Глинка Григорий Андреевич
Рассуждение о российском языке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Разсужденіе о Россійскомъ языкѣ (*).

(*) Взятое изъ Сокращеннаго курса Россійской Словесности Гна Профессора Глинки въ рукописи.

   Начало, перводревняго языка Россійскаго, по примѣру большей части иныхъ языковъ, покрыто завѣсою тайны; и намѣреваться, разсѣять хаосъ, окружающій древнихъ Руссовъ нарѣчіе, составленное, или смѣшанное съ нарѣчіями тѣхъ племенъ, коихъ они побѣждали, или коими, низложены были сами, есть покушеніе столько же отважное , сколько и безплодное.
   Мы ничего неимѣемъ у себя достовѣрнаго даже и со стороны бытописанія предковъ нашихъ, Лѣтописцы Іоакимъ и Несторъ являются не прежде какъ въ X и въ ХI столѣтіяхъ; да и тѣ по часту за истину выдавали одно лишь баснословныя преданія, лестныя для честолюбія народнаго. Россія долгое время воюя между Собою и съ сосѣдями своими, боролась, такъ сказать, за политическое свое бытіе; она положила основу будущаго своего величія, и взяла верхъ надъ враждующими противъ нее державами. Но между тѣмъ какъ въ семъ воинственномъ Государствѣ протекли многіе вѣки въ непрерывной политической и воинской дѣятельности, языкъ нашъ и изящныя науки пребыли въ продолжительномъ младенчествѣ: шумъ оружій всегда и вездѣ разсѣявалъ робкихъ Музъ, тишину и досужество любящихъ.
   Вѣроятно однакожь, что отдаленный Олеговъ походъ противъ Восточныхъ Императоровъ пробудилъ Россію отъ ея усыпленія, и что торговыя сношенія ея съ Греками распространили кругъ свѣдѣній Россійскихъ обитателей. Въ таковыхъ поѣздкахъ, гдѣ народъ могъ замѣтить чуждые ему обычаи, нимало не свѣдомыя изобрѣтенія, живописные малой Азіи ландшафты, приятнѣйшій климатъ, видъ памятниковъ древности -- умственныя его способности непремѣнно долженствовали развиться, и вкусъ къ приятнымъ искусствамъ пустилъ корни свои. Къ тому же Царьградъ былъ тогда единственнымъ мѣстопребываніемъ уцѣлѣвшихъ письменъ; поезія и краснорѣчіе были въ немъ уважаемы, и Греческой языкъ, несмотря на свою порчу, все еще ссужалъ прелести свои твореніямъ умовъ избранныхъ.
   Но сколь медленные успѣхи были сдѣланы въ наукахъ при самомъ Владимірѣ Великомъ, то явствуетъ изъ Лѣтописи Несторовой, въ которой повѣствуется, что Владиміръ въ учреждаемыя имъ училища не иначе вводилъ дѣтей знатнѣйшихъ своихъ Бояръ, какъ насильственно, и матери по дѣтяхъ своихъ, отводимыхъ въ училища, плакали какъ по умершихъ. Тогдашняго времени первые образователи юношества Россійскаго, главные насадители наукъ и единственные усовершенствователи Богослужебнаго языка были духовные отцы, выходцы изъ Моравіи и Греціи, происхожденія же большею частію Славянскаго. Имъ предоставлено, было переложить на Славянской языкѣ Библіи и иныя творенія учителей Восточной церкви, и переписывать многія учебныя книги; они же поучали народъ истинамъ религіи и морали. Сіи ученые, образовавшіе Славянскій языкъ по Греческому, не имѣвши на отечественномъ языкѣ систематическихъ грамматиковъ и философическихъ словотолкователей, при совершенномъ недостаткѣ природныхъ классиковъ и здравосудящихъ критиковъ, и при всеобщемъ невѣжествѣ всѣхъ званій и состояній гражданъ, не иначе могли руководствоваться прекраснѣйшимъ въ свѣтѣ языкомъ, какъ слабо и превратно. Г. Карамзинъ такъ отзывается о сихъ образователяхъ языка Славянскаго: "Переводчики нашихъ духовныхъ книгъ образовали языкъ ихъ совершенно по Греческому, наставили вездѣ предлоговъ, растянули, соединили многія слова, и сею такъ сказать химическою операціею измѣнили первобытную чистоту древняго Славянскаго." -- Здѣсь кстатѣ можно замѣтить, что общеупотребительный языкъ Россійскаго народа и церковный или Славянскій языкъ, на счетъ которыхъ въ наше время вышло много ученыхъ прѣній, и въ коихъ спорющія стороны больше однѣ у другихъ испровергаютъ, нежели что-либо созидаютъ сами, оба они изстари были двумя отличными между собою нарѣчіями. Стоитъ только сличить слогъ Русской Правды или Пѣсни о походѣ Игоревомъ на Половцовъ со слогомъ церковныхъ книгъ тринадцатаго и четырнадцатаго столѣтій, чтобъ оправдать сказанное мною. Сія несходность въ самыхъ даже памятникахъ позднѣйшаго времени обнаруживается съ очевидною ясностію. И только въ образцовыхъ твореніяхъ новѣйшихъ Филологовъ нашихъ оба сіи нарѣчія сливаются какъ бы въ одно прекраснѣйшее любословное вѣщаніе, способное для всѣхъ родовъ красотъ Піитическихъ и ораторскихъ. Тамъ Славѣяно-Россійскій языкъ поперемѣнно то сладостенъ, то звученъ, то высокопаренъ; онъ съ одинаковою удобностію живописуетъ сильныя страсти, нѣжныя ощущенія, возвышенныя чувства и прелестныя изображенія. Онъ становится описательнымъ, когда піитъ дѣлается живописцемъ; страстнымъ, когда онъ хочетъ тронуть сердце; подражательнымъ, когда съ натуры беретъ сколки; порывистымъ, громкимъ, сильнымъ, когда мещетъ перуны. Ломоносовъ, сознавай тѣсное родство обоихъ языковъ, склоняетъ соотечественныхъ литтераторовъ обогащать сколько можно болѣе языкѣ нашъ сокровищемъ церковныхъ Писаній, говоря, что "старательнымъ и осторожнымъ употребленіемъ сроднаго намъ кореннаго Славянскаго языка купно, съ Россійскимъ отвратятся дикія и странныя слова нелѣпости, входящія къ намъ изъ чужихъ языковъ, заимствующихъ себѣ красоту отъ Греческаго, и то еще чрезъ Латинской. Оныя неприличности нынѣ небреженіемъ чтенія книгъ церковныхъ вкрадываются къ намъ нечувствительно, искажаютъ собственную красоту нашего языка, подвергаютъ его всегдашней перемѣнѣ и къ упадку преклоняютъ."
   Нынѣшній отечественный нашъ языкъ, о коемъ многіе судятъ большею частію на удачу, самопроизвольно, или по внушенію темнаго и необдуманнаго чувства своего; и на счетъ котораго наговорено множество нелѣпостей какъ въ хорошую такъ и въ худую его сторону, языкъ сей могъ бы первенствующимъ быть между всѣми почти новѣйшими, еслибъ при несравненныхъ выгодахъ богатства своего, силы, величества, и приятности онъ заключалъ въ себѣ притомъ большую ясность, опредѣлительность и лучше былъ обработанъ; когдабъ мы имѣли у себя передъ глазами въ философическомъ духѣ сочиненныя Русскія грамматики и систематически расположенные Словари; когдабъ сами изобиловали писателями, близкими къ совершенству въ разныхъ родахъ искусства, ума и знаній.
   Ломоносовъ, сей великой знатокъ и образователъ языка Россійскаго, разбирая его съ благовидной стороны, превозносить его достоинства съ живѣйшимъ жаромъ. "Въ Русскомъ языкѣ, говоритъ онъ, мы находимъ великолѣпіе Испанскаго, живость Французскаго, крѣпость Нѣмецкаго, нѣжность Итальянскаго, сверхъ того богатство и сильную въ изображеніяхъ краткость Греческаго и Латинскаго языка. Сильное краснорѣчіе Цицероново, великолѣпная Виргиліева важность, Овидіево приятное витійство не теряютъ своего достоинства на Россійскомъ языкѣ. Кто углубляется въ немъ, употребляя предводителемъ общее философское понятіе о человѣческомъ словѣ, тотъ увидитъ безмѣрно широкое поле, или лучше сказать, едва предѣлы имѣющее море."
   Главныя и отличительныя языка сего свойства, составляющія прочную основу славы его, безъ сомнѣнія, какъ уже мы сказали, суть: богатство его, сила, величество и приятность. Но при толь блистательныхъ началахъ естетическаго совершенства, онѣ по сіе время, къ несчастью, весьма еще недостаточное получилъ образованіе; а со всѣмъ тѣмъ всякому свѣдомо, что хотя образованность въ высшей Степени есть обманчивое знаменованіе внутренняго достоинства какого бы то ни было языка, изобилованіе классическими твореніями не мало придаетъ однакожъ ему блеску и знаменитости, то есть, обработывая языкъ во всевозможныхъ отношеніяхъ приспособляя его ко всякимъ тонамъ и содѣлывая его свойственнымъ для многоразличнѣйшихъ предметовъ. Почему Вольтерѣ не безъ основательности сказалъ въ нѣкоторомъ мѣстѣ своего сочиненія: что прекраснѣйшій тотъ языкъ, на коемъ имѣется большее число превосходнѣйшихъ сочиненій, подразумѣвая тутъ однѣ лишь избранныя творенія ума, въ коихъ слогъ играетъ важную ролю, и не давая между ими мѣста такимъ сочиненіямъ, каковы напр., экономическія, медицинскія и проч. Науки имѣютъ особенный для себя удѣлъ; сами же по себѣ просто какъ науки онѣ мало споспѣшествуютъ украшенію языковъ.
   Но чтобъ обнаружить въ полномъ свѣтѣ таковую мысль на счетъ двухъ разнаго достоинства языковъ въ отношеніи къ ихъ обработанности и совершенству, и дабы при томъ чрезъ сличеніе одного языка съ другимъ удобнѣе можно было выставить на показъ благовидныя и слабыя ихъ Стороны, я считаю за нужное сдѣлать безпристрастное сравненіе Россійскаго языка съ Французскимъ, и произнести о нихъ судъ безъ всякаго предубѣжденія въ пользу того или другаго, заимствуя на счетъ Французскаго языка различныя мысли и замѣчанія нѣкоторыхъ лучшихъ его критиковъ.
   Повсемственность языка Французскаго и всѣми признанная слава первокласныхъ сей націи писателей приобрѣли Франціи великое множество приверженниковъ. Но если языка сего почитатели возносятъ его до небесъ въ обиду всѣмъ прочимъ, по одному лишь Слѣпому къ нему пристрастію; то спрашивается: чѣмъ они могутъ оправдать таковое необдуманное предпочтеніе? Если Французской языкѣ имѣетъ первенство надъ Русскимъ потому только, что, какъ говорятъ многіе, сей послѣдній не въ состояніи замѣнить въ полной мѣрѣ нѣкоторыя до безконечности утонченныя выраженія, нѣкоторые термины отвлеченнѣйшихъ умоначертаній, а и того еще менѣе отборныя Французскихъ трагедій слова и какъ бы случайно найденныя счастливыя фразы, или искусно сложенную комическую игру словѣ и складовъ; то въ такомъ случаѣ не обинуясь скажу, что сіи и имъ подобныя преимущества, не могши никакъ умалить достоинства опорочиваемаго языка, служатъ токмо доказательствомъ, что зрѣлость другаго несравненно въ высшей степени. Я охотно признаю, что во Французскомъ имѣется множество словѣ, коимъ нѣтъ у насъ равнозначущихъ; но съ такою же по малой мѣрѣ легкостію можно будетъ пріискать тысячи оригинальныхъ Русскихъ терминовъ, рѣченій, поговорокъ, кои навсегда для Французскаго языка останутся безъ перевода. Слава не суть представительные знаки мыслей. Сумма общеупотребителъныхъ въ народѣ терминовъ есть одинъ лишь отпечатокъ всеобщей системы его идей, его предразсудковъ, его нравовъ, его вкусовъ, его навыковъ, его свѣдѣній, его любимѣйшихъ намеканій, его понятій о природѣ, подверженной столькимъ перемѣнамъ отъ почвы и климата, его ума, столь разнообразно измѣняющагося; онъ зависитъ отъ самаго происхожденія его, исторіи, волновавшихъ его событій, отъ положенія, въ коемъ прежде былъ и теперь находится. Какъ же послѣ этого хотѣть, чтобъ одинъ языкъ съ точностію переводилъ другой? Тамъ, гдѣ самыя идеи не соотвѣтствуютъ между собою, можно ли ожидать, чтобъ изражающія ихъ слона подходили близко однѣ къ другимъ. Всякому извѣстно, что самый Лапландецъ, Финнъ, или Готтентотъ, не смотря на скудное свое нарѣчіе, могутъ представить множество такихъ словѣ, коимъ не найдутся единознаменательныхъ въ богатѣйшихъ Европейскихъ языкахъ. Стало излишнее будетъ какъ для Россійскаго, такъ и для Французскаго языковъ напышаться обладаніемъ несмѣтнаго богатства, потому-только, что каждый изъ нихъ получилъ въ удѣлъ свой множество словѣ, изключительно тому или другому принадлежащихъ, Аравитянинъ, имѣющій слишкомъ шесть, десять терминовъ для наименованія лошади можетъ статься не имѣетъ даже и одного, чтобъ изобразить соловья; и сколько тысячь выраженій нашихъ недостаетъ у него? Изъ чего ясно, видно, что смотря по тому, какую мы придаемъ важность нѣкоторымъ вещамъ, слова, оныя вещи изображавшія, болѣе или менѣе распложаются. По чему самому напрасно черезъ-чуръ величаться побѣдою своею, когда слово одного языка не имѣетъ права гражданства въ другомъ. Надобно только знать, есть ли въ томѣ или иномъ языкѣ равносильныя, достаточно замѣняющія слова, и нѣтъ нужды заботиться, чтобъ онѣ сходствовали между собою какъ, родныя и кровныя, какъ близнецы: ето бы значило желать невозможнаго.
   Но сколько можемъ мы пріискать въ нашемъ языкѣ такихъ терминовъ, кои изражаютъ различныя оттѣнки однѣхъ и тѣхъ же самыхъ идей, и коимъ Французы ничего не могутъ представитъ для ихъ замѣщенія, а ето самое обнаруживаетъ дѣйствительную языка бѣдность. Французы напр. всеобщимъ словомъ enfant изображаютъ различныя постепенности возраста, коимъ мы имѣемъ три соотвѣтственныхъ термина. Птенецъ, что на Французскомъ языкѣ значитъ: l'enfant qui est au berceau; дитя, L'enfant en bas age, и ребенокъ, un enfant qui approche de l'adolescence. Другъ и приятель переводится на Французскомъ общимъ словомъ: аті, всякому однакожъ свѣдомо, сколько значеніе сихъ словъ на одинаково. Приятель можетъ расположить насъ къ себѣ съ приданію своими дарованіями, умомъ, или иными приятными качествами, и связь между имъ и нами хотя и самопроизвольная, но весьма слабая и непрочная; другѣ же для насъ все, это другое мы. Для такихъ словѣ, какъ напр. свойственникъ, родственникъ или родня, родители, Французы неимѣютъ инаго термина, опричь parent, неизражающаго ни мало сіи столько отдаленнаго сходства понятія. Я приведу здѣсь нѣкоторое мѣсто изъ Ломоносова, гдѣ соловьиный напѣвъ изображенъ въ мастерскихъ оттѣнкахъ, и чего самаго искуснѣйшій Французской переводчикѣ никакъ бы не могъ, кажется, переложить на свой языкъ. Вотъ оно: "Коль великаго удивленія сіе достойно! въ толь маленькому горлышкѣ нѣжной птички толикое напряженіе и сила голоса! ибо когда вызвану, теплотою вешняго дня взлетаетъ на вѣтвь высокаго дерева внезапно, то голосъ, безъ отдыху напрягаетъ, то различно перебираетъ, то ударяетъ съ отрывомъ, то крушитъ къ верху и къ низу, то, вдругъ приятную пѣснь произноситъ, и между сильнымъ возвышеніемъ урчитъ нѣжно, свиститъ, щелкаетъ, поводитъ, хрипитъ, дробитъ, стонетъ, утомленно, стремительно, густо, тонко, рѣзко, тупо, гладко, кудряво, жалко, порывисто."
   Что принадлежитъ до общей суммы всѣхъ, сполна Россійскихъ словъ, то хотя заподлинно то вѣрно, что языкъ нашъ, какъ, первобытный, несравненно Французскаго словообильнѣе; но не беру на себя доказать мнѣнія сего, ясно и удовлетворительно: опора на Словарь Россійскаго языка въ шести томахъ весьма слабая и не надежная, а притомъ мудрено дознаться, сколько содиненіе сіе близко, или далеко отъ совершенства; поелику иныхъ націй предшественники наши доказали уже на самомъ дѣлѣ, какъ трудно сочинять полные Словари какихъ, бы то ни было, языковъ. При первомъ изданіи Академическаго Словаря языка Французскаго, Академики, сочинявшіе его, между великимъ множествомъ разныхъ упущеній забыли внести слово: Академія. Г. Крофтъ (извѣстный Англіискій литтераторъ), занимавшійся съ давняго времени усовершенствованіемъ знаменитаго Англійскаго языка Джонсонова Словаря, открылъ недостающихъ въ немъ слишкомъ двадцать тысячъ словъ, всѣ безъ исключенія пріисканныхъ имъ въ классическихъ Англійскихъ писателяхъ; на счетъ бѣдности Французскаго, языка самъ Вольтеръ сознается, уподобляя его нищему, посредствомъ однѣхъ лишь подаяній бѣдное существованіе свое прибавляющему {"За нѣсколько лѣтъ до французскаго переворота разсказываетъ нѣкоторый французской литтераторъ, бесѣдовалъ я однажды съ знаменитымъ по учености своей Профессоромъ Форстеромъ, и въ присутствіи его сына, о бѣдности языка французскаго. Къ многоразличнымъ и весьма обширнымъ свѣдѣніямъ своимъ оба они присоединяли еще глубокое изученіе языковъ. И тотъ и другой утвердительно приписывали французскому нарѣчію крайнюю скудность; но сынъ, весьма далекій отъ того, чтобъ разсуждать о немъ въ худую, сторону, удивлялся, что Французы съ такимъ неимовѣрнымъ искусствомъ умѣли имъ пользоваться, что трудно даже и подозрѣвать въ его бѣдности, и не иначе можно было въ томъ удостовѣриться, какъ узнавши его коротко. Они замѣтили, что языкъ сей имѣлъ не больше 28,000 словъ, изъ коихъ 1,700 коренныхъ; въ Нѣмецкомъ же напротивъ того находилось 80,000 терминовъ. Таковое изчисленіе сдѣлано ими было не на удачу; можно повѣрить ихъ сказанія по словарямъ обоихъ языковъ."}. Правда, что такіе оригинальные и классическіе творцы, какъ напр. Монтескье, Паскаль, Боссюетъ, мастерски умѣли вознаградить таковую въ словахъ скудость, чрезъ искусственное ихъ прибираніе и надлежащее по мѣстамъ распредѣленіе, не имѣвши вовсе нужды придумывать для сего новые и до того небывалые термины. Весьма часто случается видѣть, что меньше нежели посредственные сочинители безпрестанно вводятъ новыя слова, по тому токмо, что слишкомъ, по себѣ немощны, чтобъ оплодотворить языки и оживишь слогѣ свой счастливо пріисканными выраженіями, Вольтеръ, предвидѣвшій, кажется, издали искаженіе Французскаго языка, которое постигло его въ чудовищный вѣкъ Французскаго переворота, не сказалъ ли всѣмъ охотникамъ до новизнъ сего рода;
   
   Si vous ne pensez pas, créez de nouveaux mots (*)?
   (*) Т. е. если вы не хотите мыслить, созидайте новыя слова.
   
   Источникомъ богатства и вмѣстѣ возвышенности Россійскаго языка можетъ почесться то несравненное удобство, съ коимъ мы переносимъ лучшія языка Славянскаго слова и обороты въ нашъ собственный, и такимъ образомъ всегда имѣемъ у себя подъ рукою особенное стихотворное нарѣчіе для предметовъ высокихъ и изящныхъ. Французской же лирикъ для возвышеннѣйшихъ матерій не имѣетъ инаго языка, какъ простаго общенароднаго.
   Слѣдующіе напр. изъ Гомеровой Иліады взятые стихи, и переведенные двумя разныхъ націй извѣстными литтераторами, послужатъ лучшимъ доказательствомъ сказанному,
   
   Дражайшій отрокъ сей зря страшный отчій видъ,
   И сталь, и звучну мѣдь, чѣмъ ратникъ сей покрытъ,
   Зря гребень шишака колеблемъ, оперенный,
   Вспять взоръ свой обратилъ, пуская дѣтскій крикъ,
   И къ лону мягкому прислужницы приникъ.
   
   Во Французскомъ же г-на Битобе переводѣ;
   "L'enfant, а Paspect d'un père qu'il aime, épouvanté par l'éclat des armes et du panache menaèant et terrible qu'il voit flotter au sommet du casque, fe rejette en arriéré, se cache dans le sein, de sa nourrice, et pousse un cri d'effroi."
   Сверхъ того мы имѣемъ несравненную выгоду заимствовать изъ другихъ языковъ, особенно древнихъ, множество въ національномъ духѣ составленныхъ словѣ, и которыя не вредятъ ни мало оригинальности Русскаго языка, Напр. любомудріе (philosophie), законоискусство или правовѣденіе (jurisprudence), военоначальникъ или полководецъ (Gйnéral), самочувствіе (sentiment de loi-mкme), своекорыстіе (intérкt), самодержавный (autocrate), первородный (premier-né) и проч. и проч.; всѣ сіи и имъ подобныя слова съ перваго на нихъ взгляда совершенно всякому изъ насъ знакомы,
   Къ обилію языка Россійскаго, надлежитъ такъ же отнести несравненно большее число нашихъ уменьшительныхъ, нежели каковое имѣется во Французскомъ, и таковыхъ же второстепенныхъ уменьшительныхъ, въ кои мы превращаемъ по произволу нашему большую часть существительныхъ именъ; такъ на примѣрѣ домъ, въ уменьшительномъ будетъ домикъ (что значитъ une petite jolie maison), а въ другомъ уменьшительномъ домишко (что, уже всегда худое имѣетъ значеніе, и точно то же что на Французскомъ une clietive maison, une barraque); малый (garèon), мальчикъ (petit garèon), мальчишко (un garèon de rien). Къ премногимъ именамъ прилагательнымъ и нарѣчіямъ такъ же придается уменьшительное; напр. прилагательное желтый, въ уменьшительномъ имѣетъ желтоватый; короткій, коротковатый; а изъ нарѣчія немного составлено въ уменьшенномъ видѣ немножко; трудно, трудненько и прич, -- вольность, происходящая отъ правильнаго нашихъ словѣ образованія, и которая, по причинѣ тому противной, не свойственна нимало языку Французскому. Обстоятельство, коего не могу я умолчать, говоря объ уменьшительныхъ, есть притомъ таковое, что кромѣ сопряженныхъ съ ними прелестей, ощутительныхъ для всякаго Русскаго, онѣ сверхъ того живописуютъ еще и самую идею и чувство. Напр. изъ существительнаго сынъ; составлено сынокъ и сыночикъ, два разныя уменьшительныя, носящія на себѣ отпечатокъ чувства и понятія родительской любви; которыя отзываются въ сердцѣ читателей. Въ подтвержденіе таковой мысли приведемъ здѣсь столько всѣми извѣстную Дмитріева пѣсню:
   
   Стонетъ сизой голубочикъ,
   Стонетъ онъ и день и ночь,
   Его Миленькой дружочикъ
   Отлетѣлъ далеко прочь.
   
   Онъ ужь больше не воркуетъ
   И пшенички не клюетъ,
   Все тоскуетъ, все горюетъ,
   И тихонько слезы льетъ.
   
   Съ нѣжной сѣтки на другую
   Перепархиваетъ онъ,
   И подружку дорогую
   Ждетъ къ себѣ со всѣхъ сторонъ;
   
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Онъ ко травкѣ прилегаетъ,
   Носикъ въ перья завернулъ; и проч.
   
   Увеличительныя слова для существительныхъ и прилагательныхъ именъ есть также не маловажное преимущество Россійскаго языка передъ Французскимъ; тотъ самое можно сказать и объ учащательныхъ нашихъ словахъ.
   Къ немалой также пользѣ Языка нашего можно приписать недостатокъ въ немъ Французскихъ членовъ, которые кромѣ того что не допущаютъ дѣлать въ рѣченіяхъ извороты по образцу древнихъ языковъ, наполняютъ еще самую фразу безконечнымъ множествомъ ни мало не нужныхъ частицъ, членовъ и мѣстоименій a, des, du, je, moi, il, vous, nous, elle, le, la, les и que, безъ коихъ Французы ступить не могутъ. Таковое неудобство особенно затрудняетъ ихъ до крайности, при переводѣ стихотвореній древнихъ или нѣкоторыхъ Европейскихъ языковъ. Самый большой размѣрѣ стиховъ, какъ Французскихъ, такъ и иныхъ націй, шестистопный; рѣдко однакожь бываетъ, чтобъ рѣченія изъ другихъ языковъ на Французской преложенныя, не требовали гораздо большаго числа словъ, нежели сколько ихъ въ подлинникѣ находится: поелику форма ихъ рѣченій столько же сложная, сколько у другихъ она проста. Возьмемъ для примѣра первые два стиха Енеиды, которые Буало въ извѣстномъ своемъ сочиненій: l'Art poйtique (Піитика) замѣнилъ тремя слѣдующими:
   
   Je chante les combats de cet homme pieux
   Oui des bords d'Ilion, conduit dans l'Aufonie,
   Le premier aborda les champs de Lavinie.
   
   и при всемъ расположеніи своемъ переводчикъ опустилъ находящееся въ подлинникѣ весьма существенное обстоятельство: по волѣ судебъ бѣгущаго, слова необходимыя въ чертежѣ Поета.
   Вотъ еще другой примѣрѣ: Le vrai favoir (прямое знаніе) а йté de tout tems (искони было) le pilote le plus sur (самонадежнымъ кормчимъ) a travers (посреди) les orages (бурь) de lа vie (житейскихъ).
   Всѣ видимые здѣсь члены и частицы суть совершенно лишнія и для насъ ни къ чему не пригодные. Всего болѣе однакоже требуется отъ языковъ, чтобъ они представляли разуму въ самой скорости и сколько можно яснѣе взаимныя соотношенія словъ, имѣющихся въ сочиненіи какого нибудь рѣченія.
   Между свойствами, дѣлающими языкъ нашъ столько въ пользу свою отличнымъ отъ Французскаго, значительнѣйшее въ томъ состоитъ, что расположеніе словъ сего языка подчинено строгимъ законамъ аналитическаго порядка, который онъ можетъ оставить только въ нѣкоторыхъ особенныхъ и чрезвычайныхъ случаяхъ, и то еще связанный множествомъ разныхъ условій и ограниченій; между тѣмъ какъ мы по образцамъ древнихъ языковъ дѣлаемъ, если не самопроизвольные, то по малой мѣрѣ съ великою свободностію смѣлые въ рѣченіяхъ извороты, совѣтуясь съ нашимъ ухомъ, для гармоніи настроеннымъ. Въ сей фразѣ напр. Богъ сотворилъ вселенную (Dieu а créй l'univers) Французу не позволительно сдѣлать каковую либо въ словахъ перестановку, не обезобразивъ совершенно смысла. Богъ въ семъ рѣченіи: представляетъ въ себѣ подлежащее; оно существо созидающее; а слово вселенная есть сказуемое, иными словами существо сотворенное. Занимаемыя обѣими сими словами роли познаются во Французскомъ по однѣмъ лишь своимъ мѣстамъ, пребывая всегда неизмѣнными въ окончаніи своемъ. На Русскомъ, напротивъ того, слова Богш и вселенная имѣютъ въ одномъ лишь единственномъ числѣ пять различныхъ окончаніи, показывающихъ ясно взаимное словъ отношеніе въ синтаксисѣ; такъ что въ разноскахъ, точно какъ въ переставленіяхъ, Россійскаго языка рѣченіе можетъ по имѣющейся въ томѣ надобности составлено быть различнымъ образомъ. Не надлежитъ однакожъ для сего думать, какъ то нѣкоторые иностранцы пишутъ, что Конструкція нашего языка не ограждена никакими началами, и что лишь бы слова, входящія въ составѣ рѣченія, всѣ были на лицо, нѣтъ нималѣйшей надобности заботиться, въ какомъ порядкѣ онѣ размѣщаются и какія исправляютъ должности. такое-то слово, говорятъ иные, поставленное въ началѣ фразы, точно то же самое представляло бы собою, когдабъ отнесено было на ея конецъ; такъ что когда бросить въ шляпу перемѣшенныя какъ ни попало слова какого нибудь рѣченія, и вынимать ихъ на удачу однѣ послѣ другихъ, какъ лотарейные билеты, то словорасположеніе почти вовсе не потеря и тѣ отъ того въ правильности своей. Будучи твердо убѣждены, что языкъ нашъ чуждъ таковаго своевольства, и что онѣ не хочетъ и не можетъ пользоваться странною выгодою затруднять безъ всякой надобности понятіе слушающаго или читающаго неправильно разбросанными словами и самовольнымъ Конструкціи составленіемъ, для подкрѣпленія сказаннаго разберемъ нижеслѣдующіе примѣры по свойству языка Россійскаго; Нимфы оплакивали горестную кончину Дафниса. Для сего повѣствовательнаго вида таковое словъ расположеніе кажется быть самое естественное; но если дадимъ сему реченію иной оборотъ, то смыслъ его ни мало отъ того не перемѣнится: Дафниса горестную кончину оплакивали Нимфы, точно какъ и въ фразѣ такимъ образомъ расположенной: Горестную Дафниса кончину оплакивали Нимфы или Нимфы оплакивали, поелику различныя словъ окончанія, означающія падежи именъ и времена глаголовъ, показываютъ у насъ взаимное ихъ соотношеніе, хотя и находятся онѣ въ нѣкоторомъ другъ отъ друга отдаленіи. Со всѣмъ тѣмъ приведенный ниже сего порядокъ словъ несообразенъ съ духомъ Россійскаго языка: Нимфы Дафниса оплакивали кончину горестную; или еще таковый: Кончину Нимфы оплакивали Дафниса горестную; ибо въ предпослѣдней фразѣ глаголъ, поставленный между собственнымъ и существительнымъ именами, вовсе не опредѣляетъ, къ которому изъ обоихъ предпочтительно относится; а въ послѣдней прилагательное слишкомъ далеко отнесено отъ своего существительнаго, въ зависимости коего всегда находится. Вотъ и другіе два примѣра; равно погрѣшающіе противъ духа языка по тѣмъ же самымъ причинамъ!
   
   И въ мысляхъ я заснувъ по утомленьй нѣжныхъ.
   Сумароковъ въ XIV Эклогѣ.
   
   И свѣтлой дщери взоръ Петровой.
   Ломоносовъ въ III Одѣ.
   
   Излишнее будетъ, кажется, доказывать, что словорасположеніе языка Россійскаго имѣетъ свои положительные законы; и что извороты и перестановки употребляются токмо или для угожденія слуху; или для соглашенія слога со страстями; или наконецъ для разнообразія; просто въ повѣствовательныхъ видахъ ходъ нашего языка почти таковой: всего прежде помѣщается въ рѣченіи говорящее или дѣйствующее лицо его, а наконецъ самый предметъ дѣйствія; такъ что идеи слѣдуютъ однѣ за другими, большею частію сообразно порядку времени и природы. Въ слогѣ же болѣе оживленномъ, и гдѣ страсти оратора играютъ первенствующую роль, теченіе мыслей соображается со степенью важности, которую предметы имѣютъ въ воображеніи.
   Всякому извѣстно, что самоважнѣйшій предметѣ въ ораторскомъ предложеніи есть или подлежащее, или дѣйствіе означающій глаголѣ, или нарѣчіе, которое изображаетъ способѣ дѣйствія, или наконецъ сказуемое, съ коимъ предметѣ дѣйствія въ тѣснѣйшей связи. И такъ глаголъ, нарѣчіе, подлежащее, сказуемое, управляющее его, непремѣнно будутъ занимать первыя въ предложеній мѣста, смотря по мѣрѣ ихъ важности въ отношеніи къ главной цѣли говорящаго.
   Кто изъ любителей словесности не знаетъ приступа Цицероновой рѣчи противъ Катилины, которой нѣкоторые отрывки такъ удачно переведены Ломоносовымъ: "Доколѣ будешь, Катилина, употреблять во зло терпѣніе наше?"
   Значительнѣйшій здѣсь предметъ нарѣчіе времени, означающее крайнее терпѣливости истощеніе: душа періода есть чувство негодованія и нетерпѣнія, и таковое чувство изражается въ сей фразѣ не иными словами, какъ доколѣ будешь? Употреблять во зло поставлено ниже, и могло бы по нуждѣ и гораздо еще того далѣе быть отнесено; поелику если негодуютъ на злоупотребленіе, то сіе больше по тому, что оно слишкомъ долгое время продолжалось. Терпѣніе наше, правда необходимо для смысла, но оно по своему мѣсту имѣетъ не больше какъ второстепенную силу.
   "Коль долго укрывать станешь, отъ насъ сіе твое бѣшенство? до чего похваляться будешь необузданною твоею продерзостію?" Ето совершенно тотъ же самый прежній ходъ; поелику мы здѣсь видимъ ту же самую основу мыслей и чувствіи; коль долго, до него.
   Далѣе! "Или не возмущаетъ тебя ночное защищеніе горы Палатинской, ни стража около града, ни страхъ народный, ни стеченіе всѣхъ добрыхъ людей, ни крѣпкой караулъ для безопасности собравшихся здѣсь Сенаторовъ, ни взоры, ни лица оныхъ. Въ сей вопросительной формѣ, еще болѣе придающей силу рѣчи, частицы или, не, ни изображаютъ непреодолимое Катилинино упорство; изочтеніе вещей, долженствовавшихъ его поколебать, включено тутъ все безъ остатка.
   "Или не чувствуешь ты, что твои совѣты явны." Глаголъ чувствуешь, который занимаетъ здѣсь самое значительное лицо, занимаетъ и почетнѣйшее мѣсто въ рѣченіи семъ; его можно даже считать въ самомъ началѣ поставленнымъ, ибо раздѣлительный союзъ или приданъ рѣченію только для особеннаго его вида. Тоже самое замѣчаніе сдѣлаемъ мы и о послѣдующей фразѣ: "Или ты не видишь, что уже всѣ сіи сановитые мужи только отъ одной умѣренности въ совѣсти своей удерживаютъ твои заговоры,
   "Кого ты изъ насъ чаешь, который бы не зналъ, что, ты нынѣшней и что прошлой ночи дѣлалъ, гдѣ былъ и какихъ людей созвалъ, и какіе имѣлъ совѣты." Вотъ обстоятельства: кого, что, гдѣ, какихъ и какіе, ихъ представляютъ всѣхъ прежде глаголовъ; поелику сіи послѣдніе гораздо здѣсь меньше значатъ, нежели приведенныя мѣстоименія, нарѣчіе и частица.
   "О времена! о вѣкъ!" Здѣсь нѣтъ двухъ расположеній, поелику и то и другое не больше какъ слова.
   "Сенатъ про то вѣдаетъ, Консулъ то видитъ, а злодей еще дышетъ?" Стоитъ токмо читателю напомнить себѣ сказанное выше сего о свойственной языку нашему конструкціи ораторской формы, чтобъ самому извлечь правило.-- "Что я говорю дышетъ!"
   "Онѣ заносить дерзскую свою ногу въ Сенатъ"; ето обстоятельство мѣста, Сенатъ.
   Что онѣ дѣлаетъ тамъ. "Онъ участвуетъ въ сужденіяхъ сего почтеннаго собранія; онъ бросаетъ на каждаго изъ насъ кровожаждущіе свои взоры." Дѣло идетъ о дѣйствіи, по чему самому глаголъ и поставленъ напереди; предшествующее же ему мѣстоименіе приобщено къ глаголу единственно для большей его ясности.
   "А мы, привязанные къ республикѣ, мы думаемъ ей принести достаточную жертву" и проч.; здѣсь иное уже словорасположеніе. Ораторъ считаетъ себя вправѣ дѣлать укоризны; кому? исправляющимъ важнѣйшія государственныя должности.
   Нѣтъ надобности, кажется, продолжать далѣе разборъ сей Рѣчи, чтобъ подкрѣпить истину нашего показанія врасужденіи находимой у насъ сообразности теченія словъ съ живостію ораторскихъ движеній.
   Въ Русскомъ языкѣ склоненія лучше образованы, имѣютъ болѣе отличительный внѣшній видѣ, и несравненно разнообразнѣе Французскихъ. Въ нихъ всего легче распознать родительный, дательный, винительный и творительный падежи, у насъ имѣется средній родъ, котораго и слѣдъ отыскать во Французскомъ трудно. Французы одинаково говорятъ про мущину и женщину sort fils; Русской же напротивъ же смѣшиваетъ въ одно два разныхъ рода, и называетъ, когда рѣчь идетъ о мущинѣ; его сынъ; когда же говорится о женщинѣ: ея сынъ; что самое не мало содѣйствуетъ приятности и ясности рѣчи.
   Мы также нашли тайну привязывать къ глаголамъ посредствомъ окончаній многія отношенія, не умножая для сего словъ, отношенія сіи изражающихъ. Во Французскомъ языкѣ надобно употребить для всякаго отношенія особенный вспомогательный глаголъ: спомогательное avoir для залога дѣйствительнаго, спомогательное être для страдательнаго залога: не рѣдко оба сіи разнородные спомогательные ставятся вмѣстѣ; напр. j'ai été averti (я былъ извѣщенъ); j'ai été battu (я былъ битъ). Спомогательные придаются Французскимъ личнымъ мѣстоименіямъ: je, tu, il (я, ты, онъ); наконецъ спомогательные столь же по существу своему необходимы для нѣкоторыхъ наклоненіи. Неудобство сіе, точно какъ и недостающія у Французовъ измѣненія въ окончаніяхъ причиною странности въ ихъ порядкѣ словъ.
   Въ такихъ случаяхъ, гдѣ требуется выразить начало дѣйствія, или окончаніе его и образъ, прехожденіе изъ одного состоянія въ другое, Россіянинъ, вмѣсто того чтобъ прибѣгнуть къ перифразу, какъ то особенно Французамъ свойственно, имѣетъ для каждаго изъ своихъ видовъ готовый у себя глаголѣ, каковы напр. глаголы: забрить (commencer à raser), доехать (finir à moifsoner), покраснѣть (devenir rouge).
   Сила Русскихъ терминовъ такова, что для изложенія ихъ въ точномъ смыслѣ Французамъ не остается инаго средства, кромѣ больше или меньше многословнаго объясненія, какъ то можно усмотрѣть изъ вспавшихъ мнѣ на умѣ: словолитная (fonderie de caractères d'imprimerie), молитвенникъ (un livre des prières), монашествовать (mener une vie monacale), чернобровая молодица (une jeune femme qui a les fourcils noirs), смотрѣть изъ подлобъя (regarder au desfous du coin de l'oeil), залой (la continuation de boire avec excès), рысистый (qui court in bon trot), стремглавъ (la tête en bas), лиходѣйствоватъ (avoir de mauvaises intentions) мировая (un accornodement fait à l'amiable), зарница (l'éclair sans tonnerre), зартаченье (l'humeur rétive d'un cheval), боданіе (l'action de frapper des cornes), четверня (l'attelage de quatre chevaux), извозничать (faire le voiturier) и проч.
   Особенно въ сложныхъ словахъ геній Русскаго языка обнаруживается въ полномъ своемъ блескѣ и велелѣпіи. Почасту отъ одного слова распложается ихъ цѣлое племя, и всѣ онѣ какъ бы наши знакомыя и родныя. На пр. отъ нарѣчія криво всѣ нижеозначенныя слова приѳмлютѣ начало свое: кривизна (la courbure) кривовѣръ (un faux croyant), кривляться, (faire la minaudiére), кривотолкъ (un faux interprиte), криволинейный (curviligne), криводонный (ayant un fond tortu), кривошея (qui а le cou tors), криво душникъ (qui а la conscience large), криводушничать (agir en hom. me qui а la conscience large, user de fourberie) и проч.
   Французскія, напротивъ того, сложныя слова не больше какъ два слова одинокихъ, посредствомъ соединительной черты взаимно зближенныхъ, каковы на пр., bel-esprit, esprit-fort, sang-froid, bas âge, remueménage и другія; чего не льзя намъ сказать о своихъ, составленныхъ изъ сходствующихъ между собою общеупотребительныхъ словѣ; таковы: сиро-питатель, чуже-земной, странно-пріимство, брако-со-четаніе и имъ подобныя. Глаголы наши въ особливости отличаются сего рода богатствомъ.
   Языкъ нашъ, образованный по началамъ Греческаго, пользуется одинаковыми съ нимъ выгодами въ первобытной своей системѣ. Онъ въ собственныхъ нѣдрахъ Сохраняетъ корни свои, всѣ одинокія слова, входящія въ составъ сложныхъ. Ето древо, которое при пересадкѣ вынуто изъ грунта со всѣми его тончайшими корещками, и которое на новой своей почвѣ несвязанное никакими затрудненіями произращать благороднѣйшіе плоды, вовсе можетъ забыть первое свое начало,
   Французской же существуетъ однимъ лишь займомъ, дѣлаемымъ большею частію изъ нарѣчіи и по. сіе время еще извѣстныхъ. Коренныя его слова, кои всѣ почти простыя и первообразныя, потеряны въ испорченномъ Цельтическомъ языкѣ, а и того еще болѣе въ Латинскомъ и Греческимъ: Ето поверхностной духъ, который, и грамматическомъ смыслѣ, никакой не имѣетъ глубины; который самъ по себѣ ничего бы не могъ произвесть безъ чуждыхъ пособій, коими онѣ поддерживается. Его не льзя назвать съ правильностію дре. вомъ, поелику оно не покоится на корняхъ своихъ; это вѣтвь, къ устарѣлому древу привитая, многосильная вѣтвь, пустившая изъ себя множество листьевъ, цвѣтовъ и плодовъ, лишенныхъ однакожь свойственнаго имъ цвѣта и вкуса, моихъ питательный сокѣ измѣнился въ первоначальныхъ его протокахъ.
   Изъ сего естества вепрей проистекаютъ во Французскомъ языкѣ многіе существенные недостатки, между коими значительный тонъ, что немалое число его словъ дѣйствительна невразумительны для знающихъ одинъ лишь сей языкѣ; что другія такъ же въ большомъ количествѣ имѣютъ темный смыслѣ и двузначительную опредѣленность, и не сообщаютъ о себѣ инаго понятія, какъ однимъ лишь обычаемъ и обще принятымъ мнѣніемъ безусловно установленнаго; въ нихъ тщетно искать яснаго созерцанія коренныхъ или въ составъ входящихъ простыхъ словъ. Отъ чего самаго мы почасту слышимъ такія и имъ подобныя несвязныя и противорѣчащія выраженія; économie domestique (домашнее хозяйство), не подумавши о томъ ни мало, что взятое изъ Греческаго cлово économie Значитъ домашній законъ, а domestique то же что принадлежащій дому; stratagиme de guerre (военная хитрость), не сообразивъ того въ умѣ своемъ, что ftrateia значитъ уже по себѣ война; hiérarchie militaire (военная гіерарxія или священноначаліе), тогда какъ hiérarchie (отъ hiereus и archia произведенное) изъ слова въ слово духовное правительство означаетъ, и Французы отнюдь не стыдятся съ важностію произносить нелѣпицу: le commandement facer dotal de l'armie (т. e. священническое надъ войскомъ начальство) и проч. Я спрашиваю у всякаго: такіе Французскіе термины, каковы abstrait (отвлеченный), allusion (намеканіе), antidote (противоядный), blasphиme (богохуленіе), concilier (согласовать), conclure (заключить), distraire (разсѣять), distribuer (раздашь), égoisme (себялюбіе, самоисканіе), équivoque (двузначительный), invention (изобрѣтеніе), magnificence (великолѣпіе), parallиle (сравненіе), preface (предувѣдомленіе), physionomie (лиценачертаніе), protecteur (покровитель), précipitamment (скороспѣшно), fujet (предметѣ), tradition (преданіе) и тысячи иныхъ, на нашемъ языкѣ совершенно ясныхъ и опредѣленныхъ, могутъ ли безъ особеннаго толкованія всѣми равно быть постигаемы? Конечно нѣтъ; поелику значеніе коренныхъ словъ; ихъ составляющихъ, совсѣмъ для Француза потеряно; онъ привязалъ къ нимъ условный и по преданію смыслъ; но таковой смыслѣ ни чуть не первоначальный, не тотъ сложный и отличительный смыслѣ. Отъ правильнаго соображеній началѣ происходящій.-- Онѣ составляетъ на счетѣ ребенка смѣшанное понятіе о человѣчей твори въ низшемъ возрастѣ до совершившихся ему десяти или двѣнадцати лѣтъ, и такое же точно имѣетъ понятіе о сынѣ или дочери въ отношеніи къ ихъ родителямъ. По чему можетъ онѣ знать, что ребенокъ (по Франц. enfant) долженствуетъ по настоящему означать существо, неимѣющее покамѣстъ способа объясняться словами? Въ частицѣ en онъ не можетъ признать Латинское in, и также мало выдаетъ, что глаголъ fari значитъ собственно говоритъ. Стало все смѣшано; или слабо ощущаемо въ сей передачѣ древнихъ началъ; ни мало не свѣдомыхъ для употребляющей ихъ націи новѣйшихъ временъ. И того бы еще было хуже; когдабъ сдѣлать критическій разборъ ихъ учебнымъ и техническимъ словамъ, какъ на пр. Géographie; chronologie; théologie; cronologie и проч.; Термины сіи были общенародные, столько же вразумительные для дѣтей Аѳинскихъ, сколько у насъ всякому знакомы: землеописаніе, лѣтопись, богословіе, черепословіе.
   Другое важное неудобство, происходящее у Французовъ отъ совершеннаго ихъ въ коренныхъ словахъ недостатка, можно приписать ихъ сложнымъ словамъ, принятымъ ими, какъ онѣ уже были древними образованы, не заботясь ни мало о входящихъ въ ихъ составъ простыхъ терминахъ, и имѣющимъ въ самой вещи для нихъ одно лишь знаменованіе словъ простыхъ; такъ что сего рода слова суть обыкновенные у Французовъ представители самыхъ сложныхъ ихъ идей, и отъ чего Самаго какъ въ слогѣ такъ и въ рѣчахъ ихъ обнаруживается иногда неопредѣленность, безызвѣстность и слабость. Sujet составлено изъ sub (под-) и jactiig (верженный). Оно, правда, значитъ на французскомъ нѣчто тому близкое; но какая разность между ими въ изразительности! Ето отъ того происходитъ, что sujet сдѣлалось простымъ для Французовъ словомъ, а у Латинянъ оно было сложное. Epiderme (перепонка) составилась изъ epi съ верху и derma кожа, верхняя кожица. Французы конечно даютъ ему то же самое значеніе. Но не иначе какъ самопроизвольно; они бы могли этой вещи дать, какое заблагоразсудятъ, иное наименованіе; ибо ері ими derта ничего для нихъ не значатъ. И подлинна epiderme есть одно лишь простое Франсузское слово, долженствующее однакожъ нз- ражать сложную мысль; между тѣмъ какъ у Греновъ оно, точно какъ и самая мысль, были сложныя: Слѣдовательно Французы напрасно тщеславятся тѣмъ, что заимствовали слова свои большею частію изъ двухъ красивѣйшихъ языковъ древности; поелику коснувшись ихъ слегка и увести съ собою одну лишь поверхность Греческаго и Латинскаго языковъ, они оставили въ нихъ, ничего себѣ не присвоивъ, все дающее истинную языкамъ изразительность. Они въ разныя времена похищали, гдѣ имъ случалось и какъ ни попало, нѣсколько плодовъ и нѣсколько цвѣтовъ; но забыли запастись сѣмянами, дающими отъ себя цвѣты и плоды.

(Окончаніе въ слѣд. книжкѣ.)

-----

   Глинка Г.А. Разсуждение о российском языке / [Из сокращ. курса рос. словесности гна проф. Глинки, в рукописи] // Вестн. Европы. -- 1813. -- Ч.70, N 15. -- С.172-208.
   

Разсужденіе о Россійскомъ языкѣ.

(Окончаніе.)

   Наконецъ слѣдствіемъ сего недостатка въ собственныхъ первообразныхъ словахъ то, что Французской языкъ совсѣмъ неспособенъ созидать новые термины по мѣрѣ оказывающейся въ нихъ надобности, обогащаться и размножаться самъ собою. Самые даже вводители новыхъ Французскихъ терминовъ чувствовали необходимость въ иноязычныхъ заимствованіяхъ; они почерпали изъ отдаленнѣйшихъ источниковъ свои Kilometres, myriagrames, décalitres и проч.; вторый въ недѣлѣ день назвали они duodi, десятый décadi и т. д. Мѣсяцъ, въ которомъ Французы собираютъ виноградъ, называется vendémiaire, отъ Латинскаго vindemia {И со всѣмъ тѣмъ vindemiа имѣло въ Римѣ иное знаменованіе, нежели каковое оно могло въ Парижѣ быть поелику слово сіе составлено изъ vinum и demere (собирать вино). Оно ясно изображало совокупленное понятіе собираніе винограда. Во французскомъ vendange мы усматриваемъ одно лишь простое слово, утратившее отпечатокъ и существенное свое достоинство. Соч.}; въ коемъ жатва производится, mefsidor, такъ же отъ Латинскаго mefsis начало свое восприявшее; въ которомъ наибольшіе бываютъ жары, thermidor, отъ Греческаго therme, между тѣмъ какъ наши старинныя мѣсяцовъ наименованія, хотя уже и давно изъ употребленія вышедшія, всѣ образованы по собственнымъ языка нашего началамъ. Нашъ прежній Апрѣль назывался у предковъ нашихъ Цвѣтень? Май былъ у нихъ Травень, Ноябрь по тогдашнему носилъ названіе Листопада; Декабрь же извѣстенъ былъ подъ именемъ Студеня. Я уже ни слова не скажу о варварскихъ терминахъ Мерсьевой фабрики, занятыхъ имъ отъ языковъ Греческаго и Латинскаго по прямой линіи, и на свой ладъ сочиненныхъ, которыхъ впрочемъ безъ смѣха читать не можно. Вотъ для образчика: éléémoniser, enfunesté, intuable, pistoletterait, profleuve и множество имъ подобныхъ. Такое значительное неудобство причиною частыхъ тревогѣ между Французскихъ писателей при появленіи какого нибудь новаго термина, обыкновенно бывающаго чуждыхъ странъ произведеніемъ. Отъ того-то находимо мы такія многоразличныя въ словахъ неправильности и отступленія въ Французскихъ Словаряхъ, признавающихъ иногда имянно такой-то образѣ ихъ израженія, на пр. видъ прилагательнаго, и отвергающихъ всякой иной видъ; иногда находитъ въ нихъ уменьшительныя и производныя во множествѣ, коихъ первообразныя вовсе не существуютъ. Еслибъ какой охотникъ до новизнъ вздумалъ ввести во Французской языкъ на пр. существительное или нарѣчіе énervement (обезсиленіе, обезсилено); Академической Уставъ всеконечно тому воспротивится, показавши, что касательно сей мысли Французы сохранили у себя одинъ лишь глаголъ (énerver) и причастіе (énervé).
   Русской языкъ напротивъ имѣетъ надъ Французскимъ существенной важности выгоду добывать изъ собственнаго рудника богатство свое; и со всѣмъ тѣмъ такіе у себя дома новообрѣтенные термины, какъ на пр. переворотъ, небосклонъ, лиценачертаніе, промышленность, текучесть, и весьма многіе другіе не для всякаго ли изъ насъ равно удобопонятны?
   Въ переводахъ, на Россійскомъ и Французскомъ сдѣланныхъ съ языка, наиболѣе обладавшаго сею творческою силою составлять слова, преимущество перваго надъ вторымъ ощутительно замѣтно. Сличая Кострова переводъ въ стихахъ (первыхъ восьми пѣсней) Гомеровой Иліады съ лучшимъ Французскимъ переводомъ той же Поэмы, Г-мъ Битобе сдѣланнымъ, и приводя изъ нее нѣкоторые примѣры, мы увидимъ близкое соотношеніе языка нашего въ Греческому вразсужденіи системы коренныхъ языковъ, и нарѣчія, основавшаго бытіе свое на противоположныхъ имъ началахъ, и отъ сего по существу своему весьма слабаго.
   Въ первой пѣсни Иліады Греческой Поетъ имянуетъ Аполлона громовержцемъ, что на Французскомъ переведено: Qui lance les traits.; сторукой исполинъ, le geant aux cent bras. Тамъ же Ахиллъ названъ быстроногимъ, aux pieds agiles; богоподобнымъ, égal aux dieux; Юнона златокрылою, aux ailes dorées, черноокою, aux yeux noirs; бѣлораменною, чего во Французскомъ вовсе нѣтъ, точно какъ и многіе другіе Гомеровы прекрасные епитеты тамъ опущены, на пр. многохолмный, многоснѣжный Олимпъ, стотельчный, небожитель, и проч. Первосѣдалище Битобе перевелъ une place diftinguиe, une part honorable, женоподобный у него просто значитъ lache; лѣполанита, belle; причастіе пространствуяй, puiffaпt; Юнона волоокая, Junon a l'oeil majestueux. Далѣе: Юпитеръ храмодержатель, le dieu qui lancй le tonnerre, сгуститель облаковъ, le dieu qui amoncиle les nuées.
   Оканчивающій первую пѣснь Иліады русской стихъ:
   
   Златопрестольна съ нимъ Юнона возлегла:
   
   Французской переводчикъ, при всемъ своемъ искусствѣ, растянулъ до крайности: Et Junon, qui siège dans tes cieudt fur un trône d'or, se place â cote de lui; et le livre au repos.
   Послѣ образчиковъ сего рода желаю знать, парафразованное и такимъ образомъ растянутое изложеніе не есть ли больше на Французскую стать перелицованный подлинникъ?
   Сіи примѣры, какъ бы на удачу, мною взятые, и коими я всего бы легче могъ наполнить цѣлую книжку, будутъ слишкомъ по себѣ достаточны, говорю я, чтобъ дать почувствовать безконечную разность между нарѣчіемъ, вовсе неспособнымъ возобновлять себя, и такимъ языкомъ, который посредствомъ имѣющихся въ немъ собственныхъ коренныхъ словъ и постоянныхъ формѣ въ соображеніяхъ ихъ одаренъ достоинствомъ пластическимъ"...
   Сіе-то внутреннее Россійскаго языка достоинство и допускаетъ, чтобъ геній его, не уклоняясь ни мало отъ положительныхъ своихъ началѣ, могъ притомъ умѣщать въ себѣ духѣ всякаго инаго образованнаго языка. Языкъ нашъ, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, можетъ съ великимъ успѣхомъ обработывать на отечественныхъ поляхъ словесности драгоцѣнные плоды изящества и совершенства чужихъ земель, и присвоивать ихъ, какъ бы то были произращенія Россійскихъ странъ, лишь бы воздѣлыватели его были съ дарованіемъ. Лучшіе наши переводы, хотя и въ маломъ числѣ, служатъ неоспоримымъ тому доказательствомъ. Ломоносовъ точно такого же былъ о семъ мнѣнія: и что самое всякой могъ усмотрѣть въ приведенныхъ выше сего словахъ онаго Сочинителя.
   Благозвучность языка нашего есть новое его преимущество, по всѣмъ правамъ принадлежащее ему безпрекословно. Весьма бы легко привести здѣсь безконечное множество для слуха приятныхъ словѣ, въ коихъ гласныя и согласныя въ надлежащей находятся соразмѣрности, и гдѣ тѣ и другія такъ между собою перемѣшаны и однѣ къ другимъ подобраны, что онъ взаимственно снабжаютъ себя твердостію, нѣжностію и приятствомъ. Но излишнее о сей матеріи распространеніе здѣсь не у мѣста; я довольствуюсь на сей разъ приведеніемъ нѣсколькихъ отрывковъ изъ прекраснаго стихотворнаго сочиненія г-на Львова:
   
   Я помню дни мои младыя,
   Когда въ твоихъ златыхъ пескахъ
   Часы свободы золотыя
   Текли при радужныхъ струяхъ.
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
   Я не забуду вѣкъ завидный
   Въ твоихъ зеленыхъ берегахъ
   Какъ Солнце шаръ свой златовидный
   Купало въ голубыхъ волнахъ.
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
   И нынѣ, другъ мой постоянной,
   Ты такъ же весело журчишь;
   И нынѣ на зарѣ румяной
   Въ рубинахъ, въ золотѣ горишь.
   Луга зелены за тобою
   Идутъ, любуяся красою,
   Во слѣдъ сверкающимъ волнамъ;
   Сребристы ивы берегами
   Стоятъ передъ тобой рядами:
   Подвижный щитъ твоимъ водамъ!
   А я - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
   Лишь мнѣ любви дитя румяный
   Далъ слышать лиры сладкій звукъ
   Предстали страсти мнѣ толпою,
   И ослѣпя меня мечтою,
   На разумѣ ополчились мой. и т. д.
   
   Безспорно, что великое обиліе гласныхъ въ ткани Французскихъ словъ содѣлываетъ сей языкъ для слуха сладостнымъ, хотя благозвучность его, по мнѣнію знатоковъ, гораздо уступаетъ Италіянской. Я никакъ не беру на себя рѣшить трудный запросъ, который изъ сравниваемыхъ нами языковъ по своей гармоніи и музыкальному тону имѣетъ первенство; ибо если съ одной стороны встрѣчаются оскорбляющее ухо излишнее стеченіе согласныхъ и сочетаніе буквъ, шероховатость производящія; то столько же съ другой стороны безвкусны выговариваемыя въ носъ гласныя и произвольное ихъ проглачиваніе, или растягиваніе. Но то заподлинно вѣрно, что Русской языкъ занимаетъ середину между сѣверными и полуденными нарѣчіями, и что онъ благоразумно избѣгаетъ жесткости однѣхъ и единообразной, утомительной звучности другихъ, ушамъ, говоритъ Ривароль, легко можетъ надокучить приторная сладость языка Италіянскаго, самый же языкѣ утомляется отъ крайней своей изнѣженности; и сіе происходитъ отъ того, что всякое по себѣ слово отмѣнно стройно, однакожь стройность цѣлой рѣчи никуда не годится. Легко впрочемъ быть можетъ, что какой нибудь поверхностной критикѣ пріищетъ въ нашемъ языкѣ много такихъ терминовъ, которые или жестки, или шероховаты для музыкальнаго уха, и съ свойственною ему легкостію не поставитъ себѣ въ грѣхъ по симъ частнымъ и особо по себѣ отдѣльнымъ словамъ сдѣлать одностороннее о нихъ сужденіе во всеобщей ихъ сложности. Но судить о языкѣ по нѣкоторымъ его словамъ, бъ особенности взятымъ, значитъ то же, что оцѣнивать изящное твореніе по исторгнутымъ изъ него особеннымъ мѣстамъ, кои въ отлученіи своемъ по тому-то и кажутся намъ чуждыми и нескладными, что вышли изъ связи съ органическимъ цѣлымъ. Одинокое слово имѣетъ значеніе свое для одного лишь Грамматика; у стилистовъ оно его получаетъ не прежде какъ уже по занятіи имъ приличнаго мѣста; и между тѣмъ какъ оно обще съ другими содѣйствуетъ къ достиженію преднамѣреннаго авторомъ такта и сладостнаго хода рѣчи, то же самое слово теряетъ оскорбительную для слуха нашего грубость, которая иногда можетъ находиться въ словахъ, когда онѣ порознь разсматриваются. Такія напр. слова, какъ существительныя: страсть, хищность, волхвъ, веществъ, средствъ; сокращенныя прилагательныя: черствъ, дряхлъ, быстръ; глаголы: скрылъ, чкнулъ, причастія: чувствовавшій, чтущій, мещущій; дѣепричастія: воюя, свищучи и проч., конечно сами по себѣ не могутъ быть по вкусу цѣлаго свѣта; но къ искусственному ихъ размѣщенію у лучшихъ Россійскихъ прозаистовъ или стихотворцовъ онѣ кажутся намъ не столько погрѣшающими противъ гармоніи. Вообще языки тѣмъ стихотворнѣе, пишетъ Профессорѣ Меннерсъ, чѣмъ они изобильнѣе въ выраженіяхъ подражательныхъ природѣ; чѣмъ больше имѣютъ многоразличія въ нѣжныхъ и грубыхъ, краткихъ и долгихъ, легкихъ и трудныхъ къ выговору словахъ; чѣмъ ощутительнѣе въ нихъ гармонія и мелодія, и чѣмъ достаточнѣе запасъ, израженій стихотворныхъ. Приведемъ для сего нѣкоторые примѣры, которые для меня послужатъ надежнѣйшею опорою, а для самаго языка будутъ лучшею хвалою. Въ стихотвореніяхъ знаменитаго нашего Лирика, Г. Державина, обладающаго. въ высшей степени искусствомъ давать языку и стихамъ строй мелодической, мы видимъ, какъ онъ, живописуя прелестную лѣтнюю, ночь, мастерски подобралъ термины, въ коихъ всякая согласная слегка опирается на гласную, и гдѣ, для большей гармоніи, конечная предыдущаго слова гласная сочетается съ начальною, согласною послѣдующаго слова, и обратно:
   
   На темноголубомъ эфирѣ.
   Златая плавала луна;
   Въ серебряной своей порфирѣ
   Блистаючи съ высотъ, она
   Сквозь окна домъ мой освѣщала,
   И палевымъ своимъ лучемъ
   Златыя стекла рисовала
   На лаковомъ полу моемъ.--
   
   Стихотворецъ, который больше нежели обыкновенный рифмослагатель, очень хорошо знаетъ, что для придачи живости стихамъ, и для содѣланія ихъ подражательными описываемымъ предметамъ, нужно сдѣлать съ строгою разборчивостію выборъ то полнозвучныхъ, и грубыхъ, то сладостныхъ словъ; въ нѣкоторыхъ случаяхъ предпочтительна слова полновѣсныя, въ другихъ же текучія слова. Иногда требуется отъ него, чтобъ умножалъ или уменьшалъ, буквы согласныя и стопы, и искусно прибиралъ звуки гласныхъ. Пожелаетъ ли онъ стиху придать, важный тонъ; тогда стоитъ ему лишь умножить число стопъ, усугубляющее и самый тактъ.

0x01 graphic

   Буде же вознамѣрится дать стихами большую живость, и сдѣлать ихъ текучими, въ такомъ случаѣ потребно усугубить короткіе стопные знаки.

0x01 graphic

   Чтобъ изобразить различныя въ Природѣ ужасныя явленія, какъ-то страшные вѣтровъ порывы, грозу, кораблекрушеніе и проч., Поетъ предпочтительно пользуется терминами, для сихъ мрачныхъ картинъ наиболѣе приличествующими. Такъ на пр. Ломоносовъ описываетъ морскую бурю:
   
   Намъ въ ономъ ужасѣ казалось,
   Что море въ ярости своей
   Съ предѣлами небесъ сражалось,
   Земля стенала отъ зыбей;
   Что вихри въ вихри ударялись,
   И тучи съ тучами сражались,
   И устремлялся громъ на громъ;
   И что надуты водъ громады
   Текли покрыть пространны грады,
   Сравнять хребты горъ съ влажнымъ дномъ
   
   Державинъ изобразилъ слѣдующемъ (у Ломоносова отчасти заимствованнымъ) стихомъ, столь близкимъ къ самому предмету, ужасную сцену начинающейся битвы:
   
   Мечемъ ударилъ въ щитъ; громъ грянулъ межѣ горами.
   
   Всякой можетъ ясно видѣть, сколько стихотворцы умышленно стараются наполнишь стихи свои буквою р, описывая что нибудь ужасное, грубое и неприятное. Слѣдующее мѣсто изъ стихотворенія, подѣ заглавіемъ Ермакъ, такъ удачно подражаешь всѣмъ движеніямъ двухъ противоборцевъ, и особливо трещанію костей отъ мощнаго давленія, что думаешь быть очевидцемъ сей борьбы:
   -- -- -- Они сразились;
   Ихъ сабли молніей блестятъ,
   Удары тяжкіе творятъ,
   И обѣ разомъ сокрушились.
   Они въ ручной вступили бой:
   Грудь съ грудью и рука съ рукой;
   Отъ вопля ихъ дубравы воютъ;
   Они стопами землю роютъ;
   Уже съ нихъ сыплетъ потъ какъ градъ;
   Уже въ нихъ сердце страшно бьется
   И ребра обоихъ трещатъ.
   То сей, то оный на бокъ гнется,
   Крутятся, и .... Ермакъ сломилъ.
   Дмитріевъ.
   
   А сей превосходный стихъ въ Енеидѣ, Лирикомъ Петровымъ переведенной;
   
   Урча и клокоча со щоглой поглощаетъ.
   
   Не изображаетъ ли онъ съ удивительною точностію (чрезъ частое повтореніе складовъ ча, гл, нл и буквы щ) заглушающій шумъ морскихъ волнъ, съ свирѣпостію между собою сталкивающихся?
   Всякому свѣдомо, что сіе подражаніе натурѣ, происходящее отъ близкаго, соображенія живописательныхъ словъ съ предметами описаній, и каковыми терминами языкъ нашъ весьма изобилуетъ {Между великимъ множествомъ Русскихъ словѣ, имѣющихъ свойство подражательное, приведемъ на сей разъ слѣдующія: журчатъ, гремѣть, скрипѣть, питать, рычатъ, изрыгать, клокотать, хохотать, урчаніе, шопотъ, завывніе, трескъ, ехо, шорохъ, громъ. -- Соч.}, есть занимательнѣйшая часть изящной Поезіи; лишь бы она не простиралась излишне далеко; а безъ того мы легко можемъ сдѣлаться предметомъ всеобщаго посмѣянія, какъ-то случилось и съ Г. Бартасомъ, сочинителемъ большой Поэмы на Сотвореніе міра, названной имъ: La Semaine (т. е. Седмица). Слѣдующее изъ Поэмы той мѣсто, въ которомъ онъ описываетъ полетъ и пѣснь жаворонка, казалось ему подражательной гармоніей:
   
   La gentille alouette crie fon tire lire,
   Tire lire a lire, et tire tiran lire
   Vers la voûte du eiel; puis, fon vol vers ce leu
   Vire, et désire dire: adieu Dieu, adieu Dieu.
   
   Что принадлежитъ до просодіи или опредѣленнаго количества слоговъ, равномѣрно заключающейся въ благозвучности языка, выгода и здѣсь на сторонѣ Русскихъ, ибо стихотворство наше метрическое, которое хотя и не получило еще совершеннаго образованія своего непосредственно по Греческому и Латинскому языкамъ, но рано или поздно конечно займетъ отъ нихъ счастливые ихъ размѣры стиховъ. Державинъ, Дмитріевъ, Карамзинъ и другіе ихъ послѣдователи исправятъ, можетъ быть, не удачную работу рифмача Телемахиды, а покамѣстъ они мало по малу приучаютъ насъ къ бѣлымъ, дактило-хореическимъ и инымъ нашей тонической просодіи соотвѣтственнымъ стихамъ. Французской же языкъ, за неимѣніемъ количественной просодіи, нимало не способенъ украшать себя красивыми формами Греческаго стихосложенія. Французы, по особому языка своего строенію, хотя и имѣютъ ямбы, анапесты и спондеи, нѣкоторые признаютъ даже въ немъ оспориваемое другими существованіе хореевъ и амфибрахіевъ; но поелику Французскіе стихи не иначе измѣряются какъ числомъ слоговъ, размѣръ и порядокъ стопъ въ стихосложеніи отъ того весьма перепутаны; рифма же слишкомъ по себѣ слаба, чтобъ замѣнить ощутительный въ стихахъ недостатокъ гармоніи. Вотъ для образца стихи изъ Вольтеровой Генріады:

0x01 graphic

   То же самое можно сказать и о слогоудареніи. Я думаю, что ударенія самыхъ высокихъ и самыхъ низкихъ слоговъ Россійскихъ возносятся и опускаются по лѣствицѣ діатонической выше и ниже возвышеннѣйшихъ и самонизшихъ Французскихъ складовъ. Въ слѣдствіе чего голосѣ имѣетъ полную свободу перебѣгать музыкальную таблицу на дальнѣйшее пространство, а сіе самое доставляетъ намъ большее разнообразіе, большую мелодію.
   Извѣстно, что изъ двадцати восьми стопъ Греческаго стихосложенія языкъ нашъ удержалъ за собою только девять. Но и съ симъ малымъ запасомъ прозодическимъ мы настоящіе богачи, когда слогоудареніе большей части Европейскихъ нарѣчій сличимъ съ нашимъ. "Да будетъ же честь и слава нашему языку" (скажемъ вмѣстѣ съ Карамзинымъ) "которой въ самородномъ богатствѣ своемъ, почти безъ всякаго чуждаго примѣса, течетъ какъ гордая, величественная рѣка,-- шумитъ, гремитъ,-- и вдругъ, если надобно, смягчается, журчитъ нѣжнымъ ручейкомъ, и сладостно вливается въ душу, образуя всѣ мѣры, какія заключаются только въ паденіи и возвышеніи человѣческаго голоса."
   Можетъ быть я многое опустилъ изъ красотъ отечественнаго языка; быть можетъ, что весьма неудовлетворительно изобразилъ несравненныя совершенства его: силы мои и предначертанный планѣ тому причиною. Впрочемъ я старался по возможности освободиться отъ всякаго предубѣжденія противъ языка, которому мы во многомъ обязаны, и который имѣетъ великое передъ нашимъ преимущество въ томѣ, что въ продолженіе слишкомъ двухъ столѣтіи и въ обширнѣйшемъ градѣ, въ семъ средоточіи любителей и знатоковъ словесности, онъ обработывается множествомъ превосходнѣйшихъ писателей, произведшихъ образцовыя творенія во всѣхъ почти родахъ. И если я отважился вскрыть нѣкоторые языка сего недостатки, руководствуясь мнѣніемъ другихъ, то сіе сдѣлано единственно съ тѣмъ, чтобъ помощію сравненія можно было съ большею удобностію выставить на показъ другимъ красоты нашего языка, имѣющаго также свои слабыя стороны.

-----

   [Глинка Г.А.] Разсуждение о российском языке: (Окончание) // Вестн. Европы. -- 1813. -- Ч.70, N 16. -- С.259-276.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru