Гофман Модест Людвигович
Петербургские воспоминания

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Модест Гофман.
Петербургские воспоминания

   Вся жизнь Вячеслава Иванова, по крайней мере, в эту эпоху, проходила собственно в разговорах -- работал он очень мало, а когда работал, то трудно и торжественно. Я помню, как он писал статью о "Цыганах" Пушкина, заказанную ему проф. С. А. Венгеровым для Брокгауза и Ефрона: он писал ее бесконечно долго, и весь дом ходил на uыпочках и шептал: "Вячеслав пишет". Выезжал он очень редко, только в исключительных случаях, зато принимал очень охотно и радушно. Кто только ни бывал на средах! И признанные знаменитости, и совсем никому неизвестные люди. Сам Вячеслав Иванов не мог знать по имени всех своих посетителей, но всех дружески принимал. Бывали художники, поэты, музыканты. Хотя Вячеслав Иванов и любил музыку и думал, что понимает ее, но ... к музыке он подходил очень странно: так, выше всего ставил он девятую симфонию Бетховена за ее финал с хорами и солистами и говорил, что Бетховен верно понял необходимость слова в музыке: музыка должна была перейти в слово, потому что ее одной, оказывается, недостаточно. Постоянными гостями сред были: вечно живой и волнующийся Александр Бенуа, Лев Бакст, милый, тихий Константин Сомов, сдержанный, молчаливый Мстислав Валерианович Добужинский (этажом ниже башни помещалась художественная школа Званцевой, в которой они преподавали). Иногда, но очень редко, появлялась громадная фигура С. П. Дягилева с петровскими усиками и немного снисходительной улыбкой. Из переводчиков постоянными посетителями были сестры Чеботаревские -- старшая симпатичнейшая, умная и спокойная Александра Николаевна и младшая Анастасия, впоследствии утопившаяся. Петербургские поэты все бывали на "башне", но чаще всех в этом году -- Городецкий, Блок, Пяст, Потемкин, получивший премию в "Золотом Руне" за свое стихотворение "Дьявол", Кондратьев и Михаил Кузмин; открыл Кузмина собственно Валерий Брюсов, но пустил в ход Вячеслав Иванов. Кузмин всех пленил своими "Александрийскими песнями", а потом "Курантами любви" и "Любовью этого лета". Каждую среду можно было слышать, как Кузмин, аккомпанируя себе на пианино, пел приятным баском свои стихотворения, переносившие нас в XVIII век. Само собой разумеется, что среды посещались и совсем юными, начинающими поэтами, из которых память мне сохранила только два облика -- Георгия Иванова и Владислава Ходасевича, стихи которого уже тогда стали обращать на себя некоторое, но не особенно большое внимание.
   Иногда приезжал на среды из Москвы друг-враг Вячеслава Иванова -- Андрей Белый. Он очень дружески беседовал с Ивановым и объяснялся ему в любви, а через несколько дней Вячеслав с гневом говорил о новой измене "предателя" Андрея Белого. Несколько раз я видел на башне Бунина, в высшей степени надменно и презрительно смотревшего на всех молодых и "декадентов". Нужно сказать, что и "декаденты" не оставались перед ним в долгу и не очень почтительно говорили, что старовер Бунин попал в почетные члены разряда изящной словесности только потому, что подражал стихам августейшего поэта К Р., президента Академии Наук.
   Из молодых писателей часто бывали Б. К Зайцев и А. М. Ремизов. К Зайцеву отношение было неопределенное -- не то он "наш", не то он староверческое "Знание", но дарования его никто не отрицал. Другое дело Ремизов: он был всецело наш, и если далеко не все понимали его новую ритмическую прозу, то восторг выражали все. Я думаю, что больше всех понимали и ценили Ремизова трое: Вяч. Иванов, Н. А. Бердяев (и его жена Л. Ю.) и я. Странное впечатление производил этот интереснейший человек, обладающий громадным талантом: он всё время играл роль почти шута, но достаточно было видеть его несколько раз, чтобы понять, что за этой маской скрывается трагическое лицо. И эта трагедия Ремизова чувствовалась сквозь все его шуточки-прибауточки, сквозь все "Обезьяньи Палаты", для чего-то им придумываемые. Ремизовым всегда не везло, и, когда они жили в Петербурге на Кавалергардской улице, им ,приходилось голодать и нуждаться. Их поддерживали сердечно относившиеся к ним Бердяевы, и даже я приходил к ним и на несколько дней варил им кашу (у меня долгое время сохранялись открытки Алексея Михайловича, начинавшиеся словами: "Кашу съели"). А в это время Ремизов сочинял свои прекраснейшие вещи, которые приводили многих в восторг, он был несомненной ведеттой в новых кружках.
   Другой ведеттой, но избалованной, был в это время Михаил Алексеевич Кузмин. В нем тоже было что-то от маски, но никак нельзя было разобрать где кончалась маска и где начиналось настоящее лицо. Одно время я был с ним дружен и часто бывал у него; помню, как я был поражен, когда он после всех "Курантов Любви", заиграл мне совсем другую музыку -- вдохновленную староверческими скитами, в которых он когда-то жил. Где же был настоящий Кузмин в этой ли насыщенной мистическим трепетом музыке или в таких стихах, как
   
   Если завтра будет солнце,
   Мы во Фьезоле поедем ...
   
   Часто на "средах" можно было видеть Юрия Никандровича Веховского, небольшого, скромного поэта, влюбленного в пушкинскую эпоху -- в Пушкина, Дельвига и Боратынского, изучавшего их и находившегося под их формальным влиянием. При этом он обладал большим, привлекавшим к нему добродушием. Наши вкусы во многом сходились, и в эти годы мы были с ним в самых дружеских отношениях.
   Посетители "сред" были так бесконечно разнообразны и многочисленны, что никогда нельзя было угадать, кого увидишь в громадной столовой-зале: там, где в эту среду сидел Блок и читал свою "Незнакомку" или новые стихи из "Снежной Маски", в следующую среду сидит ... А. В. Луначарский. Сосчитать гостей было невозможно: только немногие оставались в столовой, большинство маленькими группами рассыпалось по всем комнатам башни, и то, что делалось в одной комнате, было неслышно в другой...
   С каждой "средой" у меня всё увеличивался интерес к этим собраниям, и я буквально жил этими средами; но едва ли я не еще более ценил мои ежедневные визиты к Вячеславу Иванову, когда никого у него не заставал кроме него, его жены и изредка Максимилиана Волошина. Тогда можно было свободно разговаривать с умнейшим и тонким человеком и "работать" с ним. А разговоров и "работы" было много. Я готовил к печати свой религиозно-философский очерк "Соборный индивидуализм", и каждую строчку читал Вячеславу Иванову. Всё написанное тут же обсуждалось и переделывалось. Работы особенно прибавилось, когда началась корректура. Все корректуры тщательно прочитывались по несколько раз, и после этого "чтения" я, собственно говоря, не имел бы права поставить одно свое имя в качестве единственного автора очерка. Книжка моя вышла в феврале 1907 года.
   
   "Новый журнал". Нью- Йорк. ХLIII. 1955 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru