Гиппиус Зинаида Николаевна
Почти без слов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Георгий Адамович. "На Западе"

З. Н. Гиппиус

  

Почти без слов
Георгий Адамович. "На Западе"

   З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
   СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003
  
   Говорят, будто стихи -- пышная одежда, которой человек себя приукрашивает, и о нем подлинном, об его чувствах и мыслях, ничего по стихам узнать нельзя. Какая неправда! Именно в стихах и дает нам автор самый верный свой облик, открывает свою сущность, -- хочет того или не хочет.
   Не о всех пишущих стихи (даже хорошие) идет речь; и не о всех стихах, конечно, а лишь о тех, в которых есть магия.
   Что же такое стихотворная магия? Откуда она берется? Ни музыкальность (ох, уж эта музыкальность!), ни одушевление, ни тонкая мысль -- ее еще не создают. Она в неожиданно-счастливом сочетании слов, когда сами слова, в отдельном значении, гаснут, тают, отступают, обнажая то, что за ними. И это "за ними" дает читающему известный душевный толчок, т. е. действует как настоящее магическое заклинание.
   У каждого поэта своя магия, своя собственная, единственная, как единственна его личность. Поэтому-то нельзя, -- не нужно, не должно, -- заниматься сравнением поэтов. Никто не больше, никто не лучше; всякий хорош, велик и мал по-своему. А если кому-нибудь один поэт ближе другого, -- пусть скажет просто: этот поэт мне больше нравится.
   Критику слово "нравится" не позволено. Ему надо взять поэта в совершенной отдельности. Надо всмотреться в него, понять кто он и что такое его стихи; есть ли в них подлинное отражение его существа (магия) и если есть -- в какой мере, в какой полноте?
   Так хочу я подойти к поэту Георгию Адамовичу, к маленькой книжке его стихов: "На Западе".
   Стихотворений не много. Сюда не вошли, вероятно, петербургские, из ранних книг Адамовича, да не все и здешние, в разное время печатавшиеся в парижских журналах. Теперь стихи собраны вместе, и это удивительно подчеркнуло их своеобразие.
   Своеобразие? Его "не поймет и не заметит чуждый взор" равнодушного к поэзии читателя. Под своеобразием он привык разуметь оригинальность, да и ту, как изыск и вычуру. Любители подобной "оригинальности" напрасно будут искать ее в форме, или в содержании стихов Адамовича (как будто форма и содержание разделимы, различимы в подлинной поэзии!), или в выборе тем. Впрочем, и своеобразие поэтов мало сказывается в выборе тем. Темы у всех поэтов были и будут одни и те же: любовь, жизнь, смерть, надежда, страдание, спасение, гибель... Отличает поэта, делает каждого "единственным", его отношение к теме, и в каких сочетаниях слов и звуков он это свое -- необщее -- отношение выражает.
   Вот одна своеобразная черта стихов Адамовича: недосказанность. Не туман, не путаница, не нарочитая или невольная невнятица: стихи просты. Простота бывает и своего рода изысканностью, но в этих стихах она прямо, просто (и сознательно) проста. И недосказанность, -- как бы замирание голоса, остановка на полуфразе -- полуслове, -- отнюдь не внешняя манера: за нею чувствуется настороженное, не совсем доверчивое к слову отношение. Поэт как будто все время помнит, что слишком легко оборачивается слово -- ложью, становится "праздным"; а он за слова свои (в стихах) отвечает и ни одного "праздного", неоправданного, произнести не хочет. Лучше недоговорить, лучше умолчать.
  
   О, если правда, что в ночи...
   Не правда, не читай, не надо.
   . . . . . . . . . . . . . . .
   Но если... О, тогда молчи...
   ...Тогда конец... бессм... победа...
  
   Недомолвка, -- но все ясно. И нигде эти недомолвки не затуманивают, не скрывают сердцевинного смысла стихотворения. А порою несказанное говорит больше сказанного.
   Много недомолвок в стихах о России. Тут они кажутся чем-то особенно нужным, каким-то праведным целомудрием любви.
  
   Когда мы в Россию вернемся...
   ...Когда мы... довольно! довольно!
   Он болен, изумучен и наг...
   Над нами трехцветным позором
   полощется нищенский флаг...
  
   А всего совершеннее дана эта ясность несказанного, магия недоговоренного, в 9-ти строчках стихотворения, которое надо выписать целиком:
  
   Там, где-нибудь, когда-нибудь,
   У склона гор, на берегу реки,
   Или за дребезжащею телегой,
   Бредя привычно за косым дождем,
   Под низким, белым,
   бесконечным небом,
   Иль много позже, много-много дальше,
   Не знаю что, не понимаю как,
   Но где-нибудь, когда-нибудь
   -- наверно.
  
   Своеобразную прельстительность этих строк вряд ли можно не почувствовать.
  

-----

  
   Не скрыты недомолвками и душевные противоречия, которых -- кто не знал? Кто не думал -- "О том, что мы умрем. О том, что мы живем. О том, как страшно все. И как непоправимо..."? Да, "ни Бога, ни счастья, ни вечности нет"... Нет? Но ведь "настанет искупление... и там... все объяснится нам, все, что мы любим и чему не верим...". А может быть, и не настанет: "Все обман. Бога нет, и в мире нет закона". Обман? Все равно: "Ничего не забываю, ничего не предаю. Те же звуки, то же "к раю" и к "иному бытию"...".
   В таких и в тысяче других противоречий погибал Блок. В самом деле, как сделать выбор между двумя противоположными, обратными "истинами", если обе кажутся истинными? Блок говорил: "Стою перед стеной. Ничего не понимаю, не могу сделать выбора...". Внутренние терзания переживал он трагически; и более, кажется, глубоко, нежели Адамович... Но тут следует кое-что вспомнить. (Я не сравниваю двух поэтов, два дарования: мы говорим сейчас о другом.) Адамович -- не совсем блоковского поколения, а какого-то позднейшего... полупоколения, если можно так выразиться. Это не были "дети страшных лет России", тех, о которых писал Блок; им нечего было "забывать", а того, что ждало их впереди -- они не знали. Вокруг них создалась, рядом с трагически-напряженной ("блоковской") атмосферой десятых годов, -- другая, удивительно легкая. Может быть, так было нужно; нужен им был запас легкости перед тяжким опытом войны, беспримерной революции; и тягчайшим -- изгнания. Его Блок не узнал. Как он принял бы его? Неизвестно. Запаса легкости у него не было, и жил он совсем не в той атмосфере, о которой, не без умиления, вспоминает Адамович:
  
   Без отдыха, дни и недели,
   Недели и дни без труда
   На синее небо глядели,
   Влюблялись. И то не всегда.
   И только. Но брежжил над нами
   Какой-то божественный свет,
   Какое-то тихое пламя,
   Которому имени нет.
  
   Да, это "пламя", может быть, и дало детям новых "страшных лет" силу пережить первые катастрофы. Но испытание длится. Помнить о давней "легкости" можно, -- только зачем? Не нужнее ли было бы вспомнить теперь Блока, с его тяжестью, с его серьезностью?..
   Но из всего нашего "западного" полупоколения один Адамович все-таки чем-то близок Блоку. Его притягивает самое ценное, что было в личности Блока: необыкновенная правдивость, связанное с нею чувство ответственности, -- и не за одни слова писаний своих: в простой беседе Блок останавливался перед тем или другим словом; его медлительная речь была полна недоговоренностей, недомолвок, шла иногда будто "около слов" (совсем как у Адамовича... в стихах). Правда, все это у него было природное; он не думал об опасности слов, об осторожном с ними обращении, и глубины своих трагических переживаний не мерил: он был бессознательнее Адамовича.
   Но вернемся к Адамовичу-поэту.
   Не во всех его стихах недосказанность. Есть другие, в них уверенность чувства находит и уверенные слова. Эти стихотворения можно бы назвать лучшими... если б не казались и недоговоренные тоже "лучшими". И если б одно из них, первое, не было так резко не в тоне всей книги. Оно как будто не имеет права быть "договоренным". Похожее на проповедь или на программу, оно не убедительно, даже не своеобразно. А тут же, почти рядом, -- другое, внутренно с первым связанное, но несравнимое: так просто, с таким словесным целомудрием оно написано (кто-то назвал его даже "гениальным"). Жаль, что не им начинается книжка "На Западе":
  
   За все, за все спасибо. За войну,
   За революцию и за изгнанье...
  
   Пленяет здесь и параллель с Лермонтовым. Не подражание, -- Адамович абсолютно свободен от подражательности; но параллелям его поэзия не чужда: две вместе идущие и несходящиеся линии. В этом бывает много очарования.
   Самое договоренное стихотворение, где все слова сказаны -- и все нужны, это -- "Граф фон дер Папен". Поэт, с такой недоверчивостью относящийся к слову, может спокойно отвечать за каждое в девяти этих строках о неискупимости измены.
   Не многим дано сознание ответственности за свои слова. Есть мнение, что поэзии оно вредит: музыке, "свободному полету вдохновения"... и всяким таким вещам. Не будем спорить. Заметим, что ответственности никто не любит: к чужой равнодушны, своей бегут, боятся. Страх понятный: такое чувство не приносит счастья. Блок это хорошо знал. Но Блок и свою автобиографию хотел начать словами: "Был человек, который искал не счастья, а правды...". Если чувство ответственности не дает счастья, зато спасает от великого несчастья -- от самодовольства. Оно страшнее, оно, как проказа, обезображивает человека и все дела его, все, к чему бы он ни прикоснулся. Лучше совершать ошибки, даже преступления... Их можно искупить, простить -- "За белое имя спасенья, за темное имя любви...". Самодовольство и слов таких, имен любви и спасенья, не знает. О чем и как писал бы "самодовольный" поэт, если б можно было его вообразить?
   Человеку свойственны широкие, даже дерзновенные желания: стать святым, или, поэту, написать (после долгих испытаний) "хоть пять-шесть строк" таких, чтобы "они прошли по странам и морям тоскующей земли...". Но чем шире желания -- тем острее чувство ответственности; и тем дальше проказа самодовольства.
   Если бы у Адамовича, в стихах (а, может быть, и в глубине его человеческого существа), не было чувства ответственности, -- не было бы и книжки "На Западе", такой, как она есть. Была бы другая, другие стихи. Лучше или хуже -- пусть гадает кто хочет. Мое дело -- рассказать об этих, именно об этих стихах, об этой поэзии, и о том, что я в ней вижу.
   Не все, быть может, досказано, не все договорено... это уж влияние поэта: его строгой меры слов.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Впервые: Последние Новости. Париж, 1939. 9 марта. No 6555. С. 3 под псевдонимом Антон Крайний. Третий сборник стихов Г. В. Адамовича "На Западе" вышел в Париже в 1939 г.
   "не поймет и не заметит чуждый взор" -- Ф. И. Тютчев. "Эти бедные селенья..." (1855).
   "дети страшных лет России" -- А. Блок. "Рожденные в года глухие..." (1914).
   "Был человек, который искал не счастья, а правды..." -- Гиппиус прочитала в изданном "Дневнике" Блока (Л., 1928) запись 13 января 1912 г. в связи с подготовкой автобиографии: "Есть такой человек (я), который, как говорит З. Н. Гиппиус, думал больше о правде, чем о счастье".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru