Гнедич Петр Петрович
Расстрел

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Разстрѣлъ.

Разсказъ П. П. Гнѣдича.

  

I.

   Вспоминается мнѣ одна встрѣча.
   Я ѣхалъ на югъ Франціи. Ночь пришлось пронести въ вагонѣ. Утромъ, когда уже разсвѣло и вставало солнце, мнѣ показалось, что поѣздъ долго стоить на мѣстѣ, а по голосамъ, то приближавшимся, то удалявшимся, ясно было, что мы были на станціи.
   Я поднялъ толстую штору и увидѣлъ низенькій каменный вокзалъ и какой-то веселый городокъ, весь потонувшій въ зелени и освѣщенный косыми лучами золотисто-розоваго солнца. Ярко освѣщены были трубы домовъ, и дымъ -- лиловый съ алыми подпалинами -- тихо таялъ въ весеннемъ воздухѣ.
   Я не торопясь одѣлся, умылся, вышелъ изъ вагона. Станція была пустынна. Двѣ фигуры копошились надъ чѣмъ-то на далекомъ концѣ платформы. Весь поѣздъ спалъ: шторы и занавѣски у оконъ были спущены. Паровоза не было, онъ ушелъ куда-то, и мы безпомощно, какъ ящерица, лишенная головы, оставались недвижно на мѣстѣ. Городокъ бѣлѣлъ стѣнами, краснѣлъ крышами. Изъ садовъ шелъ ароматъ отъ весенней листвы. Въѣздныя ворота, -- что-то въ родѣ тріумфальной арки,-- желтѣли неподалеку отъ вокзала. Слѣва, вдоль узкой улицы, тянулась высокая желѣзная рѣшетка, и сквозь ея инки просовывали свои вѣтки старые каштаны. Напротивъ жался другъ къ другу рядъ двухъэтажныхъ и одноэтажныхъ домиковъ, крытыхъ черепицей. Дальше поднимались навстрѣчу утреннему свѣту шпицы и башенки церквей. А еще дальше -- тянулись горы, густо поросшія деревьями, съ старымъ замкомъ на вершинѣ самой высокой кручи, куда много вѣковъ назадъ тащили измученныя лошади камни и стволы деревьевъ для постройки, и гдѣ возводились жилища прихотью властныхъ людей, не желавшихъ сливаться съ обиталищами, ютившимися на равнинѣ, по берегамъ свѣтловодной рѣки, что текла излучинами отъ горъ внизъ, куда-то на западъ. Замокъ, повидимому, былъ запущенъ и необитаемъ, но гордо возвышался, какъ реликвія прошлыхъ вѣковъ.
   Я прошелся взадъ и впередъ раза два. Какой-то крестьянинъ съ двумя огромными мѣшками ѣхалъ на маленькомъ ослѣ. Легкая пыль золотилась за нимъ и бѣжала по улицѣ. Городъ только-что проснулся, движенія на улицахъ еще не было,-- и только вдали виднѣлась вереница повозокъ: должно-быть, окрестные жители везли съѣстные припасы на рынокъ.
  

II.

   Навстрѣчу мнѣ вышелъ изъ станціонныхъ дверей человѣкъ уже немолодой, толстый, въ легкомъ лѣтнемъ платьѣ, со вчерашней газетой въ рукахъ. Онъ остановился рядомъ со мной и началъ смотрѣть на желѣзнодорожное полотно, что ровной лентой убѣгало вдаль, между рощицъ и холмовъ, перебрасываясь черезъ рѣку, взбѣгая на холмики и спускаясь съ нихъ. Онъ ударилъ газетой по ладони свободной руки и сказалъ, какъ будто призывая меня въ свидѣтели:
   -- Не видать.
   -- Вы не знаете, отчего мы стоимъ?-- спросилъ я.
   -- Локомотивъ испортился. Пока не придетъ другой -- вы не поѣдете дальше. Каждую недѣлю это случается два раза. У насъ на линіи дряхлые, изношенные паровозы. Къ этому ужъ всѣ привыкли. Вы еще съ полчаса простоите здѣсь.
   Онъ сказалъ это съ наслажденіемъ, точно радовался нашей задержкѣ.
   -- Если бы,-- продолжалъ онъ,-- эти остановки экспресса происходили не раннимъ утромъ, а днемъ,-- нашъ городъ оживился бы. У насъ вѣдь нѣтъ никакихъ развлеченій, кромѣ плохого кинематографа, который дрожитъ, когда показываютъ его на экранѣ, какъ преступникъ передъ казнью.
   -- А самъ по себѣ городокъ премилый,-- сказалъ я.
   -- Да. На видъ онъ премилый. Да онъ и чище и красивѣе многихъ южныхъ городовъ. Но городскіе дрязги, подвохи и сплетни здѣсь такіе же, какъ и во всѣхъ уѣздныхъ ямахъ. Ну, конечно, ямахъ. Кто жилъ въ Парижѣ, тому всегда здѣшняя дыра покажется скверною тюрьмою.
   -- А вы здѣшній обыватель и бывшій парижанинъ?
   -- Да, я здѣшній обыватель и бывшій парижанинъ. У меня здѣсь небольшая фабрика. Но эта небольшая фабрика даетъ большой доходъ. Я не могу ее бросить, не могу перевести въ другое мѣсто, потому что она производитъ продукты, составляющіе спеціальность здѣшней мѣстности.
   Я не спросилъ, какіе это продукты, онъ не пояснилъ и продолжалъ.
   -- Я бывшій парижанинъ. Я родился тамъ, въ столицѣ учился, выросъ, получилъ дипломы, и попалъ сюда тридцать лѣтъ назадъ. Мнѣ завидуютъ многіе: счастье, видимо, улыбнулось мнѣ,-- я сдѣлался состоятельнымъ рантье. Но мнѣ иногда кажется, что не правъ Юлій Цезарь, увѣрявшій, что онъ хотѣлъ бы быть первымъ въ деревнѣ, но не вторымъ въ Римѣ. А я скажу, что предпочелъ бы быть пролетаріемъ Парижа, а не рантьеромъ здѣсь.
   Я посмотрѣлъ на него. Онъ на провинціальныхъ хлѣбахъ разжирѣлъ. Шея у него говорила о возможной апоплексіи. "Онъ много спитъ и много пьетъ", -- подумалъ я.
  

III.

   -- Сядемъ здѣсь, въ тѣни,-- предложилъ онъ.-- Я жду мѣстнаго поѣзда, но онъ тоже запаздываетъ, благодаря этому чортову экспрессу. Мнѣ надо съѣздить за сорокъ километровъ въ сосѣдній городокъ и къ десяти утра быть уже опять дома. Но эта неаккуратность перевертываетъ вверхъ ногами всѣ предначертанія. Вы не нѣмецъ?
   -- Нѣтъ, я русскій.
   -- Русскіе такіе же разгильдяи, какъ и мы, французы. Нѣмцы и англичане корректнѣе. Да. да. У нихъ и станціи чище, и дома, и женщины, и коровы. А у насъ и у васъ онѣ грязны. Да, да. Я одинъ разъ былъ въ Россіи и видѣлъ таракановъ и желтыхъ и черныхъ. Ихъ у васъ больше, чѣмъ у насъ. Вашъ крестьянинъ и солдатъ считаютъ ихъ неизбѣжнымъ зломъ и не выводятъ. Это замѣтилъ еще вашъ Гоголь. Да. не удивляйтесь, я читалъ всего единственный русскій романъ "Мертвыя души"', гдѣ о тараканахъ говорится въ первой же главѣ. И я видѣлъ ихъ своими глазами, какъ они бѣгаютъ по столамъ, полу и стѣнамъ, и на нихъ никто не обращаетъ вниманія. Я потому говорю объ этихъ насѣкомыхъ, что терпѣть ихъ не могу...
   Онъ закурилъ коротенькую трубочку съ пахучимъ табакомъ. Синій дымокъ заволновался въ утреннемъ воздухѣ и отравилъ своимъ острымъ ароматомъ благоуханіе утра.
   -- Вотъ мнѣ надо бы теперь уже ѣхать, продолжалъ онъ,-- сидѣть въ вагонѣ, и думать о томъ, что я буду говорить на собраніи фабрикантовъ, а я вмѣсто этого сижу здѣсь и не знаю, когда придетъ поѣздъ. А у меня каждый часъ разсчитанъ, и я не могу безъ толку тратить время. Мы неряшливы, французы,-- мы не дорожимъ временемъ и расточаемъ его, какъ блудный сынъ богатство. Американцы говорятъ: "время -- деньги". А мы хотимъ и деньги пріобрѣсти и время растратить попусту.
   Онъ такъ взволновался отъ разговора, что у него на лбу выступилъ потъ. Онъ отеръ его платкомъ, да заодно ужъ вытеръ и жирный затылокъ.
  

IV.

   Я въ первый разъ встрѣтилъ француза, который не восхищался своими соотечественниками. Вся его фигура выражала брезгливость. Онъ брезгливо относился ко всему,-- и къ своему городку, и въ вокзалу, и даже, какъ мнѣ показалось, къ своей трубкѣ.
   -- Я не люблю людей,-- заговорилъ онъ. точно подтверждая роившіяся во мнѣ мысли.-- И меня не любятъ. Я, въ сущности, никому не сдѣлалъ зла. Да и мнѣ никто ощутительнаго вреда не сдѣлалъ. Мнѣ только завидуютъ. Я вижу эту зависть во всемъ: и въ томъ, какъ смотрятъ на меня, и въ томъ, какъ говорятъ со мною, и въ томъ, какъ говорятъ обо мнѣ. Я никому не дѣлаю зла,-- я ужъ сказалъ... Но и добра я тоже никому не дѣлаю. То-есть, теперь не дѣлаю. Я проученъ на этотъ счетъ.
   Онъ улыбнулся широкой, радостной улыбкой, и даже глаза его потеряли на минуту брезгливое выраженіе.
   -- Что значитъ "теперь"?-- спросилъ я.
   -- "Теперь",-- потому что прежде я дѣлалъ. Пробовалъ дѣлать людямъ то, что, повидимому, было для нихъ хорошо Но каждый разъ, когда я дѣлалъ для нихъ что-нибудь хорошее, меня за это предавали. Мнѣ платили за добро зломъ. Чѣмъ болѣе былъ мнѣ человѣкъ обязанъ, тѣмъ гнуснѣе онъ оказывался но отношенію меня. Въ концѣ концовъ я пришелъ къ нелѣпому выводу, что нѣтъ такого добраго поступка, который остался бы безнаказаннымъ.
   Онъ засмѣялся раскатистымъ веселымъ смѣхомъ, точно сообщилъ мнѣ что-то очень занимательное и поучительное.
   -- Это парадоксъ,-- замѣтилъ я.
   -- Нѣтъ, это святая истина,-- поправилъ онъ меня.-- Это все вліяніе чорта. Вы вѣрите въ чорта? Я вѣрю. И думаю, что онъ властвуетъ человѣчествомъ гораздо больше, чѣмъ это принято думать.
  

V.

   -- Нынче въ модѣ утверждать, что человѣчество идетъ къ истинѣ и свѣту. Все это вздоръ и утопія. Когда-нибудь,-- и очень скоро, можетъ-быть,-- человѣчество покажетъ, что оно такое, и какъ оно блюдетъ божескія заповѣди. Я былъ свидѣтелемъ,-- тогда еще я былъ подросткомъ, что могутъ продѣлывать люди, когда они озвѣрѣютъ и когда почувствуютъ, что ихъ злой воли нѣтъ удержу, да, я былъ свидѣтелемъ одной сцены... Вотъ потому-то я и презираю людей...
   Онъ оборвалъ свою рѣчь и сталъ усиленно затягиваться. Я осторожно поинтересовался, какая это была сцена. Онъ посмотрѣлъ въ ту сторону, откуда долженъ былъ прійти тотъ поѣздъ, котораго онъ ждалъ. Потомъ онъ посмотрѣлъ на часы, мелькомъ взглянувъ на меня, и заговорилъ.
   Я былъ въ Парижѣ въ 1871 году, когда тамъ царила коммуна. Я былъ юношей-подросткомъ. Мнѣ было лѣтъ четырнадцать. Я бѣгалъ въ школу, учился черченью. У васъ, въ остальной Европѣ, думаютъ, что главный ужасъ нашей жизни въ Парижѣ во время войны -- была осада. Неправда. Было недоѣданіе, холодъ.-- но это все можно перенести. Это все случайные періоды, непріятные, но выносимые. А главный ужасъ наступилъ послѣ осады, когда враги вступили въ опозоренный городъ и потомъ ушли изъ него. Тутъ началась власть коммуны. Началась братоубійственная безсмысленная война.
   Брови моего собесѣдника сдвинулись, губы сжались и даже побѣлѣли.
   -- Когда огромный четырехугольникъ.-- отъ Нотръ-Дамъ до Площади Согласія, съ одной стороны до Сены, съ другой -- далеко дальше улицы Риволи,-- загорѣлся и огненные языки поднялись надъ Парижемъ, окруживъ своимъ адскимъ кольцомъ и Лувръ и ворвавшись въ старую ратушу, когда на Королевской улицѣ загорѣлись не только дома, но и деревья,-- тогда, казалось, пришелъ конецъ Парижу, и всѣ съ отупѣніемъ смотрѣли на этотъ огненный океанъ. И вотъ именно тогда и стала бушевать толпа мерзавцевъ.
   "Я не знаю, откуда она вышла. Простоволосыя, полупьяныя женщины, въ туфляхъ на босу ногу: такіе, какъ я, подростки: какіе-то изрытые оспой старики безъ шапокъ, наполовину ободранные солдаты, въ грязныхъ штиблетахъ, съ кэпи на затылкахъ. Все это галдѣло, махало палками, ножами, стрѣляло, разбивало погреба, убивало прохожихъ. И я иногда видѣлъ, что во главѣ этихъ отрядовъ былъ мой дядя..."
  

VI.

   -- Да, да,-- мой дядя. Родной братъ моей матери. Это былъ извѣстный художникъ, талантливый. Его картины до сихъ поръ красуются въ Луврѣ. Его звали Курбэ. Это было несчастіе всей нашей семьи. Я помню его веселаго, оживленнаго, съ горящими глазами, когда онъ пришелъ къ намъ ужинать послѣ того, какъ по его иниціативѣ повалили Вандомскую колонну. И я помню, какъ моя мать, сжимая въ складкахъ платья кулаки, съ глазами полными слезъ говорила ему:
   "-- И ты рѣшился подстрекнуть толпу на эту мерзость?
   "А онъ, скаля зубы и улыбаясь, возражалъ ей:
   "-- Да,-- я былъ за то, чтобъ ее повалили.
   "-- Потому что наверху была статуя Наполеона?
   "-- Совсѣмъ не потому. А потому, что эта колонна портила перспективу улицы de la Paix. Я говорю это, какъ художникъ. Надо было быть вандаломъ, чтобъ втиснуть этотъ столбъ въ чудесную панораму... Ему мѣсто предъ "Инвалидами". Я буду хлопотать, чтобъ его перевезли туда."
   -- Я думаю, дядя выдумалъ сейчасъ, въ оправданіе себѣ, такое перемѣщеніе. Но онъ потомъ повторилъ это на судѣ, когда его судили за разрушеніе колонны. Ему не повѣрили -- приговорили, кажется, къ тюремному заключенію и къ огромному взысканію: онъ долженъ былъ возстановить памятникъ на свой счетъ... Но только не подумайте, что я возненавидѣлъ людей только потому, что дядя попался въ эту скверную исторію. Нѣтъ, дѣло совсѣмъ не въ этомъ. Дядя былъ неуравновѣшенная, горячая натура, если бы его разстрѣляли, я бы нисколько не удивился. Да онъ и былъ разъ приговоренъ къ разстрѣлу,-- но его простили не потому, что онъ художникъ, да еще талантливый, чуть ли не образовавшій новое направленіе, а потому, что онъ былъ "славный малый". Такъ показали относительно его всѣ сосѣди..
  

VII

   -- Нѣтъ ничего хуже "славныхъ малыхъ". Я вообще думаю, что, если бы всѣхъ "славныхъ малыхъ" перевѣшать, человѣчеству жилось бы гораздо лучше. Эти "славные малые" главные виновники всѣхъ самыхъ неблаговидныхъ дѣлъ. Они подогрѣваютъ страсти толпы, поджигаютъ ее,-- даже не изъ личныхъ выгодъ, а просто въ силу какого-то озорничества. И это доводило иногда до такихъ явленій...
   Онъ опять повернулся ко мнѣ. Лицо его было сурово, и на немъ проступили какіе-то острые углы.
   -- Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ, но я не могу забыть одного эпизода. Этотъ случай... Слушайте, только послушайте, что я разскажу вамъ.
   "Разъ вбѣжалъ къ намъ съ пѣной у рта нѣкій Бюто. Это былъ товарищъ дяди, его другъ, собутыльникъ. Былъ ли онъ анархистъ, коммунистъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ -- этого я не знаю. Вбѣжавъ, онъ закричалъ:
   "-- Пятерыхъ нашихъ разстрѣляли. Враги свободы, враги отчизны посягнули на нашу кровь: мы должны отомстить. Мы тоже разстрѣляемъ ихъ заложниковъ. У насъ сидитъ ихъ президентъ кассаціоннаго суда, парижскій архіепископъ и нѣсколько поповъ и монаховъ,-- вотъ ихъ-то мы завтра и прикончимъ. Пусть знаютъ, что съ нами шутить нельзя!
   "-- Да въ чемъ же обвиняется архіепископъ?-- спросила мать.
   "Бюто свистнулъ.
   "-- А хоть бы ни въ чемъ! Довольно того, что онъ архіепископъ и не нашъ.
   "Помню, до чего я похолодѣлъ. Пальцы мои стали ледяные, какъ у покойника. Мнѣ была нова такая логика. Я выпучилъ глаза на Бюто. А онъ шлепнулъ меня ладонью но плечу и сказалъ:
   "-- Вотъ мальчикъ меня понимаетъ. Ты понимаешь, мальчикъ? Приходи завтра смотрѣть, какъ мы ихъ будемъ разстрѣливать, поповъ. И ты увидишь, какъ мы тверды въ своихъ рѣшеніяхъ.
   "И эти несчастные знаютъ, что ихъ ожидаетъ?-- спросила мать.
   "Бюто скривилъ рожу.
   "-- Фи! Пусть они проспятъ спокойно эту ночь и думаютъ, что ихъ друзья скоро освободятъ. Имъ объявятъ, что ихъ разстрѣляютъ, завтра передъ самой казнью. Мы не настолько безчеловѣчны. Ихъ казнь нужна не для нихъ и не для насъ, а для нашихъ враговъ: мы ихъ хотимъ поразить ужасомъ".
  

VIII.

   -- На слѣдующее утро чѣмъ свѣтъ я былъ въ Ларокетской тюрьмѣ, гдѣ долженъ былъ совершиться этотъ разстрѣлъ. Утро было такое вотъ, какъ сегодня: теплое, весеннее. На тюремномъ дворѣ уже волновалась толпа. Когда вѣшаютъ, обезглавливаютъ, разстрѣливаютъ,-- всегда находятся любители этихъ сильныхъ зрѣлищъ. Дворъ тюрьмы я вотъ сейчасъ помню со всѣми деталями, а я до этого ни разу тамъ не былъ, да и потомъ никогда не заходилъ туда. Онъ весь вымощенъ былъ маленькими квадратными плитами, а стѣны его были штукатуренныя, каменныя, и къ нимъ прикрѣплены были два фонаря. У входовъ стояли какіе-то солдаты въ синихъ мундирахъ, въ каскеткахъ, сдвинутыхъ на уши и затылокъ, и въ рукахъ держали ружья безъ штыковъ. Иные курили. Тутъ же стояла лошадь и повозка на высокихъ колесахъ,-- это чтобы свезти тѣла казненныхъ на кладбище.
   "И потомъ показались въ дверяхъ эти тѣла: еще живыя, на ногахъ. Впереди шелъ архіепископъ. Онъ былъ въ длинной сутанѣ и шапочкѣ, въ чулкахъ и башмакахъ, блѣденъ и спокоенъ. Звали его Дарбуа. Я никого не помню изъ тѣхъ, что вышелъ съ нимъ. Помню только, что одинъ былъ въ цилиндрѣ, точно отправлялся на прогулку или на скачки. Я впился глазами въ Дарбуа. Для меня былъ одинъ Дарбуа.
   "Толпа волновалась, двигалась, у всѣхъ глаза горѣли. И осужденныхъ поставили по стѣнкѣ рядкомъ, другъ возлѣ друга. У національныхъ гвардейцевъ стали щелкать затворы ружей. И вотъ тутъ-то произошла совершенно неожиданная сцена. Вдругъ два солдата отдѣлились, подошли къ архіепископу подъ благословеніе и стали просить прощенья у него. Онъ посмотрѣлъ на нихъ внимательно и благословилъ. А въ толпѣ тѣхъ, что остались посрединѣ двора, послышался смѣхъ и ругательства.
   "Тогда Дарбуа поднялъ голову и заговорилъ, должно-быть, тѣмъ голосомъ, какимъ онъ говорилъ проповѣди въ храмѣ."
  

IX.

   "-- Бѣдные, заблудшіе люди,-- сказалъ онъ.-- Вѣдь вы оскверняете себя новымъ преступленіемъ. Неужели вы этого не видите? Мстя кому-то, вы предаете смерти людей неповинныхъ. Не думайте, что вы разстрѣливаете насъ, какъ единомышленниковъ вашихъ враговъ. Вы убиваете насъ, какъ разбойники на дорогахъ. Вы насъ не судили, не допрашивали, не предъявляли обвиненій...
   "Въ толпѣ національныхъ войскъ раздались проклятія и крики. Но Дарбуа возвышалъ голосъ все больше и больше.
   "-- Я всегда былъ поборникомъ святой свободы,-- сказалъ онъ, поднявъ высоко голову,-- и умираю за нее отъ рукъ палачей-тирановъ. Такова воля Господня. Онъ зоветъ меня къ себѣ. Я готовъ...
   "Онъ замолкъ. И все умолкло вокругъ. И вотъ этой минуты я никогда не забуду. Съ этой минуты я возненавидѣлъ людей. И они ничѣмъ не могли впослѣдствіи искупить того впечатлѣнья, что я пережилъ тогда.
   "Тишина нарушилась ружейнымъ залпомъ. Потомъ дали второй. Я не смѣлъ взглянуть на ту стѣну, гдѣ стояло въ рядъ пять фигуръ. Когда я посмотрѣлъ -- тамъ никого уже больше не было. А внизу копошилось что-то, и кого-то добивали прикладами.
   "Когда я шелъ въ ворота тюрьмы, я видѣлъ двухъ женщинъ, которыя плакали и говорили: "ахъ, бѣдные, бѣдные люди!" А нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, онѣ съ жадностью смотрѣли на осужденныхъ и забыли о томъ, что въ рукахъ у нихъ были плетеныя корзины, съ которыми онѣ шли на рынокъ за провизіей.
   "Потомъ меня обогнала телѣга, гдѣ везли тѣла убитыхъ, покрытыя брезентомъ. Это ихъ везли свалить въ общую яму на кладбищѣ Нашеза...
   -- Теперь вы понимаете, почему я не люблю людей,-- все равно какой бы національности они ни были, и предпочитаю имъ кошекъ, собакъ, попугаевъ, даже обезьянъ и сорокъ?
   -- А вотъ и поѣздъ съ двумя паровозами -- прибавилъ онъ, вглядываясь вдаль.-- Я поѣду на свое засѣданіе, а вы поѣдете дальше. Имѣю честь...
   И онъ, прикоснувшись къ своему "головному убору", двинулся вдоль платформы, переваливаясь на кривыхъ ногахъ и тяжело неся свое грузное тѣло. А стягивавшаяся со всѣхъ сторонъ станціонная прислуга кланялась человѣконенавистнику, и онъ, кивая небрежно ей головой, уходилъ отъ меня все дальше и дальше, пока не смѣшался совсѣмъ съ группой чернѣвшихъ вдали людей.
   Въ послѣднее время я все вспоминаю эту встрѣчу...

"Нива", No 1, 1918

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru