье Маше, что купец только и думает о том, чтобы выдать дочь за генерала, а сыну доставить чин.
   Ихарев. И дела совершенно верные?
   Утешительный. Как не верные! Уж нас не уведомляли бы. Всё почти в наших руках. Теперь всякая минута дорога.
   Ихарев. Эх, чорт возьми! что ж мы сидим! Господа, а ведь условие-то действовать вместе!
   Утешительный. Да, в этом наша польза. Послушай, что мне пришло на ум. Тебе ведь спешить пока еще незачем. Деньги у тебя есть, восемьдесят тысяч. Дай их нам, а от нас возьми векселя Глова. Ты верных получаешь полтораста тысяч, стало быть ровно вдвое, а нас ты даже одолжишь еще, потому что деньги нам теперь так нужны, что мы с радостью готовы платить алтын за всякую копейку.
   Ихарев. Извольте, почему нет; чтобы доказать вам, что узы товарищества... (Подходит к шкатулке и вынимает кипу ассигнаций.) Вот вам восемьдесят тысяч!
   Утешительный. А вот тебе и векселя! Теперь я побегу сейчас за Гловым; нужно его привесть и всё устроить по форме. Кругель, отнеси деньги в мою комнату, вот тебе ключ от моей шкатулки. (Кругель уходит.) Эх, если бы так устроить, чтобы к вечеру можно было ехать. (Уходит.)
   Ихарев. Натурально, натурально. Тут и минуты незачем терять.
   Швохнев. А тебе советую тоже не засиживаться. Как только деньги получишь, сейчас приезжай к нам. С 200 тысяч знаешь, что можно сделать. Просто ярмонку можно подорвать... Ах, я и позабыл сказать Кругелю пренужное дело. Погоди, я сейчас возвращусь. (Поспешно уходит.)
  
  

ЯВЛЕНИЕ XXIII

Ихарев один.

  
   Каков ход приняли обстоятельства! А? Еще поутру было только восемьдесят тысяч, а к вечеру уже двести. А? Ведь это для иного век службы, трудов, цена вечных сидений, лишений, здоровья. А тут в несколько часов, в несколько минут -- владетельный принц! Шутка -- двести тысяч! Да где теперь найдешь двести тысяч? Какое имение, какая фабрика даст двести тысяч? Воображаю, хорош бы я был, если бы сидел в деревне да возился с старостами да мужиками, собирая по три тысячи ежегодного дохода. А образованье-то разве пустая вещь? Невежество-то, которое приобретешь в деревне, ведь его ножом после не обскоблишь. Время-то на что было бы утрачено? На толки с старостой, с мужиком... Да я хочу с образованным человеком поговорить! Теперь вот я обеспечен. Теперь время у меня свободно. Могу заняться тем, что споспешествует к образованию. Захочу поехать в Петербург -- поеду и в Петербург. Посмотрю театр, монетный двор, пройдусь мимо дворца, по Аглицкой набережной, в Летнем саду. Поеду в Москву, пообедаю у Яра. Могу одеться по столичному образцу, могу стать наравне с другими, исполнить долг просвещенного человека. А что всему причина? чему обязан? Именно тому, что называют плутовством. И вздор, вовсе не плутовство. Плутом можно сделаться в одну минуту, а ведь тут практика, изученье. Ну, положим -- плутовство. Да ведь необходимая вещь: что ж можно без него сделать? Оно некоторым образом предостерегательство. Ну, не знай я, например, всех тонкостей, не постигни всего этого -- меня бы как раз обманули. Ведь вот же хотели обмануть, да увидели, что дело не с простым человеком имеют, сами прибегнули к моей помощи. Нет, ум великая вещь. В свете нужна тонкость. Я смотрю на жизнь совершенно с другой точки. Этак прожить, как дурак проживет, это не шутка, во прожить с тонкостью, с искусством, обмануть всех к не быть обмануту самому -- вот настоящая задача и цель.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XXIV

Ихарев и Глов (вбегающий торопливо).

  
   Глов. Где ж они? Я сейчас был в комнате, там пусто.
   Ихарев. Да они сию минуту здесь были. На минуту вышли.
   Глов. Как, вышли уж? и деньги у тебя взяли?
   Ихарев. Да, мы с ними сделались, за тобой остановка.
  
  

ЯВЛЕНИЕ XXV

Те же и Алексей

  
   Алексей (обращаясь к Глову). Изволили спрашивать, где господа? Глов. Да.
   Алексей. Да они уж уехали.
   Глов. Как уехали?
   Алексей. Да так-с. Уж у них с полчаса стояла тележка и готовые лошади.
   Глов (всплеснув руками). Ну, мы надуты оба!
   Ихарев. Что за вздор! Я не могу понять ни одного слова. Утешительный сию минуту должен возвратиться сюда. Ведь ты знаешь, что теперь должен весь долг твой заплатить мне. Они перевели.
   Глов. Какой чорт долг! Получишь ты долг! Разве ты не чувствуешь, что в дураках и проведен, как пошлый пень.
   Ихарев. Что ты за чепуху несешь? У тебя, видно, до сих пор в голове хмель распоряжается.
   Глов. Ну, видно, хмель у обоих нас. Да проснись ты! Думаешь, я Глов? Я такой же Глов, как ты китайский император.
   Ихарев (беспокойно). Что ты, помилуй, что за вздор? И отец твой... и...
   Глов. Старик-то? Во-первых, он и не отец, да и чорт ли и будут от него дети! А во-вторых, тоже не Глов, а Крыницын, да и не Михал Александрович, а Иван Климыч, из их же компании.
   Ихарев. Послушай ты! говори сурьезно, этим не шутят!
   Глов. Какие шутки! Я сам участвовал и также обманут. Мне обещали три тысячи за труды.
   Ихарев (подходя к нему, запальчиво). Эй, не шути, говорю тебе! Думаешь, я уж дурак такой... И доверенность... я приказ... и чиновник сейчас был из приказа, Псой Стахич Замухрышкин. Ты думаешь, я не могу за ним сейчас послать?
   Глов. Во-первых, он и не чиновник из - приказа, а отставной штабс-капитан из их же компании, да и не Замухрышкин, а Мурзафейкин, да и не Псой Стахич, а Флор Семенович!
   Ихарев (отчаянно). Да ты кто? чорт ты, говори, кто ты?
   Глов. Да кто я? Я был благородный человек, поневоле стал плутом. Меня обыграли в пух, рубашки не оставили. Что ж мне делать, не умереть же с голода? За три тысячи я взялся участвовать, провести и обмануть тебя. Я говорю тебе это прямо: видишь, я поступаю благородно.
   Ихарев (в бешенстве схватывает за воротник его). Мошенник ты!..
   Алексей (в сторону). Ну, дело-то, видно, пошло на потасовку. Нужно отсюда убраться! (Уходит.)
   Ихарев (таща его). Пойдем! пойдем!
   Глов. Куда, куда?
   Ихарев. Куда? (В исступлении.) Куда? к правосудью! к правосудью!
   Глов. Помилуй, не имеешь никакого права.
   Ихарев. Как! не имею права? Обворовать, украсть деньги среди дня, мошенническим образом! Не имею права? Действовать плутовскими средствами! Не имею права? А вот ты у меня в тюрьме, в Нерчинске скажешь, что не имею права! Вот погоди, переловят всю вашу мошенническую шайку! Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! закон! закон призову! (Тащит его.)
   Глов. Да ведь закон ты мог бы призвать тогда, если бы сам не действовал противузаконным образом. Но вспомни: ведь ты соединился вместе с ними с тем, чтобы обмануть и обыграть наверное меня. И колоды были твоей же собственной фабрики. Нет, брат! В том и шутка, что ты не имеешь никакого права жаловаться!
   Ихарев (в отчаяньи бьет себя рукой по лбу). Чорт побери, в самом деле!.. (В изнеможении упадает на стул. Глов между тем убегает.) Но только какой дьявольский обман!
   Глов (выглядывая в дверь). Утешься! Ведь тебе еще с полугоря! У тебя есть Аделаида Ивановна! (Исчезает.)
   Ихарев (в ярости). Чорт побери Аделаиду Ивановну! (Схватывает Аделаиду Ивановну и швыряет ею в дверь. Дамы и двойки летят на пол.) Ведь существуют же к стыду и поношенью человеков эдакие мошенники. Но только я просто готов сойти с ума -- как это всё было чертовски разыграно! как тонко! И отец, и сын, и чиновник Замухрышкин! И концы все спрятаны! И жаловаться даже не могу! (Схватывается со стула и в волненьи ходит по комнате.) Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. Чорт побери, не стоит просто ни благородного рвенья, ни трудов. Тут же под боком отыщется плут, который тебя переплутует! мошенник, который за один раз подорвет строение, над которым работал несколько лет! (С досадой махнув рукой.) Чорт возьми! Такая уж надувательная земля! Только и лезет тому счастье, кто глуп, как бревно, ничего не смыслит, ни о чем не думает, ничего не делает, а играет только по грошу в бостон подержанными картами!
  
  

УТРО ДЕЛОВОГО ЧЕЛОВЕКА

  

I

  

Кабинет; несколько шкафов с книгами; на стиле разбросаны бумаги. Иван Петрович, деловой человек, потягиваясь, выходит в халате и звонит. Из передней слышен голос: "сейчас". Иван Петрович звонит во второй раз, опять тот же голос: "сейчас". Иван Петрович с нетерпением звонит в третий раз; входит слуга.

  
   Иван Петрович. Что ты, оглох?
   Лакей. Никак нет.
   Иван Петрович. Что ж ты не изволил являться, когда я звоню в третий раз?
   Лакей. Как же прикажете: мне нельзя было бросить дела, я сапоги чистил.
   Иван Петрович. А Иван что делал?
   Лакей. Иван мел комнату, а потом пошел в конюшню.
   Иван Петрович. Подай сюда собачку. (Лакей приносит собачку.) Зюзюшка! Зюзюшка! а, Зюзюшка! Вот я тебе бумажку привяжу. (Нацепляет ей на хвост бумажку.)
   Вбегает другой лакей. Александр Иванович!
   Иван Петрович. Проси. (Бросает поспешно собачку и развертывает Свод законов.)
  

II

  

Иван Петрович и Александр Иванович, также деловой человек.

  
   Александр Иванович. Доброго утра, Иван Петрович.
   Иван Петрович. Как здоровье ваше, Александр Иванович?
   Александр Иванович. Очень благодарен. Не помешал ли я вам?
   Иван Петрович. О, как можно! Ведь я всегда занят. Ну, что, в котором часу приехали домой?
   АлександрИванович. Час шестой был. Я как поворотил из Офицерской, то спросил, подъезжая к будочнику: "Не слышал ли, братец, который час?" "Да шестой уже,-- говорит,-- пробило". Вот я и узнал, что уж был шестой час.
   Иван Петрович. Представьте, я сам почти в то же время. Ну, что, каков был вистец, хе, хе, хе?
   Александр Иванович. Хе, хе, хе! Да, признаюсь, мне даже во сне он мерещился.
   Иван Петрович. Хе, хе, хе, хе! Я гляжу, что это значит, что он кладет короля? у меня ведь на руках сам - третей дама крестов, а у Лукьяна Федосеевича, я давно вижу, что ренонс.
   Александр Иванович. Длиннее всего тянулся восьмой роберт.
   Иван Петрович. Да. (Помолчав.) Я уже мигаю Лукьяну Федосеевичу, чтоб он козырял,-- нет. А ведь тут только козырни -- валет мой пик и берет.
   Александр Иванович. Позвольте, Иван Петрович, валет не берет.
   Иван Петрович. Берет.
   Александр Иванович. Не берет, потому, что вам; никоим образом нельзя взять в руку.
   Иван Петрович. А семерка пик у Лукьяна Федосеевича? позабыли разве?
   Александр Иванович. А разве у него была пиковка? Я что-то не помню.
   Иван Петрович. Конечно, у него были две пики: четверка, которую он сбросил на даму, и семерка.
   Александр Иванович. Только нет, позвольте, Иван Петрович, у него не могло быть больше одной пиковки.
   Иван Петрович. Ах, боже мой, Александр Иванович, кому вы это говорите! Две пиковки! я, как теперь, помню: четверка и семерка.
   Александр Иванович. Четверка была, это так; но семерки не было. Ведь он бы козырнул; согласитесь сами, ведь он бы козырнул?
   Иван Петрович. Ей-богу, Александр Иванович, ей-богу!
   Александр Иванович. Нет, Иван Петрович. Это совершенно невозможное дело.
   Иван Петрович. Да позвольте! Александр Иванович! Вот лучше всего: поедем завтра к Лукьяну Федосеевичу. Согласны ли вы?
   Александр Иванович. Хорошо.
   Иван Петрович. Ну и спросим у него лично, была ли на руках у него семерка пик?
   Александр Иванович. Извольте, я не прочь. Впрочем, если посудить, странно, что Лукьян Федосеевич так дурно играет. Ведь нельзя сказать, чтобы он был без ума. Человек тонкий и в обращении...
   Иван Петрович. И прибавьте: больших сведений! человек, каких, сказать по секрету, у нас мало на Руси. Были ли у его высокопревосходительства?
   Александр Иванович. Был. Я теперь только от него. Сегодня поутру было немножко холодненько. Ведь я, как, думаю, вам известно, имею обыкновение носить лосинную фуфайку: она гораздо лучше фланелевой и притом не горячит. По этому-то случаю я велел себе подать шубу. Приезжаю к его высокопревосходительству -- его высокопревосходительство еще спит. Однако ж я дождался. Ну, тут пошли рассказы о том и о сём.
   Иван Петрович. А про меня не было ничего говорено?
   Александр Иванович. Как же, было и про вас. Да еще прелюбопытный вышел разговор.
   Иван Петрович (оживляется). Что, что такое?
   Александр Иванович. Позвольте, позвольте рассказать по порядку. Тут презанимательная вещь. Его высокопревосходительство, между прочим, спросил, где я бываю, что так давно он меня не видит? и пожелал узнать о вчерашней вечеринке, и кто был? Я сказал: "Были, ваше высокопревосходительство, Павел Григорьевич Борщов, Илья Владимирович Бубуницын". Его высокопревосходительство после каждого слова говорил: "Гм!" Я сказал: "И еще был один известный вашему высокопревосходительству..."
   Иван Петрович. Кто ж это такой?
   Александр Иванович. Позвольте! что ж бы, вы думали, оказал на это его высокопревосходительство?
   Иван Петрович. Не знаю.
   Александр Иванович. Он сказал: "Кто ж бы это такой?". "Иван Петрович Барсуков", отвечал я. "Гм! -- сказал его высокопревосходительство,-- это чиновник и притом..." (Поднимает вверх глаза.) Довольно хорошо у вас потолки расписаны: на свой или хозяйский счет?
   Иван Петрович. Нет, ведь это казенная квартира.
   Александр Иванович. Очень, очень не дурно: корзиночка, лира, вокруг сухарики, бубны и барабан! очень, очень натурально!
   Иван Петрович (с нетерпением). Так что же сказал его высокопревосходительство?
   Александр Иванович. Да, я и позабыл. Что ж он сказал?
   Иван Петрович. Сказал "гм!" его высокопревосходительство; "это чиновник..."
   Александр Иванович. Да, да, "это чиновник", ну "и... служит у меня". После того разговор не был уже так интересен и начался об обыкновенных вещах.
   Иван Петрович. А больше ничего не заговаривал обо мне?
   Александр Иванович. Нет.
   Иван Петрович (про себя). Ну, покамест еще не много. Господи боже мой! ну что, если бы сказал он: "Такого-то Барсукова, в уважение тех и тех и прочих заслуг его, представляю..."
  

III

  

Те же и Шрейдер (выглядывает в дверь).

  
   Иван Петрович. Войдите, войдите; ничего, пожалуйте сюда: что, это для доклада?
   Шрейдер. Для подписания. Здесь отношение в палату и рапорт управляющему.
   Иван Петрович (между тем читает). "...Господину управляющему..." Это что значит? у вас поля по краям бумаги неровны. Как же это? Знаете ли, что вас можно посадить под арест?.. (Устремляет на него глубокомысленный взор.)
   Шрейдер. Я говорил об этом Ивану Ивановичу: он мне сказал, что министр не будет смотреть на эту мелочь.
   Иван Петрович. Мелочь! Ивану Ивановичу хорошо так говорить. Я сам то же думаю: министр точно не войдет в это. Ну, а вдруг вздумается!
   Шрейдер. Можно переписать; только будет поздно. Но так как изволили сами сказать, что министр не войдет...
   Иван Петрович. Так! это всё правда. Я с вами совершенно согласен: он не займется этими пустяками. Ну, а в случае, так ему придется: "Дай-ка посмотрю, велико ли место остается для полей?"
   Шрейдер. Если так, я сейчас перепишу.
   Иван Петрович. То-то, если так. Ведь я с вами говорю и объясняюсь, потому что вы воспитывались в университете. С другим бы я не стал тратить слов.
   Шрейдер. Я осмелился только потому, что г. министр...
   Иван Петрович. Позвольте, позвольте! Это совершенная истина: я с вами не спорю ни на волос. Так, министр на это никогда не посмотрит и не вспомнит даже про это. Ну, а вдруг... Что тогда?
   Шрейдер. Я перепишу. (Уходит.)
  

IV

  
   Иван Петрович (пожимая плечами, оборачивается к Александру Ивановичу). Всё еще ветер ходит в голове! Порядочный молодой человек, недавно из университета, но вот тут ("показывает на лоб) нет. Вы себе не можете представить, почтеннейший Александр Иванович, скольких трудов мне стоило привесть всё это в порядок; посмотрели бы вы, в каком виде принял я нынешнее место! Вообразите, что ни один канцелярский не умел порядочно буквы написать. Смотришь: иной к перенесет в другую строку, иной в одной строке пишет: ci, a в другой: ятельству. Словом сказать: это был ужас! столпотворение вавилонское! Теперь возьмите вы бумагу: красиво! хорошо! душа радуется, дух торжествует. А порядок? порядок во всем!
   Александр Иванович. Так вам чины, можно сказать, потом и кровью достались.
   Иван Петрович (вздохнув). Именно, потом и кровью. Что ж будете делать, ведь у меня такой характер. Чем бы я теперь не был, если бы сам доискивался? У меня бы места на груди не нашлось для орденов. Но что прикажете! не могу! Стороною я буду намекать часто, и экивоки подпускать, но сказать прямо, попросить чего непосредственно для себя... нет, это не мое дело! Другие выигрывают беспрестанно... А у меня уж такой характер: до всего могу унизиться, но до подлости никогда! (Вздохнувши.) Мне бы теперь одного только хотелось -- если б получить хоть орденок на шею. Не потому, чтобы это слишком занимало, но единственно, чтобы видели только внимание ко мне начальства. Я вас буду просить, великодушнейший Александр Иванович, этак, при случае, натурально мимоходом, намекнуть его высокопревосходительству: что у Барсукова-де в канцелярии такой порядок, какой вы редко где встречали, или что-нибудь подобное.
   Александр Иванович. С большим удовольствием, если представится случай...
  
  

V

  

Те же и Катерина Александровна, жена Ивана Петровича.

  
   Катерина Александровна (увидев Александра Ивановича). А! Александр Иванович! Боже мой, как давно мы не видались! позабыли меня! Что Наталья Фоминишна?
   Александр Иванович. Слава богу! неделю, впрочем, назад было захворала.
   Катерина Александровна. Э!
   Александр Иванович. В груди под ложечкой сделалась колика и стеснение. Доктор прописал очистительное и припарку из ромашки и нашатыря.
   Катерина Александровна. Вы бы попробовали омеопатического средства.
   Иван Петрович. Чудно, право, как подумаешь, до чего не доходит просвещение. Вот, ты говоришь, Катерина Александровна, про меопатию. Недавно был я в представлении. Что ж бы вы думали? Мальчишка, росту, как бы вам сказать, вот этакого (показывает рукою), лет трех не больше; посмотрели бы вы, как он пляшет на тончайшем канате! Я вас уверяю сурьезно, что дух занимается от страха.
   Александр Иванович. Очень хорошо ноет Мелас.
   Иван Петрович (значительно). Мелас? о да! с большим чувством!
   Александр Иванович. Очень хорошо.
   Иван Петрович. Заметили ли вы, как она ловко берет вот это? (Вертит рукою перед глазами.)
   Александр Иванович. Именно, это она удивительно хорошо берет. Однако уж скоро два часа.
   Иван Петрович. Куда же это вы, Александр Иванович?
   Александр Иванович. Пора! Мне нужно еще места в три заехать до обеда.
   Иван Петрович. Ну, так до свидания. Когда ж увидимся? Да, я и позабыл: ведь мы завтра у Лукьяна Федосеевича?
   Александр Иванович. Непременно. (Кланяется.)
   Катерина Александровна. Прощайте, Александр Иванович!
   Александр Иванович (в лакейской, накидывая шубу). Не терплю я людей такого рода. Ничего не делает, жиреет только, а прикидывается, что он такой, сякой, и то наделал, и то поправил. Вишь чего захотел! ордена! И ведь получит, мошенник! получит! Этакие люди всегда успевают. А я? а? ведь пятью годами старее его по службе и до сих пор не представлен. Какая противная физиономия! И разнежился: ему совсем не хотелось бы, но только для того, чтобы показать внимание начальства. Еще просит, чтобы я замолвил за него. Да, нашел кого просить, голубчик! Я таки тебе удружу порядочно, и ты таки ордена не получишь! не получишь! (Подтвердительно ударяет несколько раз кулаком по ладони и уходит.)
  
  

ТЯЖБА

  

I

  

Кабинет. Пролетов, сенатский обер-секретарь, один сидит в креслах и поминутно икает.

  
   Что это у меня? точно отрыжка! вчерашний обед засел в горле; эти грибки да ботвинья... Ешь, ешь, просто, чорт знает, чего не ешь! (икает). Вот оно! (икает) еще! (икает) еще раз! (икает). Ну, теперь в четвертый! (икает). Туды к чорту, и в четвертый! Прочитать еще "Северную Пчелу", что там такое? Надоела мне эта "Северная Пчела": точь-в-точь баба, засидевшаяся в девках. (Читает и вскрикивает:) Крахманову награда! а? Петрушке Крахманову! Вот каким был мальчишкой (показывает рукой), я поместил сам его кадетом в корпус, а? (Продолжает читагь и вскрикивает, вытаращив глаза.) Что это? что это? Неужели Бурдюков? Да, он, Павел Петрович Бурдюков, произведен! а? каково? Взяточник, два раза был под судом, отец -- вор, обокрал казну, гнуснейший человек, какого только можно представить себе,-- каково? И ведь весь свет почитает его за прямодушного человека! Подлец! Говорит: "Дело Бухтелева решено не так, сенат не вникнул" -- а? Просто, подлец, узнал, что на мою долю пришлось двадцать тысяч, так вот зачем не ему! Как собака на сене: ни себе, ни другим. Ну, да я знаю тебя, ступай морочь других, прикидывайся перед другими. Я слышал про тебя кое-что такое. Право, досадно, что заглянул в газету, прочитаешь -- чувствуешь тоску, гадость -- и больше ничего. Эй, Андрей!
  
  

II

  
   Лакей (входя). Чего изволите-с?
   Пролетов. Возьми вон эту газету! И к чему, зачем ты принес эту газету? Дурак эдакий! (Андрей уносит газету.) Каков Бурдюков, а? Вот кого, не говоря дальних слов, упрятал бы в Камчатку. С большим наслаждением, признаюсь, нагадил бы ему, хоть сию минуту, да вот до сих пор нет, да и нет случая. Что прикажешь делать? Разгневался бог. А я бы тебя погладил, мазнул бы тебя по губам. Да уж и губы зато какие! как у вола, у канальи.
   Лакей. Бурдюков приехал.
   Пролетов. Что?
   Лакей. Бурдюков приехал.
   Пролетов. Что ты вздор несешь!
   Лакей. Так точно-с.
   Пролетов. Врешь ты, дурак! Бурдюков, ко мне? Павел Петрович Бурдюков!
   Лакей. Нет, не Павел Петрович, а другой какой-то.
   Пролетов. Какой другой?
   Лакей. Да вот извольте сами видеть: он здесь.
   Пролетов. Проси.
  

III

  

Пролетов и Христофор Петрович Бурдюков.

  
   Бурдюков. Прошу извинить за беспокойство, что наношу вам. Обстоятельства и дела понудили оставить городишку. Приехал просить личной помощи, заступничества.
   Пролетов (в сторону). Это точно другой; а есть, однако же, какое-то сходство. (Вслух.) Что прикажете? в чем могу быть вам полезным?
   Бурдюков (с пожатием плеч). Дело, тяжба!
   Пролетов. Тяжба? с кем?
   Бурдюков. С родным братом.
   Пролетов. Прежде позвольте узнать фамилию, а потом изъясните свое дело. Прошу покорно садиться.
   Бурдюков. Фамилия: Бурдюков, Христофор Петров сын, а дело с родным братом Павлом Петровым Бурдюковым.
   Пролетов. Что вы!! что? нет!
   Бурдюков. Да что ж вы на меня уставили глаза? или думаете, я бы захотел оставлять напрасно Тамбов и скакать на почтовых?
   Пролетов. Господи благослови вас за такое доброе дело! Позвольте с вами покороче познакомиться. Умнее этого дела вы не могли никогда бы придумать. Вот рассказывай теперь, что нет великодушия и справедливости, а это что же? Ведь вот родной брат, узы крови, связи, а ведь не пощадил! На брата -- процесс! Позвольте вас обнять.
   Бурдюков. Извольте! я сам обниму вас за такую готовность. (Обнимаются.) А прежде, признаюсь, взглянувши на вашу физиономию, никак нельзя было думать, чтобы вы были путный человек.
   Пролетов. Вот тебе раз! как так?
   Бурдюков. Да сурьезно. Позвольте спросить: верно, покойница матушка ваша, когда была брюхата вами, перепугалась чего-нибудь? Пролетов. Что за чепуху несет он?
   Бурдюков. Нет, я вам скажу, вы не будьте в претензии, это очень часто случается. Вот у нашего заседателя вся нижняя часть лица баранья, так сказать, как будто отрезана и поросла шерстью совершенно, как у барана. А ведь от незначительного обстоятельства: когда покойница рожала, подойди к окну баран, и нелегкая подстрекни его заблеять.
   Пролетов. Ну, оставим в покое заседателя и барана. Как же я рад!
   Бурдюков. А уж я как рад, приобретши такое покровительство! Теперь только, как начинаю всматриваться в вас, вижу, что лицо ваше как будто знакомо: у нас в карабинерном полку был поручик, вот, как две капли воды, похож на вас! Пьяница страшнейший, то есть я вам скажу, что дня не проходило, чтобы у него рожа не была разбита.
   Пролетов (в сторону). У этого уездного медведя, как видно, нет совсем обычая держать язык за зубами. Вся дрянь, какая ни есть на душе,-- у него на языке. (Вслух.) Времени у меня немного, пожалуйста, приступим же к делу.
   Бурдюков. Позвольте, сидя не расскажешь. Это дело казусное! Знавали ли в Устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Жеребцову? не знали,-- хорошо. Она доводится родной теткой мне и бестии, моему брату. У ней ближайшими наследниками я да брат -- изволите видеть: вот оно куды пошло! Кроме того, еще сестра, что вышла за генерала Повалищева; ну, о той ни слова, та и без того получила следуемую ей часть. Позвольте: вот этот мошенник, брат, он на это хоть чорту в дядьки годится, вот и подъехал он к ней: "Вы-де, тетушка, уже прожили, слава богу, семьдесят лет; где уже вам в таких преклонных летах мешаться самим в хозяйство: пусть лучше я буду приберегать и кормить". Бона! замечайте, замечайте! переехал к - ней в дом, живет и распоряжается, как настоящий хозяин. Да вы слышите ли это?
   Пролетов. Слышу.
   Бурдюков. То-то! Да. Вот занемогает тетушка, отчего бог знает, может быть, он сам и подсунул ей чего-нибудь. Мне дают уже знать стороною. Замечайте! Приезжаю; в сенях встречает меня эта бестия, то есть брат, в слезах, так весь и заливается; и растаял, и говорит: "Ну,-- говорит,-- братец, навеки мы несчастны с тобою: благодетельница наша"...-- "Что, отдала богу душу?" -- "Нет, при смерти". Я вхожу, и точно, тетушка лежит на карачках и только глазами хлопает. Ну, что ж? плакать? Не поможет. Ведь не поможет?
   Пролетов. Не поможет.
   Бурдюков. Ну что ж? нечего делать! так, видно, богу угодно! Я приступил поближе. "Ну,-- говорю,-- тетушка, мы все смертны, один бог, как говорят, не сегодня, так завтра властен в нашей жизни: так не угодно ли вам заблаговременно сделать какое-нибудь распоряжение?" Что ж тетушка? Я вижу, не может уже языком поворотить, и только сказала: "э... э... в... э..." А эта шельма, что стоял возле кровати ее, брат, говорит: "Тетушка сим изъясняет, что она уже распорядилась". Слышите, слышите!
   Пролетов. Как же, да ведь она разве сказала это?
   Бурдюков. Кой чорт сказала! Она сказала только "э... э... э..." Я всё подступаю: "Но позвольте же узнать, тетушка, какое же это распоряжение?" Что ж тетушка? Тетушка опять отвечает: "э, э, э". А тот подлец опять: "Тетушка говорит, что всё распоряжение по этой части находится в духовном завещании". Слышите? слышите? Что ж мне было делать? я замолчал и не сказал ни слова.
   Пролетов. Однако ж, позвольте: как же вы не уличили тут же их во лжи?
   Бурдюков. Что ж? (Размахивает руками.) Стали божиться, что она точно всё это говорила. Ну ведь... и поверил.
   Пролетов. А духовное завещание распечатали?
   Бурдюков. Распечатали.
   Пролетов. Что ж?
   Бурдюков. А вот что. Как только всё это, как следует, христианским долгом было отправлено, я говорю, что не пора ли прочесть волю умершей. Брат ничего и говорить не может: страданья, отчаянья такие, что люли только! "Возьмите, говорит, читайте сами". Собрались свидетели и прочитали. Как же бы вы думали было написано завещание? А вот как: "Племяннику моему, Павлу Петрову сыну Бурдюкову" -- слушайте! -- "в возмездие его сыновних попечений и неотлучного себя при мне обретения до смерти" -- замечайте! замечайте! -- "оставляю во владение родовое и благоприобретенное имение мое в Устюжском уезде..." вона! вона! вона куды пошло! -- "пятьсот ревизских душ, угодья и прочее". А? слышите ли вы это? "Племяннице моей, Марии Петровой дочери Повалищевой, урожденной Бурдюковой, оставляю следуемую ей деревню изо ста душ. Племяннику" -- вона! замечайте! вот тут настоящий типун! -- "Христофору сыну Петрову Бурдюкову" -- слушайте, слушайте!-- "на память обо мне"...-- ого! го! -- "завещаю: три штаметовые юбки и всю рухлядь, находящуюся в амбаре, как-то: пуховика два, посуду фаянсовую, простыни, чепцы", и там чорт знает еще какое тряпье! А? как вам кажется? я спрашиваю: на кой чорт мне штаметовые юбки?
   Пролетов. Ах, он мошенник этакий! Прошу покорно!
   Бурдюков. Мошенничество -- это так, я с вами согласен; но спрашиваю я вас: на что мне штаметовые юбки? Что я с ними буду делать? разве себе на голову надену!
   Пролетов. И свидетели подписались при этом?
   Бурдюков. Как же, набрал какой-то сволочи.
   Пролетов. А покойница собственноручно подписалась?
   Бурдюков. Вот то-то и есть, что подписалась, да чорт знает как!
   Пролетов. Как?
   Бурдюков. А вот как: покойницу звали Евдокия, а она нацарапала такую дрянь, что разобрать нельзя.
   Пролетов. Как так?
   Бурдюков. Чорт знает что такое: ей нужно было написать: "Евдокия", а она написала: "обмокни".
   Пролетов. Что вы!
   Бурдюков. О, я вам скажу, что он горазд на всё. "А племяннику моему Христофору Петрову три штаметовые юбки!"
   Пролетов (в сторону). Молодец, однако ж, Павел Петрович Бурдюков, я бы никак не мог думать, чтобы он ухитрился так!
   Бурдюков (размахивая руками). "Обмокни!" Что ж это значит? Ведь это не имя: "обмокни"?
   Пролетов. Как же вы намерены поступить теперь?
   Бурдюков. Я подал уже прошение об уничтожении завещания, потому что подпись ложная. Пусть они не врут: покойницу звали Евдокией, а не "обмокни".
   Пролетов. И хорошо! Позвольте теперь мне за всё это взяться. Я сейчас напишу записку к одному знакомому секретарю, а вы между тем доставьте мне копию с завещания вашего.
   Бурдюков. Несказанно обязан вам! (Берется за шапку.) А ;в которые двери нужно выходить-- в те или в эти?
   Пролетов. Пожалуйте в эти.
   Бурдюков. То-то. Я потому спросил, что мне нужно еще будет по своей надобности. До свидания, почтеннейший. Как вас? Я всё позабываю!
   Пролетов. Александр Иванович.
   Бурдюков. Александр Иванович! Александр Иванович есть Прольдюковский, вы не знакомы с ним?
   Пролетов. Нет.
   Бурдюков. Он еще живет в пяти верстах от моей деревни. Прощайте!
   Пролетов. Прощайте, почтеннейший, прощайте!
  
  

IV

Пролетов, потом слуга.

   Вот неожиданный клад! вот подарок! Просто бог на шапку послал. Странно сказать, а по душе чувствуешь такое какое-то эдакое неизъяснимое удовольствие, как будто или жена в первый раз сына родила, или министр поцеловал тебя при всех чиновниках в полном присутствии. Ей-богу! эдакое магнетическое какое-то! Эй, Андрей! ступай сейчас к моему секретарю и проси его сюда. Слышишь? Да постой: вот тебе на водку, напейся пьян, как стелька,-- для сегодняшнего дня я тебе позволяю; а вот еще сыну на пряники. Да скажи секретарю, чтобы -- сейчас, самонужнейшее дело. А, наконец-таки, насилу! и на нашу улицу пришло веселье! Постой же, теперь я сяду играть, да и посмотрим, как ты будешь подплясывать. А уж коли из сенатских музыкантов наберу оркестр, так ты у меня так запляшешь, что во всю жизнь не отдохнут у тебя бока.
  
  

ЛАКЕЙСКАЯ

  

I

  

Театр представляет переднюю. Направо дверь на лестницу, налево -- в зал. На заднем занавесе дверь, несколько сбоку, в кабинет. До самых дверей во всю стену длинная скамья.

  

Петр, Иван и Григорий сидят на ней и опят, уткнувши головы одна другому в плечо. В дверях с лестницы звенит громкий звонок. Лакеи пробуждаются.

  
   Григорий. Ступай, отвори дверь! звонят!
   Петр. Да ты что сидишь? На ногах у тебя пузыри, что ли? встать не можешь?
   Иван (махнув рукой). Ну, уж я пойду, так и быть, отворю! (Отворяя дверь, вскрикивает.) Это Андрюшка!
   Чужой слуга (входит в картузе, в шинели и с узелком в руке.).
   Григорий. А, московская ворона! откуда тебя принесло?
   Чужой слуга. Ах ты, чухонский сын! Побегал бы ты с мое. Вон (подымая узелок) к цветочнице велела снесть, что на Петербургской. Небось, четвертака на извозчика не даст. Да и к вашему тож. Что, спит?
   Григорий. Кто? медведь? Нет, еще не рычал из берлоги.
   Петр. Правда ли, что барыня ваша дает вам чулки штопать? (Все смеются.)
   Григорий. Ну уж ты, брат, будь теперь штопальница. Уж мы так и звать тебя будем.
   Чужой лакей. Врешь, а вот же и не штопал никогда.
   Петр. Да ведь у вас известно: дворовый человек до обеда повар, а после обеда уж он кучер, или лакей, или башмаки шьет.
   Чужой лакей. Ну дак что ж, ремесло другому не помешает. Не сидеть же без дела. Конечно, я и лакей, да и женский портной вместе. И на барыню шью и на других тоже -- копейку добываю. А вы что, ведь вот ничего ж не делаете.
   Григорий. Нет, брат, у хорошего барина лакея не займут работой, на то есть мастеровой. Вон у графа Булкина тридцать, брат, человек слуг одних, и уж там, брат, нельзя так: "Эй Петрушка, сходи-ка туды". "Нет,-- мол, скажет,-- это не мое дело; извольте-с приказать Ивану". Вон оно как. Вот оно что значит, если барин хочет жить, как барин. А вон ваша пиголица из Москвы приехала, коляска-то орех раскушенный, веревками хвосты лошадям позавязаны. (Смеются.)
   Чужой лакей. Ну, ты смехун, смехун! Что ж из того, что лежишь весь день, ведь за то ж ни копейки за душой у тебя нет.
   Григорий. Да на что ж мне твоя копейка? А барин-то зачем? Ведь жалованье-то уж он мне выдаст, хоть я работай или не работай. А копить мне на старость зачем? Что ж за барин, коли уж пенсиона слуге не выдаст за службу.
   Чужой лакей. Что? говорят, ребята бал затеяли?
   Петр. Да. А ты будешь?
   Чужой лакей. Да ведь что ж этот бал! только, чай, слава, что бал.
   Григорий. Нет, брат, бал будет на всю руку. По целковому жертвуют и больше. Княжой повар дал пять рублей и сам берется стол готовить. Угощенье будет не то, что орехи, уж полпуда конфект купили, мороженого тоже... (Слышен тоненький звонок из барского кабинета.)
   Чужой лакей. Ступай, звонит барин.
   Григорий. Подождет. Лиминацию тоже зажгут. Музыку торговали, только не сошлись, баса нет, а то уж было... (Слышен звонок из кабинета громче прежнего.)
   Чужой лакей. Ступай, ступай! звонит.
   Григорий. Подождет. Ну, ты сколько даешь?
   Чужой лакей. Да ведь что ж этот бал, ведь это всё так.
   Григорий. Ну, развязывай мошну, ты, штопальница! Вон смотри, Петрушка, на него, какой он... (Тыкает на него пальцем; в это время отворяется дверь кабинета, и барин, в халате, протянувши руку, схватывает Григория за ухо. Все подымаются с своих мест.)
  
  

II

  
   Барин. Что вы, бездельники? Три человека, и хоть бы один поднялся с своего места. Я звоню, что есть мочи, чуть тесьмы не оборвал.
   Григорий. Да ничего не было слышно, судырь.
   Барин. Врешь!
   Григорий. Ей-богу! Что ж мне лгать? Вот Петрушка тоже сидел. Уж это такой колокольчик, судырь, никуды не годится: никогда ничего не слыхать. Нужно будет слесаря позвать.
   Барин. Ну, так позвать слесаря.
   Григорий. Да я уж сказывал дворецкому. Да ведь что ж? Ему говоришь, а ведь он еще и выбранит за это.
   Барин (увидя чужого лакея). Это что за человек?
   Григорий. Это-с человек от Анны Петровны, зачем-то пришел к вам.
   Барин. Что скажешь, брат?
   Чужой лакей. Барыня приказала кланяться и доложить, что будут сегодня к вам.
   Барин. Зачем, не знаешь?
   Чужой лакей. Не могу знать. Они только сказали: "Скажи Федору Федоровичу, что я приказала кланяться и буду к ним".
   Барин. Да когда, в котором часу?
   Чужой лакей. Не могу знать, в котором часу. Они сказали только, что доложи-де, говорит, Федору Федоровичу, что я, говорит, к ним сама-де буду у них-с...
   Барин. Хорошо. Петрушка, дай мне поскорей одеться: я иду со двора. А вы -- не принимать никого! Слышишь, всем говорить, что меня нет дома! (Уходит; за ним Петрушка.)
  

III

  
   Чужой лакей (Григорию). Ну, видишь, ведь вот и досталось.
   Григорий (махнув рукой). А! уж служба такая! как ни старайся -- всё выбранят. (В дверях, что у лестницы, раздается звонок.)
   Григорий. Вот опять какой-то чорт лезет. (Ивану.) Ступай, отворяй, что ж ты зеваешь. (Иван отворяет дверь; входит господин в шубе.)
  
  

IV

  
   Господин в шубе. Федор Федорович дома?
   Григорий. Никак нет.
   Господин. Досадно. Не знаешь, куда уехал?
   Григорий. Неизвестно. Должно быть, в департамент. А как об вас доложить?
   Господин. Скажи, что был Невелещагин. Очень, мол, жалел, что "е застал дома. Слышишь? не позабудешь? Невелещагин.
   Григорий. Лентягин-с.
   Господин (вразумительно). Невелещагин.
   Григорий. Да вы немец?
   Господин. Какой немец! просто, русски?!: Не-ве-ле-ща-гин.
   Григорий. Слышь, Иван, не позабудь: Ердащагин! (Господин уходит.)
  
  

V

  
   Чужой лакей. Прощайте, братцы, пора уж и мне. Григорий. Да что ж, на бал будешь, что ли?
   Чужой лакей. Ну, да уж там посмотрю после. Прощай, Иван!
   Иван. Прощай! (Идет отворять дверь.)
  

VI

  

Горничная девушка, бежит бегом через лакейскую.

  
   Григорий. Куды, куды! удостойте взглядом! (Хватает ее за полу платья.)
   Девушка. Нельзя, нельзя, Григорий Павлович! не держите меня, совсем-с некогда. (Вырывается и убегает в дверь на лестницу.)
   Григорий (смотря вслед её). Вон она, как поплелась! (Смеется). Хе, хе, хе!
   Иван (смеется). Хи, хи, хи! (Выходит барин. Рожи у Григория и Ивана вдруг становятся насупившись и сурьезны. Григорий снимает с вешалки шубу и. накидывает барину на плечи. Барин уходит.)
   Григорий (стоит среди комнаты, чистя пальцем в носу). Ведь вот свободное время. Барин ушел, чего бы, кажется, лучше,-- нет, сейчас привалит этот чорт, брюхач-дворецкий.
   За сценой слышен крик дворецкого: Ведь вот точно божеское наказание: десять человек в доме, и хоть бы один что-нибудь прибрал.
   Григорий. Вон уж пошел кричать толстобрюхий.
  
  

VII

  
   Пузатый дворецкий (входит с сильными движениями и размахами рук). Побоялись бы хоть совести своей, коли бога не боитесь. Ведь ковры до сих пор не выколочены. Вы бы, Григорий Павлович, пример другим должны бы дать, а вы спите ровно до утра до вечера, ведь глаза-то у вас совсем заплыли от сна, ей-богу! ведь вы совсем подлец после этого, Григорий Павлович.
   Григорий, Да что ж? нешто я не человек, что уж и заснуть нельзя?
   Дворецкий. Да кто ж против этого я слово говорит? Почему ж не заснуть? Но ведь не весь же день спать. Ну, вот хоть бы и ты, Петр Иванович! ведь ты, не говоря дурного слова, на свинью похож, ей-богу. Ведь что тебе работы? всего два, три каких-нибудь подсвечника вычистить. Ну, зачем ты тут баишься? (Петр медленно уходит.) А тебе, Ванька, просто толчка в затылок следует.
   Григорий (уходя). Эх ты, житье, житье! вставши да за вытье!
   Дворецкий (оставшись один). В том-то и есть повеленье, что всякий человек должен знать долг. Коли слуга, так слуга, дворянин, так дворянин, архиерей, так архиерей. А то бы, пожалуй, всякий зачал... я бы сейчас сказал: нет, я не дворецкий, а губернатор, или там какой-нибудь от инфантерии. Да ведь за то мне всякий бы сказал: нет, врешь, ты дворецкий, а не генерал, вот что! твоя обязанность смотреть за домом, за поведеньем слуг, вот что! Тебе не то, что бон жур, коман ву франсе, а веди порядок, распоряженье, вот что! Да.
  
  

VIII

  

Входит Аннушка, горничная девушка из другого дома.

  
   Дворецкий. А! Анна Гавриловна! насчет моего почтения с большим удовольствием вас вижу.
   Аннушка. Не беспокойтесь, Лаврентий Павлович! я нарочно зашла к вам на минуту: я встретила карету вашего барина и узнала, что его нет дома.
   Дворецкий. И очень хорошо сделали, я и жена будем очень рады. Пожалуйте, садитесь.
   Аннушка (севши). Скажите, ведь вы знаете что-нибудь о бале, который на днях затевается?
   Дворецкий. Как же. Оно, примерно, вот изволите видеть, складчина. Один человек, другой, примерно так же сказать, третий. Конечно, это, впрочем, составит большую сумму. Я пожертвовал вместе с женою пять рублей. Ну, натурально, бал, или, что обыкновенно говорится, вечеринка. Конечно, будет угощение, примерно сказать, прохладительное. Для молодых людей танцы и тому прочие подобные удовольствия.
   Аннушка. Непременно, непременно буду. Я только зашла за тем, чтобы узнать, будете ли вы вместе с Агафьей Ивановной.
   Дворецкий. Уж Агафья Ивановна только и говорит всё, что о вас.
   Аннушка. Я боюсь только насчет общества.
   Дворецкий. Нет, Анна Гавриловна, у нас будет общество хорошее. Не могу сказать наверно, но слышал, что будет камердинер графа Толстогуба, буфетчик и кучера князя Брюховецкого, горничная какой-то княгини... я думаю, тоже чиновники некоторые будут.
   Аннушка. Одно мне только очень не нравится, что будут кучера. От них всегда запах простого табаку "ли водки, притом же все они такие необразованные, невежи.
   Дворецкий. Позвольте вам доложить, Анна Гавриловна, что кучера кучерам рознь. Оно, конечно, так как кучера по обыкновению больше своему находятся неотлучно при лошадях, иногда подчищают, с позволения сказать, кал; конечно, человек простой, выпьет стакан водки или, по недостаточности больше, выкурит обыкновенного бакуну, какой большею частию простой народ употребляет; да, так оно натурально, что от него иногда, примерно сказать, воняет навозом или водкой, конечно, всё это так, да; однако ж, согласитесь сами, Анна Гавриловна, что есть и такие кучера, которые хотя и кучера, однако ж, по обыкновению своему, больше, примерно сказать, конюхи, нежели кучера. Их должность, или так выразиться, дирекция состоит в том, чтобы отпустить овес или укорить в чем, если провинился форейтор или кучер.
   Аннушка. Как вы хорошо говорите, Лаврентий Павлович! я всегда вас заслушиваюсь.
   Дворецкий (с довольною улыбкою). Не стоит благодарности, сударыня. Оно, конечно, не всякий человек имеет, примерно сказать, речь, то есть дар слова. Натурально, бывает иногда... что, как обыкновенно говорят, косноязычие... Да. Или иные прочие подобные случаи, что, впрочем, уже происходит от натуры... Да не угодно ли вам пожаловать в мою комнату? (Аннушка идет, Лаврентий за нею.)
  

ОТРЫВОК

(СЦЕНЫ ИЗ СВЕТСКОЙ ЖИЗНИ)

  

Комната в доме Марьи Александровны.

  

I

  

Марья Александровна, пожилых лет дама, и Михаил Андреевич, ее сын.

  
   Марья Александровна. Слушай, Миша, я давно хотела с тобою переговорить: тебе должно переменить службу.
   Миша. Пожалуй, хоть завтра же.
   Марья Александровна. Ты должен служить в военной.
   Миша (вытаращив глаза). В военной?
   Марья Александровна. Да.
   Миша. Что вы, маменька? в военной?
   Марья Александровна. Ну, что ж ты так изумился?
   Миша. Помилуйте, да разве вы не знаете: ведь нужно начинать с юнкеров?
   Марья Александровна. Ну да, послужишь год юнкером, а потом произведут в офицеры, уж это мое дело.
   Миша. Да что вы нашли во мне военного? и фигура моя совершенно не военная. Подумайте, матушка, право, вы меня изумили этакими словами совершенно, так что я, я, я просто не знаю, что и подумать: я, слава богу, и толстенек немножко, а как надену юнкерский мундир с короткими хвостиками,-- совестно даже будет смотреть.
   Марья Александровна. Нет нужды. Произведут в офицеры, будешь носить мундир с длинными фалдами и совершенно закроешь толщину свою, так что ничего не будет заметно. Притом это и лучше, что ты немножко толст -- скорее пойдет производство: им же будет совестно, что у них в полку такой толстый прапорщик.
   Миша. Но, матушка, ведь мне год, всего год осталось до коллежского асессора. Я уже два года, как в чине титулярного советника.
   Марья Александровна. Перестань, перестань! Это слово "титулярный" тиранит мои уши; мне так и приходит на ум бог знает что. Я хочу, чтобы сын мой служил в гвардии. На штафирку, просто, не могу и смотреть теперь.
   Миша. Но посудите, матушка, рассмотрите меня хорошенько и наружность мою также: меня еще в школе звали хомяком. В военной службе всё же нужно, чтобы и на лошади лихо ездил, и голос бы имел звонкий, и рост бы имел богатырский, и талию.
   Марья Александровна. Приобретешь, всё приобретешь. Я хочу, чтобы ты непременно служил; на это есть очень важная причина.
   Миша. Да какая же причина?
   Марья Александровна. Ну, уж причина важная.
   Миша. Всё же таки скажите, какая причина?
   Марья Александровна. Такая причина... я не знаю даже, поймешь ли ты хорошенько. Губомазова, эта дура, третьего дни у Рогожинских говорит, и нарочно так, чтобы я слышала. А я сижу третьею, передо мной Софи Вотрушкова, княгиня Александряна и за княгиней Александриной сейчас я. Что бы ты думал эта негодная осмелилась говорить?.. Я, право, так и хотела встать с места и, если б не княгиня Александрина, я бы, не знаю, что я сделала. Говорит: "Я очень рада, что "а придворных балах не пускают штатских. Это такие всё,-- говорит,-- mauvais genre, чем-то неблагородным от них отзывается. Я рада,-- говорит,-- что мой Алексис не носит этого скверного фрака". -- И всё это произнесла с таким жеманством, с таким тоном... так право... я не знаю, что бы я сделала с нею. А ее сын просто дурак набитый: только всего и умеет, что подымать ногу. Такая противная мерзавка!
   Миша. Как, матушка, так в этом вся причина?
   Марья Александровна. Да, я хочу на зло, чтобы мой сын тоже служил в гвардии и был бы на всех придворных балах.
   Миша. Помилуйте, матушка, из того только, что она дура...
   Марья Александровна. Нет, уж я решилась. Пусть-ка она себе треснет с досады, пусть побесится.
   Миша. Однако ж...
   Марья Александровы а. О! я ей покажу! Уж как она хочет, я употреблю все старанья, и мой сын будет тоже в гвардии. Уж хоть чрез это и потеряет, а уж непременно будет. Чтобы я позволила всякой мерзавке дуться передо мною и подымать и без того курносый нос свой! Нет уж, вот этого-то никогда не будет! Уж как вы себе хотите, Наталья Андреевна!
   Миша. Да разве этим ей досадите?
   Марья Александровна. О! уж этого-то не позволю!
   Миша. Если вы это требуете, маменька, я перейду в военную; только, право, мне самому будет смешно, когда увижу себя в мундире.
   Марья Александровна. Уж, по крайней мере, гораздо благороднее этого фрачишки. Теперь второе: я хочу женить тебя.
   Миша. За одним разом и переменить службу и женить?
   Марья Александровна. Что же? Как будто нельзя и переменить службу и женить?
   Миша. Да ведь я и намеренья еще не "мел. Я еще не хочу жениться.
   Марья Александровна. Захочешь, если только узнаешь на ком. Этой женитьбой доставишь ты себе счастье и в службе и в семейственной жизни. Словом, я хочу женить тебя на княжне Шлепохвостовой.
   Миша. Да ведь она, матушка, дура первоклассная.
   Марья Александровна. Вовсе не первоклассная, а такая же, как и все другие. Прекрасная девушка, вот только что памяти нет; иной раз забывается, скажет невпопад; но это от рассеянности, а уж зато вовсе не сплетница и никогда ничего дурного не выдумает.
   Миша. Помилуйте, куды ей сплетничать! Она насилу слово может связать, да и то такое, что только руки расставишь, как услышишь. Вы знаете сами, матушка, что женитьба дело сердечное, нужно, чтобы душа...
   Марья Александровна. Ну, так! я вот как будто предчувствовала. Послушай, перестань либеральничать. Тебе это не пристало, не пристало, я тебе двадцать раз уже говорила. Другому еще это идет как-то, а тебе совсем не идет.
   Миша. Ах, маменька, но когда и в чем я был не послушен вам? Мне уже скоро тридцать лет, а между тем я, как дитя, покорен вам во всем. Вы мне велите ехать туды, куды бы мне смерть не хотелось ехать -- и я еду, не показывая даже и вида, что мне это тяжело. Вы мне приказываете потереться в передней такого-то -- и я трусь в передней такого-то, хоть мне это вовсе не по сердцу. Вы мне велите танцевать на балах -- и я танцую, хоть все надо мною смеются и над моей фигурой. Вы, наконец, велите мне переменить службу -- и я переменяю службу, в тридцать лет иду в юнкера; в тридцать лет я перерождаюсь в ребенка, в угодность вам, и при всем том вы мне всякий день колете глаза либеральничеством. Не пройдет минуты, чтобы вы меня не назвали либералом. Послушайте, матушка, это больно, клянусь вам, это больно. Я достоин за мою искреннюю любовь и привязанность к вам лучшей участи...
   Марья Александровна. Пожалуйста, не говори этого! Будто я не знаю, что ты либерал, и знаю даже, кто тебе всё это внушает: всё этот скверный Собачкин.
   Миша. Нет, матушка, это уж слишком, чтобы Собачкина я даже стал слушаться. Собачкин мерзавец, картежник и всё, что вы хотите. Но тут он невинен. Я никогда не позволю ему надо мною иметь и тени влияния.
   Марья Александровна. Ах, боже мой, какой ужасный человек! я испугалась, когда его узнала. Без правил, без добродетели -- какой гнусный, какой гнусный человек! Если б ты знал, что такое он разнес про меня!.. Я три месяца не могла никуда носа показать: что у меня подают сальные огарки; что у меня по целым неделям не вытираются в комнатах ковры щеткою; что я выехала на гулянье в упряжи из Простых веревок на извозчичьих хомутах... Я вся краснела, я более недели была больна; я не знаю, как я могла перенести всё это. Подлинно, одна вера в провидение подкрепила меня.
   Миша. И этакий человек, вы думаете, может иметь надо мною власть? и думаете, я позволю?..
   Марья Александровна. Я сказала, чтоб он не смел мне на глаза показываться, и ты одним только можешь оправдать себя, когда без всякого упорства сделаешь княжне declaration сегодня же.
   Миша. Но, матушка, а если нельзя это сделать?
   Марья Александровна. Как нельзя? это почему?
   Миша (в сторону). Ну, решительная минута!.. (Вслух.) Позвольте мне хотя здесь иметь свой голос, хотя в деле, от которого зависит счастие моей будущей жизни. Вы не спросили еще меня... ну, если я влюблен в другую?
   Марья Александровна. Это, признаюсь, для меня новость. Об этом я еще ничего не слышала. Да кто ж такая эта другая?
   Миша. Ах, маменька, клянусь, никогда еще не было подобной -- ангел, ангел и лицом и душою.
   Марья Александровна. Да чьих она, кто отец ее?
   Миша. Отец -- Александр Александрович Одосимов.
   Марья Александровна. Одосимов? фамилия не слышная! Я ничего не знаю про Одосимова... да что он, богатый человек?
   Миша. Редкий человек, удивительный человек.
   Марья Александровна. И богатый?
   Миша. Как вам сказать? Нужно, чтобы вы его видели. Таких достоинств души не сыщешь в свете.
   Марья Александровна. Да что он, как, в чем состоит его чин, имущество?
   Миша. Я понимаю, маменька, чего вы хотите. Позвольте мне на счет этот сказать откровенно мои мысли. Ведь теперь, как бы то ни было, может быть, во всей России нет жениха, который бы не искал богатой невесты. Всякий хочет поправиться на счет женина приданого. Ну, пусть еще в некотором отношении это извинительно: я понимаю, что бедный человек, которому не повезло по службе или в чем другом, которому, может быть, излишняя честность помешала составить состояние, словом, что бы то ни было, но я понимаю, что он вправе искать богатой невесты, и, может быть, несправедливы бы были родители, если б не отдали должного его достоинствам и не выдали бы за него дочери. Но вы посудите, справедлив ли человек богатый, который будет искать тоже богатых невест,-- что ж будет тогда на свете? Ведь это всё равно, что сверх шубы да надеть шинель, когда и без того жарко, когда эта шинель, может быть, прикрыла бы чьи-нибудь "плечи. Нет, маменька, это несправедливо. Отец пожертвовал всем имуществом на воспитанье дочери.
   Марья Александровна. Довольно, довольно! Больше я не в силах слушать. Всё знаю, всё: влюбился в потаскушку, дочь какого-нибудь фурьера, которая занимается, может, публичным ремеслом.
   Миша. Матушка...
   Марья Александровна. Отец пьяница мать стряпуха, родня -- кварташки или служащее по питейной части... и я должна всё это слышать, всё это терпеть, терпеть от родного сына, для которого я не щадила жизни!.. Нет, я не переживу этого!
   Миша. Но матушка, позвольте...
   Марья Александровна. Боже мой, какая теперь нравственность у молодых людей! Нет, я не переживу этого, клянусь, не переживу этого... Ах! что это? у меня закружилась голова! (Вскрикивает.) Ах, в боку колика!.. Машка, Машка, склянку!.. Я не знаю, проживу ли я до вечера. Жестокий сын!
   Миша (бросаясь). Матушка, успокойтесь. Вы сами создаете для себя...
   Марья Александровна. И всё это наделал этот скверный Собачкин. Я не знаю, как не выгонят до сих пор эту чуму.
   Лакей (в дверях). Собачкин приехал.
   Марья Алсксандроьна. Как! Собачкин? Отказать, отказать, чтоб его и духу здесь не было.
  
  

II

  

Те же и Собачкин.

  
   Собачкин. Марья Александровна! извините великодушно, что так давно не был. Ей-богу, никак не мог! Поверить не можете, сколько дел; знал, что будете гневаться, право знал... (Увидя Мишу.) Здравствуй, брат! Как ты?
   Марья Александровна (в сторону). У меня, просто, слов не достает! Каков? Еще извиняется, что давно не был!
   Собачкин. Как я рад, что вы, судя по лицу, так свежи и здоровы. А братца вашего как здоровье? Я полагал, признаюсь, и его также застать у вас.
   Марья Александровна. Для этого вы бы могли отправиться к нему, а не ко мне.
   Собачкин (усмехаясь). Я приехал рассказать вам один преинтересный анекдот.
   Марья Александровна. Я не охотница до анекдотов.
   Собачкин. Об Наталье Андреевне Губомазовой.
   Марья Александровна. Как, об Губомазовой!.. (Стараясь скрыть любопытство.) Так это, верно, недавно случилось?
   Собачкин. На днях.
   Марья Александровна. Что ж такое?
   Собачкин. Знаете ли, что она сама сечет своих девок?
   Марья Александровна. Нет! что вы говорите? Ах, какой страм! можно ли это?
   Собачкин. Вот вам крест! Позвольте же рассказать. Только один раз велит она виноватой девушке лечь, как следует, на кровать, а сама пошла в другую комнату, не помню, за чем-то, кажется, за розгами. В это время девушка за чем-то выходит из комнаты, а на место ее приходит Натальи Андреевны муж, ложится и засыпает. Является Наталья Андреевна, как следует, с розгами, велит одной девушке сесть ему на ноги, накрыла простыней и высекла мужа.
   Марья Александровна (всплеснув руками). Ах, боже мой, какой страм! Как это до сих пор я ничего об этом не знала? Я вам скажу, что я почти всегда была уверена, что она в состоянии это сделать.
   Собачкин. Натурально. Я это говорил всему свету. Толкуют: "Примерная жена, сидит дома, занимается воспитанием детей, сама учит по-аглицки!" Какое роспитанье! Сечет всякий день мужа, как кошку!.. Как мне жаль, право, что я не могу пробыть у вас подолее. (Раскланивается.)
   Марья Александровна. Куда же это вы, Андрей Кондратьевич? Не совестно ли вам, столько времени у меня не бывши... Я (всегда привыкла вас видеть как друга дома: останьтесь! Мне хотелось еще с вами переговорить кое о чем. Послушай, Миша, у меня в комнате дожидается каретник; пожалуйста, переговори с ним. Спроси, возьмется ля он переделать карету к первому числу. Цвет чтобы был голубой с светлой уборкой, на манер кареты Губомазовой. (Миша уходит.)
   Марья Александровна. Я нарочно услала сына, чтобы переговорить с вами наедине. Скажите, вы, верно, знаете: есть какой-то Александр Александрович Одосимов?
   Собачкин. Одосимов?.. Одосимов... Одосимов... Знаю, есть где-то Одосимов; а впрочем, я могу справиться.
   Марья Александровна. Пожалуйста.
   Собачкин. Помню, помню, есть Одосимов столоначальник или начальник отделения... точно есть.
   Марья Александровна. Вообразите, вышла одна смешная история... Вы мне можете сделать большое одолжение.
   Собачкин. Вам стоит только приказать. Для вас я готов на всё: вы сами это знаете.
   Марья Александровна. Вот в чем дело: мой сын влюбился или, лучше, не влюбился, а просто зашло в голову сумасбродство... Ну, молодой человек... Словом, он бредит дочерью этого Одосимова.
   Собачкин. Бредит? А однако ж, он мне ничего об этом не сказал. Да впрочем, конечно, бредит, если вы говорите.
   Марья Александровна. Я хочу от вас, Андрей Кондратьевич, большой услуги: вы, я знаю, нравитесь женщинам.
   Собачкин. Хе, хе, хе! Да вы почему это думаете? А ведь точно, вообразите: на масленой шесть купчих... может быть, вы думаете, что я с своей стороны как-нибудь волочился или что-нибудь другое... Клянусь, даже не посмотрел! Да вот еще лучше: вы знаете того, как бишь его, Ермолай, Ермолай... Ах, боже, Ермолай, вот что жил на Литейной недалеко от Кирочной?
   Марья Александровна. Не знаю там никого.
   Собачкин. Ах, боже мой, Ермолай Иванович, кажется, вот хоть убей, позабыл фамилию. Еще жена его, лет пять тому назад, попала в историю. Ну, да вы знаете ее, Сильфида Петровна.
   Марья Александровна. Совсем нет; не знаю я никакого ни Ермолая Ивановича, ми Сильфиды Петровны.
   Собачкин. Боже мой! он еще жил недалеко от Куропаткина.
   Марья Александровна. Да и Куропаткина я не знаю.
   Собачкин. Да вы после припомните. Дочь, богачка страшная, до двухсот тысяч приданого и не то, чтобы с надуваньем, а еще до венца ломбардный билет в руки.
   Марья Александровна. Что ж вы не женились?
   Собачкин. Не женился. Отец три дня на коленях стоял, упрашивал; и дочь не перенесла, теперь в монастыре сидит.
   Марья Александровна. Почему ж вы не женились?
   Собачкин. Да так как-то. Думаю себе: отец откупщик, родня -- что ни попало. Поверите, самому, право было потом жалко. Чорт побери, право, как устроен свет: всё условия да приличия. Скольких людей уже погубили!
   Марья Александровна. Ну, да что же вам смотреть на свет? (В сторону.) Прошу покорно! Теперь всякая чуть вылезшая козявка уже думает, что он аристократ. Вот всего какой-нибудь титулярный, а послушай-ка, как говорит!
   Собачкин. Ну, да нельзя, Марья Александровна, право, нельзя, всё как-то... Ну, понимаете... Станут говорить: "Ну вот, женился чорт знает на ком..." Да со мной, впрочем, всегда такие истории. Иной раз, право, совсем не виноват, с своей стороны решительно ничего... ну, что ты прикажешь делать? (Говорит тихо.) Ведь вот по вскрытии Невы всегда находят две-три утонувшие женщины,-- я уж только молчу, потому что в такую еще впутаешься историю... Да, любят, а ведь за что бы, кажется? лицом нельзя сказать, чтобы очень...
   Марья Александровна. Полно, будто вы сами не знаете, что вы хорош.
   Собачкин (усмехается). А ведь вообразите, что, еще как был мальчишкой, ни одна, бывало, не пройдет без того, чтобы не ударить пальцем под подбородок и не сказать: "Плутишка, как хорош!"
   Марья Александровна (в сторону). Прошу покорно! Ведь вот насчет красоты тоже -- ведь моська совершенная, а воображает, что хорош. (Вслух.) Ну, так послушайте же, Андрей Кондратьевич, с вашей наружностью можно это сделать. Мой сын влюблен до дурачества и воображает, что она совершенная доброта и невинность. Нельзя ли как-нибудь, знаете, представить ее не в том виде, как-нибудь эдак, что называется, немножко замарать. Если вы, положим, не произведете на нее действия и она не сойдет с ума от вас...
   Собачкин. Марья Александровна, сойдет! не спорьте, сойдет! Я голову дам отрубить, если не сойдет. Я вам скажу, Марья Александровна, со мной не такие бывали истории... Вот еще на днях...
   Марья Александровна. Ну, как бы то ни было, сойдет или не сойдет, только нужно, чтобы по городу разнеслись слухи, что вы с нею в связи... и чтобы это дошло до моего сына.
   Собачкин. До вашего сына?
   Марья Александровна. Да, до моего сына.
   Собачкин. Да.
   Марья Александровна. Что -- да?
   Собачкин. Ничего, я так сказал да.
   Марья Александровна. Разве вы находите, что это для вас трудно?
   Собачкин. О, нет, ничего. Но все эти влюбленные... вы не поверите, какие у них несообразности, неуместные ребячества разные: то пистолеты, то... чорт знает что такое... Конечно, я не то, чтобы этим как-нибудь... но знаете, неприлично в хорошем обществе.
   Марья Александровна. О! насчет этого будьте покойны. Положитесь на меня, я не допущу его до того.
   Собачкин. Впрочем, я так только заметил. Поверьте, Марья Александровна, я для вас, если бы пришлось точно порисковать где жизнью, то с удовольствием, ей-богу, с удовольствием... Я так вас люблю, что, признаться сказать, даже совестно, вы подумать можете бог знает что, а это именно одно только глубочайшее уважение. Ах, вот хорошо, что вспомнил! Я попрошу у вас, Марья Александровна, занять мне и а самое короткое время тысячонки две. Чорт его знает, какая дурацкая память! Одеваясь, всё думал, как бы не позабыть книжку, нарочно положил на стол перед глазами. Что прикажете, всё взял, табакерку взял, платок даже лишний взял, а книжка осталась на столе.
   Марья Александровна (в сторону). Что с ним делать? Дашь -- замотает, а не дашь -- распустит по городу такую чепуху, что мне никуды нельзя будет носа показать. И мне нравится, что еще говорит: позабыл книжку! Книжка-то у тебя есть, я знаю, да пуста. А нечего делать, нужно дать. (Вслух.) Извольте, Андрей Кондратьевич; обождите только здесь, я вам их сейчас принесу.
   Собачкин. Очень хорошо, я посижу здесь.
   Марья Александровна (уходя, в сторону). Без денег ничего, мерзавец, не может сделать.
   Собачкин (один). Да, эти две тысячи теперь мне и очень пригодятся. Долгов-то я отдавать не буду: и сапожник подождет, и портной подождет, и Анна Ивановна тоже подождет; конечно, раскричится, ну да что ж делать? нельзя же деньги сорить на всё, с нее довольно и любви моей, а платье, она врет, у нее есть. А я сделаю вот как: скоро будет гулянье, колясчонка моя хоть и новая, ну да ее всякий уж видел и знает, а есть, говорят, у Иохима, только еще что вышла, последней моды, еще он даже никому не показывает. Если прибавлю эти две тысячи к моей коляске, так я могу ее и весьма выменять. Так я, знаете, какого задам тогда эфекту! Может быть, на всем гуляньи всего и будет только одна или две такие коляски. Так обо мне везде заговорят. А между тем нужно подумать об порученья Марьи Александровны. Мне кажется, благоразумнее всего начать с любовных писем. Написать письмо от имени этой девушки, да и выронить как-нибудь нечаянно при нем или позабыть на столе в его комнате. Конечно, может выйти как-нибудь плохо. Да, впрочем, что ж? надает ведь только тузанов. Тузаны, конечно, больно, да всё же ведь не до такой степени, чтобы... Да ведь я могу и удрать, и если что, в спальню Марьи Александровны и прямо под кровать, и пусть-ка он оттуда меня вытащит! Но, главное, как написать письмо? Смерть не люблю писать, то есть, просто, хоть зарежь. Чорт его знает, так, кажется, на словах всё бы славно изъяснил, а примешься за перо -- просто, как будто бы кто-нибудь оплеуху дал; конфузил, конфузия, не подымается рука, да и полно. Разве вот что? у меня есть кое-какие письма, еще недавно ко мне писанные; выбрать, которое получше, подскоблить фамилию, а на место ее написать другую. Что ж, чем же это не хорошо? право! Пошарить в кармане, может быть, тут же посчастливится найти именно такое, как нужно (Вынимает из кармана пучок писем.) Ну, хоть бы это, например. (Читает.) "Я очинь слава богу здарова, но за немогаю от боле. Али вы душенька совсем позабыли. Иван Данилович видел вас душиньку в тиатере и то пришли бы успокоили веселостями разговора". Чорт возьми! кажется, правописанья нет. Нет, этим, я думаю, не надуешь. (Продолжает.) "Я для вас душинька вышила подвязку". Ну, и разносилась с нежностями! Что-то буколического много, Шатобрианом пахнет. А вот, может быть, не будет ли здесь чего-нибудь? (Развертывает другое и прищуривает глаз, стараясь разобрать.) "Лю-без-ный друг!" Нет, это, однако ж, не любезный друг; что же однако ж? "Нежнейший, дражайший?" Нет, и не дражайший, нет, нет. (Читает.) "Me, ме, е... рзавец". Хм! (Сжимает губы.) "Если ты, коварный обольститель моей невинности, не отдашь задолженные мною на мелочную лавочку деньги, которые я по неопытности сердечной для тебя, скверная рожа (последнее слово читает почти сквозь зубы)... то я тебя в полицию". Чорт знает что! Вот уж просто чорт знает что! Вот уж именно ничего нет в этом письме. Конечно, обо всем можно сказать, но можно сказать благопристойно, выраженьями такими, которые бы не оскорбляли человека. Нет, нет, все эти письма, я вижу, как-то не то... совсем не годятся. Нужно поискать чего-нибудь сильного, где виден кипяток, кипяток, что называют. А вот, вот, посмотрим это. (Читает.) "Жестокий тиран души моей!" А, это что-то хорошее, однако ж. "Тронься сердечной моей участью!" И преблагородно! ей-богу, преблагородно! Ведь вот видно воспитанье! Уж по началу видно, кто как себя поведет. Вот как нужно писать! Чувствительно, а между тем и человек не оскорблен. Вот это письмо я ему и подсуну. Далее уж и читать не нужно; только не знаю, как бы выскоблить так, чтобы не былNo заметно. (Смотрит на подпись.) Э, э! вот хорошо, даже имени не выставлено! Прекрасно! Это и подписать. Каково обделалось дельце само собою! А ведь говорят, наружность вздор: ну не будь смазлив, не влюбились бы в тебя, а не влюбившись, не написали бы писем, а не имея писем, не знал бы как взяться за это дело. (Подходя к зеркалу.) Еще сегодня как-то опустился, а то ведь иной раз точно даже что-то значительное в лице... Жаль только, что зубы скверные, а то бы совсем был похож на Багратиона. Вот не знаю, как запустить бакенбарды: так ли, чтобы решительно вокруг было бахромкой, как говорят -- сукном обшит, или выбрить всё гольем, а под губой завести что-нибудь, а?
  

ВЛАДИМИР ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ

  

ПЕРВЫЙ ОТРЫВОК

   Марья Петровна. М и А, а с другой стороны фамилии: Повалищев и княжна Шле-похвостова. Чтобы всё это было как можно no-великолепнее. Я также прошу вас, чтоб это всё было готово не позже, как через две недели.
   Каплунов. Очень хорошо (бежит отпереть дверь).
   Марья Петровна (к лакею). Знаешь ли ты квартиру того чиновника?
   Лакей. Знаю.
   Марья Петровна. Вели кучеру ехать прямо туда! Ух, я до сих пор не могу успокоиться! (Уходит.)
  

ВТОРОЙ ОТРЫВОК

  
   Каплунов. Еще и вина! а водки не хочешь? Один дьявол --вино и водка, ведь всё так же пьяно. Пойдем!
   Шрейдер. Нет, я в немецка театр пойду.
   Каплунов. Охота в театр! (В сторону.) Вот уж немецкая цигарка! И врет расподлец -- и не думает быть в театре! Скряжничает, проклятая немчура: боится проиграть алтына, и еще в театр! На свой счет не выпьет пива, немецкая сосиска! Когда-нибудь, ей-богу, поколочу его на все боки. (Вслух.) Это что за зеркало? (Схватывает со стола зеркало.)
   Лаврентий. Перестаньте. Чего вы пришли? ведь барина нет. Что вам здесь делать? (Слышен стук в боковые двери.) А вот и барин теперь увидит. (Шрейдер и Каплунов убегают. Остается Петрушевич, погруженный в задумчивость. Лаврентий и Аннушка.)
   Лаврентий. А! Анна Гавриловна! Насчет моего почтения с большим удовольствием вас вижу.
   Аннушка. Не беспокойтесь, Лаврентий Павлович! Я нарочно зашла к вам на минуту. Я встретила карету вашего барина и узнала, что его нет дома.
   Лаврентий. И очень хорошо сделали: я и жена будем очень рады. Пожалуйте, садитесь.
   Аннушка (севши). Скажите, ведь вы знаете что-нибудь о бале, который на днях затевается?
   Лаврентий. Как же. Оно, примерно, вот изволите видеть, складчина. Один человек, другой, примерно так же сказать, третий. Конечно, это, впрочем, составит большую сумму. Я пожертвовал вместе с женою пять рублей. Ну, натурально бал, или что обыкновенно говорится -- вечеринка. Конечно, будет угощение, примерно сказать -- прохладительное. Для молодых людей танцы и тому прочие подобные удовольствия.
   Аннушка. Непременно, непременно буду. Я только зашла за тем, чтобы узнать, будете ли вы вместе с Агафией Ивановной?
   Лаврентий. Уж Агафия Ивановна только и говорит всё, что о вас.
   Закатищев (вбегает). Что, Иван Петрович дома?
   Лаврентий. Никак нет.
   Закатищев (про себя). Жаль! Если бы не заговорился так долго с этим степняком, я бы его застал. Однако ж я даром ему не скажу об этом сюрпризце, который готовит ему родной братец. Нет, Иван Петрович! Извините -- представьте меня непременно к награде! Я уж чересчур усердно вам служу, доставляю запрещенный товар. Нет, тысячонки четыре вы должны мне пожаловать! Эх, куплю славных рысаков! Только и речей будет по городу, что про лошаденку Закатищева. Хотелось бы и колясчонку, только уж зеленую. Желтого цвета никак не хочу! Куда же уехал Иван Петрович?
   Лаврентий. Они уехали к Марье Петровне.
   Закатищев (увидев Аннушку, кланяется). Здравствуйте, сударыня! Ох, какие воровские глазки!
   Аннушка. Есть на кого заглядеться!
   Закатищев (уходя). Лжешь, плутовка! Влюблена в меня! Признайся -- по уши влюблена? А, закраснелась! (Уходит.)
   Аннушка. Право, чем кто больше урод, тем более воображает, что в него все влюбляются. Если и у нас на бале будет такая сволочь, то я...
   Лаврентий. Нет, Анна Гавриловна, у нас будет общество хорошее. Не могу сказать наверно, но слышал, что будет камердинер графа Толстогуба, буфетчик и кучера князя Брюховецкого, горничная какой-то княгини... Я думаю, тоже чиновники некоторые будут.
   Аннушка. Одно только мне очень не нравится, что будут кучера. От них всегда запах простого табаку или водки. Притом же все они такие необразованные, невежи...
   Лаврентий. Позвольте вам доложить, Анна Гавриловна, что кучера кучерам рознь. Оно, конечно, так как кучера, по обыкновению больше своему, находятся неотлучно при лошадях, иногда подчищают, с позволения сказать, кал. Конечно, человек простой -- выпьет стакан водки или, по недостаточности больше, выкурит обыкновенного бакуну, какой большею частью простой народ употребляет. Да. Так оно натурально, что от него иногда, примерно сказать, воняет навозом или водкой. Конечно, всё это так. Да. Однако ж, согласитесь сами, Анна Гавриловна, что есть и такие кучера, которые хотя и кучера, однако ж, по обыкновению своему, больше, примерно сказать, конюхи, нежели кучера. Их должность, или так выразиться, дирекция состоит в том, чтобы отпустить овес или укорить в чем, если провинился форейтор или кучер.
   Аннушка. Как вы хорошо говорите, Лаврентий Павлович. Я всегда вас заслушиваюсь.
   Лаврентий (с довольной улыбкой). Не стоит благодарности, сударыня. Оно, конешно, не всякий человек имеет, примерно сказать, речь, т. е. дар слова. Натурально, бывает иногда... что, как обыкновенно говорят, косноязычие. Да. Или иные прочие подобные случаи, что, впрочем, уже происходит от натуры... Да не угодно ли вам пожаловать в мою комнату? (Аннушка идет, Лаврентий а нею, но, увидя Петрушевича в задумчивости, останавливается.) Ах, Григорий Савич! Я вас чуть было не запер. Извините! У нас уже давно обедать пора.
   Петрушевич (выходя из задумчивости). Боже мой! Боже мой! Итак, вот что! Служил, служил и что ж выслужил? Хм. (С горькою улыбкою.) Тут что-то говорили об бале. Какой для меня бал! Сегодня еще сговорились было мы идти к Андрею Ивановичу на бостончик. Нет. Не пойду. Что мне теперь бостон! Я сам не знаю, что я буду, куда я пойду. Что скажет моя Марья Григорьевна? (Выходит медленно и машинально.)
  

Занавес опускается.

  
  

ОТРЫВКИ ИЗ НЕИЗВЕСТНЫХ ПЬЕС

  

I

  
   Баскаков. А, забрало, наконец. Какое это непостижимое явление! Подлец последней степени, мошенник, заклейменный печатью позора, для которого одна награда -- виселица, и этот человек, попробуй кто-нибудь коснуться его чести, назвать его подлецом: "Как вы смеете, милостивый государь, поносить честь мою? Я требую удовлетворения за вашу обиду. Вы нанесли мне такую обиду, за которую... омыть кровью". Бездельник! И он стоит за честь свою, за честь, которая составлена из бесчестия.
   Валуев. Я не в силах более перенесть этого! На этом месте, здесь же мы деремся.
   Баскаков. Что? А! (Становится спиною к дверям.) Дуэль. Поединок. Неправда. Нет, братец. Этаких подлецов не вызывают на поединок. Для тебя нет этого удовлетворения. Этого для моей чести уже было бы слишком, чтобы я дрался с каторжником, которого ведут в Сибирь. Дуэль? Нет, тебя просто убить, как собаку. Бедное животное, благородное животное, прости, что я унизил сейчас тебя, сравнивши с этим гнусным творением.
   Валуев (в бешенстве подбегает к окну). Эй, Никанор! Подай пистолет мне.
   Баскаков. Что, тебе хочется пистолета? вон он. Я бы тебя мог сию минуту убить; но дивись моему великодушию; две минуты я даю тебе еще приготовиться. В это время ты можешь еще произнесть к богу одно такое слово, за которое, может быть, уменьшатся твои муки, когда унесет твою душу ее владелец -- дьявол. (Валуев бросается на него, желая вырвать пистолет. Несколько минут они борются.)
   Валуев. Я вырву таки у тебя его.
   Баскаков. Нет, не вырвешь: у честного человека крепче рука, нежели у подлеца. (Борются еще несколько секунд: наконец, Баскакову удается навести пистолет против груди. Раздается выстрел. Валуев падает. Подымается со всех сторон лай собак. Стучат в двери. Голос в замочную скважину: Барин, отворите-с.)
   Баскаков. Зачем?
   Голос. Кто-то из вас выстрелил из ружья.
   Баскаков. Лжешь! Здесь никто не стрелял. Лежит, протянулся; даже не вздохнул, не помолился, ни последней молитвы не молвил на смертном одре своем -- смерть, отвечающая его жизни. Однако ж он жил; он имел такие же права жить, как и я, как и всякий другой. Он был гнусен, но был человек. А человек разве имеет право судить человека? Разве кроме меня нет высшего суда? Разве я был назначен его палачом? Убийство! Честный ли человек он был, подлец ли, но я всё-таки убийца... Убийца не имеет права жить на свете. (Застреливается.)
  

Слышен собачий лай. Выламывают двери. Входят станционный смотритель и ямщики.

  
   Станционный смотритель. Вишь, дуэль была.
   Ямщик (рассматривает тела). Еще этот хрипит, а тот уже давно душу выпустил.
   Станционный смотритель. Что же тут долго думать? Возьми-ка, Гришка, гнедого коня да ступай верхом за капитаном-исправником.
  

Занавес опускается.

  
  

II

  

ДЕЙСТВИЕ V

Комната 1-го действия.

  
   Ольгин (входя). Боже, как у меня сердце бьется. Я ее опять увижу. (Входит Петр.) А, здравствуй, старик! Что, я могу видеть барыню?
   Петр. Как об вас прикажете доложить?
   Ольгин. Скажи, что управитель, тот самый, который ей рекомендован. (Петр уходит.) Как всё уединенно. Я едва ' могу узнать прежнюю комнату. Верно, у ней не принимают никого: даже ворота заперты.
   Петр. Барыня просила ее немножко подождать; она скоро выйдет к вам.
   Ольгин. Послушай, старик: что, вы всегда живете так, как теперь? отчего у вас заперты ворота? Разве никто не заезжает к вам?
   Петр. Вот то-то и есть, сударь, что мы живем бог знает как. Уж, по-моему, иди в монастырь, коли хочешь так жить. Гостей, объявить вам вот по чистосердечной совести, никого. Как добрый наш барин жил с нами, не так было! Что за редкостные люди были, если бы вы знали! Ну, что ж будешь делать. Не захотели жить вместе да полно. А отчего? За дрянь, за пустяк, чего-то рассердились один на другого. Барыня как-то нагрубила барину; ну, не вытерпел, человек молодой, и уехал. А по мне, право, из пустяков. Ведь уж известное дело бабы, ну, так чего же тут. Вот, конечно, вам лучше примерно сказать, моя старуха. Был я три года в отлучке. Приезжаю, навстречу идет она, с радости не знает, что делать, и ребенка ведет за руку. "Здравствуй!" -- "Здравствуй. А откуда, жена, ребенка взяла?" -- "Бог дал",--говорит. "Ах ты, рожа, бог дал. Я тебе дам". Ну, отломал таки сильно бока. Что ж? После простил всё, стал попрежнему жить. Что ж, ведь после оказалось, что я сам-то ведь был причиною рождения ребенка: похож на меня, как две капли воды; такой же совсем, как я, голубчик ты мой. (Плачет.) Вот уж два года тебя не знаю, и вести нет. Что-то ты, мой сердечный, жив ли ты?
   Ольгин. Чем же, однако же, занимается барыня?
   Петр. Как, чем занимается? Известно, дело женское. Я вам скажу, сударь, что дела хозяйственные идут у нас бог знает как. Вот вы сами увидите. Вы спросите, отчего; а бог знает отчего. Если бы вы увидели, как она изволит управлять, так это курам смешно. Вообразите, что сама переходит по всем избам, и чуть только где нашла больного, и пошла потеха: сама натащит мазей, тряпок, начнет перевязывать. Ну, скажите, пожалуйста, боярское ли это дело! Какое же после этого будет к ней уважение мужиков? Нет, уж коли хочешь управлять, то ты сама уж сиди на одном месте; а если что, пошли приказчика: уж это его дело; он уже обделает, как ему следует. Мужика не балуй. Мужика в ухо,-- народ простой, вынесет. А этим-то и держится порядок. При барине не так было. Ах, если бы вы знали, сударь, что это был за редкостный человек. Ну, да и она редкостная барыня. Если хотите, я вам покажу комнату барина, хотя барыня никого туда не впускает и запирается сама по нескольким часам, и что она там...
  
  

АЛЬФРЕД

ДЕЙСТВИЕ I

  

Народ толпится на набережной.

  
   Один из народа. Ай, что ты так теснишь! Пустите хоть душу на покаянье!
   Другой из народа. Да посторонитесь ради бога!
   Голос третий. Эх, как продирается! Чего тебе? Ну, море, вода, больше ничего. Что, не видел никогда? Думаешь, так прямо и увидишь короля?
   Туркил. Ну, теперь, как бог даст, авось будет лучшее время, когда приедет король. Вот не прогонит ли собак-датчан?
   -- Ты откудова, брат?
   Туркил. Из графства Гертиига. Томс Туркил. Сеорл.
   -- Не знаю.
   Туркил. Бежал из Колдингама.
   -- Знаю. Где монахинь сожгли. Ах, страх там такой! Такого нехристианства и от жидов, что распяли Христа, не было.
   Женщина из толпы. А что же там было?
   -- А вот что. Когда узнали монахини, что уже подступает Ингвар с датчанами, которые, тетка, такой народ, что не спустят ни одной женщине, будь хоть немного смазлива... дело женское... ну, понимаешь... Так игуменья -- вот святая, так точно святая!--уговорила всех монахинь и сама первая изрезала себе всё лицо. Да, изуродовала совсем себя. И как увидели эти звери -- нет хороших лиц, так его не оставили и пережгли огнем всех монахинь.
   Голос. Боже ты мой!
   Голос в толпе. Эх, англо-саксы...
   Другой. Сильный народ проклятый.
   -- Конечно, нечистая сила.
   -- Что, как в вашем графстве?
   -- Что в нашем графстве? Вот я другой месяц обедни не слушал.
   -- Как?
   -- Все церкви пусты. Епископа со свечой не сыщешь.
   -- От датчан дурно, а от наших еще хуже. Всякий тан подличает с датчанином, чтоб больше земли притянуть к себе. А если какой-нибудь сеорл, чтоб убежать этой проклятой чужеземной собачьей власти, и поддастся в покровительство тану, думая, что если платить повинности, то уже лучше своему, чем чужому,-- еще хуже: так закабалят его, что и бретон такого рабства не знал.
   -- Ну, наконец, мы приободримся немного. Теперь у нас, говорят, будет такой король, как и не бывало -- мудрый, как в Писании Давид.
   -- Отчего ж он не здесь, а за морем? Другой. А где это за морем?
   -- В городе в Риме.
   -- Зачем же там он?
   -- Там он обучался потому, что умный город, и выучился, говорят, всему-всему, что ни есть на свете.
   Другой голос. Какой город, ты сказал?
   -- Рим.
   Другой голос. Не знаю.
   -- Рима не знаешь? Ну, умен ты! Другой. Да что это Рим? Там, где святейший живет?
   -- Ну, да, конечно. Пресвятая дева! Если бы мне довелось побывать когда-нибудь в Риме! Говорят, город больше всей Англии и дома из чистого золота.
   Другой голос. Мне не так Рим, как бы хотелось увидеть папу. Ведь посуди ты; выше уж нет никого на свете, как папа,-- и епископ и сам король ниже папы. Такой святой, что какие ни есть грехи, то может отпустить.
   -- Вот слышишь ли кто-то говорит, что видел папу.
   Голос народа (на другой стороне). Ты видел папу?
   Брифрик (из толпы). Видел.
   -- Где ж ты его видел?
   Брифрик. В самом Риме.
   Голоса. Ну, как же?-- Что он?-- Какой? (Народ сталкивается в ту сторону.)
   Голоса. Да пустите! -- Ну, чего вы лезете?-- Не слышали рассказов глупых?
   Брифрик. Я расскажу по порядку, как я его видел... Когда тетка моя Маркинда умерла, то оставила мне всего только половину hydes земли. Тогда я сказал себе: "Зачем тебе, Брифрик, сын Квикельма, обработывать землю, когда ты можешь оружием добиться чести?" Сказавши это себе, я поехал кораблем к французскому королю. А французский король набирал себе дружину из людей самых сильных, чтобы охраняли его в случае сражения или когда выедет куда, то и они бы выезжали, чтобы, если посмотреть, так хороший вид был. Когда я попросился, меня приняли. Славный народ! Латы лучше не в сто мер наших. Кольчуги такие ж, как и у нас, только не все железные. В одном месте, смотришь,-- ряд колец медных, а в другом есть и серебряные. Меч при каждом, стрел нет, только копья. Топор больше, чем в полпуда -- о, куды больше! а железо такое острое -- то, что у старого Вульфинга на бердыше, ни к чорту не годится!
   Вульфинг (из толпы). Знай себя!
   Брифрик. Вот мы отправились с французским королем в Рим, чтоб папе почтение отдать. Город такой, что никак нельзя рассказать. А домы и храмы божий не так, как у нас, строятся, что крыши востры, как копье, а вот круглые -- совсем как бы натянутый лук, и шпицев совсем нет. А столпы везде, и так много и резьбы и золота, великолепие такое!.. -- так и ослепило глаза. Да, теперь насчет папы скажу. В один вечер пришел товарищ мой, немец Арнуль. Славный воин! Перстней у него и золотых крестов, добытых на войне, куча, и на гитаре так славно играет... "Хочешь,-- говорит,-- видеть папу?" -- "Ну, хочу".-- "Так смотри же, завтра я приду к тебе пораньше. Будет сам папа служить". Пошли мы с Арнулем. Народу на улице -- боже ты мой! -- больше, чем здесь. Римлянки и римляне в таких нарядах!..-- так и ослепило глаза. Мы протолкались на лучшее место, но и то, если бы я немножко был ниже, то ничего бы не увидел за народом. Прежде всех пошли мальчишки лет десяти со свечами, в вышитых золотом платьях, и как вышли они -- так и ослепило глаза. А ход повсюду, где вышел, был устлан красным сукном. Красным-красным, вот как кровь... Ей-богу, такое красное сукно, какого я и не видал. Если бы из этого сукна да мне верхнюю мантию, то вот, говорю вам перед всеми, то не только бы свой новый шлем, что с каменьем и позолотою, который вы знаете, но если бы прибавить к этому ту сбрую, которую променял Кенфус рыжий за гнедого коня, да бердыш и рукавицы старого Вульфинга и еще коня в придачу -- ей-богу, не жаль бы за эту мантию! Красная-красная, как огонь!..
   Голос в народе. Чорт знает что! Ты рассказывай об папе, а какая нужда до твоих мантий!
   Вульфинг (из толпы). Хвастун! Расхвастался!
   Брифрик. Сейчас. Вот вслед за ребятами пошли те... как их? Они с одной стороны сдают на епископов, только не епископы, а так, как наши таны или бароны в рясах... Не помню, шепелявое какое-то имя. То эти все таны или епископы, как вышли --так и ослепили глаза. А как показался сам папа, то такой блеск пошел -- так и ослепил глаза. На епископах-то всё серебряное, а на папе золотое. Где епископы выступают -- там серебряный пол, а где папа -- там золотой. Где епископы стоят -- там серебряный пол, а где папа -- там золотой...
   Голос из толпы. Бровинг! Корабль! Ей-богу, корабль! (Все бросаются, Брифрик первый, и теснятся гуще около набережной.)
   Голоса в толпе. Да ну, стой, ради бога!-- Задавили.-- Да дайте хоть назад выбраться!
   Голос женщины. Аи, аи! Косолапый медведь! Руку выломил! Ой, пропусти! Кто во Христа верует, пропустите!
   Брифрик (оборачиваясь). Чего лезешь на плечи? Разве я тебе лошадь верховая? Где ж король? Где ж корабль? Экая теснота!
   Голос в народе. Да нет корабля никакого!
   -- Кто выдумал, что король едет?
   -- Да кто же? Ты говорил!
   -- И не думал.
   -- Да кто ж сказал, что король?
   -- Джон Шпинг сказал, что король едет.
   -- Эй, Шпинг, зачем ты сказал, что король едет?
   Шпинг. Ей-богу, любезный народ, совсем было похоже на корабль.
   -- Вперед молчи, дурак, если не хочешь сам поплыть.
   Старуха (пролезая вперед). Нашли чего толпиться! И куды? Ведь никого нет.
   Брифрик. А, Кудред! Откудова, приятель?
   Кудред. Из дому.
   Брифрик. Короля видеть пришел?
   Кудред. И побольше, чем видеть.
   Брифрик. А что еще?
   Кудред. Жалобу прямо самому королю.
   Брифрик. На кого?
   Кудред. На королевского тана Этельбальда.
   Брифрик. Ты шутишь, братец?
   Кудред. Нет, не шучу.
   Голоса в народе. Вишь, на Этельбальда жалуется! -- Он сошел с ума! -- Да он ведь сильнее всех в королевстве! -- Войска и богатства у него больше, чем у короля.
   Эгберт. Кто несет жалобу на Этельбальда, тот подай мне руку. Хоть ты и простой сеорл, а я тан, но я пожимаю, потому что ты честный человек и англо-сакс. Я тебе буду помогать.
   Брифрик. За что ж жалуешься?
   Кудред. За что? Этельбальд, хоть и королевских танов всех старше, но подлец и мошенник. Когда датчане ворвались в Вессекс и начали грабить, я прибегнул к нему, свинье. Думал, он богач и столько имеет земли, что зачем ему бы обижать меня. Я обещался ему, если надобность, первым явиться в его войско и лошадь привести свою и всё вооружение мое. А он, мошенник, как только датчане ушли, совсем зачислил меня в свои рабы. За что я должен ему мостить чертовский мост к его замку и на моих двух лошадях, самых благородных, возить фашинник? А теперь, когда я отлучился по надобности в графство Гексгам, он взял мою собственную землю, родительскую землю, которой было у меня больше двух гидес, и отдал в лен какому-то, а мне отдал двадцать шагов песчанику за кладбищем.-- "Вот тебе,-- говорит,-- земля". Да разве я, старый плут, раб твой? Я вольный. Я сеорл. Я, если бы только захотел, прикупил еще два hydes земли, да выстроил церковь и дом, я бы сам был таном. Никто по законам англосакским не может обидеть и закабалять вольного человека. Разве я сделал какое преступление?
   Брифрик. Да ходил ли ты с жалобою в ваш ширгемот?
   Кудред. Подлецы все! Держат его сторону.
   Брифрик. Ну да всё-таки, как же порешили?
   Кудред. Вот на тебе бумагу, если ты прочтешь.
   Брифрик. Что ты! Э, так у вас судьи пишут? Слышь ты, народ, писанная бумага! У нас во всем ширстве, да и во всем Весеексе ни один шир, ни алдерман не умеют писать. Вишь ты какие каракульки. Тут где-нибудь должно быть А В С... Я уж знаю, меня было начинал учить один церковник.
   Туркил (Вульфингу). Я думаю, нет мудренее науки, как письмо.
   Вульфинг. Попы всё-таки прочтут.
   Брифрик (обращаясь к Кисее). Высокородный тан, прочти-ка. Ты, верно, знаешь?
   Кисса. Поди прочь! Я тебе не поп.
   Гунтинг. Давай, я прочту.
   Туркил. Кто он?
   Вульфинг. Не знаю.
   Голос. Это, видишь, тот, что был школьным учителем. Да теперь датчане разорили школу.
   Гунтинг (читает). "Да будет ведомо: в Schirgemot Агельмостане, в графстве Герефорт, во время царствования Этельреда, где..."
   -- А, при покойном короле! Храбрый был король, всю жизнь бился с этими морскими датчанами.
   Гунтинг (продолжает), "...где заседали: Дунстан епископ, Кеолрик алдерман, Варвик -- его сын, и Эсквин -- сын Центвина и Туркил косоглазый, как комиссары короля заседали"...
   Вульфинг. Слышишь, Туркил? Это ты?
   Туркил. Разве я косоглазый?
   Гунтинг (продолжает): "...в присутствии Брининга шерифа, Ательварда де Фрома, Леофина де Фроска черного, Годрига де Штока и всех танов графства Герефорта, Кудред -- сын Эгвинов -- представил суду против высокородного графа и королевского тана в том, что якобы он, Кудред, от него, высокородного графа Этельбальда..."
   В народе крик и давка: Пусти, пусти! -- Куда теперь сторониться! -- Батюшки, батюшки, тресну! Со всех сторон придавили!
   Высокий (болтает вверху руками). Чего эти бабы лезут, желал бы я знать.
   Брифрик. Чего народ лезет? (Продирается.)
   -- Да взбеленился просто, никого нет. Какой-то дурак опять пронес, что корабль показался.
   Кудред (кричит). Бумагу, бумагу, бумагу дай! Экий трус, изорвал...
   Кисса. Да кто сказал, что король едет?
   Голоса. Я не говорил.-- Я не говорил.-- Опять верно Шпинг.
   Шпинг. Нет, высокородный тан, и языком не воротил.
   Брифрик. Ей-богу, глупый народ! Ну что, хоть бы и в самом деле был король.
   Вульфинг. А сам, небось, первый полез.
   Брифрик. Что ж! Только посмотреть.
   Один из народа. Вон таны поехали на лошадях. Это верно встречать короля.
   Рыцарь (на лошади). Дорогу, дорогу! Народ, посторонись!
   Эгберт. Кому дорогу?
   Рыцарь (на лошади). Посторонись, говорят тебе! Дорогу высокородному королевскому тану Этельбальду.
   Эгберт. Отнеси ему эту пощечину. (Бьет его и убегает.)
   Рыцарь (кричит). Мы увидимся, проклятый длиннорукий чорт!
   Вульфинг. Вон поехал граф Эдвиг. Видел?
   Туркил. Видел. Славное вооружение.
   Вульфинг. Вон Этельбальд. Гляди, какой около него строй стоит -- в толпе рыцарей, как в лесу. Эх, как одеты славно! Какие кирасы, щиты! Ей-богу, если б хотели, побили датчан.
   Туркил. Отчего ж не хотят?
   Вульфинг. А так. Сами держат руку неприятелей.
   Туркил. Ну, вот!
   Вульфинг. Почему ж не побить? Ведь наших впятеро будет больше, если собрать всех саксонов, а англов-то одних всадников будет на всю дорогу от Лондона до Йорка! А датчан всех-на-всех трех тысяч не будет.
   Туркил. Э, любезный приятель мой! Как твое имя? Вульфинг?
   Вульфинг. Вульфинг.
   Туркил. Так будем приятелями, Вульфинг.
   Вульфинг. Вот тебе рука моя.
   Туркил. Не говори этого, любезный Вульфинг. Им помогает нечистая сила, тот самый сатана, о котором читал нам в церкви священник, что искушает людей. Они, брат, море заговаривают. Вдруг из бурного сделается тихо, как ребенок, а захотят -- начнет выть, как волк. Наши всадники давно бы совладали с ними...
   Вульфинг. Народ опять затеснился. Да и сами таны махают шапками. Посмотрим, верно, король наконец едет.
   Голос в народе. Ну, теперь корабль, так корабль!
   Туркил. Опять пошла теснота!
   Голоса. Корабль с тремя ветрилами.-- Зачем дерешься? -- Не лезь вперед!
   -- Вон и люди, как мухи, стоят на палубе.
   -- А что не видно короля?
   -- Где ж теперь его увидишь? Людей многое множество.
   -- Вон что-то блеснуло перед солнцем!
   -- Скоро идет корабль. Видно, что заморской работы! Вон как окошечки блестят. У нас таких кораблей нет.
   -- Это должен быть, что блестит, тан.
   -- Нет, вот тот больше блестит. Смотри --- какой шлем, какое богатое убранство!
   Вульфинг. Это всё те таны, что поехали за ним в Рим с посольством.
   Туркил. Где ж король? Ведь король в короне.
   Вульфинг. Да еще не короновался.
   Туркил. А, вон снял шляпу... Таны машут... Виват король!..
   Весь берег (кричит). Виват, король!.. Здравствуй, король!..
   -- Вон вновь машут... Здравствуй, король!.. Народ. Здравствуй, король! Всадник (на лошади). Расступись, народ! (Машет алебардой. Народ пятится, прижатые кричат.)
   Туркил. Что он так кричит? Кто это?
   Всадник. Тан из Кенульф, сын Эгальдов. Тан из Медлисекса, славный воин. (Корабль подходит к самому берегу. За столпившимся народом видны только головы.)
   Альфред (сходя с корабля). Здравствуйте, добрые мои подданные.
   Народ. Здравствуй, король! Виват! (Король и свита подымаются на лошадях выше народа.)
   Народ. Виват! Виват, король!
   Альфред. Благодарю, благодарю вас, мои добрые. Я сам не менее рад видеть вас и мою отцовскую землю Англосаксию.
   Эгберт. Слышишь? Англосаксию! Он, верно, не знает, что Мерси и Эст-Англ уже не наши. (Король уезжает. Таны и народ с восклицаниями тянутся за ним.)
   Туркил. Молодец король -- видный, рослый, лучше всех. Как он славно выступал, словно сокол. Я думаю, латы его стоят больше, чем твоя жизнь. Пойдем, посмотрим.
   Вульфинг. Постой! Зачем же идти? Глянь, за ними не угнаться: они на лошадях и во всю рысь поедут в Йорк.
   Туркил. Отчего ж не в Лондон?
   Вульфинг. Видишь, в Лондоне приготовят всё как следует, а когда приготовят, тогда и он поедет.
   Эгберт (возвращаясь). Нет, я не хочу быть последним. Я такой же тан. У меня тоже было в услужении шестнадцать танов ситкундменов. Правда, я потерял много в войну. У меня теперь нет этого. Но я защищал землю нашу. Отчего граф Эдвиг, Кенульф, не говоря уж о собаке Этельбальде, молокосос сын его, рыжебородый Киль,-- почему они имеют право провожать короля в первом ряду? Отчего я должен следовать еще за двумя танами? Я хотел было сбить с седла копьем плута Киля, да не хотел только сделать этого при короле.
   Кисса. Дьявол ему на шею! Я рад, по крайней мере, что король приехал. Датчан опять за море, завоюем опять Эст-Англию, Мерси и Нортумберланд также; хоть и разоренная страна, однако же есть добрые земли для скота и для пашен.
   Эгберт. Мне король понравился -- добрый молодец! Пойду к нему прямо и суну ему руку по древнему саксонскому обычаю. Скажу: "Король, вот тебе рука! При первой надобности всегда привожу четырнадцать тебе всадников, вооруженных, с добрыми конями, и сам пятнадцатый. А надежный ли человек? Вон, гляди, сколько рубцов у меня". Пойдем, Кисса, выпьем его здоровье. Эй, Кудред! Тебя обидел Этельбальд? Будь завтра в Лондоне, спроси тана Эгберта, тана из графства Сомерсетского. Меня знают.
   Кудред. Ну, теперь, я думаю, король укротит немного тана.
   Вульфинг. Да что ж король? Ведь король не может сказать тану: "Отдай такую-то землю, я тебе приказываю". Что скажет витенагемот?
   Кудред. Да беспорядков верно будет меньше. Что ни скажет, а всё будет лучше. По крайней мере, можно будет по дороге пройти безопасно. Чем живешь, Вульфинг?
   Вульфинг. Один hydes земли держу от тана.
   Кудред. Платишь хлебом?
   Вульфинг. Нет, еще никогда не марал рук своих в земле.
   Кудред. Кто ж ты?
   Вульфинг. Пастух. Шесть десятков овец и три десятка рогатой скотины моей собственной выгоняю на Гельгудскую пажить. Если ты хочешь, пришлец, отдохни у меня. Ты будешь есть сыр и молоко, каких не сыщешь во всем Вессексе. А завтра ранним утром мы отправимся в Лондон смотреть королевский праздник. Гляди, чего народ опять смотрит? Чего вы, храбрые, мужи, столпились?
   Голос в народе. Корабль, опять корабль!
   Кудред. В самом деле корабль! Что ж это? Верно, тоже королевская свита?
   Турки л. Вишь, это уже не такой! Мачта и паруса совеем не так сделаны. Постой, рассмотреть поближе -- и народ как будто не так одет.
   Один из толпы (всплескивая руками). Саксонцы! Убежим, убежим!..
   Кудред. Что такое?
   Одна из толпы. Морской король!
   Кудред. Нет, что ты!
   Туркил. Как христианин, не лгу! Разве вы не видите, что датский корабль!
   Голоса. Аи, народ, точно -- датчане! -- Вон машут, чтобы остались.-- Да, как бы не так!-- Бежим, друзья! (Все в беспорядке убегают. Корабль виден у берега. Руальд висит на мачте.)
   Голос Губбо. Перекидай канат.
   Руальд (сверху). Кормщик, бери ниже; там мель (Норманд плывет с канатом в зубах.)
   Руальд. Еще ниже. Еще ниже. А, народ проклятый! Весь разбежался! Теперь прямо. Норманд, хватай крюком!.. Стой!
   Губбо (выходит с корабля). Ну вот мы и в Англии. Тащите старшую лодку на берег. (Вытаскивают лодку.)
   Губбо. Что, мои храбрые берсеркеры, дожидаться ли нам Ингвара или теперь налететь и окропить наши доспехи алою, как перед бурей вечерняя заря, кровью саксонцев, а?
   Воины. Наши копья готовы.
   Руальд. Не лучше ли, король мой Губбо, послать проведать узнать о числе неприятеля?
   Губбо. Это ты, Руальд, говоришь? Тебя, верно, не море пеленало. За эти слова тебя стоит вышвырнуть в море. "Какой храбрый когда спрашивает о числе?" -- говорил отец мой Лодброд, победивший на тридцати трех сражениях.
   Руальд. Губбо, сын Лодбродов! Ты меня укоряешь трусостью. Когда же мы вместе с братом Гримуальдом срамили себя перед дружиною? Разве я когда-нибудь в жизни грелся у очага или спал под крышей? Разве платье мое на мачте сушилось, а не на мне?
   Губбо. Прости, Руальд. Брат твой Гримуальд был славный воин. Мы лишились, друга, храброго товарища. Великий Оден! Какая была буря и битва! Ветер оборвал во тьме наши платья и морские брызги пронзали разгоревшиеся лица наши. Клянусь моим мечом и копьем, ничего бы не пожалел за такую участь: завидная участь! Теперь Гримуальд пирует с легионом храбрых. Сам Оден наливает ему чашу из широкого черепа и говорит ему: "А сколько ты, Гримуальд, получил ран на последней битве?" "Ран семнадцать и четыре",-- отвечает ему
   Гримуальд. "Сильный воин! Вон тебе, Гримуальд, бессмертные лани с лоснящейся как серебро шерстью. Веселись, храбрый витязь, поражая их далеко достающим копьем". Слушай, Стемид, теперь не время, но когда будем пировать на покрытых пылью саксонских трупах и зажжем альбионские дубы, ты спой нам песню о подвиге Гримуальда. Знаешь, какую песню? Такую, чтобы в груди всё встрепенулось: отвага, самое бешеное веселье, и руки схватились за рукояти мечей... Но следует теперь сказать вам, мои товарищи, что мы будем делать. Англия земля хорошая: скота, пажитей и земель в ней много. В Нортумберландии и в Мерси, где уже поселились соотечественники наши, жители бедны, но здесь жилища, а более всего церкви, очень богаты, и золота в них много. Каждому достанется на золотую цепь. Мечи у англо-саксов славные. Они достают их издалека. Мы можем тут себе выбрать любые мечи и копья и всё вооружение. А еще я скажу теперь такое, что больше всего нравится, товарищи, и мне и вам: у англо-саксов девы белизною лица, как наши скандинавские снега, вкрапленные алой кровью молодых ланей. Но стойте, товарищи! В Англии воинов, которые станут под мечом и копьем на конях, несметное множество. Только, из них Оден никого не примет в Валгал к себе, потому что они презренные христиане. Помните и то, что ныне будут наши соотечественники, и как только нападем с одной стороны, они нападут с другой... Видите ли, как тут хорошо и тепло. В нашей Скандинавии нет этого. Тут зимы всего только два месяца.
   Руальд. Я себе отвоюю лучший замок во всей Англии. Девять десятков англо-сакских рабов будет прислуживать мне за чашею пиршества.
   -- Что, конунг Губбо, правда ли, что есть где-то земли еще теплее?
   Губбо. Есть.
   -- И что зимы совсем не бывает?
   Губбо. Ну, этого нет -- чтобы зимы совсем не было. Зима есть. Нужно, однако, попробовать. Мы с тобою, Элгад, пустимся потом далее. Скучно долго жить на одном месте. Чтобы и там, по ту сторону океана, вспоминали нас в песнях. Клянусь всей моей сбруей, приедешь оттуда на вызолоченном корабле. Красная, как огонь, мантия, и вся будет убрана дорогими каменьями. Шлем... крыло на нем будет, как вечерняя звезда, сиять. И как приеду к первой царевне в мире, скажу: "Прекрасная царевна, я, король, пришел, горя любовью к твоим голубым очам. Его рука поразила сто и сто десятков витязей, и пришел король Губбо взять тебя этою самой рукой вместе с приданым, которое приготовил тебе престарелый отец твой".
   Воины. Виват, король Губбо!
   Губбо. Виват и вы, товарищи! Теперь идем. Вы два, Авлуг и Ролло, оставайтесь беречь лодки. А мы -- никому не спускать и насыщать кровью мечи наши, пока есть...
   Альфред, окруженный танами и графами королевства. Благодарю, благодарю вас, благородные таны, за ваше поздравление. Я надеюсь, что вы окажете с своей стороны мне всякую помощь разогнать варварство и невежество, в котором тяготеет англо-сакская нация.
   Граф Эдвиг. Я всегда готов. Пятьдесят вооруженных всадников всякую минуту может требовать государь.
   Граф Этельбальд. Рука моя и моих восьмидесяти вассалов принадлежат тебе, государь мой.
   Сифред. Всякое законное требование государя готов выполнить. Двадцать конных и сто сорок пеших стрелков.
   Клеобальд. В моей стране лошадей мало, но пеших сколько могу собрать...
   Альфред. Вы ошибаетесь, друзья. Не этой помощи я требовал от вас, на которую, конечно, имею всегда право. Но я разумел о том благодетельном просвещении, которого нет в Англии. Я вас просил споспешествовать мне научить англо-саксов искоренить грубость нравов, которая, как старая кора, пристала к ним. (Таны в безмолвии. Некоторые расставляют руки, рассуждая, что это значит.)
   Эдвиг. Как же, государь, ты говоришь, что англы и саксы грубы? Да ведь они покорили Англию!
   Альфред. Ну, против этого мне ничего не остается говорить. Этот, кажется, кроме войны и думать ни о чем не хочет. Видел ли ты. Эдвиг, своего сына?
   Эдвиг. Видел, государь.
   Альфред. Что ж, как нашел его?
   Эдвиг. Хорош малый, да чуть ли к чернокнижию не пристрастен и копьем плохо владеет.
   Альфред. Нет, Эдвиг, ты должен благодарить бога за такого сына. Этот день побудь с ним, а завтра пришли ко мне. Мы с ним были друзья во всю бытность в Риме. Давно не видел я Англию. Прежнее время свое, как свой сон, помню. Ведь тут должны уцелеть еще остатки римских памятников. Существует ли та стена, которую выстроил император Константин в Лондоне, и бани близ Йорка, выстроенные римлянами?
   Эдвиг. Не знаю, государь, о каких ты римлянах говоришь.
   Альфред. Римляне -- народ, который завоевал Англию и которому были подвластны бритты.
   Эдвиг. Бритты были, это правда, а римлян, государь, никаких не было.
   Альфред. Ты не знаешь, потому что не читал. Римляне были народ великий. Они покорили весь мир и в том числе Британь.
   Эдвиг. Воля твоя, король, римляне и живут в Риме. Нет, король, это тебе солгали. У нас есть старики, которые помнят, как покорили саксы народ, которого храбрее еще никого не было. И те говорят, что были одни только бритты.
   Альфред. Ну, об этом тоже нечего долго толковать. Хороши наши таны! Я, любезные, хочу слышать отчет об нынешнем положении государства и о всех происшествиях, бывших без меня по кончине брата моего Этельреда. Об отдыхе моем не беспокойтесь. Отдохнуть я успею. Ты, Этельбальд, так как старший в государстве и первый советник в витенагемоте, расскажи мне подробно всё.
   Этельбальд. Всё хорошо, государь. Со стороны датчан только худо. Впрочем, дорога от Йорка до Лондона поправлена и была мощена всё время. Зверинец твой в исправности. Все королевские твои латы, щиты отцовские и добытые покойным братом твоим Этельредом я сохранил в исправности.
   -- Врет, старый медведь! Лучшее копье стянул себе.
   Альфред. Ты, Этельбальд, говоришь о моем хозяйстве. Это дело пустое. Я просил тебя рассказать -- как государство, в каком положении.
   Граф Эдвиг. В гадком положении государство. Сеорлы и бретонские рабы ничего не выплачивают. Поля очень опустошены датчанами. Не на что вооружить рыцаря. Лошади -- мерзость.
   Альфред. Зачем вы позволили датчанам взять Мерси и Эст-Англию?
   -- Что ж делать, король. Покойный король, брат твой, храбро сражался, да сильнее перетянула сила... Они знаются с дьяволом, с ними из моря приходят походом морские чудища.
   Альфред. Брат мой Этельред сражался, как должно храброму доблестному саксонцу, но вы были виною, непокорность вассалов была причиною.
   Сифред. Если б я имел землю в Эст-Англии или Мерси, я бы защитил ее моею рукою и руками моих вассалов, но у меня свои земли есть.
   Альфред. Да умели ли вы свои защитить? Отчего по всей дороге, по которой мы ехали, пустые пажити и две развалившиеся церкви? Малолюдный гирд датчан издевался над вами, а вы, хорошо вооруженные христиане, могли вынести это?
   Граф Эдвиг (берясь за меч). Браво, о король! -- Вот король! -- Прозорлив, как горный орел!
   Сифред. Я никогда не был бесчестным и всегда готов, и если бы граф Мидльсекс не поссорился со мною, я бы не впустил датчан, и Вессекс и его бы владения спас.
   Альфред. И виною вы же, вы, через свои мелкие ссоры. Мне очень не нравится это ваше феодальное обыкновение. Бог знает что такое. Всякий управляет, как ему хочется. Высшему не повинуются, между собою несогласны. В государстве должно быть так, как в Римской империи: государь должен повелевать всем по своему усмотрению, как ему захочется.
   Одон (потупляет глаза). Гм! Я что-то не вполне понял это. Ведь англо-сакский всякий тан, вольный и свободный человек, разве возьмет землю собственно от короля...
   Альфред. Отчего я не вижу здесь ни одного епископа? Один только дряхлый старик и вышел меня встретить.
   -- Епископ Вессекский убит во время войны с датчанами, а Адельстан из Кента умер.
   Альфред. И никто не позаботился о том, чтобы избрать на место!
   Арвальд. Нет, король, в том нет нам укоризны. Все таны нарочно собрались, но некого было избрать в епископы. Не нашли такого, который мог бы читать святое письмо.
   Альфред. Будто уже в Англии нет ни одного священника, умеющего читать? Ведь еще отцом Этельвальдом заведена была коллегия.
   -- Коллегии давно уж нет.
   Альфред. Где же она?
   -- Сожжена датчанами.
   Альфред. Опять датчане! Да что это за бич такой, датчане? Или Англия состоит вся из трусов или в самом деле датчане... Что это за человек? Что ты?
   Вестник. Король!
   Альфред. Что?
   Вестник. Датчане ворвались и грабят Лондон.
   Король (в изумлении). Как легки на помине!.. Ну, господа таны и графы! Нам приходится сию минуту думать о вооружении. Нечего делать, нужно всё отложить в сторону.
   -- Я готов.
   -- Все вассалы при мне, государь.
   -- Мое войско всегда со мною.
   Этельбальд. Для тебя, государь, всё рад принесть.
   Арвальд. В одну минуту буду снаряжен. (Уходит.)
   Альфред. Да, шумно начинается мое царствование. Дайте и вы все, благородные таны, Клятву: ни пяди земли не уступить датчанам.
   Таны. Спасителем Иисусом и девой Марией клянемся!
   Альфред. Идем и сейчас на коней! Но прежде я хочу обсмотреть войска ваши. Ну, король, яви теперь деятельность души. Вот тебе то поле, которое ты рвался возделать. Много работы предстоит. Страшные перспективы; внести туда пламенник наук и познаний, где их в помине нет, где нет букваря во всем государстве... Подвести под законы и укротить своевольное неустройство этих беспокойных магнатов Государства, глядящих лесным зверем, а вдобавок и на плечах неприятель... Дай, боже, силы!.. (Уходит.)
   Цеолин. Как мне нравится король!
   Эдрик. Ты не знаешь его еще, Цеолин, хорошо. Это бог.
   Эдвиг. Что, Кедовалла, у тебя все вооружены?
   Кедовалла. Все.
   Эдвиг. Что король? Ведь, кажется, молодец?
   Кедовалла. Да, кажется, храбрый. Да что-то так...
   Эдвиг. Что?
   Кедовалла. Мудреный что-то.
  
  

ДЕЙСТВИЕ II

  

Альфред, граф Этельбальд, граф Эдвиг, Цеолин, Кедовалла с толпою воинов входят на сцену.

  
   Альфред. Мне еще не верится, чтобы мы были побеждены. Горсть, разбойничья шайка, не более, и перед этой шайкой не могло устоять пятнадцать тысяч всадников и цвет саксонской нации и девяносто тысяч пеших! Что скажете вы на это, столпы этой нации, благородные таны?
   Граф Эдвиг. Король, распусти нас. Я соберу всех слуг своего замка, сам выгоню моих вассалов. Пусть каждый сделает то же.
   Альфред. Граф, ты сед волосом, а даешь такой совет. Нет, благородные таны, всё теперь зависит от нас самих и от нашей решительности. Уступим -- мы потеряем всё, возрастим гордость неприятельскую. Клянусь, мы им дадим и уверенность в их непобедимости, и тогда кто против них? Вы видели, как они неслись в битве. Один шаг назад -- и дерзость их возрастет, как Голиаф. Бароны, одно нам средство! Здесь нечего думать. С этими же самыми силами обратить отступление в нападение, покамест не узнала о нашем поражении нация.
   Кедовалла. Король, ты видел сам, что наша храбрость не заслужила упрека. Я никогда не думал о своей жизни. Но клянусь пресвятой матерью, за них стоит демон! Я видел сам, как его темный образ мчался рядом с этим непобедимым Губбо. Мои вассалы в первый раз побледнели от страха. Мои латы, которые окропил епископ два года назад, в первый раз пробиты.
   Альфред. Какое черное невежество веет от Кедоваллы! Тебя, я знаю, не уверишь, потому что твоя душа в старой коре. Но, таны, как видно, что недавно приняли христианскую веру и не смыслите ничего в ней! Вы испугались злого духа! Разве злой дух может устоять против бога? Разве есть что на свете больше христианского бога? Вы видели, с каким криком и острым копьем стремились в наши ряды эти морские люди. А отчего? Потому что призывали поминутно языческого бога их Одена, который -- пыль и прах пред богом христианским. А вы не надеетесь! Какие вы христиане! За вас Христос и пречистая дева...
   Таны. Король, идем! Ни двух шагов земли датчанам!
   Часть народа и всадников. Король, датчане...
   Альфред. Стой!
   Всадник. ...гонятся!
   Альфред. Все таны ни с места! Далеко датчане?
   Всадник. По пятам нашим...
   Альфред. Во имя святой Марии! не подавайся, как кельданские скалы. (Врывается на сцену дружина датчан. Саксонцы встречают копьями. Начинается сеча.)
   Губбо. Сыны Одена! не полон будет пир наш, если не сокрушим англо-саксов.
   Альфред. Англо-саксы! не забывайте -- с нами Христос и Мария.
   Губбо. Ринальд, Ринальд! тихо гремит твой меч. Мало искр вышибает твое копье из неприятельских лат.
   Ринальд. Нет, король Губбо, кровь от вражеских трупов отуманила твой взгляд.
   Альфред. Христиане, крепитесь! Святой Георгий на белом коне за нас!
   Губбо. Оден! рука моя дымится кровью, а Ингвара нет со мною. Ринальд, Ринальд! Зачем избит шлем твой? Не дрожат ли твои перси?
   Ринальд. Еще станет, король мой Губбо! Вот тебе, собака!.. Сыны Одена доставят черепов на пиршественные чаши.
   Альфред. За Марию, за Христа, англосаксы!
   Губбо. Уста мои запеклись, язык сохнет, а Ингвар мой не летит на помощь!
   Ринальд (падая). Оден! Готовь мне место в Валгале!
   -- Вот тебе, собака датчанин! (протыкает ему голову копьем.)
   Альфред. Англо-саксы! победа за нами!
   Губбо. Отдыха не будет тебе, Альфред, до коих пор меч играет в руках моих.
   Альфред. Остановитесь, датчане! Сдавайся, Губбо, и положи твое оружие.
   Губбо. Никогда! Ты думаешь, что сыны Одена когда-нибудь соглашались быть чьими бы то ни было рабами?
   Альфред. Мне не нужно, Губбо, твоей свободы, я не отнимаю ее. На два слова. (Губбо тотчас останавливается. Обе стороны опускают копья.)
   Альфред. Я готов заключить с тобою мир и пощадить остаток твоих товарищей с тем, чтобы ты теперь же немедля отправлялся за море, принес клятву, по обычаю своей религии, никогда не являться у берегов Англии. Оружие всё при вас остается. Всё, что ни имеете на себе, не будет тронуто.
   Губбо. Король Альфред, я соглашаюсь.
   Альфред. Итак, храбрый, произнеси клятву.
   Губбо. Клянусь моим Оденом, моею сбруею, моим вызубренным мечом, что никогда я и вся храбрая моя дружина не будем нападать на твои владения, а когда не выполню моей клятвы, да будем желты, как медь на латах наших! Да обратятся наши копья на нас же самих!
   Альфред. Слышите вы все клятву? Губбо, ты свободен. Ступай! Твои ладьи ждут у берегов.
   Губбо. Пойдем, товарищи. Нам не стыдно глядеть друг на друга. Мы бились храбро. Не сегодня -- завтра, не здесь -- в другом месте, нанесут наши ладьи гибель неприятелям, носящим золотое убранство...
  

НАБРОСКИ ПЛАНА ДРАМЫ ИЗ УКРАИНСКОЙ ИСТОРИИ

  

Как нужно создать эту драму

  
   Облечь ее в месячную ночь и ее серебряное сияние и в роскошное дыхание юга.
   Облить ее сверкающим потопом солнечных ярких лучей, и да исполнится она вся нестерпимого блеска!
   Осветить ее всю минувшим и вызванным из строя удалившихся веков, полным старины временем, обвить разгулом, козачком и всем раздольем воли.
   И в потоп речей неугасаемой страсти, и в решительный, отрывистый лаконизм силы и свободы, и в ужасный, дышащий диким мщением порыв, и в грубые, суровые добродетели, и в железные несмягченные пороки, и в самоотвержение неслыханное, дикое и нечеловечески-великодушное.
   И в беспечность забубённых веков.
  

-----

  
   Отвечает сравнением, иносказательно: "Правда, случается, что вол падал, издыхал, но под рукою человека, которому бог дал ум на то, чтобы сделать нож; но никогда еще не случалось, чтобы бык погибал от свиньи".
   Делает распоряжения о продаже рыбы, о запасе на зиму, именно на такое-то время, потому что тогда хлопцы пьянствуют. О покупке соли, о баштанах, хлебах, о порохе, ружьях, кунтушах для солдат.-- "Войны, кажется, ожидать не нужно, потому что мужицкая и козацкая сноровка бунтовать -- так, чтобы не побунтовать, не может проклятый народ; так вот у него рука чешется; дармоедничает да повесничает по шинкам да по улицам".
  

-----

  
   Монахам такого-то монастыря купить вытканные и шитые утиральники.
  

Рыцарские

  
   Не поединки, а разделываются драками; набравши с собою сколько можно больше слуг и выехавши на поле, нападает на своих противников.
  

Мужики

  
   Разговор между мужиками. "Вздорожало всё, дорого. За землю, ей-богу, не длиннее вот этого пальца -- двадцать четвериков, четыре пары цыплят, к Духову дню да к Пасхе -- пару гусей, да десять с каждой свиньи, с меду, да и после каждых трех лет третьего вола".
  

-----

  
   Рассказывают про клады и сокровище запорожцев. "Уйду на Запорожье, здесь всякий чорт тебя колотит".
  

-----

  
   Демьян превращается в кашевара, Самко -- в перекупщика.
  

-----

  
   Выдумать, как запала мысль в голову молодому дворянину. Чисто козацкое изобретение, как подговорить. Лукаш говорит, что он ничего не значит, что нужно склонить полковников. Народ обступает их домы и вынуждают... И сказать, каким же образом...
  

-----

  
   Народ кипит и толчется на площади, около дома обоих полковников, требуя их принять участие в деле, начальство над ними. Полковник выходит на крыльцо, увещевает, уговаривает, представляет невозможность.
  

-----

  
   Входят, возвещают и советуют бежать.
   "Бегите и спасайтесь, жены и бабы! Ляхи за нами, и грабят и жгут". В этом положении находят. Укладывается старушка, плачет, расставаясь с прежним жилищем, где столько пробыла и откуда никуда не выходила.
  

-----

  
   Вдохновенная, небесноух_а_ющая, чудесная ночь. Любишь ли ты меня? Попрежнему ли ты глядишь на своего любимца, не изменившегося ни годами, ни тратами, и горишь и блещешь ему в очи, и целуешь его в уста и лоб? Ты так же ли попрежнему ли смеешься, месячный свет? О боже, боже, боже! Такие ли звуки, такие снуются и дрожат в тебе? Клянусь, я слышал эти звуки, я слышал их один в то время, когда я перед окном: на груди рубашка раздернута и грудь и шея моя навстречу освежительному ночному ветру. Какой божественный, и какой чудесный и обновительный, утомительный, дышащий негой и благовонием, рай и небеса -- ветер ночной. Дышащий радостным холодом ветер урывками обнимал меня и обхватывал своими объятиями и убегал и вновь возвращался обнимать меня, а черные, угрюмые массы лесу, нагнувшись, издали глядели, и над ними стоял торжественный несмущенный воздух. И вдруг соловей... О небеса, как загорелось всё, как вспыхнуло! У, какой гром... А месяц, месяц... Отдайте, возвратите мне, возвратите юность мою, молодую крепость сил моих, меня, свежего -- того, который был. О, невозвратимо всё, что ни есть в свете.
  

-----

  
   Сказавши монолог, долго кричит. Выходит мать. "Дочь, у тебя болит голова" и прочее.
   -- Нет, не голова. Болею я вся, болят мои руки, болят мои ноги, болит грудь моя, болит моя душа, болит мое сердце. Огонь во мне. Воды, мать моя, матушка, мамуся. Дай такой воды, чтобы загасила жгущее меня пламя. О, проклята моя злодейка, и проклят род твой, и прокляты те... что кричали. Мать моя, матушка, зачем ты меня породила такую несчастную? Ты, видно, не ходила в церковь; ты, видно, не молилась богу; ты, видно, в нечистой воде искупалась, в ядовитом зелье, на котором проползла гадина.
  

-----

  
   Внутри рвет меня, всё немило мне: ни земля, ни небо, ни всё, что вокруг меня.
  

-----

  
   Отречение от мира совершенное. А между тем рисуется прежнее счастие и богатство, которое могло... Прощание слезное с молодыми летами, с молодыми радостями, со всем и строгое покорение судьбе. Обеты и как будет молиться, как припадать к иконе: "И всё буду плакать и ничего, никакой пищи бедному сердцу, не порадую его никаким воспоминанием".
   И вдруг. Здесь встреча с соперницей в уничиженном состоянии, и всё вспыхивает вновь во всем огне и силе. Потоки упреков и злобная радость. Потом опомнивается и вспоминает об обетах, бросается на колени и просит прощения.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
  

ДРАМАТИЧЕСКИЕ ОТРЫВКИ И ОТДЕЛЬНЫЕ СЦЕНЫ

ИГРОКИ

  
   Первые наброски относятся, повидимому, к 1836 г.
   Окончательный текст приготовлен Гоголем в 1842 г.
   Напечатано впервые в издании: "Сочинения Николая Гоголя", т. IV, СПб., 1842 (отдел "Драматические отрывки и отдельные сцены").
   Поставлена комедия в Москве 5 февраля 1843 г., в Петербурге -- 26 апреля 1843 г.
   Гоголь писал, что "Игроков" следует именовать "не комедией, а просто комической сценой".
   Белинский высоко ценил "Игроков" "по творческой концепции, художественной отделке характеров, по выдержанности в целом и в подробностях".
   Стр. 292. Красная бумажка -- десятирублевая ассигнация.
   Стр. 314. Астрея -- в античной мифологии богиня справедливости. Век Астреи -- золотой век, когда Астрея обитала на земле.
   Стр. 327. "...из него просто выйдет Бурцов, йора, забияка" --- цитата из стихотворения Д. Давыдова "Бурцову": "Бурцов, ера, забияка..."
  

УТРО ДЕЛОВОГО ЧЕЛОВЕКА

  
   Сцены извлечены Гоголем из задуманной им в 1832г. комедии "Владимир третьей степени".
   Напечатаны в журнале Пушкина "Современник" в 1836 г. (т. I), с подзаголовком: "Петербургские сцены".
   В. Г. Белинский отмечал, что "Утро делового человека" как отрывок "представляет собой нечто целое, отличающееся необыкновенною оригинальностью и удивительною верностью. Если вся комедия такова, то одна она могла бы составить эпоху в истории нашего театра и нашей литературы".
   "Утро делового человека" является наиболее цельным извлечением из комедии, работу над которой Гоголь прекратил по цензурным причинам. В феврале 1833 г. он писал М. Погодину: "...помешался на комедии. Она, когда я был в Москве, в дороге, и когда я приехал сюда, не выходила из головы моей. Уже и сюжет было на-днях начал составляться, уже и заглавие написалось на белой толстой тетради: "Владимир 3-ей степени" -- и сколько злости, смеха и соли!.. Но вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит. А что из того, когда пьеса не будет играться: драма живет только на сцене. Без нее она, как душа без тела... Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым бы даже квартальный не мог обидеться. Но что за комедия без правды и злости!".
   Комедия "Владимир третьей степени" была задумана Гоголем широко, как картина "разных слоев и сфер русского общества", с главным героем петербургским чиновником-честолюбцем. О широте замысла можно судить и по сохранившимся наброскам "Владимира третьей степени" и по отдельным сценам, написанным Гоголем на основе неосуществленной комедии. Кроме "Утра делового человека", Гоголь извлек из своей комедии еще три отрывка, получивших самостоятельное существование ("Тяжба", "Лакейская" и "Сцены из светской жизни").
   Из этих отрывков и трех сохранившихся набросков "Владимира третьей степени" выясняется приблизительно содержание и главные действующие лица неосуществленной комедии. Главными героями комедии являются два крупных петербургских чиновника: Иван Петрович Барсуков, которого в "Тяжбе" Гоголь переименовывает в Павла Петровича Бурдкжова, и Александр Иванович, который в "Тяжбе" носит имя Пролетова. Основной пружиной действия комедии должна была, повидимому, явиться вражда этих двух чиновников, зависть Александра Ивановича к преуспеванию Ивана Петровича. На помощь недоброжелательным замыслам Александра Ивановича против Ивана Петровича приходит брат последнего, Хрисанфий Петрович Барсуков, который в "Тяжбе" именуется Христофором {По ошибке Гоголь в тексте "Тяжбы" дважды назвал Бурдюкова Хрисанфием (в рассказе о завещании). В настоящем издании эта ошибка исправлена.} Петровичем Бурдюковым. Он затевает тяжбу с братом и поручает ее Александру Ивановичу. Мария Петровна Повалищева, уоожденная Барсукова (или Бурдюкова) является родной сестрой тяжущихся братьев. Эту даму, жизнь которой сосредоточена на светских мнениях и сплетнях, Гоголь вывел под именем Марии Александровны в "Сценах из светской жизни". В первом отрывке "Владимира третьей степени" она осуществляет навязанную сыну ее Мише женитьбу на княжне Шлепохвостовой, о которой идет речь в "Сценах из светской жизни". Миша Повалищев -- тип слабовольного молодого человека, не чуждого добрых порывов и мыслей. Мария Петровна обвиняет сына в масонстве и чтении стихов Рылеева (см. примечание на стр. 465); в "Сценах из светской жизни" у Гоголя вместо этого -- обвинение в либерализме. Сцена в лакейской по первоначальному замыслу происходит в доме Ивана Петровича. В отрывке "Лакейская" Гоголь перенес сцену в дом некоего Федора Федоровича.
   Содержание комедии, которое можно извлечь из дошедших до нас отрывков, пополняется рассказом М. С. Щепкина, сообщенным В. Родиславским: "В конце пьесы герой сходил с ума и воображал, что он сам и есть Владимир 3-ей степени. С особенною похвалою М. С. Щепкин отзывался о сцене, в которой герой пьесы, сидя перед зеркалом, мечтает о Владимире 3-ей степени и воображает, что этот крест уже на нем".
   Все четыре отрывка: "Утро делового человека", "Тяжба", "Лакейская" и "Отрывок (Сцены из светской жизни)" помещены Гоголем в "Собрании сочинений" 1842 г.
   "Утро делового человека", как это видно из письма Гоголя Пушкину при посылке пьесы, первоначально носило название "Утро чиновника".
   Стр. 348. Мелас -- колоратурная певица итальянской оперной труппы, гастролировавшей в Петербурге.
  

ТЯЖБА

  
   В основу отрывка вошла сцена из набросков комедии "Владимир третьей степени", 1832 г. См. "Утро делового человека".
   В сохранившемся отрывке черновика "Владимира третьей степени" почти полностью содержится третья сцена "Тяжбы" (без первых десяти реплик).
   Напечатан в издании "Сочинения Николая Гоголя", т. IV, СПб., 1842 (отдел "Драматические отрывки и отдельные сцены"). Из всех отрывков только "Тяжба" была при жизни Гоголя поставлена в театре. Шла в Петербурге 27 сентября 1844 г.
  

ЛАКЕЙСКАЯ

  
   В основу отрывка вошла аналогичная сцена из комедии "Владимир третьей степени", 1832 г. См. "Утро делового человека".
   Работа над отрывком относится к 1839--1840 гг.
   Напечатан в издании "Сочинения Николая Гоголя", т. IV, СПб., 1842 (отдел "Драматические отрывки и отдельные сцены").
   Стр. 367. Обыкновенный бакун -- простой, пачечный табак (папушный), сорт ниже махорки.
  

ОТРЫВОК

(СЦЕНЫ ИЗ СВЕТСКОЙ ЖИЗНИ)

  
   Сцены связаны с первым отрывком "Владимира третьей степени" 1832 г. Работа над ними относится к 1839--1840 гг. Напечатаны в издании: "Сочинения Николая Гоголя", т. IV, СПб., 1842 (отдел "Драматические отрывки и отдельные сцены"), под заглавием "Отрывок", предложенным Гоголю Прокоповичем.
   В черновой редакции сцен, между прочим, мать (в черновике Марья Петровна) упрекает Мишу в том, что он придерживается масонских правил и читает стихи Рылеева.
   Стр. 382. Книжка -- бумажник.
  

ВЛАДИМИР ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ

  
   Комедия задумана и начата в 1832 г. Черновые наброски нескольких сцен при жизни Гоголя опубликованы не были.
   К первому отрывку в черновике непосредственно примыкает сцена, полностью и почти буквально совпадающая с третьей сценой "Тяжбы" (без первых десяти реплик),
   Отрывки комедии "Владимир третьей степени" в 1839--1840 гг. были переделаны Гоголем в отдельные маленькие пьесы. См. примечание к пьесе "Утро делового человека".
  

ОТРЫВКИ ИЗ НЕИЗВЕСТНЫХ ПЬЕС

  
   Два отрывка одной или двух разных пьес датируются 1832 г.
   При жизни Гоголя не публиковались. Характер первого отрывка свидетельствует не о комедийном замысле; невидимому, это сцена неосуществленной драмы.
  

АЛЬФРЕД

  
   Набросок относится, повидимому, к 1835 г. В рукописи заглавия не имеет.
   При жизни Гоголя опубликован не был. П. Кулиш, опубликовавший набросок в 1856 г. в "Записках о жизни Н. В. Гоголя, составленных из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем", именовал его "Наброски начала безымянной трагедии из английской истории". В издании сочинений Гоголя 1857 г. тот же редактор дал пьесе название "Альфред".
   Работа над пьесой относится ко времени, когда Гоголь читал в университете лекции по всеобщей истории.
   Исторические события связаны с освободительной борьбой англо-саксов со скандинавскими завоевателями Англии в конце IX века. Повидимому, главным героем драмы должен был явиться король Альфред (849--901).
   Начало драмы дает представление о широком замысле Гоголя. На этот замысел обратил особое внимание Чернышевский. В рецензии на "Записки о жизни Н. В. Гоголя" Чернышевский писал: "Заглавие драмы остается неизвестным, потому что в черновых тетрадях Гоголь не подписывал заглавий. Действие происходит в эпоху нападений датских морских удальцов на Англию, во времена Альфреда, который и есть главное лицо пьесы. Идея драмы была, как видно, изображение борьбы между невежеством и своевольем вельмож, угнетающих народ, среди своих мелких интриг и раздоров забывающих о защите отечества, и Альфредом, распространителем просвещения и устроителем государственного порядка, смиряющим внешних и внутренних врагов. Всё содержание отрывка наводит на мысль, что выбор сюжета был внушен Гоголю возможностью найти аналогию между Петром Великим и Альфредом, который у него невольно напоминает читателю о просветителе земли русской, положившем основание перевесу ее над соседями... Его Альфред, несомненно, был бы символистическим апотеозом Петра". Чернышевский писал, что в отрывке "видно положительное достоинство, и, сколько можно судить по началу, в этой драме мы имели бы нечто подобное прекрасным "Сценам из рыцарских времен" Пушкина".
   Стр. 396. "Знаю. Где монахинь сожгли". Отряды датчан действительно разграбили женский Колдингамский монастырь в Колдингаме; этот факт отмечен в "Истории Англии" Ранена де Туараса, которой среди разных источников пользовался Гоголь.
   Стр. 397. Тан и сеорл (правильно чеорль, от англ. ceorl) -- классы крупных землевладельцев-аристократов и зависимых от них крестьян, мелких землевладельцев.
   Стр. 398. Hydes (Гайдс, правильно гайд, от англ. hide) -- земельная мера, около 40 гектаров.
   Стр. 403. Schirgemot -- суд графства.
   Стр. 407. Таны сикундмены -- младшие рыцари.
   Стр. 408. Витенагемот -- королевский суд.
   Стр. 410. Берсеркеры -- буквально -- медвежьи шкуры; прозвище норманских воинов, удальцы.
   Стр. 415. Гирд -- отряд.
  

НАБРОСКИ ПЛАНА ДРАМЫ ИЗ УКРАИНСКОЙ ИСТОРИИ

  
   Наброски сделаны не ранее 1838 г. и представляют собою отрывки плана, а также характеристики замысла и отдельных героев драмы.
   По свидетельству современников ("Записки о жизни Гоголя"), часть драмы была готова к осени 1841 г., когда Гоголь читал ее Жуковскому. Тогда же будто бы Гоголь и уничтожил написанное, так как Жуковский не проявил интереса к драме.
   В 1839 г. Гоголь говорил С. Т. Аксакову, что "кроме труда, завещанного ему Пушкиным, совершение которого он считает задачею своей жизни, т. е. "Мертвых душ", у него составлена в голове трагедия из истории Запорожья, в которой всё готово до последней нитки, даже в одежде действующих лиц; что это его давнишнее, любимое дитя, что он считает, что эта пьеса будет лучшим его произведением, и что ему будет слишком достаточно двух месяцев, чтобы переписать ее на бумагу".
   Актеру М. С. Щепкину Гоголь говорил, что у него есть "драма за выбритый ус, вроде Тараса Бульбы". Тема "мести за ус" могла явиться основанием в развитии действия драмы. В ней Гоголь, вероятна, основывался на легенде, вошедшей в исторические сочинения ("История русов" Полетики), о гетмане Степане Остранице (по преданиям, был гетманом в 1638 г. и тогда же погиб, попав в вероломную засаду поляков). По этой легенде, Остраница вырвал ус у предводителя отряда польских коронных войск. В повести Гоголя "Гетьман" Остраница вырывает ус у начальника польских улан, оскорбившего старого казака. Весьма вероятно, что в предполагаемой драме Гоголь не только изобразил характерный поступок казака-рыцаря, но именно Остраницу сделал главным героем.
   Заметки по замыслу драмы дают некоторое представление о действующих лицах и историческом фоне драмы. Действие ее, повидимому, относится к той же эпохе, что и в повестях "Гетьман" и "Кровавый бандурист", т. е. к первой половине XVII в. Герой драмы, насколько можно судить по первым заметкам, принадлежит к украинскому рыцарству, т. е. к тому же слою мелкого дворянства, к которому принадлежал Остраница. Из заметки "Мужики" видно, что в драме Гоголь хотел показать украинское крестьянство, причины, побуждавшие его бросать земли и устремляться в Запорожье.
   Героиня драмы, переживания и характер которой даны в трех последних заметках, имеет явные черты сходства с Галей, возлюбленной Остраницы из повести "Гетьман" (см. т. III).
  
Оценка: 7.41*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru