Lib.ru/Классика: Глинка Авдотья Павловна. Только три недели

ТОЛЬКО ТРИ НЕДЕЛИ

ПОВЕСТЬ

НАТАЛЬЯ К ОЛЬГЕ:

Село Покровское. 5 Апреля.

Ты никак не воображаешь, куда судьба занесла меня, ma chere?.. При нашем расставанье в Москве, хотя я тебе и завидовала, (если может у меня в сердце быть зависть к тебе), что ты услышишь дивную Гризи, несравненного Марио и потонешь в этих волшебных звуках, но я все-таки воображала весною с тобой увидеться на берегах Невы, этой величественной Невы, которую я так люблю в минуты ее весеннего торжества! Сперва она, конечно, выглядывает довольно сурово из-под безобразных льдин, по ней несущихся, но зато после, как она хороша!.. Ни одна красавица не выходит так свежа из своей купальни! Что за волны, что за блеск! Я могла простаивать целые часы на дворцовой набережной и любоваться голубою Невою!.. Она, как будто приносила, или обещала мне что-то... Ничто не развлекало меня: ни дамы, с их фантастическими и яркими, новыми уборами, ни военные, -- заметь это, Олинька, ты знаешь, как много толкуют о нашей привязанности к султанам и шпорам. Может быть, отчасти это и правда; но, право, в эти минуты я их забывала. На бале, дело другое!.. А весна в Петербурге имеет особенное движение и прелесть... Если б было в моей воле, то вот как бы я распорядилась -- уловила бы там эти минуты, упилась бы ими, натолкалась бы досыта между движущейся толпы, наездилась бы по всем магазинам, оглядела бы все предметы роскоши, накупила бы себе всего, что может быть новее, грациознее, находилась бы пешком, или скакала бы в коляске самой модной и блестящей; переговорила бы весь лексикон мелочей; даже почти начала бы роман какой-нибудь интересной встречей, и при первой песне соловьев, с первым молодым листком, ускакала бы в деревню самую уединенную и погрузилась в темные леса. Там привольно дышала бы я здоровым смоленистым запахом сосны и забыла бы обо всем, что делается на белом свете!.. А осенью? О! это дело другое!.. Однако, я оставлю теперь все эти описания, потому, что ты все-таки ждешь узнать причину моего теперешнего затворничества. Да, та chere! странно. Но вот, что сделалось. Процесс моего батюшки принял такой оборот, что ему надо было в несколько часов собраться и уехать в Петербург. Как я ни умоляла его взять меня с собою, он был неумолим! Я обещала даже не тратить там ничего, вообрази, как это смело... Ничто не помогло. Он мне сказал: ты будешь мне мешать и от этого дело протянется долее, а я тебя, по дороге, завезу к твоей тётушке; хоть это и в деревню, но что ж значит прожить там недели три. Старушке ты сделаешь удовольствие, а я буду спокойнее и скорее возвращусь.

-- Папинька! какая тоска!..

-- Помилуй, Наташа, только три недели! Вот вы все говорите, что мы, старики, эгоисты, а ты не хочешь дать трех недель, и кому же?.. Почтенной женщине, тётке, которая тебя с младенчества лелеяла и теперь беспрестанно об тебе вспоминает, и чем же ты можешь доказать ей, в свою очередь, твою привязанность? Стыдно!..

Ты знаешь, с отцом моим много не наговоришь... Сказал и сделал. Признаюсь тебе, что мне и с Москвою в это время грустно было расставаться. Все готовилась к празднику. А тут, в деревне, ещё покрытой снегом, а после пойдет разлитие рек, с виду, совершенно дикий остров, это ужасно!.. Я, даже не знаю, как это письмо попадет к тебе; мы едва доехали по самой ужасной дороге, где ухабы сменялись грязью, и мы ныряли по воде; одно утешало нас -- весеннее солнце... Природа же так ещё уныла, нага! Чтоб занять чем-нибудь пустоту деревенской жизни, я вздумала писать здесь свой журнал и при первой возможности, прислать его к тебе. Немного найдется чего интересного. Но пока оно меня займет, а это очень важно... И так, до другого дня. Завтра я познакомлю тебя с здешними местностями, чтоб ты знала, в каком мире вращается твоя Наталья.

6 Апреля, вечер.

Я не успела писать к тебе поутру, потому что не было времени. Расскажу что было. Эта беседа на бумаге заменяет мне существенность, и ты, получив мой журнал, увидишь, что я каждый день была мысленно с тобой... И так слушай и не скучай! Конечно, ты не должна и воображать, чтоб со мной случилось что-нибудь романическое. Что ж может быть интересного для молодой девицы, которая приехала погостить три недели у старой тетки в деревне, где жизнь так однообразна, как движение маятника. И так расскажу все, как было. Мы с батюшкой приехали очень поздно от скверной дороги, которая научила меня верить, что есть на свете ухабы. Я только катывалась по шоссе и воображала, что это вздор. Тётушка уже почивала. Нас отвели в прекрасные две комнаты, где всё так уютно, так чисто прибрано. Пожилая горничная тётушки, с такою добродушною радостию, нас угощала, спрашивала, чего мы хотим, чаю, или ужинать? а между тем беспрестанно повторяла:

-- Ах! как наша Матушка будет вам рада!

Этот приём утешил меня, и я забыла всю трудность дороги. Мы попросили чаю. Все это нам подала Федосья Трофимовна; я тотчас спросила, как её зовут, так она мне понравилась. Я никогда не бывала в деревне тётушки и потому не знала ни людей, ни быта её деревенского. Ты вообразить не можешь, как хорош был чай, какие чудные крендели, и так всё мило, всё чисто, как будто в Москве, или Петербурге. Мы отказались от ужина. Напившись с большим аппетитом чаю, батюшка со мной простился, сказав, что он очень рано уедет, чтоб не потерять времени и скорее возвратиться; а чтоб я поклонилась от него тётушке. Мне грустно было расстаться с папинькой; но я так была избита, измучена, что, едва легла, тотчас заснула, без всяких затей и мечтаний о будущем. Да, ещё надо тебе сказать, что в моей спальне так мило всё убрано, такое чистое бельё!... И я проспала долго, долго... Поутру, взглянув в окно, увидала, что много идет народу -- мне сказали -- от обедни. Был какой-то праздник. Ну, что делать! С дороги -- тётушка не взыщет. Федосья Трофимовна принесла мне кофею, который, кажется, был ещё лучше вчерашнего чаю и с такими густыми сливками, что я невольно вскрикнула и спросила её:

-- Откуда ж берёте вы такие сливки? я и не пивала таких! это чудо! я каждый день прошу свою нянюшку о хороших сливках, и мне никогда таких не дают.

Она, улыбнувшись, сказала мне:

-- Как же, матушка, уж в деревне-то, чтоб не было хороших сливок?.. Посмотрите-ка, сколько коровушек у вашей тётушки, да такие славные, корм им вволю, ходим за ними, так и сливки у нас отличные. В городе, ведь, всё продают с обманом, сударыня! Там, что-то в них подмешивают, как я слыхала.

Когда она ушла, я закурила папироску за другою чашкою и как-то мне стало весело. Тут взошла тётушка, бросилась мне на шею, стала целовать меня и сказала:

-- Ах, Наташа!.. Как ты мила! как я тебе благодарна, что ты вздумала, в такое скучное время, посетить старуху тётку и с нею поскучать. Как же это случилось?..

-- Тётушка!.. (тут мне стало совестно, я вспомнила, как я отговаривалась, чтоб к ней не ехать), батюшке нужно было на три недели съездить в Петербург, то он и вздумал на это время оставить меня у вас. Вот что!.. Спасибо ему.

-- Конечно, тебе не будет очень весело! Что ж, в жизни всё пригодится... Не худо иногда и поскучать и поглядеть, как люди живут и в деревне... Вы, живучи в столицах, в беспрестанной суете, и понять не можете жизни уединенной. Я начну с того, Наташа, что скажу тебе, что первая вещь в деревне -- непринуждённость... Распоряжайся своим временем, как ты хочешь, а со мной, приходи посидеть, когда тебе вздумается, без всякой обязанности; мне никогда скучно не бывает... Утром ты можешь заняться, чем угодно... А там, день у нас расположен судя потому, как придётся что сделать. Однако я обедаю в два часа, потому, что очень рано встаю.

Всё это тётушка говорила так просто, так ласково, что мне тотчас стало легко с нею. Между тем, я рассматривала её светлые, ещё прекрасные, глаза, её лицо бледное, но доброе и спокойное; весь её костюм, всё было в ней очень comme il faut и даже не без вкуса, так что я подумала: вот как и в деревне можно быть приятной и иметь хорошие приёмы!..

Тётушка, не замечая моего наблюдательного взора, продолжала говорить. Она меня обо всём расспрашивала с таким участием! о старых своих знакомых особенно... Конечно, она ещё только лет пять, как поселилась в деревне, и нет в ней никакой сухости, ни эгоизма.

-- Может быть, тебе ещё в первый раз случится, Наташа, встретить весну в деревне. Вы всегда это время, в городе, готовите себе новые шляпки, новые манто, чтоб блеснуть на гуляньях. Здесь, тебе этого не нужно; зато, ты увидишь такие вещи, которые, может быть, по своей новости, займут тебя. Сад у меня очень хорош, ещё старинный; я велела прочистить дорожки и, если у тебя есть калоши, то познакомься с ним.

-- Как же, тётушка, всё осмотрю, везде обегаю... Да скажите, есть ли у вас какое соседство?..

-- Да, небольшое; но люди порядочные, с которыми можно обо всём потолковать. О модах, разумеется, мы не говорим; каждая из нас носит несколько лет кряду одного фасона мантильи; а заняться можно... Все с толком и живут по-дворянски, не роскошно, но всё есть, как водится.

-- Есть у вас молодые девицы и...

Тут я остановилась и покраснела.

Тётушка улыбнулась и, поняв мою мысль, сказала:

-- Да таких, как у вас, гвардейцев и столичных львов, нет; видишь, и до нас дошло это название...

-- Что ж, -- перебила я, чтоб поправиться, -- вы не в такой же глуши живёте, не так далеко от столиц, чтоб не знать, что там делается. А какие ж у вас львы, тётушка! -- прибавила я, засмеясь.

-- У нас, Наташа, львов не может быть. Есть настоящие волки, медведи... Да, правда! я вспомнила к слову медведь, что к нам нынешнюю зиму сюда приехал с Кавказа один молодой человек: здешние барышни прозвали его медведем от того, что он ездит верхом всегда в бурке, в огромной, волосатой, черкесской шапке, из-под которой торчат огромные усы, а больше от того, что он дик и как-то убегает знакомства и общества.

-- А ездит ли он к вам, тётушка?..

-- Что, не хочешь ли ты, Наташа, сделать его ручным?... Да, может быть, с твоим личиком и грациозностию, он и подставит шейку под твою цепочку. Он ездит ко мне чаще, нежели к другим; не знаю, за что полюбил меня, старуху? Мне, как я слышала, даже завидуют! Впрочем, он очень мил и умён. Попробуй, Наташа!

-- Что вы, тётушка! на что он мне... Так, из любопытства. Да и что ж, я пробуду здесь только три недели.

Проговорив ещё о разных мелочах, тётушка пошла к себе, сказав, что это только для первого утра она приходила ко мне, а вперёд, чтоб всякой оставался у себя и делал что хочет. Когда она вышла, я поразобрала свои вещи, расставила их, оделась и отправилась в сад...

8 Апреля, утро.

Два дни я к тебе не писала, потому что, в самом деле, некогда было!..

Я, кажется, остановилась на том, что пошла в сад -- и, вообрази, одна, ещё между обнажённых деревьев, между глыбами снега и по берегу в половину замёрзшей реки... я загулялась!... Ты смеёшься? серьёзно. Я и сама не знаю, как это сделалось. Почти в первый раз в жизни, заметила я это чудное весеннее солнце, которое играло на каждой снежинке; долго я смотрела на этот быстрый ручей, как он из-под льда вырывался, шумел и уносил с собою всё, что ему ни попадалось... В саду было несколько таких ручьёв и они, наперерыв друг другу, так и рвались и падали в реку своими жемчужными брызгами. Эти неискусственные каскады имели свои различные оттенки!.. Если б я умела задумываться и чаще заниматься высокими предметами, может быть, я много бы хорошего, поэтического могла теперь написать, наглядевшись на эти прелести. Но, ты знаешь, что мы умеем только всем забавляться, играть... Я вспомнила здесь кстати, что недавно, при мне, в одном обществе, куда пригласили одного, очень известного из наших поэтов, одна барыня, увидев его, сказала мужу: "Mon cher, пригласи его к нам, он нам почитает, это будет очень забавно". Мне как-то противно стало слышать такие слова; несмотря на свою ветреность, я люблю, уважаю поэзию, не считаю её игрушкой, а чем-то выше всех наших мелочных затей... Я тебе это сказала en passant, а впрочем, что мне за дело до этой барыни и до других, как они думают о поэтах?.. Кроме этих ручьёв, было ещё другое радостное проявление весны в том, что вдруг, над головой, раздавался голос какой-то птички, весёлый, приятный... Кругом, за садом, который обтекала река, возвышались горы; на них уступами лежали то снег, то земля. И вся эта странная пестрота имела необыкновенную прелесть; из неё просилась, вырывалась какая-то другая, новая жизнь... И так, надышавшись этой свежестью, я возвратилась. Оделась к обеду, как водится в городе, и пошла к тётушке... День был воскресный, у тётушки всегда собирается несколько соседей... Она меня им представила; тут были дочери двух семейств... Мы тотчас познакомились. Разумеется, началось расспросом, что носят в Москве, об опере, о городской жизни... Обед был очень вкусный... Я всё дивлюсь, глядя здесь на всё!... Видно, тётушка хорошая хозяйка... А кажется, не очень суетится, не хлопочет. Она вовсе не похожа на то, что мне рассказывали, что будто бы все деревенские барыни вечно ходят с ключами, ворчат, да бранятся.

После обеда, когда уселись играть в карты, молодые девицы, и я с ними, пошли в сад... Здесь было вольнее поболтать, никого, кроме нас. Одна из них мне сказала:

-- Знаете ли вы, ведь мы больше пользуемся весною, после этой ужасной, скучной зимы, нежели вы, городские... Мы здесь, как птички, при первом луче солнца уж на воздухе, беззаботно пользуемся пробуждением всего, что было так мертво, так грустно! А вам, в это время надо думать о новых нарядах, и сколько, сколько разных мелочей, которые всё-таки тревожат. Ну, я думаю, что и зависть вкрадывается, хочется перещеголять друг друга, блеснуть!..

Я отвечала, смеясь:

-- Да, это правда, вы можете быть спокойнее. Но что ж за спокойствие! У вас и цели нет, зато, для кого нарядиться? Ведь это очень скучно! И птичка ваша, с которой вы себя сравниваете, как знать, почему она так мило поёт? Может быть, она зовёт подружку, а вы одни...

-- Что ж, Наталья Николаевна, -- сказала на это одна девица, которая была постарше других, -- ведь нарядами ничего не сыщешь. Вот, я вам скажу, у меня есть кузины богатые, блестящие барышни, по зимам живут в Петербурге, ну, уж везде побывают, и в самом лучшем кругу. Что ж вы думаете, до сих пор и не слыхать о женихе. Приедут сюда на лето такие бледные, зелёные, да только здесь и отопьются молоком, при спокойной жизни. И опять подобреют, отдышатся. А средняя моя сестра нашла и здесь суженого, откуда ни возьмись, приехал, влюбился, да и женился. Всё посылается свыше!..

-- Уж конечно!... так, стало быть, вы верите предопределению? -- сказала я.

-- Нет, а я верю судьбы Божии. Он даст и пошлёт кому, что надобно... В городах тоже немало старых девиц; только здесь мы это легче сносим.

-- И вам не скучно, беспрестанно заниматься одним хозяйством?..

-- Ах! Наталья Николаевна! ведь в каждое время года есть своё занятие; одно за другим так и идёт. А между тем, по вечерам, мы ведь и читаем же. Нам присылают журналы.

-- Вы меня не совсем понимаете; скажите, пожалуйста, вам не скучно всё так жить в уединении, не быть в свете, не быть замеченной, ни лицом, ни туалетом? Вы не играете на таких струнках?..

-- У нас нет для них инструмента!..

-- Стало быть, вы всё так делаете, просто, вас не видят, не замечают?

-- Это спокойнее!..

На это, вдруг весёленькая брюнетка закричала:

-- Постойте, Mesdames, вы забыли Дмитрия Васильевича, нашего медведя, как его мы здесь прозвали. Вот тут есть, чем и потревожиться; только эту бурку, кажется, нарядами не возьмёшь. Ему, может быть, надо какую-нибудь Амазонку. Он только трунит над женщинами.

-- Ты, видно, уж пробовала? -- сказала ей сестра её.

-- И охоты нет! где с ним! не сговоришь! Он, с первого слова, озадачит; да и в глазах у него что-то дикое и суровое; усы огромные; а то он бы не дурён был. Вот, разве приезжая гостья не попробует ли?..

-- Нет, покорно вас благодарю, я, и не видав его, отказываюсь. В три недели, что я здесь пробуду, и собачонки не приучишь, не только медведя, как вы его называете.

На это одна из барышень, с какими-то узенькими губками, которая ещё не говорила ничего, сказала:

-- А ведь, стоило бы похлопотать, у него полторы тысячи душ!

-- Ого! и у вас, в деревне, считают души! -- сказала я им.

-- Да и как! на чистоту! -- отвечала брюнетка. -- Мы знаем, какие у кого земли, леса, отхожие пустоши и все угодья. Землемеры у нас так долго гостят, что поневоле выучишься.

Барышни рассказали мне, что Дмитрий Васильевич возвратился с Кавказа, чтоб устроить дела престарелой матери, которую опутали приказные, после смерти отца; что он занимается охотою, хозяйничает и очень заботится о своих крестьянах. Всё делает как должно и хорошо.

-- Так за что ж такое прозвание? -- спросила я.

-- Да, так, по его наружности, одежде; а, может быть, он хочет или дать себя заметить, или дурачит нас, чтоб ему не надоедали.

Нагулялись, нашутились досыта и, возвратившись домой, с большим аппетитом напились чаю с чудесными, тётушкиными, кренделями. Вечер прошёл очень приятно между шуток и россказней, так что я и не видала. Мне здесь совсем не скучно, -- странно!... А как бы увидеть Дмитрия Васильевича?.. что за новый Ипполит такой?..

10 Апреля.

Ещё два дни я к тебе не писала, Олинька!

Знаешь ли, что я никак не могу объяснить себе своих ощущений... Я совсем не то воображала про деревенскую жизнь и про помещиков... Эти два дни, что я не писала, мы были у одного соседа. Приехали к обеду; хоть и недалеко, вёрст пять; но всё-таки нас не пустили домой, и мы остались ночевать... Знаешь ли ты, что я почти забыла город... Здесь, вспомня обыкновение городских бесед, я приготовлялась поостриться на счёт всего, воображая увидеть всяких чудаков, странностей, смешных костюмов... Вообрази же, что я ничего такого не заметила. Конечно, я не видала одетых по последней моде, по журнальной картинке, ни белых перчаток, ни столичную elegance; всё, надетое на дамах и мужчинах, было довольно поношено, но опрятно. Дамы же, узнав, что я из Москвы, сами мне сказали: "Верно вам дико глядеть на наши старомодные мантильи, но, сами скажите, для чего же нам менять моду, как городским? Мы все друг друга знаем. И мы съезжаемся здесь не для того, чтоб кого перещеголять, а чтоб провести время". Это было сказано так просто, что надобно быть очень глупой, чтоб после этого думать подшучивать над ними. Я заметила даже, что все разговоры их между собою были серьёзны, дельны; правда, у них нет causerie, или, может быть, это от того, что они говорили все по-Русски; но мне всё здесь нравится... Прихожу я ложиться спать, утомлённая физически потому, что мы почти не выходим из сада; но я так спокойна, беззаботна и всегда засыпаю без всякого неприятного волнения и впечатления. . Знаешь ли, ma chere, что я почти помирилась с деревенской жизнию? Я даже думаю, что можно прожить несколько месяцев в деревне. Конечно, с некоторыми условиями, например, чтоб был домик, такой же хорошенькой, чистенькой, с балконом, как у тётушки; чтоб была река, сад, много цветов; чтоб подавали всегда такой чудесный кофей, с густыми сливками и вкусными кренделями; чтоб было варенье... А, кстати к варенью; мне очень нравится это обыкновенье, что ставят, после обеда, на стол в другой комнате варенье и всякие лакомства; оно как-то вкуснее есть понемножку. Опять обращаюсь к прежнему: чтоб было соседство, вроде тётушкиного. Конечно, здесь нет эксцентрических женщин; иные, так, для шалости, молодые барыни курят сигарки... Чтоб была такая же библиотека, -- вообрази, что я в ней нашла даже своих любимцев, на Французском, Шиллера и Шекспира. А, наконец, самое главное, чтоб была и такая же чудесная тётушка. Она, по-видимому, себя для всех забывает; а между тем, она-то и есть душа всего. Как бы я желала, чтоб ты с ней познакомилась. Она верно бы тебе понравилась... Знаешь ли, я непременно в старости хочу быть на неё похожа!.. А что ж однако, не показывается Дмитрий Васильевич?..

12 Апреля.

Наконец, увидала я здешнего медведя, Олинька!.. Вот как это было. Вчера у нас никого не случилось, чему я всегда очень рада, чтоб посидеть с тётушкой, она так умеет завести разговор и так увлекательна, что я всё бы ей рассказала, что есть на душе... В это время она расспрашивала меня об одной даме, её родственнице, которую, после её замужства, она потеряла из виду...

-- Да, Наташа, -- сказала она мне со вздохом, -- жаль, если эта молодая женщина пропадёт. В ней много было прекрасного!... Зачем только она погружается во все эти весёлости?.. Оно подозрительно. Царство женщины в её собственном доме; а в свете она всегда будет находить соперниц...

Я что-то хотела ей отвечать, как вдруг собаки сильно залаяли на дворе, мы услышали топот коня, и что-то застучало за дверью.

-- Это, верно, Дмитрий Васильевич! -- сказала, улыбнувшись, тётушка. -- Он один ездит ко мне верхом.

Едва успела она это выговорить, как взошёл поспешно в комнату молодой человек, высокого роста, очень почтительно подошёл к руке тётушки и сказал:

-- Я давно у вас не был; как вы это время проводили?

-- Очень хорошо, Дмитрий Васильевич! Вот, ко мне приехала гостья из Москвы, племянница; прошу познакомиться!

Дмитрий Васильевич взглянул на меня очень зорко, и тут только я могла рассмотреть его глаза, которые очень хороши, и взгляд совсем не так суров и дик, как мне описывали. Я сама не знаю, отчего, но я очень сконфузилась и не сумела сказать никакого приветствия.

-- Поздравляю вас обеих, -- сказал Дмитрий Васильевич.

-- От чего ж обеих? -- перервала тётушка.

-- От того, Елизавета Алексеевна, что вам, конечно, приятно посещение вашей племянницы; а ей, зато, делает честь, что она оставила городские весёлости, чтоб вас утешить.

-- Не совсем так, -- сказала я, улыбнувшись... -- Мне приятно быть у тётушки, даже более, нежели я того ожидала; но оно так случилось, по обстоятельствам....

-- Ещё лучше, -- сказал живо Дмитрий Васильевич, -- вы не пользуетесь случаем себя выставить...

-- Это очень натурально; зачем же себя показывать лучше, чем я есть?..

-- Странно! вы, из столицы, где в большом свете всё делается и говорится на показ...

-- За что ж вы так нападаете на столичных дам? Стало быть, мне правду сказали...

-- А!... -- прервал Дмитрий Васильевич. -- Уж вам успели наговорить на меня, что я нелюдим, медведь, пугало!...

-- Полноте! -- в свой черёд перервала его тётушка. -- Мне кажется, что вы сами накликали на себя эту молву. Вы, просто, забавляетесь, что после Черкессов, наводите теперь страх на наших барышень. Я первая выбираю вас своим рыцарем.

-- Вы, Елизавета Алексеевна, дело другое, вы понимаете то, до чего никогда не доходят наши барышни. Им нужны салонный попугай в модном костюме, белые перчатки, партнёр для польки. А я, слишком неповоротлив для таких приёмов... Да и на что мне это?..

-- Какова ваша матушка? -- спросила, с участием, тётушка.

-- С моего приезда начала оживать.

Тут мне показалось, что, когда он стал говорить о своей матери, суровый тон его изменился и голос сделался мягче.

-- Смотря на неё, я не раскаиваюсь и не жалею, что оставил свою горную жизнь, с которой так свыкся!

-- Да, -- сказала я, -- вам трудно было помирить эти две противуположности.

-- Вы угадали!.. Особливо, когда из чистого, нагорного воздуха и из простой жизни попал я в скучную атмосферу тяжебных дел... где соперники вам ставят иногда такие крючки, которые хуже всяких неприятельских засад. Теперь, отчасти, я понял и эту войну -- нашёл к её хитростям некоторые ключики, а главное, успокоил свою матушку и я доволен.

-- Пойдёмте в сад, Дмитрий Васильевич! -- сказала тётушка. -- Весной, с каждым часом, всё хорошеет, как молодая девица.

При этом слове Дмитрий Васильевич взглянул на меня как-то странно; мне показалось даже, что он вздохнул... Мы пошли в сад.

Луна взошла такая яркая! или это был отблеск от вершин деревьев, ещё обнажённых -- и лучи её в разных переливах отражались на матовой коре берёз. Тишина была необыкновенная; по временам только шум бегущих ручьёв, да разговор тётушки прерывал её. Она очень мило шутила и атаковала Дмитрия Васильевича на счёт его нелюбезности к женскому полу. На меня же нашла какая-то тоска, вовсе для меня непонятная, так, без всякой причины. Я ничего не говорила. Когда мы пришли домой, тётушка очень упрашивала меня спеть что-нибудь... Что за выдумка! ни за что! ещё он может вообразить, что я хочу его заманить, прельстить!.. А я ничего не хочу, ничего не думаю. Не стану петь при нём!.. Пусть себе думает обо мне что хочет... что мне до этого за дело... Ведь уж скоро пройдут три недели...

13. вечер.

Я совсем и не знала, что тётушка позвала его нынче к нам обедать... Это для чего?... Не думает ли она, что мне с ней скучно? Вовсе нет... А, конечно, мне нынче очень весело было. Не знаю, сказала ли я тебе, как я провожу здесь утро. Я всегда очень долго гуляю, потом прочту что-нибудь, или напишу в журнале, а там пою. У тётушки есть старое фортепьяно; но с которым можно петь хорошо. Я по утрам не беспокою тётушку; когда я пою, она меня слышит, и мне это очень приятно. Она глубоко чувствует музыку... В ней ничего нет отсталого. Когда я пришла к обеду, через полчаса, услышала топот лошади, и явился Дмитрий Васильевич, с огромным букетом чудесных цветов. В нём были и камелии и розы -- такой, право, букет, с которым бы нестыдно было ехать на самый блестящий бал. Он поднёс его очень грациозно тётушке и сказал:

-- Нынче утром, садовник мой порадовал меня этой новинкой, и я вздумал, что я не могу сделать лучшего из него употребления, как поднести его вам, вы же вчера изволили пожаловать меня в ваши рыцари!..

Во время этого приветствия, я, сама не знаю от чего, улыбнулась.

Дмитрий Васильевич заметил и сказал:

-- Вот видите ли, Елизавета Алексеевна, как городские-то смеются над нами, деревенскими.

-- Совсем нет, -- отвечала я. -- Увидя этот великолепный букет, я только подумала: какое разное могут иметь значение одни и те же вещи. Поверьте, что мне приятнее было видеть его в руках у тётушки, нежели, как у нас их расточают, кидая целыми грудами актрисам и танцовщицам, которые вовсе им и не рады, и не ценят их, и взяли бы охотнее вещь золотую, чем цветы.

-- Я совсем не ожидал от молодой, городской девицы такого суждения, потому что вы все так привыкли к принятым законам моды и приличия, что вам все уж кажется разумно и хорошо!..

-- Вы ошибаетесь, очень многое нахожу глупым...

-- Браво!.. только... осмелитесь ли сказать?..

-- Может быть.

Тётушка перервала наш разговор, сказав Дмитрию Васильевичу:

-- Ну, позвольте же, за её суждение, которое так вам понравилось, подарить ей ваш чудный букет; он ей пристанет больше, нежели мне.

-- Помилуйте! он ваша собственность, и вы можете им располагать; хорошее же употребление придаёт цену самому подарку...

Тётушка подала мне букет, я поцеловала у неё руку, поклонилась Дмитрию Васильевичу и, смотря на букет и вдыхая аромат цветов, сказала:

-- Уж верно, не садовник же составлял этот букет, здесь виден вкус, подбор.

-- Какая у вас тонкая наблюдательность! -- отвечал он.

Я побежала с цветами в свою комнату, чтобы там их поставить. Когда я возвратилась, разговор всё ещё продолжался на счёт цветов. Дмитрий Васильевич очень остро шутил, и кончил, так самая лучшая вещь теряет свою цену от избытка и пресыщения, и, как остроумно заметила Наталья Николаевна, какое может иметь значение купленный букет и брошенный без мысли на сцену, потому только, что другие кидают? Одно обезьянство... Восточные народы перещеголяли нас: цветы у них -- эмблема, выражение сердечных чувств. И в самом деле, как это мило, как грациозно смотреть на молодую девицу, которая со страхом, с надеждой разбирает цветы, чтоб прочитать ответ на то, чего желает её сердце... А мы, европейцы, все сумеем испортить...

После обеда, тётушка, против своего обыкновения, пошла отдыхать, а нас просила идти в сад пить кофей...

Странно мне было остаться наедине с Дмитрием Васильевичем, идти вместе в сад; но надо было повиноваться... Он очень учтиво подал мне руку, и мы пошли... Скажи, Олинька, от чего мне так весело было?... Мы гуляли, и я не чувствовала никакого замешательства... Смотря на него, и слушая, как он умно, живо, хотя и резко отзывался на счёт положения общества, я не могла не подумать в себе: за что ж его называют медведем? Он так умён, мил, -- думаю, что он ни в каком салоне не будет лишний. Да, конечно, если б он только подстриг усы, да не так бы загорел, да ходил бы полегче... Скажи, пожалуй, какой вздор я написала! на что мне всё это и что мне до него за дело! Ну, а кажется, на бал-то он не поедет? Нет, ни за что... да и что ж ему там делать?...

Когда тётушка пришла, мы сели на балконе, чтоб отдохнуть. Она сказала мне:

-- Вот, Наташа, жаль, что я одним не могу тебя попотчевать, это верховой ездой; нет ни лошади, ни седла; а то бы и Дмитрий Васильевич тебя провожал: места же здесь прекрасные.

-- Нет, тётушка, покорно благодарю; я и не езжу; батюшка боится и меня не пускает.

-- Как он умно делает! -- сказал Дмитрий Васильевич. -- Я, признаюсь вам, терпеть не могу ездить с женщинами, хотя и страстно люблю верховую езду; когда едешь с дамой, то в беспрестанном страхе, чтоб чего с нею не случилось. А та, которая хорошо ездит... для меня... Женщина не должна быть наездницей. У нее много других занятий и удовольствий, где она остается в пределах, начертанных для неё природой.

-- Как же мне сказали, что вы любите женщин-амазонок?

-- Это уж я и не понимаю, с чего взяли? -- отвечал он с усмешкою. -- Я не люблю женщин ни с какими особенными прилагательными, в самой женщине есть всё, чтоб нравиться и быть любезной. Однако я очень рад слышать от вас все эти нелепости на мой счёт; по крайней мере, вы мне даёте возможность оправдаться.

-- Что ж вам в моем мнении?..

-- О, очень много; уж за вашу откровенность, я должен платить тем же...

Не знаю сама, почему, Олинька, а я с ним говорю, что чувствую, и не умею болтать вздора, как с другими.

На дворе стало свежо и мы вошли в дом. Тётушка получила газеты, стала их разбирать и попросила меня, что-нибудь прочитать из политических новостей.

-- Вам не скучно ли будет слушать, нас, Дмитрий Васильевич? А я, хоть и отшельница теперь, но не могу отказать себе в удовольствии знать, что делается на свете. В моей молодости, я долго жила в Париже, и до сих пор с живым участием слежу этот народ, в котором такая смесь и который имеет такое магнитическое влияние на других и на нас своими модами!..

-- Вы живёте теперь настоящею жизнию. Мы, молодые, живём в каком-то несбыточном сне, и думаем только о себе. Вы же всё делаете сознательно!..

Я прочитала кое-что из газетных известий... Во время ужина Дмитрий Васильевич очень был весел. Ни какой суровости не заметно было ни на лице, ни в приёмах его: он очень грациозно услуживал тётушке, наливал ей пить... Когда мы откушали, тётушка ему сказала:

-- Вот, Дмитрий Васильевич! вы так любезны, так веселы с нами; никто бы из здешних и не поверил что это были вы, если б кто подслушал нас.

-- Может быть, -- отвечал он, смеясь, -- а я думаю вообще, что все ложные суждения составляются от того, что люди редко понимают и входят в положение других. Здешние, услышав, что едет сосед молодой, богатый, вообразили, что я очень буду с ними любезничать, ещё более угощать, веселить их. Но в то время, моё расположение духа и обстоятельства были другие. Если только вам не скучно, я расскажу накоротке, почему и прежде я убегал общества; но в этом случае, полагаю, что меня более пугали люди, нежели я их.

Тётушка ему отвечала:

-- Дмитрий Васильевич! всё, что до вас касается, мне очень интересно, с тех пор, как я лично вас узнала. Вы знаете, что я к вашей матушке не езжу. По приезде моём в этот край, я услышала, что она или занята делами, или нездорова; я и не хотела её беспокоить... А не зная людей лично, что ж об них и толковать...

-- И так, я начну с эпохи моей юности. Не пугайтесь, долго рассказывать не стану... уважая вас глубоко, Елизавета Алексеевна, хочу, чтоб вы меня знали таким, как я есть... И вот моя незанимательная повесть... Когда ещё я был очень молод, то отец мой, занятый вечно службой, поверил моё воспитание очень хорошему гувернеру, Швейцарцу, человеку пожилых лет, прекрасных правил. Одно в нём было, это глубокая мизантропия, причину которой я не знал. Он не любил людей, не любил условий, приличий общества, и говорил, что оно основано только на лжи и тщеславии, что человеку надо быть ближе к природе, чтоб быть спокойным и счастливым. Когда мы бывали одни, он одушевлялся, описывая мне Швейцарскую природу, эти подоблачные горы, у подножий которых гремят грозы, этот воздух, эту жизнь простую, патриархальную, и как часто повторял он свои возгласы!.. Между тем, когда мне с ним случалось быть в обществе, он так резко обо всём отзывался и обличал в моих глазах и нелепость и суетность людей, с их, так называемым, образованием, что поселил во мне какое-то отвращение к такому быту и непреодолимое желание пожить в горах, сблизиться с природою и с теми, которые к ней были ближе. Окончив учение, я вступил в гвардию, и вместе с этим должен был явиться в свет... Отец мой, по своему богатству, ни в чём мне не отказывал; у меня был славный экипаж, кресло в театре, меня приглашали на все блестящее вечера, упоение которых отчасти известно, вам, Наталья Николаевна!

Эти слова он прямо сказал мне с какою-то насмешливой миной и после продолжал:

-- Вообразите же, как глубоко было впечатление, сделанное первым наставником, что, даже среди этих всех увеселений, у меня делалась невыносимая тоска, которая иногда изливалась язвительными насмешками, и усиливала во мне желание скорее вырваться из такого глупого повторения сцен, не имевших для меня никакого интереса... Батюшка слегка это замечал, шутил надо мною, что я корчу разочарованного, чтобы придать себе какую-то оригинальность; но он далеко был от истины. После долгой зимы, в которой я исчерпал всё, что называют люди наслаждением, я с появлением весны, вымолил у батюшки позволение перейти на Кавказ для того, чтоб познакомиться с деятельною, походною жизнию. Он согласился, и я бросился в кибитку, и мчался без устали к тем местам, где мечтал увидеть другие сцены и удовлетворить желание, меня томившее... Пять лет пробыл я там в горах и испытал все противуположности жизни... Был в походах, отличился, потому что всё сам хотел поверить; получил знаки отличия; погружался на целые дни в одинокие ущелья, карабкался на вершины гор, прислушивался к шуму горных ручьёв, перешёл все оттенки бивачной жизни и -- результат был тот, что душа моя желала ещё чего-то... Я понял тогда, что мне нужно было сообщение с людьми, но с такими, которые могли бы понять меня, рассуждать со мною, и от которых я мог бы получить разрешение на вопросы, важные для души и ума человека... Этого я там не находил... в горах я был одинок; а с молодёжью -- разгул, но когда товарищи расходились -- мне опять становилось скучно... Посреди этих борений души я получил известие о смерти отца и о всей путанице дел, наваленных на бедную мать мою -- и поспешил к ней. Понимаете ли вы теперь, в каком расположении духа я был -- и до того ли мне было, чтоб разъезжать по соседям!.. Столько разных ощущений сменялось в душе, что я иногда и не замечал, что вокруг меня делалось. Костюм же свой я и не думал переменять... Вы меня пригласили, Елизавета Алексеевна, говорили со мной, с участием, без любопытства, и я полюбил вас, стал ездить к вам чаще, нежели к другим... Чтоб окончить мой рассказ, надо вам объяснить и теперешнее моё положение. Чувство долга, удовольствие быть полезным и исполнить обязанности свои к любимому предмету, всё это уже много помирило меня с прежними чувствами. Я полюбил также своих крестьян; в них много хороших элементов; но им нельзя быть без головы, как они сами то говорят. Я с ними поступаю, как с детьми: где угрозы, где ласки -- и вижу уж плоды, меня утешающие. Не знаю, что со мной будет вперёд; а вот пока вам моя исповедь! Благодарю, что выслушали... А между тем, вам пора почивать, уж поздно.

Когда он стал прощаться, окончив свой рассказ, то тётушка ему сказала:

-- Не забывайте нас. Скоро наступит страстная неделя, я буду говеть.

Он кивнул головой, вышел и через несколько минут уже ехал мимо дома на своём чёрном коне и мне кланялся...

Я простояла у окна, пока ещё раздавался по мосту конский топот, и, как-то задумавшись, глядела на берёзы, из-за которых возвышался белый купол с золотым крестом деревенской церкви. Пониже, издали, между берёз, мелькали кресты над усопшими; мне казалось, как будто какие-то лёгкие, серебряные облачка перебегали над могилами, а далеко, далеко, за тёмным бором, загоралась розовая заря... Вообрази, Олинька, я замечталась! Как тебе это кажется! о чем и о ком?... Тётушка вывела меня из этой мечтательности, сказав:

-- Кажется, Наташа, пора спать!..

Видишь однако, как я всё упомнила и вместо сна тебе написала, что рассказывал Дмитрий Васильевич. Ведь оно интересно, не правда ли? Прощай!..

15 вечер.

Я его не увижу целую неделю, Олинка!.. Вот, что написалось; а почему?.. Знаешь ли, ведь он мне нравится! может быть, это от того, что здесь, в глуши, где никого нет, всё-таки, для рассеяния, можно им заняться... Но любить?.. Нет! ни за что!.. К чему?... Папинька скоро будет... Говорят, что часть Оперы едет в Москву... начались гулянья... ещё мы застанем и несколько вечеров... Вообрази, у меня чудное платье было приготовлено. Голубое муслин-вапёр, вышитое белым шелком -- а для головы -- гирлянда, с белыми и голубыми цветками... Выйти замуж?.. Нет, ещё рано... Я ещё так мало всем пользовалась, только другой год выезжаю -- одну зиму в Петербурге, другую в Москве... Мне везде было весело... Я видела и помню кузину свою Лизу, когда она была влюблена. Ну что это, просто мученье, ходит, как потерянная, никого и ничего ей не надо. Побледнела... Нет, спасибо, я не хочу влюбиться... а замуж выйти?... что ж, если Дмитрий Васильевич вздумает жениться... он не поедет в Петербург, не возьмёт ложи в Оперу... А кузина Бабе, мне вот что говорила:

-- Послушай, Наташа! уж если выйти замуж, так выходи за такого, чтоб можно было повеселиться, или за Флигель-Адъютанта, чтоб быть при Дворе, а то, пожалуй, какой степной, завезёт, Бог весть куда, в глушь! ты там хозяйничай, обложися детьми, фи! ты так подурнеешь!..

А я, помню, в это время, пока она говорила, всё глядела на неё, да думала себе: а ты-то что ж везде вертишься, как юла, а всё-таки стала очень дурна; около глаз такие чёрные круги... Сколько глупостей я тебе пишу, всё, что мне в голову приходит... Кому ж мне и сказать иное? Тётушке нельзя же болтать таких пустяков.

19 вечер.

Все эти дни я к тебе не писала, Олинька!... Мы все молились: то у нас была служба, то в церковь ездили. Тётушка это время заставляла меня читать или Евангелие, или духовные книги... Мне не очень скучно было; правда, и некогда было очень скучать; я так утомлялась, что рано ложилась спать, чтоб ранее вставать... Однако в эти дни я всё-таки много думала, размышляла... Нет, уж я переменила мысли, я не хотела бы остаться здесь!... С тётушкой мне, конечно, не дурно, я ни в чём не могу на неё пожаловаться, она так ко мне внимательна, ласкова. А ведь скучно всё одно и то же... Ну, как ты думаешь?... А если б к моей прежней картине прибавить ещё одно лицо?... Ты угадываешь: кого? Не дурно. Может быть, можно бы решиться и на деревенскую жизнь... Конечно, ведь в городе весело бывает, когда часто вечера, балы, где утонешь в каком-то чудном миpe, сама себя не помня... А когда домой приедешь, всё-таки чувствуешь какую-то пустоту, чего-то недостаёт тебе... И поутру, встанешь -- скучно! взглянешь на вчерашнюю гирлянду, букет, платок шитый, во всём ещё слышишь аромат вчерашнего... прошло!... Я всегда велю скорей убрать эти наряды... разолью папаше чай -- он тотчас уйдёт заняться делами... Что ж, и гулять, ведь, скучно одной... Скажи, Олинька, что это такое и сколько у меня перешло в голове с тех пор, как я взялась за перо?... А надо ж тебе пересказать самое интересное!...

Нынче тётушка причащалась и после обедни пошла отдохнуть; а я побежала в сад, чтоб немножко освежиться. Чудное было утро! Я в утренней блузе, с зонтиком, бегала по аллеям, напевала какой-то мотив, как вдруг очутился передо мной Дмитрий Васильевич и густым своим басом сказал:

-- Здравствуйте, Наталья Николаевна! я вас так давно не видал... Приехал поздравить вашу тётушку, да мне сказали, что она почивает, а вы в саду; я и поспешил ...

Я вздрогнула от такой нечаянности. Он, заметив это, продолжал:

-- Вы меня испугались, вы, кажется, теперь не одни были; а мечтали о ваших городских...

-- Нет, право, я ни об чём не думала!.. Утро так хорошо! так празднично! я жила настоящим...

-- А скажите мне серьёзно, Наталья Николаевна!... в вашем характере я заметил такую милую откровенность... в вас нет столько лукавства, как в других женщинах... Будете ли вы мне отвечать на один вопрос?...

-- Покорно вас благодарю за ваше хорошее мнение обо мне, Дмитрий Васильевич! Я ведь не знаю, о чём вы меня спросите; так, может быть, я и не скажу вам правды.

-- В самом деле? -- отвечал он, улыбаясь. -- Вот женщины! Впрочем, я вас спрошу о такой простой вещи, что не стоит и хитрить в этом случае. Скажите мне откровенно, весело вам было здесь или нет?..

Однако этот простой вопрос сделал он с каким-то изменением в голосе, и в его глазах я заметила такое выражение, что я покраснела и отрывисто ему сказала:

-- И да, и нет!

-- Вот какая загадка; об этой надобно подумать... Конечно, сердце девицы, как сфинкс, не скоро найдёшь к нему ключ.

Тут пришла горничная звать нас к чаю... Он подал мне руку и мы, молча, пошли домой... Дорогой я ему сказала:

-- В праздник мы вас увидим, Дмитрий Васильевич! говорят, у нас здесь будет ярмонка.

-- Непременно! Не найду ли я там ключа к вашей загадке? -- прибавил он довольно серьёзно.

Я не отвечала ничего... У тётушки завязался общий разговор с соседями, которые приехали её поздравить. Очень весело разговаривали; а между тем на столе поставлена была славная закуска, постный пирог, разные грибки, а на другом разливала чай и кофе Федосья Трофимовна.

Тётушка, оглядывая меня, сказала, с её ласковой улыбкой:

-- Как ты нынче хороша, Наташа! Я очень рада видеть тебя такой свежей и весёлой. Когда и отец твой увидит тебя, то уж не подумает, чтоб тебе скучно здесь было. А я полагаю, что уж теперь он скоро будет?...

-- Он мне обещал приехать через три недели. Батюшка всегда держит своё слово...

От чего мне стало грустно, когда я это написала.

24 Апреля.

Целые четыре дни у нас такая была суматоха, Олинька, что ты и не поверишь... Ярмонка -- с утра наехало несколько семейств, и мы целое утро все бродили по рядам, где были разложены, как здесь говорят, красные товары, только не прекрасные, такая дрянь, что глядеть не на что... Толпа крестьян, наряженных баб, нарумяненных девок, в золотых лентах, всё это весело похаживало, торговало, кричало и на нас глазело... Меня это очень забавляло. Каждое после обеда являлся к нам верхом Дмитрий Васильевич, таким щёголем!.. Он нас, девиц, сопровождал на ярманку, охранял, и в каждой лавке покупал разные мелочи для своих крестьянок... Нам же всем привёз полную корзинку конфект. Соседки, видя его внимание и такую любезность, ужасно надо мной подшучивали, что я сумела сделать ручным такого редкого и дикого зверя. В их шутках не было никакой язвительности -- и я, вместе с ними, смеялась... однако с каким-то самодовольствием... Между тем, во всё продолжение наших прогулок по лавкам, Дмитрий Васильевич беспрестанно был около меня и в пол голоса все приставал ко мне, чтоб я ему решительно сказала: весело ли мне, или скучно было в деревне?.. Зачем же ему это знать?.. Давно я не помнила себя в таком расположении духа... И я с ним... шутками... отговаривалась... Он же сам, то был серьёзен, то весел. Раз только, когда в толпе меня очень затеснили со всех сторон, так что я едва не упада, он бросился ко мне на помощь, схватил меня крепко за руку и, продержав несколько минут, сказал мне умоляющим голосом, так нежно:

-- Скажите: да!...

Я так смутилась, услышав этот голос и, взглянув на него, что у меня дух занялся!.. Я не знала, что мне делать и что сказать, как вдруг, в эту самую минуту, набежала на меня, запыхавшись, прежняя брюнетка и поспешно сказала:

-- Пойдёмте скорей домой, Наталья Николаевна! видите, накрапывает дождик, чёрная туча идёт, вы испортите ваше чудесное гласе!..

Вот и все, Олинька!... Весь вечер прошёл так, что мы едва видели друг друга. Он был как-то печален, отрывисто говорил с тётушкой и рано уехал, не ужинав... Меня же девицы таскали из горницы в горницу, то ко мне входили, рассматривали всякую безделицу, просиди фасонов, то болтали; а мне, право, было не до них... Я лучше бы осталась одна... И грустно было и весело... Что ж это всё такое?..

26.

Вчера, целое утро я думала об нём?.. Сказать тётушке, или нет?.. Да, что ж я скажу?.. Может, это шутка. От чего ж у меня ноет сердце? от чего я так худо спала? от чего меня ничто не занимает?.. Пошла к тётушке и в ужасной рассеянности легла на диван, едва слушая, как она мне рассказывала разные разности. Вдруг раздался резкий звон колокольчика... Тётушка закричала:

-- Это, верно, твой отец?..

Колокольчик умолк, и батюшка взошёл поспешно в комнату, в дорожном платье, и сказал мне:

-- Видишь, Наташа, всё кончилось хорошо. Мы сегодня же едем. Я сдержал своё слово: "Только три недели!".

-- Да, батюшка! -- сказала я, целуя его руку. Но невольный вздох вырвался у меня из груди, и я грустно повторила: "Только три недели".

Авдотья Глинка

Село Кузнецово

19 апреля 1850 г.

(Раут. Литературный сборник в пользу Александринского детского приюта. Издание Н.В. Сушкова. М. 1851. Кн. 1. С. 327 -- 363).

Оставить комментарий Глинка Авдотья Павловна (bmn@lib.ru) Год: 1850 Обновлено: 01/12/2024. 49k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Глинка Авдотья Павловна Только три недели

ТОЛЬКО ТРИ НЕДЕЛИ

Глинка Авдотья Павловна
Только три недели